4. ТРАНСФОРМАЦИИ «ВОЛЧЬЕ-СОБАЧЬЕГО» КОМПЛЕКСА В ЭПОХУ РАННИХ ВАРВАРСКИХ КОРОЛЕВСТВ (V-VI ВВ.) И ДАЛЬНЕЙШИЕ ПУТИ ЭПИЧЕСКОЙ ГЕРОИКИ

С тех пор как статистика стала непременным атрибутом исто­рической науки, исследователям переходной эпохи, угнездившей­ся в пространстве, ограниченном двумя довольно смутными поня­тиями — «поздняя античность» и «раннее Средневековье», — не дает покоя один весьма странный факт, а вернее — целый комплекс родственных, по сути, фактов.

¹ В этой связи представляется вполне логичной и не слишком принципи­альной кельтская эсхатологическая подмена в качестве губителя нынешнего мира германского демонического волка/пса демоническим вепрем. Стандар­тный же сюжет, в котором откровенно «волчий» герой погибает в схватке с вепрем, получает совершенно иное толкование — связанное все с той же куль­товой жертвой в ходе реконструированного здесь ключевого ритуала. Демони­ческий вепрь, смертельно ранивший Диармайда, ничуть не противоречит в этом случае откровенно ритуальной сцене с «живой водой» в руках Финна, завершающей данную версию «основного» сюжета. Смерть Адониса, охотни­ка, который возвращается от девственной «валькирии» Артемиды к «плодо­родной» Афродите, также вполне укладывается в логику ритуала (как и — с некоторыми вариациями — сюжет о Калидонской охоте, связанный с брато­убийственной распрей разбившихся на «две команды» участников, с ритуали­зированной смертью Мелеагра и с участием «валькирии» Аталанты). Возможны также и соответствующие комментарии к сюжету об Актеоне. Если вернуться к германцам, то интересен случай с атрибутикой тесно связанного с вепрем Фрейра: согласно мифологической традиции, он категорически лишен возмож­ности сражаться мечом (хотя и владел им когда-то) и вынужден биться неме­таллическим оружием, костяным или деревянным (олений рог) То же касает­ся и вооруженного волшебной (наделенной способностью как массового убийства, так и массового оживления!) деревянной палицей ирландского Даг-да Тацит, рассказывая о совсем уже незнакомом ему дальнем германском пле­мени эстиев, пишет.

Архаика и современность

429

тории, подконтрольные Западной Римской империи, территории, чье римское и романизованное население по численности во мно­го раз превышало так называемые «орды» завоевателей, настолько быстро и легко стали добычей варварских племен, которые уже к началу VI века контролировали практически все упомянутые зем­ли⁹ В классической, посвященной именно этому периоду книге Корсунского и Гюнтера приводятся весьма впечатляющие оценоч­ные данные

Готы представляли собой незначительную по численности эт­ническую группу в королевстве Их было примерно сто тысяч че­ловек (20 тыс воинов), в то время как чиоенность населения Ита­лии в конце V в составила 5—7 млн человек Таким образом, готы составляти менее 2% от общей массы насетения страны

[Корсунскии, Гюнтер 1984 174|

И — несколько выше:

Общее число вторгшихся в середине V в в римскую Галтию германцев оценивают в 450—500 тыс человек 50 тыс бургундов от 100 до 150 тыс вестготов, 100 тыс алеман нов и 200 тыс фран­ков В их числе могло быть примерно 50—100 тыс способных не­сти военную службу мужчин Им противостояло галло-римское население численностью примерно от шести до десяти миллионов человек По-видимому, столь непреодолимыми (так¹ — В М) гер­манцев, а среди них в первую очередь франков, сделали прежде всего остатки родовых отношений и возникшие из синтеза фео­дальных элементов как приходящего в упадок рабовтадетьческо-го общества, так и разлагающегося родоплеменного строя новые общественные отношения, особенно отношения собственности

[Корсунскии Гюнтер 1984 162]

Какой бы смысл исследователи ни вкладывали в последнее не слишком внятное пояснение, оно никак не отвечает на поставлен­ный вопрос — что же сделало 50—100 тысяч германцев (не пред­ставляющих при этом единой организованной силы, а, напротив, то и дело воюющих друг с другом, в том числе и на стороне рим­лян в качестве федератов и т д ) столь «непреодолимыми», что 6— 10 миллионов галло-римлян (то есть до 2 млн потенциально бое­способных мужчин) не оказали им никакого или почти никакого сопротивления'⁷ В тех же случаях, когда подобное сопротивление

¹ Ср также сходную ситуацию (с точки зрения численного соотношения «завоевателей и завоеванных>) между булгарами и местным славянским насе-

430

В.

оказывается, речь идет в первую очередь не о подконтрольных ра-веннскому правительству войсках, но либо о «самообороне» мест­ных магнатов, либо об узурпаторах, которые опирались на не свя­занные с местным населением кадровые части (набранные во многом из тех же самых германцев) и вели себя точно так же, как лидеры франкских или бургундских боевых дружин'.

В данном случае, на мой взгляд, речь идет о необходимости серьезной смены акцентов в оценке происходящих процессов. Рим­ские провинции периода республики и раннего принципата были вовсе не частью Римского государства в современном смысле сло­ва, а скорее пищевыми территориями, на которых старательно уничтожались все возможные очаги вооруженного сопротивления, и которые столь же старательно оберегались от постороннего «хар-чевания» (ср. практику откупов и т.д.) Позднеримские расширения «прав гражданства», изменение национального состава армии и т.д. можно, конечно, рассматривать как попытки «растянуть» государ­ство и на провинции, но к радикальному изменению ситуации все эти меры не привели. Более того, в имперском Риме, в результате начавшегося еще в годы республики процесса профессионализа­ции, армия окончательно утрачивает всякую связь с почвой, с Римом как сакральным центром; чем дальше, тем меньше она от­личается по сути от варварских племенных дружин, а постепенно ими же и замещается. Также и облик полководца, императора, це­заря, дукса и т.д. чем дальше, тем больше начинает сливаться с обликом предводителя «стаи», который (и которая) использует под­ведомственную территорию (как варварскую, так впоследствии и «свою»)² как территорию «пищевую» — со всеми вытекающими отсюда маргинально-магически обоснованными практиками.

лением на территории бывшей Фракии в VII веке; между греко-македонцами и основной массой населения в эллинистических государствах Передней Азии и соседних с ней регионов; между варягами и славянами на территории буду­щей Киевской Руси и т.д.

¹ «Государство» Эгидия — Сиагрия в 461—489 годах, успешно отбивавшее вместе с франками вестготов, а потом этими же франками и уничтоженное.

² Показательно, что уже по результатам неофициального, но «реально-по­ литического» раздела «пищевых территорий» Первым триумвиратом Цезарю, как наименее влиятельному участнику тройственного соглашения, достается Галлия, к тому времени еще практически не завоеванная. Очевидно, различие между «своими» и «чужими» землями уже воспринимается как чисто номиналь­ ное, и Галлия представляется самой «невыгодной» территорией только потому, что получение с нее ожидаемой добычи сопряжено с большими трудностями — ее еще нужно завоевать. Италия по определению в список «добычных земель» не входит Кстати, впоследствии именно разногласия в опенке территориально­ го статуса Италии между наемниками-германцами (герулами по преимуществу) и Оресгом, огцом последнего римскою императора, стоили последнему в

Архаика и современность_________________ 43 1

С точки зрения местного населения, различия между «стаями», осуществлявшими контроль над «подведомственными» террито­риями, были минимальны, и «завоевание» было простым вытесне­нием подконтрольных Риму кондотьеров и федератов неподконт­рольными «волчьими стаями» или теми же федератами, которые почувствовали слабость «большой стаи». Навыки самообороны были если и не уничтожены вовсе, то серьезно подорваны много­вековыми стараниями тех же римлян. Если не считать отдельных магнатов и полководцев, пытавшихся действовать «на равных» с варварами, и «национально-освободительных движений» вроде движения багаудов в Арморике и соседних землях¹, то никто про­тив подобной «смены крыши» особенно-то и не возражал.

С точки же зрения пришлых варварских «стай», захваченные территории имели статус, также не сопоставимый со статусом «коренных», оставшихся в германских лесах или причерноморско-паннонских степях² земель: они являлись прямой собственностью вождя, свободного распоряжаться «добычей» так, как ему заблаго­рассудится, при условии должного соблюдения «пищевых» интере­сов всей стаи. Интересно, однако, и другое обстоятельство, а имен­но невероятно быстрая институционализация завоеванных земель.

476 году жизни и подвели черту под существованием Западной Римской импе­рии. Герулы не понимали разницы между Италией и, скажем, Галлией или Ибе­рией и требовали такого же содержания, какое имели в провинциях бургунды, франки или готы (то есть помимо денег и пищевого довольствия еще и зе­мельных наделов или, что более реально, долевого участия в прибылях земле­владельцев). Орест, как римский патриций, был не в состоянии воспринять сакрализованную традицией италийскую землю как равнозначную столь же традиционно предназначенным для «кормления» территориям провинций и лимитрофов — и отказал. В результате «стая» поступила с ним именно так. как принято поступать с вожаком, который «не желает делиться с братвой»: Ореста убили, и Одоакр, наиболее влиятельный «полевой командир», после непродол­жительного «внутристайного» выяснения отношений создал на территории Италии первое недолговечное варварское королевство.

¹ Которые, кстати, «партизанили» как при римской власти, так и после ее вытеснения франками, вестготами и пр.

² Впрочем, как причерноморские, так и паннонские степи играли по от­ ношению к обеим Римским империям роль «промежуточного» Дикого поля, где отстаивались и копили силы самые разные по языку и племени «волчьи» Дружины и целые снявшиеся с места под напором центробежных сил народы.

43 2 В Михайлин Тропа звериных слов

Едва успев создать франкское королевство в Северной Галлии, Хлодвиг (прав 481/82 — 511) заботится о кодификации правовых норм и о сведении их в Pactus Legis Sahcae, принятый в последние годы его правления, где-то между 507 и 511 годами. Военный вождь, едва успев оккупировать на постоянной основе новую для него и дружины пищевую территорию, первым делом озабочен не только наведением порядка (здесь главное — удержать территории под контролем и не дать другим «волчьим стаям» на ней кормиться), но и «законодательной базой» — институционализацией вновь со­зданной «структуры землепользования».

Уже сыновья Хлодвига делят между собой пищевую террито­рию на основании не-родового права прямого наследования и по­стоянно оспаривают ее друг у друга — кроме тех случаев, когда нужно защищать ее от общей опасности или предоставляется воз­можность расширить ее пределы Параллельно они издают огром­ное количество эдиктов, причем в первую очередь речь идет имен­но о тех нормах, которые регулируют «потребление территории». С середины VI века пахотная земля «превращается в свободно отчуж­даемую собственность малой семьи» [Корсунский, Гюнтер 1984. 157], то есть процесс институционализации новых форм собствен­ности проходит менее чем за полвека: невероятно краткий срок для тогдашних темпов жизни.

Хлодвиг старательно уничтожает франкскую родовую знать. Цвет будущего европейского рыцарства рекрутируется по «стайно­му» принципу близости и «сопричастности» вожаку. Записанные в «Салической правде» критерии свободы суть критерии свободы

Архаика и современность__________________ 433

воина-дружинника, а никак не вольного крестьянина-земледельца¹. Будучи близок к королю, даже раб мог не просто «выйти в люди», но стать родоначальником владетельного рода². Член «ближней стаи» мог не иметь никакого официального звания или должнос­ти, но выполнял «личные поручения» короля и «перебрасывался» в случае необходимости с одного «узкого места» на другое³. Сохра­нение института сезонности и стайности (строго определенный срок, который вассал обязан был отбыть при дворе сюзерена), со­вместного воспитания «щенков»⁴ уравновешивалось «собачьей» привязанностью к земле — вплоть до того, что отныне родовым именем становится имя земельного удела: «связь с почвой» сакра-лизуется и становится неразрывной.

Кстати, старательная и во многом сознательная сакрализация новых институтов (и в первую очередь, института королевской вла­сти), поиск новой магической опоры на новой территории в про­тивовес «дедовской» жреческой магии, связанной с «коренной» территорией, — также одна из главных причин удивительно быст­рого принятия христианства варварскими народами. Причем хри­стианизация проводится, как правило, «сверху»: первыми христи­анами становятся король и его дружина, готовые затем нести «слово божие» язычникам (в том числе и собственному народу) любыми средствами, вплоть до «огня и меча».

«Песий» статус зарождающегося европейского рыцарства по­лучает тем самым новое магическое оправдание. Король становится столпом христианской веры, защитником ее от угрожающих ей одним только фактом своего существования хтонических сил.

¹ Принадлежность к народу, составляющему войско (populus), право но­ сить оружие и сопровождать главу дружины в его походах, право на долю во­ енной добычи, право периодически собираться и творить суд сообща с други­ ми членами общины, возделывать пустующую (!) землю, решать, следует ли допустить в общину пришельцев извне, и т.д.

² Ср. информацию Григория Турского о Леудасте, вольноотпущеннике, ставшем родоначальником графов Турских.

³ Ср. о гуннах: «В сочинении Приска имеются данные об особом положе­ нии некоего высшего слоя свободных, которые, в отличие от primates Аммиа- на Марцеллина, не представляют собой родовую знать. Этот слой (\oyabtc,) состоит из приближенных Аттилы. Они сопровождают своего вождя на вой­ ну, управляют отдельными территориями, выполняют дипломатические мис­ сии. Им предоставляется право первыми после Аттилы получать свою часть военной добычи» [Корсунский, Гюнтер 1984: ПО).

⁴ «В остготском королевстве сохранилось дружинное начало, и оно не осталось без влияния на государственный аппарат. Юноши из знатных семей воспитывались при дворе...» (то есть королевский двор воспринимался как маргинальная, «щенячья» зона! — В.М.) [Корсунский, Гюнтер 1984: 183].

434

В. Михайлин. Тропа звериных слов

Крестовые походы' получают, таким образом, санкцию «священ­ной войны» против язычников и неверных, за расширение «куль­турной зоны» до полного и окончательного уничтожения всего мар­гинального, хтонического, «нечеловеческого»². Можно отметить и еще постепенное сближение и даже взаимопроникновение героиче­ского и агиофафического жанров: пес и жрец идут рука об руку и объединяются порой в одном сюжете, а то и в одном лице', причем весьма заметна тенденция к намеренному привнесению в традици­онный героический сюжет сугубо христианских мотиваций.

Развитое и позднее Средневековье, а также наследующие им культурные эпохи (барокко, романтизм и т.д.) заняты «поисками оснований» в увиденной через призму собственного опыта ранней героической эпохе⁴. Они старательно перерабатывают, переписы­вают набело и в конце концов записывают героический эпос, вно­ся в него необходимые «дополнения и поправки», вроде генеало­гического принципа, категории вассальной верности или все тех же христианских коннотаций⁵. Круг замкнулся. Героическая «волчья»

' И не только против мусульман, но и против саксов, славян или своих же собратьев-христиан, исповедующих «неправильное» христианство альбигойцев или православных.

² Ср с более поздним европейско-христианским колониальным дискур­ сом во всем его обилии и многообразии.

³ Спектр возможных примеров подобного жанрового параллелизма весь­ ма велик: от структурного родства стандартного жития и стандартной герои­ ческой песни (необычные обстоятельства рождения/воспитания/детства — «вызов» — «героический путь» — «финальный подвиг» — героическая смерть/ смерть за веру) до «смешанных» персонажей (св. Георгий) или соприсутствия и соучастия духовного лица при подвиге героя (Турпен в «Песни о Роланде»).

⁴ Ср. со стандартным «первопринципом» едва ли не любого значительно­ го культурного сдвига: со стремлением обосновать нововведение мифологизи­ рованной архаикой, «возвратом к прежним нормам» (то есть «революция» в этимоло1Ическом смысле слова).

⁵ Впрочем, процесс этот начинается буквально с первых шагов будущей «средневековой» культуры — вот только на ранней стадии варварские короли, желавшие легитимировать собственное (и своего рода) право на власть на за­ хваченных территориях, пользовались по преимуществу (кроме прямых обра­ щений за легитимацией к существующим авторитетам: в Константинополь или в Рим) другим жанром: исторической хроникой. Написанные no-латыни, то есть на «правовом», имперском языке, «Гетика» Иордана для готских Амалов, «Ис­ тория франков» Григория Турского для франкских Меровингов и т д. играли роль «пропуска в великую традицию». И даже «опоздавшие» варварские эли­ ты, которые много позже создавали свои «государства» на далеких окраинах ой­ кумены, старательно копировали этот «летописный бум». Чему свидетель­ ством — «Повесть временных лет». Более поздние «легитиматоры элит» (имевшие дело уже с развитой воински-аристократической культурой, старав­ шейся сочетать маргинально-волчий «кураж» с чисто хозяйской статусностью) скорее были обеспокоены детальным прописыванием «достойного» и при этом «шривого» способа жизни: откуда расцвет литературных традиций.

Архаика и современность

435

традиция, пропустившая через собственную интерпретацию более раннюю, по-жречески охранительную культуру «центростремитель­ного» мифа и подогнавшая традиционные сюжеты, образы и смыс­лы по своему образу и подобию, подвергается теперь, в свою оче­редь, интерпретации со стороны по-жречески охранительной культуры зрелого Средневековья. А та, утратив всякое представле­ние о реальных мифологических и ритуальных истоках сюжетов, образов и смыслов, дроби г и сочетает их по своему усмотрению и наполняет совершенно иным содержанием.

Перерабатывается и «основной» сюжет, ставший одной из ос­нов сюжетного комплекса куртуазной культуры; и по мере утраты памяти об исходном единстве сюжета и о смыслах ритуального про­тивостояния акцент все больше переносится на частности. Релик­товые черты сохраняются постольку, поскольку выполняют ор­наментальную либо же фоновую функцию. В ключевом игровом комплексе идей, связанных с культом Прекрасной дамы, сохраняет­ся мотив явления дамы как хюбристического в своей основе вызова рыцарю на «пожизненный подвиг», однако он переводится в хрис­тианские («богородичный» комплекс) и феодальные категории слу­жения и т.д. Сам подвиг также эстетизируется, переходя тем самым в откровенно игровую плоскость — базовый ритуал, опосредован­ный перешедшим в иную культурную среду и утратившим исходную смысловую цельность текстом, возрождается в ритуале игровом.

А еще чуть позже Шекспир¹ гениально и виртуозно разрабаты­вает и модифицирует именно частные аспекты, изолированные фраг­менты «основного» сюжета².