Религия

Среди современных исследователей очень мало единодушия относительно религии Ахеменидов. Источники немногочисленны, до некоторой степени загадочны и зачастую кажутся противоречащими друг другу, а понимание их смысла было основательно искажено настойчивыми попытками некоторых эрудитов экстраполировать в прошлое религиозные отношения сасанидской эпохи ради объяснения верований Кира и Дария.

Религиозная ситуация на Иранском плато в VI и V вв. до н. э. была запутанной. Три главные традиции могут быть документально подтверждены с помощью сохранившихся источников. Во-первых, мы находим здесь древние индоарийские верования и обычаи, которые сформировали основу для религии иранцев, в том числе персов и мидийцев[205]. Во-вторых, мы можем обнаружить представления и ритуалы, укоренившиеся в религиях тех народов, которые обитали на плато еще до его иранизации, таких как хурриты, эламиты, гутии или урарты. В-третьих, мы замечаем (и к этому следует обратиться особо) импульс и влияние, исходившие от учения Зороастра, этического проповедника VI в. до н. э., одного из величайших фигур в религиозной истории[206].

История о том, как Зороастр создал свое вероучение, распадается на четыре основные фазы. Первая — это время жизни и проповеди самого пророка, а также ближайшие годы после его смерти, когда учение в умах последователей сохранялось свежим в своей чистой форме. Эта фаза имеет свой географический очаг — северо-восточный сектор иранского мира, а именно Хорасан и северный Афганистан. Вторая фаза могла охватывать по меньшей мере конец VI и весь V в. до н. э.; она представляет собой период, когда повсюду в иранском мире был достигнут важный компромисс между, с одной стороны, более древними языческими формами арийской и неиранской религии и, с другой — новой религией, основанной на учении Зороастра. Это был переломный формообразующий период в истории древней иранской религии.

Таким образом, именно зороастризм ахеменидского времени (т. е. второй фазы) оказался той религией, которой суждено было привнести значительные перемены в жизнь многих иных верований и сакральных ритуалов. Характерными чертами этой эпохи являлись компромисс и синкретизм. Не возникло никакой развернутой ортодоксальной доктрины, которая дала бы историку некую базовую линию для надлежащей оценки засвидетельствованных в источниках верований и культовых действий. Поэтому стремление к ретроспективной аргументации, отталкивающейся от подобной ортодоксальной доктрины — а такая в зороастризме появилась лишь на третьем этапе, в поздний сасанидский период, — является огромным соблазном, но одновременно и ловушкой для исследователя, ее необходимо сторониться. Принимая во внимание эту запутанную и сложную ситуацию, не следует удивляться тому, что описание

иранской религии у Геродота (1.131 слл.) находится в полном противоречии с тем, что известно об этом из наших первичных источников. Дело в том, что и эти последние, и Геродот, вероятно, передают верную информацию, но о различных аспектах или течениях иранской религии, практиковавшихся в Ахеменидской державе[208].

Что представляла собой религия ахеменидских царей? Были ли они в каком-то смысле зороастрийцами? Или же они исповедовали такую религию, которая могла осуждать Зороастра и его последователей как вопиющих язычников? Может быть, они культивировали несколько разных религий в качестве дополнительного способа выражения своей царственной терпимости?[209] Для ответа на эти вопросы необходимо описать в общих чертах, во что в то время мог верить и какие ритуалы совершать в своей религиозной жизни человек, называвший себя зороастрийцем.

Хотя принципиальный дуализм зороастризма позднее был представлен как конфликт между Ахура-Маздой и Ариманом, дьяволом, однако в тех Гатах (гимнах, составляющих древнейшую часть Авесты.

В большой степени, хотя и с некоторыми важными оговорками, отчасти связанными с особенностями эклектичной религиозной эпохи, ахе- менидские цари могут восприниматься как зороастрийцы, если исходить из представленных выше определений.

Что касается Кира, то о нем нельзя ничего сказать в силу крайней скудости данных. Дарий, с другой стороны, в теологическом смысле был истинным зороастрийцем, поскольку настаивал на зловредной природе Лжи, или Drug'а, и на добродетели Правды и Справедливости. Высоконравственная интонация его надписей, как и общий тон в текстах последующих царей, подражавших Дарию в этом отношении, вполне могли бы удовлетворить Зороастра (например, DB и DNb)[212]. Более того, Ахура- Мазда являлся высшим богом ахеменидского пантеона, а при Дарии он был вообще единственным божеством, упоминавшимся в официальных надписях.

Вообще говоря, с ритуальной практикой дело обстояло так же, как и с богословием: для своего времени Ахемениды были настоящими зороастрийцами, хотя и с одной оговоркой. Известно, что у персидских царей огонь представлял центральный элемент ритуальной практики. Главный обряд, в котором царь запечатлен в произведениях искусства, непосредственным образом связан с огнем, причем такие сцены появляются на рельефах всех царских гробниц. Единственными сооружениями в ахе- менидском Фарсе, которым с уверенностью можно приписать религиозное предназначение, являются расположенные на священном участке в Пасаргадах огромный алтарь для священного огня и обращенная к этому алтарю специальная платформа, на которую становился царь (трехмерная разметка для двумерной сцены на надгробных рельефах)[214]. Это ключевое положение огня в ахеменидском царском ритуале носит всецело зороастрийский характер, как и видимое отсутствие жертвоприношений животных. Ни один из многочисленных персепольских текстов, имеющих отношение к жрецам и к нормам их довольствия, не упоминает о выдаче животных для жертв, и ни одна сцена в ахеменидском искусстве не изображает сакрального умерщвления жертвенного животного[215]. Может быть, еще нагляднее те тексты, которые показывают, что возлияния вином или пивом, приношения в виде пшеничных зерен или муки являлись общераспространенным обрядовым актом, и подобный акт, пришедший на смену старинным жертвоприношениям животных, у Зороастра мог встретить только искреннее одобрение101.

Итак, резюмируя сказанное, можно утверждать, что, по крайней мере, Дарий и Ксеркс были, очевидно, настоящими зороастрийцами для своего времени. Как бы то ни было, в этот период находилось место для терпимого отношения к иным верованиям и культовым практикам, и обстоятельство это, вне всяких сомнений, отражает как полное отсутствие фанатизма у царей в вопросах веры, так и эклектическую, синкретическую и компромиссную религиозную атмосферу данного времени. По этому поводу можно отметить возврат к дозороастрийскому политеизму, засвидетельствованный в упоминании Ксерксом божества Арты рядом с Ахура-Маздой (XPh), а также еще более серьезное прегрешение позднейших царей, упоминающих в своих надписях богиню Анахигу и бога Митру103. Заметьте, впрочем, что в зороастризме Арта, Анахита и Митра — все являются ахурами (ahura) — благими духами универсума. Число «языческих» божеств, которых некоторые люди в Персеполе почитали или, по крайней мере, которым приносили жертвы и которые поименованы в текстах крепостной стены, поражает с точки зрения зороастрий- ских стандартов, а некоторые из этих богов даже не индоиранские104. Следует также отметить видную роль магов — мидийского жреческого класса — в персепольских ритуалах, хотя в данный период они, судя по всему, были кем угодно, но только не истинными зороастрийцами. Это, ко- чем, является частью царственной иконографии и не имеет отношения к сакральному акту жертвоприношения животного. См. подборку текстов К 1 в: PFT (имеется в виду публикация текстов крепостной стены в издании Р.-Т.

нечно, доказывает, что население Персеполя отличалось такой пестротой в религиозных верованиях, какая дозволялась эпохой и терпимостью царя. Ясно, что какому бы течению в зороастризме ни следовали Дарий и Ксеркс, они, очевидно, не придерживались его с фанатизмом, устранявшим иные верования. С другой стороны, то обстоятельство, что проповедь Зороастра смогла получить легитимацию и поддержку путем принятия ее при ахеменидском дворе (во всяком случае в том виде, в каком ее понимали на исходе VI и в V в. до н. э.), является главным культурным достижением первой Персидской империи.