Саламинское сражение И ОТСТУПЛЕНИЕ КСЕРКСА

Военачальники греческих городов, участвовавшие в военном совете 27 и 28 сентября, были встревожены некоторыми событиями, случившимися за эти дни. По всей видимости, 27-го числа сухопутная группировка персидских войск приступила к возведению мола поперек Саламинского пролива, в его самом узком месте — между островом и Аттикой; начинался этот мол у Гераклея, священного участка Геракла[1291].

8 км между Пиреем и Саламином, южнее острова Липсокутали. Греки отказались от битвы, встав на якорь в проливе, однако агрессивный настрой вражеского флота был очевиден. Вечером того же дня пал Акрополь. Тем же вечером персидская сухопутная армия двинулась на Пелопоннес (УШ.71.1). Сигнал об этом, вероятно, подали разведывательные дозоры греков, оставленные на горе Эгалеос, и военачальники поняли, что противник уже на следующий день может захватить берег Элевсин- ской бухты и узкого пролива близ Мегар. Греческие командиры должны были понимать, что, как и при Ар- темисии, Ксеркс, дабы перекрыть узкий пролив возле Мегар, может отправить эскадру вокруг острова в западном направлении.

А теперь, принимая во внимание эти страхи, проанализируем положение греческого флота. Он насчитывал 379 триер, собранных из большего количества мест, чем флот при Артемисии, и 7 пентеконтер (VIII.42—48); имелось также много вспомогательных судов". Численность личного состава превосходила 80 тыс., и, кроме того, на острове, помимо местного населения, были и эвакуированные. Запасов зерна, заготовленных заранее, могло хватить на какое-то время, а воду, вероятно, доставляли с западной стороны острова.

Фемистокл же вынашивал другие планы и не собирался от них отказываться. Хотя на военном совете он остался в одиночестве, но, поскольку эскадры афинян и афинских колонистов из Халкиды насчитывали 200 триер (УШ.61.2), значит, под его командой находилось свыше половины всех кораблей. Уйди он куда-нибудь с этими кораблями, и греческий флот вообще не смог бы противостоять персам. Фемистокл нанес визит [1294]

Еврибиаду и, весьма вероятно, пустив в ход эту угрозу, убедил того вновь созвать совет (УШ.58). Состоялся жаркий спор (рассказ Геродота хотя и фиктивен, но в нем излагаются относящиеся к делу вопросы), в конце которого Еврибиад объявил о своем решении: остаться на месте и принять бой; командиры подчинились. За ночь всё подготовили к тому, чтобы приступить к действиям уже утром следующего дня, и на Эгину была отправлена триера за образами Эака и Эакидов как небесных заступников (УШ.64). Но уже после роспуска совета, когда матросы узнали, что им уготовано, находившиеся среди них пелопоннесцы чуть было не подняли мятеж, так что сходку пришлось собирать еще раз[1295].

Фемистокл, видя, что Еврибиад колеблется и может переменить решение, попытался исключить саму возможность отступления. Он отправил доверенного человека, своего раба по имени Сикинн (позднее получившего гражданство в Феспиях и поэтому названного у Эсхила эллином) с поручением добиться аудиенции у Ксеркса и от лица афинского полководца сообщить тому, что в непроглядной тьме (до восхода луны, в 2 часа ночи) греки намереваются тайно покинуть на веслах свои позиции (Эсхил. Персы. 355—360), так что у Ксеркса появлялся реальный шанс застичь их разъединенными и даже сражающимися друг с другом (УШ.75)[1296]. Пока Сикинн выполнял это поручение, Фемистокл вернулся на сходку, где его поддерживали только Эгана и Мегары; спор затянулся глубоко за полночь. Незадолго до восхода луны Фемистокла вызвал с совета Аристид, только что прибывший с Эганы и по дороге видевший персидские корабли вблизи западного берега острова. Фемистокл отправил Аристида на совет[1297], чтобы тот рассказал собравшимся об окружении эллинского флота. Большинство военачальников ему не поверили. Вскоре, еще до восхода луны, теносский корабль, находившийся в составе персидского флота, переметнулся на сторону греков и принес исчерпывающие сведения о планах персов. Споры прекратились. Каждый начал готовиться к сражению, а тут как раз вернулась триера с образами Эака и Эакидов[1298]. Эти герои могли помочь эллинам вырваться из ловушки, в которой они оказались.

Рис. 4 7. Позиции сторон перед битвой при Саламине. Линия фронта персидского флота: А — за день до битвы, В —в полночь, С— ок. 8 ч. утра; D — египетская эскадра ок. 8 ч. утра; S — база греческого флота; Р— база персидского флота (Современные топонимы подчеркнуты. —А.З.)

Персы неизменно уповали на то, что раздор между греками обернется возможностью прорыва их обороны, и это, как казалось, уже произошло при Фермопилах, когда основная часть войск бросила Леонида в беде.

Ладе (см. выше, с. 585). В самом деле, нежелание греков вступать в бой в полдень 28-го числа, контрастирующее с их же готовностью сражаться на протяжении трех дней при Артемисии, можно было бы объяснять как знак того, что они уже были расколоты, — и такая интерпретация недалека от истины.

Персидский флот вернулся на базу в Фалер для ужина, когда сюда прибыл Сикинн и сообщил то, что должен был сообщить (Эсхил. Персы. 355—376). Всё подтверждало ожидания Ксеркса: деморализация греческого флота, разногласия между его отрядами, а также уверенность, что к сражению готова только незначительная часть военно-морских сил «эллинов». Ксеркс поверил в то, во что хотел поверить. Он составил план по захвату эллинского флота и острова Саламин. Эскадра из 200 египетских кораблей сразу же отправилась вокруг западного побережья острова с задачей патрулировать западную бухту узкой части Саламина, перерезать для греков возможность сообщения с Эгиной, а также удерживать протоку возле Мегар [Персы. 368; Геродот. VIII.79.4; Плутарх. Фемистокл. 12.5; Диодор. XI. 17.2; Геродот. VH.89.2—3). Выйдя в море около 20.00, головные корабли должны были достичь протоки приблизительно к 2.30 ночи и, таким образом, получить возможность перехватывать там любые греческие суда, которые вышли бы со своей базы после 23.30.

Персы прекрасно понимали, что любая часть греческого флота, которая отважится сражаться, будет делать это на максимально узком водном пространстве, то есть в изгибе пролива между Айос-Еорьос и небольшим островком, а не на более широком просторе восточнее этого места и не к югу от Липсокутали. Как мы знаем из Эсхила, на следующий день Ксеркс созерцал уничтожение своих воинов на Пситталии:

Сидел он, озирая с высоты весь бой,

На выспренней вершине, над пучиной вод.

[Персы. 466—467. Пер. Вяч. Иванова)

Согласно Геродоту (УШ.90.4), царь восседал «у подошвы горы Эгале- ос, напротив Саламина», а согласно писателю IV в. до н. э. Фанодему, — «над святилищем Геракла, там, где остров отделяется от Аттики узким проливом» (Плутарх. Фемистокл. 13.1 — «[ЗрахеТ тторсо»). Таким образом, Пситталия должна быть отождествлена с островом Айос-Еорьос; «трон» Ксеркса находился на высоте 57 м над уровнем моря у изгиба Саламин- ского пролива над Гераклеем, откуда было прекрасно видно всё происходившее на Пситталии. Необходимо также принимать во внимание известный во времена Геродота оракул, который, как верили, предсказал положение персидского флота в день Свободы: «Когда их корабли наведут мост [по воде] к священному берегу с золотым мечом Артемиды и к Ки- носуре морской lt;...gt;», то есть от Аттического побережья до Артемисия, святилища поселения Саламин, и мыса Киносура («Собачий хвост») (Геродот. УШ.77)[1303]. См. рис. 48.

Планы Ксеркса были уже исполнены, когда греки что-то о них прознали. Часть планов раскрыл Аристид, но произошло это слишком поздно, чтобы хоть какая-то часть кораблей могла бежать через Мегарскую протоку. Затем капитан теносской триеры, который перешел на сторону эллинов, сообщил о диспозиции основного персидского флота и об отправке египетской эскадры, но ничего — о высадке отряда на Пситталию. Дело в том, что эта операция была проведена, как мы можем предполагать, не с военно-морской базы в Фалере, а из лагеря сухопутной армии, находившегося у святилища Геракла. Позицию передовой линии персидского флота Геродот описывает так: «lt;...gt; с одной стороны, западное крыло выдвинулось вперед, загибаясь к Саламину», а, «с другой стороны, те, кто были вокруг Кеоса и Киносуры, также выступили строем». Таким образом, западный фланг располагался недалеко от берега Аттики и загибался к городу Саламину. Другой фланг и центр находились поблизости от небольшого острова Талантониси (очевидно, Кеос[1304]) и около мыса Киносура. Задача состояла в том, чтобы перехватить любой из

греческих кораблей, которые могли попытаться ускользнуть под покровом ночи, держась близко к тому или другому берегу. Персидский флот в полном составе, двигаясь на веслах разомкнутым строем и всю ночь занимаясь построением боевой линии [Персы. 382), заполнил собою пролив, вплоть до Мунихии (VIIL76.1). О боевых порядках флота сообщил и капитан теносской триеры: флот намеревался войти в пролив и к утру продвинуться до изгиба, до того места, в котором Ксеркс мог желать вступить в бой — если бы вообще потребовался какой-нибудь бой.

Еврибиад, похоже, принял план сражения, предложенный Фемисток- лом. Вывод о том, каков был этот план, мы можем сделать на основании предыдущего полководческого опыта Фемистокла, а также из того, что произошло затем. Первая битва при Артемисии показала ему, что при благоприятном для греков расположении двух флотов тактика эллинов вполне могла иметь успех, а третья битва при Артемисии — что если их флот попадал хотя бы в частичное окружение гораздо более многочисленным и более быстрым персидским флотом, он мог либо потерпеть жестокое поражение, либо погибнуть целиком. Поэтому для Фемистокла было очень важно сражаться на узком водном пространстве, что само по себе предотвратило бы окружение и нивелировало неравенство сил (УШ.60(3). Было бы еще лучше, если внутри этого узкого пространства греки имели больше простора для маневра, чем их оппоненты, — например построившись полумесяцем, и могли использовать свое умение наносить таранные удары. Это был важнейший тактический инструмент. Фемистокл осуществил программу строительства 200 новых триер и натренировал их команды гребцов на такую стартовую скорость и такую быстроту поворота («ттеркхусоугр, «изменение курса»), которые были необходимы для превосходства в таранном бою. Эти триеры строились не для того, чтобы брать на борт большое количество морских пехотинцев, как персидские корабли (см. выше, с. 661); дело в том, что палубы на греческих триерах не настилались сплошь от одного фальшборта до другого (т. е. настил шел вдоль каждого борта. — А.З.) (Плутарх. Кимон. 12.2; Фукидид. 1.14.3). В отличие от палуб вражеских кораблей, они, скорее всего, представляли собой относительно низко расположенные настилы в средней части судна (т. е. не в носовой части и не на корме. — А.З.), были крепко сколочены и располагались ниже, то есть ближе к грузовой марке (грузовая марка, или линия Плимсоля, — знак, наносимый на бортах корабля с целью показать минимально допустимую высоту надводного борта с учетом района плавания, солености воды и времени года. —А.З.); в отличие от персидских кораблей с их высоко расположенными палубами, высокими кормами (Плутарх. Фемистокл. 14.2) и большим количеством воинов на этих палубах, названные конструктивные особенности делали такие триеры более устойчивыми и маневренными при движении на веслах в волнующемся море. В самом деле, в этом сражении на афинских триерах находилось всего лишь по четыре лучника и по четырнадцать корабельных бойцов, тогда как персидские суда, вероятно, имели на борту по 20 солдат того народа, который этот корабль поставил, и по 30 отменных воинов из персидской, мидийской и сакской пехоты[1305].

Поскольку Фемистокл сражался в родных водах, он был знаком с особенностями местных ветров и волн. Ночь с 28-го на 29-е была достаточно тихой, чтобы персидский флот мог выйти в море на веслах и вплоть до восхода солнца двигаться только таким образом. К этому моменту подул южный ветер — сирокко, обычный в сентябре, — а Фемистокл прекрасно знал, что через пару часоз или около того его порывы начнут крепчать и со стороны моря придет волна. Обычно в полдень сирокко меняется на какой-нибудь ветер с запада — либо на майстро бунентис, либо на настоящий майстро, который является скорее северным, нежели западным ветром[1306].

План Фемистокла состоял в том, чтобы заманить персидский флот в Саламинский пролив. Послание, переданное Сикинном, дало желаемый результат — к восходу солнца персидский флот был у входа в пролив около мыса Киносура. Чтобы персы не остановились на подходе между Киносурой и побережьем Аттики, а втянулись непосредственно в узкую часть пролива, Фемистокл должен был заставить их думать, что греческий флот фактически разделен и готов уплыть прочь, частично или целиком. Когда он убедился, что головные корабли персов продвинулись в горловину пролива, ему оставалось придумать такое построение для своего флота, какое позволило бы в полной мере задействовать смертоносные тараны (Эсхил. Персы. 278—279, 336). Каким образом Фемистокл осуществил желаемое?

На рассвете греческие военачальники обратились с речами к воинам своих национальных отрядов (УШ.83.1). Суда были спущены на воду, команды и корабельные бойцы взошли на борт, и триеры, взмахнув веслами, в некотором беспорядке отчалили от берега в северном направлении, будучи вне поля зрения отнюдь не для Ксеркса, который высоко сидел на своем «троне», а для приближавшегося персидского флота. К удовольствию Ксеркса, общее впечатление суматохи и беспорядочного бегства усилилось благодаря группе из семидесяти кораблей, которые еще до того, как подул ветер, подняли паруса и в спешке направились к Элев- синской бухте (УШ.94.1). Ксеркс и его окружение не видели никакого резона останавливать наступление своей флотилии, входившей на веслах в узкое водное пространство. Согласно одному свидетельству, он сам отдал такой приказ (Диодор. XI. 18.3).

На заре строй персидского флота начал уплотняться. Финикийцы занимали правое крыло ближе к аттическому берегу, ионийцы — левый фланг возле мыса Киносура, а представители других народов — центр (такое построение имеет в виду Эсхил, говоря о «трех колоннах». — Персы. 366) (см. рис. 48)[1307]. Когда эта плотная масса боевых кораблей приблизилась ко входу в пролив, передовая линия примерно из девяноста кораблей, шедших в одну шеренгу, растянулась на ширину около 1600 м, при этом последняя из тринадцати корабельных шеренг отстояла от нее на расстояние около 800 м[1308]. Левый фланг запаздывал из-за возникшего затора при обходе мыса Киносура, правое же крыло продвигалось вперед гораздо быстрее, так что по отношению к берегам с каждой стороны линия фронта стала скошенной. Во время этого выдвижения персы не видели вражеского флота, поскольку греки находились в северной части пролива, вне видимости противника, выстраивая свои собственные боевые порядки. Их построение, судя по всему, имело десять колонн, с быстрой эгинской триерой во главе каждой; ширина фронта доходила до 300 м, а глубина строя — до 2 км. Каждая колонна состояла из 31 судна, что в сумме дает 310 кораблей [Персы. 338—340). Дело в том, что отряд из 70 кораблей ушел в северном направлении, к Элевсинской бухте, для защиты греческого флота с тыла на случай, если вражеская эскадра, которая, как было известно, уже достигла протоки возле Мегар, теперь стала бы приближаться к северному входу в Саламинский пролив.

Следующую стадию живописует Вестник в «Персах» (384 слл.), как бы ставя себя на место моряка с головного персидского корабля, когда тот медленно входил через горловину пролива в его узкую часть:

И ночь минула. Но нигде не сделали Попытки греки тайно обойти заслон.

Когда же землю снова белоконное Светило дня сияньем ярким залило,

Раздался в стане греков шум ликующий,

На песнь похожий. И ему ответили Гремящим отголоском скалы острова,

И сразу страхом сбитых с толку варваров Прошибло. Не о бегстве греки думали,

Торжественную песню запевая ту,

А шли на битву с беззаветным мужеством,

И рев трубы отвагой зажигал сердца.

Соленую пучину дружно вспенили Согласные удары весел[1309] греческих,

И вскоре мы воочью увидали всех.

Шло впереди, прекрасным строем, правое Крыло, а дальше горделиво следовал Весь флот.

[Пер. С. Апта)

Десять головных кораблей («правое крыло» в «Персах». — 399)[1310] подошли на веслах к мысу Тропеи на северной стороне бухты Амбелаки, и затем весь остальной боевой порядок, оказавшийся теперь в поле видимости приближавшегося персидского флота, замедлил ход и сделал разворот налево, чтобы перестроиться, видимо, в четыре линии в форме полумесяца, один конец которого уходил назад, вплоть до маленького островка рядом с Гераклеем. Теперь греческий флот занимал ту позицию, которая описана у Диодора (XI. 18.2): «lt;...gt; они отплыли и заняли узкий пролив между Саламином и Гераклеем». Эгинцы вместе с Еврибиадом и лакедемонскими кораблями оказались на правом фланге; афиняне занимали левую половину боевой линии; остальные контингенты находились на правом крыле, ближе к центру (Геродот. УШ.85.1)[1311]. Когда пер

сы вместе с финикийцами, находившимися во главе линии, которая отклонилась вправо от намеченного ранее курса, замедлили ход, греческий флот начал табанить [т. е. грести назад], держа носы кораблей обращенными в сторону врага, и тем спровоцировал финикийцев продвинуться еще дальше в узкую часть пролива. Этот маневр дольше всего выполняли афиняне, находившиеся прямо напротив финикийцев (VHL84— 85.1), передовые корабли которых оторвались от задних линий, так как теперь между ними оказался маленький островок. Между тем весь остальной персидский флот в некоторой сумятице продолжал заполнять узкое водное пространство (Диодор. XI. 18.4); ни о каком отступлении не могло быть и речи. Внутри этого пространства головные линии обоих флотов, словно боксеры перед спаррингом, уже почти столкнулись друг с другом носами, когда ветровая волна, ожидаемая Фемистоклом, накатила на пролив и начала сбивать с курса как более высокие финикийские корабли, так и прочие вражеские суда, разворачивая их боком и ставя под удар; греческие триеры решительно атаковали их, пробивая таранами борта неприятеля и круша шпангоутами в щепки вражеские весла (Плутарх. Фемистокл. 14.2; Диодор. XI. 18.6). Позднее и афиняне, и эгинцы утверждали, что именно они напали первыми, из чего можно понять, что удар был нанесен обоими «крыльями» боевого строя, имевшего форму полумесяца.

Теперь персидский флот оказался в той ситуации, какая была предсказана в пророчестве, приписывавшемся Бакиду (УШ.77). Финикийцы «занимали крыло, обращенное к Элевсину и к западу», а ионийцы — «обращенное к востоку и к Пирею» (УШ.85.1);[1312] из последних лишь немногие бились без воодушевления, сообразуясь с призывами, которые Фемистокл оставил на Ёвбее (см. выше). Таким образом, искривленную линию Геродот описывает, скорее, как косой строй, что типично для этого историка.

Вестник в «Персах» (409 слл.) продолжает свой рассказ с того места, когда началась схватка:

Греки приступ начали,

Тараном финикийцу проломив корму,

И тут уж друг на друга корабли пошли.

Сначала удавалось персам сдерживать Напор. Когда же в узком месте множество Судов скопилось, никому никто помочь Не мог, и клювы направляли медные Свои в своих же, весла и гребцов круша.

А греки кораблями, как задумали,

Нас окружили. Моря видно не было Из-за обломков, из-за опрокинутых Судов и бездыханных тел, и трупами Покрыты были отмели и берег сплошь.

Найти спасенье в бегстве беспорядочном Весь уцелевший варварский пытался флот.

(Пер. С. Апта)

Если Эсхил дает общую картину и быстро переходит к итогам битвы, то Геродот задерживается на целой серии эпизодов. Главную идею его рассказа можно вывести из 417-й строки «Персов», согласно которой эллинские корабли сражались организованным порядком, а варвары, потерявшие боевой строй, своими действиями продемонстрировали отсутствие всякой смекалки. По поводу отступления Геродот делает следующее замечание: когда передние корабли персидского флота обратились в бегство, они сталкивались с кораблями подходящих линий, которые стремились пробиться вперед, дабы совершить какой-нибудь подвиг пред взором Ксеркса. Кроме того, пока афиняне нападали и на тех, кто продолжал сопротивляться, и на тех, кто уже обратился в бегство, эгинцы стояли[1313] у входа в пролив и уничтожали тех, кто уплывал в сторону Фалера, так что спасшиеся от афинян попадали прямо в руки эгинцев (УШ.91). В итоге построение в форме полумесяца почти замкнулось в круг[1314]. Между тем западный ветер унес в открытое море множество корабельных обломков (УШ.96.2 (позднее их прибило к аттическому берегу, у мыса Колиа- да. — А.3.)). Гребцам персидского флота пришлось нелегко — они были на веслах с полуночи до рассвета, а затем сразу должны были вести корабли в пролив, а потом и в битву. Греки в начале сражения, напротив, были бодрыми; к тому же, построившись полумесяцем, они при столкновении с противником в тесном проливе никак не уступали ему в численности. С другой стороны, персидские корабли, которые шли на них, оказались в невыгодном положении из-за тесноты, поскольку соседние суда лишали друг друга пространства для маневра (Плутарх. Фемистокл. 15.2).

Отборный персидский отряд на Пситталии оказался на обочине сражения. Отправка Ксерксом этого отряда была бы оправданна, если бы пер сидский флот занял узкую часть (УШ.76.2), а битва состоялась бы в север ной части Саламинского пролива. Теперь же отряд оказался между греческим флотом и афинскими гоплитами[1315], которые вытянулись цепочкой вдоль прибрежной полосы города Саламин и вскоре заметили этих персов. Когда чаша весов качнулась в сторону греков, а персы «в сумятице» пустились в бегство [Персы. 454—456; Геродот. УШ.91, 95), Аристид, как один из десяти стратегов, погрузил своих людей на вспомогательные суда и переправился с ними на «остров, лежащий в проливе как раз напротив [города] Саламина» (Плутарх. Аристид. 9.1). Персы были истреблены прямо на глазах Ксеркса [Персы. 465).

По окончании боя греки отбуксировали к Саламину все обломки кораблей, которые не унесло в открытое море, и стали готовиться к новой битве, полагая, что Ксеркс перестроит оставшийся флот и возобновит нападение. Однако тем вечером из Фалера не вышло ни одного боевого судна. Величину персидских потерь сообщает только Диодор — «более 200 кораблей, если не считать захваченных вместе с их командами», — что, возможно, недалеко от истины, если только в схватке принимала непосредственное участие третья часть флота; но в число этих потерь входили лучшие корабли и отборные войска, поскольку ни персидские, ни мидийские, ни сакские пехотинцы не умели плавать. Ксеркс не собирался вновь отправлять свой флот в ту же самую западню. У греков невосполнимые потери могли составить 40 кораблей (Диодор. XI. 19.3), однако поврежденных судов было гораздо больше. Самую большую славу заслужили эгинцы, затем — афиняне, а среди отдельных воинов — один эгинский и два афинских капитана. Коринфская эскадра вернулась из Элевсинской бухты, едва стало ясно, что врага там нет, и отважно сражалась на заключительной стадии битвы. Надпись на каменном блоке из древнего поселения Са- ламин воздает должное павшим коринфянам, захороненным здесь по решению афинян (М—L 24; Плутарх. О злокозненности Геродота. 39).

Выдающийся полководческий талант Фемистокла, хотя и приуменьшенный Геродотом (VHI.57), был признан всеми. Он предугадал ответные действия Ксеркса, правильно выбрал место и время решающей схватки (Плутарх. Феллистокл. 14.2) и вообще «был главным виновником эллинской победы в узком проливе» (Фукидид. 1.74.1). По мнению Фукидида, он обладал незаурядными способностями: природная смекалка позволяла ему принимать единственно верное решение в каждой затруднительной ситуации и предвидеть развитие событий в будущем (1.138.3). Фукидид имеет здесь в виду не только Саламинскую битву, но и превращение Афин в военно-морское государство и достижение превосходства афинского флота в искусстве боевого маневра и таранной атаки, каковое положение дел сохранялось и при Перикле.

Другие члены Эллинского союза также получили заслуженные похвалы, особенно Эгина, которая отправила свои лучшие корабли к Салами- ну, возложив дело защиты собственного населения и эвакуированных афинян на резервный флот. Боевой дух «эллинов», как члены союза называли себя, нельзя верно понять без упоминания о фанатизме «борцов за свободу», характерном для многих периодов греческой истории. Идеи «Свободы, Независимости и Патриотизма» рождали не цинизм и апатию, а преданность и отвагу. В самом деле, эти идеи присутствовали во всех письменных упоминаниях о боевых действиях греков, особенно в тех современных самому событию посвятительных надписях, в которых речь шла о деле «Эллады», а не о деле отдельного государства (М—L 24, 26; Диодор. XI.33; Палатинская антология. VH.347), а также в поставленных восемью годами позже «Персах» (402—405), в частности, в том месте, где Эсхил пишет о раздавшемся со всех сторон громком крике морских бойцов:

Раздался клич могучий: «Дети эллинов,

В бой за свободу родины! Детей и жен Освободите, и родных богов дома,

И прадедов могилы! Бой за всё идет!»

[Пер. С. Апта)

Согласно убеждениям того времени, творцами этой победы оказались не обычные люди, но боги и герои (УШ. 109.3; Пиндар. Истмийские оды. 48—53). Рассказывали, что, когда греческие корабли начали было пятиться назад, появился призрак некой женщины, который громоподобным возгласом воодушевил их на бой. Молитвенные призывы к Эаку и Эакидам не остались безответными: некоторые видели пришедшую со стороны Этны тучу, в которой разглядели призраков в образе вооруженных людей, простиравших руки перед греческими триерами, как если бы намеревались вступить в схватку. Тогда же воссиял великий свет из Элевсина (видимого только из северной части Саламинского пролива), а из Фреасийской равнины, расположенной близ моря, было слышно громкое пение, разносившееся эхом на далекое расстояние, как если бы множество людей, посвященных в Элевсинские таинства, участвовало в процессии в честь Диониса (Геродот. УШ.84.2; Плутарх. Фемистокл. 15.1). Бот высказались через оракулов и не обманули: деревянные стены оказались спасительными, священный Саламин погубил «порождения жен», а заря свободы озарила Элладу тогда, когда враг соединил «корабельным мостом» берег Артемиды с Киносурой. В ознаменование победы были воздвигнуты три трофея, тротгоаа, так, чтобы возвышаться над всем «полем» морской битвы и обозначить решающие фазы сражения — один на Псиг- талии, второй — на холме города Саламина и третий — посередине полуострова Киносура. Божеством, которого чтили люди, посещавшие эти монументы, был Зевс Тропей, то есть «обращающий» врагов в бегство[1316]. Восемью годами позже эсхиловская трагедия «Персы» была поставлена одновременно и как хвалебная песнь Зевсу, и как траурный плач по персам.

Описав морское поражение при Саламине и человеческие потери на Пситталии, Эсхил тотчас переходит к описанию поспешного и беспорядочного бегства персидской армии, а затем — к бегству уцелевших кораблей, воспользовавшихся попутным ветром (строки 469—470, 480—481). Автор «Персов» хотел показать незамедлительность божественной кары, унижение Ксеркса и безысходное отчаяние Азии. Перед нами — пример удачного использования поэтической вольности для драматических целей. Впрочем, это задало необходимую тональность историку персидских войн. Геродот проявил немалую изобретательность. К сообщению об отправке на родину известия о поражении он добавил еще и описание всеобщего плача и бесконечных воплей, наполнивших Сузы, а также возникшей тревоги за жизнь самого царя (УШ.99.2). Согласно картине, нарисованной Геродотом, Ксеркса переполнял страх (97.1, 103). В день сражения Ксеркс перепугался, что греческий флот устремится к Геллеспонту, разрушит мост и вынудит его остаться в Европе в затруднительном положении (97.1), в результате чего Великий Царь решил бежать. Почувствовав настроение властителя, Мардоний и Артемисия побуждали его ретироваться. Кроме того, у читателя складывается впечатление, что флот бежал уже следующей ночью, после того как Ксеркс принял это решение (107.1; ср.: Диодор. XI. 19.4).

Впрочем, в силу свойственной ему правдивости Геродот не скрывает тех фактов, которые не укладываются в его красочную картину. После битвы Ксеркс оставался на месте «несколько дней». Царь пытался строить плагину между Аттикой и Саламином. Он начал подготовку к новой морской схватке, и греки ожидали именно этого (97.1; 108.1; 96.1), — по всей видимости, из-за того, что персидский флот по-прежнему оставался гораздо крупнее греческого. Ксеркс приказал Мардонию отобрать необходимое количество воинов для формирования оккупационных войск; это предполагало значительную реорганизацию армии; так, например, египтяне, служившие в морской пехоте, были сняты с кораблей в Фалере и образовали особое подразделение (IX.32.2)[1317]. Конечно, Геродот передает здесь собственную интерпретацию данных фактов: Ксеркс, дескать, блефовал, чтобы скрыть планы по отступлению, а речи, вложенные в уста Мар- дония и Артемисии, якобы потворствовали его малодушному намерению.

Вполне вероятно, что Ксеркс был всерьез настроен на продолжение борьбы. Геродот оставил его победоносную армию на марше к Пелопоннесу вечером 28 сентября. По всей видимости, в случае поражения греческого флота она должна была захватить на следующий день побережье Элевсина и Мегар, занявшись затем опустошением Мегариды точно так же, как перед тем разоряла Фокиду и Аттику. Мегарская равнина была удобна для действий конницы. Пехота вполне могла к тому времени испытать на прочность систему вражеской обороны на Истме, и существует определенное указание на то, что некоторые из этих попыток оказались небезуспешными. Раскопками установлено, что на Истме храм Посейдона, где размещался штаб совета Эллинского союза, сгорел во время персидских войн[1318], и очень велика вероятность того, что виновниками этого пожара были именно персы, так как и в литературе, и в археологических материалах существует немало свидетельств о том, что они практиковали разрушение святилищ и храмов. Если это действительно так, то возникает вопрос: когда именно персы побывали в этом месте? Павсаний (1.44.4) упоминает мимоходом, что однажды ночью персы стреляли из луков по скале близ города Пеги, который находится на западной приморской дороге, ведущей к Истму (см. выше, с. 678). Персидские лучники обычно были пехотинцами. В одном из отступлений Геродот упоминал, что, когда Клеомброт, спартанский царь, командовавший греческим войском на Истме, гадал по жертвам «относительно персов», солнце на небе померкло (затмение солнца произошло 2 октября)[1319]. Из этого неблагоприятного предзнаменования нам остается сделать вывод, что Клеомброт в поход не выступил, а остался за своими оборонительными укреплениями. Это вполне могло стать причиной сожжения храма, поскольку он находился на открытой местности, приблизительно в трех километрах к северу от наскоро сооруженной стены[1320]. Интересный комментарий был сделан Геродотом в связи с армией Мардония в 479 г. до н. э.: «Мегарида стала самым дальним пределом, до которого дошло это персидское войско» (IX. 14; при этом персидская конница опустошала Мегарскую равнину). Прежнее персидское войско, огромная армия Ксеркса, согласно косвенным данным, дошла до другого предела, — по-видимому, до города Пеги в Мегариде и до Истма в Коринфии, — и прощупывала возможность вторжения в Пелопоннес[1321].

Пока одна часть Ксерксовой армии угрожала греческим позициям на Истме, другая возобновила попытки построить дамбу к острову Айос- Еорьос и далее, к Саламину. Связанные вместе финикийские грузовые суда царь использовал как для того, чтобы устроить волнорез, защитную стену и «плот», своего рода платформу, для строителей дамбы, так и в качестве понтонного моста, наподобие переправы на Геллеспонте (УШ.97.1; ср. с «плотом» в: VH.36.4). Грузовые суда, вероятно, были проведены из Фалера вдоль Аттического побережья при поддержке — когда это было необходимо — со стороны персидских лучников, располагавшихся как на берегу, так и на кораблях; иными словами, Саламинский пролив не находился под полным контролем греческого флота. Дамба должна была выполнять две задачи: в случае успешного завершения ее строительства появлялась возможность захватить плацдарм, с которого персидское войско могло завоевать остров и захватить местное население вместе с эвакуированными афинянами; а до окончания строительства дамбы греческий флот мог быть выдавлен с его позиций и либо уйти в открытое море, либо отступить в воды в районе Истма. Персидский флот ремонтировался, чтобы быть готовым к действиям в любых непредвиденных обстоятельствах. Вплоть до момента неожиданного ухода персидского флота греческий флот конечно же опасался нового боя (УШ. 108.1).

Виновником внезапного изменения планов был, вероятно, сам Ксеркс. Время года не располагало к продолжению кампании, особенно на море (УШ.1 13.1); поскольку пути небесных тел определял персидский бог Аху- ра-Мазда, солнечное затмение могло быть воспринято как неблагоприятное предзнаменование; а трудности, связанные с форсированием оборонительных укреплений на Истме и с завершением строительства дамбы, могли оказаться гораздо более серьезными, чем казалось прежде. Как бы то ни было, сухопутные войска Великого Царя отошли к Пирею и к Фалеру. Здесь Мардоний снял с кораблей тех бойцов морской пехоты, каких хотел. Когда всё было подготовлено, флот ночью ушел в море. На рассвете следующего дня греки были готовы к отражению новой атаки, а когда стало ясно, что персидский флот исчез, они отплыли к Андросу, потеряв при этом врага из поля зрения. Там Еврибиад созвал военный совет. Решение Еврибиада состояло в том, чтобы вместо дальнейшего преследования осадить Андрос, который выразил покорность персам (как и все острова за исключением западных Киклад. — УШ.46.4) и послал свои корабли в Фалер для службы в персидском флоте. Оказавшись не в силах захватить Андрос, Еврибиад разорил территорию Кариста, который продолжал поддерживать персов, и после этого вернулся к Саламину. Таким образом, к концу этой кампании самые лучшие базы, которые могли способствовать возвращению персидского флота, по-прежнему оставались в проперсидских руках.

Исключительные возможности, изобретательность и последующее падение Фемистокла стали сюжетом многих исторических рассказов, проверить достоверность которых не представляется возможным. Геродот смакует хитрость Фемистокла, которую тот проявил, когда Еврибиад решил прекратить погоню за вражеским флотом. Согласно версии «отца истории», Фемистокл предложил на военном совете плыть через острова, преследовать персидский флот и разрушить понтонные мосты через Геллеспонт (VUI. 108.2); этот совет был отвергнут не без серьезных оснований, поскольку противник располагал более крупным флотом, острова находились на персидской стороне, а погода в октябре чрезвычайно капризна, так что Фемистоклу пришлось подчиниться решению Еврибиада (гораздо более разумному). Затем Фемистокл отправил нескольких людей, включая Сикинна, тайно сообщить Ксерксу, тогда еще находившемуся в Аттике, что ему удалось отговорить греков от разрушения мостов через Геллеспонт[1322]. Далее, тот факт, что эта история была принята Фукидидом (1.137.4), укрепляет предположение, что Фемистокл действительно отправил такое послание, а дружеский прием, который позднее оказал ему преемник Ксеркса, заставляет думать, что герой Саламина и в самом деле совершил нечто подобное. Детали, однако, неправдоподобны (например, то, что Фемистоклу пришлось разубеждать афинян, готовых плыть к Геллеспонту даже в одиночку, что являлось бы совершенным безумием даже и без учета того, что афиняне подчинялись приказам Еврибиада как главнокомандующего). Примеры Фемистоклова двурушничества, известные из позднейшей литературы, совершенно не вызывают доверия (например: Плутарх. Фемистокл. 16; Аристид. 9.3—4). Геродот рассказывает также историю о том, как Фемистокл тайком от других командиров греческого флота «выжимал» деньги у народа Андроса и Кариста путем откровенного шантажа. В рамках сюжета, изложенного Геродотом, это почти невероятно (УШ. 111—112). Но этот рассказ вполне согласуется со сребролюбием Фемистокла, о чем свидетельствует лирический поэт Ти- мокреонт (Плутарх. Фемистокл. 21); данный же эпизод, вероятно, относится не к этому моменту, а к 479 г. до н. э. или к еще более позднему времени.

По возвращении на Саламин эллины посвятили богам часть военной добычи: огромную статую человека, держащего в руках корабельный нос, — Аполлону Дельфийскому, по одной финикийской триере — Посейдону на Истме, Афине на мысе Суний и Аяксу на Саламине. Затем они вопросили Аполлона Дельфийского, удовлетворен ли тот подношением, на что бог ответил, что эгинцам следовало бы возблагодарить бога особым образом за ниспосланную им доблесть в битве при Саламине. Тогда эгин- цы посвятили Аполлону три золотые звезды на бронзовой мачте. После того как войско греков было распущено на зиму по домам, Еврибиад пригласил Фемистокла в Спарту. Там лакедемоняне дали Еврибиаду венок из оливковых ветвей в награду за доблесть, а Фемистоклу — такой же венок «за мудрость и прозорливость» и, кроме того, подарили ему самую прекрасную в Спарте колесницу. Когда он возвращался на этой колеснице домой, до границы его сопровождали царские телохранители, триста «всадников» — почесть, какой не был удостоен ни один другой иноземец (УШ. 124.2—3). На родине, будучи на пике славы, Фемистокл выстроил небольшой храм Артемиде Аристобуле — «Наилучшей Советчице»;[1323] это был намек на саламинское божество, а эпитет богини — Аристобула — удачно намекал также и на него самого. Однако уже зимой его популярность пошла на убыль. Он спас от разрушения Спарту, но отнюдь не Афины. Его не избрали командиром афинской эскадры, которой предстояло присоединиться к греческому флагу в 479 г. до н. э.[1324], и он не стал даже одним из десяти стратегов на следующий аттический год (479/478 г. до н. э.). Честь победы при Саламине принадлежала не Фемистоклу, а государству:

Блещущие жиром,

Увенчанные фиалками,

Звенящие в песнях,

Славные Афины —

Оплот Эллады, город под сенью божества...

(Пиндар. Фр. 76. Пер. М.А Гаспарова)

В «Персах» (480—514) армия Ксеркса, когда она шла к Геллеспонту, была наказана богами за совершенные ею святотатства в Греции. Некоторые воины погибли от жажды в Беотии, другие умерли от голода и жажды в

Фессалии, выжившие перенесли невероятные лишения во Фракии. Самым ужасным было то, что лед, сковавший Стримон, начал таять под палящими лучами солнца, когда войско еще продолжало по нему идти, так что те, кто утонул сразу, оказались самыми счастливыми. «Немногие» возвратились домой. А из тех бойцов, что остались в Греции с Мардонием, «лишь горсти» суждено было вернуться на родину, как напророчила Тень Дария (796—800).

О первой половине марша, до Македонии, Геродот представил совершенно другой отчет, и объясняется это, несомненно, тем, что информацию он получал от очевидцев. Войско без потерь прошло через Беотию в Фессалию, где отдыхало, пока происходило формирование оккупационной армии под командованием Мардония. Ей предстояло перезимовать в Фессалии и Македонии, поскольку оба региона располагали богатыми запасами зерна и осенними и весенними пастбищами для лошадей. Ясно, что здесь не было недостатка продовольствия. Однако Геродот подтверждает свидетельство Эсхила относительно второй половины марша — путешествия через Македонию и Фракию. Его рассказ поразителен. Солдаты ели траву, кору и листья, их валил кровавый понос, они умирали от чумы. Армия оставила «след» в виде больных в Фессалии, Македонии и Пеонии. Ксеркс достиг Геллеспонта через сорок пять дней после того, как покинул Фессалию (делая в среднем по 16 км в день), но с собой он привел «почти что жалкие остатки своего войска» (УШ.115). Мостов на Геллеспонте он не нашел, поскольку их уничтожил шторм. Однако там находился флот, с помощью которого выжившие переправились в Абидос. Здесь многие, долгое время перед тем страдавшие от голода, умерли от переедания, а также от перемены воды. Циркулировали и другие сюжеты о возвращении через Фракию, достигшие кульминации в рассказе о том, что со времени бегства из Афин Ксеркс впервые «распустил свой пояс» только в Абдере, когда почувствовал себя в безопасности. Ко всем этим историям следует относиться с известной долей иронии.

То, что в персидской системе снабжения произошел какой-то сбой, представляется маловероятным, если иметь в виду сообщения Геродота о сопровождении армии Ксеркса войсками Мардония вплоть до Фессалии, а также о сопровождении отсюда до Геллеспонта этой армии Артабазом во главе 60 тыс. человек. Если бы подобного рода сбой в самом деле имел место, тогда войска должны были бы рассеяться, чтобы добраться до местных запасов пропитания на максимально широкой территории. Более вероятным представляется, что благодаря перспективному планированию, регулярным базовым складам и хорошим наземным коммуникациям, система снабжения от начала до конца функционировала чрезвычайно эффективно. Итак, войска Ксеркса и Мардония прошли по внутренней дороге через Беотию, Фокиду и Дориду в Фессалию. Отсюда Ксеркс и Ар- табаз двинулись через магнесийскую территорию, то есть через район, прилегающий к Темп ейскому проходу, в Македонию, а далее — по пути, по которому позднее пролегла Via Egnatia (будущая римская Эгнатиева дорога, построенная ок. 130 г. до н. э. и шедшая от Адриатического побережья до Византия. — А.3.), мимо озера Больба и горы Пангей [Персы. 485—495) к Геллеспонту. Точно так же и в 479 г. до н. э. войско Артаба- за воспользовалось прямым путем «через внутреннюю часть страны» (ГК.89.4). Другими словами, эти армии не зависели от морских поставок продовольствия, которые нужно было обеспечивать во время движения войск, а из этого следует, что дороги поддерживались в надлежащем состоянии для регулярной транспортировки грузов. От Геродота мы слышим о том, что мосты через Геллеспонт были снесены бурей, прежде чем сюда прибыл Ксеркс; но эти понтоны были восстановлены (IX. 114.1). То же верно и в отношении мостов через Сгримон, которые, очевидно, находились в плохом состоянии, когда войско переходило реку по льду.

Персия расширила свою державу на материке вплоть до границ Аттики, а на море — до Кариста и Андроса. Завоеванные области поставляли людей в войска и корабли — во флот; эти люди отлично сражались, причем продолжали делать это и в 479 г. до н. э. (VIII.85; IX.31—32). Насколько мы знаем, мятежи были крайне редки. Царь бисалтов отказался служить персам и бежал на гору Родопу, однако его сыновья и его приверженцы последовали за Ксерксом. Колесница Ахура-Мазды вместе с ее восемью лошадьми серой масти исчезла из Пеонии, где ее оставил Ксеркс на пути в Грецию; как оказалось, колесница была похищена фракийцами из внутренних районов страны, жившими у истоков Стримона, возможно, непокоренными агрианами (УШ. 115.4; ср.: V.16.1). Некоторые фокийцы совершали вылазки и нападения на персов из своих убежищ на горе Парнасе. Единственное организованное восстание произошло в Потидее — коринфской колонии, расположенной на перешейке полуострова Паллена и защищенной стенами, доходившими непосредственно до моря с каждой стороны.

Когда потидейцы узнали, что персидский флот, а затем и сам Ксеркс отбыли в Азию, они и другие греческие города полуострова объявили о своей независимости. Во время возвращения к Мардонию Артабаз взял в осаду Потидею и расположенный неподалеку Олинф, укрепленный город боттиеев, который был заподозрен в нелояльности. Олинф он захватил штурмом, передал это место под управление сотрудничавших с персами халкидийцев и вырезал всё население, выведя его на болото рядом с городом. Этот акт устрашения лишь укрепил решимость к сопротивлению потидейцев и городов Паллены, которые послали вооруженные отряды, чтобы усилить оборону стен Потидеи. Город был практически неуязвим для врага, не имевшего никаких сил на море, и выдержал трехмесячную осаду, будучи в конечном итоге спасенным, как верили его граждане, благодаря вмешательству своего божественного покровителя — Посейдона Гиппиея, бога моря и землетрясений (был изображен на их великолепных серебряных тетрадрахмах). Случилось так, что море отступило от стен необычайно далеко, чего ранее никогда не случалось, так что персидский отряд попытался пройти под стенами и захватить плацдарм на полуострове. Но в этот самый момент море вернулось с огромной приливной волной. Все, кто не умел плавать, утонули, а те, кто умел, были перебиты прямо в воде потидейцами, вышедшими в море на лодках. Весной 479 г. до н. э. Артабаз прекратил осаду и присоединился к Мардонию, а потидей- цы отправили 300 воинов служить в войске Эллинского союза.

Эсхил, по всей видимости, правильно изображает Ксеркса импульсивным и упрямым правителем, чьи амбиции выходили за пределы империи его предшественников и бросали вызов выдающимся достижениям Дария [Персы. 754—758)[1325]. Масштабы подготовительных мероприятий соответствовали масштабам его честолюбия: строительство Афонского канала, наведение понтонной переправы через Геллеспонт, мобилизация огромных военно-морских и сухопутных сил, а также грандиозные военные смотры численного состава всех войск державы на Геллеспонте и в Дориске. Хотя к мнению советников и военачальников Ксеркс прислушивался, он составлял планы и принимал решения как самовластный правитель. Его планирование очевидно было доскональным и умелым и оно значительно превосходило планирование большинства греческих государств. Его способность управлять и удерживать под контролем крупные вооруженные силы в Европе не имела параллелей вплоть до возвышения Македонии. Свои позиции среди покоренных народов он укреплял методами предшественников: терпимость по отношению к тем, кто подчинялся новой власти, депортация или уничтожение тех, кто сопротивлялся или бунтовал. Могущество Ахура-Мазды он поддерживал тем, что предавал огню храмы греческих богов и таким образом мстил за святотатство, совершенное греками, когда в период правления Дария они сожгли храм Кибелы в Сардах. К концу кампании его военные успехи были значительными: сожжение афинского Акрополя и расширение границ державы до Коринфского перешейка и островов вокруг Андроса и Киклад. По мнению Артемисии, карийской царицы, которую Геродот хвалит как самого мудрого советника Ксеркса, Великий Царь достиг всего, что было в пределах его досягаемости (УШ.68).

Ксеркс допустил и ряд ошибок. Он неверно рассчитал время своего наступления. Он так долго задержался на Геллеспонте и в Македонии, что его флот попал в бурю, а его армия неожиданно прекратила наступление и не стала вступать в схватку с вооруженными силами пелопоннесцев, которая имела все шансы превратиться в решающее сражение. Дойди Ксеркс до Афет и Фермопил в июне, результат мог быть совершенно иным. Его сухопутная стратегия была лишена воображения. Вместо того чтобы действовать отдельными войсковыми соединениями, как делали Артибий, Даврис и Гимей во время Ионийского восстания, и вместо того чтобы использовать свою превосходную конницу для маневренных боевых действий, он предпринял лобовую атаку тяжелой пехотой на подготовленную позицию при Фермопилах. Результатом неверного расчета времени и стратегии «парового катка» стало то, что его огромное войско потратило трое суток на сражение с крупицей вооруженных сил противника, а его кавалерия вообще в бою не участвовала. На морском театре действий он оказался более предприимчивым флотоводцем. Однако об Эгейском море он мало что знал. С точки зрения практики судовождения, серьезной ошибкой было то, что он позволил своему флоту оказаться ночью у Магнесийского побережья; к тому же он неоправданно рисковал, отправив эскадру в ночное плавание вокруг скалистых берегов Евбеи. Но его самая непростительная ошибка состояла в том, что он позволил одурачить себя Фемистоклу, в результате чего не смог использовать свое численное превосходство и заставил идти в бой уставших гребцов, причем в неблагоприятных погодных условиях. Был смысл в совете Артемисии, по мнению которой царь проявил бы большую мудрость, если бы повременил со сражением и позволил внутренним разногласиям расколоть единство греческого флота (УШ.68).

Оценивая события задним числом и превознося Афины, Геродот рассматривал победу при Саламине как спасение Эллады (VH. 139.4—5). Мы можем усомниться, что на тот момент Ксеркс или Еврибиад думали точно так же. Конечно, греческий флот нанес противнику более значительный урон, нежели в битве при Артемисии; однако сигнал к отступлению всё же был подан, и греки не решились вызвать персидский флот на решающее сражение на открытой воде у Фалера. Как показало сопротивление Андроса и Кариста, именно персидская морская мощь правила в Эгейских водах в конце 480 г. до н. э.[1326]. Будущее зависело от планов Ксеркса на военную кампанию следующего года. В ноябре 480 г. до н. э. почти ни у кого не оставалось сомнений в намерениях царя вернуться в Фессалию весной; дело в том, что у Мардония он оставил царский шатер с золотой и серебряной утварью, который выполнял роль ставки Великого Царя во время военных кампаний (ГХ.82.1). Если бы он действительно вернулся, то мог бы привести с собой вооруженные силы, соизмеримые с его огромным самомнением, которые должны были бы включать флот, сопоставимый по размерам с флотом 480 г. до н. э. В этом случае вопрос о военно- морском господстве по-прежнему оставался бы открытым. Несомненным результатом Саламина было изменение планов Ксеркса. Каковы бы ни были его мотивы, он не вернулся; и в 479 г. до н. э. персидский флот численностью всего в 300 кораблей совершал плавания, оставаясь на восточной стороне Эгейского моря. В вопросе достижения военной победы Ксеркс решил положиться на сухопутную армию, оставленную в Греции, — армию, по его стандартам, сравнительно небольшую, но укомплектованную лучшими войсками [Персы. 803 — «rcXrjGoc; exxpiTOv атратои»), во главе которой находился полководец, имевший за плечами самый богатый опыт действий в Европе — Мардоний. Ксеркс вполне мог понимать ту истину, какую через полтора столетия предстояло продемонстрировать Александру Великому, а именно то, что победа, достигнутая на суше, сама собой решает проблемы на море.