Общая характеристика источников

Если обратиться к центральному сюжету возникновения Иранского государства и ранней истории персов, отставив пока в сторону тему развития некоторых неиранских регионов, наши источники по мидийской и ахеменидской истории могут быть разделены на четыре категории: Первичные источники.

тративающие ее поверхностно. Тем не менее эти источники, в основном близкие по времени создания к описываемым ими событиям, традиционно расцениваются как первостепенные свидетельства. Примеры: древнеперсидские надписи ахеменидских царей; иные царские надписи из разных частей державы; новоассирийские и нововавилонские клинописные документы, проливающие свет на западный Иран того периода, когда Мидийское царство достигло своего могущества (см. далее); библейские писания, такие как 1-я Книга Ездры и Книга Неемии; а также самые ранние зороастрийские тексты в Авесте. Важные вторичные источники. Относимые сюда источники являются неиранскими и представляют собой избирательные, искусственно созданные, вторичные повествования довольно хорошего качества. Примеры: сочинения классических авторов, такие как «Анабасис» Ксенофонта и, конечно, наиболее значимый труд — «История» Геродота.

Два из упомянутых выше источника обладают столь важным значением, что требуют здесь дальнейшего — хотя бы краткого — рассмотрения: древнеперсидские надписи и Геродот.

Большинством исследователей древнеперсидские надписи трактуются как первичные источники. Если употреблять это слово в широком, а не в узкоспециальном смысле (см. выше), то так оно и есть. Тем не менее все эти документы, самым знаменитым примером которых является «Бехис- тунская надпись» Дария I, сообщают читателю в высшей степени избирательную, отредактированную фабулу, тщательно разработанную ее авторами, чтобы транслировать особую официальную идею, имеющую специфическую цель. Так что, строго говоря, эти надписи — столь же вторичны, как и «История» Геродота. «Бехистунская надпись» содержит только то, что Дарий хотел передать народу, и то, во что, как он надеялся, люди поверят. Следует помнить, что царь, страстно желавший быть услышанным своими подданными, повелел перевести надпись на несколько языков и разослал эти тексты по всей державе; это обстоятельство убедительно доказывает, что в «Бехистунской надписи» мы имеем дело с образцом имперской пропаганды, хотя и содержащим большой объем правдивой информации, поскольку все читатели этого текста должны были понимать: перед ними реальная история. Таким образом, мы не можем принимать за «чистую монету» свидетельства этих важных документов, оценивая сообщаемое, так сказать, по «номинальной стоимости». Настоящая ценность таких источников раскрывается, если читать их очень внима-

тельно, не упуская подлинную цель их создания, а там, где это возможно, тщательно сравнивая с иными свидетельствами о тех же событиях.

В отношении Геродота можно сказать почти без преувеличения: если бы его труд не сохранился, то по ранней иранской истории у нас остались бы столь незначительные данные, что и сама эта исследовательская тема вряд ли могла бы возникнуть. Поэтому бывает нелегко постоянно помнить о том, что и этот источник необходимо использовать с осторожностью.

Вместе с тем Геродот был правдивым историком. Он достаточно часто признаёт свою неосведомленность, что лишь добавляет к нему доверие. Когда на руках у него оказываются противоречивые рассказы об одном и том же событии, он нередко сообщает нам каждый из них, предоставляя самим выбрать вариант интерпретации. Многое из того, о чем он повествует, относилось к открытой информации, к хорошо известным или припоминаемым многими из его современников публичным фактам. Когда это именно так, мы можем предполагать сравнительно точную передачу общераспространенной или считавшейся таковой информации. А там, где оказывается возможным поверить сообщения Геродота независимыми свидетельствами, он часто предстает отменным источником.

С другой стороны, свои данные Геродот собирал путем расспросов людей о том, что те могли вспомнить о событиях, в которых они принимали участие или о которых могли сообщить хоть какие-то сведения; с этой целью историк много путешествовал и лично осматривал интересующие его объекты, записывая попутно предания народов и племен. Таким образом, обращаясь к данным Геродота, нам следует не забывать, что их характеризуют три степени достоверности. Во-первых, когда его сообщение содержит описание чего-то такого, что он сам видел или знал из личного опыта, как, например, египетские монументы или религиозные праздники, у нас очень мало оснований сомневаться в этих данных. Во-вторых, когда Геродот описывает событие на основании показаний очевидцев, например, какое-нибудь сражение в период войны 480/479 г. до н. э., к такому свидетельству надлежит подходить с некоторым разумным сомнением, свойственным любому добросовестному историку, опрашивающему свидетеля по поводу некоего запутанного события, понимая, что тот дает показания много времени спустя после самого события, причем рассказывает он об этом неизбежно со своей особенной и ограниченной точки зрения. В-третьих, когда Геродот повествует о более древней истории — временах, рассказ о которых он не мог основывать на данных, почерпнутых из памяти живущих современников, — его информация должна использоваться с исключительной осторожностью, если не с абсолютным скептицизмом (например, рассказ о возникновении Мидийского государства или о детстве и молодости Кира Великого). Наконец, следует всегда иметь в виду обстоятельство, которое накладывает отпечаток на весь этот замечательный исторический труд: каким бы беспристрастным Геродот ни был, он всё же оставался эллином, глядевшим на мир «грече- сними» глазами и внимавшим ему «греческими» ушами, писавшим историю с «греческим» рассудком, сердцем и мировосприятием[4].