I. Шведский рационализм и революция вархеологии

Оба философских течения, па которые опирается нынешняя модернизация археологии, происходят из Франции: позитивизм и рационализм. Правда, позитивизм воздействовал на нынешнюю археологию уже в виде неопозитивизма и постпозитивизма, а их очаг - это Австрия, но, в конечном счете, это ответвления широкого течения позитивизма. Родоначальник позитивизма - Огюст Конт, родоначальник рационализма - Рене Декарт. Конт - XIX век, Декарт - XVII. В археологию оба течения вошли значительно позже, но в той же последовательности - сначала рационализм.

С освоения неопозитивистской методологии начали свою революцию в археологии учёные Англии и Америки, зачинатели Новой Археологии. Но рационалистической методологией, также нацеленной на внедрение математики и научности, чуть пораньше увлеклись археологии Франции и Швеции. Наряду с Францией Швеция - страна, в которой рационализм также представляет собой давнюю и сильную традицию. Почему эти две страны оказались рядом в этом деле? Так ведь в XVII в. это были две самых мощных страны Европы, их соперничество определяло собой всю политическую историю Европы, они конкурировали во всем, в том числе и в науках.

Философия Декарта ставила во главу угла ясность рассудка и логику. Его главный труд - “Рассуждение о методе”. Главным средством познания и образцом для всех наук Декарт считал математику.

Воплощение французской ясности рассудка Декарт умер на чужбине - в Швеции. В 1649 г. королева Кристина, увлекавшаяся философией, послала за знаменитым Декартом военный корабль, и Декарт на свою беду прибыл в Швецию и стал учителем королевы.

Через полтора века швед Турильд встретил Великую французскую революцию с таким энтузиазмом, что ему пришлось покинуть Швецию. В 1800 г. он издал “Архиметрию”, в которой писал, что человек часто примеряется, но не измеряет, а для познания нужно измерять, ибо лишь математика дает надежное знание.

В конце XIX - начале XX в. в Швеции сложилась так называемая Новая Упсальская школа. Её называют первым ростком неопозитивизма (Мысливченко 1972: 159), на 15-20 лет опережающим Венский кружок, с которого неопозитивизм обычно ведет своё начало. Однако при этом отмечаются существенные отличия идей Новой Упсалькой школы от логического позитивизма. На деле она ближе к неорационализму. Лидер этой школы Аксель Егерстрём (Хсгерстрём - Axel Hagerstrom, 1868-1939) ставил задачу изжить из теории познания субъективизм. В сочинении 1908 г. “Принцип науки. Реальность” он писал, что чувства являются источником многих заблуждений в познании, а “суждение есть улавливание реальности” (Hagerstrom 1908: 77). Наше сознание само придаст предмету познания ту форму, в которой он становится познаваемым, и в этом смысле оно создаст предмет познания. Реальность появляется для познания в результате логической операции - определения, дефиниции.

Позиция Егсрстрсма несколько отличалась от неопозитивистской. Неопозитивисты изо всех сил стремились изгнать из науки скрытые за явлениями сущности. Для них мир был плоским: что наблюдаем, то и есть, что сверх того - то от нечистого. Они были убеждены, что науки о природе традиционно построены на признании этого. Но все науки, по их представлениям, однотипны, так что и гуманитарные нужно построить именно так, а образцом является физика.

Неорационалисты же (Гастон Башляр и др.) также выдвигая лозунги борьбы с субъективизмом, формализацию и математизацию науки, признавали разные пути познания для разных наук и для разных этапов познания. Они не считали физику образцом для всех наук. Башляр даже разрабатывал методологию приблизительного знания, которое тоже дает понимание.

Это, скорее, неокантианский тип мышления, то есть другая ветвь рационалистической традиции, ведущая от Декарта через Канта к Когену. Герман Коген, лидер марбургской школы неокантианцев, писал в 1883 г.: “Определяющей идеей идеализма является тезис: не существует вещей иначе, чем в мышлении и из мышления”. Но это же утверждает и догматический идеализм, а отличия своего “критического идеализма” Коген видит

“исключительно в ссылке на науку; это только в ней вещи даны и доступны для философских вопросов: звёзды даны не в

небе, а мы характеризуем в науке астрономии в качестве данных те предметы, которые отличаем ... от продуктов мышления как основанных на чувственности. Чувственность коренится не в глазу, а в raison d’astronomie” (Cohen 1883: 126-127).

Это есть та философско-методологическая основа, которую усваивали шведские студснты-архсологи в межвоенное время от своих университетских профессоров. Потом они сами становились профессорами.

В начале 1960 годов в Швеции была предложена археологическая концепция, которая в ряде аспектов была близка концепции Гардена - также со специальным упором на строгую логику, на формальные дефиниции, на математику. Эта концепция была предложена в работах Матса Мальмера, анализу которых посвящена данная книга.

В теоретических и историографических трудах, следуя моей “Панораме теоретической археологии” (Klejn 1977), Мальмера рассматривают вместе с Гарденом как предшественника Новой Археологии и, коль скоро Новая Археология проникнута философией неопозитивизма и постпозитивизма, обоих характеризуют как неопозитивистов. В частности как приверженцев аналитической философии. О Мальмере два шведских профессора археологии А.Андреи и Э.Боду пишут в некрологе “Мате Мальмер - блестящий археолог”, что он находился “под влиянием аналитической философии, не в последнюю очередь Витгенштейна” (Ап- dren and Baudou 2007). Но в трудах Мальмера ни Витгенштейн, ни аналитическая философия не упоминаются, а есть ссылки на совсем другие философские труды.

Методологические декларации как Гардена, так и Мальмера криком кричат: я не позитивист, я рационалист. А Мальмер и прямо называет свою философию и методологию “рационализмом”. От 2М к ЗН. К этому времени богатая типологическая традиция в шведской археологии продолжалась дальше. Ученики Оскара Монтелиуса - Нильс Обсрг, Бернгард Салин и позже Хольгер Арбман - разрабатывали конкретные типологические штудии, образцовые для всей Европы. Но в Швеции этого времени не отвергалась и соперничавшая со шведской археологическая традиция датчанина Софуса Мюллера (хотя Дания в целом враждовала со Швецией). Позже, во второй половине XX в., даже появился шведский исследователь Бо Грэзлунд (Во Graslund), который утверждал, что методика датчанина Софуса Мюллера совершеннее. Он выяснил, что Монтелиус, когда он делал свои практические открытия, на конкретном материале, вовсе не применял свой типологический метод, а пользовался втихую тем самым методом (комбинаторным), который провозглашал его противник Софус Мюллер (Graslund 1974; 1987). Вся скандинавская археология была, собственно, археологией двух М - Монтелиуса и Мюллера.

Однако с середины XX в. шведская археология начала всё больше испытывать влияние новых географических идей. Ничего удивительного: к этому времени археология в других странах была уже давно под влиянием географии - в Германии (Эрнст Вале и его последователи), в Англии (энвиронменталнзм - Крофорд, Фокс и Грэем Кларк), частично в Соединенных Штатах (Франц Боас, Кларк Уисслер, еще больше многолинейный нео-эволюционизм - Джулиан Стюард).

рость диффузии, устанавливали её законы. Они построили теорию диффузии. Они разработали также данные о территориальном распространении экономических характеристик населения. Это были скандинавские географы: датчанин Гудмунд Хатт и шведы Торстен Егерстранд и Давид Ханнерберг (Hatt, Hagerstrand, Hannerberg). Теорию диффузии особенно развивал Егерстранд. Вся эта плеяда географов сильно воздействовала на скандинавскую археологию. Шведский археолог Карл-Аксель Муберг сформулировал это так: “Археология двух М, в которой доминировали Монтелиус и Мюллер, замещается археологией трёх X, в которой много важных влияний исходит от не-археологов...” (Moberg 198 la: 218) (в шведском фамилии всех трех географов пишутся с одной буквы - Н).

Таким образом, в Швеции слились воедино разные течения: диффузионизм, географический подход и кое-что ещё, но шведские археологи не ограничились прилежным заимствованием.

В ноябре 1921 года умер Оскар Монтелиус. В октябре 1921 г. родился Мате Мальмер. Судьба как бы послала его на смену. Третье М.

3. Мате Мальмер как трансмиссионист. Полное имя - Мате Эрик Густаф Сигурд Петерсон Мальмер (Mats Erik Gustaf Peters- son Maimer), а короче - Мате П.Мальмер (рис. 2). Родившийся в семье учителя в Стокгольме, он старше Гардена на 4 года. После армии и учёбы в Лундском университете он начал свои раскопки, в частности исследовал средневековую больницу (лепрозорий). Его первая же публикация, вышедшая в 1948 г., стала благодаря строгим методам раскопок классикой шведской археологии. С 1946 по 1980 г. он раскапывал (с перерывами) известное ныне свайное неолитическое поселение Альвастра с орудиями и оружием культуры воронковидных кубков, но с ямочной керамикой.

Рис. 2. Мальмер с моделью бронзового меча в руках.

ние микролита, найденного прямо на древке, - так было доказано, что микролиты являлись наконечниками стрел.

В 1957 г. Мальмер опубликовал в статье свои хорологические (пространственные) исследования с новой для археологии техникой картирования - изарифмами, которую он заимствовал у географов. Я далее рассмотрю подробно эту методику. Мальмер показал в этой работе, что неолитическая культура боевых топоров занимала те же самые плодородные земли, что ранее были охвачены культурой воронковидных кубков, так что ее носители обладали схожей экономикой.

Эти мысли он развил далее в своей колоссальной книге “Исследования по развитому неолиту”, напечатанной в 1962 г. (“Jung- neolithische Studicn” - Maimer 1962, сокращённо далее: JS). Тема этого тома — культура бронзового века (культура боевого топора) в Швеции, её происхождение и развитие. Как и Мюллер, и Мон- телиус (да и Чайлд), Мальмер - диффузионист. Он признаёт, что культурные нововведения продвигались в Швецию с юга, с европейского континента. Так что в труде явно проводится диффузио- низм, но лишь как трансмиссионизм: учитывается влияние, миграция отвергается. Диффузия рассматривается в соответствии с принципами, разработанными в географии.

Мальмер вознамерился доказать, что культура боевого топора не принесена с новой экономикой в Швецию с юга вторгшимся народом, что прежде было принято почти всеми, а продолжала прежнюю культуру этой местности. Что с юга принесены только культурные влияния. Он устанавливал преемственность от местного населения. В основном культура развивается у него автохтонно, население сидит на том же месте, только влияния идут волнами с юга на север. Это трансмиссия изобретений - как у Егерстранда.

То есть Мальмер отверг методику этнического истолкования культур, наиболее рьяно проводившуюся Косинной. Диффузия идей вместо миграции. Я сейчас отвлекаюсь от вопроса, представляется ли мне это верным или неверным, но всю вторую половину XX в. западные археологи верили, что это так, и штудии Мальмера были в числе тех, на которых это мнение было основано.

Мальмер, однако, очень оригинальный мыслитель, и его работа и значение гораздо шире, чем просто отражение географических влияний. Том “Исследований по развитому неолиту” исключительно богат разными аспектами археологического содержания. Есть много заключений о культуре боевого топора, её происхождении, экономике и т.д.

В 1962 г. он получил докторскую степень за эту книгу. Вряд ли кто-либо когда-либо получал степень за более солидный труд.

В следующем году появилась другая его книга - “Методические проблемы (Metodproblem) искусства скандинавского железного века”, на сей раз на шведском с пространным английским резюме (Maimer 1963, сокращенно далее: МР). Это было исследование предметов искусства железного века - фибул, рунических камней, золотых брактеатов. Брактсаты - это были односторонние монеты, чеканенные из тонких серебряных или золотых пластин так, что выпуклым изображение было только с одной стороны, а на другой стороне то же изображение получалось вогнутым. По вариациям изображений исследователь старался определить центры изготовления брактеатов и пути их распространения.

Через два десятилетия после двух мальмеровских книг начала 60 годов вышло его большое хорологическое исследование скандинавских петроглифов - “A chorological study of North European rock art” (Maimer 1981, сокращённо далее: ChSt). Заметьте, исследование именно хорологическое, то есть в территориальном плане. Обычно петроглифы изучают в содержательном плане - с точки зрения соответствия изображений реальности, в плане стиля и хронологии, а тут хорология. С этой стороны никто петроглифы не изучал. И главным вопросом этого изучения стал вопрос:откуда - куда.

Основная идея, легшая в основу труда, высказана уже в его начале:

“Археологическая литература слишком часто видела новую идею или инновацию как поражающую какой-то регион (даже размером со Скандинавию) со скоростью молнии, воздействующую одновременно на её разные территории. Это никогда не может быть верным: каждый археологический тип сперва производился одной личностью, жившей в определенном месте и в определенное время; отсюда новая идея распространялась на её ближайшие окрестности, а оттуда всё расширяющимися кругами, пока не достигала пределов нашей карты распространения. Поэтому чтобы установить хронологию и дать интерпретацию, необходимо анализировать процесс инновации и направление, в котором он распространялся”.

И он отвечает на вопрос, поставленный Мубергом в 1977 г., и, по Мубсргу, решающий для самого существования археологии: должны ли схожие находки вести к схожим интерпретациям? (Moberg 1981b). Мальмер отвечает, сводя, однако, вопрос к наличию конвергенции:

“Очевидно, что схожие экономические, технические, социальные, религиозные и другие условия могут порою вести к созданию схожих (хотя и никогда полностью не совпадающих) типов в разных местах. Но и в этих случаях нужно установить центры инноваций и распространение идей из них” (ChSt, 1).

Этой позиции он придерживался всю жизнь. В статье 1991 г. (“Ментальность центра и периферии”), отстаивая идею постоянной диффузии из Дании в Швецию, он пишет:

“В течение последних 50 лет или около того сама идея диффузии отвергнута многими археологами (ссылки на Триггера и др.). Эго отвержение противоречит рассудку. Весь опыт показывает, что идеи, моды, технические знания и конфигурации передаются. Очень немногим индивидам когда-либо приходит в голову оригинальная идея; мы заимствуем идеи друг от друга и, в конечном счете, от редких индивидов с творческой способностью. Чтобы дискредитировать идею диффузии, утверждается, что диффузионисты думают, будто влияния текут, как вода. Сомнительно, чтобы хоть один диффузионист так думал... Влияния вообще не текут; они принимаются или отклоняются” (Maimer 1991:47).

Следуя Чайлду, который постулировал странствующих металлургов бронзового века, Мальмер постулирует странствующих художников наскального искусства, разносивших мотивы и стили этого дела по широким территориям (ChSt, 2).

Между тем с 1959 г. Мальмер возглавлял секцию каменного и бронзового века в Музее национальных древностей в Стокгольме, с 1970 г. был профессором в Лунде, с 1973 г. получил кафедру археологии в Стокгольмском университете.

В 1987 г. 66-летний Мальмер ушел в отставку, и его ученики поднесли ему в этот момент большой фестшрифт, в котором рассматриваются разные стороны его вклада (опубликован в BAR, Оксфорд, - Burenhult et al. 1987). Ещё через 20 лет он ушёл из жизни, но за пять лет до того ещё вышел на английском его “Неолит Южной Швеции” (Maimer 2002). В этом труде Мальмер расмотрел факты и непосредственно следующие из них интерпретации трёх основных неолитических культур Южной Швеции - мегалитической культуры воронковидных кубков, культуры ямочной керамики и культуры боевого топора. Первая и третья - земледельчески- скотоводческая, а вторая - культура неолитических охотников и рыболовов. С точки зрения Мальмера, хотя они земледельчески- скотоводческие культуры и сменяли друг друга почти молниеносно сразу на всей территории, они обе сформировались на месте. Сменялась только культура, идеи, поведение, но не население. Это был процесс повального и быстрого распространения инноваций на огромные территории (Maimer 2002: 18).

Единственный из современных скандинавских археологов Мальмер отмечен прижизненно статьёй в энциклопедии “Великие археологи” (Sorensen 1999). Что он совершил, представляет огромный вклад в науку. Cherchez la femme. Money, money, money ... В жизни Матса Мальмера, всегда необычайно спокойного, работящего и доброжелательного, огромное место занимает семья, дом, жена Брита. Именно эта женщина обеспечивала его постоянное равновесие, рабочее настроение и уверенность.

Мальмеру повезло в том, что его супруга была не только его любящим и заботливым спутником по жизни, но и ценным сотрудником, чертившим изображения и диаграммы для его книг (см. ChSt, Foreword). И несомненно интересным собеседником. Брита Мальмер - крупнейший археолог-нумизмат Швеции, специалист по раннесредневековым монетам Скандинавии. Млад- шс Матса на 4 года, она на 4 года позже мужа защитила диссертацию в Лунде по средневековым монетам. В год выхода “Исследований по развитому неолиту” она поступила на работу в королевский Мюнцкабинет и через 9 лет стала его директором, с 1979 г. - профессором Стокгольмского университета. Её монографии по монетам времени викингов стали очень известны и влиятельны. По её популярной книжке “Монеты и люди” молодые шведы получают представление о нумизматике в те же годы, когда о современных функциях монет узнают скорее из популярной песенки группы АББА. В 2002 г., когда вышла последняя монография Матса Мальмера, Брита Мальмер получила медаль Монтелиуса.

В недавней переписке я задал Брите Мальмер вопрос, не повлияло ли на формирование взглядов Матса Мальмера содружество с таким выдающимся нумизматом - ведь его тяга к точности, к чётким дефинициям, математическим подсчётам очень напоминает параметры нумизматики. Брита ответила мне (цитирую с её разрешения):

“Это Мате открыл мне новый мир научных возможностей, определённо не наоборот. Но Мате интересовался нумизматикой тоже, как и всеми дисциплинами, близкими к археологии. А свой интерес к математике он получил от отца, который был дома даровитым математиком, хотя и не профессиональным” (письмо от 24 июля 2009 г.).

И позже добавила:

“Когда я встретила Матса в 1947 г., я ничего не знала о нумизматике. А Мате знал. Он незадолго до того проводил археологические раскопки лепрозория с церковью и церковным погостом X1II-XIV в. в Охусе в Восточной Сконе. Там было найдено множество монет, средневековые датские монеты без надписей, очень трудные для определения. Но Мате был уже специалистом.

Так что в нумизматике это я была под влиянием Матса, а не наоборот” (письмо от 28 июля 2009 г.).

Всё это, несомненно, так и было, но несомненно также, что постоянное присутствие рядом друга-соратника с нумизматическими интересами побуждало Матса Мальмера думать над проблемами нумизматики, быть в курсе нумизматических дискуссий - и вот же одна из первых больших книг Мальмера имеет главной темой золотые брактеаты. Она посвящена Брите. Насколько вообще нумизматическая научная традиция сказывается на археологических взглядах Мальмера?

Нумизматика выделилась раньше как отдельная наука. В ней раньше появились некоторые важные идеи, формировавшие облик археологии. Уже в середине XIX в. Джон Эванс демонстрировал градацию изображений, точнее - деградацию: реалистические изображения на античных монетах постепенно теряли опознаваемость на варварских подражаниях и превращались в бессмысленные наборы знаков. Идея градации фибул и других вещей лишь в 70-е годы была введена в археологию Гильдебрандом (сыном нумизмата) и Монтелиусом. Они же стали первыми в археологии употреблять термин тип, но до того этот термин уже употреблялся по прямому значению в нумизматике “тип” как 'чеканка’, ср. “типография”). Характерно, что градационно-типологический метод Монтелиуса стал одним из основных сюжетов теоретико-методологических размышлений Мальмера.

В целом, именно нумизматика с её (естественной для работы с монетами) математической точностью подсчётов, списков, каталогов и формулировок, со стандартами чеканки могла повлиять на формирование научного стиля Мальмера, а тем самым - на принципы его методологической концепции.

5. Упущенные лавры. Когда просматриваешь жизненный путь и колоссальный вклад Мальмера в науку, когда резюмируешь его итоги, не оставляет впечатление проигранной войны. Ну, может быть, война и не проиграна, но лавры победителя точно упу- щсны. В самом деле, столько вложено труда, изобретательности и эрудиции, написаны огромные монографии, внедрены блестящие методологические открытия, переворачивающие весь уклад археологии, создана именно новая археология, и всё это проделано за десятилетие до англичан и американцев. Но ни Мальмер, ни Гарден не числятся основоположниками Новой Археологии. Честь эта принадлежит Люису Бинфорду и Дэвиду Кларку. В сущности, творчество Мальмера и Гардена есть новая археология до Новой Археологии. Почему же она не признана таковой?

Я задавал и этот вопрос Брите Мальмер. Она отвечала, что, по её мнению, виной языковой барьер.

Действительно, сразу же приходит на ум общая несправедливость распределения благ и внимания в современной науке. Замечается только то, что сделано в Англии и Америке, только то, что выполнено на английском языке. Хочешь, чтобы о тебе заговорили в мировой науке, чтобы твоё открытие широко обсуждалось, пиши на английском. Добейся публикации в англоязычном журнале, дождись перевода твоих трудов на английский и печатания в престижном американском издании. Английское или американское - значит международное. Более того, под американским понимается выполненное в США. Мексиканское или, скажем, костариканское - уже не американское.

Это положение вызвало протестное движение среди молодых археологов малых стран, особенно скандинавских, своеобразный археологический антиглобализм.

В 1991 г. норвежец Бйорнар Ольсен напечатал статью “Метрополии и сателлиты в археологии: о власти и асимметрии в глобальных археологических исследованиях”. Он присоединился к представлению канадского археолога-марксиста Брюса Триггера об “империалистической археологии” XIX и XX веков. Триггер писал, что “природа археологических исследований сформирована в значительной степени ролями, которые те или иные национальные государства играют в экономической, политической и культурной жизни как взаимозависимые части современной мировой системы” (Trigger 1984: 356).

Ольсен возмущённо спрашивает:

“Как это так, что конференции, посещаемые британскими и североамериканскими археологами, или доклады по юго-западной археологии [США], публикуемые в «Америкен Антиквити», почему-то рассматриваются как «international» (международные)

- тогда как конференции, посещаемые, скажем, норвежскими и шведскими археологами, - нет? И даже ещё загадочнее: почему последние принимают вклад первых как более «интернациональный», чем собственный? И второе, как это так, что археологи из большинства стран рассматривают границы своих стран как рубеж, определяющий, где копать, а представители из нескольких других стран - явно нет?” (Olsen 1991: 211).

Ольсен называет различаемые им группы стран “метрополиями” и “сателлитами”, а всю ситуацию определяет как “научный колониализм”. Он так конкретизирует свои положения:

“Быть кембриджским археологом, например, это очень своеобразный и конкретный способ быть в свете. Это способ владеть реальностью, языком и мышлением. Это делает возможным некий стиль, которые непонятен без или вне своего размещения относительно институционально унаследованной интеллектуальной или политической силы... Учитывая эту перспективу, размещение автора этой статьи хорошо объясняет, почему тема гегемонии выдвинута мною, а не кем-либо из моих английских или североамериканских коллег” (Olsen 1991: 212).

Ольсен приводит гордое заявление Ренфру в его инаугурационной лекции в Кембридже о том, что выпускники Кембриджа занимают руководящие посты в университетах по всему миру. “Археологи вне метрополий, - добавляет Ольсен, - всегда кажутся зафиксированными в состоянии вторичности, всегда их должны оценивать, судить и рецензировать по стандартам метрополий с точки зрения развитости или стагнации” (Olsen 1991: 216). Чтобы тебя прочли во всём мире, нужно напечататься на английском языке и притом в известном британском или американском издательстве. Иначе ты пишешь для небольшой горстки археологов своей страны и местных любителей.

Он считает это положение нетерпимым и требующим изменения, поскольку, с его точки зрения, это неравенство археологов является не только отражением экономического и социального неравенства, но и средством укрепления и репродуцирования этих отношений.

Как археолог из России я мог бы очень заинтересованно присоединиться к этим констатациям.

Пока существовал Советский Союз и отделённый железным занавесом социалистический лагерь, советские археологи могли не обращать внимание на то, что их наука изолирована от мировой. Большинству это казалось нормальным, хотя и тогда отдельные археологи (я в том числе) стремились преодолеть эту замкнутость. Русский язык был языком общения для всего соцлагеря.

Но с тех пор, как занавес рухнул, идейное и материальное богатство тамошнего мира, реализуемое на английском языке, стало очевидным для всех, хотя и для них незнание нашей археологии всё больше ощущалось как печальное наследие раскола мира. Раскол на два лагеря тает, но в археологии (и не только в ней) разделение на “метрополии” и “сателлиты” растет. На русском языке выходит всего несколько археологических журналов (“Российская археология”, новосибирский журнал да “Стратум-plus”) и несколько серийных изданий. На английском языке - сотни журналов только в Англии и Америке, а ещё в Канаде, Австралии, Южной Африке, Индии, где это государственный язык, и десятки изданий в малых странах Европы. В них невыгодно издавать профессиональные журналы на отечественном языке, потому что их прочтёт всего сотня специалистов, а на английском они сразу же доступны всем специалистам мира. Самолюбивое ворчание “Хотят изучать русскую археологию - пусть изучают русский язык!” смешно: изучать нужно археологию всех стран, а все языки не изучишь, и в первую очередь будут изучать те языки, на которых больше литературы. Это, увы, не русский.

В том же положении оказываются ныне и немцы, и французы, не говоря уже о поляках, норвежцах и, по словам Маяковского, “разных прочих шведах”.

Увы, всегда были ведущие страны и страны периферийные. Были великими державами и Австрия, и Испания, и Дания, и Франция, и Швеция, и Россия/СССР. Ведущие языки сменяли друг друга - то это была латынь, то немецкий, французский, теперь английский. На каких-то территориях - арабский, испанский и русский. Какой будет в будущем, трудно сказать. Возможно, японский или китайский.

На мой взгляд, сейчас есть только один путь преодоления собственной периферийности - овладевать английским, пробиваться в печать в англоязычные издания и так развивать археологию собственной страны, чтобы она была захватывающе интересна для всего мира, и так ввязываться в полемику на общемировые темы, чтобы с этим считались все. В эпоху, когда Швеция и Дания уже не были великими державами, Монтелиус и Софус Мюллер стали общепризнанными лидерами мировой археологии. Когда французский язык уже не был ведущим, методику Борда применяли во всем мире. Нужно быть мастером своего дела и считаться с мировыми реалиями, а не игнорировать их.

Загвоздка, однако, в том, что Мальмер-то как раз издавал свои главные труды на ведущих языках Европы и мира! Его самый большой труд “Исследования по развитому неолиту” издан на немецком. Правда, Брита Мальмер считает, что нужно было издавать на английском:

“Слишком поздно Мате осознал, что в это время немецкий был уже неподходящим языком для Западной Европы. Даже сегодня очень мало кто из ученых в США и Западной Европе, включая Швецию, знает немецкий. Они просто не могут читать главный труд Матса, даже если бы хотели. В Швеции, я думаю, меньше 1 процента всех студентов в университетах способны прочесть хоть несколько строк на немецком. Но они очень хорошо разбираются в английском” (письмо от 28 июля 2009 г.).

Но ведь вторая монография Мальмера, вышедшая на год позже, - “Методологические проблемы” должна была оказаться доступной. Она, правда, на шведском, но с огромным английским резюме. “Хорологическое исследование” петроглифов и другие монографии - на английском. Многие статьи тоже.

Значит, причина его неприятия - не в языковом барьере, а в чём-то ином. Возможно, в каких-то просчётах его работы, в каких-то особенностях его концепции. Выяснить это - важная и интересная задача.

6. Материал: норманны до норманнов? У русских археологов интерес к творчеству Мальмера особый. Разумеется, нам интересен Мальмер как теоретик археологии, как преобразователь методического аппарата археологии. Но для России Мальмер важен ещё и как исследователь материала культур, тесно связанных с культурами России.

Правда, не найдено в России средневековых лепрозориев, хотя проказа поражала и русских, а коль скоро прокажённых опасались, существовали, вероятно, и какие-то резервации для них.

Золотые брактеаты, которыми Мальмер занимался в одной из монографий, в России практически не представлены, хотя античная нумизматика в целом изучается и в России на её богатых материалах. Но брактеаты - это лишь один из сюжетов этой книги. В ней идёт речь также о фибулах, различающих тевтонов и готов, а готы хорошо представлены на нашей территории, и споры о них в российско-украинской археологии заняли весь XX век. Идёт в ней речь также о рунических камнях - они также попадаются и на нашей территории. Разбирается в ней и вендельский стиль орнаментации, а вендельский период - это период, предшествующий времени викингов в Скандинавии, т.е. это время созревания и подготовки норманнской экспансии, которая серьёзно задела и нашу страну, дав нам Рюриковичей и варягов (см. Клейн 2009в). Что собой представляли норманны до времени викингов, так сказать, норманны до норманнов, нам чрезвычайно интересно. Этому посвящена специальная монография Г.С.Лсбсдева (1985/2005).

Всё остальное находит близкие аналогии в российской археологии. Неолитическое свайное поселение Модлона и другие раскопаны в российских торфяниках, и опыт раскопок Мальмера в Альвастре чрезвычайно интересен для русских археологов. Культура ямочной керамики, исследованная Мальмером в Швеции, - это ближайшая родственница культуры ямочно-гребенчатой керамики лесной полосы Европейской части России.

Петроглифы широко представлены не только в смежных со Швецией областях - в Карелии, на русском Севере, но и в отдалённых областях России - в Южной Сибири, а также в смежной Средней Азии, где их также интенсивно изучали российские археологи. Эти петроглифы очень близко схожи со скандинавскими - те же мотивы, те же стили, та же техника нанесения. Есть и отличия, но сходство очень уж близкое, чтобы его можно было обойти. Какое-то объяснение требуется.

Но особенно интересным (по крайней мере, для меня) оказывается материал, которому Мальмер посвятил свою первую и самую крупную монографию - “Исследования по развитому неолиту”, а также другие статьи и книги. Это культура боевого топора и шнуровой керамики Швеции и Норвегии. Культуры боевого топора распространены почти по всей Европе - они есть в Германии, Дании, Голландии, Польше, Австрии, Чехии, Прибалтике, России - от Верхнего Поволжья до Северного Кавказа, на Украине.

Культуры эти группируются по своим особенностям в несколько блоков (Klejn 1969). В центре Европы располагаются амфорные культуры - в их керамике выделяются две отчетливые группы: кубки и амфоры. В Ютландии и полосой на восток и юго-восток располагаются кубковые культуры - здесь амфоры отсутствуют. Различаются эти две группы и по типам каменных боевых топоров. Это всё курганные культуры. Скандинавию и Верхнее Поволжье занимают бескурганные культуры ладьевидного топора. В степях Украины и России распространены степные культуры с боевым топором и шнуровой керамикой, но резко отличных типов. Отличаются они от других культур боевого топора и по обряду погребения: в тех разнополые покойники чётко различались способом погребения (клались с противоположной ориентировкой и не на одном и том же боку), в этих - погребались одинаково.

Так вот существенно, что культура боевого топора Швеции и Норвегии и фатьяновская культура Верхнего Поволжья (с заходом в Среднее) принадлежат к одному блоку - культур ладьевидного топора. Они близко родственны. Обе бескурганные, погребения в обеих скорченные на боку, женщины - головой на север или северо-восток на левом боку, мужчины - на юг или юго-запад, на правом боку, те и другие - лицом к востоку; схожи топоры обеих культур, боевые (рис. 3-5) и рабочие, схожа керамика - со шнуровым геометрическим орнаментом.

Более того, в керамике шведе ко-норвежской культуры боевого топора Мальмер прослеживает динамику. Ранние сосуды похожи на датскую керамику культуры одиночных погребений, плоскодонную. В течение существования культуры воронковидных кубков, а потом - шведско-норвежской культуры сосуды все уменьшали диаметр донца, пока оно не стало совсем крохотным (рис. 6-8). Мальмер его называет диминутивным (уменьшенным), а на некоторых сосудах оно просто сошло на нет - на круглом дне просто остался венчик лучевого орнамента от придонного орнамента плоскодонных сосудов (рис. 9-10). Дальнейшее развитие (при чем не самых поздних стадий) представлено в фагьяновской посуде (рис. 11). Там керамика большей частью бомбовидная: шарообразная и с круглым дном, но есть и диминутивное донышко.

alt="" />

Рис. 5. Боевые топоры фатьяновской культуры Верхнего Поволжья (Крайнов 1972, рис. 23).

Рис. 10. Керамика шведско- норвежской культуры боевого топора, группа G - сосуд с рисованным донышком (Maimer 1962, Abb. 34).

Есть и отличие: у многих фатьяновских сосудов выделена невысокая шейка.

Таким образом, по-видимому, фатьяновская культура в ядре своём является продолжением некой ранней стадии скандинавской культуры ладьевидного топора. В Верхнем Поволжье она явно пришлая, сё носители и антропологически резко отличаются от старого местного населения (ямочно-гребенчатой керамики). Но до сих пор наши исследователи выводили её то из Среднего Поднепровья (из среднеднепровской культуры шнуровой керамики), то из прибалтийской культуры. Она и получается из Прибалтики, только не из Восточной, где сейчас три прибалтийские республики, а из Северо-Западной - где ныне Швеция. Неужто это и впрямь норманны до норманнов - на две-три тысячи лет раньше викингов?

Я пытался трактовать фатьяновскую культуру как тохарскую (Клейн 2000), но от этого пришлось отказаться (Клейн 2010). А вот скандинавско-германское происхождение фатьяновской культуры - вполне реалистичная гипотеза. Ведь северо-германская атрибуция швсдско-норвсжской культуры боевого топора очень вероятна, так как других вторжений в Скандинавию с тех пор не было. Соответственно нужно проверить на эту атрибуцию и фатьяновскую культуру (топонимикой и антропологическими анализами). Это может очень продвинуть поиски индоевропейской прародины.

Вот какие соображения рождает материал, исследованный Мальмером. Так что для нас Мальмер - это не только новая археология до Новой Археологии, но и, возможно, норманны до норманнов. Словом, изучая Мальмера, мы ищем истоки некоторых явлений, с которыми связаны важные проблемы.