2. ВОЗРАСТНАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ ПЕСЬЕГО/ВОЛЧЬЕГО СТАТУСА

Замечу еще, что практически во всех упомянутых выше случа­ях речь идет не просто о воинских союзах, но именно о юношес­ких воинских союзах. Кухулин проходит инициацию в семь лет, со­вершает свои главные подвиги, защищая впавших в ритуальное бессилие взрослых уладов в семнадцать (то есть в тот год, когда он должен доказать свое право считаться полноправным мужчиной) во время войны за быка из Куальнге¹ и гибнет в результате наруше­ния гейсов в двадцать семь лет.

Заметим, что отсюда вытекает и возможность новой, нетра­диционной интерпретации близнечных мифов, связанных, как правило, с ключевым сюжетом убийства одного из братьев и с по­следующим распределением между «живым» и «мертвым» соответ­ственно культурных и хтонических функций. Ср. в этой связи до­рийский сюжет о Диоскурах и «параллельную» сакрализованную практику спартанского «двоецарствия». Сам факт (характерный

' Напомню также и об отряде несовершеннолетних уладских юношей, дер­жавших оборону в то время, пока израненный Кухулин приходил в себя, и погибших до единого человека на границе Ульстера, не пропустив врага в род­ную страну.

338 В. Михайлин. Тропа звериных слов

опять-таки отнюдь не для одной спартанской культуры — ср. рим­ский институт консульства и т.д.), что один из царей «отвечал» за «дом и храм», а другой — за «маргинальные» и «кровавые» пробле­мы: военные походы и сохранность границ, — уже семантически значим. В этой же связи имеет смысл рассматривать и «сезонную» привязанность определенных родов деятельности в целом ряде культур.

Важнейшим элементом традиционного осетинского воспита­ния был институт балц — военных походов. Мужчина считался до­стигшим полной зрелости, то есть прошедшим последовательно все ступени инициации, лишь после того, как совершал последователь­но все три предусмотренных обычаем балца — годичный, трехлет­ний и семилетний. Годичный же поход был обязательным услови­ем инициации юноши в мужской возрастной класс... Примеча­тельно, что начало балцев было приурочено к празднику в честь покровителя волков и воинов — Стыр Тутыр, однако инициация юношей происходила обычно осенью и была связана с ноябрьским праздником в честь Уастырджи, во время которого проводились различные военные игры и состязания. Примечательно, что вдрев-неперсидском календаре месяц, приходившийся на октябрь—но­ябрь, именовался Varkazana, то есть «месяц людей-волков»...

[Иванчик 1988: 43]

¹ Отсюда расшифровка загадочной фразы о том, что фению, наряду с про­чими льготами, положено «содержание щенка или кутенка во всяком (кресть­янском. — В.М.) доме с Соуина по Бальтинну», то есть всякий дом обязан при­нять и кормить с ноября по май одного фения-«пса».

Архаика и современность

339

Итак, в общей для всех индоевропейцев (и, вероятно, не толь­ко для них) системе воспитания и перехода из одного социально-возрастного класса в другой всякий мужчина непременно должен был пройти своеобразную «волчью» или «собачью» стадию Эта стадия имела откровенно инициационныи характер, и результатом ее прохождения становилось резкое повышение социального ста­туса, включавшее очевидно, право на брак, на зачатие детей и на самостоятельную хозяйственную деятельность (то есть на деятель­ность прокреативную и созидательную), а также, что существенно важно в нашем случае, право на ношение оружия в черте поселе­ния, а не только за его пределами Основой племенной демократии является право голоса для всех мужчин, имеющих право носить ору­жие в черте поселения, то есть пользующихся уважением и довери­ем остальных правомочных членов племени В то же время поступ­ки, не совместимые со статусом взрослого мужчины, который обязан (в зоне «семейного» проживания) подчинять и контролиро­вать агрессивные инстинкты, влекут за собой возвращение в «вол­чий» статус, каковой в данном контексте не может не рассматри­ваться как асоциальный и позорный Воины-псы на все время своих ликантропических метаморфоз обязаны жить на периферии культурного пространства, то есть исключительно в мужской ма­гической зоне, не нарушая «человеческих» границ, но ревностно их оберегая от всякой внешней опасности Фактически, согласно ар­хаической модели мира, они вытесняются в хтоническую зону, в зону смерти, отчего мотив оборотничества и приобретает в отно­шении к ним такую значимость Попытка войти на «человеческую» территорию рассматривалась бы в таком случае как осквернение этой территории, как нарушение всех человеческих и космических норм, как насилие над «нашей» землей, землей-кормилицей, Зем­лей-Матерью Вернуться к человеческой жизни в новом статусе взрослого мужчины «пес» может, только пройдя финальную стадию обряда инициации, равносильную обряду очищения В Спарте бывшие «волки» претерпевали весьма болезненные испытания, заливая своей кровью жертвенник Афродиты (sic¹), — и только после этого получали право именоваться мужчинами, жениться и заводить детей, носить настоящее боевое оружие и ходить в бой не «стаей», а в строю фаланги Напомню, что «волков» спартанцы пускали в бой перед фалангой, вооруженных (помимо «песьего бе­шенства»¹) только легким метательным оружием Кстати, возраст­ной принцип построения сохранялся и в самой фаланге

¹ Вопрос о функциях боевого бешенства и о связи его с «волчьими > воин скими традициями представляет особый интерес Напомню о скандинавских берсерках и о фадиции возводящей и\ш Одина к одг - глаголу означавшему

340 В. Михайлин.

Дифференциация, строго увязывающая мужской и воинский статус со «сроком службы», вообще характерна для европейских военных и военизированных структур — вплоть до отечественно­го армейского института «дедовщины», где первые полгода служ­бы, находясь в статусе «молодого» или «духа», новобранец практи­чески не имеет никаких прав и вообще не считается «человеком», зато последние полгода, состоящие из одних только прав, не обре­мененных почти никакими обязанностями, если не считать ри­туального и реального «воспитания» «молодых», посвящены ги­пертрофированной идее «дембеля», то есть именно своеобразно переосмысленного «храма и дома». При этом большая часть време­ни и сил уходит на подготовку и демонстрацию внешней атрибу­тики приобретенного маскулинного статуса, не имеющей вне сугубо армейского контекста практически никакой реальной цен­ности («дембельский альбом», особый стиль ношения формы, а также подготовка специфически маркированной, на откровенном, фарсовом нарушении устава построенной «дембельской» формы, в которой «положено» появляться перед родными и близкими).

Здесь же имеет, на мой взгляд, смысл вспомнить и об устойчи­вой традиции, которая прочно связывает воинские подвиги с мо­лодостью и акцентирует внимание на смерти молодого воина — как бы эта смерть ни интерпретировалась в зависимости от конкретно­го культурно-исторического контекста. Элегии Тиртея, воспевшего в VII веке до н.э. героическую смерть молодых спартанцев как их непременный воинский долг перед более старшими товарищами по оружию, стоят у истока этой европейской (литературной) тра­диции. Но и по сию пору в искусстве (особенно в популярном, эксплуатирующем готовые социальные мифы, и в сознательно ми­фотворческих традициях, вроде соцреализма, нацистски ориенти­рованного немецкого искусства «Blut und Boden» и сходных тради­ций в других национальных культурах) патетический мотив смерти молодого бойца не теряет привлекательности. В современной куль­турной традиции он все больше и больше теряет «героическую» составляющую и приобретает выраженную тягу к жанру плача, к

священное бешенство.

Архаика и современность

341

мотиву бессмысленности принесенной жертвы и т.д. В европейской культуре последних двухсот лет наблюдается устойчивая тяга к эво­люции формульного образа не боящегося смерти и боли юного воина в не менее формульный образ мальчика-солдата, невинной и бессмысленной жертвы войны¹. Однако тот факт, что тема про­должает оставаться актуальной и мифотворчески активной, позво­ляет воспринимать эти «эмоциональные модификации» именно как модификации устойчивого культурного сюжета.