Глава 3g Дж.-Д. Рэй ЕГИПЕТ В ПЕРИОД С 525 ПО 404 Г. ДО Н. Э.

Карта 7 7.

Ко всему этому добавим, что здесь имеются девственные пустыни, какие мало кому из наших людей когда-либо доводилось видеть. А завоюй мы Египет, как будем им управлять? Станем ли делать это сами, неся нескончаемые расходы и будучи совершенно не осведомлены в том, как надлежит поступать, или доверим это местным представителям? В любом случае, как мы узнаем, кто наши друзья? И что ожидает наши войска, которые нужно будет оставить здесь? Будут ли они посылать за новыми женами с родины или их место займут египтянки? Начнут ли наши дети и внуки приносить жертвы богам с песьими головами и готовить блюда из крокодилов? А мы сами не превратимся ли в египтян? Даже если мы избегнем этих опасностей, эта новая сатрапия будет находиться так далеко от Персии, что в один прекрасный день мы вынуждены будем покинуть эту страну, предоставив ее самой себе. Для удержания этой сатрапии в смирении нам придется разместить здесь огромное количество войск и тщательнейшим образом контролировать ее наместников. И кого назначить сюда сатрапом? В такой провинции, как Египет, сатрап будет вместо царя, и что может помешать ему вообразить себя фараоном или даже самим Великим Царем?»

Но затем Камбис вспоминает, что он — Великий Царь и сын Кира и что на карту поставлена его честь. Он грезит о вошедшем в поговорку богатстве Египта, о его развитом сельском хозяйстве и храмовом строительстве, а также об оживленной торговле с Африкой, осуществляемой по Нилу. Он вспоминает, что эта великая страна управляется совсем молодым и неопытным монархом — Псамметихом Ш (Псамтик), сыном Амасиса, неизменного врага Персии. Он не сомневается также, что египетским царедворцам не привыкать предавать фараонов. А потому здесь всегда найдутся те, кто согласится сотрудничать с завоевателями, поскольку продажность среди египтян имела повальный характер. А важнее всего то, что, пока Египет независим, персы никогда не овладеют Сирией—Палестиной, ведь фараон всегда может устроить на побережье смуту и побудить к мятежу, а также предоставить убежище тем, кто изменил персам.

Всё, «подслушанное» нами, несколько фантазийно, но не более, чем личные мотивы, приписанные Геродотом Камбису, а некое сочетание того и другого вполне могло иметь место в рассуждениях царя. Как бы то ни было, само завоевание, как представляется, оказалось довольно простым делом (Геродот. Ш.1—5). Персидские войска прошли на юг до Газы и, ведомые бедуинами, пересекли безводную пустыню; миновав безлюдную местность у озера Сербонида (Сабхат аль-Б ар давил), они достигли Пелу- сия, где произошла решающая схватка. Геродот отмечает, что греческие и карийские наемники сражались с обеих сторон и что примерно через 75 лет после битвы он лично видел кости павших на поле брани, воспользовавшись возможностью сделать некоторые антропологические наблюдения[734].

После победы при Пелусии персы проследовали вдоль реки до Мемфиса, который сдался после непродолжительного сопротивления, а сам фараон вскоре попал в руки завоевателей. Посещение храма Нейг в Саисе вполне могло повлиять на ход завоевания, которое завершилось к концу весны 525 г. до н. э.

Вряд ли должно вызывать удивление, что своими действиями Камбис спровоцировал рождение чрезвычайно враждебной ему традиции, в которой его имя стало синонимом безумия и жестокости. История, конечно, знает психически неуравновешенных правителей, и существуют несомненные признаки того, что при завоевании Египта не обошлось без элементов беззакония. Даже Уджахор-ресенет (Уджагорресент), «адвокат дьявола» при Камбисе (жрец и полководец из Саиса, который за переход на сторону завоевателей сохранил при Камбисе и Дарии почти все свои прежние и получил новые государственные должности, был щедро вознагражден и стал советником при персидских царях; «адвокат дьявола» — человек, защищающий неправое дело. —А.З.), не смог скрыть в своей автобиографии того факта, что храм Нейг в Саисе был захвачен и осквернен солдатами, а один арамейский папирус, относящийся, по общему признанию, к более поздней дате (408 г.

Рис. 20. Статуя зеленого базальта, представляющая Уджахор-ресенета из Саиса держащим макет алтаря. Высота 0,7 м.

в алея к его советам), всё же подобающее государственному мужу поведение, которое в этом тексте приписывается завоевателю, имеет гораздо больше политического смысла, нежели отвратительная картина, изображенная Геродотом. Уджахор-ресенет передает титулатуру царя, в которой тот предстает обычным фараоном, и это более важный момент, чем может показаться на первый взгляд, поскольку предполагает, что Камбис был коронован как фараон и должен был ясно осознавать, что это единственный путь, на котором можно достичь какого-то успеха в деле управления Египтом. Камбис был единственным персидским царем, который обладал полной титулатурой фараона. Всё это имеет значение также и в другом отношении: реальность завоевания, не допускаемая египетской религией и египетским образом мыслей, в сознании египетского клеврета психологически отрицается. Камбис явил себя божественным отпрыском бога-солнца — Месути-Ра. Это, быть может, выглядело не особенно реалистично, однако такая установка имела долгую историю в деле обеспечения непрерывности египетской цивилизации в периоды ее самых серьезных испытаний. Можно предположить, что в этом заключалась причина того, почему заупокойный культ Уджахор-ресенета продолжал существовать в Мемфисе еще и двумя столетиями позже[736]. Гораздо более поздняя и романтизированная версия завоевания существует на коптском языке. В ней Египет представляет мудрый советник по имени Ботхор, который, возможно, и есть Уджахор-ресент, только в более позднем обличьи[737]. Как знать, возможно, он и заслужил быть представленным в таком образе и достоин применявшегося к нему порой сравнения с библейским Ездрой.

Можно предположить принятие Камбисом некоторых безотлагательных организационных мер. Не вызывает сомнения, что сатрап был назначен, решен вопрос о порядке взимания дани и о контрибуции, поставлены гарнизоны, которые вполне могли занять старые стратегические пункты в Марее (на северо-западе дельты), Пелусии и Элефантине.

Ключ к пониманию того, почему Камбис вызывал неприязнь, можно найти в копии декрета, касавшегося доходов египетских храмов, которая

Рис. 2 7. Эпитафия Апису из Мемфиса, 518 г. до н. э. Высота 0,8 м. (Париж, Лувр; публ. по: В 873: ил. 3.)

сохранилась в одном демотическом папирусе Ш в. до н. э.[741]. Завоевание необходимо было оплачивать, а основным источником ресурсов, удобных для реквизиций, являлись храмы. Поэтому их накопления подлежали обложению. Все храмы должны были иметь те же самые статьи доходов, которые они имели до завоевания; необработанные материалы, такие как древесина, нужно было доставлять из двух районов: одного — в Дельте и другого — в Верхнем Египте; птицы же для жертвоприношений богам теперь должны были разводиться в самих храмах. Вводились и другие ограничения. Лишь о трех храмах говорилось, что они освобождены от реквизиций: святилище Птаха в Мемфисе, гелиополитанском храме Нила (Pi-hacp-en-On, этот храм вполне мог находиться в египетском Вавилоне) и храме Венхема, располагавшемся непосредственно к северу от Мемфиса[742]. Непопулярность таких мер очевидна; подобные конфискации приписываются Ксерксу, и, даже когда они осуществлялись местными фараонами (например, Тахосом), результатом было вечное проклятие со стороны жрецов. Враждебное отношение к Камбису отразилось и на предании о других его военных предприятиях. Поход в Нубию против царства Ме- роэ закончился провалом из-за плохой обеспеченности войска продовольствием; Мероэ так никогда и не вошло в состав Персидской империи. Нубия, упоминаемая Геродотом среди стран, уплачивавших дань (Ш.97—98), располагалась между первыми и вторыми порогами Нила; эта область в общем и целом являлась своего рода дополнением к Египту[743]. Отправленное в оазис Сива войско пропало во время песчаной бури недалеко от оазиса Харга, и, вопреки иногда появляющимся газетным сообщениям, археологи не обнаружили никаких его следов. Нелегко понять, как такие рассказы следует интерпретировать; более показательна довольно нелепая версия о том, что Камбис на самом деле был сыном дочери Априя (Геродот. Ш.2); такие слухи могли, конечно, использоваться персидской пропагандой для дискредитации Амасиса, однако они оставляют ощущение египетского стремления интегрировать Камбиса в собственную культуру — своего рода предвестие того, что было сделано с фигурой Александра Македонского в более поздней легенде. При этом Геродот явно указывает, что это была египетская версия.

Камбиса постигла загадочная смерть на его пути домой из Египта; последовавшая затем узурпация власти Дарием описана в гл. 2 данного тома. Египет, видимо, официально признал Дария с 522 г. до н. э.;[744] однако неясные обстоятельства смены правителя стали поводом для какого-то мятежа, и всё выглядит так, как если бы египтяне прогнали сатрапа Ариан- да (Полнен. VII. 11.7). По всей видимости, некий местный династ по имени Петубастис, воспользовавшись моментом, попытался захватить власть; существует даже документ, датированный первым годом его «правления». Однако об этом персонаже мы имеем крайне смутные представления[745]. Уджахор-ресенет, похоже, решил, что с его стороны было бы мудро также уйти со сцены, поскольку в своей автобиографии он рассказывает, как позднее Дарий, находившийся в это время в Эламе, приказал ему вернуться в Санс и заняться восстановлением «Дома Жизни» (храмовой библиотеки и медицинской школы), к тому времени совершенно обветшавшего; вельможа добавляет, что царь осознал «полезность этого акта для того, чтобы все хворые были возрождены к жизни, а имена богов сохранялись lt;...gt; вечно». Царь, вероятно, осознал также полезность Уджахор-ресене- та в качестве дипломата. Сам Дарий зимой 519 г. до н. э. вступил на землю Египта во второй раз (в первый раз это случилось во время завоевания, когда он являлся копьеносцем в свите Камбиса. — Геродот. Ш.139)[746]. Мятеж был подавлен без особых усилий, а Арианд — восстановлен в должности. Этот последний [, желая подправить свою репутацию, подмоченную его изгнанием египтянами,] вновь попытался завоевать доверие своего господина, организовав поход в Киренаику, который, впрочем, не имел особого успеха — вплоть до 512 г. до н. э. Ливия не была организована в сатрапию.

Одним из наиболее значительных деяний Дария стало упорядочение законов Персидской державы. В Египте кодификационный процесс начался на четвертом году правления этого царя (518 г. до н. э.), когда сатрап получил распоряжение собрать «мудрецов из числа воинов, жрецов и всех писцов Египта», чтобы навести порядок в египетском праве по состоянию на последний год правления Амасиса, — вероятно, имелось в виду, что то был самый недавний период нормальной жизни в Египте (Dem. Chron. Vo. Колонки Сб—16). Комиссия заседала до девятнадцатого года правления Дария, после чего все полученные ею данные были отправлены в Сузы, чтобы там быть скопированными на папирус арамейским письмом (арамейский — официальный язык империи) и египетским демотическим письмом. Выгоды от этого акта для дела управления сатрапией очевидны; на арамейском языке было сделано также краткое изложение этого памятника для использования должностными лицами. Оно напоминало, возможно, «Гномон идиолога» — высшего государственного чиновника, ответственного за сбор внутренних налогов в римском Египте (а также, видимо, и в птолемеевском Египте; «Гномон идиолога (t8tolt;g Хоуод)» — это папирус, в который вносились записи о подлежащей обложению собственности частных лиц. — А.3). Диодор (1.95) представляет эту кодификацию как реакцию на анархию в храмах Египта, спровоцированную Камбисом, но это, конечно, слишком упрощенный взгляд; впрочем, Диодор добавляет, что эта мера принесла царю божественные почести. Данное добавление не имеет особого смысла в отношении Египта, где обожествлялись все цари подряд, но понятно, что именно историк имеет в виду. Образ Дария как идеального фараона постепенно приобретал отчетливые очертания.

Более впечатляющим, хотя, видимо, не столь долговечным, деянием Дария стало строительство канала между Нилом и Красным морем. Какой-то водный путь здесь существовал уже в фараоновском Египте, а более значительное предприятие по сооружению канала было начато фараоном Нехо около 600 г. до н. э. Проект же, возобновленный Дарием,

опирался на ресурсы мировой империи. Согласно памятной стеле, царь задумал его, когда был еще в Пасаргадах; позднее (возможно, в 510 г. до н. э.) он созвал по этому поводу в Персеполе совещание архитекторов. В Красное море были посланы разведывательные корабли, которые сообщили, что в старом канале [назван так, поскольку он не был достроен при фараоне Нехо,] на протяжении восьми itrw (около 84 км) нет воды. Согласно Геродоту (П.158), канал был заложен Дарием такой ширины, что бок о бок могли плыть две триеры — то есть около 45 м, — и несложно подсчитать, что при его сооружении было выкопано двенадцать с половиной миллионов кубометров земли. Вдоль него стояло по меньшей мере двенадцать стел, каждая более трех метров высотой, с надписью на четырех языках — трех клинописью и одной иероглифической, — где перечислялись сатрапии империи. Согласно лучше всего сохранившимся экземплярам, флотилия из 24 судов, нагруженная изделиями египетского производства, была отправлена в Персию лично Дарием, который прибыл в Египет для торжественного открытия великого канала. «Я повелел, дабы сей канал был прорыт от вод Нила, протекающих через Египет, до моря, начинающегося от Персии lt;...gt; и [чтобы] по этому каналу корабли шли под парусами из Египта в Персию, как я того захотел». Так говорил Великий Царь, и льстивый придворный отвечал: «То, что Ваше величество повелело, есть Маат (М аат — «Правда» как естественный порядок вещей, миропорядок.              равно как и всё, слетающее с уст Ра, солнечно

го бога». В другом месте этого текста Дарий был поименован сыном Нейт из Саиса (иными словами — идентифицирован с солнечным богом), и здесь мы видим, что психология Уджахор-ресенета праздновала триумф над завоевателем. Канал шел от Бубастиса на Ниле к современной Исмаилии, затем поворачивал на юго-восток и доходил до Суэцкого залива. Были вырыты также колодцы с питьевой водой. Это совпало с моментом наивысшего расцвета Персидской державы, которого она достигла в 497-496 гг. до н. э., когда царь посетил Египет в третий, и последний, раз[747]. Интересный побочный результат этой деятельности был открыт в 1972 г. в Сузах: статуя самого Дария, облаченного в полный набор царских одеяний, с иероглифической и тремя стандартными клинописными надписями, а также с иероглифическим перечнем сатрапий на базе (см.: Том иллюстраций: ил. 22). Персидский текст гласит: «Эту каменную статую царь Дарий повелел завершить в Египте, чтобы любой, кто будет обладать ею в будущем, знал, что человек из Персии стал владетелем Египта». Оригинальная статуя, вероятно, происходит из храма Ра в Гелиополе, и, как кажется, подобные скульптуры, представляющие Дария, были установлены также в некоторых других храмах Египта[748]. Мнения о том, является ли статуя, которой мы располагаем, египетской версией или персидской копией, разделились;[749] но оригинал вполне мог быть послан из Египта Ксерксом как акт почтения к родителю. Канал был предназначен не только для церемониальных целей; это была попытка глубже интегрировать Египет внутрь державы с ее широкомасштабными связями, но в данном отношении канал имел лишь ограниченный успех, а вскоре он мог просто забиться илом.

Риски, связанные с удаленной провинцией, были очевидны для Дария, поскольку именно в то время он низложил сатрапа Арианда. Причины, приводившиеся в объяснение этому, различны. Версия же о том, что Арианд чеканил свою собственную монету, выглядит неубедительной, хотя какими-то спекуляциями он, конечно, мог заниматься. В действительности имелось довольно много принимавшихся во внимание оснований. Фундаментальной причиной был страх, что «вице-король» Египта провозгласит свою независимость, — страх, какой испытывал даже Александр по отношению к Клеомену из Навкратиса, своему доверенному лицу [, контролировавшему всю фискальную систему Египта]. А сатрап Птолемей именно так и поступил, реализовав свое очевидное преимущество. Между тем Дарий смог беспрепятственно совершить путешествие в оазис Харга, где строился храм Хибис (X и б и с, от егип. «НеЬеЬgt;, что означает ‘плуг’, — один из лучших египетских храмов персидской эпохи. — А.5.), в котором царь предстал в качестве универсального верховного жреца, приносящего жертвы Амону наподобие древнего фараона. Этот храм был окончен приблизительно десятью годами позже, в 486 г. до н. э., и, очевидно, представлял собой проект, которым очень дорожили. Точка зрения, согласно которой Харга приобрела особое значение благодаря грекам из Киренаики, также, скорее всего, носит эллиноцентристский характер; персы проявляли явный интерес к караванной торговле, особенно с оазисом Сива, а Харга приобрела к тому же печальную известность как место, куда отправляли политических изгнанников из Нильской долины[750]. Другие храмы были украшены статуями Дария-благотворителя, и судьба сохранила, по крайней мере, четыре свидетельства такой деятельности: в Элькабе, в Эдфу (важное пожертвование), в Абусире (центральная Дельта), а также в Серапеуме (Мемфис) (рис. 22). Уджахор-ресенет упоминает также строительство в Саисе[751]. Неудивительно, что наши источники отражают настойчивое желание Дария вести себя так, как если бы он был фараоном традиционного типа, а сохраненный у Геродота рассказ о Сесострисе уже давно понимается как плохо замаскированный портрет сына Гистаспа, которого египетское сознание восприняло в качестве свое-

Рис. 22. Стела Дария (в образе сокола) из Файюма. V в. до н. э. Высота 0,29 м. (Берлин, Египетский музей. 7493; публ. по: В 789: ил. 8.1.)

го, создав легенду о самом великом из всех существовавших до сих пор завоевателей[752]. Интерес Дария к Египту носил, несомненно, политический характер, но это не означает, что он вовсе не был связан с личным отношением царя к этой стране. И сам Дарий со своими статуями, и египетские врачи, и коллекционеры шедевров египетского искусства вполне могли разделять любовь Геродота к этой загадочной земле[753]. И даже события, происшедшие в последующие четыре правления, не смогли изгладить то впечатление, которое «отец истории» оставил нам о Египте.

Административная система ахеменидского Египта особенно интересна, поскольку она показывает внедрение неких чужеродных принципов управления в высокоразвитую страну. На самом верху находился, естественно, персидский царь в роли фараона, при том что впервые за всю историю Египта верховный властитель постоянно проживал за пределами своих владений. Тигулатуру Камбиса, как мы уже видели, разработал Уджахор-ресенет. С Дарием было иначе, и Уджахор-ресенет называет его «Великим Царем Всех Стран, Великим Владыкой Египта». В другом месте Дарий предстает как hk\ hklw, «Царь Царей», но его имя неизменно вставляется в традиционный египетскйй картуш. Из надписей в храме Хи- бис в оазисе Харга известны два тронных имени этого правителя (более ранняя попытка приписать эти имена Дарию П не должна приниматься в расчет), но они имеют подозрительно нестандартный вид. Тем не менее, не исключено, что во время одного из визитов в Египет Дарий I прошел через церемонию коронации[754]. На своих церемониальных вазах Артаксеркс I регулярно обозначается как «Великий Фараон», что, по-видимо- му, является переводом слов hsayadiya vazarka. Но позднейшие цари довольно слабо представлены в иероглифических текстах, упоминания в их именах о храмовом строительстве встречаются редко и образованы по единому шаблону. Ни об одном персидском царе рассматриваемого периода после Дария неизвестно, чтобы он посещал Египет. Папирусные документы, впрочем, неизменно датируются по годам правления царей, будь то демотические или арамейские тексты, с указанием двух годичных дат в период между декабрем и следующим апрелем, когда египетский календарь опережал персидский на год. Начиная со времени Камби- са действовали две системы, в одной из которых события датировались от завоевания 525 г. до н. э., в другой — от начала правления этого царя в Персии, и эти две системы расходились на пять лет[755].

В повседневном же смысле правителем Египта был сатрап, которым всегда оказывался либо влиятельный аристократ, либо член царской семьи. В демотических текстах его титул обозначается как hstrpn; попытки отыскать другие названия должности сатрапа не привели к успеху. Известное для области Сирии—Палестины арамейское слово pehah, «наместник», очевидно, никогда не использовалось в Египте[756]. Впрочем, сатрап обычно величался посредством фразы «наш господин». Первым сатрапом рассматриваемого периода являлся назначенный Камбисом Арианд, или Ариаванда, изгнанный после 522-го, восстановленный в 518-м и низложенный около 496 г. до н. э. Его преемник, Ферендат, или Фарнадата, известен только по трем демотическим письмам, адресованным ему жрецами храма бога Хнума, в Элефантине, с прошениями урегулировать их дела. Призывы к фараону и, следовательно, к сатрапу, были обычной практикой во все периоды истории Египта[757]. Ферендат вполне мог лишиться жизни в период смуты 486—485 гг. до н. э., при этом было бы интересно выяснить, на чьей стороне он сражался. Вскоре после восшествия на престол в ноябре 486 г. до н. э. Ксеркс посадил на эту должность своего собственного брата Ахемена (Hahamanis). Восстание вскоре было усмирено. Ахемен сражался во главе персидского отряда при Саламине, а погиб в сражении против Инара при Папремисе (459 г. до н. э.). После этого начались проблемы. Ктесий [FGrH 688 F 14, 38) упоминает сатрапа по имени Сарсамас (возможны и другие произношения), поставленного на эту должность полководцем Мегабизом после подавления указанного восстания. Сарсамас обычно идентифицируется с хорошо известным сатрапом Арса- мом, упоминаемым в арамейских документах с 428-го или, во всяком случае, с 424 г. до н. э., в которых он, как представляется, тождествен тому сатрапу, которого Ктесий именует Арксаном [FGrH 688 F 15, 50). Данное произношение может отражать лежащее здесь в основе персидское имя Arsama. Промежуток времени велик, и поэтому лучше, может быть, остановиться на загадочном имени Сарсамас и признать, что мы почти ничего не знаем о сатрапах 460—430 гг. до н. э. С Арсамом арамейских документов мы, по крайней мере, находимся на более надежной почве: в нескольких письмах Нахтихора (Driver. AD 2, 3 и в других местах) он упоминается как bar bayta, «сын [царского] дома», — использовано словосочетание, часто употребляемое в связи с сатрапами Египта. Из пассажей в элефантинской корреспонденции, что написаны во время отлучки наместника в Персию (410—407/406 гг. до н. э.), следует, что его положение в Египте было не очень надежным; известно, что он имел крупные поместья в Вавилонии. Арсам, несомненно, оставался в должности либо его в ней восстановили, что позволило ему оказать поддержку перевороту, совершенному Дарием П в 423 г. до н. э. Но даже и это не уберегло его от вызова назад в Персию. Он мог скончаться еще до последнего египетского восстания 404 г. до н. э.[758]. Частые отзывы Арсама, если таковые имели место, обнажают, по крайней мере, одно препятствие на пути наместника; другими обстоятельствами, осложнявшими жизнь сатрапа, было распыление властных полномочий внутри областной администрации, а также институт царских почтовых гонцов (ayyapot), обеспечивавших непрерывную доставку в столицу секретных сообщений[759].

В подчинение персидским наместникам естественным образом перешли существовавшие с незапамятных времен египетские провинции, или номы. Впрочем, имеются свидетельства, что объединения номов в более крупные области, случавшиеся в разные периоды, практиковались также и при персах. В арамейских архивах из Элефантины часто встречаются упоминания о некой области, называемой Tstrs, что, несомненно, тождественно египетскому названию Тшетрэс, «Южный Регион», которое обнаруживается в демотических текстах[760]. Очевидно, эта территория тянулась от Асуана вниз по течению реки до Арманта, совсем как сангское pi tl rs — «Южная Земля». Фивы, видимо, также представляли собой особую область. Вполне вероятно, что существовали и другие области. Каждая провинция управлялась лицом с титулом фратарака (в арамейских текстах: prtrk), который в общем соответствовал традиционному номарху и был окружен целой армией других чиновников; особое положение при нем занимал «царский писец», ответственный за регистрацию земельных владений и вносимых податей, вполне, может быть, наделенный и большей властью, нежели сам фратарака. Подобное должностное лицо могло быть также приставлено и к самому сатрапу (Геродот. Ш.128).

Старая система управления страной должна была адаптироваться к тому обстоятельству, что отныне доминирующей силой в Египте стали чужеземцы. Рядом с сатрапом находился своего рода канцлер, обозначаемый в арамейских текстах как becel tecem — «господин повеления (?)»; в источниках появляются также следователи, призванные разбираться с нескончаемым потоком жалоб, ответов на жалобы, канцелярской документацией и взятками[761]. Такое должностное лицо называлось patifrasa или fг as aka — «судебный следователь». Каждый провинциальный начальник, находившийся в подчинении у сатрапа, имел свою собственную двойную систему, одна часть которой предназначалась для коренных египтян, другая — для чужеземцев. Как и в птолемеевской администрации, критерием такого разделения, похоже, служил язык: письмо документов — либо арамейское, либо демотическое. В этих текстах упоминаются «царские судьи», а также судьи сатрапии; здесь также встречаются tipati — своего рода «начальники полицейского управления», и наводящие страх gausaka, — вероятно, «уши» царя (ср.: Ксенофонт. Киропедия. УШ.2.10). Последние, как кажется, вызывали ужас в большей степени у греков, нежели у персов.

В перечне сатрапий Египет значился шестым, и уплачиваемая им ежегодная дань составляла 700 талантов (Геродот. Ш.91) — сумма, не выглядящая неподъемной. Страна содержала как неперсидские воинские контингенты, так и персидских воинов (вероятно, корпус военачальников), которые были расквартированы в Мемфисе, а также давала 120 тыс. мер зерна, рыбные уловы с Меридского озера, некоторое количество соли и нильскую воду для царского стола; последняя служила всего лишь символом подчинения. Афиней (I.33f) добавляет красочную деталь: будто бы малоизвестный город Анфилла в северной Дельте поставлял обувь, пояса и вязальные спицы персидской царевне. Было ли это единичным даром в момент царского визита или традицией, перенятой новыми правителями? Складывается впечатление, что размеры этого обложения были в целом тщательно выверены, чтобы извлечь максимум, не вызывая при этом раздражения и чрезмерного негодования у местных жителей; во что на самом деле выливался такой подход — уже другая тема. Ответственность за сбор податей лежала на сатрапе.

Египетская экономика была распределительной, и даже в рассматриваемый нами период в ней с трудом приживалась чеканная монета. Каждая персидская провинция, как и центральный двор, имела собственную сокровищницу с непременной бюрократией, да и сам «царский дом» действовал как центр сбора и распределения доходов, а также выдавал месячные продуктовые пайки размещенным в регионе наемным воинам. Отчеты хранились освященным веками египетским способом; один папирус (Cowley. АР 26) представляет детализированную инвентарную опись одного корабля вплоть до последнего гвоздя, нитки и планки. Известно письмо, отправленное в Элефантину из Мигдола в Дельте, с описанием некой группы людей, называемой pahutam, которые отвечали за определение размера выплаты некоторым членам еврейской военной колонии. Двойственный характер администрации страны отражался в ее монетарной системе. Фараоновская система металлических мер веса сохранилась, ее стандартной единицей был deben (около 91 г), делившийся на десять ките [kite). Обычным [расчетным] металлом было серебро, хотя соответствующее египетское слово еще не приобрело значения «деньги», что произошло позднее. Словосочетание «вес Птаха», появляющееся даже в некоторых арамейских документах, подразумевало гарантированную храмом в Мемфисе систему стандартов, но делать вывод, что упомянутые документы появились в период египетского правления, нет никаких оснований — это просто согласованный способ определения стоимости. Стандартной неегипетской единицей был шекель [shekel), хотя в Египте циркулировала, как кажется, его финикийская, а не мидийская разновидность. Шекель был несколько легче, чем египетская ките, и делился на сорок хал- луринов [hallurm). Персидская мера веса карш [karsh) была внедрена в эту систему в качестве грубого эквивалента десяти шекелей или примерно такого же количества ките. Вес этих единиц определялся путем взвешивания с использованием «царских камней» — указание на правительственную систему весов. Греческие монеты появились в Египте, по крайней мере, с 520 г. до н. э., и вплоть до конца рассматриваемого периода в источниках упоминается статер, иногда определяемый как «серебро Иавана (Ионии)». Это, несомненно, афинская тетрадрахма, или «сова», которая равнялась двум шекелям использовавшегося в Египте стандарта; такими монетами вполне могли производиться выплаты наемникам еще до полагавшейся при вербовке проверки зубов и полного зачисления на службу[762] [763]. Впрочем, существует указание на то, что персидское правительство могло пойти и далее: известны, по крайней мере, две тетрадрахмы с демотической легендой «Артаксерlt;ксgt; Фараон» (рис. 23). Использование демотического письма должно означать попытку способствовать обращению этих денег по всей стране, при этом необходимо учитывать вероятность того, что эти монеты следует датировать временем первой, а не второй персид-

Рис. 23. Серебряная тетрадрахма со следами тестовых пропилов. (?) IV в. до н. э. Аверс: голова Афины; реверс: сова с демотической легендой «Артаксеркс, Фараон». Вес 17,07 г. (Копенгаген, происходит из Ирака (?); публ. по: В 895: 5, ил. 1.7.)

ской оккупации[764]. Другим, и более успешным, новшеством было введение artaba — персидской меры объема, «бушеля» (заменившей старую меру oipe), равнявшейся шестидесяти Ып. Данное слово [artaba) сохранилось в современном египетском диалекте арабского[765]. Параллельные, подобные этой, системы могли быть в своем повседневном применении более простыми, нежели может показаться, хотя в реальности для таких бинарных систем характерна конечно же определенная замысловатость.

В военном отношении оккупация также носила комплексный характер. Исходя из указанного Геродотом количества поставлявшегося Египтом продовольствия (Ш.91), можно предположить, что здесь содержалась армия в 12 тыс. человек, но это лишь догадка; ясно, что основную часть войска составляли наемники неперсидского происхождения. Командирами были, как правило, иранцы, часть имен которых появляется в папирусах. Крупные вельможи упоминаются довольно редко, и тем ценнее любопытный текст, написанный на четырех языках и исходящий от некоего Писсуфнеса (?), начальника большой казармы (?) Ксеркса. Интересно, что здесь использовано и иероглифическое письмо[766]. К рассматриваемому периоду может быть отнесен еще один документ — демотический папирус, написанный египтянином Петамуном (Petamun) для армейского командира в Мемфисе, носившего, возможно, имя Mithraha[767]. Больше информации можно извлечь из архивов колонии еврейских наемников в Элефантине. Здешний начальник также носил иранское имя — это известный Вайд ранг (Вид ранга), который, видимо, в 420-м был гарнизонным командиром, в 416-м — «начальником семи» [haftahopata) и, наконец, около 410 г. до н. э. — обладателем должности frataraka. Элефан- тинский гарнизон [hayla) был разделен на два отряда-(арамейское слово; ед. ч. degel — своего рода батальон. —Л.З.), которые в свою очередь также имели собственные подразделения (таких мелких войсковых единиц в одном degel было 100, и назывались они по-арамейски mata. — А.З.). Каждый отряд-degel обозначался по главному офицеру, который почти всегда носил персидское или вавилонское имя (если судить по именам, упоминаемым в папирусах Элефантины. —А.З.). Еврейская hayla была размещена на острове самой Элефантины, тогда как финикийский и арамейский контингенты были расквартированы в Сиене (др.-греч. Surjvr] — Сиена, самый южный город Верхнего Египта, недалеко от границы с Эфиопией; совр. Асуан. — А.З.), на противоположном берегу. Общий командир (mb hayla) вполне мог иметь власть над значительной частью Верхнего Египта — так, текст на одной интересной стеле из Сиены говорит о строительной деятельности в седьмой год правления Артаксеркса (июнь 458 г. до н. э.) какого-то rab hayla, чье имя не сохранилось[768]. Эти военные термины известны и из других мест, особенно из столицы; сохранилась также страница из журнала оружейного склада в Мемфисе (журнал датируется от 472/471 г. до н. э.)[769].

Не следует забывать, что существовал также многочисленный египетский военный класс, «воины» (ptayipioi), которые могли использоваться в качестве местной милиционной армии. Их значение ясно обнаруживается в рассказе Геродота (П. 165—166), согласно которому их насчитывалось 410 тыс. и владели они двумя третями Дельты, а также в упоминании о них как об одном из трех классов, принимаемых в расчет в эдикте Дария о кодификации национального египетского права. Исходя из количества fxaxtptot можно предположить, что численность всего военизированного населения доходила до 1,6 млн человек или даже более из расчета, что в одном домохозяйстве проживало 4—5 человек[770]. Известно, что в Сиене были размещены гарнизонные отряды-degelin, укомплектованные египтянами, и не вызывает сомнений, что египтяне имели возможность — и реально ею пользовались — сделать хорошую карьеру на военной службе. Одним из таких успешных местных жителей был военачальник Ахмоси (Амасис), известный благодаря двум стелам из Серапеума, на одной из которых он утверждает, что вложил почтение к быку Апису «в сердце каждого человека и всех чужеземцев, которые находились в Египте», — отнюдь не малое достижение[771]. Достоин внимания также архитектор Хнемибре, который служил при Дарии I и чьи военные титулы были существенным дополнением к его работам по добыче камня в карьерах. Он состоял в должности в заключительный год правления Амасиса, но в 496—492 гг. до н. э. продолжал деятельность в Вади Хаммамат, к востоку от Коптоса. Хнемибре относился к тем людям, которые извлекли для себя много пользы из присутствия персов[772]. Были и другие люди этого типа, чьими надписями, относящимися к рассматриваемому времени, особенно богат район Вади Хаммамат.

Многоязыкий характер ахеменидского Египта нигде не проявлен лучше, чем в отчетах мемфисских верфей; эти документы сохранились в некоторых фрагментированных арамейских папирусах, включая недавно открытые тексты из Саккары[773]. Начиная с эпохи Нового царства Мемфис служил главной верфью, а порты, как правило, носили интернациональный характер. Контроль над военно-морским флотом оставался всецело в руках сатрапа, перенявшего эти полномочия от «начальников судоходства» — высокопоставленных должностных лиц Саисской династии.

Но почти неразрешимую проблему для чужеземной администрации создавал один из египетских институтов. Речь идет о храмах. Последние являлись конечно же крупными землевладельцами, причем из рассказа Геродота складывается впечатление, что по общему количеству принадлежавшей им земли они ненамного уступали классу воинов (fxaxtptot). По правде говоря, в этом смысле храмы могли опережать последних. Земельные владения даже таких плохо изученных святилищ, как храм Амо- на в городе Теуджой, были, вероятно, немалыми, впечатляли и размеры их движимого имущества. Имеются свидетельства об остром интересе персидской администрации к делам святилищ. Это обнаруживается в переписке с Ферендатом, а документ, известный как папирус Райлендза IX, показывает некое должностное лицо, носившее титул lesonis, которое действовало в качестве главы администрации и было ответственно перед центральными властями. Такой порядок вещей не был ахеменидским изобретением, но в рассматриваемый период он становится общераспространенным. Мы уже знаем о попытке Камбиса обложить все храмы податями и о том, какую неприязнь спровоцировала эта мера. Согласно надписи, известной как «Стела сатрапа» 311 года до н. э., Ксеркс конфисковал у храма в Буто, в северной Дельте, значительный земельный участок, называвшийся «землей Эджо», который позднее был возвращен святилищу малоизвестным фараоном Хабабашем. Имя Ксеркса не было даже вписано в картуш[774]. Подобная участь постигла в четвертом столетии Та- хоса и Артаксеркса Ш. Впрочем, персидские цари обладали, по-видимому, правом осуществлять подобные конфискации, а некоторое перераспределение земельных владений являлось частью персидской политики[775]. Однако нормальное функционирование сельскохозяйственного сектора должно было обладать приоритетом, так что правительство, вероятно, неохотно вмешивалось в эту область. Геродот (П.99.3) обращает внимание на впечатлившие его работы по укреплению плотин близ Мемфиса.

Замечательная подборка опубликованных в 1954 г. писем показывает, как заботились, по крайней мере, об одном крупном поместье. Тексты охватывают период 411—408 гг. до н. э., когда сатрап Арсам отлучался из Египта в Сузы и Вавилон. Письма написаны на коже; они находились в своего рода «дипломатической почте» и представляют собой переписку с управленческим персоналом личных поместий сатрапа в Египте. Этими владениями, главным образом в западной Дельте, заведовал египетский управляющий (paqid), которым первоначально был некий Псамметих, замененный вскоре Нахтихором. Последний представлял собой настолько значительную персону, что обладал собственным ополчением. Он чрезвычайно сильно напоминает Зенона, агента диойкета Аполлония43а, если не принимать во внимание, что по происхождению Нахтихор был египтянином. Также и другие персы предстают владельцами земельных поместий и другого имущества в Египте: младший принц Варохи, который был, вероятно, родственником Арсама, и должностное лицо по имени Варфиш, имевший собственных слуг. Известен также некий вельможа по имени Артавант, возможно, заместитель Арсама, действовавший от имени сатрапа. Вообще весь этот архив бесценен[776].

Самым информативным из всех сохранившихся от античного Египта текстов является папирус Райлендза IX (Papyrus Rylands ГХ), известный как «Жалоба Петеси». По случайному совпадению, этот документ происходит из того же места, что и знаменитый текст «Невзгоды Уну-Амона», — из деревни Эль-Хиба Среднего Египта. Перескакивающий с одного предмета на другой демотический текст занимает двадцать пять колонок и начинается с событий девятого года правления Дария I (513 г. до н. э.), когда некий гость Ахмоси, хозяин кораблей, прибывает в Теуджой (Эль- Хиба) и настойчиво требует своей доли от доходов храма. В результате начинается расследование, которое касается прежде всего Петеси — престарелого рассказчика, чьи семейные дела привели к банкротству целой общины. Спор между предками Петеси и местными жрецами, начавшийся еще в 661 г. до н. э., приобрел характер кровной мести, которая давала о себе знать еще и в описываемое время. Петеси обращается либо к сатрапу, по-видимому, к Арианду, либо к его советнику, и это повествование вводит нас в мир взяточничества, поджогов, пристрастных мнений, коррумпированных чиновников, допросов под пыткой и бесконечной судебной волокиты; текст содержит только жалобу Петеси, так что исход дела нам неясен. Возникает ощущение, что обветшавшая административная система, о которой рассказывает папирус Райлендза, переживала последнюю стадию деградации, но при этом время действия соответствует высшей точке развития ахеменидского Египта; кроме того, существует немало параллелей и в других египетских литературных текстах, благодаря которым мы понимаем, что перед нами предстает здесь вечный Египет. Этот приводящий в ярость бюрократический хаос, изрядно сдобренный крючкотворством и пустыми обещаниями, смягчался некоторым сочувствием

к страданиям человека. Прежде всего, данная система поставила завоевателя перед жестким выбором: воспринять ее или отказаться от нее. Ахемениды отказались. Весь папирус полон многозначащими деталями: отметим характерное для сатрапского двора открытое презрение к южанам. Это вообще было свойственно Египту, но пассаж, о котором идет речь, может объяснить, почему должностные лица огромной мемфисской администрации молча соглашались с постепенным упадком Фив, что само по себе является характерной чертой рассматриваемого периода[777].

Исключить египтян из системы управления было, по всей видимости, нереально, даже если кто-то этого и хотел. В первый период оккупации знания местных специалистов были жизненно необходимы, в особенности в сельскохозяйственных и религиозных делах. Мы уже встречались с Уджахор-ресенетом, военачальниками Ахмоси и Хнемибре, можем вспомнить также египтян, отважно сражавшихся при Саламине. Особый интерес вызывает начальник сокровищницы Птаххотеп, чья статуя, хранящаяся в Бруклине, изображает его в характерных для египетского вельможи одеждах, но при этом с персидским ожерельем, которое могло быть подарено ему монархом в благодарность за что-то (см.: Том иллюстраций: ил. 58). Птаххотеп также известен по надписи на стеле в Серапеуме, относящейся к тридцать четвертому году правления Дария, когда этого египтянина уже вряд ли можно было назвать пособником захватчиков[778].

Одновременно с этим шел другой вызывавший опасения Камбиса процесс — оегипечение завоевателей. Яркий тому пример — два брата, носившие имена Атийявахи и Арийяврата, чьи надписи были вырезаны на камне в Вади Хаммамат. Атийявахи, названный сыном Аршама и некой персидской (?) женщины по имени Канджу, являлся saris' ом Персии и наместником в Копгосе[779]. В период с 486 по 473 г. до н. э. он неоднократно наведывался в Вади Хаммамат, тогда как его младший брат посещал данное место в 461—449 гг. до н. э. В последнем случае словосочетание «saris Персии» заменено египетским переводом, и сам Арийяврата назван теперь египетским именем Джехо, или Тахос[780], что было характерно для некоторых групп населения, считавших себя царскими служащими. Факт же усвоения этого обычая персидским магнатом удивителен. Своего рода ползучая египтизация обнаруживается также в некоторых арамейских письмах, особенно в их начальных формулировках. Вот один из примеров: «Моего господина Митравахипггу приветствует твой слуга Пахим; пусть мой господин будет жив, счастлив и безмерно благоденствует»[781].

Ахеменидский Египет был весьма космополитичным государством. Что касается персов, то мы с ними уже встречались в письмах Арсама и в еврейских архивах. На погребальной стеле, ныне хранящейся в Берлине, изображен некий иностранец в «мидийской» одежде, которого скорбящие женщины готовят к погребению, и, хотя этот памятник датируется началом нашего периода, в изображении много сходства с памятниками Атийявахи и его брата (рис. 24)[782]. Художником, видимо, был какой-то восточный грек. Большинство иранцев состояли в Египте на военных должностях, поэтому не случайно слово «matoi», «мидиец», регулярно использовалось в позднем египетском языке в значении «солдат»[783].

Рис. 24. Стела из Митрахине (Мемфис) с изображением погребальной сцены с неким иноземцем и плакальщиками, а также двумя «душами- птицами» в форме сирен, сидящих над гробом. Ок. 500 г. до н. э. Высота 0,23 м. (Берлин, Египетский музей, 23721; публ. по: Bissing, von F.W. ZDMG 84 (1930): ил. 1; а также: Parlasca К Staatl. Mus. Berlin Forsch. u.

Berichte 14 (1972): ил. 3.1.)

Другой группой населения, находившейся в Египте с военными и коммерческими целями, были ионийцы. В этой стране они проживали со времен правления Псамметиха I, будучи призваны в качестве наемников, в Мемфисе же они были размещены почти за пятьдесят лет до завоевания Египта. В других городах также могло жить довольно много греков, особенно в Навкратисе, в Дельте, а также и в других менее известных населенных пунктах, поскольку торговая деятельность более не подвергалась ограничениям[784]. С ионийцами были тесно связаны карий- цы, прибывшие сюда в то же самое время и имевшие с ними одну судьбу, которая теперь может быть документирована с помощью замечательных стел из Саккары, раскопанных Египетским археологическим обществом (Egypt Exploration Society). Эти стелы, вероятно, были изготовлены в греческих мастерских Мемфиса[785]. Недавно обнаружено свидетельство тому, что карийцы были самым непосредственным образом вовлечены в военно-морские дела: удачное исправление в одном арамейском тексте заставляет понимать фразу «nwpty^zy кгку5» не как «капитаны из крепости Карх», а как «капитаны карийцев»[786]. Карийцы появляются и в некоторых новых саккарских папирусах. Имеется также карийское посвящение на бронзовом льве, явно выполненном в ахеменидской художественной манере и происходящем из какого-то неизвестного святилища в Египте[787].

Кроме того, Мемфис был местом обетования самой крупной финикийской общины в Египте, фомхоаушитии (финикоегиптяне — лица смешанного финикийско-египетского происхождения; см., напр.: PSI, том 5, папирус 531, стрк. 1 (папирус Ш в. до н. э.).              хотя финикий

цы проживали и в иных крупных городах, таких как Сиена. О финикийской общине здесь известно благодаря погребальным стелам, обнаруженным в некрополях к югу от Саккары и в других местах; сохранился превосходный экземпляр такого рода памятников — египтизированная стела Абы и Ахатбу, которая датируется четвертым годом правления Ксеркса (482 г. до н. э.) и имеет иероглифические надписи, как и некоторые другие подобные карийские памятники[788]. С названием «финикийцы» ассоциируется обширная группа лиц, говоривших на арамейском. Этих людей привлекали богатства Нильской долины и удобные линии коммуникаций, поддерживавшиеся оккупационными силами. Живая картина этих национальных групп возникает благодаря гермопольским письмам, обнаруженным в одной из галерей ибисов, неподалеку от города Туна эль-Джебель в Среднем Египте (в катакомбных галереях у этого поселения захоронены тысячи мумий священных животных бога Тота — ибисов и павианов. —А.З.). Данные тексты были обнаружены поблизости от раскрашенного деревянного алтаря с картушами одного из Дариев. Письма происходят из сирийской или даже месопотамской колонии, существовавшей в самом Мемфисе либо около него; восемь были направлены в родственную колонию в Сиене, а еще шесть — каким-то жителям Опи, или Луксора. Вся эта коллекция была, видимо, оставлена в Гермополе. Из упомянутой общины в Сиене известны также стелы, саркофаги и статуи с надписями, здесь существовали культы Набу, Банит, Бетхел и Малкат- шемайин, «Царицы Небес»; за этим, последним, титулованием могла скрываться Анат или Инггар[789] (А н ат — сирийско-палестинская богиня охоты и войны; ее культ распространился в Египте в период ХУШ династии; Иштар — аккадская богиня плодородия и плотской любви, войны и распри, олицетворение планеты Венеры. —А.З). Письмо из Эль-Хиба — места, изображенного в папирусе Райлендза IX (papyrus Rylands ГХ) в весьма мрачных красках, — упоминает проживавших здесь эламитов, кили- кийцев и мидийцев[790], а в папирусе из Саккары среди египетских имен в изобилии обнаруживаются иноземные имена[791]. Журнал мемфисского арсенала знакомит нас даже с моабитскими именами; кроме того, опубликована одна ликийская надпись из Египта. Хотя мы пребываем в царстве неясности, царство это очень интересно, и в этой связи стоит вспомнить клад серебряных чаш, найденный в Телль-эль-Масхута, близ Исмаилии, египетской Тджеку (см.: Том иллюстраций: ил. 93). Один из этих кладов был посвящен правителем североарабского царства Кедар богине Хани- лат. Датировка 400 годом до н. э. или несколько более ранним временем определяется по сопутствующим афинским тетрадрахмам, а некоторые серебряные чаши представляют собой особое явление в искусстве рассматриваемого периода[792]. В источниках встречаются и другие «арабские» племена, такие как агреи восточной пустыни [AypocToi, см.: Страбон. XVI.4.2], и, кроме того, нам не следует забывать о нубийцах, присутствие которых в Египте было настолько привычно, что в текстах их национальность обычно вообще не фиксируется. Причиной часто отмечаемой ксенофобии египтян было, по всей видимости, то, что им приходилось иметь дело со слишком большим количеством чужеземцев, а не то, что они не знали никого из соседних народов.

Отношение египтян к иноземному завоеванию было сложным: ущемленное чувство собственного достоинства смешивалось с предубеждениями, происходившими из осознания своего культурного превосходства, а также со стремлением уйти в религию. Вполне корыстные интересы также были важным фактором. Так, Уджахор-ресенет и Птаххотеп смогли извлечь большую личную выгоду из завоевания, сохранив при этом собственное представление о добре и зле. Известны даже египетские слуги, работавшие на еврейских хозяев в Элефантине. Обычным делом были смешанные браки между мужчинами из чужеземных общин в Египте и египтянками; женщин в этом случае, естественно, никто не спрашивал о согласии. Кроме того, у египтян различение «свой — чужой» носило не расовый или этнический, а сугубо культурный характер: любой, кто говорил и вел себя по-египетски, считался египтянином, независимо от происхождения. Тем не менее мечта о свободе — это не просто врожденное свойство каждого человека; она становится еще и спасительным прибежищем, когда ничего другого не остается. Египтяне ахеменидского периода осознанно возрождали помпезные имена, заимствуя их у царей Сансской династии, не гнушаясь даже именем непопулярного фараона Нехо61. Не известно ни одного случая, чтобы египтянина назвали в честь прославленных Ксеркса или Дария. Карийцы, напротив, перестали использовать имя Псамме- тих. Нанести национальные или культурные обиды при желании очень легко: Сет в тексте позднейшей мистерии, найденном в Эдфу, оскорбляет Гора, назвав его мидийцем, а в тексте: Cowley. АР 37 местный управляющий презрительно называется египтянами маздеем (впрочем, такой перевод оспаривается).

Заключительная часть рассматриваемого периода отмечена национальными восстаниями. Первое вспыхнуло, по всей видимости, в 486 г. до н. э. и обычно считается одним из последствий Марафонского сражения; однако главным фактором здесь была, вероятно, ожидаемая смена правителя. Новый сатрап, Ахемен, подавил этот бунт, что явилось прологом к политике массовых репрессий (Геродот. VH.8), которая в свою очередь послужила причиной еще больших проблем. В начале правления Артаксеркса I (ок. 463—462 гг. до н. э.) вспыхнули беспорядки в западной Дельте, в месте расположения древней царской столицы, к тому же в центре влияния воинов египетского происхождения. Лидером восстания был ливийский вождь Инар (имя, которое могло быть выбрано преднамеренно — Инаром звали сына Псамметиха), а призыв к Афинам, общепризнанному источнику высококвалифицированной военной силы, привел к переброске афинского флота от Кипра к Египту (459 г. до н. э.). После продолжительной осады Мемфис был взят, хотя сама цитадель осталась в руках персов и симпатизировавших им местных жителей (Фукидид. 1.104). В битве при стратегически важном Папремисе, в западной Дельте, погиб сатрап Ахемен, но было понятно, что Инар так и не получил широкой народной поддержки, без чего окончательная победа оставалась недостижимой. Мегабиз, наместник Сирии, отбил Мемфис для Великого Царя и блокировал Инара вместе с греческим флотом у острова Просопитида (Фукидид. 1.109). Несколько беженцев из Мемфиса и прибывшие на подмогу свежие афинские силы, войдя в Мендесийский рукав Нила и еще не зная об изменившихся обстоятельствах, были уничтожены новым сатрапом Арсамом, или Сарсамасом (454 г. до н. э.). Инар был доставлен в Персию и впоследствии казнен; впрочем, информация о том, что на какой-то выгравированной печати он изображен распростертым перед стопами Великого Царя, является, к сожалению, фиктивной. Бунт был подавлен, но сыновей Инара и его товарища Амиртея царь восстановил в прежнем положении в областях, ранее подвластных их отцу; согласно Геродоту (Ш.15), таков был персидский обычай, но это больше похоже на проявление слабости. Каллиев мир 449 г. до н. э. вполне мог придать персам уверенность, позволившую им проявлять великодушие[793]. Инар, носивший египетское имя, стал героем более позднего демотического эпоса, но на какую-то связь с реальными событиями указывают лишь имя этого легендарного персонажа и воинственная атмосфера повествования[794].

Амиртей продолжал оказывать сопротивление вплоть до 449 г. до н. э., а другой правитель, известный как Псамметих, отправил в 445/444 г. до н. э. значительное количество зерна в Афины; данный факт уже сам по себе говорит о том, что этот местный властитель был свободен в своих действиях[795]. Для рассматриваемого периода известно несколько представителей династии Псамметихов, но авторы «Lexikon der Agyptologie» (семитомная египтологическая энциклопедия на немецком языке, выходила с 1971 по 1992 г. —Л.З.), включая их всех в царский список, проявляют излишний оптимизм, поскольку ясно, что не все они могли претендовать на титул царей Египта.

Создается ощущение, что с 411 г. до н. э. Египет, воспользовавшись нараставшими у персов проблемами, быстро возвращал себе независимость; впрочем, о деталях этого процесса мы осведомлены очень плохо. Известно, что завершился он в 404 г. до н. э. восстанием Амиртея, второго деятеля с таким именем. Лидеры повстанцев, за исключением этого последнего, в целом не пользовались популярностью у населения; египтяне сражались в Мемфисе против Инара, при этом документов, датированных по вождям восстания, совсем немного, если они вообще когда-либо существовали, а надписи из Вади Хаммамат показывают, что Верхний Египет не был затронут мятежом. По сути, главари бунтовщиков походят, скорее, на недовольных воинов, возможно, с какими-то личными обидами, нежели на лидеров подлинного «освободительного движения», однако их альянс с иноземной силой, Афинами, сам по себе являлся постоянным источником проблем для Персидской державы в целом.

Другим эпизодом, который на первый и не очень глубокий взгляд мог быть связан с нелюбовью египтян к иноземцам, является известное разрушение еврейского храма на острове Элефантине в июле или августе 410 г. до н. э. Однако и в данном случае истинные причины были, конечно, более сложными. Изначально состоявшая из наемников, еврейская община Элефантины возникла, вероятно, в эпоху Саисской династии. Жили эти люди в северной части острова, в своем собственном квартале и со своим храмом Яхве, бога Ветхого Завета. Несмотря на некоторую культурную исключительность, отмеченную как в «Истории» Геродота (П.41), так и в рассказе об Иосифе [Книга Бытия. 43: 32), отношения с египтянами должны были быть достаточно хорошими; в еврейской общине появлялись египетские слуги и, по всей видимости, даже жены-египтянки, хотя, быть может, не так часто, как в других еврейских поселениях[796]. Некоторые моменты свидетельствуют о том, что эта колония не была вполне ортодоксальной, по крайней мере, в том смысле, в каком это понималось позднее. Так, здесь наряду с культом Яхве допускалось поклонение некоторым второстепенным божествам, таким как Бетхел и его супруга[797]. Поэтому вряд ли здешние евреи состояли в непримиримом конфликте с обществом, в котором жили, хотя они наподобие египтян вполне могли испытывать чувство превосходства над некоторыми из своих соседей. Конечно, принесение евреями ягнят в жертву своему богу в городе, где поклонялись Хнуму, божеству в виде барана, было, мягко говоря, не вполне уместным; с другой стороны, трудно понять, почему египтяне ждали полтора столетия, прежде чем обидеться на такое оскорбление. Но в случае необходимости это, конечно, могло стать поводом для конфликта. Другим источником разногласий мог послужить обычный проперсидский настрой евреев — естественная реакция на обстоятельства их жизни в Египте. Община даже хранила видавшую виды арамейскую копию Дариевой автобиографии, с которой позднее была сделана новая, полная лакун копия; интерес персидских царей к еврейской религии обнаруживается вместе с тем не только в обстоятельствах жизни Ездры и Неемии, но и в арамейском папирусе (Cowley. АР 21), сохранившем адресованное этой колонии распоряжение Дария П по регламентации обрядов еврейской Пасхи и праздника Мацы (маца (др.-евр.), или опресноки, — пасхальный хлеб у иудеев в виде тонких сухих лепешек из пшеничной муки. — А.З.). Документ этот появился в 419 г. до н. э., возможно, после реформирования данного культа в Палестине. Означенное сближение евреев с персами могло стать для первых своего рода стигмой, клеймом позора, особенно в период охвативших Египет волнений. Свою роль в этих событиях должны были сыграть, конечно, и какие-то сугубо местные обстоятельства (например, лето 410 г. до н. э. выдалось в Элефантине необычайно жарким даже для этой местности), однако сказанного достаточно для уяснения того факта, что разрушение храма в Элефантине не следует рассматривать как пример «местной революции». Невозможно отрицать, что подобные инциденты способствовали росту осознания эле- фантинцами собственной самобытности.

Обстоятельства этого события изложены в папирусе: Cowley. АР 30. Воспользовавшись отлучкой сатрапа в Персию, египтяне склонили наместника с труднопроизносимым именем Вайдранг (или В ид ранг а) помочь им в деле осквернения и ограбления храма. Вайдранг изображен в тексте как настоящий изверг, в реальности же он был, вероятно, утомленным жизненными обстоятельствами чиновником, желавшим мира и спокойствия, который в критический для персов момент и при отсутствии ясных указаний сверху предпочел испортить отношения с меньшинством, а не с большинством подчиненных ему лиц. Тем не менее евреи, надев власяницы, молились. Дело кончилось тем, что «псы сорвали сандалии с его ног». Новейшие издатели предпочитают такой перевод: «lt;...gt; так что собака Вайдранга унесла знаки его власти»[798]. Евреи обратились к Вагою (Багохи), наместнику Иудеи, тоже, возможно, еврею, и меры были приняты. Ответ Багоя (Cowley. АР 32) — шедевр дипломатического искусства: напоминается прежнее — до завоевания — состояние святилища; высказывание о Вайд- ранге носит презрительный характер (но не более того); одобряется восстановление храма; предписывается совершать жертвоприношения, но без животных, что весьма любопытно. Последний компромисс был предложен уже египетскими евреями. Всё завершилось счастливым исходом, но господство персов уже почти закончилось, а вместе с ним оборвалась и история элефантинских архивов.

Но нам интересны не только арамейские папирусы. Именно в ахеме- нидский период возрастает количество демотических документов, столь характерных для более позднего Египта, когда в них отражались всевозможные аспекты его повседневной жизни. Выше уже упоминались письма к должностным лицам, такие как переписка Ферендата и парирус Райлендза IX; кроме того, отмечен рост числа правовых документов и семейных архивов, в которых фиксировались продажи, квитанции, передачи прав, контракты о найме, заключения браков, разводы и личные памятные записки. Для этих текстов характерна более высокая степень правовой абстракции, чем для нескольких документов, сохранившихся от раннего времени; общество, образ которого возникает из этих источников, в целом не очень сильно отличается от того, какое мы обнаруживаем в четвертом столетии до н. э., хотя списки призванных в суд свидетелей по-прежнему редки, а само их присутствие выглядит необязательным, и хотя не найдено никаких образцов документов об оплате услуг или о постоянном обмене услугами (что, впрочем, может объясняться лишь фактором случайности). Сюда следует добавить недавно обнаруженные саккарские тексты — великолепный брачный документ, датируемый одиннадцатым годом правления Дария, и интересную запись о самопродаже или о сдаче себя в наем храму — практика, ранее не известная вплоть до гораздо более позднего времени. Эти демотические правовые тексты сосуществуют с таким же корпусом арамейских документов, так что закономерно встает вопрос, с чьей стороны шло влияние. Многие стандартные легальные формулы в демотических документах, как, например, «ты удовлетворил мое сердце (совершив платеж и т. п.)», существуют также и на арамейском языке и, как представляется, имеют в Месопотамии долгую историю, но самый глубокий вывод, который можно сделать, состоит в том, что обе письменные традиции [, демотическая и арамейская,] применялись теперь к одному и тому же обществу, а также и в том, что на протяжении всего рассматриваемого нами периода они творчески воздействовали одна на другую[799]. В эту эпоху, надо полагать, также сформировалось большое число арамейских и несколько меньше персидских слов, позднее вошедших в коптский язык; сасанидский период слишком краткий и слишком поздний для такой задачи[800].

Для египетской реакции на завоевание характерна смесь некоего окостенения, с одной стороны, и усердного заимствования — с другой. Консервация основ социальной жизни проявлялась в стремлении к преемству и в усилении наследственного принципа, хотя это была лишь тенденция, а не жесткое правило, как предполагал Геродот (VI.60). На посвящав ших- ся богам статуях и на других подобных объектах всё чаще появлялись генеалогии дарителя, и такое умонастроение пронизывает эпизод со статуями жрецов, о котором не без самоиронии рассказывает Геродот (П.143). В предыдущем параграфе историк говорит oil 340 годах египетской истории — согласно утверждениям жрецов. Это очень похоже на реакцию культуры, которая чувствовала себя экспонатом на выставке или даже ощущала себя в опасности. При этом не является простым совпадением то обстоятельство, что при оккупации усилились именно те черты египетской религии, которые египтянами осознавались как присущие только им одним. Новое ревностное служение Осирису и богине Исиде могло быть одной из этих черт, но еще более явственным признаком времени выступает сосредоточенность на анималистических культах. Процветает культ Аписа, сохраняется и, вероятно, развивается обычай захоронений мате- рей-коров этого божества; один остракон из Саккары позволяет увидеть некоего египтянина, взывающего с мольбой к Исиде, матери Аписа, чтобы она встала на его сторону, против какого-то перса по имени Багафарна (Мегаферна), набравшегося наглости войти в доверие к супругу богини. Неизвестно, чем закончилась эта космическая дуэль, но Багафарна явно был не единственным чужеземцем, не устоявшим перед обаянием тщательно лелеемой египтянами религии. Мы уже видели, как военачальник Ах- моси вкладывал в сердце каждого посещавшего Египет гостя глубокое почтение к мистериям Аписа, а некий человек по имени Хархеби, отец которого носил наполовину персидское имя, сделал, по обегу, бронзовое посвящение быку-богу (вероятно, в 469 г. до н. э.)[801].

Впрочем, свидетельства об этом феномене не ограничиваются одними только египетскими текстами. Арамейские источники также фиксируют значительное количество иностранцев, делавших посвящения египетским богам. В мире, где религиозная исключительность не являлась идеалом, это не казалось удивительным, причем данное явление вовсе не означало, что эти чужаки забывали своих собственных богов. Иногда подобные приношения египетским божествам совершались лишь в связи с конкретным визитом. Письмо от 417 г. до н. э. сообщает, как «на третий день [месяца] Кислев, или одиннадцатый день Тота, в седьмой год Дария- царя, сидонец Абдбаал, сын Абдседека, предстал со своим братом Асдру- баалом в Абидосе Осирису, великому богу»[802]. Речь, видимо, идет о паломничестве, поскольку не существовало никаких экономических причин для посещения Абидоса, при этом в тамошнем храме Осириса обнаружено большое количество граффити, оставленных благочестивыми посетителями на нескольких языках. О синкретизме гермопольских писем уже упоминалось. Другими проявлениями религиозного чувства являются остракон из Элефантины, в котором говорится о сне или видении72, а также странный текст, написанный на редко посещавшейся гробнице в Шейх- Фадл, в Среднем Египте; текст этот, возможно, имеет исторический характер — как представляется, он упоминает Тахарку и некоторых фараонов Сансской династии, — но в данном контексте он мог быть и документом религиозного назначения[803]. Кроме того, в некоторых случаях, в особенности в связи с арамейскими погребальными стелами, создается ощущение, что египтизация пошла еще дальше. Уже обсуждавшаяся нами стела Абы и Ахатбу содержала благодарственную молитву перед Осирисом; известны и другие примеры данной практики[804]. При захоронении в чужой стране, очевидно, необходимо было обращаться к богам данного места, но в таком тексте, как стела из Карпентраса, явно отражено нечто большее. Арамейский текст гласит: «Будь благословенна Таба, дочь Та- хапи, ревностная поклонница бога Осириса. Не содеяла она никакого греха, никакой явной лжи не возвела ни на одного человека. Будь благословенна перед Осирисом; получи воду от Осириса. Служи господину двойной Истины [runty] и живи среди тех, кому он благоволит [hsy)»[805].

Мать этой девушки была египтянкой, да и выделенные у нас курсивом слова — также чисто египетские. Использование слова hsy может означать, что Таба утонула в Ниле. Стела очевидным образом включает «исповедь отрицания» перед Осирисом, известную по «Книге мертвых» («Исповедь отрицания», составляющую одну из глав «Книги мертвых», произносит усопший на загробном суде перед восседающим на троне Осирисом: «Я не чинил зла людям; я не нанес ущерба скоту; я не совершил греха в месте Истины; lt;...gt; я не кощунствовал; я не поднимал руку на слабого» и т. д. —Л.З.), и датируется концом рассматриваемого периода.

Имеются ясные признаки того, что одновременно с приобщением чужеземцев к египетской религии сами египтяне начали всерьез задумываться об иностранной культуре, в особенности месопотамской. Здесь заимствование продвинулось, очевидно, достаточно далеко. Демотический папирус, ныне хранящийся в Вене и датируемый римским периодом, содержит серию предсказаний, основанных на затмениях и появлениях луны, в чем безошибочно угадывается вавилонское влияние. Более чем вероятно, что оригинальный текст этого памятника был ахеменидским; не исключено, что Дарий I также упоминался в этом тексте, который, вероятно, был датирован задним числом и отнесен к 482 г. до н. э.[806]. Также и в математической сфере, плохо известной непосвященным, позднейшая египетская литература, по всей видимости, очень многое заимствовала из Месопотамии, как, например, так называемую теорему Пифагора[807]. Одним из наиболее характерных заимствований этого периода была астрология, которая пустила глубокие корни в своем новом доме78.

Как бы то ни было, самым замечательным и до сих пор в некотором смысле загадочным остается арамейский текст, хранящийся ныне в Библиотеке Пьерпонта Моргана (Pierpont Morgan Library), в Нью-Йорке. Он занимает двадцать две колонки и производит впечатление детально разработанного сборника магических формул, касающихся как божеств из северной Сирии, так и некоторых других явно месопотамского происхождения. Текст этот, впрочем, написан демотическим письмом и довольно искусно адаптирован к арамейскому языку. Почерк, напротив, выдает неегипетскую руку. Использование демотического письма предполагает, вероятно, что данный текст предназначался для декламации египтянами, однако, пока он не будет опубликован полностью, сказать еще что-то по его поводу невозможно. Тем не менее документ этот определенно один из наиболее интригующих продуктов рассматриваемого нами периода[808].

Если учитывать более широкий контекст, то следует заметить, что некоторые колофоны (колофон — текст на последней странице рукописи, содержащий ее название, сведения об авторе, месте и времени создания и проч. — А .3) в конце прошений или документов о дарении обнаруживают определенное влияние со стороны идей, заимствованных в персидский период, а в древнеегипетской литературе известен, по крайней мере, один очевидный пример этого. Демотический ученый текст Анх- шешонки содержит введение и в целом обладает структурой, основанной на истории Ахикара (последняя сохранилась на арамейском языке среди документов еврейских архивов из Элефантины). Данная работа имела хождение еще и в римском Египте[809]. Наличествуют также признаки того, что еще одна литературная работа, написанная демотическим письмом, а именно рассказ о Ненеферкасокаре и чародеях, «пропитана» характерным ахеменидским ароматом[810]. Здесь мы видим нечто более глубокое, чем просто случайное копирование привлекательных идей. В поздний период Египет действовал как великий поглотитель чужеземных изобретений, которые он перетолковывал на свой лад и некоторым образом усовершенствовал, пока не начинало казаться, что именно он и был их настоящей родиной. Всё это аналогично тем настойчивым утверждениям об уникальной истории данной страны, о которых мы уже говорили и которые звучали чрезвычайно убедительно. Ко времени Римской империи религиозная традиция Египта по-прежнему сохраняла жизненную силу, тогда как соответствующие традиции Финикии, Вавилонии и даже Греции уже отживали свой век.

Об искусстве Египта можно сказать не очень много. Определенно отмечается прогресс в сфере реалистической скульптуры, что могло быть частью традиции, рассматривавшей храмовое изваяние божества, окруженное своими предками или равными ему божествами, как естественный символ стабильности; в ахеменидский период в портретной живописи также значительное развитие получил индивидуализм, и в этом отношении данная эпоха была поистине самобытной[811]. Нельзя, впрочем, говорить о так называемой «персидской одежде» как о нововведении этого времени, а именно о передаче в скульптуре одеяния, соотносимого с повседневным платьем: на самом деле эта особенность известна уже для последних лет Сансской династии[812].

Возможно, египетское искусство испытало на себе ахеменидское влияние, однако проследить его нелегко, к тому же оно, как кажется, носило в значительной степени «дворцовый» характер. Ранее мы уже упоминали об ожерелье Птаххотепа, высокопоставленного служащего сокровищницы, а из Леонтополиса, что в Дельте, происходят, по крайней мере, шесть львов из змеевика, держащих кувшины и инкрустированных стеклом в характерной персидской манере; данный тип, видимо, оказал воздействие на более позднюю трактовку львов в египетском искусстве вообще[813]. К той же коллекции принадлежит необычный фаянсовый ритон, также в форме рычащего льва[814]. Интересным продуктом рассматриваемого периода является происходящий из Саккары фаянсовый ушебти с бородой, которого долгое время относили к четвертому столетию до н. э.[815]. Ахеменидское ювелирное украшение, найденное, несомненно, в Египте, могло быть изготовлено здесь же; кроме того, имеется одна интересная крышка от флакона для духов из Мишелидовской коллекции в Каире (Mishaelides collection), с указанием имени Арийарсана, сына Аршамы, который мог быть тождествен сатрапу Арсаму[816]. Найденная в Египте и хранящаяся ныне в Британском музее цилиндрическая печать вполне могла использоваться каким-то персидским наместником[817]. Военный штандарт дополняет этот список антикварных вещей (рис. 25), а в Британском музее имеется также стеатитовая чаша весьма гибридной наружности, с посвящением Мину [, богу плодородия], правителю Коптоса, написанным каким-то египетским его почитателем[818]. Некоторые элементы этого культурного смешения можно увидеть в тексте Driver. AD 9, где сатрап Арсам заказывает вавилонскому (?) скульптору по имени Хинзани изваять фигуры коня и всадника, по-видимому, для своего египетского поместья.

Несмотря на отделявшее Египет от центра управления большое расстояние, а также на всё возраставшую озабоченность правительства состоянием дел в других сатрапиях, не вызывает сомнения, что сам Египет оказывал заметное влияние на остальную часть державы. Этому мог содействовать канал, соединявший Нил с Красным морем, но также ясно, что многие египтяне проживали за пределами своей страны, прежде всего в Вавилонии, где их присутствие обнаруживается на нескольких социальных уровнях, даже во времена Камбиса. Мы можем вспомнить случай с Хармахи, отцом хозяина постоялого двора в Вавилоне, в чьем доме остановился в 423 г. до н. э. глава ростовщической фирмы Мурашу. Еще более показательной фигурой является египетский военачальник Усирис, сражавшийся на стороне Артаксеркса I против мятежного сатрапа Мегабиза в Сирии[819]. В добавление к этому следует сказать, что долгое время искусство Египта обладало притягательной силой на Ближнем Востоке — как само по себе, так и посредством финикийских имитаций, — при этом на ахеменидских цилиндрических печатях встречаются стандартные египетские мотивы и даже иероглифы, которые в некоторых случаях должны были помещаться на таких легко переносимых предметах, как амулеты. Алебастровые вазы, зачастую содержавшие надписи на разных языках, являлись предметом коллекционирования при дворе ахеменидских владык (рис. 26); Познер опубликовал шесть из них с именем Дария, тридцать пять — с именем Ксеркса, а также пять — Артаксеркса; сейчас известны и другие экземпляры, включая сосуд с надписью на четырех языках с именем Артаксеркса, «Фараона Великого», найденный в 1971 г. в городе Орске на юге России. О других подобных сосудах сообщается, что они происходят из Сирии и Вавилонии, а один хранится ныне в сокровищнице Сан-Марко в Венеции. Самым замечательным из них является ваза с именем Ксеркса, обнаруженная у подножия западного лестничного марша мавзолея в Галикарнассе, возможно, подарок из коллекции сатрапа[820]. В некоторых из этих ваз могла находиться нильская вода, отправлявшаяся в Персию в качестве «подати». Понятно также, что в Сузах наряду с другими художниками трудились египетские мастеровые; согласно закладной надписи Дария, египтяне работали рука об руку с мидянами как золотых дел мастера, на строительстве цитадели, а также вместе с лидийцами они подвизались в качестве плотников. Подобную же картину дают тексты из Персеполя, а один египтянин фигурирует даже как изготовитель пива[821]. Египетские архитектурные приемы уже давно были опознаны в Персеполе, например, в пилонах с карнизом из дворца Дария; двери в гаремном дворце Ксеркса бесспорно свидетельствуют о том же самом93. Это единственные египетские элементы во всем проекте, однако не вызывает удивления тот факт, что более поздняя египетская тра-

Рис. 25 [слева). Военный штандарт: бычья голова с иероглифическими письменами из Персеполя. VI в. до н. э. Бронза со следами золота. (Тегеранский музей, Иран; публ. по: В 829: 127—128, рис. 18.)

Рис. 26 [справа). Фрагментированная алебастровая ваза из Суз, относи-

мая к тридцать четвертому году правления Дария, 488/487 г. до н. э.

(Париж, Лувр; публ. по: В 789: ил. 8.4.)

диция приписывала дворцы Мидии и Персии влиянию собственных (египетских) творцов (Диодор. 1.46). Это также пример «ментальности покоренных», которую нам уже доводилось наблюдать в действии.

Хорошо известно, что правление Дария П было временем беспорядков по всей империи, причем во второй половине этого царствования персидский контроль над Египтом, как кажется, прекратился. Мы крайне плохо осведомлены о деталях. Выше упоминалась затянувшаяся отлучка сатрапа Арсама из Египта (с 410 по 407/406 г. до н. э.). Элефантинские папирусы намекают на крупные беспорядки, начавшиеся с 412/411 г. до н. э. В папирусе Cowley. АР 27, написанном около 410 г. до н. э., евреи заявляют: «Когда отряды египтян взбунтовались, мы не покинули своих постов и никакого предательства среди нас не обнаружено». Также не вызывает сомнения, что, по крайней мере, данная община сохраняла вплоть до 402 г. до н. э. лояльность следующему царю — Артаксерксу П. При этом крайне сомнительно, что сами египтяне одобряли такое поведение. В одном замечательном пассаже Диодор (ХШ.46.6) упоминает события 411 г. до н. э. и рассказывает об интригах «царя» Египта, которые тот вместе с вождем арабов из пустыни строил по поводу финикийского побережья — с той, вероятно, целью, чтобы не повторилось завоевание, подобное случившемуся в 525 г. до н. э. Этот местный правитель не известен по другим источникам, но мы уже видели подобные фигуры, действовавшие в рассматриваемый период. Сочетание некоторых свидетельств из переписки Арсама (Cowley. АР 5, 7 и 8) не оставляет сомнений, что в стране произошли какие-то серьезные волнения, когда воинские отряды изменили своему правителю и были заброшены целые хозяйства; но подробности этих событий утрачены для нас, и даже датировка данного архива остается дискуссионной[822]. И всё же очевидно, что персидское правление в Египте клонилось к закату, а мятежник Амиртей из Саиса (возможно, внук своего ранее упомянутого тезки) вскоре будет признан местным населением в качестве фараона. Один арамейский папирус (Cowley. АР 35) датирован по первому году этого правителя; исходя из того, что Амиртей захватил, власть по смерти Дария П в 404 г. до н. э., данный текст может быть отнесен к июлю 399 г. до н. э. «Демотическая хроника» говорит, что Амиртей — первый после мидян фараон, и как таковой он иногда обозначается в качестве основателя собственной династии. Но сам Амиртей не слишком долго занимал трон; в одном письме, к сожалению фрагментированном (Kraeling. АР 13), написано следующее: «Они доставили в Мемфис царя Амиртея». Было ли это сделано с целью погребения или для приведения в исполнение смертной казни? В той же строке данного текста упоминается новый царь — Неферит. Здесь содержится также последнее упоминание о Вайд ранге, который мог где-то содержаться в качестве узника. Остальная часть этой истории неизвестна.

Автор данной главы хотел помочь читателю составить общее впечатление как о значении, так и об очаровании данного периода. Персидское завоевание наложило свой отпечаток на следующее столетие, полностью сформировав египетскую внешнюю политику и определив многие из египетских национальных установок. Арамейский в качестве коммерческого языка сохранялся в Египте даже после 300 г. до н. э., и еще в 358 г. до н. э. один из кварталов Мемфиса назывался Сирикоперсикон (т. е. Сирийско-персидский квартал. — А.3.) (PSI. 5.488). Однако реальное значение персидского завоевания было конечно же более значительным. Напоследок неплохо бы составить своего рода «балансовый отчет», однако следует признать, что наши источники вряд ли позволят это сделать. Например, в экономическом плане Египет вполне мог пострадать из-за чрезмерных податей и стагнации, отмечаемой для других частей империи; но наши тексты, как мы их понимаем в настоящее время, не способны ни подтвердить это предположение, ни опровергнуть его. И всё же было бы трудно отрицать, что в интеллектуальной и культурной сфере Египет получил от завоевания многое, и сейчас понятно, что 525 г. до н. э.

стал одним из переломных в его истории. С другой стороны, Персия дожила до времени, когда страхи Камбиса реализовались, и в 525 г. до н. э. она невольно нанесла сама себе рану, из-за которой в конечном итоге и скончалась от потери крови. Афиняне очень скоро осознали — к 460-му, если только не к 486 г. до н. э., — что самый короткий путь в Персеполь проходит через Мемфис; Персия же была обречена удерживать в руках страну, которой вряд ли могла управлять, но которую при всем том не могла позволить себе потерять.