<<
>>

С.А. Ушакин ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ РУССКОЙ ТРАГЕДИИ: О ПОСТСОВЕТСКИХ ТЕОРИЯХ ЭТНОСА

В образовавшейся свалке кусков бывшего народа что-то новое прорастает. Что? Отнюдь не новый народ. На образование народа нужны века и даже тысячелетия. А тут идет бурный рост какой-то новой живой материи.

Что это за материя? ...Это не продолжение жизни народа - трупы не воскресают. Это новая, чуждая нам жизнь, вырастающая на продуктах распада нашего народа

[Зиновьев: 108].

Мертвых нельзя водить в атаку, но из них можно выложить штабеля, а между штабелями проложить дорожки, посыпать песочком. Народ можно организовать.

[Шкловский: 224].

...когда мы не в состоянии навязать свою власть других, мы всегда можем избежать власти других при помощи самоуничтожения. В этом случае мы контролируем ситуацию. В этом случае и позитивное, и негативное приобретают положительный знак, сохраняя при этом противоположность своих ценностей и борьбу за свой приоритет.

[Грин: 17].

Эта статья изначально была написана в 2004 г. - как часть моей диссертации «The patriotism of despair: symbolic economies, national memory, and communities of loss in Russia», которую я защищал на отделении антропологии в Колумбийском университете. Основанная на полевых исследованиях в Барнауле и Москве в 2001-2003 гг., диссертация исследовала патриотические концепции, идеи и организаций, возникшие в основном в провинциальной России «снизу». Статья вышла в журнале «Ab Imperio» (2005, № 4), и тогда мне казалось, что и теория этноса - в бромлеевском и гумилевском вариантах, - и разнообразные локальные теории «жизненных сил» сходят на нет, уступая место конструктивистским концепциям нации и националь ности. Эта уверенность в отмирании «этноса» оказалась слишком оптимистичной. Развитие социальных наук и социальных движений в России в течение последних пяти-семи лет показало, что идеи

о «биопсихосоциальной основе» наций живы, и что попытки найти ее психосоматическую субстанцию все так же популярны - и в широких массах, и в узких кругах исследователей.

Надеюсь, что републикация этой статьи в новом контексте позволит привлечь внимание к социальным и интеллектуальным истокам «этноса», на которых и строятся теория и практика национализма сегодня.

***

Начну с двух методологических цитат. Первая - из сборника материалов, который, согласно аннотации, представляет результаты теоретико-методологических исследований неклассической социологии в России рубежа XX-XXI вв. Объясняя основы этой социологии, С.И. Григорьев и А.И. Субетто пишут:

Рефлексивно-методологическая эволюция отражает изменения в базисе науки, происходящие под влиянием цивилизационного запроса, формирующегося в результате действия цивилизационной логики развития, императива выживаемости человечества в XXI в. Эта революция есть «революция Неклассичности» в эволюции единого комплекса знаний, обусловленная императивами снятия технократической асимметрии современной системы знаний и информационно- интеллектуально-энергетической асимметрии человеческого разума, сложившихся к концу XX в. и выступающих гносеологическими источниками неадекватного реагирования человечества на кризисные ситуации. Вопрос стоит об опережающем развитии теории рефлексивных систем, системогенетики, учения об общественном интеллекте, человековедения, наук о живом существе, биосфероведения и др. [Григорьев и Субетто: 22]

Вторая - из статьи, опубликованной ведущим российским социологическим журналом. Автор статьи, научный сотрудник Института социологии РАН, перечисляя «результаты исследований в области социологии новых форм жизни», выделяет в частности:

«...мультипарадигмальный и междисциплинарный синтез подходов культурологического (социология культурного уровня жизни), активистско-деятельностного, социокосмологического, социоэнерго- информационного (социоэниологического), социоэкологического и др., на идее многомерности и многоуровневости реальности, находящейся в поле зрения социологов. В центре этой реальности - человек, как социальный субъект, взаимодействующий с человеком культурным, космическим, биологическим, духовно-психическим и т.

д.» [Болгов: 20-21].

При всей гипертрофированное™, подходы, обозначенные в этих цитатах вряд ли уникальны для отечественного обществоведения. Признание прерывности общественной истории чаще всего проявляется в прерывности методов исторического повествования, а осознание фрагментарности индивидуальной или групповой идентичности выражается в виде фрагментарности подходов к их исследованию. Задача исследования «нелинейности» развития объекта исследования, таким образом, видится не столько в анализе, т. е. последовательном разборе структуры и взаимосвязи элементов того или иного объекта, сколько в интеллектуальном изоморфизме, воспроизводящем «нелинейные» очертания этого объекта. При таком подходе - как свидетельствует вторая цитата - грань между «идеей реальности» и самой «реальностью» оказывается несущественной, объект и его образ - взаимозаменяемыми.

Из способа изучения форм принципиального разрыва, существующего между субъектом и языком, между желанием сказать и возможностью говорить, между опытом и методами его артикуляции и, соответственно, анализа73, «неклассичность» в данном случае превратилась в методологию нечленораздельности. Утрата монополии традиционных интерпретационных схем советского обществоведения привела не столько к осознанному плюрализму школ и точек зрения, сколько к стихийной методологической нечленораздельности. Кажется, нет ни одного подхода или теории, которые не могли бы вместиться при помощи неизбежных «и др.» и «и т. д.» в «реальность, находящуюся в поле зрения» неклассического обществоведа. На фоне общего исторического нигилизма, «передозировка идеями», как справедливо заметил недавно Виталий Куренной, породила иллюзии

о том, что «возможна непосредственная и деконтекстуализирован- ная рецепция идей», рецепция, не обремененная знанием тех рамок, благодаря которым и стало возможным появление этих идей74. Как и в гоголевской «Женитьбе», логика интеллектуального «шведского стола» нередко ограничивается эстетической или терминологической привлекательностью фрагментов «предметов интереса».

Работа на уровне детали («понятия» или «категории») делает излишней знание того «целого», с частями которого подобный методологический утилитаризм имеет дело.

Разумеется, подобная практика восприятия присуща не только постсоветскому академическому сообществу. Почти полвека назад

Клод Леви-Стросс противопоставил два принципиально несовпадающих типах научного познания - познание бриколера75 и познание инженера. По мнению антрополога, «первичная наука» бриколера, оперируя отдельными понятиями, позволяет ему решить множество разнообразных проблем. Однако в отличие от науки инженера, оперирующей связанными между собой знаками, наука бриколера не ставит осуществление своих целей:

«...в зависимость от добывания сырья и инструментов, задуманных и обеспечиваемых в соответствие с проектом, ...правило игры всегда состоит в том, чтобы устраиваться с помощью «подручных средств», то есть на каждый момент с ограниченной совокупностью причудливо подобранных инструментов и материалов... совокупность бриколерских средств определяется не каким-либо проектом (что бы предполагало, как у инженера, существование и наборов инструментов, и проектов разного рода...);она определяется лишь своим инструментальным использованием» [Леви-Стросс: 127].

Закономерным результатом такого исследовательского выбора становится проблематизация «швов», удерживающих «совокупность причудливо подобранных инструментов и материалов». Эффект стройности достигается при помощи совершенствования техник связывания разрозненных интеллектуальных лоскутков. Актуальным становится не анализ события, и даже не описание того или иного явления, а тема сочетаемости несочетаемого. В зависимости от конкретной дисциплины тема эпистемологических швов/лоскутов приобретает форму дискуссий о «мультипарадигмальности» (или «полипа- радигмальности»), «синергетическом подходе», «кентавр-проблемах» и разнообразных «интригах познания»76.

На мой взгляд, было бы неверно сводить причину появления этих подходов исключительно к коллапсу ортодоксальных схем советского обществоведения.

Эпистемология подручных средств во многом стала ещё и реакцией на довольно четкое размежевание в постсоветских общественных науках - с «количественными» позитивистами и функционалистами, господствующими на правом фланге, и с «качественными» (де)конструктивистами и феменологами - на левом.77 В уродливости и несоразмерности «кентавра полипарадигмально- сти» можно проследить стремление значительной группы отечественных обществоведов уйти и от агрессивной заданности институционального анализа «количественников», и от чрезмерно произвольных (и нередко безответственных) «насыщенных» этнографических описаний «качественников».

Об одной такой попытке сформировать локальный вариант поли- парадигмального подхода и пойдет речь в этой статье. Как я постараюсь показать, «швом», удерживающим разрозненность осколков и фрагментов, в данном случае стало понятие «этноса». Большинство текстов, анализируемых ниже, написаны в течение последних десяти лет достаточно замкнутой группой социологов и философов, работающих в Алтайском государственном университете и Барнаульском государственном педагогическом университете. Почти все тексты вышли в местных университетских издательствах в виде сборников академических статей, монографий или тезисов; многие материалы были рекомендованы к печати соответствующими редакционными советами и научными рецензентами.

Несколько упрощая, анализируемые тексты можно разделить на два основных жанра. Для авторов исторических этнотравм - далее я буду их называть этно-травматологами - троп «русской трагедии» стал базовой организующей метафорой при реконструкции прошлого. Демонстрация трагического положения нации задала определенный - генеалогический - вектор интерпретации, позволив продемонстрировать «нерусский характер» институтов Советского Союза и России, во-первых, и, соответственно, «антирусскую» природу политических процессов, связанных с этими институтами, во-вторых. Этническая дифференциация в данном случае выступила механизмом реструктуризации национальной памяти.

Пессимизм этно-травматологов сделал возможным появление другой, более оптимистичной ключевой метафоры. Троп «жизненных сил» позволил этновиталистам обозначить источники сопротивляемости русского народа. Хотя риторика и методы социологов жизненных сил имеют немало общего с риторикой и методами этно- травматологов, в целом этновиталисты в меньшей степени ориентированы на (вос)производство драматических страниц прошлого. Главной мотивацией в данном случае является стремление выработать аналитику этнического выживания и предложить набор методов, способных «компенсировать потерю культурного генотипа» и «преодолеть новое этнокультурное развитие нации вокруг новых нетрадиционных культурных доминант» [Мальцева: 240]. Борьба за «адекватное» конструирование и интерпретацию национального прошлого у этновиталистов оказывается в тени не менее активной дискурсивной борьбы за «адекватное» конструирование и интерпретацию восприятия национального настоящего и будущего.

Понятно, что выделение этих двух тенденций достаточно условно. Четкой грани между этно-травматологами и этновиталистами нет, и некоторые авторы используют в своих текстах оба подхода. При всей своей условности типология позволяет четче проследить логику этих дискурсивных течений. В данной статье меня будут интересовать два аспекта, которые объединяют эти подходы. Прежде всего, это - организмический характер этнотравматологических и этновита- листских текстов: метафоры коллективного тела, органа, организма выступают здесь своеобразным фильтром, сквозь который осуществляется восприятие и репрезентация социальных отношений. Второй аспект связан с телеологическим эффектом этого организмического восприятия. Выбор «фильтра» не только определяет особенности доступа к «телу» и его конфигурацию образов, но и задает последовательность интерпретационных шагов - от «рождения» этноор- ганизма к его «болезни», «смерти» и возможному «возрождению». Задачей данной статьи является реконструкция интерпретационных и концептуальных оснований локальных этнотеорий, обсуждение их политической направленности станет предметом анализа в другой статье.

Прежде чем я перейду непосредственно к текстам, одно небольшое замечание. Несмотря на свой очевидный иосшсоветский характер, большинство теорий наций и национализма в современной России обязаны своей лексикой тем концепциям, которые оформились в последние десятилетия советской академической и университетской науки. Понятие «этнос» здесь является ключевым, и, не уходя в детали, я кратко напомню историю его появления.

<< | >>
Источник: Э. Гучинова, Г. Комарова. Антропология социальных перемен. Исследования по социальнокультурной антропологии : сборник ст. - М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН). 2011

Еще по теме С.А. Ушакин ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ РУССКОЙ ТРАГЕДИИ: О ПОСТСОВЕТСКИХ ТЕОРИЯХ ЭТНОСА:

  1. Н.Я. ДАНИЛЕВСКИЙ О РАЗВИТИИ И ВЗАИМОДЕЙСТВИИ ЗАПАДНОЙ И РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
  2. 2. Русская идея: проблема национального величия России
  3. Глава 1 ДУХ, МАТЕРИЯ И ЖИЗНЕННАЯ СИЛА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
  4. ДУМЫ О РУССКОМ ОПЫТЕ В ОЧЕРКАХ ВС. Н. ИВАНОВА 1920-Х ГОДОВ *
  5. КАРМАННЫЙ СЛОВАРЬ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ, ВОШЕДШИХ В СОСТАВ РУССКОГО ЯЗЫКА
  6. Пример: русское и английское экономическое право
  7. Общевоинские издания русского зарубежья
  8. 6. Ведущие газеты русского зарубежья (Г. В. Жирков)
  9. 243 СОФИЯ И ЧЁРТ (КАНТ ПЕРЕД ЛИЦОМ РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ МЕТАФИЗИКИ)
  10. С.А. Ушакин ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ РУССКОЙ ТРАГЕДИИ: О ПОСТСОВЕТСКИХ ТЕОРИЯХ ЭТНОСА
  11. Этнос как таковой