В. Ф. ЛОБАС МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИХ УНИВЕРСАЛИЙ

Интенсивная разработка культурологической проблематики в последние годы привела не только к лавине определений культуры, но и обнаружила тяготение этого многообразия определений к двум подходам: аксиологическому и описательному (неаксиологическому).

Так, аксиологический подход к культуре, разделявшийся большинством философов и социологов XIX в., привел наряду с другими факторами к европоцентристскому мировоззрению. К началу XX в. большинство ученых перешло на позиции неаксиологического описания культуры, но этот подход породил новые трудности, так как вел к релятивизму. В один ряд были поставлены культуры палеолита и современных обществ, культура классической литературы и культура каннибалов.

Советская культурологическая мысль пытается преодолеть эти крайности, однако проблема соотношения единого и разнообразного в культуре, основания культурной преемственности и межкультурных контактов остаются весьма дискуссионными. Эти философские и социологические проблемы наиболее интенсивно обсуждаются в археологии и этнографии.

Дискуссии, которые ведутся в археологической литературе по проблеме определения археологической культуры, свидетельствуют не только об обычной потребности каждой науки в более точном определении собственного предмета. Категория «культура» имеет очень широкую предметную область, употребляется в характеристике всех видов человеческой деятельности и ее продуктов. В то же время попытки определения понятия «культура», предпринимаемые представителями различных специальных наук, вызывают значительные трудности, про- тйворечат интуитивному словоупотреблению, несовместимы с определениями других наук. Поэтому не случайны ссылки на философские исследования, попытки адаптировать результаты этих исследований к нуждам той или иной специальной науки.

логии имеется потребность связать определения основных понятий с общеметодологическими, имеющимися в советской философской литературе.

Эту потребность В. М. Массон со ссылкой на исследования Э. С. Маркаряна усматривает в том, что «для археологии исключительно важно наличие в культуре процессов стандартизации, стереотипизации, благодаря которым происходит приобщение членов общества к достигнутым результатам» (Массон, 1976, с. 6). Здесь предпочтение отдается той точке зрения на соотношение стереотипов и инноваций в системе культуры, которая основную функцию феномена культуры усматривает «в выработке соответствующих способов деятельности кооперировано сотрудничающих индивидов. А это необходимым образом требует соответствующей стереотипизации действия, стандартизации поведения» (Маркарян, 1972, с. 85).

В отличие от взгляда на культуру как «творческую деятельность» рассматриваемый подход акцентирует внимание на социальной природе культуры. А это не только исключительно важно для археолога, этнографа, культуролога, педагога, но и в наибольшей степени соответствует марксистскому представлению о механизмах преемственности в историческом развитии.

Как отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс, каждая ступень истории «...застает в наличии определенный материальный результат, определенную сумму производительных сил, исторически сложившееся отношение людей к природе и друг к другу, застает передаваемую каждому последующему поколению предшествующим ему поколением массу производительных сил, капиталов и обстоятельств, которые, хотя, с одной стороны, и видоизменяются новым поколением, с другой — предписывают ему его собственные условия жизни и придают ему определенное развитие, особый характер. Эта концепция показывает, таким образом, что обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 37). Эта «предписывающая» сторона общественной жизни имеет динамическую (вещественную, энергетическую) и структурную составляющие.

Для археолога, изучающего вещественные памятники культуры, бронзовый наконечник стрелы важен не своим материалом (как для металлурга), а информацией, которую можно получить с его помощью. Сам наконечник никаких знаний не содержит в себе, хотя о нем можно высказать некоторые тривиальные сведения типа «бронзовый», «втульчатый», «трехгранный» и т. п. Подлинные исторические факты возникают только благодаря усилиям археологов, сопоставляющих этот наконечник с другими, с условиями, в которых он найден, и с многими иными данными, и тем самым археолог якобы создает информационную функцию изучаемых объектов. Ибо «подавляющее большинство объектов, которые изучает археолог, не были наделены своими создателями информационной функцией, она создается археологом в процессе исследования» (Шер, 1980, с. 9).

Конечно, созпятрль наконечника не. ппелполягял. что его иялелие

будут изучать археологи. Но и усилия археолога были бы тщетными, если бы наконечник был современной подделкой, а не занимал объективно определенное место в системе производства изучаемого периода, имел там значение.

Как установлено семиотикой, существует два типа значений: внутренние и внешние (Ревзин, 1977, с. 59, 60). Внутренние значения определяются местом в системе, противопоставлением одних элементов другим. Внешние значения возникают в результате соотнесения элементов данной системы с объектами за пределами данной системы. Таковы знаковые системы. Соответственно вещественные памятники, изучаемые в археологии, не являются знаковыми системами, но являются носителями внутренних значений, которые расшифровываются, а не создаются археологом.

Таким образом, и вещественные памятники культуры являются носителями информации социальной, наследственной. Тогда культуру в первом приближении можно было бы определить как социальную память. Носителями социальной памяти являются не только орудия, форма которых определена движением, которое они статично увенчивают, не только язык, миф, искусство, наука, но и способы приготовления пищи, организация жилого пространства, формы одежды и т.п.

В двухтомном труде видного французского археолога и антрополога А. Леруа-Гурана представлено огромное количество способов и средств экспансии социальной памяти. В качестве наиболее фундаментальных средств человеческой организации выделена ручная и вербальная техника, т е. техника и язык. Оба фактора эволюции человечества функци. ни уют в результате предварительного отчуждения. Это отчуждение, которое утверждается в отделении орудия по отношению к руке и в отделении слова по отношению к объекту. Так, сравнивая возможности движения руки человека и обезьяны,

А.              Л еруа-Гуран приходит к выводу, что от примата до человека ог.ерг- ции хватания, вращения и трансляции остаются неизменными. Различие состоит лишь в том, что с появлением ударных орудий, таких как чопперы, и с использованием бычьих рогов операции разрывания, дроб^ е- ния, скобления и копания элиминируются в орудия. Рука перестает быть орудием, чтобы стать двигателем. Поэтому «человеческая рука является человеческой благодаря тому, что от нее отделяется, а не благодаря тому, что она есть сама по себе» (Leroi-Gourhan, 1965, р. 40). Этот вынос вовне биологических факторов представляет собой преодоление ограничений, заданных генетической программой поведения. В отличие от сообществ насекомых, где индивид вынужден обладать всем капиталом коллективных знаний, человечество произвело разрыв связи между видом и памятью.

С учетом этих обстоятельств заслуживает внимания и общий вывод А. Леруа Гурана о том, что наиболее «фундаментальным фактором является освобождение слова, и это уникальное свойство, кото

рым обладает человек, помещает память человека вне его самого, в социальном организме» (Ibid., р. 34). Можно лишь добавить, что и «отделившееся от руки» орудие является носителем памяти.

Быть носителем социальной информации (памяти коллектива) или фактом культуры означает представлять некоторую выполненную последовательность действий.

Поскольку орудие труда включено в систему способа производства, исследование орудия может дать информацию о производственных отношениях, формах семьи и других компонентах социальной организации. Именно информационной функцией орудия труда принадлежат культуре, являются «раскрытой книгой человеческих сущностных сил, чувственно представшей перед нами человеческой психологией» (Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.,т. 42, с. 123). Утеря информации о способе использования того или иного изделия лишает его и утилитарной функции прямого назначения. Если никто не понимает способа появления и использования того или иного орудия, то оно перестает быть орудием и элементом культуры. Информация этого орудия существует теперь «лишь в возможности» (Попович, 1975, с. 218), подобно той информации, которую содержат предметы природы до начала их исследования человеком.

И здесь обнаруживается одно важнейшее свойство культуры — ее оперативность. Культура есть такая память о прошлом поведении, которая служит программой будущего поведения (действия, образа мышления). Усвоенный язык, нормы морали, трудовые навыки, политические программы, научные знания и другие компоненты культуры детерминируют поведение индивида, составляют сущность человека.

Разумеется, социальные программы реализуются не столь однозначно как генетические, да и невозможно представить все социальные процессы с точки зрения реализации заранее определенных программ. Всегда имеют место непредвиденные случайности, новшества, но все же культура соответствует кибернетическому представлению о программе как зафиксированной в наличной системе последовательности будущих состояний, направленных к достижению определенного результата.

Таким образом, можно уточнить определение культуры, рассматривая ее как ненаследственную память коллектива, программирующую поведение индивидов. Это определение совместимо с концепцией моноэтничности, развиваемой в археологии (Захарук, 1964, с. 12—43), и с семиотическими представлениями о культуре, согласно которым основная функция культуры состоит в структурной организации взаимоотношения людей и окружающего мира на основе внутреннего

«штампующего устройства», которым является естественный язык, снабжающий «членов коллектива интуитивным чувством структурности» (Лотман, Успенский, 1971, с. 146). Возражения против концепции моноэтничности, основанные на том, что имеются этнографические свидетельства резкого различия в культурном отношении родственных племен и сходства культуры неродственных племен, порождены, по-видимому, установкой на обязательность резкого отличия одной культуры от другой. Установка такого рода связана с внутренними классификационными потребностями археологии, но в то же время нуждается, по-видимому, в определенных уточнениях, так как не учитывается наличие инвариантных, неизменных признаков, присущих любой культуре.

Сам факт исследования культуры прошлых эпох, достижение взаимопонимания между представителями различных культур, преемственность в духовном развитии человечества— все это свидетельствует о наличии некоторых культурных универсалий. Возможность таких универсалий вытекает из повторяющихся элементов материальной, преобразующей деятельности, достигающей успеха лишь при условии соответствия объективной «логике вещей». Именно «практика человека, миллиарды раз повторяясь, закрепляется в сознании человека фигурами логики. Фигуры эти имеют прочность предрассудка, аксиоматический характер именно (и только) в силу этого миллиардного повторения» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 198).

Наиболее элементарными из универсальных логических структур являются бинарные оппозиции. Их наличие установлено в языке, мифе, ритуале, структуре поселений, палеолитическом искусстве, числовых насечках, нанесенных на орудиях или сопровождающих изображения животных. Как показали исследования современного французского этнолога К- Леви-Стросса, перу которого принадлежит четырехтомный труд по логике мифа, в структуре мифа обнаруживается ряд инвариантов, свидетельствующих о высокой логичности первобытного мышления. Однако эта логика воплощена в весьма своеобразном материале— чувственных характеристиках природных объектов. Такие свойства объектов в их бинарных оппозициях, как «сырое— вареное», «мужское — женское», «растительное — животное», «верх — низ» и т. д. являются, по мнению К. Леви-Стросса, универсальной логикой всякого мышления (первобытного и современного) и постоянно используются в мифе для «разрешения какого-либо противоречия» (Леви-Стросс, 1970, с. 163). Универсальность принципа оппозиции К. Леви-Стросс обосновывает ссылкой на генетический код, органические ритмы и наличие аналитических процессов в органах чувств. На эту физиологическую сеть инвариантов накладывается сеть культурных ограничений, присущих кровнородственной организации общества и допускающих вариации.

А.              Леруа-Гуран рассматривает соотношение инвариантов и вариантов на основе системы технологии, введя различие между технологической «тенденцией» и «фактом». Если «тенденция» является общим принципом действия в одинаковой окружающей среде, то «факт» есть неповторимое воплощение данной тенденции в определенных услови

ях и определенной этнической группой. Так, для обработки различных материалов (например, дерева и моржевого клыка) требуется различная технология, но на ее реализацию могут быть наложены дополнительные ограничения в связи с разделением материалов на «мужские» и «женские», «летние» и «зимние» и т. п.

Бинарные оппозиции не единственная универсалия, свойственная архаичным и современным культурам. Так, очень важным является знак мирового дерева, совпадающий в самых различных культурах (например, на сибирских шаманских изображениях и в ранних образцах китайской иероглифики). Тем не менее бинарным оппозициям уделяется особое внимание в связи с обсуждением вопроса о врожденной сфере мыслительных структур человека и явления асимметрии мозга. Высказывается предположение, что «в качестве врожденной психической структуры, на основе которой формируются бинарные оппозиции, можно рассматривать осознание одного из реально существующих в природе видов симметрии» (Алексеев, 1976, с. 42). Имеется в виду, что из нескольких видов симметрии (право-левосторонняя, верх— низ, передняя часть тела— задняя, центр— периферия) могла осознаться право-левосторонняя в силу возникновения и развития в ходе антропогенеза право-левосторонней асимметрии. Такое осознание могло давать преимущества в процессе отбора, так как давало надежный классификационный аппарат, соответствующий объективному положению дел, и закрепляться в виде врожденного поведенческого стереотипа с помощью механизма перехода условных рефлексов в безусловные.

Конечно, статистически преобладающую доминантность левого полушария, управляющего речью и движением правой руки, можно считать генетической предпосылкой мифологического преимущества правой руки. Однако эта зависимость далека от однозначной, так как нередко почетной считалась и левая сторона.

Кроме того, как было указано А. М. Золотаревым, вполне реальна зависимость древней двоичной классификации от дуальной социальной системы. Усложнение социальной организации привело не только к появлению четырех- или восьмичленных структур, складывающихся из композиций бинарных отношений, но и к включению в них центрального элемента (пятого или девятого), соотнесенного с функциями возникшего государства.

Таким образом, не исключая генетические предпосылки бинарных оппозиций, их не следует переоценивать. Доминирующим фактором в формировании системы первобытной классификации является социальная жизнь (техническая технология и социальная организация). С усложнением социальной жизни, с увеличением ненаследственной информации обнаруживается недостаточность «языка орудий труда» и неразвитого звукового языка в качестве носителей информации. Памятники первобытного искусства свидетельствуют, что был использован еще один язык — изобразительный. Это был именно язык для передачи информации, а не искусство в современном смысле слова. Семиотический анализ искусства австралийских аборигенов показал {см.: Лекомцева, 1972, с. 301—319), что в этом искусстве иконические

и индексальные знаки употребляются в символическом значении, т. е. таким способом, который присущ не искусству, а научному языку (графики, диаграммы, планы, модели). Это выражается в так называемом «рентгеновском стиле», состоящем в изображении и тех сторон объекта, которые недоступны глазу художника, но известны ему как существующие в составе изображаемого.

«Рентгеновский стиль» есть тоже своего рода культурный инвариант, встречающийся в искусстве разных народов (например, в первобытном искусстве Европы) и в детских рисунках. Еще одна разновидность изобразительных инвариантов обнаружена в наскальных рисунках Средней и Центральной Азии. Это так называемый битреуголь - ный стиль, реализующийся набором устойчивых «изобразительных элементов, не меняющихся при переходе от одного рисунка к другому, в том числе и в тех случаях, когда воплощались разные по содержанию образы» (Шер, 1980, с. 32).

Значительное число инвариантов, именуемых языковыми универсалиями, выявлено в последние годы при анализе естественных языков. Анализ естественных языков, этих структурирующих механизмов, представляет особый интерес для культурологии, так как естественные языки являются высшим этапом обобщения материальной культуры и исходным пунктом культуры духовной. В естественном языке воплощены основные категории человеческого мышления, обеспечивающие упорядочение всего многообразия воспринимаемых явлений, перевод с одного языка на другой, взаимопонимание представителей различных культур. Часть этих универсальных категорий была выявлена философией и логикой. В настоящее время потребности машинного перевода и исследования по искусственному интеллекту стимулировали выявление ряда новых универсалий (числом около 200), статус которых уточняется. Скорее всего, они могут быть отнесены к коммуникативным универсалиям, представляющим собой такую модель мира, в которой прежде всего выражается отношение людей друг к другу и к вещам.

В естественном языке, а позже и в специальных языках воплощены и такие универсалии, которые исключают человека из картины мира. Это так называемые концептуальные универсалии. Их количество постоянно возрастает (египетским жрецам неизвестна была теорема Пифагора, на которую сейчас возлагают надежды разработчики способов контакта с внеземными цивилизациями). При разработке автоматизированных систем ситуационного управления большими системами установлена необходимость учета как концептуальных, так и коммуникативных универсалий. Человеческая культура не может быть «понята» машиной без учета всех ее инвариантов. Потребность же в машинной обработке информации присуща не только науке периода НТР, но и науке будущего.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология.— Соч. 2-е изд., т. 3, с. 7—544.

Маркс К. Капитал. Т. 1.—М. : Госполитиздат, I960.— 907 с. (Соч. 2-е изд./ К. Маркс, Ф. Энгельс, т. 23).

Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 42, с. 41—174.

4 6-1302

Ленин В. И. Конспект книги Гегеля «Наука логики».—Поли. собр. соч., т. 29, с. 77—218.

Алексеев В. П. К происхождению бинарных оппозиций в связи с возникновением отдельных мотивов первобытного искусства.— В кн.: Первобытное искусство. Новосибирск, 1976, с. 40—47.

Захарук Ю. М. Проблеми археолопчноУ культури.— Археолог!я, 1964, 17, с. 12—43.

Леви-Стросс К. Структура мифов.— ВФ, 1970, № 7, с. 152—164.

Лекомцева М. И. К анализу смысловой стороны искусства аборигенов Грут- Айленда (Австралия).— В кн.: Ранние формы искусства. М., 1972, с. 301—319.

Лотман Ю. М., Успенский Б. А. О семиотическом механизме культуры.— В кн.: Труды по знаковым системам. Тарту, 1971, V, с. 144—166.

Маркарян Э. С. Системное исследование человеческой деятельности.— ВФ, 1972, JVfe 10, с. 77—86.

Массон В. М. Культура в понятийном аппарате археологии.— В кн.: Южная Сибирь в скифо-сарматскую эпоху. Кемерово, 1976, с. 3—8.

Попович М. В. Философские вопросы семантики.— Киев : Наук, думка, 1975.— 299 с.

Ревзин И. И. Современная структурная лингвистика : Пробл. и методы.— М. : Наука, 1977.— 363 с.

Шер Я. А. Петроглифы Средней и Центральной Азии.— М. : Наука, 1980.— 328 с.

Leroi-Gourhan A. Le geste et la parole.— Paris, 1965, vol. 2.