П.К. Дашковский Алтайский государственный университет, г.Барнаул, Россия НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП ФОРМИРОВАНИЯ РЕЛИГИОЗНОЙ ЭЛИТЫ У КОЧЕВНИКОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

Существует обширная социологическая, политологическая и историческая библиография, посвященная изучению процессов формирования и функционирования элит (см обзор: Ашин, 1985; Радаев, Шкаратан, 1996: 166-183; Ашин, Понеделков, Игнатов, Старостин, 1999; Крушанов, 2001 и др.). В последние годы в отечественной науке активно разрабатывается данная проблематика и в отношении древних и средневековых народов. При этом особое внимание обращается не только на письменные, но и на археологические данные (Зданович, 1997; Тишкин, 2005; Дашковский, 2005 и др.). Несмотря на дискуссионность отдельных положений «теорий элит», тем не менее, исследователи отмечают, что количество элит в социуме может быть столь же многообразным, как и областей общественной жизни (радаев, Шкаратан, 1996: 166-183). в этой связи, вполне оправдано выделение политических, экономических, военных, профессиональных элит, которые тесно взаимосвязаны между собой, хотя это и не исключает их соперничество. Важно отметить, что в архаичных, средневековых и традиционных обществах большую роль играла религиозная элита (священнослужители, жречество и т.п.) (Полосин, 1999: 145-148).

Формирование религиозной элиты у кочевых народов Центральной Азии, вероятно, началось еще в скифскую эпоху (Дашковский, 2005). Именно в это время наметилась тенденция к сложению особой группы священнослужителей, хотя основная масса культовых действий по-прежнему отправлялась в семейно-родовых коллективах главами больших семей и кланов. такие священнослужители принимали участие при совершении наиболее сложных и значимых ритуалов, например, при погребении правителя, возведении масштабных погребально-поминальных комплексов, бальзамировании, нанесении татуировок и других мероприятиях (Тишкин, Дашковский, 2003: 230). Применительно к этому времени выявлено несколько специфичных погребений служителей культа (Полосьмак, 2001: 279-281; Тишкин, Дашковский, 2003: 227 — 229 и др.), хотя сохраняется дискуссия относительно критериев для их выделения. Основная трудность выявления погребений священнослужителей обусловлено тем, что у номадов одни и те же предметы могли носить полисемантичный характер, т.е. использоваться как в обыденной, так и обрядовой жизни. Важно также отметить, что уже в скифское время правитель рассматривался как сакрализован- ная персона (Акишев, 1984; Дашковский, 2007 и др.).

В последующий гунно-сарматский период процесс развития особой категории служителей культа продолжился. Китайские письменные источники (Материалы по истории., 1968: 40 — 41; Материалы по истории., 1973: 22, 120; Бичурин, 1998: 50, 341) свидетельствуют, что в процессе совершения религиозных обрядов, жертвоприношений принимали участие шаньюй, высшая аристократия, собираемая на съезды, и т.н. «шаманы».

Священнослужитель, как и правитель, обеспечивал стабильность общества, однако сфера его влияния в сакральном мире совершенно иная, нежели у представителя светской власти. Примечательно, что с гунно-сарматского времени и в последующий тюрко-монгольский период (VI-XIII вв. н.э.) в кочевом мире окончательно формируется мифологическое обоснование легитимности власти правителя и его клана. Шаньюй, облачённый харизмой, одним своим существованием давал социуму покровительство небесных, «светлых» сил, тогда как шаман (служитель культа) обеспечивает процветание общества в силу своего избранничества в мире духов (Дашковский, Мейкшан, 2008).

В связи с рассмотрением феномена религиозной элиты у кочевников необходимо коснуться вопроса о возможном распространении миссионеров в центральной Азии в гунно-сарматское время. В данном случае речь идет о знакомстве номадов с буддизмом, хотя многие вопросы, связанные с начальным этапом деятельности данной конфессии в Центральной Азии, особенно среди хунну, остаются дискуссионными. Имеются данные китайских источников о том, что некоторые кочевые правители в указанный период не только интересовались литературой и учением этой конфессии, но и носили имена, которые символизировали поддержку Будде (Сухбатор, 1978: 65 — 68).

Примечательно, что во многих государствах Средней и Центральной Азии, а также в Китае, правящая элита в эпоху поздней древности и средневековья активно поддерживала буддийких миссионеров, организацию общин и строительство храмов. При этом правители часто стремились использовать положения вероучения для обоснования сакрализации своих персон и власти (Мартынов, 1972: 6 — 7; Скрынникова, 1988 и др.). Более того, известны случаи привлечения буддистких проповедников в качестве государственных советников и даже потенциальных регентов (Восточный Туркестан., 1992: 475).

Кроме буддийких миссионеров в состав религиозной элиты могли входить и представители других конфессий, приближенные к правителям кочевников.

Важно отметить, что при изучении рассматриваемой тематики в отношении гунно-сарматского времени, как и предшествующего периода, сохраняется проблема выявления погребений служителей культа и ритуальных предметов.

Так, А.В. Тиваненко приводит сведения об одном разрушенном хуннуском погребении близ Цаган-Усуна в котором кроме прочих предметов, обнаружено 108 каменных бус, составляющих буддийские четки (Тиваненко, 1994: 51-53). К сожалению, материалы этого погребения не опубликованы и окончательно не атрибутированы. Кроме того, среди захоронений хунну на Иволгинском и Дырестуйском могильниках исследователи выделяют некоторые специфичные погребения женщин с более высоким социальным статусом (Давыдова, 1996: 29; Миняев, 1998 и др.). Примечательно, что именно в ряде женских захоронений обнаружены бронзовые пряжки-пластины с изображением борьбы зверей. Интересно, что такие пряжки выявлены в захоронениях женщин, средний возраст которых на момент смерти составлял 50-60 лет (Давыдова, 1996: 106 и др.). Важно также отметить, что аналогичные предметы встречаются в погребениях женщин булан-кобинской культуры Алтая, испытавшей сильное влияние хуннуской культурной традиции (Тишкин, 2005).

В связи с рассмотрением указанной проблематики следует обратить внимание на определенные перспективы в изучении различных культовых построек, которые в письменных источниках иногда упоминаются как храмы, молельники, святилища и т.п. (Материалы по истории., 1973: 22; Бичурин, 1998: 78 и др.). Особую дискуссию среди исследователей вызывают сведения об особом религиозном центре Лунчане (Материалы по истории., 1968: 40; Бичурин, 1998: 50 и др.). Археологические данные в определенной степени дополняют сведения письменных источников относительно сакральных объектов у хунну. В частности, А.В. Тиваненко отмечал, что «все хуннуские городища с ограниченным числом внутренних построек следует рассматривать как храмовые комплексы, обслуживаемые штатом жрецов, живших за пределами стен в легких жилищах (юртах), либо как храмы внутри поселений, как это практиковалось у всех центрально-азиатских народов в эпоху средневековья» (Тиваненко, 1994: 42-43). Несмотря на то, что вывод ученого достаточно категоричен и дискуссионен, особенно в отношении выделения жречества как социального института, тем не менее, под ним есть некоторые реальные основания. Так, на Иволгинском городище были найдены лопатки для гадания (Давыдова, 1995: 30), широко использовавшиеся в религиозной деятельности. Другой интересной находкой, обнаруженной на Нижнеиволгинском городище, является походный бронзовый буддийский алтарь с надписью 441 г. н.э. Он был изготовлен для ханского императора, предпринявшего карательный поход против кочевников (Тиваненко, 1994: 65-69). Кроме того, при изучении городищ Гуа-Дов, Тэрэлжийн-дэрэвэлжин-газар, Баруун-Байдалинг в Монголии, хотя широкомасштабных раскопок, судя по всему, не проводилось, были зафиксированы алтари для жертвоприношений, различные подсобные помещения (например, для хранения онгонов), но при этом отсутствовали бытовые предметы (тиваненко, 1994: 41-42). В дальнейшем непосредственно раскопки на этих памятниках позволят существенно прояснить вопрос хронологии и назначения ряда построек, которые во многом гипотетически интерпретируются исследователями как «храмы». В этой связи определенный интерес представляют результаты изучения материалов из ташебинского городка и дворца наместника хунну в саяноАлтайском нагорье. В процессе интерпретаций артефактов Л.р. Кызласов отмечал, что один из залов дворца мог использоваться как молельня, где находился переносной алтарь-жертвенник, на месте которого выявлен мощный прокал. При исследовании этого памятника обнаружен ряд предметов, имеющих прямое отношение к религиозным традициям древнего населения хуннуского периода: бронзовые маскароны в виде гениев-хранителей, глиняная личина и др. (Кызласов, 2006: 202-203).

таким образом, приведенные материалы позволяют сделать предварительный вывод о том, что основу религиозной элиты в эпоху поздней древности составляли священнослужители, отправляющие наиболее важные обряды, клан правителя и его окружение (вожди племен или старейшины). В отличие от скифской эпохи в гунно-сарматское время в религиозную элиту стали входить и миссионеры, особенно приближенные к окружению кочевого правителя. Кроме того, судя по письменным источникам, заметно более активное привлечение к участию в значимых обрядах политического окружения шаньюев. именно военная и политическая элита часто становилась носителем нового религиозного мировоззрения.

имеющиеся данные о разнообразных формах жертвоприношений, магии, мантике, погребально-поминальных комплексах и культовых сооружениях (святилища, храмы) свидетельствуют о наличии сложной религиозномифологической системы и дальнейшей тенденции формирования и развития особой категории служителей культа. такие лица, безусловно, являлись носителями важной сакральной информации и могли оказывать определенное влияние на политические события в кочевой империи. однако в силу специфики социально-политической организации номадов, образа жизни и исторических процессов в эпоху поздней древности, сформировавшаяся религиозная элита не могла трансформироваться в корпоративную социальную группу профессионального жречества. Кроме того, многие религиозные обряды, прежде всего погребально-поминального цикла, у основной массы кочевников на протяжении всего периода отправлялась в семейно-родовых коллективах главами больших семей и кланов.

Литература

Акишев А.К. искусство и мифология саков. — Алма-Ата, 1984. — 176 с.

Ашин Г.К. современные теории элиты: критический очерк. — М., 1985. — 256 с.

Ашин Г.К., Понеделков А.В., Игнатов Е.Г., Старостин А.М. основы политической элитологии: Учеб. пособие. — М., 1999. — 304 с.

Бичурин Н.Я. собрание сведений о народах, обитавших в средней Азии, в древние времена. — Алматы, 1998. Ч. 1. LLXIV — 390 с.

Вебер М. социология религий (типы религиозных обществ) // избранное. образ общества. — М., 1994. — с. 78 — 308.

Восточный туркестан в древности и раннем средневековье. — М., 1992. — 687 с.

Давыдова А.В. Иволгинский археологический комплекс. Иволгинское городище. — СПб., 1995. — Т.1. — 94 с.: ил.

Давыдова А.В. Иволгинский археологический комплекс. Иволгинский могильник.- СПб., 1996. — Т. 2. — 176 с.

Дашковский П.К. Формирование элиты кочевников Горного Алтая в скифскую эпоху // Социогенез в Северной Азии. — Иркутск, 2005. — Ч.1. С. — 239 — 246.

Дашковский П.К. Сакрализация правителей кочевых обществ Южной Сибири и Центральной Азии в древности и средневековье // Известия АГУ Серия история. — Барнаул, 2007. — №4. — С. 46 — 52.

Дашковский П.К., Мейкшан И.А. Актуальные проблемы изучения мировоззрения хунну Центральной Азии // Время и культура в археологоэтнографических исследованиях древних и современных Западной Сибири и сопредельных территорий: проблемы интерпретации и реконструкции. — Томск, 2008. — С. 278 — 282.

Зданович Д.Г. Синташтинское общество: социальные основы «квазигородской» культуры Южного Зауралья эпохи средней бронзы. — Челябинск, 1997.

Крушанов А.А. Элиты теории // Философский словарь. — М., 2001. — С. 684 — 685.

Кызласов Л.Р. Городская цивилизация Срединной и Северной Азии. Исторические и археологические исследования. — М., 2006. — 360 с.

Кычанов Е.М. Кочевые государства: от гуннов до маньчжуров. — М., 1997. 319 с.

Мартынов А.С. Представления о природе и мироустроительных функциях власти китайских императоров в официальной традиции // Народы Азии и Африки. — 1972. — № 5.

Материалы по истории сюнну (по китайским источникам) / Введ., пер. и прим. В.С. Таскина. — Вып.1. — М., 1968. — 239 с.

Материалы по истории сюнну (по китайским источникам) / Введ., пер. и прим. В.С. Таскина. — Вып.2. — М., 1973. — 250 с.

Миняев С.С. Дырестуйский могильник. — СПб., 1998. — 233 с.

Полосин В.С. Миф. Религия. Государство. Исследование политической мифологии. — М., 1999. — 440 с.

Полосьмак Н.В. Всадники Укока. — Новосибирск, 2001. — 336 с.

Полосьмак Н.В., Богданов Е.С., Цэвэндорж Д. Раскопки кургана хунну в горах Ноин-Ула, Северная Монголия // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. — Новосибирск, 2006. — Т.Х11. — Ч.1.

Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. — М., 1996. — 318 с.

Руденко С.И. Культура хуннов и ноинулинские курганы. — М.; Л., 1962.

Скрынникова Т.Д. Роль буддизма в формировании политических идей в Монголии (XIII-XVII вв.) // Методологические аспекты изучения истории духовной культуры Востока. — Улан-Удэ, 1988.

Сухбатар Г. К вопросу о распространении буддизма среди ранних кочевников Монголии // Археология и этнография Монголии. — Новосибирск, 1978. С. 61 — 71.

Тиваненко А.В. древние святилища Восточной Сибири в эпоху раннего средневековья. — Новосибирск. 1994. — 150 с.

Тишкин А.А. Элита в древних и средневековых обществах скотоводов Евразии: перспективы изучения данного явления на основе археологических материалов // Монгольская империя и кочевой мир. — Улан-Удэ, 2005. — Кн.2. С. 43 — 56.

Тишкин А.А., Горбунов В.В. Исследование погребально-поминальных памятников кочевников в Центральном Алтае // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. — Новосибирск, 2003. Т.К, Ч.І. — С. 488 — 493.

Филиппова И.В. Культурные контакты населения Западного Забайкалья, Южной, Западной Сибири и Северной Монголии с ханьским Китаем в скифское и гунно-сарматское время (по археологическим источникам): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. — Новосибирск, 2005.