Глава 15 Дж. Пенни ЯЗЫКИ ИТАЛИИ[1631]

Изучение этих мертвых языков по эпиграфике с необходимостью предполагает рассмотрение алфавитов, которыми они были выполнены, к тому же распространение письменности само по себе составляет важную часть культурной истории ранней Италии. Народы крайнего юга и Сицилии заимствовали алфавит у греческих колоний, с которыми они находились в непосредственном контакте. Также очень рано алфавит заимствовали этруски, которые затем передали его другим частям Италии.

Процесс такого распространения не был простым: почти всегда заимствование алфавита приводило к изменениям и адаптациям, имевшим целью приспособить полученную модель для записи другого языка1. Даже в пределах отдельной графической традиции алфавитная система могла стать объектом реформы, как могло измениться и начертание отдельных букв.

Имеется около 10 тыс. этрусских надписей, самые ранние из которых датируются началом VH в. до н. э., а самые поздние — концом I в. до н. э. Прискорбно малая их часть имеет хоть сколько-нибудь значимую длину, а подавляющее большинство — эпитафии, обычно содержащие одни лишь личные имена; это относится и к двуязычным — на этрусском и латинском — эпиграфическим памятникам I в. до н. э. Среди наиболее важных надписей можно назвать следующие: «Cippus Perusinus», «Перузийская стела» (TLE 570), по всей видимости, юридический документ; черепица из Капуи (TLE 2), содержащая около 300 разборчивых слов, относящихся к какому-то ритуалу; а также покрытые письменами золотые таблички из Пирги [ТЕЕ 874—875), датируемые началом V в. до н. э., чьи тексты, выполненные на этрусском и финикийском, не будучи, судя по всему, дословными версиями друг друга, имели одинаковое по сути содержание, связанное с посвящением некоего храма богине Уни/Астарте. Но самым замечательным этрусским документом является «Льняная книга» (TLE 1 [другое название: «Пелена из Загреба»]), записанная на полотне, которым была обмотана одна египетская мумия; сохранившийся текст, литургический по содержанию, содержит свыше 1200 слов. Помимо этих прямых остатков письменности имеется также некоторое количество глосс. (Глоссы — пояснения непонятных или иноязычных, в данном случае этрусских, слов; в античности традиция глоссирования была очень развита. — А. 3.)

Из начертания букв самых ранних надписей ясно, что этруски приняли алфавит, использовавшийся евбейскими поселенцами в Питекусах и Кимах. Ряд ранних букварей, abecedarian показывает, что заимствование не ограничилось лишь выборкой букв, реально использовавшихся при записях на этрусском, как можно было бы предположить: например, теоретический алфавит содержал букву О, не применявшуюся на практике, поскольку этрусский язык различал только один огубленный (лабиализованный) гласный заднего ряда, на письме обозначавшийся буквой V [и).

FB (vh). />Приспособление алфавита для записи этрусских текстов привело также к введению нотации для не имеющего особой буквы задненёбного [к] и для сибилянтов (т.

На юге, включая Цере и Вейи, не имеющий специальной буквы задненёбный согласный передавался через каппу К (к) перед R (я), через гажму С (с) перед F (е) и I (г) (дело в том, что гажма, когда не требовалось обозначать звонкий взрывной, могла использоваться для других целей), а также через коппу 9 (Q) перед V [и). К концу VI в. до н. э. такое обозначение аллофонических вариантов (но не контрастирующих фонем) было повсе-

место заменено использованием гаммы во всех позициях. (Аллофо- ния — изменение звучания одного или нескольких звуков при артикуляции одним и тем же органом; ср. в русском «кристалл» и «хрусталь». — А.3.) Сибилянты, то есть свистящие-шипящие звуки, сначала выражались тремя буквами: трехлинейной сигмой 5 (s), четырехлинейной сигмой i (i) и крестообразным символом X (s); к середине VI в. до н. э. вместо бессистемного употребления этих знаков буква 5 (5) закрепилась за звуком [s],a* (s) — за звуком [§].

Замечательным нововведением стало появление в южном ареале ближе к концу VH в. до н. э. системы силлабической интерпункции, которая продолжала использоваться всё следующее столетие. (Силлабическая интерпункция — использование точек для выделения слогов внутри слова. — А.3.) Хотя истоки этой системы неясны, сама практика убеждает в удобстве такого способа написания в процессе обучения письму, так что она могла быть связана со школами писцов при храмах3.

Отмеченный выше переход от изображения звука [к] в трех графических вариантах, каждый из которых зависел от следующей буквы — ка, ce/ci, qu, — к использованию гаммы (с) во всех позициях также можно заметить в центральной Этрурии, включая Таркуинию, Вульчи и Орвието, хотя следует оговориться, что в самых ранних надписях из Вульчи обнаруживается одна лишь каппа (?). Что касается сибилянтов, то после некоторых колебаний и экспериментов с южными i(s) и X (i) с первой половины VI в. до н. э. трехлинейная 5 (5) была закреплена за звуком [s], а четырехлинейная сан или цаде i (s) — за звуком [§]. (Сан, М, |ч — вышедшая из употребления буква греческого алфавита; имела фонетическое значение, близкое к [s], поэтому в греческих алфавитах постепенно была вытеснена сигмой; ее другое название — дисигма; происходит от финикийской буквы цаде, V'. —А.З.) Этот алфавит центральной Этрурии также засвидетельствован в надписях VI в. до н. э. из южной Кампании, точнее — из области у основания Соррентийского полуострова.

Надписи из северной Этрурии не известны ранее середины VII в. до н. э., из чего делается вывод, что здесь письменность была введена позднее остальной Этрурии, будучи заимствованной предположительно из Вульчи, что могло бы объяснить использование одной только буквы каппа К (к) для передачи [к]. Эта особенность остается характерной для всего региона вплоть до IV в. до н. э., когда постепенно была принята южная гамма С (с). Для передачи сибилянтов здесь с конца VII в. до н. э. применялись 5 (s) и i (s), то есть те же самые знаки, что и в центральной Этрурии, но с перевернутым значением: буква 5 означала звук [s], а буква i закрепилась за [s]. Именно из этого северного региона письменность распространилась на этрусские поселения Паданской долины; здешние надписи

частично датируются V в.

Этрусские алфавиты различаются также и по формам букв, отдельные варианты которых имеют весьма ограниченное распространение. Например, в Клузии между 575 и 525 гг. до н. э. появляется знак X, который теперь считается упрощением перекрещенной буквы тэта 0 (0), чьей внешней окружностью здесь просто пренебрегли[1633] [1634]. На равнине Валь- дикьяна со второй половины Ш в. до н. э. пятилинейная буква ми № [т] была заменена знаком Л, причем вызвано это было, скорее всего, не обычным формальным упрощением — эту замену можно объяснить тем, что символу «5» (Л) по принципу акрофонии было придано фонетическое значение [т], поскольку в этрусском языке числительное «пять» обозначалось словом та^.

Была, впрочем, одна тенденция в развитии алфавитной системы, которая затронула все регионы без исключения. Во второй половине VI в. до н. э. новая буква 8 заменила собой диграф FB (vh) в качестве обозначения звука [f] и, соответственно, была поставлена в алфавите на самое последнее место, как видно из азбук конца VI в. до н. э. Происхождение этой буквы неясно: легко можно допустить, что данная графическая форма — результат местной этрусской эволюции второй части указанного диграфа, то есть знака В;[1635] но можно думать и о заимствовании из сабинского региона (см. ниже); менее вероятной кажется связь с буквой 8 = [f] лидийского алфавита.

Сходство этрусских букв с их греческими прототипами еще не означает, что это обстоятельство гарантирует исследователю возможность правильно дешифровать надписи; в реальности попытки продвинуться дальше простой транскрипции сталкиваются с серьезными помехами. Факт приспособления греческого алфавита к этрусской письменности дает некоторые путеводные нити — например, для понимания природы фонетической системы, как в случае уже упомянутого игнорирования практикой некоторых знаков теоретического алфавита, в частности, буквы О и символов для обозначения звонких взрывных; однако даже там, где, казалось бы, фиксируется точное совпадение между греческими буквами и теми, которые применялись в этрусском письме, не может быть никакой гарантии, что совпадение касалось также и их фонетического значения. Ясно, например, что в этрусском языке различались две группы согласных, передававшихся на письме как Is (р), Т (t), С/ К/9 {с/к/д) и Ф (lt;р), 0 (0), Y {%) — хотя в некоторых конфигурациях эта оппозиция могла нейтрализовать-

ся[1636]. Выбор греческих букв фи, теша, хи для второй группы может означать, что в основе этой оппозиции лежало придыхание (придыхание, или аспирация, — акустический эффект, образующийся при трении выдыхаемого воздуха о ненапряженные голосовые связки. — А.З.), однако не исключено, что дело тут в какой-то совсем иной характерной особенности (например, в качестве нёбного звука)[1637], так что отдельные греческие буквы могли заимствоваться в силу неимения других, более подходящих для адекватной передачи такой особенности (хотя латинские транскрипции этих греческих букв с помощью диграфов^, th, ch и характер использования греческих заимствованных слов в латинском языке указывают как раз на стремление зафиксировать придыхание). Что касается сибилянтов, то ранний греческий алфавит-модель предлагал широкий набор знаков, являвшихся своего рода «сухим остатком» от его финикийского прошлого, и в свое время из этой коллекции была сделана выборка для обозначения противоположности между двумя сибилянтами в этрусском языке; однако сам по себе выбор конкретных букв никак не указывал на природу этой оппозиции, которая до сих пор остается предметом споров[1638].

Долгая, зафиксированная в надписях история этрусского языка позволяет заметить определенные изменения, на основании которых можно прийти к дальнейшим выводам относительно системы звуков. В V в. до н. э. отмечается отсутствие единых правил в передаче гласных во внутренних слогах, а вскоре после этого гласные из этих слогов исчезают совсем: так, личное имя avile чередовалось с avale до того, как было заменено на avle или aule, откуда и возникло латинское имя Авл, Aulus\ axile/axele/axale — Ахиллес — превращается в а%1е\ и т. п. Этот феномен легче всего объяснить как отражение процесса нейтрализации качества согласных, за которым последовала синкопа, а наиболее вероятной причиной всего этого было развитие тяжелого ударения на слогах в начале слов; в это время точно такие же изменения имели место и в других языках центральной Италии. (Синкопа — выпадение звука или группы звуков в слове, например, «Иваныч» вместо «Иванович»; в узком смысле синкопа — это выпадение безударного гласного в середине слова. —А. 3) Синкопа применялась также и к греческим заимствованным (ср. axle), но в этом случае утрачивались только краткие внутренние гласные, долгие же сохранялись (ср. atunes ‘Адонис’ и др.). Создается ощущение, что, по крайней мере, в конце V в. до н. э. этруски различали долготу гласных звуков в заимствованных словах; а это, в свою очередь, предполагает, что долгота гласных различалась и в самом этрусском языке, хотя при этом она игнорировалась устоявшейся орфографией10.

В последние годы благодаря тщательному морфологическому анализу в исследованиях этрусской грамматики был достигнут заметный про-

гресс, хотя очень многое здесь остается темным, а остаточные неясности сопровождают даже достаточно надежные идентификации отдельных грамматических категорий и их конкретных образцов. Например, есть два суффикса родительного падежа, -s и -а[1) (архаический -ia): они используются для различения мужских и женских форм семейных имен, что должно быть вторичной традицией, поскольку весьма вероятно, что семейные имена появились только около 700 г. до н. э. и что во всех остальных случаях род в этрусском языке никак не маркировался (появление этих семейных имен заставляет думать о влиянии со стороны соседних италийских языков); в личных именах, впрочем, эти два суффикса распределяются в соответствии с простой закономерностью сочетаемости фонем: суффикс -а[1) — только для имен, оканчивающихся на -в или -s, хотя таким ограничениям не подвержены имена нарицательные, для части которых засвидетельствованы обе формы родительного падежа; установление изначального распределения суффиксов кажется делом совершенно безнадежным, а по поводу изначального разделения их функций можно лишь строить догадки. Глагольный суффикс -се, несомненно являвшийся признаком прошедшего времени и одинаково применявшийся для 3-го лица как единственного, так и множественного числа, контрастирует с признаком страдательного залога -%е\ помимо этих форм, в предикативной функции [т. е. в высказываниях] иногда встречаются формы на -и, которые признаются отглагольными существительными или прилагательными, однако неясно, что в каждом конкретном случае определяет выбор формы. Еще одна головоломка касается формального соотношения между формами на -и и формами на -се и -%е\ эти суффиксы могут добавляться к одной и той же основе (как zila%nu вдобавок к zila%n(u)ce, ‘занимал магистратскую должность’) либо форма на -и могла служить базой для производного глагола (как mulu для muluvanice ‘дал’). С другой стороны, форма на -и, очевидно, могла иметь в основе форму прошедшего времени (как aliqu к al[i)ce, ‘дал’ (?), zinaku — к zin(a)ce, ‘сделал’) или форму пассивного залога (как сещи); однако создается впечатление, что и эти производные г/-формы в свою очередь могли служить основами для других производных глаголов (так, ceri%unce, ‘построил’, из ceri%u). Таким образом, можно установить структуру производных слов, но по- прежнему неясно, что определяло направление их построения; непонятным остается также и то, сопровождались ли различные конструкции слова хоть какими-то нюансами в его значении. Тот факт, что подобные проблемы могут быть поставлены, сам по себе является признаком значительного продвижения в нашем понимании структуры языка[1639].

Если говорить в целом, некоторое количество этрусских текстов вполне понятны. Смысл надписи зачастую выводится из внешних свидетельств: предмет, на который она нанесена, где она обнаружена, параллели из других мест античного мира, подсказывающие, каким, скорее всего, было содержание этого документа; это так называемый билингвистический

метод, который является основанием всякого изучения этрусских текстов — независимо от того, признается это явно или нет[1640]. Дополненный комбинаторным анализом билингвистический метод во многих случаях позволяет определить значение различных элементов текста. (Комбинаторный анализ (от лат. сотЫпаге — «сочетать, соединять») изучает вопросы, связанные с сочетаемостью, размещением и взаимным расположением частей конечного множества объектов. — А.3.)

Наиболее понятна система ономастики[1641], свидетельства для которой исключительно обильны. Надписи позволили идентифицировать также некоторые термины родства (такие как ара, ‘отец’, ati, ‘мать’, se%, ‘дочь’, puia, ‘жена’, и т. д.), глаголы давания и посвящения (такие как tur[u)ce, muluvanice), а также формулу указания на возраст умершего, включавшую числительные, avil, ‘год’, и lupu или lupuce, вероятно, ‘покойный’ или ‘умер’. Эпитафии, содержащие cursus honorum, дают некоторые титулы должностных лиц[1642], в основном это zila9, таги и риг в или ригвпе\ некоего союзного магистрата опознали в zilad те%1 rasnal, поскольку Дионисий Галикарнасский [Римские древности. 1.30.3) передает, что этруски возводили свое самоназвание к имени Расенна [какого-то своего вождя], однако другие случаи употребления слова «rasna», встречающееся в других надписях (в различных ситуациях), скорее, предполагают значение ‘народ’ (латинское populus), так что те%1 rasnal (родительный падеж, единственное число) может быть равнозначно латинскому reipublicae, а сам титул обозначал местного магистрата[1643]. Обозначением социального статуса является слово «lautni», которое в поздних билингвах переводилось латинским «libertus»16.

Установление хотя бы области значения слов, встречающихся в конкретной надписи, уже позволяет сделать шаг в направлении перевода; подлинный успех зависит также от полноценного грамматического анализа, перспективы которого в настоящее время кажутся более обнадеживающими. Прогресс в нашем понимании грамматической системы в конечном итоге может помочь в установлении родственных связей этрус-

ского языка, принадлежность которого к какой-либо известной языковой семье до сих пор не доказана убедительным образом (вследствие чего в деле интерпретации текстов невозможно ожидать никакой пользы от применения этимологического метода). Этрусский имеет очевидную связь только с языком, на котором говорили на Лемносе до афинского завоевания и который засвидетельствован стелой V в. до н. э. и фрагментарными надписями; на этой стеле, как кажется, возраст умершего зафиксирован в словах «avis sial%vis», поразительно напоминающих этрусскую формулу — ср. «avils ma%s seal%lsc» (TLE 98) с вероятным значением ‘в возрасте 65-ти’. Кроме того, в этой предполагаемой датировочной формуле можно заметить дополнительные морфологические параллели17. Нет сомнений, что эти два языка очень близки, и их генетическое родство представляется весьма вероятным.

Контакты с этрусками принесли элементарную грамотность народам северной Италии, чьи языки известны по надписям, сделанным так называемыми североэтрусскими алфавитами (иначе «альпийские алфавиты». — А.З.). Наиболее многочисленными являются венетские надписи. Они происходят из двух основных зон: области Эсте (с Падуей и Виченца) и горных районов к северу и востоку, где главные находки поступили из Лаголе (Кадоре). Хронологический диапазон — от V до I в. до н. э.; позднейшие надписи, относящиеся приблизительно к 150 г. до н. э., выполнены латинским алфавитом и свидетельствуют о прогресирующей латинизации языка. Этрусским влиянием объясняются и первичное введение письменности, и последующая реформа, посредством которой была внедрена южная практика силлабической интерпункции, которой венеты оставались верны и много после того, как сами этруски от нее отказались. Наличие правильного коллективного обучения письму устанавливается по посвятительным писчим табличкам, на которых нанесены не только азбуки, но и списки групп согласных звуков, которые не зависят от интерпункции18. Использование каппы Iе для передачи звука [к] и присутствие сигмы 5 и сан i для обозначения сибилянтов (шипящих-свистящих) указывает на то, что в качестве модели здесь был принят алфавит из северной Этрурии; использование диграфа vh FB для записи [f] доказывает, что заимствование имело место до середины VI в. до н. э. Из позднейших надписей, сделанных латинским алфавитом, ясно, что венетское письмо различало звонкие и глухие взрывные звуки; за неимением в этрусском модельном алфавите беты, гаммы и дельты буквы фи и хи использовались для обозначения звонкого губного [Ь] и задненёбного [g], тогда как для передачи звонкого зубного [d] находились разные решения. (Отличия в обозначении зубных взрывных — как звонких, так и глухих — предоставляют нам главную диагностическую возможность для различения местных вариантов венетского алфавита.) Неполнота этрусской модели относительно гласных была компенсирована введением буквы О, предположительно заимствованной из греческого источника — возможно, из Адрии.

Тот факт, что эта О была помещена в самый конец венетской азбуки (судя по тому порядку букв, который представлен в посвятительных табличках для письма), доказывает, что она скорее являлась позднейшей прибавкой к алфавиту, нежели возрождением того знака, который продолжал существовать в теоретическом этрусском алфавите. Объем этих надписей предельно ограничен: это очень краткие эпитафии и посвящения. Поэтому наши познания в венетском языке незначительны, и, хотя его индоевропейское происхождение не вызывает сомнений, положение этого языка внутри индоевропейской семьи определить очень трудно. Гипотеза о родстве с италийской группой, в частности с латинским, пользуется широкой поддержкой, но многие ключевые свидетельства содержат формы, чьи интерпретации остаются спорными19.

Соседний регион, лежавший к северо-западу, был, согласно античным источникам, населен ретами, поэтому язык, на котором созданы местные доримские надписи, получил название «ретийского». Эти надписи охватывают период от IV по П в. до н. э.; выполнены они разными алфавитами, ведущими происхождение от северной этрусской модели, из которых главными разновидностями были алфавит Матре (из Падуи и Вероны, т. е. из северной части региона) и алфавит из Больцано (в южном Тироле и за Бреннерским перевалом). Это были по большей части вотивные тексты, если судить по предметам, на которых они были нанесены, и по тому окружению, в котором они были найдены. Язык надписей, кажется, не индоевропейский; было высказано мнение, что здесь, скорее, следует видеть определенное родство с этрусским (формы на -al напоминают этрусские формы генетава, предполагаемый глагол «tinake» — в различных написаниях — напоминает этрусский глагол «zinace»); это утверждение обычно подкрепляют ссылкой на римских авторов, чьи свидетельства можно понимать в том смысле, что реты произошли от этрусков, вытесненных галлами в горы (Плиний. Естественная история. Ш.133), самые места обитания которых (этрусков) сделали их свирепыми, но при этом сохранивших язык, хотя и испорченный (Ливий. V.33.11). Количество данных текстов слишком недостаточно, чтобы прийти хоть к каким-то надежным выводам, а внешнее сходство букв может оказаться мнимым[1644]. Тот же язык, возможно, представлен в надписях из региона, расположенного далее к западу, сделанных алфавитом Сондрио, также берущим начало от северной этрусской модели (Сондрио — город и провинция в итальянском регионе Ломбардия. — А.З.). По крайней мере, некоторые из них, а именно скальные надписи из Вал-Камоника, к северу от озера Изео, образуют особую группу. Впрочем, приписываемое иногда этим текстам италийское родство неубедительно[1645].

Еще один алфавит североэтрусского происхождения, алфавит Лугано, характерен для группы из восьми (или более) надписей — большинство из них фрагментарны — из области вокруг озер Маджоре и Комо. Эти

надписи условно классифицируются как «лепонтийские», хотя исторические лепонтии, по всей видимости, населяли более северный район. Надписи предположительно относятся к концу IV в. до н. э., но начертания букв указывают на то, что этот алфавит был составлен гораздо раньше. Заслуживает внимания наличие буквы О, заимствованной, видимо, из греческой модели — в качестве вероятного источника рассматривается Марсель. Все эти надписи — за исключением одного-двух посвящений — погребальные, поэтому содержат главным образом личные имена, которые, как оказалось, практически неотличимы от галльских имен (если не считать патронимического суффикса -alo-, предположительно сформировавшегося под влиянием -al соседнего ретийского языка). Объяснить эту особенность можно было бы, конечно, простым присутствием галлов в регионе, однако фонология и морфология текстов в целом указывают на принадлежность лепонтийского языка к кельтской группе. И всё же сравнение с явно галльскими надписями из Брионы и Тоди (обе сделаны алфавитом Лугано — причем вторая из названных была, по-видимому, написана галлами, только недавно переселившимися в Умбрию с севера) доказывает, что лепонтийский в действительности не идентичен галльскому, хотя и был ему очень близок[1646]. Одним из ясных отличительных моментов является трактовка конечных носовых звуков: -п в цизальпийском галльском, -т — в лепонтийском, ср. галльское lokan (Тоди), лепонтийское palam (Верджате) — оба в аккузативе, единственное число; это — основной критерий для отнесения недавно открытой надписи из Верчелли к галльскому языку[1647]. На лепонтийском наречии могли говорить кельтские мигранты более ранней волны, которая на несколько столетий опередила основные галльские нашествия конца V — IV в. до н. э. Приход галлов и их расселение по северной Италии зафиксирован лингвистически появлением кельтских имен во многих областях. Однако именно в контексте долгой истории кельтского просачивания, свидетельством чему служат лепонтийские надписи, следует рассматривать присутствие кельтских имен уже в архаическом Орвието[1648].

С другой стороны, кельтская принадлежность надписей на четырех архаических изваяниях-менгирах из Луниджаны, территории, расположенной в глубине провинции Ла-Специа, вызывает сомнения. Более или менее разборчивы только две из этих сделанных этрусским алфавитом надписей, а их интерпретация совершенно неясна25. Лишь соображения географического порядка поддерживают отнесение их к лигурийскому, рассматриваемому в качестве индоевропейского языка, существование которого засвидетельствовано некоторыми рудиментарными топонимами этого региона.

На Адриатическом побережье наличие еще одного языка подтверждает небольшая группа надписей из области Пезаро, включающая два или три фрагмента (один найден в естественной среде на доисторическом не-

крополе у Новилары), а также датируемая примерно 500 г. до н. э. стела с полностью сохранившейся надписью в двенадцать строк. Формы букв говорят об использовании этрусской модели при создании алфавита, но присутствие букв b,g, duo указывает на влияние греческой модели. Необычно то, что буква V появляется только в форме V, с диакритическим знаком; это предполагает, что различие между звуками [о] и [и] изначально помечалось раздвоением этрусской буквы V на два знака, V и V, первый из которых впоследствии был заменен на О[1649]. Данный момент интересен с точки зрения появления V в синхронных «южнопиценских» надписях из региона Адриатического побережья — приблизительно от Анконы до Ортоны, поскольку связь не кажется невероятной в свете археологических доказательств культурной гомогенности региона в целом. Лингвистически, впрочем, северная зона была довольно обособлена: язык надписей из Новилары, несмотря на все попытки доказать их индоевропейскую принадлежность, остается изолированным, а его носители — неопределенными[1650].

Ранний латинский и фалискский алфавиты, засвидетельствованные с VH в. до н. э., обнаруживают близкое сходство — в форме букв — с алфавитами южной Этрурии; этрусское влияние на алфавитную систему необходимо признать и в отношении усвоения южной схемы при передаче звука [k]: ka, се/% qo/u, хотя на практике данная модель здесь применялась не всегда последовательно. (Образовавшаяся в результате этого в латинском алфавите лакуна для передачи звука [g] не была восполнена вплоть до изобретения в Ш в. до н. э. буквы G, ставшей модификацией С.) Впрочем, независимая эволюция также имела место. Для объяснения наличия дельты в фалискском, беты и дельты — в латинском, а О — в обоих алфавитах необходимо иметь в виду дополнительную модель — греческий алфавит. Кроме того, для фалискского алфавита, для [f], был создан новый знак Т, являвшийся, возможно, модификацией дигаллмы F; к VI в. до н. э. звук [f] стал передаваться в латинском алфавите дигаллмой как таковой, что, несомненно, явилось результатом упрощения диграфа FB (vh), который, в соответствии с этрусской практикой, и использовался ранее для этого звука. Сохранение связей с южной Этрурией отразилось в вытеснении буквой с более ранней вариативности k/c/q — не считая того, что латинский алфавит сохранил qu для передачи лабиовелярного звука [kw]; это имело место в обоих алфавитах во второй половине V в. до н. э. Связь с этрусским алфавитом особенно заметна в Фалериях, где направления письма справа налево было воспринято с конца VI в. до н. э., после долгого периода отсутствия единого обычая, в соответствии с одновременной стандартизацией этой практики в самой Этрурии; при этом не вызывает сомнений, что в тот же самый период латынь благодаря греческому влиянию, обнаруживаемому также по принятию некоторых буквенных форм, усвоила направление письма слева направо28.

Остатки фалискского языка немногочисленны. Сохранилось несколько надписей на вазах архаического времени; от периода интенсивного этрусского влияния, т. е. начиная с V в. и до разрушения Фалерий в 241 г. до н. э., дошло некоторое количество эпитафий, но больше — почти ничего. После 241 г. надписи свидетельствуют о быстром процессе латинизации; фалискские элементы часто проявляются всего лишь как диалектные особенности в текстах, по своей сути являвшихся латинскими. Этому процессу, несомненно, способствовало близкое родство двух языков, которые, по всей видимости, заметно отклонились друг от друга лишь в начале V в. до н. э.: архаический фалискский необычайно похож на язык ранних латинских надписей — это впечатление теперь усилено благодаря наличию в недавно открытой надписи из Сатрика [город в Лации] формы генетива единственного числа на -osio, которая до недавнего времени была засвидетельствована в пределах Италии только в фалискском29. Нельзя сказать, что следы раннего латинского языка настолько обильны, что могут не просто пролить слабый свет на его состояние, а предложить нам нечто большее. Несколько надписей на вазах, расколотый cippus [каменная стела] с римского Форума и некоторое количество посвящений из различных мест Лация в совокупности дают не очень большой эпиграфический материал. Теперь, когда в Пренестинской фибуле заподозрили подделку[1651], самые древние надписи датируются не ранее конца VH в. до н. э. Вплоть до П в. до н. э. латинские надписи остаются не особенно многочисленными, то есть до того времени, когда язык, известный также и по сохранившимся литературным произведениям, во многих отношениях уже достиг своей классической формы.

Латинский и фалискский образуют отдельную подгруппу италийских языков; здесь последнее название понимается как условное обозначение группы близкородственных индоевропейских языков, на которых говорили в античной Италии и которые также включали в себя (помимо венет- ского и, возможно, некоторых других языков, от которых сохранились лишь редкие остатки на крайнем юге полуострова) оскско-умбрскую подгруппу, состоявшую из оскского и умбрского и нескольких второстепенных языков или диалектов, обнаруживающих близкое с ними родство. Некоторые характерные признаки являются общими для всех этих языков, что оправдывает выделение италийской группы внутри индоевропейской семьи, но две основные подгруппы благодаря изолированным нововведениям стоят наособицу. Нет единого мнения о том, было ли такое положение дел результатом дивергенции, посредством которой более или менее единый протоиталийский язык раскололся на подгруппы, или, напротив, конвергенции, посредством которой языки, изначально различавшиеся гораздо сильней, выработали общие черты вследствие долговременных контактов в пределах Италии[1652].

И всё же термином «италийский» часто обозначают лишь оскско-умбрские языки — в силу ассоциации с древними италиками (хотя в римских источниках это обозначение никоим образом не сводилось к одной языковой группе), а также из-за использования именования Италия в качестве своего рода призыва к объединению во время Союзнической войны. Более подходящее обозначение, скорее, нужно было бы искать в группе этимологически родственных названий, включающей в себя Sabini, Sabelli, Samnium, оскское safinim и др.[1653], среди которых только и возможно обнаружить термин, уже не несущий в себе слишком специфического значения. Кажется очевидным, что название, лежащее в основе этой группы производных слов, использовалось оскско-умбрскими народами в качестве самоназвания; дополнительное подтверждение тому дали три недавно открытые надписи середины V в. до н. э. из Пенна-Сант’Андреа (провинция Терамо), две из которых даже упоминают safina t(o)uta, ‘сафинский народ’. Широкая распространенность этих названий вместе с преданием о «сабинском» происхождении умбров и пиценов отражает факт экспансии оскско-умбрских народов из центральных Апеннин; продолжение этого процесса можно видеть в хорошо засвидетельствованных перемещениях V в. до н. э.

Тексты из Пенна-Сант’Андреа относятся к небольшой группе надписей VI—V вв. до н. э. из ареала, примерно совпадающего с южной частью древнего Пицена. Южнопиценский алфавит включает некоторое количество уникальных знаков, чье фонетическое значение, долгое время остававшееся спорным, ныне в значительной степени твердо установлено благодаря недавним находкам. Наиболее удовлетворительные чтения уверенно устанавливают тот факт, что язык этих текстов принадлежал к оскско-умбрской подгруппе италийских языков; очевидная тенденция к монофтонгизации дифтонгов (ср. tuta рядом с родительным падежом единственного числа toutas (монофтонгизация — превращение дифтонга в одну гласную фонему. — А.3)) предполагает некое особое родство с умбр ским языком. Интерпретация большей части текстов, впрочем, остается сомнительной[1654].

Южнопиценское письмо дожило по меньшей мере до 300 г. до н. э., поскольку примерно в то же время этим алфавитом на двух шлемах — один из Болоньи, другой — из Канозы — были сделаны надписи, хотя и невозможно надежно установить, на каком языке. Две типично южнопи- ценские буквы появляются также в надписях Ш в. до н. э. из Калены[1655]. Близость к южнопиценскому более значительна в алфавите, использовавшемся в двух надписях на вазах VI в. до н. э. из Ночеры и Вико-Экуенсе в Кампании;35 их чтения также не вполне ясны, особенно в том, что касается разбивки слов по слогам, однако эти тексты, по своей форме удивительно похожие на южнопиценские вазовые надписи из Камповалано,

можно рассматривать как указания на владельца (Marinetti ТЕ. 4). Соответственно язык этих двух текстов можно идентифицировать как одну из разновидностей оскско-умбрского, на котором предположительно говорили в Кампании до установления этрусского господства.

alt="" />Еще более раннее свидетельство для оскско-умбрского языка обнаруживается в надписи на фляжке УП в. до н. э. из Поджо-Соммавилла, на сабинской территории36. Хотя текст невразумителен, лингвистические формы имеют оскско-умбрский вид, что позволяет предположить, что это — документ на сабинском языке, о существовании которого мы знаем только по глоссам римских авторов. Появление в этом районе столь раннего письменного документа (в дополнение имеется еще один фрагментированный текст)37 наводит на мысль, что через эту зону проходил процесс передачи алфавита из Этрурии в южный Пицен. Заслуживает внимания наличие знака 8 в Поджо-Соммавилла, читавшегося как/, хотя в одном случае этот знак по форме очень близок к Seme, что может указывать на его происхождение. В южнопиценских надписях присутствует знак I, означавший/и являвшийся, как теперь установлено, радикальным упрощением знака 8, окружности которого были сведены к простым точкам, точно так же как знак • = о произошел из О. Учитывая, что вплоть до VI в. до н. э. 8 не встречается в этрусских надписях, нельзя исключать вероятность того, что этот знак был сабинским изобретением, передававшимся вместе с алфавитом родственным народам, жившим к востоку, и в конечном счете заимствованным этрусками[1656].

Все эти ранние свидетельства о формах оскско-умбрского языка побуждают к пересмотру так называемых второстепенных диалектов, существовавших в гористом центральном регионе, а именно марсийского, вестинского, марруцинского и пелигнского. Эти говоры обычно классифицировали с точки зрения их близости либо к оскскому, либо к умбрскому, но, принимая во внимание то обстоятельство, что последние из трех названных наречий засвидетельствованы для той же самой зоны, из которой происходят южнопиценские надписи, хотя и для гораздо более позднего времени (Ш—I вв. до н. э.), было бы предпочтительно рассматривать их в свете преемственности с более ранним периодом южнопицен- ского[1657]. К сожалению, второстепенные диалекты засвидетельствованы только сравнительно небольшим количеством надписей, причем относящихся к тому периоду, когда влияние латинского языка было очень сильным, что видно по использованию латинского алфавита, по наличию в некоторых надписях (особенно в пелигнских эпитафиях) латинских форм, а также по гиперархаизму пелигнской надписи из Пентимы (Ve. 213), в котором, по всей видимости, проявилась защитная реакция на процесс латинизации[1658]. Два других второстепенных диалекта, также ограниченно представленные поздними надписями латинскими буквами, обнаруживают заметное родство с умбрским языком: надписи происходят из

тех частей Ладил, которые после миграций начала V в. до н. э., зафиксированных римскими письменными источниками, были заселены эквами и вольсками.

Похожая самнитская экспансия в Кампанию увенчалась захватом Капуи в 424 г. до н. э., каковое событие сигнализировало об окончании этрусского господства; захват Кум [иначе Ким] последовал уже в 421 г. до н. э. За исключением Неаполя, остававшегося городом греческим, а также изолированной зоны вокруг Понтеканьяно, где в течение всего 4-го столетия продолжали писать по-этрусски[1659], Кампания превратилась в оскскоговорящий регион. Название «оскский» римляне дали языку самнитов, хотя оски как особый народ являлись, скорее всего, более ранними, еще доэтрусскими обитателями Кампании; в настоящее время такое раннее присутствие здесь носителей оскско-умбрских языков представляется достоверным, поскольку необходимо принимать в расчет определенную преемственность языка. Имеются ясные указания на присутствие оскского языка в Кампании задолго до установления здесь самнитского господства, что предполагает долгий процесс инфильтрации: оскские личные имена сначала появляются в этрусских надписях этого региона; имеются также вазовые надписи V в. до н. э. на оскском языке, сделанные буквами местного этрусского алфавита и снабженные силлабической интерпункцией.

Около 400 г. до н. э. для записи оскских текстов был разработан новый алфавит. Хотя основан он на этрусском алфавите, его составители, несомненно, были знакомы с алфавитом греческим, поскольку включили знаки для передачи звонких взрывных звуков, b,gnd. Первоначально, в точном соответствии с этрусской моделью, не существовало буквы для [о], при том что имевшихся в наличии двух знаков для гласных переднего ряда, Е и I, было недостаточно — оскский (подобно всем оскско-умбрским языкам) различал три гласных переднего ряда: закрытый [i], переходный [i], а также открытый [е][1660]. Недостаток знаков для передачи гласных был исправлен около 300 г. до н. э. введением двух новых букв, полученных, очевидно, из уже существовавших знаков путем добавления диакритики: -|, (г) для звука [i] и V (й) — для звука [о][1661]. Данный алфавит получил распространение по всему Самнию, а также у френтанов и северных апулов; этот процесс, как кажется, сопровождался определенной стандартизацией как минимум письменного языка, поскольку надписи показывают, что на протяжении четырех столетий оскский сохранял удивительное единообразие.

Далее к югу, в Аукании, надписи на оскском записывались греческим алфавитом, однако связь с Кампанией и Самнием здесь обнаруживается в усвоении знака 8 = f (с различными модификациями в его форме), а также в обычае записывать долгие гласные путем удвоения соответствующих букв. Реформа, произошедшая около 300 г. до н. э., ввела новую орфографию для гласных переднего ряда; она напоминает реформу, проведенную в Кампании, однако здесь действовала совершенно иная система нотации; позднее, около 200 г. до н. э., бету стали использовать для обозначения звука, возникающего из кластера звуков [di][1662]. Смягчение согласных, подобное этому, представляет собой диалектную специфику южнопиценского ареала, которую можно наблюдать еще в одной лукан- ской надписи — «Балтийской таблице», «Tabula Bantina» (Vе. 2); это бронзовая доска, содержащая компиляцию законов, написанных латинским алфавитом (однако местное влияние проявляется в использовании Z), которая теперь датируется первой половиной I в. до н. э.[1663]. Еще несколько оскских надписей, сделанных греческим алфавитом, происходят из Бруттия, будучи результатом луканского вторжения IV в. до н. э., а также из Мессины, захваченной в 3-м столетии оскскими наемниками — мамертинами. Из северной Апулии, бывшей в IV в. до н. э. объектом оскской экспансии, происходят только монетные легенды.

Хотя оскские надписи отнюдь не многочисленны — их лишь несколько сотен, причем многие состоят всего из одной-двух букв, которые могут быть сокращениями имен (особенно на черепичных клеймах) или просто фрагментами, — в своем содержании они охватывают поистине широкий диапазон тем. К официальным надписям относится «Абелланский камень», «Cippus Abellanus» (Ve. 1), датируемый приблизительно 150 г. до н. э., на котором записано соглашение между городами Нола и Абелла по поводу объединенного управления святилищем Геркулеса, находившимся на их общей границе, строительные надписи из разных мест, а также упомянутая выше «Tabula Bantina». Из сакральных текстов можно упомянуть ранние так называемые /гш/я^-надписи из Капуи, точное назначение которых пока неясно[1664], бронзовую таблицу из Аньоне (Vе. 147), датируемую приблизительно 250 г. до н. э. и содержащую перечень жертвенников и церемоний, имеющих отношение к различным божествам, а также некоторое количество посвящений, как публичных, так и частных. Имеются также эпитафии, подписи изготовителей на кампанских вазах, дефикси- оны (lt;iefixiones, таблички-проклятия) из Капуи и Кум, а также eituns-игдтш- си, нарисованные на стенах Помпей, которые, по всей видимости, служили указателями для передвижений войск.

Из надписей, сделанных на оскском и на второстепенных диалектах, несмотря на позднюю датировку многих из этих документов и возраставшее римское влияние, можно почерпнуть определенную информацию о политических институтах. Гражданский коллектив обозначен словом touto: в Мессине магистраты и tcoFto fxafxepTtvo делают посвящение (Vе. 196); в Бантии touto — это люди, созываемые на собрание и подлежащие цензу (Ve. 2); в некоторых городах главное должностное лицо — это meddiss trntiks, то есть meddiss, стоящий во главе touto. Более широкое значение — ‘народ, все жители страны’ — можно обнаружить в марруцин- ском диалекте — один текст из Рапино (Ve. 218) объявляет себя totai та- roucai lixs, то есть «законом для народа марруцинов»; в том же смысле это слово, возможно, употребляется в южнопиценских надписях из Пенна- Сант’Андреа (см. выше): здесь может проявляться более древнее значение, связанное с индоевропейским словом *teuta[1665].

Относительно органов законодательной власти на основании римских источников можно сказать, что в Капуе существовал и сенат, и consilium commune или consilium publicum (общий, или всенародный, совет, т. е. народное собрание. —А.З.); их местные названия не засвидетельствованы, однако подобное устройство, по всей видимости, существовало в Помпеях, где соответствующие названия сохранились. В формуле, которая представляет собой близкую параллель (но вряд ли простую кальку) к латинской формуле de senatus sententia, «по постановлению сената», зафиксировано, что магистраты здесь действовали в соответствии с предписаниями двух органов государственной власти — lt;kugt;mparakineis lt;tagt;nginlt;udgt; (Ve. 17) и kumbennieis tanginud (Ve. 11,12,18), — хотя невозможно сказать наверняка, какой из них был эквивалентом сената, а какой — народного собрания. Встречающееся у вольсков название toticu couehriu (Ve. 222), кажется, обозначало народное собрание. В других надписях сенат как таковой фиксируется тогда, когда действие предпринимается senateis tanginud, но это слово является латинским заимствованием и нет никаких гарантий истинной древности этого института. В Бантии термин сотопот в качестве обозначения места собрания находит параллель в умбрском; однако использование множественного числа сотопо для самого собрания представляет настолько точную параллель к употреблению в латинском языке слова comitia («народное собрание») рядом с comitium (комиций — место на форуме, где происходили народные собрания. — А.З), что в данном случае кажется весьма вероятной именно калька с латинского[1666].

Iuvilas-надписи из Капуи обеспечивают нас свидетельствами о главном магистрате — meddiss trntiks; это не кто иной, как meddix tuticus римских источников (ср.: Ливий. ХХШ.35.13, и др.). Известны следующие варианты этого титула, реконструируемые главным образом по указаниям на должностных лиц в датировочных формулах: meddiss kapvans (где kap- vans = ‘капуэнский’), meddiss tuvtiks kapvans и просто meddiss. То, что термин «meddiss» мог также использоваться в качестве родового понятия для обозначения любого должностного лица, ясно из «Tabula Bantina», а применительно к самой Капуе — из надписи Ve. 87 «рйп medd. pis ... alt;dgt;fust» — «когда какой-либо магистрат будет присутствовать»; а одна строка из Энния (298 V) показывает, что в Капуе в эпоху Г аннибаловой войны было более одного меддикса. Наличие двух fxeSSet? зафиксировано в Мессине (Ve. 196), двух meddiss degetasius — в Ноле (Ve. 115), но также и действующего в одиночку (Ve. 1, 116); в надписях из Помпей присутствуют meddiss pumpaiians (Ve. 8) или medlt;dissgt; tuvlt;tiksgt; (Ve. 13, 14, 15), а также meddiss — в датировочной формуле (Ve. 71); meddiss tuvtiks упоминается в Геркулануме (Ve. 107); и т. д. То что институт meddiss обладает определенной древностью, вытекает из появления этой магистратуры также и в центральном регионе: два пелигнских medix aticus (Ve. 212), марсий- ский medis (Ve. 223), эквский meddiss (Ve. 226), два вольскских medix (Ve. 222). В оскских надписях встречаются и другие магистраты, но они появились под римским влиянием: это очевидно в случае с эдилами и квесторами в Помпеях и в других местах, поскольку это определенно латинские титулы, каковыми должны быть признаны также титулы претора и плебейского трибуна в Балтии. Трудно сказать, насколько практика давать старым должностям новые латинские титулы была распространена. Неясно, как обстояло дело с титулом цензора: keenzstur в Пьетраб- бонданте (Ve. 149), censtur в Балтии, марсийский cetur (Ve. 223) — все они указывают на лежащую в их основе форму * kens-tor, что, по-видимому, подтверждает догадку, согласно которой это был титул аборигенного происхождения, хотя и нельзя исключать его переделки по образцу латинского слова censor®.

Основным памятником умбрского языка, сохранившимся до нашего времени, являются Игувинские таблицы[1667] [1668] — семь бронзовых досок, содержащих свыше 4 тыс. слов. Тексты этих таблиц касаются религиозных обрядов, связанных с существовавшей в Игувии жреческой коллегией — Ати- едским братством [Fratres Atiedii, «Братья Атиедии», «Атиедские братья»]. Эти тексты не представляют собой единой редакции: здесь использованы различные алфавиты, причем относящиеся к разным периодам, а заключительные VI и VH таблицы (написаны латинскими буквами), хотя и дают более полную версию ритуала, описанного в таблице I, всё же должны рассматриваться не как производные из этого текста, но как некий общий архетип. Таблицы охватывают период с конца Ш до конца П в. до н. э.[1669]. Остальная часть корпуса умбрских текстов состоит примерно из двух дюжин коротких надписей разного содержания, датируемых от IV в. до н. э. Усвоение латинского алфавита, начавшееся во П в. до н. э.,

указывает на успехи романизации, однако более ранние надписи демонстрируют различные формы этрусского письма, из чего возникает ощущение, что контакты с этрусскими центрами никогда не прерывались. Алфавит надписи из Тоди (Ve. 230), ок. 400 г. до н. э., весьма близок алфавиту надписи V в. до н. э. из Орвието52, а использование с для [к] в несколько более поздних посвящениях в Колфиорито (Ро. 2) указывает на влияние северной Этрурии[1670]. Однако при этом буква с, встречающаяся в поздней надписи из Ассизи (Ро. 7) и в солнечных часах из Мевании (Ро. 4), около 150—100 гг. до н. э., не противоречит гипотезе о связях с Перуджей, которые вообще представляются весьма вероятными, поскольку к этому периоду буква с получила широкое распространение и за пределами Этрурии. В игувинских текстах обнаружена северная к, а алфавит более ранних таблиц в целом близок алфавиту Перуджи и Кортоны Ш в. до н. э., тогда как более поздняя таблица V обнаруживает знак А = /тг, типичный для области Вальдикьяна (см. выше)[1671]. Умбрское письмо, впрочем, имеет и собственную специфику: звуковая трансформация интервокального [d] привела к появлению нового звука, обозначившегося в латинском алфавите как rs; в умбрском алфавите этот звук представлен буквой Я (транскрибируемой через г), которая, вероятнее всего, является одной из форм дельты, причем в Тоди и Америи она используется также для передачи звука [d]; в других местах [d] записывалась через букву t, что наводит на мысль о том, что и буква р применялась иногда для передачи звука [Ь]; перевернутая Я дала знак d (^), означавший нёбный согласный, который в латинском алфавите записывается как S (s)[1672].

Игувинские таблицы являются основным источником для изучения италийской религии, однако в отношении мирских институтов умбрские надписи предлагают не слишком много информации[1673]. Слово «Ша» (родственное оскскому «touto») в Игувии, несомненно, означало гражданский коллектив, или civitas [лат. «община»], но одновременно и некий объект, чьи границы [tuderor totcor) определяются указанием на вполне материальные, бросающиеся в глаза местные ориентиры, поэтому Ша — это еще и город, или mbs[1674]. Жертвоприношения могли быть сделаны pupluper totas iiuvinas — «для poplo- игувинского Ша»\ данная формулировка предполагает, что poplo- указывает не на весь народ в совокупности, а, скорее всего, на тех, кто способен к военной службе (таково, по всей видимости, было оригинальное значение и у латинского слова «populus»)58. Социальную организацию очень трудно реконструировать на основе упоминаний жертвоприношений petruniaper natine (табл. Па 21, 35) и vugiiaper natine (табл. ПЬ 26), что предположительно означает «от gens Petronia» [«от Пе- трониева рода»] и «от gens Lucia» [«от Луциева рода»], а также из упомина-

mmfameriaspumperias и tekvias (табл. ПЬ 1—2); ясно, что эти последние представляли собой определенный вид социальных подразделений, но единственный вероятный ключ к пониманию природы этого вида социальных подразделений дает литтть этимологическое родство со словами «five» и «ten», при этом в таблице, как кажется, представлена цифра xii, что расходится с предположением о наличии здесь десятеричной системы.

Эпонимным магистратом в Игувии был uhtur (эпоним — здесь: должностное лицо, по имени которого называется год. — А.3). Поскольку он был участником одного из ритуалов (табл. Ш 4—8), в современной научной литературе его часто рассматривают как служителя культа, однако тот же титул появляется на одном надгробном памятнике из Мевании (Ро. 3), где данное слово поставлено непосредственно после имени умершего человека, что наводит на мысль, скорее, о государственной должности; эта догадка согласуется с датировочной формулой игувинских таблиц, в которых упоминается uhtur (табл. Va 2—3,15), а также с датировочной формулой надписи из Ассизи, где упоминаются два uhtur'amp; (Vе. 236). Этимологическая аналогия с латинским auctor не позволяет подойти ближе к раскрытию природы этой должности (латинское «auctor» имеет широкий круг значений — это может быть и основатель, и творец, и родоначальник, и руководитель, и представитель, и даритель, и т. д. —А. 3). С другой стороны, создается впечатление, что kvestur, если исходить из того, в каких видах деятельности он принимал участие согласно Игувинским табли цам, был лишь служителем культа, хотя предположение о том, что государственная должность могла стать моделью и для должности, и для титула в рамках религиозного культа, находит определенную поддержку в факте существования двух лиц с титулом cvestur farariur — лат. «quaestores frumentarii» в Мевание (Ро. 4). (В Риме квесторы фрументарии отвечали за поставку хлеба. — А.3.) В умбрских и латинских надписях данного региона упоминаются и другие младшие должностные лица с титулом таг о. Титул kvestur определенно пришел из латинского, таго, вероятно, является этрусским заимствованием, так что, похоже, один литтть uhtur представляет исконную умбрскую традицию[1675].

Неоднократно предпринимались попытки записать в группу италийских некоторые другие языки, засвидетельствованные крайне скудными остатками, происходящими с южной оконечности полуострова и из Сицилии, однако такая классификация является сомнительной. Две надписи из Брутгия, сделанные ахейским алфавитом и датируемые 550—450 гг. до н. э., представляют, по-видимому, дооскский язык этой области, однако неопределенности чтения и интерпретации исключают сколько-нибудь надежную идентификацию60. Из северо-западного региона Сицилии, а именно с территории народа элимов, происходит довольно гомогенный материал, включающий монетные легенды из Сегесты и Эрикса, а также несколько сотен предельно кратких и фрагментарных вазовых надпи

сей — предположительно посвятительных — из Сегесты и расположенного поблизости святилища, которые относятся к концу VI — началу V в. до н. э.61. Делая скидку на неуверенные чтения, неясность и в вопросе о значении некоторых букв, и в вопросе о возможном присутствии греческого элемента, следует всё же признать, что есть определенные, хотя и весьма слабые, основания для распознания в монетных легендах этнического суффикса -a?i-, а на черепках от ваз — формулы «-at ера»; если г\и — это единственное число ‘я есть’ и если это не заимствование из греческого, тогда вполне вероятно отнесение данного языка к индоевропейской семье, хотя более точная классификация в нашем случае едва ли возможна62. С сикулами связывают несколько надписей из восточной Сицилии; выполненные в основном буквами халкидского типа и относимые к VI и V вв. до н. э., они не поддаются интерпретации63. Складывается впечатление, что их язык имеет индоевропейское происхождение, однако его италийская принадлежность неочевидна. Сверх того имеется около сотни глосс, главным образом у Гесихия, но этот материал весьма разнороден и требует очень осторожного к себе отношения64. (Можно также упомянуть несколько граффити на вазах из Гелы, которые, видимо, представляют собой единственные сохранившиеся следы языка сиканов65.)

Еще один индоевропейский язык известен по приблизительно 350— 400 надписям из Апулии, главным образом с Саллентинского полуострова. Эти тексты называются «мессапскими» — по мессапам, одному из древних народов, населявших данный регион. Написаны они тарентским алфавитом, заимствованным, вероятно, в VI в. до н. э. и подвергшимся различным модификациям. Связи с Тарентом были достаточно прочными, чтобы процесс постепенной трансформации форм букв мессапского алфавита проходил в более или менее одном русле с изменениями греческого алфавита, что позволяет эти надписи датировать, а охватывают они хронологический период от конца VI или начала V до конца I в. до н. э.66. (В редких надписях из расположенных к северу от Мессапии районов, населенных в древности давнами и певкетами, использованы различные алфавиты, близкие греческой модели; неясно, были ли эти районы разделены также и лингвистически67.) Значительную часть этого собрания составляют эпитафии и посвящения, при этом лишь немногие имеют хоть что-то, кроме ономастической формулы68. Впрочем, хотя весь этот лингвистический материал незначителен, понятно, что мессапский язык — не италийский. При отсутствии каких-либо прямых свидетельств по языку древней Иллирии, отнесение мессапского к группе иллирийских языков также не считается общепринятым69. В этой связи мессапский язык лучше всего определять как обособленную индоевропейскую ветвь. D 328: 7. М. Лиджен (Lejeune) считает этот язык италийским: D 407. D 480: 25 слл.; D 413; D 461; D 493; D 330.

Пунические надписи северо-западной Сицилии происходят из карфагенских колоний. Большое количество эпиграфического материала обнаружено в греческих поселениях Сицилии и южной Италии. Еще долго после римского завоевания в некоторых южных районах продолжали говорить на греческом языке, который, согласно ряду исследователей, сохранился даже в отдельных современных диалектах региона. И в случае с Сицилией, и в случае с южной Италией совершенно ясно, каким путем греческий язык проник сюда; однако для других языков древней Италии — за исключением галльского — сопоставимый материал просто отсутствует. Поэтому говорить о том, как и когда тот или иной язык вошел в Италии в употребление, возможно лишь постольку, поскольку доисторические переселения народов могут быть реконструированы на основе археологических свидетельств о культурных переменах или выведены из лингвистических связей с другими областями.