Право и экономические отношения

В своем завещании, содержащемся в надписи рядом со входом в царскую гробницу в Накш-и Рустаме (Накширустамская надпись Дария (b) [DNb]), Дарий уделяет особое внимание изложению собственного правового и этического кредо:

Я таков, что я друг справедливости, я не друг неправде lt;...gt;.

Сказанное одним человеком против другого не убедит меня до тех пор, пока я не выслушаю клятвенные заявления обоих[191]. />Ранее в «Бехистунской надписи» Дарий писал:

По воле Ахура-Мазды эти страны изъявили почтение к моим законам; всё, что я им приказывал, они исполняли [Бехистунская надпись [DB]. § 8).

За годы правления Дарий многое сделал в качестве реформатора права и законодателя. Высказывалось даже мнение, что для своего времени и своего места он был кем-то вроде Хаммурапи или Солона[192]. При том что в древнем мире персы (как и мидийцы) имели добрую славу за свои в некотором смысле хорошие законы, хотя и не всегда отличавшиеся похвальным содержанием, зато считавшиеся нерушимыми и «неизменными»[193], всё же убедительные свидетельства о крупных законодательных реформах и кодификации при Ахеменидах, и, в частности, при Дарии, остаются для нас неуловимыми. По всей видимости, Дарий действительно распорядился об упорядочении и систематизации египетских законов[194], однако наличествующие источники о персидских законах для остальной части державы, происходящие главным образом из Вавилонии, являются предметом для всевозможных интерпретаций.

Внимание исследователей сосредоточено на появлении в семитских языках этого времени слов datu, ‘закон’, от древнеперсидского data, и databara, древнеперсидское слово, означающее ‘носитель закона’ или ‘судья’.

В двух текстах (Dar. 53 и VS Ш: 159 [см. Список сокращений]) фраза «согласно царскому datu» используется в связи с судебными разбирательствами, что предполагает присутствие судьи или судей, так что выделенное курсивом слово мы можем истолковывать как имеющее отношение к такому закону, который определяет судейское поведение во время судебного разбирательства. Впрочем, в третьем тексте {UETlV: 101) мы сталкиваемся с обычной проблемой не полностью выплаченного зернового налога, и, возможно, данный текст вообще не связан с судебной ситуацией. Поэтому, с одной стороны, datu мог представлять собой свод законов, образовывавших процессуальную основу для судейского поведения и судебных исков, либо, с другой — это мог быть лишь некий царский эдикт — если угодно, dictum, авторитетное заявление, наделенное силой предписания, — который, как представляется, имел в этом случае отношение к выплатам тех обязательств, в которых крылся непосредственный интерес короны. Отсюда предпочтительный перевод слова datu как «декрет, царское распоряжение»[195].

Обращаясь к слову databara, заметим, что перевод его термином «судья» (англ, «judge») основан на преждевременно составленном мнении о его истинном смысле. Дело в том, что понятие «носитель закона» (именно таков дословный перевод databara) с равным успехом можно передать английским «law officer» (представитель судебного ведомства) или «constable» (полисмен; констебль). В тех случаях, когда в наших текстах появляются такие должностные лица, они скорее исполняли обязанности свидетелей, нежели судей[196].

В общем, большинство имеющихся в нашем распоряжении свидетельств из Вавилонии указывает на то, что месопотамские формы судебных мер пресечения и в целом права продолжали сохраняться в персидский период, но также и на то, что некоторые формы нового административного устройства определенно были навязаны Ахеменидами, наиболее вероятно — Дарием. Данные нововведения основывались на царских постановлениях, которые, несомненно, имели силу закона. В этом отношении следует иметь в виду цитированный выше бехистунский пассаж: создается впечатление, что Дарий уравнивает закон с тем, что он сам изрек, — царский закон и уважение к этому закону всей державы непосредственным образом сопоставляются с тем, что царь сказал, а народ исполнил сказанное им. При этом вызывает большие сомнения сама попытка прийти на основе данных наблюдений к выводу, что Дарий якобы ввел в действие во всей державе новый свод имперского, персидского права, который должен был функционировать бок о бок с традиционными правовыми системами и судебными формами народов, входивших в состав державы.

Впрочем, из погребальной надписи Дария можно понять, что он, похоже, был лично заинтересован, чтобы его подданные избегали совершать преступления друг против друга. По его словам, он верил в справедливость и желал, чтобы она была зафиксирована в правовой норме, будучи выраженной посредством надлежащих форм свидетельских показаний и судебных приговоров. В какой степени эти его желания были осуществлены в фискальной и административной реформах, в противоположность собственно правовой реформе, остается ключевым вопросом. Геродот ничего не сообщает о Дарии как о великом законодателе. Вместо этого «отец истории» говорит, что из-за своей неугомонности в заботе о финансовой и податной структуре державы этот царь заслужил прозвище «барышника» (Геродот.

Геродот заявляет, что персы не платили никаких податей, поскольку не относились к подвластным народам (Геродот. Ш.97). Современные исследователи время от времени высказываются в том смысле, что базисом для всей внутриимперской системы налогообложения был постулат, что персы — или, если угодно, царь — являются хозяевами всей земли в пределах государства, а потому номинально эти налоги представляли собой земельную решу. Оба тезиса, судя по всему, неверны. Что касается первого, то Геродота следовало бы спросить: «Какие именно персы не платили податей?» Ясно, что существовали такие представители этого народа, которые жили в земельных имениях за пределами Парсы, и они обязаны были вносить налоги; следовательно, те персы, которые были освобождены от всех податей, отнюдь не являлись этнической или генеалогической группой. Персепольские же таблички ясно показывают, что масса народа, жившего в Парсе, платала в царскую казну. Что касается второго тезиса (о том, что подати являлись, по сути, земельной рентой), то, как представляется, он основан на экстраполяции в прошлое сасанидских правовых форм.

На самом деле в пределах державы средства собирались различными способами, и, очевидно, практически каждый человек должен был производить какие-то выплаты в той или иной форме.

В общем, закон и налогообложение, правовая реформа и административная реорганизация почти наверняка являлись двумя сторонами медали (или медалей).

И всё же власти, если говорить корректно, занимались не одним только сбором денег. Имеются убедительные доказательства, что государство было всерьез заинтересовано в стимулировании сельского хозяйства, ремесла, розничной и оптовой торговли по всей державе. Неизвестно, вполне ли Ахемениды осознавали преимущества «общего рынка», который естественным образом складывался в пределах столь обширной и относительно единой империи. Очевидно лишь то, что они реально заботились об экономическом процветании своего царства.

Богатства державы в своей основной массе обеспечивались сельскохозяйственной деятельностью. Хотя большая часть земель оставалась, как правило, в руках коренных народов, персы (и, возможно, другие иранцы) также владели немалым количеством земли и огромными имениями в разных частях империи. Лучше всего мы информированы о таких поместьях в Вавилонии, Египте и западных районах Анатолии. В отношении Арсама (Аршамы), сатрапа Египта, известно, что он владел земельными участками не только в Египте, но и в Вавилонии. Учитывая количество чиновников и крупных арендаторов земли, порой бывает очень непросто провести четкую грань между частным и государственным имением. Многие из последних волей-неволей управлялись посредниками от имени отсутствовавших землевладельцев (Арсаму, например, весьма затруднительно было бы находиться во всех своих поместьях одновременно), но, если судить по персепольским табличкам, управляемые таким образом имения находились либо в частной, либо в государственной собственности.

Большое количество текстов крепостной стены имеет отношение к выдаче зерна, по всей видимости — семенного, для использования на земельных участках в Парсе. Упоминаются как царские (или государственные), так и частные имения, и, поскольку выдача неизменно осуществлялась из государственной сокровищницы®4, можно допустить, что частное сельскохозяйственное предпринимательство получало от государства своего рода субсидии. В других текстах мы читаем об огромном числе саженцев (?), возможно, фруктовых деревьев, выдававшихся для посадки: в одной табличке говорится о 6166 таких саженцев[199] [200]. О том, что подобные мероприятия осуществлялись и в других частях державы, известно из знаменитого письма (М—L 12), в котором Дарий хвалит своего управляющего Гадату за организацию пересадки фруктовых деревьев из Сирии в имения на западе Малой Азии. Взятые в совокупности, эти тексты делают совершенно ясным, что органы государственного управления серьезно заботились о сельском хозяйстве и были глубоко вовлечены в эту сферу как на территории провинции Парса, так и в других местах.

Вода, в особенности для аграрных нужд, также, как представляется, являлась предметом государственной заботы. Хотя сохранившийся у Геродота рассказ о том, как Великий Царь контролировал с помощью шлюзов потребление водных ресурсов пяти народностей на востоке державы, взимая деньги за подачу воды, представляет собой несомненную фантазию, всё же сами гидротехнические приемы, описанные здесь, были доступны Ахеменидам, и есть все основания полагать, что государственная власть предпринимала усилия по улучшению ирригационных систем ради сельскохозяйственных нужд (Геродот. Ш.117). Разумеется, в Геродото- вой «Истории» эта мысль не высказана прямо. Но в Фарсе, современной иранской провинции, особенно в районах по соседству с Персеполем и Пасаргадами, определенно имеются важные свидетельства о крупных гидротехнических сооружениях разного типа: высеченных в скалах каналах, траншеях, оросительных канавах и плотинах, которые, по крайней мере в некоторых случаях, датируются ахеменидским временем[201]. Кроме того, постепенное расширение обрабатываемых земель и сельскохозяйственное развитие в Месопотамии, которое начинается в нововавилонский и ускоряется в ахеменидский период, подтверждает персидскую заботу о государственном хозяйстве, связанном с землей и водой[202].

Некоторые из текстов крепостной стены заставляют думать, что государственное участие в делах экономики не ограничивалось одним только земледелием, но имело также отношение к развитию или поддержке других отраслей, во всяком случае таких, которые могут быть названы надомными промыслами. Подобные тексты широко представлены (это группа табличек о регулярных месячных рационах). Типичными являются те (PF 919—920), что описывают выдачу регулярных норм довольствия отдельной группе работников из 134 человек, в основном женщин, девочек и мальчиков. С высокой степенью уверенности можно предполагать, что здесь имеется в виду изготовление тканной одежды либо ковров. Другие рабочие артели, зачастую с иным соотношением женщин, мужчин, мальчиков и девочек, по своему количественному составу колеблются от четырех до более чем трехсот человек (например, PF 866, где речь идет о 311 (?) работниках). Не исключено, конечно, что данные группы обслуживали исключительно нужды дворца, однако сам по себе количественный размах этой хозяйственной деятельности заставляет прийти к иному предположению. Здесь, возможно, мы имеем свидетельства о прямой государственной поддержке — и даже руководстве — групп, занимавшихся ремесленной деятельностью (и конечно же о получении доходов в результате этой поддержки).

Наконец, существуют надежные свидетельства о том, чго власть стремилась к расширению своих географических познаний и принимала меры к облегчению сообщения с отдаленными частями империи. Совершались дальние морские плавания с целью географических открытий[203]. Расширялись порты вдоль побережья Персидского залива. Дарий закончил строительство канала через Вади Тумилат, соединив Нил с Красным морем (начало этому проекту положили египетские фараоны, но закончить его они не смогли)[204]. А знаменитые царские дороги, ранее уже упоминавшиеся нами, предназначались для караванных перевозок и путешествий с хозяйственными целями не в меньшей степени, чем для царских курьеров и переброски войск. При наличии надежных коммуникаций держава была способна извлечь максимум экономических выгод из своих размеров, разнообразия предметов потребления, стабильной формы правления и централизованного контроля.

Итак, можно сказать, что, хотя центральная власть наверняка многое забирала у подданных империи, она также и многое давала. Разумные законы, проводившиеся в жизнь должным образом; организованная, хотя и неоднородная, система налогообложения; государственное участие в попытках улучшить и качество земель (в том числе за счет ирригации), и уровень ремесленных отраслей; наконец, усовершенствованная система коммуникаций — всё это, можно думать, являлось справедливым вознаграждением за подчинение персидскому господству и уплату податей. Впрочем, данные блага могли быть достигнуты не только при хорошем управлении в сатрапиях, но — в обязательном порядке — при сильной и ответственной центральной власти. Процветавшая экономика базировалась на царском мире (в англ, оригинале — «king’s peace». Это понятие чаще употребляется применительно к странам средневековой Европы и означает общий мир, общественный порядок, гарантируемый всему королевству законом, который исходит от короля, действует именем короля. — А.З.). Без такого мира хозяйственная система столь обширной территории не могла функционировать, а упадок благосостояния, в свою очередь, способствовал росту политического безволия внутри державы, в результате чего всё более частыми становились нарушения общего мира.