С.              В. СМИРНОВ ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА И ЗАДАЧИ ФОРМИРОВАНИЯ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО УРОВНЯ В АРХЕОЛОГИИ

Среди важнейших задач археологической науки проблема антропогенеза всегда занимала одно из основных мест. Достижения археологии и антропологии в накоплении источников позволили разработанную основоположниками марксизма диалектико-материалистическую гипотезу происхождения человека превратить в стройную и хорошо аргументированную концепцию, которая вошла в современную науку под названием трудовой теории антропогенеза.

Для того, чтобы установить, какие приемы и методы необходимы для теоретического осмысления археологических фактов по антропогенезу, необходимо прежде всего четко представить себе, что такое теория, каковы ее функции и способы построения. Для археологии это имеет и более общее значение, ибо создание теоретического уровня в археологическом знании является одной из важнейших задач ее современного уровня.

Теория представляет собой совокупность логически взаимосвязанных предположений, раскрывающих наиболее общие законы развития определенной предметной области науки.

гносеологическую функцию. Теория является не только логически упорядоченным знанием, но также методом получения новых знаний.

Теория оперирует понятиями не о реальных предметах, как эмпирия, а выраженными идеально связями и отношениями между идеальными конструктами —теоретическими объектами — являющимися обобщенной логической схемой реально существующих предметов и процессов. Теоретические объекты не имеют непосредственного коррелята в реальных объектах.

Теория есть результат логического метода исследования, предполагающего рассмотрение тех элементов процесса, которые имеют всеобщее и универсальное значение, абстрагирование от элементов, проявляющих себя лишь на том или ином этапе, в том или ином месте, то есть элементов, зависящих от конкретных условий места и времени. Этим логический анализ отличается от исторического, рассматривающего процесс во всем многообразии его характеристик. Абстрагирование от второстепенных признаков позволяет установить существенное и необходимое в процессе. В абстрагировании кристаллизуется его сущность. Логическое есть обобщенное выражение исторического, оно дает краткое и схематическое воспрои^эедение истории, очищенное от случайного и взятое в его существенных характеристиках. Логический метод, по словам Ф. Энгельса, дает возможность «проследить последовательные ступени этого процесса среди всех его блужданий и доказать внутреннюю его закономерность среди всех кажущихся случайностей» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 23).

Теоретическое знание позволяет достичь главных целей науки, ибо оно, как неоднократно подчеркивал К. Маркс, заключается в том, чтобы видимое, выступающее в явлении движение, свести к действительному движению на основе познания внутренних противоречий, взаимодействие которых образует целостность объектов и является причиной их развития.

Теория отражает действительность, но не со стороны всех исторических форм развития, а со стороны обнаружения в ней всеобщих и необходимых связей. Она раскрывает общую тенденцию развития, которая в реальности на поверхности не выступает, а маскируется многочисленными, часто несогласующимися моментами временного, регионального,узко локального и индивидуального характера. Таким образом, теория отражает действительность опосредованным путем на основе формирования системы идеализированных объектов. Вот почему она непосредственно неприложима к действительности. Чем выше абстрактный уровень теории, тем в большей конкретизации она нуждается. Теория дает отправные пункты для конкретно-исторического исследования, которое, кроме необходимых и закономерных, раскрывает также узко локальные и индивидуальные особенности,то есть дает адекватное отражение изучаемой действительности (Артюх, 1967; Попович, Садовский, 1970; см. также Рузавин, 1978; Андреев И. Д., 1979).

Формирование теоретического уровня науки немыслимо без решительного отказа от приемов обыденного мышления, от так называемой логики здравого смысла. Теоретическое мышление, требующее рассмотрения всей совокупности фактов в их сложных взаимоотношениях, призвано раскрыть движение целостных объектов на основе присущих им внутренних закономерностей и противоречий. Обыденному мышлению это не под силу, ибо оно фиксирует бросающиеся в глаза внешние признаки, которые часто дают иллюзорную картину, маскируя, скрывая глубинные, невидимые на основе лишь внешних признаков основополагающие свойства объектов. Обыденное мышление фиксирует либо признаки сходства, либо признаки различий, но оно не может и те и другие синтезировать в едином целом, показать тождество противоречий и увидеть за ним движение объектов.

Специфически теоретический способ мышления есть восхождение от абстрактного к конкретному [†].

Движение от абстрактного к конкретному есть способ синтезирования частей в составе целого, поэтому он есть способ реализации основополагающих задач науки, ибо они, как уже отмечалось выше, состоят не в том, чтобы отыскивать общие абстрактные моменты, а в том, чтобы на их основе мысленно воссоздать конкретное целое, реконструировать в понятиях единство всех его частей. Конкретное выступает как результат, как итог специальной работы мысли, а абстрактное — как ее начало, исходное состояние. В этом суть метода восхождения от абстрактного к конкретному, и именно поэтому К. Маркс оценивал этот метод как «единственно возможный», правильный в научном отноше

нии способ получения конкретного, т. е. всестороннего и полного знания.

Значение метода восхождения от абстрактного к конкретному заключается в том, что он отражает развитие в природе и обществе, указывает на движение от простого к сложному. «В этом смысле ход абстрактного мышления, восходящего от простейшего к сложному, соответствует действительному историческому процессу» (Маркс К., ЭнгельсФ. Соч. 2-е изд., т. 46, ч. 1, с. 39).

Теория не выводится из эмпирии на основе простой индукции, она сначала возникает дедуктивно-гипотетическим путем, как бы «сверху», формируется как гипотеза, позволяющая осмыслить факты, потом накладывается на факты и проверяется*ими.

Иллюстрацией создания теории может служить хорошо известная археологам общесоциологическая трудовая теория антропогенеза. Доказав, что трудовая деятельность лежит в основе социального бытия человека, марксизм показал,что надо искать «в истории развития труда ключ к пониманию всей истории общества» (Там же,т. 21, с. 317), что сама lt;свсемирная история есть не что иное, как порождение человека человеческим трудом» (Там же, т. 42, с. 126). Сказанное стало основой для выработки материалистических представлений о происхождении человека, заключающихся в том, что антропогенез есть целостный процесс становления труда, общественного производства и самого человека. Таким образом, трудовая теория антропогенеза возникла как логическая гипотеза и именно такой она изложена в работе Ф. Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Конкретные антропологические и археологические факты по происхождению человека и его жизнедеятельности, т. е. ее эмпирический базис, появились значительно позже, они показали ее правильность и создали возможность для изучения самого механизма этого сложного процесса.

На примере классической политической экономии К. Маркс наглядно показал, что привносит в научное знание переход на путь восхождения от абстрактного к конкретному. В политической экономии этап поиска общих абстрактных определений и выработки на этой основе номенклатуры, терминологии, приемов описания фактов и тому подобное К. Маркс называл вульгарным моментрм в ее истории. Этот этап базировался на использовании приемов обыденного мышления. Наука в подлинном смысле слова здесь еще отсутствует, ибо на этом уровне развития знаний господствуют тенденции, противоположные теории, т. е. тенденции к анализу, а не к синтезу аналитических данных. Эти же тенденции в период существования развитых теоретических концепций в политэкономии К. Маркс определял как процесс разложения теории, т. е. как процесс подмены ее одним лишь поиском общих абстрактных моментов, сведением их в определения с целью описания и классификации фактов.

дого далекого от науки человека. Представителям «профессорской формы» разложения теории собственно теоретические моменты, теоретические тенденции в развитии научного знания кажутся схоластическими вывертами, оторванными от жизни мудрствованиями, спекуляцией понятиями. Цель науки они видят в сведении фактов к простым абстрактным определениям, в описании и классификации предметов и явлений в том их виде, в каком они непосредственно воздействуют на органы чувств человека, т. е. когда за основу берутся только внешние характеристики. Здесь господствует некритический выбор признаков для описания фактов, и это порождает иллюзорные представления об изучаемых объектах.

Теоретическое мышление не ограничивается выработкой отдельных абстрактных определений и использованием их для описания и классификации фактов. Оно разрозненные абстрактные определения приводит в надлежащую связь в составе целого, выясняет характер связи между ними, то есть определяет связи основные и второстепенные. Здесь уже фигурируют не разрозненные, зафиксированные в абстрактных определениях признаки, а различные стороны в составе целого. Эмпирические описания, часто достаточно сложные, сменяются обнаружением специфических внутренних закономерностей. Анализ из конечных целей исследования превращается в подготовительный этап, предшествующий синтезу результатов анализа.

Все сказанное выше хорошо известно из философской литературы, но оно воспринимается оторванно от практики исследований и традиционных задач археологии. Такое состояние сложилось не случайно. Археология решает в основном задачи конкретно-исторического характера и еще не создала собственно археологических теорий, теоретический стиль мышления не стал для нее распространенной практикой. Это объясняет трудности, с которыми сталкивается археолог^ принимающий участие в разработке комплексных теоретических проблем, решаемых на стыке археологии с другими науками. В этих условиях всегда существует опасность перенесения в область теоретических исследований традиционных в археологии методов оценки фактов, которые оправдывают себя в деле создания конкретно-исторических реконструкций, но недостаточны для построения теоретического знания. Так возникают серьезные разногласия между специалистами различных научных дисциплин, работающими над решением междисциплинарных теоретических задач.

Попытаемся проанализировать и оценить эти разногласия на примере теории антропогенеза. Непременным условием ее правильного решения является диалектико-материалистическое, монистическое понимание сущности человека, которая раскрывается в специфическом взаимодействии в нем биологического и социального.

Методология марксизма рассматривает человека в качестве биосоциального существа, в котором биологическое есть предпосылка социального, а социальное есть главное, ведущее, определяющее его сущность. Важно подчеркнуть, что у человека биологическое

                            „              ттои^лпоо              ПН ПР «Человек.              ПОД-

развитые формы биологического движения; его физическая жизнь является проявлением законов биологии и вместе с тем, став социальным существом, он создал надбиологическую сферу — материальную и духовную жизнь человеческого общества. Наличие у человека надбио- логической сферы показывает, что он представляет собою качественно новое живое существо, которое вышло за пределы биологической эволюции» (ВФ, 1973, №9, с. 55, 56). Биологическое и социальное в человеке находятся в неразрывной связи, и именно поэтому формирование биологических и социальных свойств человека должно рассматриваться в качестве процесса непременно целостного, а попытка обнаружения сложившейся социальности в досапиентных формах развития — как подход, методологически не оправданный. Становление человека и становление социальной жизнедеятельности неразрывны по существу. Диалектико-материалистические принципы решения проблемы антропогенеза требует также выделения осЬбого переходного состояния (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 29), в ходе которого осуществлялось становление психических и физических характеристик человека и свойственного человеку социального способа жизнедеятельности, в основе которой лежит труд. Это значит, что необходимо выделять не только переходное существо (Там же, т. 20, с. 487), которое Ф. Энгельс называл формирующимся человеком (Там же, с. 489, 492), но также переходную форму жизнедеятельности, которую никоим образом нельзя сводить ни к животной жизнедеятельности, ни к социальной, и которая по своему содержанию является процессом становления социального бытия со всеми его основными социальными характеристиками (Батенин, 1976, с. 56—65; Молчанов, 1979). «Переходные существа»,— отмечает И. JI. Андреев,— уже нельзя причислить к обезьянам, как нельзя признать их «готовыми людьми». Первобытное стадо не было животной стаей, однако еще и не являлось собственно социальной ячейкой, до которой ему предстояло пройти громадный эволюционный путь» (Андреев, 1982, с. 184).

Итак, допустив выделение формирующегося человека, необходимо допустить выделение формирующегося сознания и формирующейся коллективности как факторов формирующейся социальности. Сказанное не есть предмет дискуссии — это фундаментальные положения трудовой теории антропогенеза. Человек и отличающие его от животного социальные характеристики есть результат антропогенеза. Усматривать социальные факторы в эпоху антропогенеза как готовые, сложившиеся в своей качественной определенности не логично, как считать родившимся ребенка, когда он еще находится в утробе матери. Антропогенез — переходный период между животным способом жизнедеятельности и социальным, это эмбриональное состояние человечества, и именно поэтому теория антропогенеза в марксистской классификации наук рассматривается не как природоведческая наука, и не как социальная, а как научная дисциплина переходного характера, находящаяся на стыке наук о природе и обществе (Кедров, 1977, с. 48).

Труд есть сознательный процесс переработки вещества природы в пригодную для человека форму, совершающийся при помощи средств труда. Труд вне средств тоупя гушрптппооф. —

почему допустив период становления сознательного человеческого труда, необходимо допустить период становления средств труда, причем эти два момента следует рассматривать как две стороны целостного процесса. «В* антропогенезе,—писал М. Б. Туровский,— мы имеем дело не с развитым общественным трудом — производством, а с развитием навыков трудового типа с помощью орудий... Иными словами, диалектика марксистской теории антропогенеза заключается в том, что если труд создал человека, то человек, и только он, создал труд» (Туровский, 1963, с. 56, 57).

Указанные теоретические принципы — основа для оценки фактов по праистории труда, прежде всего для оценки археологических источников древнейших эпох каменного века. Тем не менее в археологии в силу традиций, заложенных еще в прошлом веке, все артефакты, начиная с примитивно оббитых олдовайских галек и кончая инструментами неоантропа позднего палеолита, оцениваются в качестве сложившихся средств труда, а сама деятельность по их изготовлению и использованию — в качестве труда в подлинном смысле слова. Делается это на основе археологических материалов, свидетельствующих, что переходные существа (презинджантроп, питекантроп, синантроп, неандерталец), как и позднепалеолитический человек современного физического типа, владели различными способами искусственной обработки камня и на этой основе изготовляли сложные и разнообразные средства деятельности. Итак, в археологии раннего палеолита сложилась парадоксальная ситуация: в то время как теоретический принцип требует выделения для переходных существ переходного типа жизнедеятельности, археологические источники приводят к выводу о том, что никаких переходных форм деятельности не было и что деятельность с самого начала антропогенеза носила характер сложившегося труда. Для формирования трудовой деятельности как основы социального бытия человека в антропогенезе не осталось места. Создается впечатление, что исходный теоретический принцип пришел в противоречие с фактами. Это сложная ситуация, и она порождает вопрос: является ли неверным принцип или принцип верен, но при интерпретации археологического материала были допущены ошибки логического порядка, приведшие к ложным выводам, не видимым при использовании эмпирических средств исследования.

Попытаемся разобраться, в чем тут дело. Относительно правильности исходного теоретического принципа сомневаться не приходится. Становление человека — это становление его сущности, а она раскрывается в предметно-практической деятельности, в центре которой находится труд. Так что рассмотрение становления человека сквозь призму становления трудовой деятельности является не только допустимым, но необходимым моментом разработки проблемы. В этом смысл фразы «труд создал самого человека». Оценивая разнобой мнений относительно понимания сути процесса происхождения человека и общества, И. Л. Андреев подчеркивает: «Мало помогает решению рассматриваемой проблемы и искусственный разрыв антропогенеза и социогенеза, отражающий, видимо, недостаточно четкое понимание диалектического

антропосоциогенеза » (Андреев, 1982, с. 146). Искусственный разрыв антропогенеза и социогенеза игнорирует монизм в понимании сущности человека. В методологии марксизма важное место занимает единство законов природы и общества и специфическое проявление этого единства в развитии человека. Именно поэтому, указывает Б. Г. Ананьев, «на основе такого понимания в историческом материализме решаются проблемы антропогенеза и социогенеза в их единстве, проблема социально-биологических связей и т. д.» (Ананьев, 1977, с. 19). Нарушение принципа единства антропогенеза и социогенеза является по существу возвращением к психофизиологическому и социобиологическому дуализму, радикальное устранение которого является величайшим достижением марксистской методологии (Там же, с. 23).

Признание переходного периода между животной и социальной жизнедеятельностью опирается на понимание того, что возникновение принципиально нового типа существования живой материи не могло быть внезапным кратковременным актом, что оно явилось длительным процессом эволюционного характера. Выделение переходного периода находит свое объяснение в диалектике прерывного и непрерывного: переходный период является промежуточным звеном между дискретными состояниями в развитии живой материи, он связывает в единый и непрерывный эволюционный процесс эти качественно различные типы жизнедеятельности — биологическую и социальную (Товмасян, 1972, с. 22—23). Отказаться от идеи переходного периода — значит отказаться от диалектико-материалистического осмысления проблемы происхождения человека и общества, трактовки антропогенеза как длительного эволюционного процесса.

Условием правильной оценки источников, в том числе и археологических, является рассмотрение их во всей конкретности, т. е. с учетом различных абстрактных моментов, раскрывающих их внутренние противоречия. Выявление в них внутренне противоречивых моментов — цель анализа фактов. Если подойти к этому с теоретических позиций, т. е. рассмотреть раннепалеолитический материал на основе всей суммы различных показателей и довести его изучение до выявления внутренних противоречий, то можно получить ряд принципиально новых выводов, отвечающих требованиям исходного теоретического принципа исследования.

Общественный труд есть процесс сознательней и целенаправленный, следовательно, генезис труда и генезис сознания взаимосвязаны и сопряжены с эволюцией органа сознания — человеческого мозга. Подчеркивая эту важную в методологическом отношении мысль, И. Л. Андреев пишет: «Здесь уместно отметить, что идеалистический разрыв процессов эволюции мозга и становления труда служит главно!! гносеологической причиной игнорирования буржуазными исследователями важнейших процессов перестройки внутренней структуры и архитектоники мозга, акцентирования внимания лишь на его абсолютных размерах» (Андреев, 1982, с. 52). Критикуя не новые, но очень распространенные в западной литературе теории о наличии абстракт- но-логического мышления у ранних гоминид, в том числе высказывания Р. Солецки о том, что шанидарский неандерталец обладал интел

лектом примерно современного уровня, он прямо подчеркивает их антиисторический характер (Там же, с. 254). Приходится сожалеть, что точки зрения, защищающие идею о сознательном характере психики раннепалеолитических гоминид, некритически восприняты многими нашими специалистами, хотя методологическая ущербность подобных воззрений более чем очевидна.

Раннепалеолитические артефакты свидетельствуют о различных способах изготовления каменных инструментов для охоты, разделки охотничьей добычи и других бытовых нужд. В этом отношении они выступают как орудия труда, т. е. как социальные феномены. Однако для изготовления раннепалеолитических средств деятельности использовались не специально созданные для этой цели орудия производства для производства орудий производства, а сначала необработанные природные предметы (камни-наковальни, гальки-отбойники), а затем наряду с ними бесформенные обломки камня и разбитые кости искусственного происхождения. Многие из инструментов с одинаковым успехом использовались не только для добывания средств к жизни, но и для изготовления палок, дубин, рогатин, т. е. выполняли роль орудий для орудий, однако они в силу нерасчлененности основных функций, многозначности решаемых ими задач многоцелевого применения не могут оцениваться в качестве специально изготовленных орудий для орудий. Сказанное не позволяет всю систему средств деятельности гоминид раннего палеолита считать сложившимися средствами трудовой деятельности, а саму деятельность трудом в полном смысле этого слова. Эта незавершенность, внутренняя противоречивость системы средств деятельности и самой деятельности, включающая различные противоречивые моменты, является самой важной характеристикой раннепалеолитического материала, указывающей на переходный характер гоминид раннего палеолита.

Не противоречит этому выводу наличие на поздних этапах раннего палеолита так называемых орудий с выемками, которым археологи придают большое значение и которые, как полагают, могли использоваться для обработки деревянных рогатин и прочих подобных предметов охоты. Дело в том, что система орудий труда первого подразделения как всякое новое явление не могла возникнуть в завершенном виде внезапно. Этому должно предшествовать не только наличие инструментов с нерасчлененными функциями, о чем сказано выше, но также появление на поздних этапах специализированных орудий для орудий, удельный вес которых затем возрастает и в конце концов приводит к возникновению в средствах деятельности специальной группы. Количественные увеличения поначалу единичных специализированных орудий для орудий, возникших первоначально как исключение из общего правила, в дальнейшем приводят к возникновению нового качества — системы орудий для орудий в более общей системе искусственных средств деятельности. «В действительности всегда происходит так,— подчеркивает Э. В. Ильенков,— что то явление, которое впоследствии становится всеобщим, вначале возникает как единичное, как частное, как особенное явление, как исключение из правила» (Ильенков, 1960, с. 53). Единичные примеры существования специализиро

ванных орудий для орудий следует находить в раннепалеолитических материалах, а также улавливать сам процесс их количественного увеличения, и это ведет к усложнению нашего понимания механизма сложения системы средств труда, но отнюдь не к отрицанию самого вывода о том, что в своем сложившемся виде она впервые предстает в позднем палеолите, когда на историческую арену выходит Homo sapiens.

Возникает закономерный вопрос: почему же эта противоречивость, незавершенность средств деятельности гоминид раннего палеолита не зафиксирована в выводах археологии? Ответ может быть один: потому что традиционная их оценка осуществлялась на основе одних лишь внешних, чувственно воспринимаемых, т. е. эмпирических признаков, и эти признаки рисовали картину близкую или в целом аналогичную позднему палеолиту. Обыденное мышление оценивало раннепалеолитические артефакты по принципу: есть искусственно обработанные камни, следовательно, есть орудия труда. Отсутствие в раннем палеолите системы специально созданных средств, направленных на создание средств деятельности — этих фундаментальных материально-технических компонентов общественного производства — не принималось в расчет, ибо это непосредственно не дано в эмпирических признаках. Источник рассматривался не со всех сторон, т. е. не конкретно, а с точки зрения лишь тех признаков, которые лежат на поверхности, относительно легко фиксируются эмпирическим путем и не требуют теоретического анализа. Так на основе установления аналогий по одним признакам и невольного игнорирования других, т. е. при отсутствии целостного подхода, был получен ложный вывод об изначальности средств труда в антропогенезе — вывод, противоречащий исходному теоретическому принципу решения проблемы. На самом же деле в данном случае надо говорить не о противоречии между принципом и фактом, а о противоречивом характере самого факта.

Рассматривая проблему соотношения принципа и факта в науке, целесообразно остановиться еще на одном важном вопросе. Решение сложных теоретических проблем требует не только системного, целостного подхода к рассмотрению источника, но и привлечения всей суммы фактов, относящихся к сфере действия данной теории. Оно не допускает абсолютизации одних фактов и умаления значения других. Нарушение этих правил ведет к ошибкам в построении научного знания, выражающихся в серьезных логических противоречиях. Примеров тому немало в той области знаний, о которой шла речь выше. Уже отмечалось, что наличие сложной орудийной деятельности в раннем палеолите оценивается археологами как доказательство того, что архантропы и палеоантропы знали труд в его завершенной социальной форме. Этот вывод стал основой для заключений о том, что эпоха раннего палеолита есть время существования сложившегося человеческого общества со всеми его социальными факторами — сознанием, членораздельной речью, общественными связями и тому подобным. Эти заключения археология делает на основании анализа археологических артефактов, об односторонности которого шла речь выше. Но

есть и другие причины, и они заключаются в игнорировании данных антропологии.

Антропологические факты свидетельствуют, и в этом среди специалистов нет никаких разногласий, что на этапе архантропа и палеоантропа продолжал действовать естественный отбор. Вот почему М. Б. Туровский имел полное право заключить, что «становящийся человек есть животное, вовлеченное в небиологическое отношение. Поэтому главным содержанием антропогенеза является переделка его животной природы» (Туровский, 1963, с. 68). Отстаивая точку зрения о том, что архантроп и палеоантроп являются сложившимися социальными существами, археология фактически допускает наличие уже полностью сложившейся социальной жизнедеятельности, которая определяется действием естественного отбора. Это грубая ошибка, ибо специфика социальной жизни заключается в том, что человек, будучи биосоциальным существом, не подвержен действию естественного отбора. Его существование подчинено прежде всего действию социальных закономерностей. Биологическое в нем потеряло самостоятельное значение, оно, по выражению К. Маркса, является «носителем высшего», т. е. социального качества. «Законы социальной жизни сняли действие естественного отбора как фактора, прогрессивно направляющего биологическую эволюцию человека» (ВФ, 1973, № 9, с. 56). Общество и естественный отбор — вещи, несовместимые по существу, следовательно, вопрос о наличии сложившихся социальных форм жизни в раннем палеолите уже по одной этой причине ставится под сомнение. Н. П. Дубинин имел полное право заявить следующее: «Достоверно известно, что общественная форма движения материн, наличие социальной сущности характерно только для вида Homo sapiens» (Дубинин, 1983, с. 10).

Ложность заключений о том, что архантроп и палеоантроп были уже сложившимися социальными существами подтверждается и тем, что значительная часть палеоантропов (так называемые классические или специализированные неандертальцы) оказалась в эволюционном тупике и вымерла, не дав потомков. Специализация классических неандертальцев, выразившаяся в слишком большом объеме головного мозга и слабом развитии в нем типично сапиентных областей, не имела бы места, если бы они уже были сложившимися социальными существами. Продолжающееся действие естественного отбора привело к исчезновению этих существ — совершился обычный для биологической, но не типичный для социальной жизнедеятельности эволюционный акт.

Однако возникает закономерный вопрос: каким же образом оценить ту сложную ситуацию, когда наряду со сложной орудийной деятельностью продолжает действовать естественный отбор. У животных изменение условий среды с неизбежностью ведет к изменению функций и строения естественных органов тела. В отличие от животного человек приспосабливается к природе не за счет эволюции органов тела, а за счет искусственных приспособительных органов, каковыми являются прежде всего орудия труда. Механизм приспособительной деятельности человека — труд, материальное произволен

Наличие труда как механизма приспособления и средств труда как приспособительных органов человека сделало естественный отбор излишним. Вот почему антропогенез можно рассматривать как медленное, растянутое на тысячелетия изменение механизма приспособления от биологического к социальному.

Поскольку в раннем палеолите действовал естественный отбор, архантропа и палеоантропа нельзя считать сложившимися социальными существами, но нельзя считать и животными, поскольку действие отбора уже не имело самодовлеющего значения, и оно в значительной мере зависело от сложноорганизованной орудийной деятельности. Следовательно, архантроп и палеоантроп есть существа переходного типа и их жизнедеятельность также является переходной — это единственный правильный вывод, он соответствует теоретическому принципу и опирается на системное, конкретное по содержанию рассмотрение археологических, антропологических и других фактов. Архантроп и палеоантроп — это формирующиеся, становящиеся люди, а ранний палеолит — период становления человека и всей социальной жизнедеятельности общества. Такая оценка раннего палеолита находит свое подтверждение в специфике философской категории «станов» ление», которая требует рассмотрения процесса возникновения нового качества как единства бытия и небытия.

Естественный отбор в раннем палеолите был необходим потому, что средства труда как искусственные приспособительные органы человека и сам труд как механизм социального приспособления еще не были окончательно сформированы. Совершенствование орудийной деятельности в ходе антропогенеза во все возрастающей степени оказывало влияние на отбор. Формирующаяся социальность постепенно, но неуклонно уменьшала роль отбора и при переходе к позднему палеолиту окончательно упразднила его. С этой фазы развития начинается исторический путь общественного человека. Таким образом, в антропогенезе, отвечающем по археологической периодизации раннему палеолиту, мы имеем дело со своеобразным сочетанием природного и социального, взаимодействие которых и определяет его специфику как переходного периода. Осуществив анализ биологических и социальных факторов, соединив их в синтезе, мы получили целостное, построенное на выявлении внутренних противоречий, конкретное знание о процессе происхождения человека и общества. Этот пример показывает, что общепринятые в археологии средства вещеведческого анализа источников сами по себе уже недостаточны для решения сложных теоретических проблем общенаучного значения. Археолог, пытающийся решать междисциплинарные задачи на основе общепринятых эмпирических методов оценки фактов, оказывается в положении зрителя, пытающегося рассмотреть и понять сложную мозаичную картину и не желающего при этом оторвать взор от понравившегося ему отдельного мозаичного камня.

Абсолютизация одних научных фактов в ущерб другим, одностороннее их использование, учет одних, лежащих на поверхности эмпирических признаков и игнорирование других, спрятанных от непосредственного наблюдения,— типичный пример обыденного мышления,

логики здравого смысла, использование которых ведет к получению ложных научных выводов.

Комплексный подход к интегративному рассмотрению различных источников требует применения философского подхода. Подчеркивая роль философского знания в оценке конкретно-исторических данных по антропогенезу, И. JI. Андреев пишет следующее: «Потребность в интегрирующей роли философского знания становится более сстрой в силу бурного развития современной науки, появления новых отраслей и методов исследования, фактов и гипотез, которые ведут к известному дроблению и обособлению различных аспектов и граней проблемы возникновения человека и общества. Так, антропологов конкретно-научные данные могут склонить к биологизации процесса социогенеза, археологов, напротив,— к социологизированию, отрыву социогенеза от его биологических предпосылок. Этнография, как оте мечал Б. Ф. Поршнев, навязывает археологам наглядно-образны- аналогии с племенами, ведущими присваивающее хозяйство. Этология стайных хищников, и особенно приматология, в свою очередь толкает исследователей антропосоциогенеза к биологическому объяснению данного феномена. Словом, закономерная тенденция дифференцированного роста научных знаний обостряет потребность в их философском обобщении и интеграции на концептуальном уровне.

Диалектико-материалистическая методология позволяет исследовать антропосоцпогенез как дифференцированную целостность, видеть противоречивую взаимосвязь его различных компонентов и направлений, взаимообусловленность экологических и анатомо-физио- логических изменений, генезиса труда, сознания и речи» (Андреев, с. 13,14).

Отмеченные выше противоречия между принципом и фактами оказались кажущимися, они порождены внутренней противоречивостью самих источников по антропогенезу и неспособностью обыденного мышления выявить и оценить эти противоречия. Сказанное является хорошей иллюстрацией следующих слов К. Маркса, касающихся специфики обыденного мышления: «Весь грубиянский характер «здравого человеческого смысла», который черпает из «гущи жизни» и не калечит своих естественных наклонностей никакими философскими или другими научными занятиями, сказывается в том, что там, где ему удается заметить различие, он не видит единства, а там, где он видит единство, он не замечает различия. Когда он устанавливает различающие определения, они тот час же окаменевают у него под руками, и он усматривает самую вредную софистику в стремлении высечь пламя из этих окостенелых понятий, сталкивая их друг с другом» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 299).

Пример с традиционной оценкой раннепалеолитических артефактов показателен еще в одном отношении: он наглядно демонстрирует типичные для археолога трудности перехода к теоретическому способу мышления. Они проистекают от того, что археолог в силу специфики профессии большую часть своего времени работает с вещественными источниками и поэтому чувственно-воспринимаемые, эмпирические признаки материала фиксирует без особого труда. Эти признаки,

получившие название предметных, он кладет в основу описания материала, его классификации и общей научной оценки. Такой подход вполне правомерен на эмпирическом уровне исследования, но он недостаточен для теоретического осмысления фактов, требующего учета не только предметных признаков, но также системных характеристик, которые нельзя зафиксировать на основе чувствительно-воспринима- емых показателей, а можно определить только логическим путем, рассматривая отдельный предмет с его индивидуальными свойствами как элемент системы, т. е. как часть более общего целого [‡]. «Значение открытия системных качеств и отношений чрезвычайно велико, ибо без знания их закономерностей всякое изучение сложных объектов (особенно социальных) вольно или невольно будет сбиваться на путь сведения сложного к простому» (Кузьмин, 1973, с. 83). «... Эти системные качества (в анализируемых общественных процессах) являются высшими качествами вещей» (Там же, с. 93). Только соединив в исследовании предметные признаки с системными, можно говорить об изучении объектов во всей их конкретности, т. е. о рассмотрении их как целостности, с познанием которой К. Маркс связывал основную цель науки. Сказанное имеет огромное значение при рассмотрении проблемы возникновения человека и общества. Можно полностью согласиться с Б. Ф. Ломовым, который писал, что «изучение психических, как, впрочем, и других проблем антропогенеза, предполагает разработку таких методов анализа, которые позволили бы рассматривать изучаемые явления в системе их объективных связей и раскрывать основания всего многообразия качеств, которыми они обладают (особенно системных интегральных качеств)» (Ломов, 1977, с. 63).

Таким образом, задача формирования теоретического уровня в археологии не может быть решена без коренного изменения методов оценки источников и всего стиля научного мышления, и это с неизбежностью ведет к изменению ее понятийного аппарата, ибо именно в понятиях закрепляются научные положения и каждая новая точка зрения влечет за собой, по словам Ф. Энгельса, революцию в ее технических терминах (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 31). При переходе к теоретическому осмыслению процессов исторического развития неизмеримо повышается роль исходных методологических принципов, сквозь призму которых осуществляется оценка материала. Возрастает роль философских категорий.

Все сказанное выше позволяет утверждать, что построение теории

есть сложный процесс. При этом нужно иметь в виду, что развитое научное знание включает в себя теорию различных уровней. Между эмпирией и теорией находится знание промежуточного характера, в сфере которого осуществляется формирование собственно теорий. Иными словами, развитым теориям предшествуют базирующиеся на эмпирии первичные теоретические принципы. Поэтому при выяснении путей формирования теоретического уровня в археологии в центре внимания должны быть прежде всего закономерности формирования первичных теорий. Однако для выяснения их специфики и условий формирования необходимо иметь ясное представление о развитых научных теориях, ибо они дают ключ к пониманию первичных теорий, и именно поэтому развитым теориям в настоящей статье уделено столь значительное место.

Ориентируясь на уже известные общие закономерности развития теоретического знания в науке, можно в первом приближении прогнозировать наиболее общие черты и условия процесса формирования теоретического уровня в археологии, но трудно сказать, какими будут собственно археологические теории. На этот вопрос ответит только дальнейшая практика археологических исследований. Л1ного- летняя работа автора в области антропогенеза позволяет предположить, что теоретический уровень в археологии скорее всего возможен на стыке археологии с другими науками, то есть на путях интеграции археологического знания с комплексом других наук о человеке и обществе. Впрочем, этот вопрос требует специальной разработки.

Проблема формирования теоретического уровня сложна и многообразна. В настоящей статье на примере антропогенеза относительно ],олно мы затронули лишь один вопрос этой темы — необходимость перехода к качественно иному стилю научного мышления. Однако, уже сказанного достаточно для того, чтобы понять насколько важные и ответственные задачи стоят вообще перед археологией. Можно не сомневаться, что их решение потребует очень больших усилий и очень большого времени, исчисляющегося не одним десятилетием. Было бы ошибкой считать, что все произойдет само по себе, без постоянных и целенаправленных усилий со стороны отдельных специалистов и научных коллективов. Но уже сейчас нужно отдавать себе ясный отчет в том, что формирование теоретического уровня в археологии не есть процесс простой надстройки нового познавательного уровня над теми эмпирическими выводами, которые сегодня составляют ее основу. Напротив, формирование теоретического знания неизбежно сопряжено с критическим анализом этих выводов, с их пересмотром, преодолением закономерно существующих в них ложных заключений, которые не видны на эмпирическом уровне исследования и которые обнаруживаются по мере сложения теории. Отказ от традиционных и давно устоявшихся взглядов и способов работы с источниками — всегда трудный и болезненный процесс, в ходе которого необходимо преодолевать как организационные, так и психологические барьеры. Необходимо понимать специфичность и необходимость преодоления этих трудностей, смело илтн им иоолтпотг              — — —

формы организации современной науки и опыт, накопленный другими более развитыми научными дисциплинами. В этом залог успеха.

I

Маркс К. Введение (Из экономических рукописей 1857—1859 годов).—

Маркс /\., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 12, с. 709—738.

Маркс К. Морализирующая критика и критнзирующая мораль.— Там же, т. 4, с. 291—321.

Маркс К. Капитал. Т. 1.— Там же, т. 23.— 907 с.

Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 гг.— Там же, т. 46, ч. 1. — 559 с.

Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Там же, т. 20, с. 3—230.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Там же, т. 21, с. 23—178.

Энгельс Ф. Диалектика природы.— Там же, т. 20, с. 323—625.

Ленин В. И. Три источника и три составные части марксизма.— Поли. собр. соч., т. 23, с. 40—48.

Алексеев В. П. Возникновение человека и общества.— В кн.: Первобытное общество: Основные проблемы развития. М. : Наука, 1975, с. 5—48.

Ананьев Б. Г. О проблемах современного человекознания.— М. : Наука, 1977.- 380 с.

Андреев И. Д. Методологические основы познания социальных явлений.— М. : Высш. шк., 1977.— 328 с.

Андреев И. Д. Теория как форма организации научного знания.— М. : Наука, 1979.— 304 с.

Андреев И. J1. Происхождение человека и общества (Современные методологические проблемы и критика немарксистских взглядов).— М. : Мысль, 1982.— 304 с.

Артюх А. Г. О природе абстрактных объектов и способах их построения.— В кн.: Логика п методология науки. М., 1967, с. 159—166.

Батии{св Г. С. Проблема диалектического противоречия в «Капитале».— В кн.! «Капитал» Маркса: Философия и современность. М. : Наука, 1968, с. 240—264.

Батенин С. С. Человек и его история.— Л. : Изд-во ЛГУ,. 1976.— 294 с.

Безчеревичных Э. В. Проблема преодоления иллюзий и заблуждений на пути к знанию и ее решение в «Капитале» Маркса.— В кн.: «Капитал» Маркса: Философия и современность. М. : Наука, 1968, с. 265—283.

Борисковский П. И. Возникновение человеческого общества.— В кн.:

Борисковский П. И., Григорьев Г. П. Возникновение человеческого общества. Палеолит Африки. Л. : Наука, 1977, с. 11—42.

Взаимодействие естественных и общественных наук на современном этапе (Круглый стол «Вопросов философии»).— ВФ, 1973, № 9, с. 42—60.

Дубинин Н. П. Что такое человек.— М. : Мысль, 1983.— 336 с.

Ефимов Ю. И. Философские проблемы теории антропосоциогенеза.— Л. : Наука, 1981.— 191 с.

Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса.— М. : Наука, 1960.— 285 с.

Ильенков Э. В. Проблема абстрактного и конкретного в свете «Капитала» Маркса — В кн.: «Капитал» Маркса : Философия и современность. М. : Наука, 1968, с. 186—213.

Кедров Б. М. Роль материалистической диалектики в синтезе наук.— В кн.': Философия марксизма и современная научно-техническая революция. М. : Наука, 1977, с. 40—50.

Крайнов Д. Я. Некоторые вопросы становления человека и человеческого общества.— В кн.: Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М. : Наука, 1971, с. 76—93.

Кузьмин В. /7. Системное качество.— ВФ, 1973, № 9, с. 81—94.

Ломов Б. Ф. Проблема социального и биологического в психологии.— В кн.: Биологическое и социальное в развитии человека. М. : Наука, 1977, с. 34—65.

Молчанов И. Н. Природная и социальная сущность антропогенеза.— В кн.: Человек и мир человека. Киев : Наук, думка, 1979, с. 99—137.

Попович М., Садовский В. Теория.— В кн.: Фил ос. энцикл. 1970, т. 5, с. 205—207.

Рузавин Г. И. Научная теория : Логико-методологический анализ.— М. : Мысль, 1978.— 244 с.

Семенов Ю. И. Как возникло человечество.— М. : Наука, 1966.— 576 с.

Семенов 10. И. Становление человеческого общества.— В кн.: История первобытного общества. М. : Наука, 1983, с. 293—420.

Товмасян С. С. Философские проблемы труда и техники.— М. : Мысль, 1972.— 277 с.

Туровский М. Б. Труд и мышление (Предыстория человека).— М. : Высш. шк., 1963.— 137 с.

Хрустов Г. Ф. О системе категорий экологической жизнедеятельности (в связи с проблемой антропогенеза).— В А, 1976, вып. 52, с. 53—65.