I. Введение

В ходе контактов с персами греки, как и евреи, научились определять себя как нацию: из череды вооруженных конфликтов, случившихся между ними в начале V в. до н. э., родилось чувство собственной самобытности и превосходства над другими народами, каковое формировало условия для греческой культуры 5-го столетия — культуры исключительной, самоуверенной и эллиноцентричной[1130].

Трудно понять, до какой степени «История» Геродота является признаком, а до какой — причиной того ключевого значения, которое придается персидским войнам в истории западной культуры. Рожденный между двумя великими войнами, составивший свой труд, как и его сверстник Софокл, примерно через тридцать лет после их окончания, Геродот смотрел на раннюю Грецию на широком фоне, что позволило Плутарху заклеймить его как «друга варваров» [Моралии. 857А). Именно то, как Геродот понимал смысл персидских войн, заставило его написать первое нерелигиозное историческое повествование, которое, в свою очередь, придало этим войнам их универсальную значимость для истории европейской цивилизации.

Геродот Галикарнасский излагает сии разыскания, дабы ни события с течением времени между людьми не истребились, ни великие и дивные дела, эллинами и варварами совершенные, не остались бесславными; а речь здесь будет, между прочим, и о том, от каких причин между ними пошло кровопролитие (Геродот. 1.1; пер. И. Мартынова).

В изложении, которое следует за этим заявлением, традиционно выделяют два элемента: во-первых, широкомасштабное (и, возможно, законченное с точки зрения своего замысла) собрание логосов, то есть описаний обычаев и традиций народов Средиземноморья и Ближнего Востока в их географическом обрамлении; во-вторых, рассказ о реальных событиях, случившихся в ходе серии конфликтов между греками и персами.

Эти два элемента также помогают прояснить отношение между методами самого Геродота и современными спорами о природе исторической науки, которые он же и начал; дело в том, что эти элементы соответствуют различию, в той или иной форме широко сегодня признаваемому, между историей структур и историей событий4. Правильная оценка значения Геродота может быть достигнута лишь при учете двух аспектов его наследия: всегда необходимо помнить, что, изучая только само повествование о персидских войнах, мы исключаем половину (и половину самую важную) его концепции истории; кроме того, характер этой стороны его достижения мы пытаемся оценить с помощью инструментов и установок, развивавшихся в течение более двух тысячелетий с момента, как Фукидид сделал политику и войну главной темой истории.

Общим понятием, центральным для истории человеческих событий, является идея исторической причинности; в этом отношении Геродот не кажется новатором: он попросту признал причинную обусловленность

Карта 14. Западная Малая Азия

подходящей для своего сюжета и своего периода. Диапазон феномена, который он признавал в качестве причины, ограничен двумя главными сферами: объяснением событий в понятиях индивидуальных черт личности и верой в неизбежность смены возвышения государств их падением, трактуемой в терминах «зависти богов». Для значительной части повествования «отца истории» этих простых способов объяснения достаточно, ибо сам ход событий направлялся решениями вождей, но при этом соответствовал религиозному мнению, выражавшемуся в знаменитом дельфийском высказывании «Ничего сверх меры». Трудно конечно же усмотреть какой-то изъян в общем представлении Геродота о том, что единственным удовлетворительным способом объяснения в случае с персидскими войнами может быть полный рассказ об отношениях между двумя народами начиная с покорения ионийских городов в 545 г. до н. э.

Серия эпизодов, случившихся в следующей половине столетия, объясняла одновременно и стремление следовавших друг за другом персидских царей распространить свой контроль на страны восточного Средиземноморья, и осознание греками грозившей им опасности. Изначально яснее всего это видела Спарта. Древние царства Лидии и Египта уже давно зависели от греческих гоплитов, которых они, вероятно, нанимали через такие религиозные центры, как Дельфы и Бранхиды, где посвящения иноземных царей напоминали о богатстве и власти последних; но возраставшая угроза, которая исходила от Кира, заставляла как Креза, так и Амасиса устанавливать более официальные связи с самыми крупными и лучшими гоплитскими армиями в Греции: Геродот свидетельствует об обмене дипломатическими дарами между этими царями и спартанцами, указывая, что на тот момент Спарта рассматривалась в качестве одного из членов большого антиперсидского альянса древних держав (1.51, 69—70; Ш.47). Ее попытка доказать свое всегреческое лидерство путем предостережения Киру от захвата ионийских городов в 545 г.

Персидское завоевание Финикии изменило военно-морской баланс сил в восточном Средиземноморье и заставило Поликрата Самосского выйти из оборонительного союза с Амасисом Египетским; впоследствии Поликрат отправил на военных кораблях группу аристократов, являвшихся его противниками, с тем чтобы они присоединились к походу Камбиса на Египет, состоявшемуся в 525 г. до н. э. После выхода в море экипажи этих кораблей взбунтовались и были радушно приняты в Спарте; взяв их себе в помощь, спартанцы и коринфяне предприняли неудачную попытку свергнуть Поликрата (Ш.39—56). Эта беспрецедентная морская экспедиция показывает, до какой степени Спарта была готова противодействовать расширению персидского контроля над греками. Та же самая модель отношений возникает между Спартой и выведенной с Феры дорийской колонией Киреной, которая лежала прямо на юг от Спарты, будучи отделена от нее расстоянием не более чем в 440 км через открытое море в направлении господствующих здесь ветров. Спарта и Кирена уже давно находились в тесном контакте, но после падения Египта эта греческая колония посчитала целесообразным продемонстрировать лояльность Кам- бису; вскоре после этого Спарта вынудила Дориея, члена царского дома Атадов, отправиться во главе колонизационной экспедиции, очевидно нацеленной на то, чтобы основать какой-нибудь город на Африканском побережье в качестве замены Кирене; и вновь экспедиция окончилась неудачей, а колонисты под руководством Дориея направились в Италию и на западную Сицилию, где потерпели поражение от финикийцев (V.42—48)[1132].

Экспансионистские амбиции Дария в западном направлении обнаружились тогда, когда он отправил разведывательный корабль с греческим врачом на борту, Демокедом Кротонским, с заданием составить описание берегов Греции и Италии (III. 135—136); но гораздо более серьезным предприятием явилась его экспедиция в Скифию и последовавшее затем продолжение персидской экспансии в Пропонтиду и Фракию (см.

И греки, и персы вполне осознавали неминуемость будущего конфликта как исхода персидских имперских амбиций; для Геродота, оглядывавшегося назад и видевшего в прошлом примеры крушения подобных честолюбивых замыслов, было естественно истолковывать войны в понятиях «зависти богов»: «lt;...gt; ты видишь, как бог разит молнией существа, стремящиеся ввысь, дабы они не возвышались над другими, тогда как малые существа его не раздражают; ты видишь, что он всегда мечет молнии в самые большие здания и такие же деревья» (УПЛО).

На пути этого масштабного исторического процесса Ионийское восстание может показаться чуть ли не каким-то не относящимся к делу отклонением, если его рассматривать просто как первое крупное событие, когда греки попытались захватить инициативу. Геродот, впрочем, заявляет о его важности: корабли, посланные Афинами на помощь восставшим, «стали началом невзгод для греков и варваров» (V.97); эти корабли, безусловно, открыто провоцировали конфликт в ближайшем будущем, так что персидская экспансия была направлена поначалу на то, чтобы наказать тех, кто помогал повстанцам. Сожжение Сард и их храма стало символическим актом, который оправдывал сожжение персами ионийских храмов после восстания и афинского Акрополя — во время Большой войны (V.102); это, в свою очередь, привело к требованию возмездия и материальных компенсаций со стороны тех, кто вошел в состав Делос- ского союза, а также к использованию союзных средств для осуществления строительной программы Перикла; наследственному проклятию был положен конец только тогда, когда Александр Великий сжег Персеполь. Нечасто некое символическое событие отражается в истории эхом в виде таких последствий. Тот факт, что рассказ об Ионийском восстании ознаменовывает у Геродота начало полномасштабного повествования о политических и военных событиях, показывает, что и он сам, и его современники рассматривали это восстание как часть серии войн между греками и персами.