I. Введение: характеристика источников

Из рассказа Тита Ливия (IV.60.9—V.1) о том, как в конце V в. до н. э. этруски отреагировали на объявление римлянами войны Вейям, получается следующая картина: отдельные этрусские города-государства, имевшие, как правило, республиканское устройство, были организованы в союз двенадцати общин; эти последние могли собираться на общий совет1 в союзном храме богини Волтумны, где они обсуждали такие вопросы, как, например, оказание помощи Вейям.

а также с археологическими свидетельствами о масштабных тратах, которые начиная с конца 7-го столетия до н.

Здравой представляется мысль о том, что сохранившийся у Ливия эпизод с Вейями — это, пожалуй, самый подробный и надежный древний рассказ о том, каким образом этруски творили собственную историю в Этрурии. Ни их литература, ни их исторические писания до нас не дошли;[1392] сам Ливий, похоже, ничего не читал из того этрусского наследия, которое в августовскую эпоху еще сохранялось, хотя и побуждал к такому чтению будущего императора Клавдия, который будто бы действительно был знаком с этими сочинениями (Светоний. Клавдий. 41—42). В сущности, информация о внутренних отношениях между этрусскими городами- государствами на любой стадии их взлета и падения с неизбежностью базируется главным образом на компетентном толковании погребальных и посвятительных материалов, многие из которых относятся к массовой продукции, а в случае с вездесущими терракотовыми вотивными статуэтками и архитектурными украшениями зачастую являются еще и массовой продукцией, изготовленной в литейных формах. Такой аналитический подход к огромному количеству предметов этого, откровенно говоря, второсортного искусства позволяет постепенно реконструировать целую сеть взаимосвязанных внешних влияний, таких, например, как греческое, западногреческое и фалискское, которые в V в. до н. э. уступили место влиянию из Кьюзи, а в IV в. — из Кампании, если судить по материалам сокровищницы вотивных приношений в Вейях[1393].

Что касается литературных источников по этрусской истории, здесь необходимо понимать, что греческие и римские историки описывали те эпизоды, в которых Этрурия контактировала с греческими государствами и растущей римской мощью, причем описывали исключительно с эллинской и римской точек зрения соответственно. Поэтому, когда речь идет о собственно этрусских делах, эти авторы могут предоставить лишь ограниченную помощь; что же касается тех эпизодов, когда контакт с этрусками приобретал характер конфликта, у нас нет достаточных оснований ожидать объективного рассказа от одной из заинтересованных сторон.

В этом смысле удачным является пример с тирренским пиратством6. Соображения географического порядка не оставляют сомнений ни в постоянном морском соперничестве между греками и этрусками, ни в нали-

Карта 7 6. Италия и прилегающие острова

чии у последних совершенно определенных замыслов относительно близлежащих земельных массивов Корсики и Сардинии (Диодор. V.13; Страбон. 225). Однако не следует придавать слишком большого значения словам Эфора, автора IV в. до н. э., согласно которому присутствие тирренских пиратов у восточных берегов Сицилии якобы заставляло греков держаться от этих мест подальше — вплоть до тех пор, пока сюда из Халкиды не прибыли основатели Наксоса и Мегар (Страбон. 267). Само существование таких этрусских корсаров в виллановский период представляется невероятным; как бы то ни было, нужно иметь в виду, что основная масса клише и бродячих сюжетов о тирренских пиратах вряд ли могла быть освоена греческой мифологией до заключительной стадии ее формирования в период между VII и V вв. до н. э. К этому же периоду относится появление многочисленных этрусско-италийских изображений кораблей (см. рис. 52) и морских схваток7. В гомеровских поэмах тирренские пираты не появляются ни разу; но вот ко времени создания гомеровского гимна к Дионису они, как оказывается, уже способны похитить этого бога.

Итак, вывод очевиден — а для исследователя еще и провокационен: необходимо понять историка, который при изучении Этрурии от времени ее подъема в IX до начала упадка в V в. до н. э. вынужден продолжать применять методы, используемые исследователем доисторической эпохи с их особым вниманием к обезличенному экономическому базису[1394]. Очень хорошо сказал по этому поводу М. Паллотгино:

Голоса Гомера, Сапфо и Геродота ничего не возвещают нам об этрусках, как и о всем том, что этот народ предуготовил для нашей современной западной культуры: память о сколько-нибудь значимом духовном развитии, которое должно было сопутствовать раннему расцвету этрусской цивилизации, была стерта столь же ранним ее упадком. Вот почему этруски вместе с сохранившимися элементами их культуры по-прежнему остаются далекими, чуждыми для нас — ив значительной степени безмолвными[1395].

В резком контрасте с безмолвием самих этрусков находится значительное количество современной печатной продукции, в которой более или

Рис. 52. Корабль начала VII в. до н. э., изображенный на местной вазе типа импасто из Вейев (D 224: 221, рис. 7)

менее подробно излагаются вопросы, связанные с этрусской историей.

Что же касается языка, то здесь достаточно лишь повторить то, что было сказано в другом месте: недавний образцовый обзор данных по этрусскому языку[1397] начинается следующим строгим замечанием: «Даже сегодня девяносто процентов образованных людей убеждены, что этрусский язык совершенно не поддается дешифровке. Между тем это мнение lt;...gt; устарело более чем на две сотни лет». В самом деле, этруски использова-

ли один из вариантов греческого алфавита, поэтому все сохранившиеся тексты легко могут быть прочитаны, а большая их часть и понята — особенно тысячи (без всякого преувеличения) погребальных надписей, которые просто передают имя, возраст и, возможно, титулы умершего.

Что касается происхождения этрусков, то общее мнение сейчас состоит в том, что культура железного века Апеннинского полуострова, условно обозначаемая как «виллановская», олицетворяет собой внешний и очевидный признак этрусков на стадии их железного века. Экзотические элементы [с явным восточным окрасом] в археологических материалах из местных прото-городских центров начинают появляться здесь только в начале УШ в. до н. э., и это в своей значительной части явилось результатом появления в районе Неаполитанского залива (Питекусы и Кимы) ев- бейских торговцев и колонистов, имевших богатый опыт контактов с Востоком (Аль-Мина). Именно эта колонизаторская активность, которой, возможно, предшествовали и которой затем сопутствовали прямые контакты с восточным миром, зафиксированные для южной Италии (Фран- кавилла-Мариттима в Калабрии) и Сардинии, дала убедительное начало эллинизированному движению к ориентализации; это движение началось в конце УШ в. до н. э. и продолжалось вплоть до наплыва вещей, выполненных в ионийском стиле, что случилось где-то после 580 г. до н. э. Таким образом, приобретение этрусской культурой восточного характера стало результатом первых широкомасштабных контактов между Этрурией и внешним миром, а это отнюдь не равнозначно «восточному происхождению» этрусков, о котором сообщает Геродот, получивший данную информацию от лидийцев, опрошенных им спустя четыре или пять столетий после соответствующих событий13. В широко распространенной трактовке данной проблемы обнаруживается потрясающая современная — и в основе своей антикварная — зависимость от античной литературной полемики, которая никогда не предполагала беспристрастного расследования того, что происходило в действительности14.

Итак, в дальнейшем будем исходить из того, что формирование исторических этрусков — это постепенный процесс, имевший место на пространстве между Тибром и Арно, а также из того, что финальные стадии этого процесса могут быть обнаружены в археологических свидетельствах культуры Виллановы, существовавшей на данной территории в IX— УШ вв. до н. э. Этот подход не является скрытым (и анахроничным) присоединением к автохтонной теории происхождения этрусков, которую изложил Дионисий Галикарнасский в I в. до н. э. (1.30); и, хотя этот наш

Карта 17. Этрурия

подход не отказывается от попыток найти чужеземный источник для отдельных культурных элементов, которые в конечном итоге породили феномен, ставший в полной мере этрусским (если воспринимать его извне), он решительно отказывается от упрощенного до абсурда представления о происхождении как о прибытии некоего народа в полном составе откуда-то извне — представления, для подтверждения которого нет вообще никаких археологических источников в самой Этрурии и никаких исторических параллелей за ее пределами15.

Как уже было сказано, доступные нам источники для всех периодов этрусской истории носят в основном археологический характер — это про

D 33.

изведения искусства и ремесла; обнаруживаются они главным образом в захоронениях. Другими словами, до сих пор мы знаем гораздо больше об этрусских кладбищах, чем об этрусских городах; при этом факт состоит в том, что значительное преобладание предметов, связанных с культом мертвых, обычно и ошибочно объясняют особенностями культуры самих этрусков, хотя это, скорее, следовало бы связывать со склонностью частных и публичных коллекционеров, начиная с Люсьена Бонапарта (1828 г.), к могилам, а не к населенным пунктам. В последние годы16, впрочем, это предпочтение заметно поубавилось, как и тенденция направлять все, по крайней мере официальные, ресурсы на археологическое исследование только главных центров. Святилища, открытые в портах (Пирги и Гравис- ки) и на безымянных памятниках в глубинных районах («Аккуаросса», Луни, Сан-Джовенале, Мурло) вносят значительный вклад в наши знания о религиозной практике этрусков, их повседневной жизни, строительстве жилых домов и прочей архитектуре. Вместе с тем заявил о себе более требовательный подход к тем свидетельствам, которые мы получили благодаря раскопкам, старым и новым: современный период этрусскологиче- ских штудий стал по преимуществу периодом четкого разделения — что можно, а что нельзя называть этрусским, а также периодом анализа материала, сепарированного таким образом. Парадоксально, но это обстоятельство весьма способствовало тому, чтобы этрусскологические штудии перестали существовать в качестве «закрытого цеха»: вдруг оказалось, что этруски — это необходимый компонент доримской Италии в целом. Не вызывает сомнений, что основная масса вещественных источников (обширные некрополи, изделия из терракоты массового производства, обилие надписей) в сочетании с делаемыми на их основе демографическими и экономическими выводами наводит на мысль об этрусской цивилизации, существовавшей в средиземноморском мире между второй половиной УШ и началом V в. до н. э., как феномене первостепенной важности.

Сейчас мы более ясно, чем когда-либо, осознаём тот факт, что у нас нет никаких оснований относиться к этрускам как к некой второсортной альтернативе тому великолепию, какое воплощала собой Греция, или как к загадочной прелюдии того величия, какое воплощал Рим[1398].