5. САМОУБИЙСТВО «НЕУЯЗВИМОГО» АЯКСА: АФИНА

¹ Этрусское бронзовое зеркало, Бостон, античная бронза, № 37. См.: [von Масп 1900].

Перечень изображений, связанных со смертью Аякса, см.: [von Mach 1900: 94]

¹ См.: Schol. Soph. A/. V. 833.

252

В. Михайлин. Тропа звериных слов

торое, согласно данному варианту мифа, уязвимо на теле Аякса: на подмышку.

Миф этот, приведенный в схолии к 833-му стиху Софоклова «Аякса» со ссылкой на Эсхила, однозначно относит Аякса к числу неуязвимых героев, столь обильно представленных в архаических эпических традициях (Ахилл, Геракл, Сигурд, Кухулин, Батрадз и т.д.). По этой версии, Геракл, заехавший в гости к Теламону на Са-ламин и радушно принятый хозяином, попросил Зекса, чтобы пер­вым у Теламона родился сын, — и Перибея, жена Теламона, тут же родила мальчика¹. После чего Геракл нарек младенца Аяксом, обер­нул своей накидкой из шкуры Немейского льва, тем самым сделав его неуязвимым для оружия. Однако, как и положено неуязвимому герою, на теле у новорожденного осталось одно уязвимое место — там, где Гераклов колчан помешал шкуре соприкоснуться с кожей. По схолии к 821-му стиху XXIII песни «Илиады», этим местом была шея (чем и объясняется желание «хюбриста» Диомеда поразить Аякса именно в шею поверх щита во время вооруженного поединка на погребальных играх по Патроклу). По схолии к 833-му стиху Софоклова «Аякса», горит Геракла попал на подмышку.

Принадлежность Аякса к числу неуязвимых персонажей сразу выводит нас на совершенно иное осмысление как его судьбы в це­лом, так и конкретного факта его самоубийства. Центральная кол­лизия, которая так или иначе отсылает ко всем неуязвимым пер­сонажам индоевропейской эпической традиции (наряду с особыми обстоятельствами рождения и воспитания, выраженной опаснос­тью, которую такие герои представляют для «своих», и т.д.), выво­дит нас на проблему «ложного бессмертия». В архаических индо­европейских кодах два основных жизненных сценария, доступных мужчине, связаны с двумя разными способами смерти и соответ­ственно «причащения» своим, значимым мертвым. «Старший сын», превратившись со временем в отца семейства, обладателя высокого гражданского статуса, имеющего право отправлять се­мейные культы и представлять интересы семьи (включая в это по­нятие как живых ее членов, так и предков) при отправлении куль­тов общинных, после смерти автоматически станет одним из «отцов», накопителей и держателей семейного «блага», «счастья», «фарна». «Младшему сыну» подобный путь заказан², и для него единственная дорога, позволяющая войти после смерти в семейный пантеон, лежит не через поступательное и долговременное «коли­чественное» накопление «семейного блага», но через «качествен-

¹ Этот эпизод, в отрыве от последующего сюжета о «даровании неуязви­ мости», см. также в- Apollodorus, III, 12, 7; Pindar, Isthm. VI, 35 ff.

² Более подробное рассмотрение этой дихотомии см. в предыдущей главе

Греки

253

ный скачок» — через героическую смерть на поле боя, которая даст его родственникам (после отправления соответствующих посмер­тных процедур) право трансформировать его «славу» в семейный символический капитал. «Старшая» модель не ориентирована на «длинную судьбу», то есть на сколько-нибудь длительное пребыва­ние в маргинальном воинском статусе. Для нее непременная юно­шеская экспедиция в эсхатэ должна как можно скорее — сразу по получении достаточных доказательств воинской состоятельности, позволяющих претендовать на высокий мужской статус, — приве­сти к ностос, к гомеровскому «возвращению желанному».

Неуязвимый персонаж по самой своей природе оказывается между этих двух жизненных стратегий. Он по определению — ге­рой, то есть однозначно приписан в маргинальный «младший» ста­тус, обречен «длинной судьбе» и короткой жизни. Но врожденная неуязвимость не менее властно обрекает его на долгую жизнь, тем самым наделяя качествами, свойственными «старшей» модели. К тому же у неуязвимого персонажа и обстоятельства рождения, как правило, оказываются двусмысленными с точки зрения выбора жизненных стратегий: чаще всего он является единственным сы­ном своих родителей, что автоматически делает его «витязем на распутье». Единственными сыновьями являются Ахилл, Кухулин, Сигурд и Батрадз. Геракл — тоже единственный сын своего отца, Зевса, от Алкмены, а Аякс — единственный сын Теламона от Пе-рибеи, хотя и у того и у другого есть по единокровному (или еди­ноутробному) брату (Ификл, сын Амфитриона и Алкмены — у Ге­ракла; Тевкр, сын Теламона и Гесионы — у Аякса). В случае с Гераклом ситуация осложняется сюжетом «отеческого наследия», Пелопоннеса, который волею Зевса должен был достаться его по­томку, родившемуся в конкретный день. Эта «доля» (и соответ­ственно «старшая» модель) предназначалась Гераклу, но волею Геры отошла к Еврисфею. Геракл же, как и все остальные неуяз­вимые персонажи, пожизненно «застрял между статусами».

«Внестатусность», или «межстатусность», неуязвимого героя связана именно с проблемой «ложного бессмертия». Бессмертие само по себе, как ярко выраженный атрибут божества, находится ^в тесной связи с пространственно-магистическим статусом этого

254

В.

божества. Боги бессмертны именно потому, что привязаны к кон­кретному — константному — пространству. Человек же от самого рождения и до смерти, будучи обречен на социальную динамику внутри малых (семья, род) и больших (община, город, страна) групп, меняя возрастные и социальные статусы, обречен кочевать между различными пространственно-магнетическими зонами, ста­тусами, поведенческими модусами — или богами, если уж на то пошло. Бернард Нокс пишет о древнегреческом отношении к богам:

Христианский идеал: «Итак, будьте совершенны, как соверше­нен Отец ваш Небесный» — афинянину пятого века показался бы нелепым или вовсе лишенным смысла, поскольку его собственные религиозные убеждения можно было охарактеризовать фразой, совершенно противоположной по смыслу: «Не веди себя как бог». Софокл откровенно восхищается позицией Одиссея, однако это отнюдь не должно означать, что он хоть как-то осуждает позицию Афины. Она — богиня, и к ее поступкам следует подходить с точ­ки зрения совершенно иных критериев.

[Knox 1961: 6-7]

Бог последователен в своем поведении, он исходит из неизмен­ных критериев, которые коренятся в самой природе того культурно­го пространства, коим он «владеет». И эта стабильность и неизмен­ность божества как раз и делает возможным обращение к нему по конкретному поводу, связанному с имманентными данному боже­ству функциями. Человек же вынужден напряженно ориентиро­ваться между различными культурными зонами, сообразуя свое поведение с теми нормами, которые приняты в каждом конкретном случае; и не дай ему бог — в буквальном смысле слова — вовремя не «сориентироваться в пространстве». Подавляющее большинство героических сюжетов так или иначе связано с ситуациями, в кото­рых герой нарушает прерогативы того или иного божества; большая часть героев гибнет именно в результате такого нарушения.

«Металлические», неуязвимые герои — не исключение из это­го правила. Сама их неуязвимость, врожденная или благоприобре­тенная, ведет к «неразличимости статусов», к попытке оставаться собой вне зависимости от того пространственно-магнетического контекста, который в данный момент тебя окружает: а это и есть u|3pig, прямое посягательство на права богов'.

¹ Кстати, ветхозаветная традиция еще отчасти придерживается этой сугу­бо политеистической моральной нормы. Фраза «Будете, как боги, знающие добро и зло» есть не что иное, как искушение, ведущее к грехопадению

Греки

255

статусов» есть выраженная опасность для архаической общины, социальная проблема, которая требует четкого и адресного дидак­тического воздействия: оттого столь строги полисные законы, на­казывающие за хюбрис, оттого столь обильны сюжеты о «хюбрис-тах» и об их печальном конце.

Неуязвимый герой, который кичится собственной силой и соб­ственным псевдобессмертием, сам навлекает на себя неотвратимое возмездие, сам запутывает те леТрата, из которых ему уже не вы­браться — и виновником собственной смерти он всегда бывает сам¹. Случай Аякса в этом отношении весьма показателен: мания, насланная на него Афиной, есть не более чем следствие его же соб­ственной «ложной божественности», неуязвимости, которая слиш­ком долго позволяла ему «отри­цать богов». Не случайно на бу-лоньской амфоре работы Эксекия голый Аякс утверждает в земле меч, на который собирает­ся броситься, — а слева от него оставлено вооружение гоплита, только не Ахиллово, а уже его собственное, с горгоной и львом анфас на щите (рис. 28).

Пробуждение от безумия готовит ему еще один горький сюрп­риз, связанный все с той же неуязвимостью. Он оказывается лишен даже последней человеческой привилегии: права на смерть. Боль­шей пародии на бессмертие придумать трудно; и в конечном счете именно Афина, удостоверившись, что Аякс полностью смирился со своим положением и признал над собой ее власть, указывает ему то единственное место, которое позволяет ему — хотя бы в смер­ти — вернуть себе человеческое достоинство. Вот уж воистину ге­рой и выше человека, и ниже его.

На этрусском зеркале (рис. 29) из бостонского музея есть одна интересная деталь, строго следующая тому варианту мифа, который изложен в схолии к 833-му стиху «Аякса».

¹ Кухулин сам нарушит свои гейсы перед той битвой, в которой ему суж­дено погибнуть; Геракл сам позволит Нессу увезти от себя жену, Деяниру, а по­том ранит его отравленной стрелой: тот же перед смертью изготовит из спер­мы и отравленной крови тот яд, которым Деянира пропитает хитон и отправит мужу; Сигурд сам расскажет Гудрун о том, где у него на теле уязвимое место; Ахилл, зная, что обречен умереть вскоре после Гектора, будет отчаянно искать встречи с ним, а потом сам пойдет безоружным в то место, где будут ждать его Аполлон и Парис, чтобы убить.

256

В. Михаилин. Тропа звериных слов

ма характерная. Лук в классичес­ кой греческой традиции — ору­ жие не статусное, эфебическое, подобающее варварам и юношам, не достигшим взрослого воинс­ кого статуса, то есть откровен­ ным маргиналам. Позже Мене- лай попытается оскорбить Тевкра, дав ему понять, что не считает себе ровней «лучника» (1120). Аякс, который так долго и строго придерживался «взрос­ лой», статусной модели поведе­ ния, не желая менять ее даже в Рис.29 зоне боевых действий, предан

«взрослым» же, мужским оружи­ем: подаренный Гектором (мужем — мужу; царем — царю; героем — герою) меч превращается в «мальчишеский» лук, который гнется под огромным телом Аякса. Напомню, что и Ахилла убьет не ко­пье и не меч, но посланная из лука стрела, когда он придет в храм на встречу с женщиной; Геракла, Сигурда и Самсона тоже погубят женщины. Афина знает, как плавить металлических героев, и на бронзовом этрусском зеркале Аякс сам оборачивается к ней с пос­ледней, отчаянной мольбой.