3. Реакция Спарты и ее союзников на внешнеполитическую активность Афин. Кризис 30-х гг. V в. до н. э. и проблема неизбежности второй Пелопоннесской войны
40—30-е гг. V в. до н. э. были заключительным и решающим этапом в истории афино-спартанских отношений в период Пенте- контаэтии. Поэтому тем более важно рассмотреть сущность кризиса 30-х гг., приведшего к разрушительной Пелопоннесской войне и выяснить, была ли эта война результатом закономерного развития межполисных отношений предшествующих десятилетий или она явилась следствием совокупности случайных факторов. Решение этих вопросов может быть весьма плодотворным, поскольку в нашем распоряжении есть широкий круг источников, которые не столько различаются между собой в трактовке событий, сколько взаимодополняют друг друга- Как уже отмечалось, античная традиция единодушна в том, что соглашение о тридцатилетием мире, заключенное между афинянами и лакедемонянами, продолжало оставаться в силе вплоть до Самосской войны. Наиболее отчетливо эта мысль выражена у Диодора (XII.28.4). Таким образом, начало кризиса, вероятно, было связано с первыми, по крайней мере засвидетельствованными в источниках, нарушениями договора о мире. Несомненно, когда спартанцы ставили на голосование в конгрессе Пелопоннесской лиги вопрос об оказании помощи восставшим самосцам, они уже не считались с условиями мира. Нарушение условий мира со стороны афинян спартанцы, по-видимому, усматривали в ущемлении ими интересов пелопоннесских союзников (Thuc. 1.118.2). Особенно ярко это обнаружилось вскоре после Самосской войны. Важнейшими вехами этого кризиса источники называют Кор- кирские события, или, как их трактует поздняя историография, Коринфская война (Thuc. 1.24—55; 68.4; Diod. XII.30.2—5; 31.2— 34.1; Plut. Per. 29.1—4; Aristod. 17); действия афинского стратега Формиона в Амбракии (Thuc. II.68.7—8); события в Потидее и расторжение договора с Пердиккой (Thuc. 1.56—66; 68.4; 71.4; 199.1; 140.3; П.2.1; Diod. XII.34.2—4;37.1; Aristod. 18; Plut. Per. 29.6); действия афинян в отношении Мегар (Thuc. 1.67.4; 139.1—2; 140.3—4; 144.2; Diod. XII.39.4—5 ( = Ephor. Frg. 196); Aristoph. Acharn. 515—539 со схолиями; 532; Pax. 605—611 со схолиями; Plut. iNoral. 812d; Per. 29.4; 29.7—31.1; Aristod., 16.1— 3; Andoc. III.8; Aeschin. 11.175). Уже античная традиция усматривала тесную связь между явлениями внешнеполитического кризиса и факторами обострения внутриполисных противоречий. Особенно характерно это для Афин, где в 30-е годы активизировалась деятельность оппозиции против Перикла (Diod. XII.39.1—2; Plut. Per. 32.1—5; Aristod. 16.1— 2; Arisroph. Pax. 603—605 со схолиями ( = Philoch. Frg. 121; Athen. XIII.589e; Diog. Laert. II.5.19). Относительно трактовки причин возникновения Пелопоннесской войны в античной традиции можно выделить две версии. Первая из них принадлежит Фукидиду, вторая в наиболее концентрированном виде представлена у Диодора и Плутарха. Диодор (XII.38.2—39.3 ( = Ephor. Frg. 196), опираясь главным образом на Эфора, и, возможно, Тимея, представляет Перикла как главного ее виновника. Насколько можно судить по данным Аристофана (Acharn. 530—539) и Плутарха (Per. 30.2.4; 31.1; 32.6), эта версия в основе своей восходит к мнению V в. до н. э., распространенному в кругах, враждебных Периклу. Несомненно, целый ряд деталей этой традиции имеет анекдотический характер (Diod. XII.38.3; Plut. Alcib. 7; Apopht. 186 E; Aristod. 16.4), однако, рассматривая ее в целом, следует отметить в ней и некоторый рациональный смысл. Согласно Диодору (XII.38.4), «Перикл, зная, что в военное время народ прославляет благородных мужей в силу необходимости, а в мирное время на них клевещет вследствие зависти и праздного образа жизни, решил, что самое подходящее для него — вовлечь народ в большую войну, чтобы демос, имея нужду в доблести и руководстве Перикла, не соглашался с обвинениями против него и не располагал ни досугом, ни временем требовать от него тщательного отчета». В этом замечании Диодора удачно подмечена психология афинских граждан и политическая острота момента. В 40 и 30-е гг. в Афинах наблюдалось обострение внутриполитической борьбы. В конце 40-х гг. Периклу пришлось столкнуться с оппозицией, представлявшей собой организованное олигархическое движение, возглавляемое Фукидидом, сыном Меле- сия, зятем Кимона, создавшим тайную политическую гетерию (Plut. Per. II; Arist. Ath. Pol. 28.2.5; Schol. Aristid. XIVI.III. p. 446). Именно сторонники Фукидида требовали от Перикла тщательного отчета об истраченных средствах (Plut. Per. 14). Однако Периклу удалось выйти победителем из этой борьбы, и Фукидид, сын Мелесия, был подвергнут остракизму и отправлен в изгнание в 443 г. до н. э. (Plut. Per. 14.3; 16.3; Schol. Aristoph. Vesp. 947; Vita. Anon. Thuc. 7, cp. IG. I2, 911—912=Tod. 45=SEG. X.390). Новый этап обострения внутриполитической борьбы наметился в конце 30-х гг. В это время оппозиция Периклу была более сложной по своему составу. В ней можно выделить экстремистов, представителем которых был Клеон, консерваторов, возглавляемых Никнем, и олигархов, чьим вождем после 433 г. да k. э. стал вернувшийся из изгнания Фукидид. Враги Перикла были недовольны тем, что он в течение десяти лет почти единолично правил Афинами (Thuc. II.65.9; Plut. Per. 15). Сознавая очень высокий авторитет Перикла в государстве, они начали травлю его ближайших друзей и сподвижников; пострадали прежде всего Аспазия, Анаксагор и Фидий. Об этом и рассказывает отчасти Диодор (XII.39.1—2) и более подробно Плутарх (Per. 31—32). Понимая всю сложность внутриполитической обстановки, Перикл надеялся внешнеполитической активностью пресечь внутренние склоки и недовольство. Поэтому он настойчиво призывал афинских граждан к войне со Спартой (Thuc. l. 140—144). Вместе с тем Диодор, излагая причины Пелопоннесской войны, объединил упомянутую выше традицию с сообщением Фукидида, правда, значительно сократив его повествование. Согласно Фукидиду (1.23.5; 88), истинная причина нарушения тридцатилетнего мира и начала войны, хотя на словах наиболее скрытая, состояла в том, что усиление афинян стало внушать опасение лакедемонянам и вынудило их начать военные действия. Касаясь причин войны, о которых говорилось открыто, Фукидид подробно излагает события, связанные с Эпидамном и Потидеей (1.24— 66). Хотя Мегарскую псефизму он прямо не называет в качестве третьего повода к войне, тем не менее подчеркивает, что лакедемоняне настойчиво требовали от афинян отмены постановления о мегарянах (1.139.1). Характеризуя отношение Спарты и Афин к войне, Фукидид отмечает попытки спартанцев урегулировать конфликт, хотя претензии к Афинам у них были, так же как и желание воспользоваться их затруднениями (Thuc. 1.40.5—6; 41.1— 3). Однако, когда все большее число союзников стало жаловаться на афинян, они созвали народное собрание, пригласив на него представителей союзных городов, и большинством голосов приняли решение о нарушении афинянами тридцатилетнего мира (Thuc. 1.67—68). Афиняне же, хотя сначала формально старались соблюдать условия мира, тем не менее не хотели упускать удобного случая, когда Коркира обратилась к ним за помощью. После того как отношения афинян со Спартой особенно обострились, и война уже казалась неизбежной, афиняне созвали народное собрание, на котором Перикл убедил граждан не подчиняться лакедемонянам и не бояться войны (Thuc. 1.127.3; 140—144). Диодор относительно подробно рассказывает о коркирских событиях (XII.30—33), о Потидее (XII.34.37). Так же как и Фукидид, он придает особое значение требованию ладедемонян об отмене Мегарской псефизмы (XII.39.4). Подобно Фукидиду, Диодор говорит о неизбежности войны между ведущими полисами (ХП.41.1). Наконец, Диодор с некоторыми сокращениями пересказывает две речи Перикла, объединив их в одну, сообщая о том, что Перикл убеждал афинян не подчиняться лакедемонянам и характеризовал финансовые средства и военные силы Афин (ХП.39.5—40, 1—5). Таким образом, можно сделать вывод, что сообщения Фукидида и Диодора, равно как и сведения других источников, взаимно дополняют друг друга, дают зримую картину начала Пелопоннесской войны и вызвавших ее причин. Интерпретация этой античной традиции стала предметом дискуссии в историографии нового и новейшего времени123. Со второй половины XIX в. взгляд Фукидида на причины Пелопоннесской войны получил широкое признание. Поэтому в большинстве исследований проводилась мысль о том, что основная причина Пелопоннесской войны — это афинский империализм и обусловленный им страх спартанцев. Однако с конца 50-х гг. наметилась тенденция к пересмотру античной традиции. В этой связи некоторые исследователи (Р. Сили, Д. Кэген и др.), отвергая мнение Фукидида, пытаются реконструировать подлинные, как они считают, причины войны. Общим для всех отмеченных работ является сомнение в правильности выводов историка. Естественно, возникает вопрос, каким образом Фукидид сумел убедить большинство своих читателей, не только древних, но и современных. Главным средством для этого, как считают исследователи, были подбор одних фактов и умолчание о других, соответствующая система доказатель- ства и речи, которые свидетельствуют о том, что Фукидид приписывал людям мотивы, идеи и цели, аутентичность которых трудно доказать. Однако, приняв эту точку зрения, мы должны признать, что Фукидид сознательно ставил перед собой цель ввести в заблуждение как своих современников, так и потомков. Но такой вывод едва ли можно считать конструктивным. Он всего лишь рецидив гиперкритицизма. Внимательное рассмотрение той части Введения, где Фукидид характеризует метод своей работы (1.20—23), убеждает нас в том, что Фукидид ставил перед собой более серьезные цели, нежели приписываемые ему некоторыми современными исследователями. Не лучше обстоит дело с ответом и на другой важный для решения нашей проблемы вопрос. Каким образом и почему Фукидид пришел к соответствующим выводам? Так, например, утверждают, что упомянутый выше вывод Фукидида о причинах Пелопоннесской войны (1.23) был обусловлен его полемикой с популярным представлением о том, что причинами войны были действия Перикла и Мегарская псефизма8. Что такой взгляд действительно был известен в Афинах, мы уже говорили, однако Фукидид относился к этому мнению, распространенному в Афинах, и, возможно, в Мегарах, отрицательно и не придавал Ме- гарской псефизме такого значения, какое имели в его представлении Коркирские и Потидейские события. Тем не менее он считал ее одним из важных факторов в афино-спартанских отношениях. Другая причина, побудившая Фукидида высказываться соответствующим образом, заключалась в том, что, по мнению исследователей, он, будучи ревностным почитателем Перикла, стремился представить его как проницательного деятеля, способного предвидеть неизбежность войны. Здесь, как говорится, комментарии излишни. Оценка Фукидидом Перикла, как выдающегося государственного деятеля, общеизвестна, однако она не дает основания говорить о преклонении перед ним историка, тем более, что отношение Фукидида к политической форме правления в Афинах во время Перикла решается в литературе далеко не однозначно. Только в одном случае исследователи близко подошли к правильному решению вопроса, но говорят об этом мимоходом и с большой долей скептицизма по отношению к Фукидиду. Отмечают, что Фукидид, веря в свойство человеческой природы повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде, стремился показать действие наиболее общих законов, определявших поведение людей. Однако тут же замечают, что хотя в силу этих причин многие ученые сравнивали Фукидида с сов- 124 125 ременными историками, однако он гораздо менее современен, чем Геродот. Это замечание находится в тесной связи с популярной сейчас в западной историографии античности историко-философской теорией Колингвуда, согласно которой «Фукидид не был последователем Геродота в развитии исторической мысли. Он был человеком, у которого историческая мысль Геродота оказалась задавленной антиисторическими мотивами»126. Главное доказательство антиисторизма Фукидида Колингвуд, а вслед за ним и Кэген видят в речах историка, в которых, как они считают, больше выдумки, чем истории127. Здесь не место рассматривать сложную проблему особенностей речей у Фукидида, хотя мы должны отметить, что немало серьезных работ, в которых эта проблема решается совершенно иначе128 129. Несомненно, составителем речей был сам историк. Однако не следует отвергать его замечание о том, что, составляя речи, он держался возможно ближе общего смысла действительно сказанного (Thuc. 1.22.1) . Подтверждением этой мысли могут служить «заготовки» многих речей, сохранившихся в VIII книге (см., например, VIII.53.1; 3.55.2; 86.3). Но даже, если мы согласимся с тем, что риторика в значительной степени снижала достоинства греческой историографии (правда, ее всевластие над ней окончательно определилось только в IV в. до н. э.), тем не менее нельзя не признать значения речей у Фукидида для характеристики взглядов историка и его представлений о политической позиции соответствующих ораторов и политики государств, от имени которых они выступали. Что же касается исторической концепции Фукидида, то она характеризовалась рядом важных теоретических положений, которых не могло быть и не было у Геродота и без которых было бы немыслимо возникновение современной европейской историографии. Если Геродота интересовали прежде всего сами события и он обращался к чувствам людей, то Фукидид воздействовал на их разум и интересовался закономерностями, обусловившими эти события12. Развиваемые Фукидидом идеи причинности и законосообразности, согласующиеся с его рационалистическим в своей основе мировоззрением, — это, пожалуй, и есть самое важное, без чего суждение Фукидида о причинах Пелопоннесской войны невозможно понять. Если мы признаем Пелопоннесскую войну как результат закономерного процесса развития отношений между полисами, то тогда не обнаружим никакого противоречия между общим выводом Фукидида и его анализом конкретных исторических данных. Проводя различие между истинной причиной войны и теми причинами, о которых с обеих сторон говорилось открыто, Фукидид тем самым утверждает, что Пелопоннесская война явилась результатом взаимодействия главной внутренней и второстепенных внешних причин. Этой диалектики причинно-следственных связей либо не понимают, либо ее отвергают некоторые современные интерпретаторы Фукидида. Под главной, или внутренней причиной Фукидид понимал укрепление могущества афинской державы. Эту проблему, как мы видим, Фукидид решает, исследуя в своей книге целый ряд факторов, способствовавших усилению Афин. Саму идею возникновения афинской морской державы Фукидид пре^ вращает в один из узловых вопросов греческой истории130. В этой связи мы считаем неправильным противопоставлять период 445—435 гг. предшествующему времени 478—446 гг., как это делают некоторые современные исследователи. Во-первых, вся античная традиция, начиная с Фукидида (1.66), считала тридцатилетний мир не более чем перемирием, и события последнего предвоенного десятилетия историк не отделял от предшествовавшего периода, в рамках которого рассматривал рост афинского могущества. Во-вторых, как мы уже пытались показать в предыдущих параграфах, примеры экспансии Афин во время этого десятилетия тоже имели место, так что и после заключения мира Афины не прекращали расширять могущество своей державы. В-третьих, консолидация афинской империи, если не предусматривала широкомасштабной завоевательной политики, тем не менее была направлена на усиление Афинской гегемонии, что в любом случае не могло вызывать опасений у Спарты и ее союзников. Главная, или внутренняя причина войны крылась также в борьбе двух противоположных систем организации общества — демократии и олигархии (ср. Thuc. Ш.82.1). К середине V в. они перестали быть только формами власти, но превратились в политические течения, способствовавшие созданию двух военнополитических блоков, отличавшихся не только социально-экономическим и политическим развитием, но также образом жизни и образом мыслей131. К числу внешних, второстепенных причин Фукидид прежде всего относит события в Эпидамне и Потидее, которые привели к конфликту между Коринфом и Афинами и сделали войну неизбежной. Возражая против этого, некоторые исследователи считают, что события в Эпидамне и Потидее имели совершенно локальный характер и не могли оказать влияние на международные события в Греции. По их мнению, можно было бы избежать конфликта между Коринфом и Афинами, во-первых, если бы коринфяне поступали благоразумно и не руководствовались В своих действиях иррациональными мотивами; во-вторых, если бы Перикл не проявлял к потидеянам неумеренную жестокость, предъявив им ультиматум. В данном случае исследователи подменяют объективный анализ событий субъективистским рассуждением типа «что было бы, если бы». Так, в действиях Коринфа они не видят никаких других мотивов, кроме мести традиционному противнику и имперского высокомерия в отношении к зарвавшейся в амбициях колонии. Что же касается Афин, то они, как отмечают ученые, не желали подчинения Коринфом Коркиры, так как это привело бы к нарушению равновесия сил между Пелопоннесским и Афинским союзам. Поэтому, поддержав Коркиру, афиняне делали все, чтобы не повредить условиям тридцатилетнего мира и не вовлечь Спарту в этот конфликт132. С этим невозможно согласиться. Несмотря на то, что Афины отказались принять Коркиру в союз и заключили с ней лишь эпимахию, тем не менее действия афинян имели вполне имперский характер. Во-первых, учитывая традиционную вражду между Коркирой и Коринфом, достаточно было и эпимахии, чтобы иметь Коркиру вместе с ее флотом на стороне Афинской державы. Во-вторых, попытки афинян локализовать этот конфликт и нейтрализовать Спарту были не столь безобидны. Они имели целью внести раскол в Пелопоннесскую лигу и расстроить коринфско-спартанские отношения, а также закрепить на будущее враждебные отношения между Коринфом и Коркирой (Thuc. 1.44.2) . В-третьих, афиняне не хотели упускать из рук Коркиру, имевшую большой флот и удобно расположенную на пути в южную Италию и Сицилию (Thuc. 1.33.1; 36.2.44.3). В 443 г. афиняне возобновили союзы с Регием и Леонтина- ми, первоначально заключенные, возможно, в 40-е гг. V в.133 (ср. Thuc. III.86.2; 88; IV.25.1). К этому же времени относится и отправление Диотима, бывшего стратегом в битве у Сибботских островов, на помощь Неаполю, среди колонистов которого были и афиняне (см. Lykophr. Alex. 732—735, Schol. 732 = Timaios. FGrHist. 566 F 98(99); cp. Tzetzes Comment, ad.1.733; Strab. V. 4, p. 247). Наконец, в это время афиняне отправили 30 кораблей во главе с Формионом на помощь амфилохам и акарнанам (Thuc. И.68.27—8). Он поработил амбракиотов (колонистов Коринфа, см. Thuc. II.80.3), захвативших амфилохийский Аргос (см. Thuc. II.68.6). В результате этих действий, как говорит Фукидид (II.68-8, ср. 9.4), впервые был заключен союз между афинянами и акарнанами. Это, бесспорно, свидетельствует о стремлении афинян расширить свое влияние в западном Средиземноморье и закрепиться на путях к нему. И конечно же, афиняне осуществляли эту политику с целью получения благоприятных условий для торговли и импорта сицилийского хлеба. Поэтому коринфяне, для которых путь в ю. Италию и Сицилию был жизненно необходим, не могли допустить утверждения в Адриатике, в Акарнании и в районах, прилегающих к выходу из Коринфского залива, господствующего положения Коркиры и расширения афинского влияния. Эти географические районы для Коринфа играли не меньшую роль, чем Геллеспонт и Боспор для Афин. События в Потидее еще более приблизили развязку. Как уже отмечалось, по мнению Кэгена, конфликт между Коринфом и Афинами мог быть исключен, если бы Перикл действовал более умеренно и не предъявлял ультимативных требований Потидее. Однако для историка гораздо важнее выяснить, почему он действовал таким образом. Рассматривая в предыдущем параграфе основание афинянами колоний Бреи и Амфиполя, мы пытались показать, что с их помощью они надеялись противостоять македонскому царю Пердикке и держать под контролем города Халкидики. И в этом случае; как следует из источников, Афины стремились утвердить свое господство на фракийском побережье. С этой целью в рассматриваемое время Перикл увеличил форос, вносимый городами Халкидики в казну, причем налог Потидеи и Скионы вырос с 6 до 15 талантов (см. Hill. Table. 3.III.6; II, ср. ATL III. P.64), афиняне разорвали отношения с Пердиккой и стали поддерживать претендентов на македонский престол: его братьев Филиппа и Дерду (Thuc. 1.57; 59.2; 61.3; 62.2, Diod. XII.34.2). Наконец, афиняне в ультимативной форме потребовали от потидеян, которые, хотя входили в Афинскую архэ, оставались колонистами Коринфа и поддерживали с ним тесные отношения, срыть стены, выдать заложников, отослать эпидемиургов, которых ежегодно присылали к ним коринфяне (Thuc. 1.56—66; 68.4; 71.4; 139.1; 140.3; Diod XII.34.2—4; 37.1; Plut. Per. 29.6; Aristod. 18; Polyaen. III.4.1). Дело усугублялось тем, что Коринф и македонский царь Пердикка стали подстрекать Потидею, халкидян и ботиэев к восстаниям, которые могли вызвать цепную реакцию. Таким образом, действия афинян в этом случае имели вполне целенаправленный имперский характер. Итак, коркирские и потидейские события, называемые Фукидидом поводами к войне, сделали ее неизбежной. Среди тех факторов, которые способствовали расторжению тридцатилетнего мира, Фукидид называет жалобы эгинян в Пелопоннесском союзе на афинян, отказавшихся, вопреки условиям мира, предоставить им автономию (см. Thuc. 1.6.7.2; 139.1; 140.3; II.27.1, ср. Plut. Per. 8.7; 29.5; Arist. Rhet. III.10.7. P. 1411 a 15), и мегарян, обвинявших афинян в принятии постановления о недопущении мегарских купцов на афинскую агору и в гавани афинских союзников. Наиболее острую дискуссию вызвала так называемая Мегар- ская псефизма. Считая значение Мегарского декрета преувеличением в античной традиции, некоторые современные исследователи не рассматривают его как один из факторов, способствовавших началу Пелопоннесской войны. Они полагают, что декрет явился результатом религиозных противоречий, выразившихся в захвате мегарцами священной земли близ аттических границ. Поэтому они считают, что этот декрет Перикла не преследовал никаких экономических, политических и стратегических целей и не имел прямого отношения к началу Пелопоннесской войны (Ste. Croix D. Е М. de; Kagan D.). Однако, если со- гласиться с тем, что в Мегарском декрете выражение ц ’ATTIXT] » 9 ссуора имеет не экономический, а гражданско-правовой смысл, то другая часть декрета, где говорится о закрытии для мегарян гаваней во всех афинских владениях, бесспорно указывает на экономическую меру. Таким образом, постановление о Мегарах вместе с другими факторами способствовало развязыванию войны. И совершенно правильно В. Эренберг в рецензии на книгу Сент Круа (JHS. 1975. V.95. Р. 242) указал на необходимость признания того, что вопрос о Мегарах имел гораздо большее значение, чем придают ему Сент Круа и другие, либо, по его мнению, нужно весь рассказ Фукидида рассматривать как «а kind of comedy, a sort of shaw-fighting». Итак, как мы пытались показать, между изложением Фукидидом последовательно совершавшихся событий и его интерпретацией их нет противоречий, если мы вслед за историком признаем, что Пелопоннесская война явилась закономерным результатом развития межполисных отношений в Греции со времени возникновения Афинского морского союза и была вызвана рядом внутренних и внешних причин. В заключение необходимо сказать о тенденции, наметившейся в современной литературе, видеть в Спарте виновника войны и уменьшить или даже совсем снять ответственность за ее развязывание с Афин. Прежде всего обратим внимание на интер- лретацию суждения Фукидида об истинной причине войны (1.23.5). Интерпретация этого пассажа не подтверждает получивший распространение в работах западных исследователей вывод о тотальной войне, к которой якобы стремились лакедемоняне, и ограниченной, планы которой вынашивали афиняне. Толкование этого места заставляет также отвергнуть и попытку оправдать Афины, полностью сняв с них ответственность за развязывание войны. Рассмотренный нами материал показывает, что и Спарта, и Афины в равной степени проводили агрессивную политику. Это подтверждается также анализом часто » / употребляемого Фукидидом термина аасраЯеюс, с помощью которого он характеризует политику Спарты и Афин. С точки зрения Фукидида, политика Афин определялась страхом перед возможностью потери своего господства и стремлением обезопасить его путем расширения и укрепления афинского могущества. Эту мысль мы встречаем в речи афинских послов в Спарте в 432 г. (Thuc. 1.75.3—4), но особенно ярко она отразилась в знаменитом диалоге афинян и мелосцев (Thuc. V.85—113). Что же касается лакедемонян, то принцип безопасности в политике Спарты предусматривал необходимость для нее бороться за сохранение и укрепление своей гегемонии, ибо только таким образом они могли обеспечить жизнеспособность своего внутреннего режима, так как поражение привело бы к потере ею союзников и открыло бы дорогу для проникновения в Спарту демократических порядков. Поэтому Фукидид неоднократно замечает, что ради своей безопасности лакедемоняне установили олигархическое правление в городах Пелопоннеса (1.19; 76.1; » / 77.6). Исходя из принципа aa
Еще по теме 3. Реакция Спарты и ее союзников на внешнеполитическую активность Афин. Кризис 30-х гг. V в. до н. э. и проблема неизбежности второй Пелопоннесской войны: