Лекция 16 ГРЕЦИЯ В XI-IX ВВ. ДО н. э. ПО ДАННЫМ ГОМЕРОВСКОГО ЭПОСА

Следующий за микенской эпохой период греческой истории принято называть «гомеровским» по имени великого поэта Гомера, две поэмы которого, «Илиада» и «Одиссея», являются для нас важнейшим источником информации об этом времени.

Свидетельства гомеровского эноса существенно дополняет и расширяет археология. Раскопки показали, что так называемое дорийское завоевание отбросило Грецию на несколько столетий назад, почти к тому состоянию, в котором она находилась в начале II тысячелетия до и. э., до зарождения микенской цивилизации. Как материальная, так и духовная культура этого времени несет иа себе печать упадка. Микенские дворцы и цитадели были заброшены и лежали в развалинах. В их стенах никто уже больше не селился. Даже в Афинах, по-видимому не пострадавших от дорийского нашествия, акрополь был покинут жителями уже в XII в. до н. э. и после этого долгое время оставался незаселенным. Создается впечатление, что в гомеровский период греки разучились строить дома и крепости из каменных блоков, как это делали их предшественники в микенскую эпоху.

Сказанное, разумеется, не означает, что гомеровский период не внес в культурное развитие Греции совсем ничего нового. История человечества не знает абсолютного регресса, и в материальной культуре гомеровского периода элементы упадка причудливо переплетаются с целым рядом важных новшеств. Важнейшим из них было освоение греками техники выплавки и обработки железа. В микепскую эпоху железо было известно в Греции только как драгоценный металл и шло главным образом па изготовление разного рода поделок вроде колец, браслетов и т. д. Древнейшие образцы железного оружия (мечи, кинжалы, наконечники стрел и копий), обнаруженные на территории Балканской Греции и островов Эгейского моря, датируются XI в. до п. э. К этому же времени относятся и первые находки шлаков, свидетельствующие о том, что железо выплавлялось уже в самой Греции, а не импортировалось из других стран 4. Открытие способа обработки железа и широкое внедрение этого метал- ла в производство означали в условиях того времени настоящий технический переворот. Металл впервые стал дешев и широко доступен (месторождения железа встречаются в природе гораздо чаще, чем месторождения меди и олова — основных компонентов бронзы). Отпала необходимость в опасных и дорогостоящих экспедициях к местам добычи руды. В связи с этим резко возросли производственные возможности наименьшей экономической ячейки общества — отдельной семьи. С помощью железного топора, косы и других орудий каждая семья могла расчистить под пашню гораздо более значительные площади, чем это было доступно ей прежде, в эпоху господства бронзы. Уже в конце гомеровской эпохи (вторая половина IX в. до и. э.) греческие кузнецы овладели искусством закалки железа и превращения его в кричное железо — предшественника стали. Таким образом, Греция вступила в железный век. Однако благотворное воздействие технического прогресса на общественное и культурное развитие древней Греции сказалось далеко не сразу, и в целом культура гомеровского периода стоит намного ниже, чем хронологически предшествующая ей культура крито-микенской эпохи.

Да и весь жизненный уклад героев поэм очень далек от пышного и комфортабельного быта микенской дворцовой знати. Оп намного проще и грубее. Богатства гомеровских «царей»-басиле- ев не идут ни в какое сравнение с состояниями их предшественников — ахейских ванак. Этим последним нужен был целый штат писцов, чтобы вести учет и контроль их имущества. Типичный гомеровский басилей сам отлично знает, что и в каком количестве хранится в его кладовой, сколько у него земли, скота, рабов и пр. Главное его богатство состоит в запасах металла: бронзовых котлах и треножниках, слитках железа, которые он заботливо хранит в укромном уголке своего дома. В его характере далеко не последнее место занимают такие черты, как скопидомство, расчетливость, умение из всего извлекать выгоду. В этом отношении психология гомеровского аристократа мало чем отличается от психологии зажиточного крестьянства той эпохи (см. ниже о Гесиоде).

Гомер нигде не упоминает о многочисленной, разбитой по степеням и рангам придворной челяди, которая окружала ванак Микен или Пилоса. Централизованное дворцовое хозяйство с его рабочими отрядами, с его надсмотрщиками, писцами и ревизорами ему совершенно чуждо. Правда, численность рабочей силы в хозяйствах некоторых басилеев (Одиссея, Алкиноя) определяется довольно значительной цифрой в 50 рабынь, но даже если это не поэтическая гипербола, такому хозяйству еще очень далеко до хозяйства пилосского или кносского дворца, в котором, судя по данным табличек, были заняты сотни или даже тысячи работников. Трудно представить себе микенского ванаку разделяющим трапезу со своими рабами, а его супругу сидящей за ткацким станком в окружении своих рабынь. Для Гомера как то, так и другое — типичная картина в жизни его героев. Гомеровские цари пе чураются самой грубой физической работы. Одиссей, например, ничуть не меньше гордится своим умением косить и пахать, чем своим воинским искусством. Царскую дочь Навси- каю мы встречаем впервые в тот момент, когда она со своими служанками выходит на взморье стирать одежду для своего отца Алкиноя.

Факты такого рода говорят о том, что рабство в гомеровской Греции еще не получило сколько-нибудь широкого распространения и даже в хозяйствах самых богатых и знатных людей рабов было не так уж много. Следует также учитывать, что основпую массу подневольных работников составляли женщины-рабыни. Мужчин в те времена в плен на войне, как правило, не брали, так как их «приручение» требовало много времени и упорства, женщин же брали охотно, так как их можно было использовать и как рабочую силу, и как наложниц (последнее не считалось предосудительным и при наличии законной жены). У Одиссея, например, двенадцать рабынь заняты тем, что с утра до позднего вечера мелют зерно ручными зернотерками (эта работа считалась особенно тяжелой, и ее часто поручали строптивым рабам в виде наказания). Рабы-мужчины в тех немногих случаях, когда они упоминаются на страницах поэм, обычно пасут скот. Классический тип гомеровского раба воплотил «божественный свинопас» Евмей, который первым встретил и приютил скитальца Одиссея, когда тот после многолетнего отсутствия вернулся на родину, а затем помог ему расправиться с женихами132. Маленьким мальчиком Евмея купил у финикийских работорговцев отец Одиссея Лаэрт. За примерное поведение и послушание Одиссей сделал его главным пастухом свиного стада. Евмей рассчитывает, что его усердие будет вознаграждено и еще больше. Хозяин дает ему кусок земли, дом и жену—«словом, все то, что служителям верным давать господин благодушный должен, когда справедливые боги успехом усердье его наградили». Евмей может считаться образцом «хорошего раба» в гомеровском понимании этого слова. Но поэт знает, что бывают и «плохие рабы», не желающие повиноваться своим господам. В «Одиссее» их представляю^ козопас Меланфий, который сочувствует женихам и помогает им бороться с Одиссеем, а также двенадцать рабынь Пенелопы, вступившие в преступную связь с врагами своего хозяина. Покончив с женихами, Одиссей и Телемах расправляются и с измепниками-рабами: рабынь вешают на корабельном канате, а Меланфия, отрезав ему уши, нос, ноги и руки, еще живым бросают на съедение собакам. Этот эпизод красноречиво свидетельствует о том, что чувство собственника-рабовладельца уже достаточно сильно развито у героев Гомера, хотя рабство едва начинает зарождаться.

337

22 Заказ № 752

Типичная гомеровская община (демос) ведет довольно обособленное существование, сравнительно редко вступая в соприкосновение даже с ближайшими к ней другими такими же общинами. Торговля и ремесло играют ничтожную роль. Каждая семья сама производит почти все необходимое для ее жизни: продукты земледелия и скотоводства, одежду, простейшую утварь, орудия труда, возможно, даже оружие. Специалисты-ремесленники, живущие своим трудом, в поэмах встречаются крайне редко. Гомер называет их демиургами, т. е. «работающими иа парод». Многие из них, по-видимому, не имели даже своей мастерской и постоянного места жительства и вынуждены были бродить по деревням, переходя нз дома в дом в поисках заработка и пропитания. К их услугам обращались только в тех случаях, когда нужпо было изготовить какой-нибудь редкостный вид вооружения, например бронзовый панцирь, или щит из бычьих шкур, или же драгоценное украшение. В такой работе трудно было обойтись без помощи квалифицированного мастера- кузнеца, кожевника или ювелира.

Греки гомеровской эпохи редко и неохотно занимались торговлей. Нужные им чужеземные вещи они предпочитали добывать силой и для этого снаряжали грабительские экспедиции в чужие края133. Моря, омывающие Грецию, кишели пиратами. Морской разбой, так же как и грабеж на суше, пе считался в то времена предосудительным занятием (па это обратил внимание уже великий греческий историк Фукидид в V в. до н. э.). Напротив, в предприятиях такого рода видели проявление особой удали и молодечества, достойных настоящего героя и аристократа. Ахилл открыто похвалялся тем, что он, сражаясь на море и на суше, разорил двадцать три города в троянских землях. Телемах гордится теми богатствами, которые «награбил» для пего его отец Одиссей. Но даже и лихие пираты-добытчики не отваживались в те времена выходить далеко за пределы родного Эгейского моря. Поход в соседний Египет казался грекам той поры фантастическим предприятием, требовавшим исключительной смелости. Весь мир, лежавший за пределами их маленького мирка, даже такие сравнительно близкие к ним страны, как Причерноморье или Италия и Сицилия, казался им далеким и страшным. В своем воображении опи населяли эти края ужасными чудовищами вроде сирен или великанов-циклопов, о которых повествует Одиссей своим изумленным слушателям. Единственные настоящие купцы, о которых упоминает Гомер,— это «хитрые гости морей»—финикийцы. Как и в других странах, финикийцы занимались в Греции в основном посреднической торговлей, сбывая втридорога диковинные заморские изделия из золота, янтаря, слоновой кости, флакончики с благовониями, стеклянные бусьт. Поэт относится к ним с явной антипатией, видя в них коварных обманщиков, всегда готовых провести простодушного грека.

Среди других достижений микенской цивилизации в смутное время племенных вторжений и миграций было забыто и линейное слоговое письмо. Весь гомеровский период был периодом в полном смысле этого слова бесписьменным. До сих пор археологам пе удалось найти на территории Греции ни одной надписи, которую можно было бы отнести к промеячутку с XI по IX в. до п. э. После длительного перерыва первые известные науке греческие надписи появляются лишь во второй половине VIII в. Но в этих надписях используются уже пе знаки линейного письма Б, которыми были испещрены микенские таблички, а буквы совершенно нового алфавитного письма, которое, очевидно, только зарождалось в это время. В соответствии с этим мы не находим в поэмах Гомера никаких упоминании о письменности. Герои поэм все, как один, неграмотны, ие умеют ни читать, пи писать. Не знают письма и певцы-аэды — «божественный» Демо- док и Фемий, с которыми мы встречались на страницах «Одиссеи». В самих гомеровских поэмах, как мы уже говорили, явственно ощущается их тесная связь с устным народным творчеством — фольклором, который в Греции, как и в других странах, исторически, несомненно, предшествовал зарождению письменной поэзии134. Сам факт исчезновения письма в послемикеп- скую эпоху, конечно, не случаен. Распространение линейного слогового письма на Крите и в Микенах диктовалось в первую очередь потребностью централизованного монархического государства в строгом учете и контроле над всеми находившимися в его распоряжении материальными и людскими ресурсами. Писцы, работавшие в микенских дворцовых архивах, исправно фиксировали поступление в дворцовую казну поборов с подвластного населения, выполнение трудовых повинностей рабами и не рабами, а также разного рода выдачи и отчисления из казны. Гибель дворцов и цитаделей в конце XIII—XII в. сопровоядалась, вне всякого сомнения, распадом группировавшихся вокруг них больших ахейских государств. Отдельные общины освобождались от своей прежней фискальной зависимости от дворца и переходили па путь совершенно самостоятельного экономического и политического развития. Вместе с крахом всей системы бюрократического управления отпала и надобность в письме, обслуживавшем нужды этой системы. И оно было надолго забыто.

22*

339 Полагаясь на свидетельство Гомера, мы можем сказать, что па развалинах микенской бюрократической монархии возникла довольно примитивная территориальная община — демос, занимавшая, как правило, очень небольшую территорию. Политическим и экономическим центром общины был так называемый полис. В греческом языке классической эпохи это слово выра- лсает одновременно два тесно связанных между собой в сознании каждого грека понятия: «город» и «государство». Интересно, однако, что в гомеровском лексиконе, в котором слово «полис» встречается довольно часто, отсутствует слово, которое можно было бы перевести как «деревня». Это означает, что реальной противоположности между городом и деревней в то время в Греции еще не существовало. Сам гомеровский полис был в одно и то же время и городом и деревней. С городом его сближают, во-первых, компактпая, скученная па небольшом про- странстве застройка, во-вторых, наличие укреплений. Такие гомеровские полисы, как Троя в «Илиаде» или город феаков в «Одиссее», уже имеют стены, хотя по их описанию трудно определить, были это настоящие городские стены из камня или кирпича или же всего лишь земляной вал с частоколом. И все же полис гомеровской эпохи едва ли можно признать настоящим городом ввиду того, что основную массу его населения составляют крестьяне-земледельцы п скотоводы, а отнюдь не торговцы и ремесленники. Полис окружают безлюдные поля и горы, среди которых глаз поэта различает лишь одинокие пастушьи хижины да загоны для скота. Как правило, владегия отдельной общины ие простирались далеко. Чаще всего они были ограничены или небольшой горной долиной, или маленьким островком в водах Эгейского или Ионического моря. «Государственной» границей, отделяющей одну общину от другой, служили обычно море или ближайший горный кряж, господствующий над полисом и его окрестностями. Вся Греция, таким образом, предстает перед па- ми в поэмах Гомера как страна, раздробленная на множество мелких самоуправляющихся округов. В дальнейшем на протяжении многих столетий эта раздробленность оставалась важнейшей отличительной чертой всей политической истории греческих государств. На жителей ближайшего соседнего полиса смотрели в гомеровское время как на врагов. Их можно было безнаказанно грабить, убивать, обращать в рабство. Обычным явлением были ожесточенные распри и пограничные конфликты между соседними общинами, нередко перераставшие в кровопролитные затяяшые войны. Поводом к такой войне могло послужить, например, похищение соседского скота. В «Илиаде» Нестор, царь Пилоса и самый старый из ахейских героев, вспоминает о подвигах, совершенных им в молодые годы. Когда ему не было еще и 20 лет, он напал с небольшим отрядом на соседнюю с Пилосом область Элиду и угнал оттуда огромное стадо мелкого и крупного рогатого скота, а когда через несколько дней элейцы двинулись к Пилосу, Нестор убил их главного богатыря и разогнал все войско.

В общественной жизии гомеровского полиса немалую роль играют все еще сильные традиции родового строя. Объединения родов — так называемые филы и фратрии — составляют основу всей политической и военной организации общины. По филам и фратриям строится общинное ополчение во время похода или сражения. По филам и фратриям народ сходится на собрание, когда нужно обсудить какой-нибудь важный вопрос. Человек, ие принадлежащий ни к какой фратрии, стоит, в понимании Гомера, вне общества. У него нет очага, т. е. дома и семьи. Его пе защищает никакой закон. Поэтому он легко может стать жертвой пасплпя и произвола. Между отдельными родовыми союзами не было прочной связи. Единственное, что заставляло их держаться друг друга и селиться вместе в стенах полиса,— это необходимость в совместной защите против внешнего врага. В ос- тальном филы и фратрии вели совершенно самостоятельное существование. Община почти не вмешивалась в их внутренние дела. Отдельные роды постоянно враждовали между собой. Широко практиковался варварский обычай кровной мести. Человек» запятнавший себя убийством, должен был бежать в чужую землю, спасаясь от преследования сородичей убитого. Среди героев поэмы нередко встречаются такие изгнанники, покинувшие отечество из-за кровной мести и нашедшие приют в доме какого-пи- будь царя. Так, ГІатрокл, ближайший друг Ахилла, еще в ранней юности нечаянно убил одного из своих сверстников во время игры в кости. Из-за этого ему пришлось оставить родную Локри- ду и бежать па север, в Фессалию, где его радушно принял отец Ахилла. Если убийца был достаточно богат, он мог откупиться от родичей убитого, уплатив им пеню скотом или слитками металла. В XVIII песне «Илиады» представлена интересная сцена суда из-за пени за убийство (поэт включает ее в число изображений, украшающих щит Ахилла, сделанный богом кузнечного ремесла Гефестом):

Далее много парода толпится иа торжище; шумный Спор там поднялся; спорили два человека о пене, Мзде за убийство; и клялся один, объявляя народу, Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме. Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить. Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый; Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга; Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых; С ними встают, и один за другим свой суд произносят. В круге пред ними лежат два таланта чистого злата; Мзда для того, кто из них справедливое право докажет 135.

Как мы видим, общинная власть, которую представляют в этом эпизоде «старцы градские», т. е. старейшины, выступает здесь всего лишь в роли третейского судьи, примирителя тяжущихся сторон, с решением которого они не обязательно должны считаться. В таких условиях при отсутствии сильной централизованной власти, способной подчинить своему авторитету враждующие роды, межродовые распри нередко вырастали в кровавые гражданские усобицы, ставившие общину на грань распада. Такую критическую ситуацию мы видим в заключительной сцене «Одиссеи». Родственники убитых женихов, озлобленные гибелью своих сыновей и братьев, павших от руки Одиссея, устремляются к загородной усадьбе его отца с твердым намерением отомстить за погибших и искоренить всю царскую семью. Обе «партии» с оружием в руках выступают навстречу друг другу. Завязывается сражение. Лишь вмешательство богини Афины, покровительствующей Одиссею, останавливает кровопролитие и заставляет врагов пойти на примиренне.

Характеризуя греческое общество гомеровской эпохи, Ф. Энгельс писал: «Мы видим, таким образом, в греческом строе героической эпохи древнюю родовую организацию еще в полной силе, по, вместе с тем, уже и начало разрушения ее: отцовское право с наследованием имущества детьми, что благоприятствовало накоплению богатств в семье и делало семью силой, противостоящей роду»136. Патриархальная моногамная семья — ойкос — была главной экономической ячейкой гомеровского общества. Родовая собственность па землю и другие виды имущества, судя по всему, была изжита еще в микенскую эпоху, хотя пережитки ее продолжали существовать в Греции еще длительное время спустя. Так, во многих греческих государствах действовал еще в начале VI в. до и. э. закон, по которому имущество умершего при отсутствии у пего прямых наследников переходило к его близким или более отдаленным родственникам. Завещать имущество лицам, не связанным родством с завещателем, было строжайше запрещено. Основной вид богатства, каким была в глазах греков гомеровского времени земля, считался собственностью всей общины. Время от времени в общипе устраивались переделы принадлежащей ей земли. Теоретически каледый свободный общинник имел право на получение надела (эти наделы назывались по-гречески клерами, т. е. «жребиями», так как их распределение производилось при помощи жеребьевки). Однако на практике эта система землепользования не препятствовала обогащению одних членов общины и разорению других. Гомер уже знает, что рядом с богатыми «многонадельными» людьми (поли- клерой) в общине есть и такие, у которых совсем не было земли (аклерой). Очевидно, это были крестьяне-бедняки, у которых не хватало средств для того, чтобы вести хозяйство па своем небольшом наделе. Доведенные до отчаяния, они уступали свою землю богатым соседям и таким образом превращались в безна- дельиых батраков-фетов. Обездоленные феты бродили по деревням и, чтобы не умереть с голоду, просили подаяния или нанимались на работу в богатые хозяйства на самых тяжелых, кабальных условиях. Один из женихов Пенелопы, Евримах, говорит, обращаясь к Одиссею, который неузнанным, в обличье нищего бродяги, вернулся в свой дом:

Странник, ты, верно, иодешциком будешь согласен паняться В службу мою, что б работать за плату хорошую в поле, Рвать для забора терновник, деревья сажать молодые; Круглый бы год получал от меня ты обильную пищу, Всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь. Думаю только, что будешь худой ты работник, привыкнув К лепи, без дела бродя и мирским подаяньем питаясь: Даром свой жадный желудок кормить для тебя веселее.

Оторванный от своей общины, лишенный поддержки сородичей, фет был совершенно беззащитен перед произволом «сильных людей». Любой из них мог безнаказанно убить бродягу или сделать его своим рабом. Если он нанимался па работу, его могли прогнать, не заплатив условленной платы, да еще и изувечить, если он был слишком настойчив в своих домогательствах.

Феты, положение которых лишь немногим отличалось от положения рабов, а возможно, было и еще хуже, так как они были лишены той защиты, которую рабу давал его хозяин, стоят в самом низу той общественной лестницы, на вершине которой мы видим господствующую группу родовой знати, т. е. тех людей, которых Гомер постоянно именует «лучшими» (аристой —? отсюда наше «аристократия») или «добрыми», «благородными» (ага- той), противопоставляя их «скверным» и «низким» (какой), т. е. рядовым общинникам. В понимании поэта, природный аристократ стоит на голову выше любого простолюдина как в умственном и моральном, так и в физическом отношении. В «Илиаде» аристократ Одиссей с презрением обращается к «мужу из народа», сопровождая свою речь палочными ударами (дело происходит на народном собрании ахейцев):

Смолкни, несчастный, воссядь и других совещания слушай,

Боле почтенных, чем ты! Певоииствеппый муж и бессильный,

Значащим ты никогда не бывал ни в боях, пи в советах.

Свои претензии иа особое, привилегированное положение в обществе аристократы оправдывали ссылками на свое якобы божественное происхождение. Поэтому Гомер обычно называет их «божественными» или «богоподобными». Многие аристократические семьи не только в гомеровский период, но и в гораздо более позднее время (например, в классических Афинах V—IV вв. до п. э.) возводили свою родословную по прямой линии к одному из олимпийских богов, а то и к самому Зевсу — верховному олимпийцу. Разумеется, реальной основой могущества родовой знати было вовсе ие «кровное родство с богами», а большое богатство, резко выделявшее представителей этого сословия из среды рядовых членов общниы. Знатность и богатство для Гомера — понятия почти нерасторжимые. Знатный человек не может не быть богатым, п, наоборот, богач обязательно должен быть знатен. Аристократы кичатся перед простонародьем и друг перед другом своими обширными полями, несметными стадами скота, богатыми запасами железа, бронзы и драгоценных металлов. Так, у Одиссея, по словам его свинопаса Евмея, было двенадцать стад одних лишь быков и примерно такое же коли- чс ZTBO свиней, овец и коз. Аристократический ойкос выделяется среди семей рядовых общинников пе только богатством, по и размерами. В его состав входят взрослые сыновья главы семейства вместе с их женами и потомством, по также и рабы, и так называемые слуги (как правило, это были чужеземцы, принятые в дохм из милости иа правах младших членов семьи). Кро- ме того, каждая знатная семья имела при себе целый штат приверженцев н клиентов из числа малоземельных крестьян, попавших в экономическую зависимость от аристократа-«благо- детеля», оказавшего им в трудную минуту материальную поддержку, или просто заинтересованных в покровительстве «сильного» человека. В случае надобности богатый и знатный человек мог сколотить из зависимых от него людей вооруженный отряд, с которым он пускался в очередное пиратское предприятие или ввязывался в какую-нибудь междоусобную распрю в своей общиие.

Экономическое могущество знати обеспечивало ей командную позицию во всех делах общины как во время войны, так и во время мира. Решающая роль на полях сражений принадлежала аристократии уже в силу того, что только богатый и знатный человек мог в те времена приобрести полный комплект тяжелого вооружения (бронзовый шлем с гребнем, панцирь, поножи, тяжелый кожаный щит, обитый медью), так как оружие вообще было очень дорого. Лишь самые самостоятельные люди общины имели возможность держать боевого коня. В природных условиях Греции при отсутствии богатых пастбищ это было далеко не просто. К этому следует добавить, что в совершенстве владеть тогдашним оружием мог лишь человек, получивший хорошую атлетическую подготовку, систематически упражнявшийся в беге, метании копья и диска, верховой езде. А такие люди могли найтись опять-таки только в среде знати. У простого крестьянина, с утра и до захода солнца занятого тяжелым физическим трудом на своем наделе, попросту не было времени для занятий спортом. Поэтому атлетика в Греции долгое время оставалась привилегией аристократии. Во время сражения аристократы в тяжелом вооружении пешие или верхом на копях (у Гомера — на колесницах) становились в первых рядах ополчения, а за ними беспорядочной массой толпился «простой народ» в дешевых войлочных панцирях с легкими щитами, луками и дротиками в руках. Когда войска противников сближались, прбмахой (букв, «сражающиеся впереди»— так называет Гомер воинов из знати, противопоставляя их рядовым ратникам) выбегали из строя и завязывали одиночные поединки. До столкновения основных плохо вооруженных масс воинов дело доходило редко. Исход сражения обычно решали промахой.

В древности место, занимаемое человеком в боевом строю, обычно определяло и его положение в обществе. Являясь главной решающей силой иа поле брани, гомеровская знать претендовала также и на господствующее положение в политической жизни общины. Как мы уже видели, аристократы презрительно третировали простых общинников как людей, «ничего не значащих в делах войны и совета». В присутствии знати «мужи из народа» должны были сохранять почтительное безмолвие, прислушиваясь к тому, что скажут «лучшие люди», так как считалось, что но своим умственным способностям они не могут здраво судить о важных «государственных» делах. На пародиях собраниях, описания которых неоднократно встречаются в поэмах, с речами, как правило, выступают цари и герои «благородного происхождения». Народ, присутствовавший при этих словопрениях, мог выражать свое отношение к ним криками или бряцанием оружия (если собрание происходило в военной обстановке), подобно зрителям в театре или болельщикам па стадионе, но в само обсуждение обычно не вмешивался. Лишь в одном случае, в виде исключения, поэт выводит на сцену представителя народной массы и дает ему возмояшость высказаться. На собрании ахейского войска, осаждающего Трою, обсуждался вопрос, кровно затрагивающий всех присутствующих: стоит ли продолжать войну, тянущуюся уже десятый год и не сулящую победы, или я^е лучше сесть на корабли и всем войском вернуться на родину, в Грецию. Неожиданно берет слово рядовой ратник Терсит. Поэт, явно сочувствующий знати, ие скупится на бранные слова и уничижительные эпитеты, изображая этого «смутьяна». Терсит на редкость уродлив:

Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиоиу; Был косоглаз, хромопог; совершенно горбатые сзади Плечи па персях сходились; глава у него подымалась Вверх острием и была лишь редким усеяна пухом.

В то же время он выскочка и крикун, постоянно нарушающий порядок в собрании, не считающийся с искони заведенными правилами приличия, в соответствии с которыми он и ему подобные пе должны были выступать перед народом:

В мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи, Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность, Все позволяя себе, что казалось смешно для народа.

Терсит смело обличает алчность и корыстолюбие Агамемнона, верховного предводителя ахейского воинства, и призывает всех немедленно отплыть к родным берегам, предоставив гордому басил ею одному сражаться с троянцами:

Слабое, робкое племя, ахеяики мы, не ахейцы! В домы свои отплывем, а его оставим под Троей, Здесь насыщаться чужими наградами; пусть он узнает, Служим ли помощью в брани и мы для него,—иль ие служим.

«Крамольные» речи Терсита резко обрывает Одиссей, один из ахейских царей. Осыпав его грубой бранью и пригрозив расправой, если ои будет продолжать свои нападки па царей, Одиссей в подтверждение своих слов наносит горбуну сильный удар своим царским жезлом:

Рок и скиптром его по хребту и плечам оп ударил. Сжался Терсит, из очей его брызнул и крупные слезы; Вдруг по хребту полоса под тяжестью скиптра златого Вздулась багровая; сел он, от страха дрожа; п, от боли Вид безобразный наморщив, слезы отер на лаиитах. Все, как пи были смутны, от сердца над ним рассмеялись... Этот любопытный эпизод наглядно показывает, каково было подлинное соотношение сил между народом и аристократией внутри гомеровской общины. Стоило простому человеку сказать хотя бы слово наперекор воле правящей знати, как ему тотчас же зажимали рот, не останавливаясь при этом и перед прямой физической расправой. Сцена с Терситом, как и многие другие эпизоды гомеровских поэм, красноречиво свидетельствует о глубоком упадке и вырождении первобытной демократии. Народное собрание, призванное по самой своей природе служить рупором воли большинства, здесь оказывается послушным орудием в руках небольшой кучки царей. Терсит, хотя оп, безусловно, выражает мысли и чувства большей части ахейского войска, становится посмешищем в его глазах, и вскоре мы видим, как ахейцы, только что в панике бежавшие к кораблям, стремясь как можно скорее вернуться на родину, громким криком приветствуют предложение Одиссея остаться па месте и продолжать войну до победного конца. Для сильного и своенравного аристократа, располагающего немалым числом слуг и приверженцев, готовых встать на его защиту, воля народа, даже выраженная открыто и прямо, отнюдь не имела обязательной силы закона. Так, Агамемнон вопреки ясно выраженной воле всего ахейского войска отказывается вернуть Хрису, старому жрецу бога Аполлона, его дочь Хрисепду, которая досталась ему при разделе добычи, и этим навлекает неисчислимые беды на всю армию: разгневанный Аполлон насылает на ахейцев страшную болезнь, от которой гибнут люди и скот. Встречая среди народа открытое противодействие своим замыслам, «лучшие люди» могли просто разогнать собрание. Именно так поступают в одной из песен «Одиссеи» женихи Пенелопы. Народное собрание на Итаке не созывалось ни разу с тех пор, как Одиссей отплыл со своей дружиной в поход на Трою (с этого времени минуло уже 20 лет). Но вот наконец сын героя Телемах созывает граждан на площадь, чтобы пожаловаться им на те безобразия, которые творят в его доме женихи (чтобы принудить Пенелопу к браку с одним из них, они истребляют на своих пирах скот и вино, принадлежащие Одиссею). Народ собирается, ио при первой же попытке обуздать их женихи приказывают итакийцам разойтись по домам, п народ послушно выполняет их приказ. Авторитет народного собрания стоит здесь еще ниже, чем в сцене с Терситом. В наиболее драматичных и напряженных сцепах «Илиады» и «Одиссеи» народ остается пассивным и безмолвным свидетелем бурных столкновений между главными действующими лицами поэм (такова, например, «сцена ссоры царей» в I песне «Илиады»), Лишь в немногих эпизодах более поздней «Одиссеи» народ предстает перед нами как грозная карающая сила, с яростью обрушивающая свой гнев па преступившего его волю индивида. Так, итакийцы собираются расправиться с Одиссеем, чтобы отомстить ему за истребление женихов, составляющих цвет юношества Итаки. Однако в критических ситуациях такого рода народ обычно действует не самостоятельно, а повинуясь подст<рвкательству кого-нибудь из аристократов, стремящегося разделаться со своими врагами. В только что упомянутой сцепе из «Одиссеи» в роли подстрекателя выступает отец погибшего предводителя женихов Антииоя, Евиейт, которого Одиссей в свое время снас от озверевшей толпы граждан Итаки, порывавшейся разграбить его дом и убить его самого за преступление, совершенное им против общины. Народное собрание, таким образом, нередко превращалось в арену, которую враждующие группировки знати использовали для того, чтобы сводить счеты со своими противниками. Каждая из них старалась привлечь народ на свою сторону и выдать свою волю за волю всей общины.

Учитывая все эти факты, приходится признать, что политическая организация гомеровского общества была очень далека от подлинной демократии. Реальная власть сосредоточивалась в то время в руках наиболее могущественных и влиятельных представителей родовой знати, которых Гомер называет басиле- ями. В произведениях более поздних греческих авторов слово «басилей» обозначает обычно царя, например персидского или македопского. Внешне гомеровские басилеи действительно напоминают царей. В толпе басилея можно было узнать по знакам царского достоинства: скипетру и пурпурной одежде. «Ски- петродержцы»—обычный эпитет, используемый поэтом для характеристики басилеев. Они именуются также «зевсорожден- пыми» или «вскормленными Зевсом», что должно указывать на особую благосклонность, которую проявляет к ним верховный олимпиец. Басилеям прииадленшт исключительное право хранить и толковать законы, внушенные им, как думает поэт, опять-таки самим Зевсом. «Славою светлый Атрид137, повелитель мужей Агамемнон,— обращается к Агамемнону Нестор,— многих народов ты царь, и тебе вручил олимпиец скиптр и законы, да суд и совет произносишь народу». На войне басилеи становились во главе ополчения и должны были первыми бросаться в битву, показывая пример храбрости и отваги рядовым ратникам. Во время больших общенародных празднеств басилей совершал жертвоприношения богам и молил их о благе и процветании для всей общины. За все это народ обязан был чтить «царей» дарами: почетной долей вина и мяса на пиру, лучшим и самым обширным наделом при переделе общинной земли и т. д. Формально «дары» считались добровольным пожалованием или почестью, которую басилей получал от народа в награду за свою воинскую доблесть (или за справедливость, проявленную им в суде). Однако па практике этот старинный обычай нередко давал в руки «царей» удобный предлог для ли- хоимства и вымогательства, так сказать, «на законном основании». Таким «царем — пожирателем народа» представлен в первых песнях «Илиады» Агамемнон.

При всем могуществе и богатстве басилеев их власть пе может считаться царской властью в собственном значении этого слова. Поэтому обычная в русских переводах Гомера замена греческого «басилей» русским «царь» может быть принята лишь условно. В понимании Маркса и Энгельса 138, которые присоединяются в этом вопросе к мнению знаменитого американского этнографа J1. Г. Моргана, басилей был вождем племени или рода. Это предположение позволяет объяснить одно весьма странное на первый взгляд обстоятельство. Давно уже замечено, что в каждом гомеровском полисе было несколько или даже много лиц, носивших титул басилея и, очевидно, пользовавшихся связанными с ним привилегиями. Так, сказочным островом феаков, куда Одиссей попадает во время своих скитаний, правят тринадцать «славных басилеев». Один из них, Алкииой, радушно принимает скитальца в своем доме и помогает ему вернуться на родину. Можно предположить, что каждый басилей возглавлял одну из тринадцати фил или фратрий, составлявших в совокупности феакийский демос. В Афинах еще и в гораздо более поздние времена было четыре так называемых «филобасилея» в соответствии с числом древних родовых фил (племен), на которые делился афинский народ.

В пределах своей филы или фратрии басилей выполнял главным образом жреческие функции, заведуя родовыми культами (у каждого родового союза был в те времена свой особый бог- покровитель). Все же вместе басилеи составляли какое-то подобие правящей коллегии или совета и сообща решали все насущные вопросы управления, прежде чем представить их на окончательное утверждение в народное собрание (эта последняя формальность соблюдалась далеко не всегда). Время от времени все басилеи общины собирались на городской площади (агора) и там в присутствии всего народа разбирали судебные тяжбы, как это показано в уже упоминавшейся сцене суда, изображенной на щите Ахилла139. Во время войны один (иногда два) из басилеев избирался па народном собрании на должность военачальника и возглавлял ополчение общины. В походе и в сражении басилей-военачальнпк пользовался очень широкой властью, включавшей даже право жизни и смерти по отноше- пию к трусам и ослушникам, но по окончании похода оп обычно слагал свои полномочия. Бывали случаи, когда военачальник.

прославившийся подвигами и к тому же выделявшийся среди других басилеев богатством и знатностью рода, добивался продления своих полномочий. Если же к его военным функциям присоединялись также функции верховного жреца и главного судьи, такой человек становился «царем», т. е. фактически главой обгципы. Такое положение занимают, например, Алкипой среди феакийских басилеев, Одиссей среди других басилеев Итаки, Агамемнон среди предводителей ахейского войска. Положение верховного басилея, однако, было очень непрочным. Лишь немногим из них удавалось закрепить за собой власть на длительное время, а тем более передать ее своим детям. Обычно этому препятствовали соперничество и враждебные происки других басилеев, ревниво следивших за каждым шагом правителя и стремившихся во что бы то ни стало не допустить его чрезмерного усиления. Типичной для политических отношений гомеровской эпохи может считаться ситуация, сложившаяся за время отсутствия Одиссея на его родном острове Итака. Власть на острове захватили женихи супруги Одиссея — Пенелопы. Тот из них, которому удастся сломить ее упорство, станет и преемником пропавшего без вести Одиссея. У Одиссея есть сын, уже взрослый юноша Телемах. Казалось бы, он-то как законный наследник своего отца и должен занять освободившийся «царский троп». Телемах, однако, не выказывает никаких претензий на престол. Правда, беседуя с женихами, он признает, что вообще «царем быть не худо», так как «богатство в царевом доме скопляется скоро и сам он в чести у народа». За этими словами следует, однако, странная оговорка: «Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдется много достойнейших власти и старых и юных (в подлиннике сказано «много басилеев, молодых и старых»); меж ними вы изберите, когда уж ие стало царя Одиссея. В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобает власть пад рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах». Создается впечатление, что Телемах гораздо больше дорожит своим имуществом, чем «царской» властью и связанными с нею почестями. Характерно также, что ни Телемах, ни сам Одиссей нигде не обвиняют женихов в узурпации, незаконном захвате власти, измене «главе государства» и тому подобных преступлениях. Обращаясь к женихам с краткой обвинительной речью перед темг как начать их избиепие, Одиссей ставит им в вину лишь разграбление его имущества, насилие над рабынями и попытки принудить к незаконному браку его жепу, ни словом ие упоминая об оскорблении его «царского сана» и покушении на его власть. Очевидно, узурпация «царской власти» не считалась в то время преступлением, так как не было никаких порм или законов, определявших порядок наследования престола. Па практике «царехМ» мог стать любой из племенных или родовых вождей (басилеев) или даже просто богатый и знатный человек, располагавший достаточным числом приверженцев в народном собрании. С их помощью он мог добиться признания народом 1(>. Впрочем, сам акт провозглашения нового «царя» в народном собрании не давал ему прочных гарантий власти. Спустя короткое время народ мог «предуматъ» и передать «престол» другому претенденту (в действительности решение этого вопроса зависело, конечно, пе от воли народа, а от слояшвшегося в данный момент соотношения сил между враждующими группировками знати). Таким образом, как сложившийся и прочно укоренившийся политический институт монархия в это время еще не существовала и.

Гомеровский период занимает особое место в греческой истории 140. Классовое общество и государство, уже существовавшие в Греции во времена расцвета микенской цивилизации, теперь зарождаются здесь снова, но уясе в иных масштабах и формах. Во многом это было время упадка и культурного застоя. По вместе с тем это было и время накопления сил перед новым стремительным подъемом. При внешней видимости покоя и неподвижности в недрах греческого общества происходит в этот период упорная борьба нового со старым, идет интенсивная ломка традиционных норм и обычаев родового строя н не менее интенсивный процесс образования классов и государства. Огромное значение для последующего развития греческого общества имело происшедшее в течение гомеровского периода коренное обновление его технической базы, что нашло свое отражение прежде всего в широком распространении железа и его внедрении в производство. Все эти важные сдвиги подготовили переход греческих полисов на совершенно новый путь исторического развития, вступив на который они смогли в течение трех или четырех ближайших столетий достигнуть еще невиданных в истории человечества высот культурного и социального прогресса, оставив далеко позади всех своих соседей как на Востоке, так п и а Западе.

Ю. Б. ЦИРКИН

Лекция 17

ФИНИКИЙСКАЯ И ГРЕЧЕСКАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ

Характерной чертой истории многих государств древнего мира была колонизация, т. е. основание новых поселений в чужих землях. Само это поселение называлось колонией (от латинского слова коло—«живу, населяю, обрабатываю»; греки именовали его, как правило, апойкйей от слова апбйкео—«выселяюсь»)» Город же или страна, откуда уехали переселенцы, получил название метрополии (от греческих слов, означающих «город-мать»). Особенно большую роль в истории древнего Средиземноморья играла финикийская и греческая колонизация. Крушение микенской Греции предоставило такую возможность. Правящие круги Тира использовали ситуацию для создания в чужих странах опорных пунктов, необходимых им для возобновления и расширения торговли с этими странами и для высылки из метрополии наиболее недовольных элементов.

Первый этап колонизационной деятельности Тира охватывает вторую половину XII — первую половину XI в. до п. э. Одним путем финикийцы двигались к острову Родосу, затем по Эгейскому морю вдоль западного побережья Малой Азии к богатому золотом острову Фасосу, другим — от Родоса по южной кромке Эгейского архипелага к Сицилии, оттуда к северному выступу Африки и, наконец, вдоль африканского побережья в Южную Испанию. Вначале финикийцы занимались больше морским и прибрежным разбоем. Но затем они стали закрепляться в важнейших точках, куда были направлены их морские набеги. Так, золотоносный Фасос и обильная серебром Испания были главными целями вывода настоящих колоний. По дороге же к ним финикийцы основывали промежуточные опорные пункты. Таким пунктом была, в частности, Утика141 в Северной Африке. Античное предание рассказывает о трехкратной попытке тирян обосноваться в Южной Испании, и это, возможно, связано с сопротивлением местного населения. Лишь на третий раз финикийцы основали на небольшом островке у побережья уже за Столпами Геракла (совр. Гибралтарский пролив) город, получивший характерное название Гадир—«крепость»; этот город римляне именовали Гадесом (совр. Кадис). Вероятно, в промежутке между этими попытками тиряне создали на крайнем северо-западе Африки Лике.

На этом этапе финикийская колонизация носила преимущественно торговый характер. Важнейшей целыо финикийцев были драгоценные металлы. За них они отдавали мясо, безделушки, ткани, мелкий морской товар. Это привело к тому, что материальных остатков финикийской торговли дошло очень мало, и археология прослеживает ее слабо. Да и был это, по-видимому, «немой» обмен, когда участники сделки выкладывали каждый свои товары, пока обе стороны не соглашались их взять. В некоторых же случаях финикийцы сами эксплуатировали рудники, как это было на Фасосе.

Финикийцы основывали и простые опорные пункты для ведения торговли или обеспечения ее безопасности, фактории без постоянного населения, якорные стоянки. Важную роль играли храмы, зачастую предшествовавшие основанию городов, как это было в Гадесе и Ликсе: при отсутствии в ту пору международного права храмы давали торговцам ощущение божественного покровительства и безопасного рынка. Некоторые храмы, как на Фасосе, могли выступать и организаторами производства. По уже в это время создавались и настоящие города с постоянным населением. Такими городами были Гадес и Утика.

Промежуток приблизительно в два века отделяет первый этап колонизации от второго. К этому времени рост экономики железного века потребовал большого количества металлов, и не только драгоценных, но и необходимых для непосредственного производства. Экономической основой возникновения первых ближневосточных империй было объединение под одной властью дополняющих друг друга хозяйственных регионов, в том числе источников сырья (см. 1 лекцию книги «Расцвет древнего общества»). Колонизация и выполняла роль подключения к экономике империй тех источников сырья, которые находились вне досягаемости непосредственной военной экспансии имперских владык.

Наряду с этим империи мешали нормальной сухопутной торговле, перехватывая ее пути и грабя перевалочные пункты. Поэтому часть путей, например, малоазийской торговли перемещается на море — через Таре в Киликии, Сидон и Тир в Финикии.

С конца II тысячелетия до н. э. главным пунктом торговли пе только Ближнего Востока, но и Малой Азии с дальним Западом стал Тир.

В IX в. до н.э. в этом городе обострилась социальная и политическая борьба. Вспыхнуло восстание земледельцев, поднимались рабы, развернулось острое соперничество внутри знати, приведшее к чехарде на тирском престоле. Это все способствовало возобновлению колонизации.

Начало второго этапа колонизации приходится, видимо, на правление очередного узурпатора Итоба'ла (вторая четверть IX в. до н.э.), который был явно заинтересован в создании новых городов, куда он мог бы отправить потенциальных противников, включая сторонников прежней династии. Именно ему предание приписывает основание Ботриса в самой Финикии и Аузы в Африке.

В Восточном Средиземноморье возможности финикийской экспансии были ограниченны. Здесь вновь набирали силу крупные централизованные государства, а в Эгейском бассейне передвижения греков и фракийцев привели к вытеснению финикийцев с занятых было ими островов уже не позже IX—VIII вв. до н. э. ІЗ самой Греции в условиях начавшегося формирования полиса места для финикийской колонизации пе было. Поэтому там финикийцы иногда селились в городах, но не образовывали самостоятельных организаций. В других случаях они ограничивались созданием отдельных кварталов-факторий, как Тирский Стан в египетском Мемфисе. И только на юге Кипра и в Киликии финикийцы рано основали колонии. Основной же ареной финикийской колонизации стало Западное Средиземноморье.

В сферу финикийской колонизации теперь входит Сардиния. Она привлекала колонистов и своим стратегическим положением, открывавшим путь к Средней Италии, Корсике, Галлии и к Ис-

23 Заказ .Ni 752

пании через Балеарские острова, тт своими минеральными богатствами, и плодородием почвы. В IX—VII вв. до н.э. на южном и западном берегах Сардинии возник целый ряд финикийских городов, как Нора, Сульх, Бития, Таррос. Сравнительно рано финикийцы стали обосновываться и внутри острова.

Вторым новым районом финикийской колонизации были острова между Сицилией и Африкой: Мелита (совр. Мальта) и Гавлос (совр. Гоццо). Там тиряпе обосновались в VIII в. до н.э. Эти острова служили важнейшим пунктом связи между метрополией и самыми западными окраинами финикийского мира.

Укрепление контактов финикийцев с Южной Испанией потребовало создания новых торговых опорных пунктов на Пиренейском полуострове. На его южном берегу, но уже восточнее Столпов Геракла, в VIII — VII вв. финикийцы создали целый ряд поселений различного размера и значения. Одни были относительно крупными городами, как Малака (совр. Малага), другие — сравнительно небольшими поселками, древних названий которых мы не знаем и которые обычно сейчас называют по именам ближайших современных поселений, как Тоскаиос или Чоррерас.

В Сицилии в VIII в. до п. э. с началом греческой колонизации финикийцы покинули восточное и южное побережья, где опи селились ранее, и сконцентрировались в западной части. Созданные там города Мотия, Сол унт и Папорм (ныне Палермо) обеспечивали связи с уже ранее колонизованными районами Сардинии и Африки.

В центральной части Северной Африки, где ешо ранее была основана У тика, теперь возник целый ряд финикийских городов, в том числе знаменитый Карфаген. На северо-западе этого материка южнее Л икса финикийцы обосновались вокруг залива, носившего по-гречески красноречивое пазвание Эмиорик («Торговый» ).

Второй этап финикийской колонизации охватил IX—VII вв. до н. э., причем наибольший размах колонизация приобретает, видимо, во второй половине IX в. до н.э., когда тиряне начали колонизовать Сардинию и радикально расширять свое присутствие в Африке; именно тогда, в частности, был основан Карфаген. По-прежнему основные цели финикийцев — металлы. Но теперь речь идет не только о золоте и серебре, но и о железе, свинце, олове. Другой целью колонизации выступает па втором этапе приобретение земель: недаром направление колонизационной активности в значительной степени переместилось из Испании в центр Средиземноморья — в плодородную Сардинию и славившийся земельными богатствами тунисский выступ Африки, где возник Карфаген. Сама колонизация приобрела гораздо больший размах. Хотя по-прежнему единственной метрополией оставался, по-видимому, Тир (участие в колонизации жителей Сидона возможно, но не доказано), масса переселенцев увеличилась.

Изменился и характер колонизации. В колониях стали развертываться ремесло, земледелие и, разумеется, рыболовство. Увеличилось количество городов. Наряду с ними возникли и небольшие поселки; некоторые из них развили разнообразную экономику, другие же сосредоточивались на какой-нибудь одной отрасли. Финикийцы начали проникать с побережий и вовнутрь отдельных стран.

Изменились отношения колонистов с местным населением. Последнее уже достаточно развилось, чтобы вступать в самые разнообразные контакты с пришельцами. Эти контакты охватили экономическую, политическую и культурную сферы. Возникло и обратное влияние местного населения на финикийцев, что привело к появлению локальных ответвлений финикийской культуры. Местное общество, таким образом, выступает как важный компонент колонизационного процесса.

Возникновение колоний, а в значительной степени и торговля были обязаны поддержке или даже инициативе правительства. Не корабли тирских купцов, а суда царя Хирама ходили в далекий Таршиш (Тартесс) в Испании142. Возникшие в таких условиях города считались частью Тпрской державы, хотя сейчас трудно установить степень и формы зависимости их от метрополии. Однако известно, что в Китии на Кипре находился наместник тирского царя, а попытка, вероятно, У тики уклониться от дани вызвала карательную экспедицию из Тира. Позже, с ослаблением Тира, его держава, по-видимому, распалась.

Иначе обстояло дело с Карфагеном. По преданию, группировка тирской аристократии во главе с сестрой царя Элиссой, потерпевшая поражение в политической борьбе, тайно бежала из Тира и в конце концов прибыла в Африку, где сравнительно недалеко от «старой» Утики беглецы и основали город, который назвали «Новым городом» — Картхадашт (лат. Картаго, откуда русское «Карфаген»). Поскольку Карфаген возник вопреки правительству, а во главе экспедиции к тому же стояла женщина из царского рода, то Новый город сразу же стал независимым от Тира, хотя духовные связи с метрополией Карфаген поддерживал в течение всего своего существования.