Вечный город.— Знать и простой народ.— Образованные классы и знатные фамилии.— Возрождение доверия.— Ludi saeculares в прошлые столетия.— Ludi saeculares Августа.— Различное значение этих игр.— Порядок церемоний.— Suffimenta и fru- ges.— Последние приготовления к празднеству.— Молитва к Мойрам.— Церемонии 1 и 2 июня.— Carmen saeculare.— Новые опасности в европейских провинциях.— Ликин и Галлия.— Галльская политика Агриппы.— Агриппа и галльские дороги.— Усыновление Августом двух сыновей Агриппы.— Первые результаты социальных законов.— Вторжение германцев в Галлию.— Агриппа на Востоке и Август в Галлии. После утверждения социальных законов тучи, так долго омра- Римский ' чавшие небо Италии, наконец, рассеялись, и дух радости охватил космо- Рим. Успехи последних лет: соглашение с парфянами, очищение се- палитизм ната, разделение верховной власти между Августом и Агриппой, наконец, законы, обещавшие возрождение древних нравов,— все это, казалось, принесло в страну счастье. Радость была вполне понятна: по сравнению с мрачными революционными временами настоящее было прекрасно. Если общество обманывалось иллюзиями по поводу соглашения с парфянами, то все же было истиной то, что огромная масса империи при повсюду распространившемся мире снова начала выказывать свою естественную силу притяжения над всеми мелкими союзными, находившимися под протекторатом или независимыми государствами, которые окружали ее, как планеты окружают солнце. Рим сделался огромной метрополией средиземноморского мира; в него стремились из лесов холодной Германии, так же как и от двора парфянского царя; в Рим стекались вместе Восток и Запад, и он представлял собой смесь всех языков, всех рас и всех столь разнообразных народов, которые он объединял под своей властью и с которыми приходил в соприкосновение. Не один Ирод, а все властители мелких союзных или вассальных государств посылали теперь своих сыновей на воспитание в Рим, где Август оказывал им гостеприимство в своем дворце и наблюдал за их образованием, не обращая внимания на издержки. В своей резиденции он выполнял то, о чем никогда не заботилась республика: его дворец сделался родом пышного учебного заведения для будущих вассальных царей Рима, создавая таким образом могущественный орган распространения римского влияния в со- \ юзных государствах.338 Много молодых людей из галльской знати также приезжали в Рим для получения образования и для изучения действия грозной силы, которая, покорив их предков, теперь странным образом влекла их к себе; там появилось также несколько молодых людей, принадлежавших к крупным германским фамилиям, в том числе маркоман Маробод, также побуждаемый тем любопытством к римским делам, которое начинало охватывать германских варваров в их болотах и лесах и стряхивало с них их оцепенение;339 там встречались даже знатные парфяне, которых гражданские войны изгнали из их страны и которые, вероятно, прибыли к Тиридату,340 получавшему благодаря Августу хорошую пенсию от республики.1 Этот космополитический мирок группировался вокруг дома Августа и его наиболее богатых друзей; он был для римлян явным знаком влияния, снова приобретенного Римом. Европа, Азия и Африка вновь склоняли свои колени перед великой республикой; еще свободные народы, жившие за границей империи, охваченные изумлением и почтением, стремились узнать чудесный город и выразить ему свое уважение. Солнце никогда не озаряло более обширной, более могущественной и более прочной империи; торжественные посольства, мелкие победы, ежегодно приходившие из провинций успокоительные известия распространяли чувство удовлетворения по всей Италии. Ар исто- Каждый класс, кроме того, имел и особенные причины для кратия радости. Знать была бы очень глупа, если бы серьезно жаловалась и плебеи на свою участь: ничего не сделав за последние десять лет, она получила обратно свои богатства и почести и снова видела, как ей выказывают уважение и угодливость средние классы и римская чернь просто потому, что во всякой фамилии допускали к участию в пользовании имуществами, восстановленными на счет государства, известное число ученых и плебеев. Эти бедные плебеи, некогда шедшие за демагогами и образовавшие главный контингент коллегий Клодия, являлись теперь клянчить у знатных той помощи, которую они некогда давали вождям партии. Они старались вступить в число клиентов какого-нибудь богатого дома, ще им давали то пищу, то деньги, то еще какие-либо подарки. Поэтому каждое утро они являлись с визитом к патрону, сопровождали его на форум и в гости, аплодировали ему, когда он выступал в суде, и являлись перед ним с вытянутым или смеющимся лицом, смотря по положению его дел. Так образовалась та совокупность искусственных обязательств, которая в течение многих столетий будет привязывать к богатым классам Рима бесконечную свиту нищих, причем этими отношениями одинаково тяготились и покровительствующие, и покровительствуемые/ Этот новый обычай, конечно, причинял расходы и скуку, но у него были также свои выгоды. Благодаря ему знатные снова начали проходить по улицам Рима с длинной свитой при всеобщем почтении; они не заботились более о результатах выборов или споров в сенате; они обеспечивали в Риме порядок прочнее, чем если бы угрожали прибегать к наказаниям. Оказываемое им уважение было не меньше и в средних классах, где учащиеся молодые люди заботились только о том, чтобы угодить какому-нибудь могущественному покровителю из аристократов. Римляне быстро потеряли свое отвращение к этому роду литературного угодничества, как нам доказывают «Послания» Горация, в которых поэт подробно рассуждает об этом. В семнадцатом послании первой книги он допускает, что можно желать жить счастливо в неизвестности и бедности, но прибавляет, что если хотят быть полезными своим друзьям и иметь некоторый комфорт, то нужно искать дружбы вельмож; он осыпает своими сарказмами последователей Диогена, выказывающих систематическое отвращение к богатству. Он очень ясно говорит, что находит менее низкими тех, кто льстит богатству, чем тех, кто живет в грязной и низкой бедности на социальном дне. Он поддерживает положение, что если не позорно носить грубый плащ, то не более позорно носить и милетский пурпур; он решительно утверждает, что ...хвала не последняя знатным понравиться людям;341 однако все же рекомендует достоинство и скромность. Не нужно громко и без конца жаловаться, как нищий, который говорит: ...Сестра у меня без приданого; терпит Мать нужду, ни продать не могу я именья, ни жить в нем.342 В то время как Август подготавливал соглашение с парфянами, Гораций писал другое послание, восемнадцатое первой книги, и адресовал его другу, который, принятый в высокую клиентелу одного . богача, чувствовал себя там неловко и ощущал некоторый стыд, боясь быть паразитом. Гораций успокаивает эту неспокойную совесть, утверждая, что ...не станешь Вид ты шута принимать перед тем, кому другом назвался. Как несходна с содержанкой и видом различна матрона. Так отличается точно и друг от шута-паразита.343 Любивший свою свободу и ревнивый к своей независимости, Гораций отказывался сам от этого гостеприимства, но не без некоторой снисходительной иронии советовал своим друзьям и товарищам принимать его. Если недавно утвержденные законы в их совокупности при- общее возносили некоторое неудовольствие вельможам, то знать под управ- рождение лением Августа снова начала управлять Римом и империей, причем доверия осуществляла свою власть с большей легкостью, чем в другое время; у нее не было более ни риска, ни ответственности власти, а одни только ее привилегии. Средние классы также не имели поводов быть слишком недовольными. Благодаря покровительству вельмож и развитию земледелия, искусств и торговли его зажиточность увеличивалась. Он наконец получил то, чего долго домогался,— великие социальные законы, в которых хотел видеть начало новой эпохи, более счастливой, чем только что минувшая. Имперская администрация улучшилась; исчезли ужасные систематические грабежи эпохи Цезаря; управление провинциями было поручено богатым людям, которые, если не всегда были очень деятельны и очень умны, не имели нужды в грабеже своих подданных, для того чтобы засыпать золотом свою политическую клиентелу в Риме. Организация верховной власти в последние пять лет должна была также увеличить общественное довольство. Италия хотела наслаждаться выгодами монархии, т. е. продолжительностью и устойчивостью власти, не теряя привилегий республики, иначе говоря, юридического равноправия всех граждан, простоты церемониала, абсолютной свободы слова по отношению к могущественным лицам и безличности государства. Президентство двух лиц, избранных на пять лет, вместо принципата — одного на десять лет, имело две выгоды: оно заставляло надеяться, что правительство будет еще более сильным; два принцепса, если они согласны между собой, действительно должны были иметь более авторитета, чем один; кроме того, оно было ближе к республиканской традиции, так как продолжительность должности была меньше и принцип коллегиальности был сохранен. Все те, кто с самого начала восхищался новым режимом и находил его хорошим во всех отношениях, имели новое основание убедиться, что республиканская конституция была изменена только в некоторых, неважных пунктах. Если даже мир медленно должен был развязать бесчисленные оковы, которыми бедность во время гражданских войн связала несчастную нацию, то все, как в 27 г. до P. X., готовы были с надеждой смотреть на будущее. В массах возродились мистические мечты о всеобщей палингенезии, наивное ожидание нового века, который должен был быть началом более счастливой и чистой жизни; уже двадцать пять лет эти идеи клубились в душе нации, подобно туману, то сгущавшемуся, то разрежавшемуся, смотря по ходу событий, но никогда не рассеивавшемуся вполне. В государстве, охваченном неисцелимым пессимизмом, эта живительная волна доверия, столь мистическая и столь неопределенная, была благодетельной поддержкой; и этим объясняется, почему около конца 18 г. до P. X. Август или кто-нибудь из его друзей задали себе вопрос, не дблжно ли одобрить счастливое настроение общественного духа великой церемонией, которая в торжественной форме выразила бы неясную народную идею о новом веке, начале новой жизни, и связала ее в умах масс с великими моральными и социальными принципами, формулированными в законодательстве последних лет. Была очевидная необходимость в необычайной и торжественной церемонии, которая соединила бы в живописном синтезе все элементы народной веры в новый век и все социальные концепции управлявшей империей олигархии: этрусское учение о десяти столетиях; италийскую легенду о четырех веках мира; сивиллины оракулы, возвещавшие наступавшее царствование Аполлона; воспоминания об эклоге Вергилия, предсказывавшего скорое наступление золотого века; пифагорейское учение о возвращении душ на землю, согласно которому всякие 440 лет душа и тело снова соединяются друг с другом, так что мир возрождается в своих прежних формах; необходимость вернуться к историческим источникам национальной традиции, более живо восстановить религию, семью, учреждения и нравы древнего Римского государства. Но при помощи какой церемонии можно было выразить столько различных вещей? Изобретение новой церемонии страшило поколение, которое столько трудилось над восстановлением полуизгла- женной и забытой традиции и цеплялось теперь за нее из страха снова заблудиться. Поэтому стали искать в прошлом и нашли там очень древнюю церемонию. Учрежденные в самый год основания республики, в 509 г. до P. X., в честь подземных божеств, Дита и Прозерпины, с целью вымолить окончание ужасной чумы,344 ludi saeculares были повторяемы всякое столетие как торжественная гарантия общественной безопасности. Таких повторений было три через почти равные промежутки времени: в 346 г.,345 в 249 г.346 и в 149 или, по другим сведениям, в 146 г.347 Пятые столетние игры падали, следовательно, на 49 г., т. е. на начало междоусобной войны между Цезарем и Помпеем. Но тогда люди были более заняты тем, чтобы избежать преждевременного знакомства с царством Дита и Прозерпины, чем тем, чтобы приносить им жертвы; никто поэтому не думал справить в пятый раз столетние игры, почти совершенно забытые за долгим промежутком. Август решился возобновить эти игры, вероятно, по двум главным Август основаниям. Церемония была столь необычайной, что никто из жи- и ludi вущих не видал ее и никто не мог увидать ее вторично в жизни; saeculares поэтому она была чудесным средством, чтобы глубоко взволновать массы. Кроме того, в эту церемонию входила идея о веке, saeculum, понимаемом, правда, как деление времени на столетние периоды, но идея эта легко могла преобразиться в популярное представление о мистическом веке, так как никто более не помнил первоначального значения церемонии. Возобновляя ludi saeculares, Август надеялся не только исправить забывчивость гражданских войн и позаботиться об общественном здравии путем молитв, обращенных к адским богам, но и предполагал устроить под древним именем новую церемонию и сделать для традиции и легенд Лация то же, что Вергилий уже сделал в «Энеиде». Можно сказать, что ludi saeculares являются только фрагментом реализованной «Энеиды», поскольку их концепция сходна с концепцией Вергилия, так же как усилие сочетать латинскую традицию с обрядами и мифами космополитического, преимущественно греческого и этрусского, характера и ввести иностранные, главным образом эллинские, формы как средство для выражения чисто римской идеи с целью символизировать всеми ожидаемое смешение латинского и греческого миров. Пригото- С этой целью Август призвал на помощь Гая Атея Капитона,348 вления одинаково опытного в гражданском и религиозном праве. С целью к играм показать, что ludi saeculares обозначают мистическое начало нового века, Август впервые ввел в церемонию этрусское представление о веке как самой продолжительной человеческой жизни, считая его в сто десять лет; для оправдания этого новшества он опирался на некоторые греческие сивиллины оракулы,349 при помощи которых столько раз одерживали победу над отвращением римлян к всему чужеземному. Коллегия квиндецемвиров, членом которой был Август и которой было поручено сохранять сивиллины оракулы, занялась этим вопросом и без труда нашла оракул, данный, как говорили, Сивиллой в эпоху агитации Гракхов, когда аграрное движение начинало волновать Италию, около 126 г. до P. X. Этот оракул, до мельчайших подробностей описывавший столетние игры, приказывал праздновать их каждые сто десять лет. Атей Капитон и коллегия квиндецемвиров признали в оракуле закон празднования столетних игр; они утверждали, что в актах коллегии есть записи, указывавшие, что игры справлялись уже четыре раза, каждый раз с приблизительными промежутками в сто десять лет, идя в глубь веков от 126 г.;350 следовательно, новый стодесятилетний век был на исходе, и игры должны были быть совершены в первый год двойного принципата.351 Так как пятые столетние игры заканчивали период в 440 лет, то те, кто верил в изложенное Варроном учение о возрождении душ и тел, могли надеяться, что ludi saeculares действительно обозначают физическое возрождение древнего Рима и что поколения древней республики снова вернутся на землю, покинув свое местопребывание в Елисейских полях. Это должно было сильно побудить к повиновению закону de maritandis ordinibus! С другой стороны, церемония доставляла особенное удовлетворение тем, кого привлекал обрядовый символизм или кто слишком горячо верил в сивиллины оракулы, столь распространенные в десять предшествующих лет. Значение Атей и квиндецемвиры, в точном согласии с оракулами, решили, и детали что религиозные празднества должны состоять в жертвоприношениях, церемонии совершаемых в течение трех последовательных ночей; в первую дблжно было совершить жертвоприношение Мойрам (греческое имя для Парк), во вторую — Илифиям, богиням родов, в третью — Матери-земле, т. е. всем божествам, от которых зависит физическое существование, жизнь и смерть индивидуумов, плодородие расы, столь необходимое для государства, и плодородие земли, являющейся первым источником богатства и благосостояния. Как было яснее просить у богов века, избавленного от преступных разрушений, обильного людьми и счастливого вполне заслуженным изобилием? Жертвоприношения небесным богам должны были совершаться днем в следующем порядке: в первый день Юпитеру, во второй — Юконе, в последний — Диане и Аполлону, так чтобы праздник оканчивался торжественными почестями, возданными прекрасному греческому богу, культ которого Август старался распространять и который, по сивиллиным оракулам и эклоге Вергилия, должен был царствовать в новом веке, олицетворяя солнце и разум, свет и тепло, т. е. источники физической жизни и величия человеческой души. Гимн Аполлону и Диане, который должен был закончить празднества и подвести им итоги, поручено было написать величайшему поэту того времени Горацию. На празднества должны были быть приглашены все свободные люди — и граждане, и неграждане; в них должны были принять участие в качестве действующих лиц представители высших классов Рима, мужчины и женщины во главе с обоими принцепсами — Августом и Агриппой. 17 февраля352 сенат, мы не знаем по чьему предложению, поста- Органи- новил, что в этот самый год должны быть отпразднованы столетние зация игры; определил их издержки и условия для работ, которых требовали церемонии церемонии, игры и празднества, и поручил Августу, бывшему одним из председателей (magistri) коллегии квиндецемвиров,353 выработать порядок церемонии. Август представил коллегии квиндецемвиров программу, составленную Атеем Капитоном; он содействовал ее одобрению и поручил коллегии опубликовать несколько эдиктов или декретов по поводу всех необходимых для празднества распоряжений, так чтобы организация и руководство празднеством казались делом коллегии, а не Августа. Было решено, что празднество начнется в ночь на 31 мая жертвоприношением Мойрам и что оно будет продолжаться в изложенном нами порядке до 3 июня, связывая одну религиозную церемонию с другой непрерывным рядом народных увеселений. Во все области Италии, даже в самые отдаленные ее деревни, были посланы глашатаи для возвещения о великой церемонии, которую дблжно было отпраздновать в Риме и которую еще никто не видел и никогда более не увидит.354 Наиболее уважаемые лица из высших классов были выбраны для участия в церемонии; были организованы процессии и представления, и были обучены хоры. Во время этих приготовлений коллегия квиндецемвиров была призвана разрешить вопрос, дблжно ли в этой церемонии как предварительный обряд приказать народу сперва совершить suffimenta, или очищение дымом серы и асфальта; ей было также поручено обратиться к народу с воззванием сделать приношения съестными припасами (ячменем, пшеницей и бобами), которые дблжно было раздать затем всем присутствующим на празднике.355 Не нужно забывать, что ludi saeculares по происхождению были этрусской церемонией, в которой возносились к богам молитвы о прекращении чумы. В первый раз, следовательно, она справлялась в эпоху эпидемии; поэтому вероятно, что этрусская мудрость, считаясь с возможностью усиления заразы благодаря собранию толпы во время эпидемии, находила необходимым очищение каждого из зрителей при помощи тех средств, за которыми еще современная наука признает некоторую действенность. Приношение fruges, вероятно, было связано какой-либо религиозной идеей с suffimenta. Коллегия решила, что ее члены будут 28 мая356 принимать приносимые fruges перед храмом Юпитера Всеблагого Величайшего, перед храмом Юпитера Гремящего, что на Капитолии, в обширных портиках храма Аполлона на Палатине и храма Дианы на Авентине и что в тех же местах, . за исключением храма Дианы, они будут раздавать народу серу и асфальт, дымом которых каждый должен был очистить себя, свой дом и свою фамилию, прежде чем принять участие в празднестве.357 Последние Пока праздник приготовлялся, о нем говорили по всей Италии приготов- и скоро, забывая обо всех других заботах, повсюду жили в ожидании ления этого единственного торжества; оно занимало всех, начиная с Августа, Агриппы и консулов, желавших его успеха, до мелких собственников отдаленных городов, предполагавших совершить при этом единственном случае большое путешествие в столицу; от римской аристократии, долженствовавшей фигурировать в празднике в лице своих наиболее уважаемых представителей, своих наиболее красивых и целомудренных женщин, своих подававших большие надежды юношей, вплоть до Горация, который, со своей обычной мизантропией и неудовольствием, вовсе не доверяя искренности праздника и его организаторов, не мог, однако, отказаться от удовольствия составить изящную поэму, которой враждебная публика была обязана оказать на этот раз хороший прием. Но в какой мере массы были способны понять и определить основную идею празднества, т. е. необходимость возродить Рим, не ожидая от богов сказочного золотого века, путем простой, суровой и плодородной семейной жизни и строгих добродетелей, соблюдение которых предписывали утверж- денные в прошлом году законы? Однако 1 июня приближалось; огромные толпы стекались в Рим. Но явилось и затруднение. Lex de maritandis ordinibus запрещал участие в публичных зрелищах холостым. Поэтому нужно было исключить очень многих, в том числе самого Горация, поэта, написавшего официальный гимн великой церемонии. 23 мая, уступая многочисленным просьбам, сенат приостановил на эти празднества действие закона de maritandis ordinibus и приказал, чтобы commentarium игр был написан на мраморной и на бронзовой колоннах.' Два дня спустя квиндецемвиры объявили, что ввиду значительного количества лиц раздача suf- fimentorum будет производиться не один, а три дня: 26, 27 и 28 мая.358 После очищения свободных граждан в последнюю ночь мая на- Начало чались церемонии. На Марсовом поле, на берегу Тибра, в назначен- церемонии ном оракулом месте, где Тибр всего уже и глубже,359 т. е. возле современного моста Виктора-Эммануила, воздвигли три жертвенника, а рядом театральные подмостки, но без скамей для зрителей, которые должны были стоять, чтобы церемония имела отпечаток мужественной и древней торжественности той эпохи, коща не знали ни удобных сидений, ни тента для защиты от солнца.360 Итак, около полуночи народ теснился в Таренте (Tarentum). Мрак освещался только звездами и жертвенниками, курившимися на берегу Тибра. В этом отблеске появился Август в сопровождении всей коллегии квиндецемвиров;s он заклал achivo ritu — на греческий лад361— девять овец и девять коз на трех алтарях.362 В глубоком молчании ночи от имени всех граждан и всех свободных людей, как присутствовавших, так и не бывших налицо, он обратился к богиням, прядущим своими перстами тонкую нить жизни, с точной и сухой молитвой, подобной контракту, архаическую сухость и коммерческую точность которой невозможно было бы передать в переводе. Я привожу ее здесь в том виде, как она восстановлена исследователями на основании сохранившихся отрывков: „Моегае, uti vobis in illeis libreis scriptum est, quarum rerum ergo, quodque melius siet p. R. Quiritibus, vobis VIII agnis feminis et VIII capris feminis sacrum fiat; vos quaeso praecorque uti imperium majestamque p. R. Quiritium duelli domique auxitis utique semper nomen Latinum tuaeamini... incolumitatem sempiternam victoriam valetu- dinem populo romano Quiritibus tribuatis faveatisque populo romano Quiritium legionibus que populi R. Quiritium remque p. populi Romani Quiritium salvam servctis... uti sitis volentes propitiae p. R. Quiritibus quindecemvirum collegio mihi domo familiae et uti hujus... sacrificii acceptrices sitis VIII agnarum feminarum et VIII caprarum feminarum propria rum; harum rerum ergo macte hac agna femina immolanda estate fitote volentes propitiae p. R. Quiritibus qumdecemvirorum collegio mihi domo familiae**.363 Слово mihi значило здесь не Августа, фамилию и дом Августа, но всякого гражданина и свободного человека, так как Август только читал формулу молитвы, которая в этот момент должна была быть на устах всех присутствующих и всей Италии и которая вполне ясно без околичностей предлагала божеству этот контракт: с одной стороны — девять овечек и девять коз, предложенных богиням, а с другой — счастье государства и частных лиц, данное богинями в обмен на жертвоприношение. Было бы невозможно представить себе молитву более архаическую по языку и формулировке. В церемонии, на которую были приглашены все свободные люди, вопрос шел только о римском народе квиритах. По совершении жертвоприношения были зажжены факелы и огромные костры, чтобы осветить сцену, на которой были представлены различные театральные представления;364 зрители все время были на ногах, а матроны в числе ста десяти, чтобы представить года века, предлагали Диане и Юноне селлистерний, или священное пиршество. Церемония На следующий день торжество происходило на Капитолии: оба 1 и 2 июня коллеги, Август и Агриппа, принесли каждый по быку в жертву Юпитеру Всеблагому Величайшему, повторяя ту же монотонную молитву, с которой в предшествующую ночь Август уже обращался к Мойрам;365 потом в деревянном театре, построенном на Марсовом поле возле Тибра и снабженном на этот раз необходимыми сиденьями, представили латинские игры, в то время как на сцене, построенной в Таренте, продолжались представления, начатые ночью.366 В этот день новый селлистерний был предложен матерями семейств;367 по этому поводу квиндецемвиры приостановили частный траур женщин. Ночью во мраке Тарента на берегу Тибра было совершено новое жертвоприношение Илифиям, богиням плодородия, при ко- тором не проливалась кровь, а были принесены в жертву двадцать семь пирогов, три раза по три разного сорта, причем это приношение сопровождалось тою же молитвой, в которой было изменено только имя богинь.368 День 2 июня был посвящен большому жертвоприношению Юноне на Капитолии; главную действующую роль играли в нем матроны с целью символизировать религиозную функцию женщины в государстве и в семье, женщины, которая не должна заниматься государственными делами, но которая с пользой может присоединять свои молитвы к молитвам мужчин, чтобы вымолить покровительство богов. Сто десять матерей семейств, тоже по числу годов века, избранных квиндецемвирами из наиболее благородных и уважаемых женщин Рима, получили приказания находиться на Капитолии для жертвоприношения; и, когда Агриппа и Август заклали каждый по корове369 и Август повторил Юноне то, что он уже говорил Мойрам, Юпитеру и Илифиям, все матроны опустились на колени и genibus nixae прочитали длинную молитву, малоотличную от предыдущей, в которой просили Юнону покровительствовать республике и семье и давать всегда римлянам победу и силу. Затем были совершены новые игры во всех кварталах Рима.370 Ночью в Таренте последовало третье ночное жертвоприношение Матери-земле с пятым повторением все той же молитвы, также сопровождавшееся селлистерием/ Наконец, 3 июня было совершено последнее торжество, бывшее и наиболее важным: приношение принесенных Илифиям двадцати семи пирогов, уже в честь Аполлона в его храме на Палатине.371 Когда жертвоприношение было совершено, когда Август прочитал в шестой раз свою монотонную молитву и пришла к концу вся малоразнообразная серия церемоний, продолжавшаяся три дня, тогда, наконец, ода Горация, запетая двадцатью семью юношами и двадцатью семью девушками, полетела, парт, подобно жаворонку, на своих энергичных строфах и расширяя свою мелодию, в неизмеримое небо Рима, еще не слыхавшее посреди семи холмов человеческих уст, обращавшихся к богам со столь приятными, столь нежными и столь гармоничными мольбами. Была огромная разница между протокольными молитвами, читанными Августом и ста десятью матронами в стиле, столь отягощенном относительными местоимениями и длинными герундивами, и этими крылатыми, легкими и энергичными строфами, летевшими по воздуху подобно легким птицам. Это стихотворение подводило итог сложным значениям долгой Carmen церемонии; в нем находится мифологическая смесь астрономических saeculare и моральных символов, воспоминание о новых социальных законах, прославление великих римских традиций, стремление к миру, могуществу, славе, благоденствию и добродетели, являющимся условием всех благ, желаемых человеком. В двух вступительных строфах юноши и девушки призывают Аполлона и Диану: Феб и Диана, владычица дева лесная. Светлых небес украшенье. Вы, целой вселенной Чтимые! — дайте, о чем мы вас молим, взывая В день сей священный. В книгах Сивиллиных, должному нас научивших, Сказано: мальчикам чистым да избранным девам Ныне бессмертных, семь наших холмов облюбивших, Славим напевом. Потом юноши обращаются к Аполлону, богу света и солнца, и поют строфу, которую ни один римлянин даже через двадцать сто* летий не может читать без волнения: Солнце кормилец! ты день с колесницей горючей Кажешь и прячешь, о, пусть, возрождаясь незримо, Вечное, ты ничего не увидишь могучей Города Рима. Молодые девушки продолжают песнь, отождествляя с Дианой Илифию и Луцину, богинь родов: О Илнфия, родов безувечных причина. Кротко храни матерей, как всегда охраняла. Будет ли имя твое на молитве Луцина, Иль Генитала. Пение вновь переходит к юношам, призывающим милости богини на утвержденные в предыдущем году законы: Вырасти отроков, благослови совещанье Наших отцов, что судьбу обеспечило женам, В новом обильном потомстве пошли оправданье Новым законам. Таким образом можно будет, говорят молодые девушки, каждые сто десять лет в течение трех дней и ночей справлять столетние игры: Каждые сто десять лет неизменной чредою Пусть к нам веселые игры и песни приходят; Светлых три дня пусть нам столько ж ночей за собою Сладких приводят. И, чередуя свои песни, юноши и девушки воспевают затем Парк, богинь судьбы, Землю, мать плодородия и благосостояния, потом снова Аполлона, бога здоровья, который, кроткий и умиротворенный, сложил свое оружие, и Диану, на этот раз под видом прибывающей луны: Вы же, правдиво поющие Парки, внемлите — Рок оправдал приговор ваш незыблемой волей, Все, что для нас совершилось, в грядущем продлите Счастливой долей. Пусть, умножая плоды и стада, возлагает Почва на кудри Цереры венок колосистый. Ветер Зевеса пусть новым полям навевает Дождик росистый. О, Аполлон, опуская и стрелы и очи. Кроток и милостив, мальчиков внемли моленьям. Внемли, Луна, властелинка двурогая ночи. Дев песноспеньям. После этого призывания по отдельности солнца, плодородия, судьбы, благополучия и луны юноши и девушки, продолжая, вероятно, чередоваться в пении, обращались вместе ко всем олимпийским божествам с целью вознести к ним в великолепных строфах все желания Рима и Италии, подводившие итоги всем жалобам, всем сожалениям, всем стремлениям, всем надеждам и всем мечтам, волновавшим душу нации в момент этого первого возврата к жизни после огромной катастрофы: Если вы создали Рим и велели вы сами Прочное выбрать владенье в земле итальянской, Край свой родной заменяй иными местами, Горсти троянской. Той, средь которой прошедши горящую Трою, Родины гибель увидя, Эней непорочный Путь проложил, заменяя утраты судьбою Более прочной; . Боги! возвысьте в понятливой юности нравы! Боги! вы старость святой тишиной окружите! Р о мулу внукам потомства, богатства и славы Громкой пошлите! Кто ублажает вас, белых быков закалая, Славный праправнук Анхиза и светлой Киприды Миром да правит на гибель врагам, но прощая Падшим обиды. Море и суша в деснице его. Уж мидийцы Видят готовую кару в албанской секире. Скифы надменные ждут приговоров, индийцы Молят о мире. С древней Стыдливостью, с Миром и Честью дерзает Доблесть забытая вновь появляться меж нами, Снова Довольство отрадное всем рассыпает Рог свой с дарами. О прорицатель! украшенный луком блестящим, Феб Аполлон! девяти драгоценный Каменам, Чье благородное знанье целебно болящим. Слабнущим членам. . Если ты видишь с любовью алтарь Палатинский, Римскую жизнь и красу итальянского края, , Дай, чтобы счастье неслось над землею латинской, . Век возрастая. После вышеизложенной молитвы хор оканчивает и последнее воззвание тех, кто готовится удалиться, воззвание души, проникнутой благочестием: Ты же, царишь ли на Алгиде, иль Авентине, Видишь, Диана, пятнадцать мужей пред тобою — Ты их услышь. И взывающих мальчиков ныне Тронься мольбою. С полною верою в то, что понравилась небу Песня моя, возвращаюсь домой умиленный, В хоре священном хвалу и Диане и Фебу Петь наученный.372 Такова была прекрасная поэма, удивительный гимн жизни в ее Значение многообразных формах, солнцу, плодородию, изобилию, добродетели, столетнего могуществу; и все это было чудесно изложено в мифологическом гимна греческом стиле. Композиция ее была, действительно, даже слишком хороша. Сравнение этой великолепной поэмы с сухими формулами, прочитанными Августом, прекрасно иллюстрирует беспокойство, недовольство и противоречия, царствовавшие в эту эпоху. С одной стороны, мы имеем старую политическую религию, мумифицированную в своем варварском материализме и своем вековом ритуале; с другой — попытки оживить эту религию путем обращения к греческому искусству, мифологии и философии, т. е. путем обращения к чисто рассудочным представлениям, не базировавшимся ни на каком религиозном возрождении. Carmen saeculare был прекрасным произведением искусства, так же как и построенный Августом храм Аполлона, между колонн которого пели этот гимн; но это был превосходный образчик человеческой лирической поэзии, а не горячая религиозная песнь; он мог быть составлен великим артистом, рассматривавшим божества как чисто интеллектуальные символы, созданные для артистического олицетворения известных абстракций. Без сомнения, грубый крестьянин и невежественный плебей могли еще верить, что они получат от Парк и Аполлона желаемое ими, если будут повторять формулы, произнесенные самим Августом; но как можно было воспользоваться этой старой религией с целью управления империей теперь, когда аристократия не умела более пользоваться ею для дисциплинирования массы? Каким образом прекрасные стихи Горация могли укрепить осознание обязанностей в развращенной и легкомысленной аристократии, если она повторяла эти стихи только потому, что они были благозвучны? Столетние игры ясно доказывали, что попытки оживить с помощью эллинизма старую римскую религию приносили скорее затруднение, чем обновление. Хор из двадцати семи юношей и двадцати семи молодых девушек тщетно собирался на Капитолии, чтобы петь там новую поэму;373 народ тщетно наслаждался в эти дни кроме обычных игр зрелищем бега квадриг;1 квиндецемвиры, стараясь угодить всем, тщетно прибавляли семь дней ludorum honorariorum к трем дням ludorum solemnium, приказывая только, чтобы был один день отдыха, 3 июня;374 твердая надежда, которую певцы гимна Горация уносили, как утверждали, с собой по домам, была лишь прекрасным поэтическим преувеличением. Беспорядки В то время как Италия восхищалась в Риме этими обрядами, в церемониями и гимнами, европейские провинции империи готовились провинциях путем обширного восстания комментировать столетние игры и их carmen. Долгий беспорядок последнего столетия до такой степени извратил во всей империи естественный ход причин и следствий, что самый мир возжег тотчас очаг войны в Альпах и в европейских провинциях. Если для Италии и для богатых провинций Востока мир действительно был несказанным благодеянием, то подвластные Риму грубые племена в Альпах, в Испании и в Паннонии не могли быть довольны подарками, принесенными им миром, т. е. более частыми и более строгими наборами вспомогательных войск, бблыпей строгостью проконсулов и пропреторов, а в особенности новыми налогами, введенными Августом и взимавшимися со всей строгостью его прокураторами для реорганизации плохих финансов республики. Эти области, уже давно привыкшие воздавать римской власти чисто формальное почтение, уже давно были охвачены мятежным духом; таково же было положение дел в Галлии, ще произведенный Августом ценз и новые введенные им налоги в течение десяти лет наполовину разрушили умиротворение страны, которая вновь впала в бывшие некогда раздоры и волнения.375 Ликин, известный вольноотпущенник Августа, которому поручено было надзирать за взиманием налогов, олицетворял в глазах галлов это неожиданное и столь тягостное изменение римской политики. Для исполнения своей должности Ликин объехал Галлию, знакомясь с землевладельцами, купцами, ремесленниками и стараясь узнать богатства всех классов; он, может быть, первый из римлян видел появление тут и там в холодной, туманной и варварской Галлии признаков чудесных богатств, которые скоро можно было сделать источником дохода. Он первый предвидел будущее благополучие и величие этой страны,376 но он воспользовался этим с целью доказать Августу, что сделался мастером в искусстве вытягивать деньги из подданных. Ни в одной части империи не было у Августа правителя, квестора, легата или прокуратора, выказывавшего такую же ревность, как Ликин в Галлии, в пополнении казначейства республики, но никто не вносил в это так мало совести. За ним во всех галльских областях следовали чиновники, которым было поручено производить ценз; он толковал учреждения Августа со своей точки зрения, выдвигаясь на первый план более, чем было прилично вольноотпущеннику принцепса, бывшему в Галлии только частным помощником легата. Он, наконец, запугал последнего и не пренебрегал случаем пополнить и его кассу вместе с кассой государства. Он знал, что в Риме ввиду финансовых затруднений не станут слишком разбирать примененные средства, если результаты окажутся блестящими. В Галлии тем временем образовалась антиримская партия, и это Положение было большой опасностью, к которой присоединилась новая или, в Галлии стороны, мы имеем старую политическую религию, мумифицированную в своем варварском материализме и своем вековом ритуале; с другой — попытки оживить эту религию путем обращения к греческому искусству, мифологии и философии, т. е. путем обращения к чисто рассудочным представлениям, не базировавшимся ни на каком религиозном возрождении. Carmen saeculare был прекрасным произведением искусства, так же как и построенный Августом храм Аполлона, между колонн которого пели этот гимн; но это был превосходный образчик человеческой лирической поэзии, а не горячая религиозная песнь; он мог быть составлен великим артистом, рассматривавшим божества как чисто интеллектуальные символы, созданные для артистического олицетворения известных абстракций. Без сомнения, грубый крестьянин и невежественный плебей могли еще верить, что они получат от Парк и Аполлона желаемое ими, если будут повторять формулы, произнесенные самим Августом; но как можно было воспользоваться этой старой религией с целью управления империей теперь, когда аристократия не умела более пользоваться ею для дисциплинирования массы? Хаким образом прекрасные стихи Горация могли укрепить осознание обязанностей в развращенной и легкомысленной аристократии, если она повторяла эти стихи только потому, что они были благозвучны? Столетние игры ясно доказывали, что попытки оживить с помощью эллинизма старую римскую религию приносили скорее затруднение, чем обновление. Хор из двадцати семи юношей и двадцати семи молодых девушек тщетно собирался на Капитолии, чтобы петь там новую поэму;377 народ тщетно наслаждался в эти дни кроме обычных игр зрелищем бега квадриг;1 квиядецемвиры, стараясь угодить всем, тщетно прибавляли семь дней ludorum honorariorum к трем дням ludomm solemnium, приказывая только, чтобы был один день отдыха, 3 июня;3 твердая надежда, которую певцы гимна Горация уносили, как утверждали, с собой по домам, была лишь прекрасным поэтическим преувеличением. Беспорядки В то время как Италия восхищалась в Риме этими обрядами, в церемониями и гимнами, европейские провинции империи готовились провинциях путем обширного восстания комментировать столетние игры и их carmen. Долгий беспорядок последнего столетия до такой степени извратил во всей империи естественный ход причин и следствий, что самый мир возжег тотчас очаг войны в Альпах и в европейских провинциях. Если для Италии и для богатых провинций Востока мир действительно был несказанным благодеянием, то подвластные Риму грубые племена в Альпах, в Испании и в Паннонии не могли быть довольны подарками, принесенными им миром, т. е. более частыми и более строгими наборами вспомогательных войск, ббльшей строгостью проконсулов и пропреторов, а в особенности новыми налогами, введенными Августом и взимавшимися со всей строгостью его прокураторами для реорганизации плохих финансов республики. Эти области, уже давно привыкшие воздавать римской власти чисто формальное почтение, уже давно были охвачены мятежным духом; таково же было положение дел в Галлии, где произведенный Августом ценз и новые введенные им налоги в течение десяти лет наполовину разрушили умиротворение страны, которая вновь впала в бывшие некогда раздоры и волнения.378 Ликин, известный вольноотпущенник Августа, которому поручено было надзирать за взиманием налогов, олицетворял в глазах галлов это неожиданное и столь тягостное изменение римской политики. Для исполнения своей должности Ликин объехал Галлию, знакомясь с землевладельцами, купцами, ремесленниками и стараясь узнать богатства всех классов; он, может быть, первый из римлян видел появление тут и там в холодной, туманной и варварской Галлии признаков чудесных богатств, которые скоро можно было сделать источником дохода. Он первый предвидел будущее благополучие и величие этой страны,2 но он воспользовался этим с целью доказать Августу, что сделался мастером в искусстве вытягивать деньги из подданных. Ни в одной части империи не было у Августа правителя, квестора, легата или прокуратора, выказывавшего такую же ревность, как Ликин в Галлии, в пополнении казначейства республики, но никто не вносил в это так мало совести. За ним во всех галльских областях следовали чиновники, которым было поручено производить ценз; он толковал учреждения Августа со своей точки зрения, выдвигаясь на первый план более, чем было прилично вольноотпущеннику принцепса, бывшему в Галлии только частным помощником легата. Он, наконец, запугал последнего и не пренебрегал случаем пополнить и его кассу вместе с кассой государства. Он знал, что в Риме ввиду финансовых затруднений не станут слишком разбирать примененные средства, если результаты окажутся блестящими. В Галлии тем временем образовалась антиримская партия, и это Положение было большой опасностью, к которой присоединилась новая или, в Галлии скорее, вновь появившаяся опасность — опасность германская. Своей победой над Ариовнстом Цезарь отбросил германцев из Галлии и крепко запер за ними ворота новой римской провинции; но со времени поражения царя свевов протекло сорок лет; авторитет Рима во время гражданских войн уменьшился; за Рейном выросли новые поколения, которые не видали в Галлии Цезаря и его армии и которые начали снова мечтать о прекрасных плодородных землях, так долго желанных, и обширном поле эмиграции, завоевания и добычи, к которому до римского вторжения германцы имели такой свободный доступ и которое охранялось только пятью легионами. Агриппа первый, кажется, заметил, что Риму нужно держаться настороже, чтобы воспрепятствовать части галльской знати соединиться с германцами и не дать последним снова мысли о завоевании Галлии. Он задумал во время своего последнего пребывания в Галлии две важные политические меры с целью уравновесить недостаток военной римской силы в Галлии. Прежде всего он постарался успокоить недовольство галлов по поводу увеличения налогов, а потом воспрепятствовать мирными средствами вторжению в Галлию. Он позволил большому числу убиев, живших на германском берегу Рейна, перейти реку и поселиться по сю сторону на необработанных землях.379 Он надеялся таким образом приобрести дружбу соседних с рекой племен и превратить в трудолюбивых подданных тех, кого в противном случае ему пришлось бы рано или поздно уничтожить, как диких животных. Агриппа своим административным гением понимал, что Рим уже недостаточно силен для того, чтобы Галлия позволила безропотно обременять себя налогами, и что нужно в глазах самих галлов оправдать тяжелые подати, которыми их разоряли, оказав им кое-какие услуги и делая в Галлии то, что Август начал делать в Азии, т. е. постарался примирить давнюю противоположность интересов, разделявшую разные части нации. Местные аристократии, разделенные ожесточенной враждой предшествующих столетий, были объединены в мире общим желанием подражать греко-латинской цивилизации и извлечь выгоду из нового порядка вещей. Города начали приобретать значение; торговля развивалась, не только с Германией и Италией, но и внутри страны; количество ремесленников и торговцев увеличивалось и приобретало важное значение в каждом племени: они, как в Азии, нуждались в мире, порядке и безопасности не только у себя, но и за границами того маленького государства, к которому они принадлежали. В Галлии, как и в Азии, этот мир мог обеспечить только Рим. Агриппа понял, что сперва нужно провести в стране дороги; и в эти годы он начертал и стал приводить в исполнение галльский quadrivium, четыре дороги, которые из Лиона шли: одна на север к Океану, вероятно, приводя к селению, откуда садились на корабли, отходившие в Британию; другая шла на юг до Массалии, третья на восток к Рейну, четвертая на запад через Аквитанию, до области сантонов (совр. Saintonge);1 он воспользовался при этом уже существовавшими галльскими дорогами, расширив и улучшив их. Таким образом, деньги, которые Ликин собирал с Галлии, отчасти были истрачены в самой стране и к пользе для ее обитателей. Но Агриппа был принужден прервать свою великую задачу, волнения чтобы отправиться в Рим работать вместе с Августом над социаль- в северных ными законами и праздновать столетние игры; и гроза, собиравшаяся провинциях на северной границе, разразилась в начале 16 г. Около этого времени бессы во Фракии возмутились против поставленного им римлянами царя Реметалка; в Македонию вторглись денфелеты, скордиски и, как кажется, сарматы; паннонцы, увлекая к мятежу бывший под протекторатом Рима Норик, восстали и напали на Истрию; в Альпах взялись за оружие веннонеты и камунны.380 Первые жили в Валтелине (Valtellina), может быть, также в части долины Эча и в верхней долине Инна;381 последние — в долине, сохранившей их имя Валь Камоника (Val Camonica). К началу 16 г. шум оружия отовсюду, таким образом, доносился до Рима, где Август находился в очень затруднительном положении, борясь с первыми результатами своих социальных законов. Дерево, посаженное с таким трудом, приносило совсем особые плоды. Теперь было совершенно ясно, что очищение сената, потребованное знатью в качестве средства общего спасения, не имело другого результата, кроме того, что заседания сената сделались еще более пустыми, чем раньше, и доказало таким образом всему народу гражданскую леность той аристократии, которая требовала для себя одной привилегии управлять государством.382 Исключенные из сената ободрились, все более и более они стали тесниться вокруг Августа, стараясь поколебать его цензорскую суровость, постоянно выдвигая следующий неопровержимый аргумент: к чему подвергать позорному изгнанию из сената стольких скромных сенаторов, тогда как оставшиеся там важные лица, члены высшей знати, нисколько не лучше? И таким образом мало-помалу исключенные сенаторы один за другим вернулись в сенат.383 Законы о браке и прелюбодеянии привели к еще большим Следствия затруднениям. Август поспешил усыновить двух сыновей Агриппы социальных и Юлии, Гая и Луция (первому было три года, а последнему — законов всего несколько месяцев), чтобы дать пример подчинения нормам закона de maritandis ordinibus и быть в состоянии сказать, что и он, как предписывал закон всякому доброму гражданину, воспитал для республики троих детей: Юлию и двух ее сыновей.5 У Агриппы была одна дочь от Помпонии, которую он выдал замуж за Тиберия, и он был еще достаточно крепок для того, чтобы надеяться иметь от Юлии двух других детей. Усыновляя двух младенцев, Август не рисковал встретить обвинение в искажении духа закона и стремлении избежать забот и обязанностей долгого воспитания. Как всегда, Август сумел ловко разрешить касающееся его затруднение, затруднение, причиной которого было бесплодие Ливии; никто другой не мог так легко, как он, повиноваться новым законам. Кроме того, первые публичные процессы о прелюбодеянии показали, что шпионство и доносы, введенные между богами Ларами для надзора за чистотой домашнего очага, очищают дома, но зато выбрасывают на улицу всю накопившуюся в семьях грязь, рискуя запачкать прохожих. Публика сбегалась на процессы о прелюбодеянии, как на скандальное развлечение, с целью увидать, как обе стороны осыпают друг друга грязными обидами, позорными обвинениями и скандальными разоблачениями.384 Публика находила столько удовольствия в рассматривании чужих дел, что с любопытством обращала взоры на самого Августа и Т ерснцию. Все хотели знать, подаст ли сам автор закона пример к его соблюдению.1 Наконец, если можно было спрашивать себя, действительно ли эти законы возродят Рим, то во всяком случае было несомненно, что они увеличат число судебных процессов. Это было опасным теперь, когда старый Lex Cincia более не соблюдался, и много сенаторов, всадников и плебеев смотрели на судебные дела как на средство к жизни. Процессы умножаются, увеличиваются, бесконечно затягиваются, когда адвокаты могут извлекать из них для себя выгоды. По всем этим причинам Август хотел напомнить всем о Lex Cincia, запрещавшем брать деньги за юридические услуги, заставив сенат специальным постановлением вновь подтвердить распоряжения, касающиеся вознаграждения за процессы. Сенат постановил также налагать штраф на сенаторов, пропускающих заседания без достаточных причин.385 Вторжение С некоторого времени Август задумал прибегнуть к своему обыч- германцен ному средству в затруднительные моменты — снова исчезнуть из в Галлию Рима, где для него не менее опасно было заставлять соблюдать свои законы, чем оставить их действовать без надзора, ввиду того, что те, кто не соблюдал их, оставались безнаказанными.386 Столь многочисленные восстания, разразившиеся в провинциях, были достаточным предлогом для отъезда, но скоро пришли еще более важные новости, окончательно решившие отъезд в положительном смысле: германцы пытались открыть себе путь в Галлию, закрытый для них Цезарем. После отъезда Агриппы правителем Германии остался Марк Лоллий, пользовавшийся полным доверием Августа и заслуживавший его своими достоинствами. После присоединения Галатии Лоллий был первым ее правителем и был консулом 21 год. Это был человек умный и энергичный, но очень жадный; он пользовался дружбой с Августом с целью очень ловко и не компрометируя себя собрать громадное состояние и в данный момент в согласии с Ликином притеснял галлов, наполняя одновременно и свою кассу, и кассу государства. Поэтому он не мог пользоваться расположением галлов. На этом основании, а также вследствие внезапности нападения и, наконец, может быть, какой-нибудь допущенной ошибки Лоллий не сумел отбросить нападавших за Рейн; он был разбит в нескольких стычках, потерял орла пятого легиона и в страхе послал просить помощи у Августа. Сын Цезаря должен был тотчас же двинуться на помощь, чтобы уничтожить возрождавшуюся германскую опасность и обуздать мятежных галлов.387 Эти известия должны были на время отвлечь в Италии и Риме общее внимание от внутренних дел и скандальных процессов о прелюбодеяниях. Казалось, что новый Верценгеториг готов появиться в Галлии в тот момент, когда половине европейских провинций угрожала война. С другой стороны, Август, все еще озаренный блеском славного соглашения, заключенного с парфянами, должен был спрашивать себя, как отразится этот европейский кризис на Востоке, где равновесие поддерживалось только чудом. Что ему делать, если Фраат воспользуется удобным случаем и затруднительным положением Августа, чтобы вновь захватить Армению? Боги, казалось, давали самыми фактами иронический ответ на поэтические мольбы столетнего гимна. По счастью, рядом с Августом стоял Агриппа, и оба принцепса могли быстро принять необходимые меры. Признали, что в столь опасный момент сыну Цезаря необходимо отправиться в Галлию, где одно его имя произведет большое впечатление на ход военных действий и будет стоить нескольких легионов. Агриппа, напротив, должен был отправиться на Восток, чтобы поддержать там порядок своим присутствием, а если этого будет недостаточно, то и вооруженной силой, пока Август будет восстанавливать порядок в Европе. Рим и Италия были поручены Статилию Тавру, получившему от сената по древнему обычаю титул preafectus urbi.388 Публий Силий, правитель Иллирии, уже выступил против паннонцев и жителей Норика, чтобы отразить их из Истрии; после освобождения этой провинции он должен был обратиться в долину По и отправиться сражаться с восставшими альпийскими народами.389 Эти распоряжения получили полное одобрение сената. Агриппа отправился на Восток вместе с Юлией,390 несмотря на возобновленное Августом древнее запрещение. Быть может, казалось неблагоразумным после утверждения закона de adulteriis оставлять ее в Риме вдали от мужа и отца, в полной свободе принимать ухаживания и выслушивать глупые комплименты пустого и изящного Семпрония Гракха. Возможно также, что Агриппа торопился пополнить пустоту, произведенную в его семействе усыновлениями Августа. Август, со своей стороны, освятив храм бога Квирина,' взял с собой Тиберия, который в тот год был претором (сенат позволил исполнять его функции его брату Друзу), с целью иметь с собой молодого человека, в уме и благоразумии которого он был вполне уверен.391 Но когда он прибыл в Галлию, имя Цезаря уже отбросило германцев за Рейн. Август нашел Галлию очищенной от завоевателей и борющейся с одним Ликином, который, впрочем, был страшнее всякого завоевателя. Frag, Hist, Rom. (Peter), 254; Augustus, IV, 5. 1 Dio, LHI, 22. Mon. Алс. (lat.), IV, 19—20; С. I. L., XI, 365. 4 Gardthausen. Augustus und seine Zeit. Bd I, 995. 1 Дион (L1II, 26) передает нам, что в 25 г. Тиберий и Марцелл были на войне в Испании вместе с Августом. Мне казалось поэтому законным предположить, что они уехали вместе с ним. имея от роду тридцать три года, так как родился в 46 г. до P. X., а умер восьмидесяти лет (Тае. Ann., VI, 10). Л. Домиций Агенобарб, умерший во 2 г. христианской эры (Тае. Ann., IV, 44), был консулом в 16 г. до P. X.; если бы он был консулом в законном (по выражению Цицерона) возрасте, т. е. имея 43 года от роду, то он умер бы восьмидесяти четырех лет, и Тацит отметил бы, как сделал это для Пизона, такую редкую старость. Его молчание доказывает нам, что Домиций не был очень стар: если предположить, что ему тогда было семьдесят лет, то он был консулом в тридцать лет. К. Азиний Галл, сын знаменитого писателя, родившийся в 41 г. до P. X. (Servius, ad Virg. Eel., IV, 11), был консулом в 8 г. до P. X., т. е. в тридцать три года. П. Квинтилий Вар был консулом в 13 г. до P. X. Двадцать лет спустя, в 7 г. христианской эры, он был послан правителем в Германию. Невероятно, чтобы подобный пост был доверен очень старому человеку; более вероятно, что ему было тогда около пятидесяти лет; следовательно, во время консульства ему также было около тридцати лет. Если бы мы знали даты рождения консулов, мы, без сомнения, могли бы умножить подобные примеры. Вещь, впрочем, естественная: даже если бы Август не хотел этого, он бьш бы принужден действовать таким образом: поскольку он желал восстановить аристократический принцип, было необходимо дать доступ молодым людям,— до такой степени была разрежена аристократия. См.: Suelon. Aug., 28. 1 Bouche-Leclercq. Histoire des Lagides. Paris, 1904, II, 306. 2 Sueton. Aug., 73. г Hirtius. B.G., VIII, 49: nulla onera iniungendo. 4 О частом употреблении имени Юлия в Галлии в эту эпоху см.: Anatole de Barthelemy. Les Ubert& gauloises sous la domination romaine в Revue des questions historiques, 1872, 372. 1 Тот факт, что Диодор (V, 27) говорит: ката yow TT|V TaXaxiav fipyupoi; то crOvoXov ooSe yiyvcrat,— в то время как Страбон (IV, II, 2), напротив, передает, что они были у рутенов и габалов, доказывает, что серебряные рудники были открыты после завоевания. Описание Галлии, передаваемое Диодором, очевидно, извлечено из более древних документов, описывавших Галлию в эпоху ее независимости. У Desjardins (I, 423 сл.) находятся доказательства, что римляне эксплуатировали и многие другие рудники, но так как Страбон не говорит о них, то трудно утверждать, что эта эксплуатация началась уже в это время. 5 Sue ton. Aug., 40. 5 Dio, LIII, 24.— Ненависть знатных к Руфу переполняет всю XCI главу II книги Веллея. Одной этой ненавистью политического происхождения можно объяснить оппозицию высших классов Руфу. До своего заговора против Августа, бывшего ответом на испытанную несправедливость — если только это обвинение верно,— Руф не совершил никакого преступного деяния. Сам Веллей, столь враждебный ему, не может привести никакого факта, оправдывающего отвращение, которое знать имела к нему. Его ревность в тушении пожаров, даже если она была не совсем бескорыстной, была от этого не менее похвальной, и только политическая ненависть могла упрекать за нее. Руф сделал для пожаров то же, что Агриппа сделал для водопроводов. Дион (LI1I, 24), впрочем, хвалит его, говоря: аАла те jtoXX.it каХЗх, яра^ои;. 3 Bouchfe-Leclercq. Les Lois dfimographiqucs d’Auguste в Revue historique, 1885, vol. 57, II, 228. 2 Tibull, I, I, 53 сл. Перевод А. П. Рудакова. 2 Ibid., I, III, 47. 7 Ibid., 39—40. 9 Tibull, II, III, 35: «Век наш железный хвалить не любовь, а добычу лишь 3 Ibid., I, VIII, 43. 4 Ibid., I, XtV, 9. 1 Ног. Сапп., I, XII, 38. 4 Ibid., Ill, б, v. 33 сл. s Ibid., I, 8. 10 Ibid., I, 22, 23—24. 5 Ibid., H, 8. 6 Ibid., Ill, 7. * Ibid., Ill, 11. 2 Ibid, I, 29. 4 Ibid, II, 15. 1 Ibid, III, 24, v. 9. 2 Ibid., I, 34, 5. 4 Ibid. 3 Ibid., Ill, 18. 4 Мы увидим, что в последующие годы были производимы многочисленные реформы сената, целью которых было пробудить сенаторов от их апатии. 1 Strabo. IV, VI, 7; Sueton. Aug., 21; Dio, ОН, 25.— По мнению Белоха, невозможно, чтобы Варрон взял 36 ООО пленных, и действительно, можно спросить себя, могла ли современная долина Аосты кормить некогда, по крайней мере в нормальное время, столь многочисленное население. Однако нужно заметить, что с давних пор эта долина сделалась убежищем эмигрантов, живших разбоем и грабежом, и, таким образом, там могло находиться население более многочисленное, чем обыкновенно. 3 Dio, LII, 24. 5 Ног. Сагш., III, 21, 34 сл. 2 Seneca. Epist., LXXIII, 15; CVIII, 17. 1 Virg. Aen., VI, 724 сл. 2 Ibid, XVII, I, 54. 1 Dio, LIII, 29. 2 Ibid., 27.— По Jacob’y (Etudes sur la s6lection. Paris, 1881), в рассказе Светония (Aug., 80): dextrae quoque raanus digitum salurem...— речь идет об особом виде судорог. А так как мы знаем, что Август был болен в это время, то мы можем предположить, что болезнь началась в это время. 3 Ног. Сагш., Ill, XIV, 1—2. 4 Dio, LIII, 28. 5 Ibid. 1 Dio, L1II, 28.— Эти декреты, как говорит сам Дион, объясняются тем, что в этот год не оказалось достаточного числа квесторов. Следовательно, это не было династической узурпацией власти, но в одно и то же время порицанием по адресу ленившейся аристократии и средством устранить дурные результаты этой лености. 5 Macrob. Saturn., И, IV, 13: paene se nulli invilanli negabat. 4 Seneca. De Benef., II, XXVII, 1. 5 Sueton. Aug., 55. 6 Ibid. 26 Г. Ферреро 3 Dio, UII, 33; I us tin.. XLIII, V, 8. 1 Dio, LIH, 32. 2 Virg. Аеп., VI. 1 Sueton. Tib., 8; см. Agathias, II, 17. 3 По поводу этого процесса мы имеем только некоторые сведения у Диона, XXXIV, 3. Мне кажется очень вероятным, что в нем были замешаны политические мотивы. Только последними можно объяснить поднявшееся в обществе волнение, доказываемое рассказом Диона, а также различные суждения по поводу вмешательства Августа. Потом, тот факт, что, по словам Диона, еи (ppovouvra; одобряли Августа, нанесшего решительный удар обвиняемому, доказывает, что процесс начали и обвинения желали люди богатые и консерваторы. Поэтому в этом процессе я вижу эпизод, аналогичный борьбе против Руфа, и последний всплеск борьбы между партией знати и народной партией, в котором были уничтожены остатки последней путем процессов и интриг, а также благодаря помощи, оказанной Августом консервативной партии. Те, кто потом принимал участие в заговоре, естественно, должны были также принимать участие в процессе. 1 Dio, LIH, 33. 4 Дион (LIV, 1—2), правда, не говорит нам этого, но такое предложение мне кажется вероятным вот по каким основаниям. Из lex de imperio Vcspasiani (С. I. L., VI, 930, 17—19) мы знаем, что Август имел власть: utique quaecumque ex usu reipublicae majestate divinarum humanarum pubticarum privatarumque renim esse censebit, ei agere facere juspotostasque sit ita, uti divo Augusto... Дион нигде не говорит нам, кота Август получил эту власть; он забыл сказать нам это в удобный момент, и нам приходится искать место, где это было забыто или должно быть вставлено. Здесь, по моему мнению, момент всего более подходит. Впрочем, сам Дион упоминает о чем-то подобном, когда говорит, что Август мог отказаться от диктатуры: тгцу те у ар, 6;oucriav ка\ xfjv -пцг[? ксй Ьпср бистатора*; Sxcov. Эта фраза указывает на какую-то обширную власть над Римом и Италией, без чего непонятно было бы, как Дион мог говорить о том, что Август имел власть более могущественную, чем диктатор. Кроме того, мы видим, что не только в этот и последующий годы Август действует с цензорской властью ввиду неспособности обоих цензоров, назначенных народом, но мы видим, что он и в последующие годы действует с обширными полномочиями даже по отношению к вещам, не относящимся к цензуре, доходя до назначения своего рода губернатора в Риме и консула. Он не мог бы сделать это произвольно, не будучи уполномочен какой-нибудь законной формулой. С другой стороны, какой момент был удобнее для вотирования этого сенатского постановления, как не тот, когда весь народ хотел иметь Августа диктатором и негодовал на недостаточность двух новых цензоров? Этот акт являлся тогда в качестве компромисса и объяснялся неспособностью обоих цензоров. Общественное раздражение было так сильно, что Август, не желавший пожизненной диктатуры или цензуры, согласился принять ту обширную дискреционную власть, которая давала ему возможность в случае необходимости вмешиваться в италийские дела, как он мог уже вмешиваться в дела провинциальные. 3 Сравнивая рассказ Диона (UV, 2) с рассказом Веллея Патеркула (II, XCV, 3), видно очень ясно, как отдаленность во времени, поверхностное знание и идеи, заимствованные им из монархического режима, при котором он жил, изменили у Диона истину относительно управления Августа, заставив его впадать в ошибки относительно очень важных фактов. Дион говорит нам, что Август «несмотря на то, что были избраны цензоры, исполнял многие их функции». Поэтому кажется, что мы находимся перед фактом династической узурпации. Напротив, Веллей Патеркул, говоря нам то, что забыл Дион,— именно, что оба цензора по разным причинам оказались неспособными исполнить свою обязанность,— объясняет нам вмешательство Августа. Общество, так долго возлагавшее свою надежду на цензоров, должно было быть очень недовольно нх неспособностью, и Август, как обычно, должен был стараться устранить это. Но в силу какой власти? Это было бы тайной, если не допустить, что в предыдущем году Августу было позволено издавать эдикты, имевшие силу законов, всякий раз, как он сочтет это нужным. Таковы были первые применения этой власти. ' Dio, LIV, 3. 4 Ibid. 4 Dio, UV, 3. 6 Dio, L1V, 4. 1 Sueton. Tib., 8. 4 Blumner. 1’Attivil'a industriale dei popoli dell'antichifa classica в Biblioteca di Storia Economica. Milano: Socieia Editrice Libraria, vol. II, pl.l, 592. 2 См.: Hertzberg. Op. clt,, 464 сл.; утверждение, что это разделение было сделано в данный момент,— только гипотеза. 4 Pausanias, III, XXII, 6. 6 См.: TeufFel-Schwabe. Geschichte der romischen Litteratur. Leipzig, 1890, Bd I, 480, § 2. 5 Ibid., 2943. 8 Ibid., А. 2 Plin. N. Н., XXXV, VIII, 62. J С. I. G., Ill, p. V — XIII, tab. I. 8 Athen., II, VI, I (66). 1 Franz Cumont. Les Myst^res de Mithra. Bruxelles, 1902, 18. 9 Strabo, XII, II, 10. 1 Foncart. La formation de la province romaine d’Asie в Memoire de PInstitut national de France. Academic des Inscriptions et Belles-Lettres, XXXVII, 1-re pt. Paris, 1904, 305 сл. 2 Во всяком случае, во время этого путешествия были изданы эдикты, о которых говорит Плиний (Epist ad Troian., 79 и 84 (КеШ). * Ibid., 9. 5 Hehn. Piante coltivate e animali domestici. Firenze, 1892, 373. 6 Strabo, XVI, II, 23. 8 Например, в Путеолах: С. I. G., 5853 (поздняя эпоха); С. I. L., X, 1576—1579 1601; 1634; в Остии: С. I. С., 5892; С. I. L-, XIV, 5; в Равенне: С. I. L., XI, 198а; i Аквилее: С. I. L., V, 1142; в Тергесте: С. I. L., V, 1633, 1679. Они встречаются такяа в долине Дуная — в Сармизегетузе: С. I. L., Ill (suppl.), 7954; в Апуле: С. I. L., II (suppl.), 7761; в Сирмии: С. I. L., III, 6443; в Келее: С. I. L., Ill (suppl.), 11701. 1 Mommsen. Le Provincie гошапе de Cesarc a Diocleziano. Roma, vol. II, 454 сл. J Ibid. Sueton. Vita Ног.: Scripta... ejus... mansura perpetuo opinatus est, ut non modo saeculare carmen coraponendum iniunxerit, sed et Vindelicam victoriam Tiberii Drusique. Суждение относительно вечности сочинений Горация, как кажется, относится преимущественно к одам. 3 Ibid., 4. 4 Ibid. 3 Frontin. De Aquaeduc., 10. ' Dio, LIV, 10. s Ibid., 70 сл. 6 Напр.: Ibid., I, II, 32 сл. 8 Ibid., I, I, 91 — 94. 9 Ног. Epist., I, II, 28. 29 Г\ Ферреро 1 Август, по указанию Диона (LIII, 21), таким образом обычно вырабатывал все сколько-нибудь важные законы и, таким образом, он должен бьш приступить и к выработке этих столь важных и опасных социальных законов, затрагивавших столько интересов. Сам Дион в другом месте (LIV, 16) дает нам понять, что этим законам предшествовали долгие переговоры с сенатом и наиболее влиятельными партиями. 2 Dio, LIV, 14. первым был издан lex de ambitu. Этот вопрос будет рассмотрен далее в связи с другими законами. * Dio, LIV, 16; Digesta, XXIII, II, 44 (Paulus); Ulpianus. Frag., XIII, 1. 5 Digesta, XXV, VII, 4 (Paulus): Concubinam ex sola animi destinatione aestimari oportet. Несомненно, что вольноотпущенницу можно было сделать по своему желанию своей наложницей или женою: для доказательства достаточно указать Ulpianus. Dig., XXV, VII, 1, prooemium и § 3. Но имели ли такое же право, когда дело шло о женщине ingenua et honesta? Указание Маркиана (Dig., XXV, VII, 3, prooem.) заставляет думать утвердительно: in concubinatu potest esse et aliena liberta el ingenua, et maxime ea quae obscuro loco nata est vel quaestum corpore fecit. Казалось бы, следовательно, что наложницей может быть и свободная женщина, особенно если она незнатного происхождения, простолюдинка. Но, очевидно, это был весьма спорный пункт, ибо в том же месте (Dig., XXV, VII, 1) Ульпиан говорит, что согласен с Атилицином: puto solas eas in concubitu haberi posse sine metu criminis, in quas stuprum non committitur, чем исключаются ingenuae honestae. Римский принцип должен был начать с полного исключения из наложниц ingenuas honestas, но с течением времени н распущенностью нравов суровый принцип был смягчен, особенно благодаря юрисконсультам и их спорам. 5 Macrob. Saturn., П, V, 1: Sed indulgentia tarn fortunae quam patris abutebatur: cum aloqui literanim amor multaque eruditio, quod in ilia domu facile erat, praeterea mitis humanitas minimcque saevus animus ingentem foeminae gratiara conciliarent: mirantibus qui vitia noscebanl tan tarn pariter diversitatem. Макробий ясно, таким образом, говорит, что Юлии приписывали выдающиеся качества, которые не знали как примирить с приписывавшимися ей пороками. Это обстоятельство должно возбудить в нас недоверие к рассказам историков, говорящих о ее чудовищных пороках, и подозрение, что эти рассказы преувеличены. Мы увидим, по мере того как будем следить за историей Юлии, что так и бьсло в действительности; с другой стороны, несомненно, что Юлия любила роскошь так же, как искусство и литературу. Макробий (Sal., It, V, 1) упоминает о profusos cultos perspicuosque comitalus, в которых упрекал ее Август, и цитирует в той же главе много подобных фактов. 2 Тас. Ann., I, 53: ...Sempronium Gracchum, qui familia nobiti, soiers ingenio et prave facundus, eamdem Iuliam in matrimonio temeraverat... Это единственное серьезное обвинение, выставленное против Юлии в этот период ее жизни. Грязная история, рассказываемая Макробием (Sat., Ш, V, 6), чтобы доказать, что Юлия в то время tarn vulgo potestate corporis sui faceret,— очевидно, одна из многочисленных выдумок, изобретенных после ее падения с целью загрязнить всю ее жизнь. Однако в этой истории признается, что между детьми Юлии и их отцом существовало чрезвычайное сходство, доказывавшее, во всяком случае, что они были действительно его дети. Объяснение, которое Макробий заставляет Юлию дать по этому поводу, может быть только грубым злословием. Оно было придумано, чтобы обвинить Юлию в чудовищной порочности в ту эпоху, когда было живое доказательство ее чести: лица ее детей. Впрочем, вероятно ли, чтобы кто-нибудь осмелился обратиться к Юлии, дочери Августа и первой женщине Рима после Ливии, с вопросом, подобным тому, на который Макробий заставляет ее отвечать? Тацит, л иных отношениях столь суровый к этой фамилии, смотрит на эту историю как на басню и ставит в упрек Юлии в этот момент только ее связь с Семпронием Гракхом. Обращаем внимание, наконец, что Тацит не говорит, подобно Светонию (Tib., 7), что жена Агриппы пыталась соблазнить Тиберия. * Ibid. 2 Светоний (Aug., 89) говорит нам, что Август приказал вновь опубликовать Orationes Q. Mctelli de prole augenda et Rutilii de niodo edificionim; quo magis persuaderet utraroque rein non a se primo animadersam, sed antiquis iam tunc curae fuisse. Из этого следует, что Август старался обуздать роскошь в строительстве. Мне кажется поэтому вероятным, что эти постановления содержались в законе о роскоши (lex sumtuaria), о котором говорит Светоний (Aug., 34). 4 Aul. Gel., II, XXIV, § 14—15. 3 Pauli Senten., И, XXVI, 14. 5 Dig., L, XVI, 101; VLVIII, V, 34. 3 Iustin., XLir, V, 9. * Такова, в общем эскизе, картина (впрочем, очень известная) римской клиентелы в эпоху Марциала, когда она потеряла всякое политическое raison d’etre и была не более как подачкой, которую оказывали богатые классы праздному римскому пролетариату. Но эта клиентела образовалась не в один день или год; поэтому мне кажется возможным отодвинуть ее возникновение к той эпохе, когда образовалась в Риме богатая аристократия, потерявшая свою прежнюю политическую мощь при медленном распаде республиканских учреждений. 2 Ibid., v. 64 — 70; мы имеем две монеты Августа, относящиеся к sufflmenta. J Zosime., H, 5. 3 Acta, v. 101. 7 Ibid., v. 110— 114. * Ibid., v. 134 — 138. 2 Acta, v. 154. 2 Ibid., IV, XVI, 11. 3 Только таким путем можно объяснить, почему Август, по рассказу Диона (LXV, 18), приказал брать штраф с сенаторов, не посещавших заседания без уважительной причины, 2 См.: Dio, UV, 19. 1 Dio, LIV, 19.