Ш. Иония и Персия

Вряд ли стоит говорить о двойной игре персидского полководца как единственном объяснении того, каким образом наксосцы узнали об истинных намерениях экспедиции, — но в остальном рассказ Геродота вызывает доверие. Это была важная экспедиция, большая по количеству задействованных сил и управлявшаяся близким родственником царя: фактически это было первое появление Мегабата на исторической сцене; в табличках сокровищницы из Персеполя его имя засвидетельствовано для более позднего времени — приблизительно между 492 и 486 гг. до н. э., и здесь он также описан как «предводитель флота» (РТ, N° 8); во время великой экспедиции 480 г.

Неудачно закончившийся поход поставил Аристагора в невыгодное положение: он утратил доверие Артаферна и, несомненно, поссорился с Мегабатом; к тому же он не смог выполнить своего обещания оплатить расходы на экспедицию. По этой причине им было принято решение организовать восстание против Персии: Геродот описывает совет, собранный в Милете из Аристагоровых приверженцев, на котором один только историк Гекатей выступил против войны (V.36). В Миунт, где еще стоял вернувшийся с Наксоса ионийский флот, был отправлен вестник. Во время персидских экспедиций многие ионийские тираны лично участвовали в походе вместе со своими силами; эти тираны были захвачены на кораблях и выданы их городам, дабы последние поступили с ними так, как пожелают. Сам Аристагор уничтожил тиранию в Милете и провозгласил здесь исономию, «равноправие»; вслед за этим в регионе началось повсеместное изгнание тиранов. Эти события произошли ближе к концу военной кампании 499 г. до н. э.

Геродотовское описание причин восстания вплоть до последнего заявления сформулировано в терминах политических интриг отдельных деятелей; и хотя из его повествования ясно, что потребность в исономии была важным фактором, сам Геродот, обычно столь благосклонно расположенный к подобным стремлениям, в данном случае выказывает к ним на удивление мало симпатии — позиция, которая стала одной из основных причин приписывания ему предубеждения против восстания вообще. Но следует помнить, что для ионийского мира этот политический лозунг имел совершенно иные оттенки смысла по сравнению с теми, что были знакомы самому Геродоту: в его время учреждение демократического правления более уже не означало введение свободы, но само было орудием господства, устанавливаемого афинской морской державой над греческими городами.

Совершенно очевидно, что среди причин восстания огромное значение имели политические стремления; и всё же нелегко определить сущность исономии в ионийской среде около 500 г. до н. э., ибо подробные свидетельства по поводу этого понятия существуют только для клисфенов- ских Афин (см. выше, гл. 5). Дошедший до нас закон из Хиоса от второй четверти 6-го столетия (М—L 8) показывает, что в конституционном отношении города Ионии перед приходом персов были развиты не менее, чем города материковой Греции, так что у Геродота были основания приписать Гистиею в 514 г. до н. э. утверждение, что в случае ухода персов «каждый ионийский город предпочел бы демократическое правление господству тирана» (IV. 137). В отношении Афин важно осознавать, что не существовало никакого серьезного конституционного различия между клисфеновской и радикальной демократией в смысле участия граждан в политическом процессе: уже сам отказ от спартанской евномии[1145] [1146] предполагал отказ от господства гоплитского класса в пользу широкого участия граждан в работе народного собрания; а в чрезвычайной ситуации национального масштаба в таких экономически развитых городах, каковыми были города Ионии, когда само их выживание зависело от мастерства и отваги флота, понятие исономии неизбежно предполагало общее участие в политическом процессе. Обращение к этой идее, несомненно,

обеспечило широкую народную поддержку полномасштабного восстания против Персии20.

Афинский пример вполне мог подтолкнуть реформы на Наксосе, которые, в свою очередь, вынудили партию богачей [букв.: «жирных»] отдаться во власть Аристагора. Полная смена политических установок была типична в эту эпоху и для других непостоянных и уверенных в себе греческих князьков, из которых самый знаменитый — это сам Клисфен Афинский, но сюда же относятся и такие фигуры, как Мильтиад и Гис- тией[1147].

Именно в этом смысле Ионийское восстание наиболее правильно рассматривать как часть общего конфликта между Грецией и Персией, поскольку оно представляет собой частный случай столкновения между восточным деспотизмом и греческой свободой, что является основной темой греко-персидских взаимоотношений в классический период. Этот первый эпизод в конфликте одновременно является и наиболее интригующим, поскольку деспотизм здесь обнаруживает явную претензию на свой просвещенный характер, а также благодаря сохранившейся в рассказе об этих событиях превосходной и уважительной фиксации народных суеверий и преданий, более сложных, чем суеверия и предания самих греков. Для ответа ча вопрос о том, почему Персия не смогла эффективно реализовать в Ионии те политические методы, которые оказались относительно успешными в Иудее, необходимо осветить важные аспекты во взаимоотношениях персов с греками23.

В общем и целом персы стремились представить свои завоевания как направленные на освобождение от прежнего угнетения: народы Востока должны были свободно следовать своим собственным обычаям под благожелательным взглядом Ахура-Мазды. В каждом регионе Великий Царь

представлялся как защитник национального бога и как восстановитель его культа: в Вавилоне — в качестве слуги Мардука, в Египте — Амона-Ра и в Иерусалиме — Яхве; персидскому сатрапу зачастую помогал местный сановник, близкий прежней правящей группировке, а более частные вопросы правления были переданы в руки местных династов или местному жречеству. Наиболее успешной такая политика оказалась в Иудее, где Кир отдал распоряжение о возвращении евреев из плена и о восстановлении Иерусалима и где он и его преемники продолжали проявлять благосклонность новому государству (см. выше, гл. ЗЬ); поэтому для евреев Кир был «Помазанником Божиим».

Такие методы идеально подходили для управления областями, в которых доминировала жреческая каста, или регионами с устоявшейся традицией автократического правления; но в Ионии они работали не так хорошо. Местные аристократы получили статус «тиранов» (как его обозначали греки) и вместе с тем — несменяемую власть; однако очень скоро перед лицом потребности в более широком представительстве тирания стала неприемлемой формой правления. Подобно своим лидийским предшественникам Великий Царь стремился снискать поддержку у эллинских богов; для чужеземного наблюдателя Аполлон явно был среди них главным, ибо являлся единственным богом, имевшим в Дельфах, на Делосе и в Бранхидах постоянное жречество, храмы и оракулы, по своему масштабу в чем-то схожие с тем, что было у великих богов Востока. Знаменитые письма Дария своему сатрапу Гад ату прекрасно иллюстрируют традиционное милосердие персидского правления. Царь хвалит Гадата за деятельность по пересадке сирийских фруктовых деревьев в имения на западе Малой Азии, но при этом грозит ему наказанием за то, что тот взимал подати со священных садовников Аполлона и заставлял их возделывать святую землю, «пренебрегая волей моих предшественников в отношении бога, который сказал всю правду персам» (М—L 12).

Другие аспекты персидского господства были для греков еще менее приемлемы. В самом начале эпохи завоеваний персидское внимание было направлено в противоположную от Эллады сторону — на дальний восток и на юг; однако с воцарением Дария произошли перемены. Присутствие в Сардах в качестве сатрапа единокровного брата царя, а также целого ряда других его родственников на командных должностях на западе свидетельствовало о том значении, какое отныне царь придавал своим западным провинциям и о продолжавшемся продвижении Персидской державы в этом регионе; более высокая активность привела к более широко

му вмешательству в дела ионийских городов и к большему числу предъявляемых к ним требований. Воинская служба царю являлась одним из неизбежных условий персидского правления: значительные ионийские силы принимали участие в Скифском походе, так что они были свидетелями крушения планов Великого Царя. При Дарии «подарки», прежде подносившиеся царю лишь время от времени, превратились в ежегодную дань серебром, которую обязана была платить каждая сатрапия, а греки впервые в собственной истории столкнулись с требованиями восточной бюрократии. Общее впечатление от этой эволюции персидского правления Геродот зафиксировал в знаменитом наблюдении, которое он приписывал персам, о том, что «Дарий был барышником, Камбис — властелином, а Кир — отцом» (Ш.89).

За данными политически напряженными отношениями лежали мощные экономические интересы. Экспансия Персии на запад была гибельна для греческих торговых городов Ионии, которые коммерчески доминировали в Эгейском и Черном морях и чьи интересы простирались вплоть до Египта и западного Средиземноморья. Своими западными торговыми колониями фокейцы были знамениты еще до своего бегства от персов в 545 г. до н. э.; другие города также имели прочные связи с западом: по разрушении Сибариса в 511 г. до н. э. всё население Милета погрузилось в глубокую гражданскую скорбь, «ибо из всех городов, о которых я знаю, эти два города были связаны друг с другом наиболее тесными узами гостеприимства» (VI.21). Близкие контакты между Востоком и Западом обнаруживаются в том непрерывном потоке беженцев в течение всей заключительной части 6-го столетия, с которого началось культурное развитие Великой Греции. Впрочем, этим западным связям всё в большей степени угрожали как самостоятельный рост западных греческих городов, так и возрождение финикийского могущества. Ни один из указанных двух факторов не был вызван напрямую персидской интервенцией; но в восточном Средиземноморье ситуация была иной.

Военные операции и завоевания неминуемо разрушали устоявшуюся структуру торговых связей. Торговля продуктами первой необходимости являлась характерной чертой средиземноморской экономики б-го столетия: конфликты между Персией и Грецией плохо на ней сказались, а оживление наступило лишь на базе иной ориентации — в связи с превращением Афин в главный коммерческий порт Эллады. В VI в. до н. э. в Средиземноморье самым важным греческим эмпорием был Навкратис, причем доминировали в нем восточногреческие города и Эгина; само существование здешнего зернового рынка было обусловлено фараоновской царской монополией[1149]. С завоеванием Египта персами в 525 г. до н. э. наступил явный перерыв приблизительно в двадцать пять лет, для которого отсутствуют археологические материалы по греческой керамике, и вплоть до начала 5-го столетия это поселение не возродилось в качестве торгового центра. Скифская экспедиция нанесла ущерб еще одной области

греческих интересов, откуда поставлялись зерно и рабы; за этим последовала персидская экспансия в Пропонтиду и во Фракию, где находились основные источники важнейших видов сырья — корабельного леса, кожи, серебра — и опять же рабов; попытка Гистиея основать Миркин на Фракийском побережье (Геродот. V.23) в качестве милетского эмпория была акцией ионийского тирана, прекрасно осознававшего значение новых торговых путей в условиях ухудшавшейся экономической ситуации. Вдобавок к этому исчезновение «царских рынков» Лидии и Египта должно было оказать серьезное воздействие на две в высокой степени специализированные отрасли экономики. Раскопки в Сардах обеспечили нас хорошими данными по притоку предметов роскоши, производившихся или поставлявшихся городами побережья;[1150] а военная мощь Сансского Египта и (в меньшей степени) Лидии зависела от использования греческих наемников, которые — если судить по граффити, нацарапанным в 591 г. до н. э. на левой ноге колоссальной статуи Рамсеса П в Абу-Симбеле, — происходили из небольших поселений в Ионии и Карии (М—L 7): с началом персидских завоеваний этот главный источник найма и дохода перестал существовать. В течение двадцати пяти лет очевидным было всё усиливавшееся разрушение экономического благополучия Ионии; восстание ионийцев явилось не только последствием, но и окончательным оформлением этого процесса; поэтому поражение означало крушение Ионии как политической и экономической силы.

alt="" />В конце архаического периода города Малой Азии разделяли некую общую культуру, основанную на взаимопомощи, обмене художественными и интеллектуальными идеями, а также возможности перемещения между этими городами частных лиц. Процесс эллинизации Лидии демонстрируется результатами археологических раскопок в Сардах и свидетельствами в виде царских посвящений в Дельфах и Бранхидах. Процесс этот был взаимным: роскошь лидийского образа жизни была знаменита в греческом мире и считалось, что она является характерной чертой ионийцев. Развитие этих отношений не прекратилось с персидским завоеванием, которое открыло возможность культурного взаимообмена для всей огромной зоны от Месопотамии до Средиземноморского побережья. Две позднеархаические камерные гробницы с равнины Элмали во внутренней Ликии вполне могут свидетельствовать об эпизодах, относящихся к поражению самого Ионийского восстания. Эти погребальные камеры расписаны в восточногреческом стиле; в первой из них изображены сцены с воинами в греческом вооружении, а также символический отъезд умершего мужчины на колеснице, также облаченного в греческие доспехи (рис. 41); во второй камере изображено ритуальное погребальное пиршество некоего аристократа, имеющего несомненно персидскую прическу (см.: Том иллюстраций: ил. 81), графически представлено также поражение греческих гоплитов от персидской конницы26. Такое слияние персидской, эллинской и анатолийской культур в среде правителей Ликии и

Карии может быть прослежено от этого периода вплоть до века Мавсола; впрочем, политический упадок Ионии и поляризация, причиной которых были персидские войны, привели к перерыву в процессе этого слияния, продолжавшемуся большую часть 5-го столетия27.

Вопрос об отношениях между персами и греками имеет несколько аспектов. В экономическом плане сухопутная торговля, осуществлявшаяся через Анатолию, всегда оставалась второстепенным явлением, даже после строительства персидской царской дороги. Умелые греческие каменщики были заняты на сооружении большого количества огромных персидских дворцов в Пасаргадах, Сузах, Персеполе и, можно сказать, оказали глубокое воздействие на формирование персидского скульптурного стиля — если только вообще не создали его; свои следы эти каменщики оставили в виде граффити (см.: Том иллюстраций: ил. 234), а также в текстах сокровищницы из Персеполя: в закладной надписи из Суз Дарий констатирует: «lt;...gt; каменотесы, которые резали камень, они были ионийцами и жителями Сард»28. Однако, за возможным исключением самых высококвалифицированных мастеров, эти работники рекрутировались сатрапами и трудились на условиях рабской службы; если

В 110 (DSf); см.: В 166; В 153.

кто-нибудь из этих ионийцев и возвращался на родину, то ничего хорошего о Персии уж точно не рассказывал.

Напротив, услуги греческих эрудитов (в отличие от ремесленников) ценились при персидском дворе. Скилаку из Карианды было поручено обследовать восточные морские и речные пути от Инда до Суэцкого перешейка; Демокед из Кротона был первым из плеяды эллинских врачей, служивших при дворе, а также специальным агентом, отправленным Да- рием с разведывательными целями на запад; Пифарху из Кизика царь в качестве вознаграждения передал доходы, поступавшие от нескольких приморских городов; человек с тем же именем появляется на граффито из каменных карьеров Персеполя, возможно, в качестве подрядчика квалифицированных работников или арендатора карьера29. С декабря 499 г. до н. э. по сентябрь 498-го Фарнак, главный фискальный чиновник Персеполя, имел в качестве помощника человека, именовавшегося Ионийцем[1151].

О степени интеллектуального влияния персидских религиозных идей на греческую философию много спорят;[1152] как бы то ни было, на самом высоком политическом уровне грек и перс вполне могли оказаться в приятельских отношениях друг с другом. Персидский царь всегда изъявлял готовность оказать защиту и предложить убежище греческим изгнанни- кам-аристократам, каков бы ни был ущерб, который в прошлом они причинили персам, и какой бы маловероятной ни была надежда на то, что они смогут поспособствовать замыслам Персии в будущем; с ними обходились так же, как и с другими высокопоставленными пенсионерами и служащими царя, и на свое содержание они получали землю или доходы с отдельных городов. Такой тип вознаграждения конечно же можно рассматривать как потенциальный повод для недовольства со стороны ионийцев, поскольку в некоторых случаях именно их города, их земли и получаемые с них доходы предназначались такого рода лицам; это был тот аспект персидской щедрости, который особенно усиливал ощущение несовместимости восточного деспотизма с миром греческого полиса. Гистией, Гиппий Афинский, ионийские тираны времен восстания, Дема- рат Спартанский и Фемистокл — это всё самые знаменитые личности, именно они и извлекали выгоды из такого стиля покровительства со стороны Великого Царя; не столь влиятельные фигуры получали обеспечение в зависимости от своей значимости. Когда в 493 г. до н. э. Мильтиад бежал в Афины, его старший сын, Метиох, был захвачен и доставлен к Дарию, «который предоставил ему дом и имущество, а также персиянку в жены, от которой у него родились дети, которые жили уже по-персидски» (Геродот. VI.41). Метиох был единокровным братом Кимона, создателя Афинской державы.

Со многих точек зрения, восстание ионийских городов могло казаться неизбежным; удивление вызывает тот факт, что греки не воспользова-

лись намного более удобным моментом восшествия Дария на престол, когда столь большое количество других регионов империи попыталось выйти из состава империи. Отчасти этот факт демонстрирует недостаточное понимание греками природы персидской имперской власти; но любое восстание требует вождя, поэтому персы, по крайней мере до отпадения от них Аристагора, могли полагаться на личную заинтересованность тиранов, посаженных ими в городах, а также на традиционно хорошие отношения между самими персами и представителями знати покоренных ими народов.