Глава 2м ivtr • /., „ СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ В КРЕСТЬЯНСКОЙ ' ? И ПОМЕЩИЧЬЕЙ СРЕДЕ

Рост в многомиллионной толще сельского населения мелкотоварного уклада стал во второй половине XIX — начале XX в. питательной средой хозяйственных и социальных изменений в крестьянстве, успевших к началу первой мировой войны наложить отпечаток на внутренний строй китайской деревни, Сдвиги в целом были не столь велики: имущественная неоднородность крестьян-, наличие в их среде различных групп и категорий в первое десятилетие XX в.

Товарное земледелие и доходные промыслы в новых условиях все более ставили имущественный статус крестьянских, в первую очередь податных, семей в зависимость от рынка. Его конъюнктурные колебания для одних хозяйств оборачивались улучшением, а для других — значительным ухудшением их положения. Первым рынок давал средства, использовавшиеся для разного рода экс- ппуатации вторых.

Черты нового социального расслоения, связанного с рынком, отмечаются источниками конца XIX — начала XX в. в обеих составных частях деревенского комплекса — и в земледелии, и в крестьянских промыслах. Наиболее рельефно подобные явления, однако, к 1914 г. прослеживаются в промыслах, особенно в текстильных. Почва для этого была подготовлена массовым отделением прядения и ткачества от земледелия во второй половине XIX в., а также ростом в данной сфере мелкотоварного уклада (см. [225, с. 144—152]).

В конце XIX в. с развитием товарно-денежных отношений усилилось подчинение мелких местных рынков более широкому рынку с оптовым сбытом и спросом (иногда в масштабах нескольких областей).

Определенные слои купечества, преимущественно городского, зо всевозрастающих масштабах специализировались на оптовой скупке фабричной пряжи и мелкой розничной продаже ее по деревням. Переход сельских ткачей на покупную машинную пряжу создал дополнительные условия для устремления торгового капитала в хлопкоткачество и подчинения им деревенских кустарей.

Заметную роль сыграли также улучшение техники и рост производительности труда в дофабричном ткачестве, вызванные това- ризацией мелкого производства и влиянием мирового рынка. В конце XIX в. ткачи (чжиху, цзиху), особенно в городах, Стали переходить от старых, «низких» (айцзи) к новым, «высоким» станкам (гаоцзи). Производительность при этом увеличилась с 1,5— 1,6 кв. м до 2,1 кв. м в день на человека. Стал шире применяться станок с протягиваемым челноком (ласоцзи). Его производительность была вдвое выше старого деревянного станка с бросаемым челноком (тоусоцзи). В начале XX в. в северных провинциях стал распространяться японский ножной ткацкий станок с металлическим колесом (телунцзи) с дневной производительностью 18—22,5 кв. м ткани (см. '[178, с. 78—81]).

Внедрение более совершенных станков и машинной пряжи заметно увеличило потребность в сырье. Для непрерывной работы ткачу стала необходима постоянная покупка пряжи, требовавшая, в свою очередь, наличных денег. В результате в китайском деревенском хлопкоткачестве, как свидетельствуют источники того времени, резко возросли значение денег и потребность в них.

Даже удачно реализовав свою продукцию, сельский кустарь далеко не всегда мог самостоятельно обеспечить себя сырьем, так как для этого в городе нужно было покупать целиком тюк фаб- ричной пряжи, стоивший 60 тыс.

Таким образом, между источником сырья и крестьянами-ткачами все чаще вставал торговый капитал (различной величины и происхождения). В подобной обстановке авансирование или предоставление займа в целом ряде промыслов становились распространенными средствами подчинения деревенских кустарей торговцам, скупщикам (бушан) и ростовщикам. Причем внедрение в сельское ремесло раздаточной системы шло параллельно распространению новых или обновленных крестьянских промыслов. Па этой базе появились многочисленные «фирмы» (хао, хан), «ткацкие конторы» (бучжуан) и т. д., которые, отрезая сельских ткачей от рынка сырья, превращали определенную их часть в надомных рабочих (юнгун). В результате к концу XIX в. капиталистическая раздаточная система складывается в хлопкоткачестве целого ряда районов.

В Чжили, например, ее возникновение и развитие связано было с внедрением ножных ткацких станков. Подчинявший на этой базе деревенских ремесленников торговый капитал выступал отчасти в лице богатых крестьян, местных торговцев и ростовщиков — поручителей и заимодавцев, но главным образом в виде «торговых союзов», «ткацких контор» и т. п. Для обучения сельских ткачей работе на ножном станке ими до революции 1911—1913 гг. были организованы свыше 60 «ремесленных бюро» (гунъицзюй)г ряд опытных ткацких фабрик (іииси гунчан)у в частности в Бао- ди и Гаояне, многочисленные специальные школы и т. п. Рассы.- лаемые по деревням освоившие новую технику «ученики» (гунту)г распространяя приобретенные навыки по округе, служили костяком широкой сети наемной работы на дому. Особой активностью отличался «торговый союз» Тяньцзиня, основавший (в 1902 и 1906 гг.) две опытные ткацкие фабрики и большое число «ремесленных бюро», специальных школ и т. п. (см. [58, т. 2, с. 412— 416; 213, с. 233—234]).

В небольших городах и торговых местечках центральной части Чжили учреждались отделения ткацких контор (фэньхао) уездного и более крупного масштаба, ведавшие раздачей по окрестным деревням сырья и скупкой ютовых тканей.

Обследование 1912—1913 гг. уезда Гаоян (Чжили) показало, что к указанному времени более трети крестьян-ткачей, использовавших новое сырье и станки, превратились в получавших заработную плату подчиненных торговым капиталом рабочих на дому (чжишоугун, сацзицза). Одновременно с развитием самого промысла падал удельный вес самостоятельных мелких произво- дителей (чжимайхо). Соответственно рос удельный вес капиталистически эксплуатируемых ткачей. Так, за 1912—1913 гг. доля первых снизилась с 65,5 до 61,7%, а доля вторых поднялась с 34,5 до 38,3% [58, т. 2, с. 423].

В Чжили перед Синьхайской революцией на несколько десятков ткацких «фирм» и «контор» по деревням работало около 20 тыс. станков, или приблизительно около 30—40 тыс. ткачей типа чжишоугун. Из уезда Гаоян в 1908 г. на рынок Тяньцзиня поступило 122 тыс. штук ткани, произведенной на станках телунцзи, в 1909 г.— 135 тыс., а в 1910 г. — 242 тыс. штук [58, ті 2, с. 413, 422]. ' '

Аналогичным образом к 90-м годам торговцы подчинили себе часть ткачей и прядильщиков в северо-западных- районах Хубэя, превратив их в надомных рабочий на сдельной заработной пл&те.

В Фучжоу и в уезде Миньцин (Фуцзянь) создание местными шэньши «ткацкого бюро» (чжибуцзю'й) ^ подготовка более сотни «учеников» и отправка их по деревням для обучения крестьян ткацкому промыслу в 90-х годах Заложили-основу для организации во многих ЁОЛОСТЯХ раздаточной системьґ.Ю ростом' яоследодей в уезде Миньцин открылись многочисленные-*м«їкацкие1 'бфро», использовавшие — за заработную'плату надобный труд сельских ткачих [213, с. 237].

Из массовых производств вторы^'' после1'-хлопкоткачества по степени затронутое™ процессом развития раздаточной системы бйл плетельный промысел.

Районом наибольшего распространения данного промысла были области Лайчжоу, Цинчжоу, Цзинань, Удин и Яньчжоу. Производство ориентировалось на экспорт, и почти вся продукция поступала в приморские города, прежде всего Яньтай и Циндао. Особенностью соломоплетения было то, что в конце длинной цепи скупщиков стояли иностранные компании, организовавшие рассеянное по деревням производство через местных посредников. Иностранные экспортеры в «открытых» портах Шаньдуна давали заказ китайским «фирмам», те, в свою очередь, адресовались во внутренние районы провинции, к местным «плетельным фирмам» (цаобяньхан) и «конторам» (цаобяньчоюуан), занятым непосредственным наймом -и сбором готовой продукции (см. [213, с. 237—238]). В плетельном промысле Шаньдуна скупщик зачастую играл роль связующего звена между различными стадиями изготовления изделия. Принимая от крестьян полуфабрикаты (неотбеленные шляпы), скупщики продавали их так называемым «фабрикантам» (гунчанчжэ) — владельцам мелких мастерских. Последние производили сортировку, отбеливание, навязывание лент и составление связок [58, т. 2, с. 404]. Основная масса крестьян-плетельщиков Шаньдуна к концу XIX в. уже работала по заказу отделений (фэньхао) «плетельных фирм» или же «плетельных контор», сдавая продукцию их разъездным приказчикам или прямо на ближайшие склады.

В развитии раздаточной системы в рамках плетельного промысла (как и хлопкоткачества) большую роль сыграло «ученичество» — практика подготовки в специальных заведениях и рассылки по деревням квалифицированных работников К

Аналогичные формы надомной работы возникали в ряде других промыслов.

Иногда превращение крестьян в надомников, перерабатывавших чужое сырье за сдельную заработную плату и имевших дело с одним и тем же скупщиком, облекалось в форму «равноправных» отношений, характерных для предшествовавшего периода: сохранялись самостоятельная продажа ткани, покупка пряжи, традиционный, как и в прошлом, приход для этого в город. Так, в в Цзянсу еще до японо-китайской войны 1894—1895 гг. в Шэнцзэ- чжэне действовали крупные «шелковые конторы» (чоучжуан), скупавшие шелковую ткань, согканную деревенскими ремесленниками, которые, в свою очередь, тут же покупали у «конторы» необходимый им для ткачества сырой шелк. Подобной системой взаимоотношений в округе Шэнцзэчжэня были охвачены работники, владевшие примерно 8 тыс. ткацких станков. За каждую сотканную штуку материи определенной длины ткач получал соответствующую заработную плату [109, с. 79, 80].

Распространение в деревне ряда новых промыслов, построенных на предпринимательских началах, определялось прежде всего дешевизной рабочих рук. Данный момент был наиболее характерен для сновального и кружевного промыслов в Цзянсу и Шаньдуне, а также мотального промысла в Гуандуне (см. [337, с. 303—304]). Расширение системы надомной работы сопровождалось интенсивным вовлечением в нее детского и женского труда, как наиболее дешевого и особенно широко применявшегося при простейших операциях — намотке, размогке, сортировке и т. д. [109 с. 79].

Подчинение в конце XIX — начале XX в. торговым капиталом как улучшенного (переход на импортную и местную фабричную пряжу), так и обновленного (новая техника и новое сырье) хлопкоткачества, а также других «новых» промыслов (плетение, кружевной промысел и др.) вело к возникновению предпринимательских отношений, порождаемых самим хозяйственным строем мелкотоварной крестьянской промышленности.

129

9 Зак. 502

В то же время в деревенской промышленности к 1914 г. в це- лом наблюдалась гипертрофия низших форм надомной капиталистической работы. Работа на скупщика возникала, как правило, в простейших, чисто «крестьянских» промыслах со слабым разделением труда. Мануфактурное разделение труда в данной сфере развивалось крайне медленно. Переход надомной работы из самостоятельного явления в рассеянную мануфактуру или же в придаток централизованной мануфактуры встречался в значительно меньших масштабах, нежели это имело место в Европе в свое время. Сложные же промыслы, требующие высокого мастерства и специальной организации, сосредоточивались в городах (цеховое ремесло и мануфактура).

Распространение работы на дому как самостоятельного явления представляло специфическую особенность Китая конца XIX — начала XX в., т. е. периода начального развития национального капитализма. Связь крестьян с землей, невозможность для них в сложившихся социально-экономических условиях уйти из деревни искусственно расширяли сферу раздаточной системы. Ее росту способствовало отсутствие в деревенских промыслах цехового духа и регламентации, характерных для городского ремесла. Кроме того, использование раздаточного метода найма позволяло скупщикам избегать обложения налогами, ряда формальных ограничений, а главное, во многом избавляло их от произвола цинских властей. Общая для китайской промышленной буржуазии нехватка капитала делала подобный метод эксплуатации выгодным предприятием: отпадала необходимость в тратах на постройку помещения, на оборудование, надзор; связь с земледелием и распыленность деревенских кустарей позволяли торговому капиталу покупать необычайно дешевую рабочух силу. Все это вело к распространению отсталых, низших форм предпринимательства.

Судя по источникам -конца XIX — начала XX в., мануфактурное производство в деревне было в то время явлением редким. Однако развитие надомной работы как придатка или внешнего отделения мануфактуры (цзифан) было уже характерно для целого ряда провинций, главным образом приморских. Деревенское ткачество такого рода получило распространение более всего в Цзянсу, где оно зародилось еще до «опиумных» войн. Многие сельские ткачи в Цзянсу работали на «счетные конторы» (чжанфан), представлявшие собой приемно-раздаточные центры как рассеянных, так и смешанных шелкоткацких мануфактур (см. [178, с. 58—60]). Широко осуществляли раздачу работы на дом и подчиненные им мастерские. Подобная форма организации (дайчжи) все более теснила самостоятельное мелкотоварное ткачество (цзычжи). Крупные и мелкие «счетные конторы» с разветвленной сетыо отделений, филиалов (фэньчжуан) и скупочных лавок во все растущих масштабах выступали организаторами ткацкого производства преимущественно в сельской местности. Шелкоткацкие мануфактуры Сучжоу широко практиковали раздачу сырья по окрестным деревням. Сельские ткачи становились их «наемными мастерами» (гуцзян), получавшими от «счет- ных контор» пряжу и уток. В деревнях на них работало также большое число женщин и детей (их использовали для мотания пряжи, наматывания утка и т. д.). Заработок, даваемый мануфактурами, играл заметную роль в бюджете окрестного крестьянства (см. [58, т. 2, с. 426—430]).

Аналогичный метод практиковался в 90-е годы и рядом кра- сильно-ткацких мануфактур в районе Нинбо (Чжэцзян). Так, крестьянки волости Цзисян уезда Иньсян, получая от мануфактур пряжу, сдавали им готовые ткани. В организации такого производства большую роль играли мелкие посредники — разъездные торговцы, хорошо знакомые с крестьянским промыслом. В ряде случаев крупные мануфактуры сами организовывали работу на дому, посылая в деревню своих приказчиков-«комиссионеров» (цзинцзи), действовавших через деревенскую верхушку [337, с. 303].

Использование мануфактурами надомников началось в Шаньдуне в 90-е годы. К 1914 г. подобная практика получила там широкое распространение. Так, многочисленные шелкопрядильни (сычан) в районе Яньтая организовали практически в деревне свои внешние отделения, где производилась начальная обработка сырья и подготовительные операции (вайкуан). Следует отметить, что аналогичная работа — размотка шелка — производилась и на самих мануфактурах (нэйкуан).

На такой основе строился сновальный промысел приморских районов Фуцзяни. От мастерских (цзифан) надомники-крестьяне, ради дополнительного заработка работавшие за сдельную плату, получали сырую пряжу и крахмал на основание. Остальные операции скупщик производил в своей мастерской силами наемных ткачей [337, с. 303—304].

Рассеянные мануфактуры возникали лишь в некоторых районах, да и то в отдельных сложных промыслах. Примером такой организации производства может служить производство хлопушек в области Наньнин на юге Гуанси. В рамках этого промысла была достигнута чрезвычайно высокая степень разделения труда. Изделие проходило через 20 различных операций, от одного работника к другому. Организатором производства выступал торговый капитал — «лавки». Крестьяне работали у себя на дому «по поручению», получая от них необходимое сырье. В данном промысле были заняты многие тысячи крестьян, в том числе женщины и дети [70, т. 2, с. 320].

С последней четверти XIX в. все большие масштабы приобретала практика привлечения крестьян-отходников на сезонные городские мануфактуры. Особенно много рабочих рук требовалось «чайным фирмам» (чачжуан) и «чайным складам» (чачоїсань). С 80-х годов (а в некоторых местах, например в Нинбо, с 70-х годов) подобные заведения нанимали на сезон сушки и сортировки чайного листа от нескольких десятков до 2 тыс. пришлых крестьян и крестьянок каждое. Общее число нанимаемых чайными «фирмами» и «складами» в Нинбо или Цзюцзяне, в уезде Пинцзян (Хунань) или в отдельных районах Хубэя (где чайные мануфактуры были основаны шаньсиским купечеством) и Цзянсу достигало за сезон 10—20 тыс. Аналогичная картина наблюдалась на Тайване, в Юньнани и некоторых других районах (см. [55, с. 522г 921—933; 78, с. 140]).

Определенное распространение сезонные мануфактуры получили и в других отраслях. Нанимавшиеся на них крестьяне сохраняли тесные связи с земледелием, после окончания работ они возвращались в свои деревни.

Сельская голытьба находила себе заработок и на создававшихся в деревне обуржуазившимися шэньши и помещиками разного рода мануфактурах и в мастерских. На предприятиях такого типа работа также носила сезонный характер. В наиболее напряженные периоды сельскохозяйственного цикла многие «рабочие» временно уходили в окрестные помещичьи и кулацкие хозяйства, так как там за поденную работу они получали больше, нежели на мануфактуре (см. [348, с. 74—75, 94—95]). Социальная связь таких «рабочих» с деревней проявлялась в сохранении некоторыми из- них клочка земли, в постоянных контактах с проживавшими в деревне родственниками (в первую очередь — со своей семьей), а также частично в периодическом переходе на работу в земледелие.

Распространенной формой вовлечения крестьян в сферу капиталистической эксплуатации (в области промыслов) была в конце XIX — начале XX в. сельская мастерская, построенная по принципу простой кооперации. Не порывая в целом связи с землей и сельским хозяйством, часть деревенской бедноты работала в мелких деревенских мастерских, находя в работе на них основной источник средств к существованию. Так, обследование шелковой промышленности восточной части Фэнтяни показало, что с 80-х годов в каждой более или менее крупной деревне функционировали одна-две шелкомотальные мастерские. На каждой из них трудилось (за сдельную оплату) около 20 человек, размотка производилась в трех-четырех фанзах [109, с. 191].

Подъем в 90-х годах маслобойного промысла в Цзянсу и Чжэ- цзяне привел к возникновению в деревнях большого количества мелких и средних маслобоен (некоторые из них, возможно, представляли собой мелкие мануфактуры), называвшихся «крестьянскими маслобойнями» (нунъюфан), поскольку они начинали действовать, когда кончались полевые работы и освобождались тягловый скот и крестьянские руки [58, т. 2, с. 342] 2.

Схожей была картина в текстильном промысле в приморских районах Фуцзяни. В области Фучжоу, например, к началу XX в. большинство из примерно 500 ткацких мастерских (цзифан) было рассеяно по деревням, главным образом вокруг самого Фучжоу и в волости Шангань, в 40 ли от города. Наиболее крупные из них были оснащены двумя-тремя десятками станков; ткачи работали на сдельщине3. Часть указанных мастерских находилась в зависимости от крупных фучжоуских «ткацких контор» (ханчжуан), ncv- ставлявших им сырье и принимавших изготовленную ткань. Хан- чжуаны передавали ее на крашение в особые мастерские, а затем пускали в продажу [337, с. 304].

Организаторы раздаточного производства в деревне, как правило, были выходцами из среды среднего и крупного городского купечества, а не из среды непосредственных производителей — крестьян. Деревня, особенно ее верхушка, порождала главным образом низших представителей торгового капитала. Они в основном играли роль агентов-посредников городских скупщиков и чаще всего превращались в мелких хозяйчиков, от себя нанимавших соседних крестьян или подчинявших их другими средствами (скупка, долги).

Развитие деревенского хлопкоткачества на новых началах и его растущая прибыльность призели к тому, что перед революцией 1911—1913 гг. в этот промысел устремился денежный капитал, ранее занятый в сфере обращения. Владельцы меняльных лавок (цяньчжуан), торговцы иностранными товарами и «зерновые фирмы» (лянхан, михан), совмещавшие торговлю с ростовщическими операциями, переводили свои средства в сельский ткацкий промысел, создавая приемно-раздаточные пункты (бусяньхан, бусянь- чжуан), связанные с сетью надомников. В одном уезде Гаоян, па- пример, к 1910 г. было создано свыше 80 подобных «контор» (см. [58, т. 2, с. 418—422]).

Торговцы тканями (буиіан) развитых текстильных районов расширяли сферы операций за счет соседних уездов, либо открывая там филиалы своих «ткацких контор», либо используя торговцев- посредников, специализировавшихся на раздаче работы по домам. Так, крупные «конторы» Гаояна, привлекая посредников и создавая свои филиалы, поставили под свой контроль сельское ткачество в уездах Аньсин, Лисян, Жэньцю и Цинфан, где местный торговый капитал не был столь активен.

Распространение «новых» и обновленных промыслов в деревнях вызвало в начале XX в. не только рост торгового капитала вширь (открытие новых «фирм»), но и складывание сложной организации его различных слоев и видов. Отчетливее всего данный момент прослеживается в плетельном промысле Шаньдуна. Ключевую роль в нем, как уже отмечалось, играли «плетельные фирмы» (цаобяньхан) с разветвленной сетью складов, отделений и разъездных приказчиков, раздававших заказы по деревням и скупавших продукцию непосредственно у крестьян. Заказы эти «фирмы» получали от «плетельных контор» (цаобяньчжуан), которые заранее устанавливали объем производства и цены, или же от иностранных компаний. Иногда цяобяньчжуаны сами непосредственно организовывали производство, посылая в деревню своих специальных агентов. В свою очередь, данные «конторы» зависели от крупных купцов-экспортеров и иностранных компаний. Таким образом, в начале XX в. в Шаньдуне возникла настоящая иерархия скупщиков. Изделия от крестьян попадали в руки «фирм», от них — к «конторам», далее — к иностранным компаниям и, нако- нец, к крупным купцам-экспортерам (иностранцам и отчасти китайцам) в Яньтае и Циндао.

В первое время существования раздаточной системы городской -капитал не мог организовать эксплуатацию сельских ремесленников, не прибегая к помощи низших слоев торговцев и их агентов (местных скупщиков, богатых крестьян). Так, в Шаньдуне иностранные компании перед революцией 1911—1913 гг. пытались самостоятельно, минуя услуги «плетельных контор» и «фирм», организовать раздачу заказов и скупку непосредственно в деревнях [58, т. 2, с. 407]. Однако отсутствие доверенных лиц на местах и незнание местных условий привели эту попытку к полной неудаче. Экспортерам пришлось снова вести дело через местные «конторы», опиравшиеся на своих многочисленных представителей в деревне. ' **;

Аналогичным образом крупный торговый капитал в Чжили, осуществлявший оптовые сбыт и закупки в сфере хлопкоткачества, не был в состоянии сам организовать мелкое, распыленное производство на местах. Он также был вынужден действовать через представителей среднего купечества — «торговые фирмы» (шанхао). Беря у оптовых скупщиков (бушан) пряжу в кредит, эти посредники, используя свою близость к окрестной деревне, знание местных условий и непосредственное общение с крестьянами-ткачами, сумели наладить там надомное производство (дайчжи).

В свою очередь, шанхао на первых порах перепоручали связь с деревенскими ткачами различного рода посредникам, допуская их более или менее самостоятельную деятельность. После же того как производство было налажено, торговый капитал в Чжили, создавая «ткацкие конторы» (бусяньчжуан), превратил указанных посредников из полусамостоятельных хозяйчиков в своих агентов и приказчиков на местах. В уезде Гаоян, например, этот процесс вытеснения шанхао мелких торговцев-посредников завершился к 1912—1914 гг.

Такая же судьба постигла и самый низовой слой посредников — «ткачей-раздатчиков» из числа крестьян, возникший вместе с раздаточной системой. Первое время они были необходимым связующим звеном между торговцами-посредниками и сельскими ремесленниками. Остальные деревенские ткачи-надомники находились в зависимости от «ткачей-раздатчиков», получая от них пряжу и сдавая им готовую ткань. Затем «ткачи-раздатчики» попали в полную зависимость от шанхао. Какая-то часть их, разбогатев, вошла в число мелких торговцев, обслуживавших раздаточную систему. Деятельность остальной части «ткачей-раздатчиков» потеряла «самостоятельный» характер. К 1914 г. они превратились в агентов «ткацких контор» {58, т. 2, с. 423].

В районах развитого хлопкоткачества деятельность торговых и ткацких «фирм» с 90-х годов XIX в. вызвала, кроме того, появление целой сети мелких контрагентов-посредников из богатых крестьян, занимавшихся скупкой тканей у самостоятельных ткачей.

Такие посредники скупали ткань в данной местности и продавали ее затем разъездным торговцам и приказчикам. В такой роли, как правило, выступали кулаки-промышленники, для которых скупка тканей была лишь одним из источников дохода. Наряду с ними существовали еще более мелкие деревенские скупщики из крестьян, занимавшихся самостоятельной торговлей и вывозивших местные ткани на своих повозках на окрестные рынки. Подобный тип кулака-скупщика выделился в начале XX в. из среды зажиточного крестьянства как на севере, так и в южных провинциях (см. [58, т. 2, с. 255—256; 374, с. 35]).

Перестройка хлопкоткацкого промысла на новых началах (использование иностранной пряжи и японских ножных станков), а также его усилившаяся прибыльность вызвали в деревне оживление торгово-предпринимательской деятельности крестьянской верхушки. С 90-х годов, по свидетельству очевидцев, «сбыт тканей был очень хороший; крестьянские семьи, занимавшиеся ткачеством, получали большую выгоду; ввоз станков (телунцзи. — О. Н.) и иностранной пряжи рос с каждым днем; все, кто имел возможность для этого, стремились купить станок» [58, т. 2, с. 416]. Самостоятельно приобрести японский станок, стоивший 50 юаней и более, могли только богатые крестьяне. Рядовые ткачи вынуждены были обращаться к заимодавцам, попадая в подчинение к кулакам (фунун), разъездным торговцам-скупщикам и ростовщикам (см. [58, т. 2, с. 412, 415, 423]). Деревенские богатеи, приобретая телунцзи, набирали «учеников», что вело к расширению их промысла.

В первые годы XX в. зажиточное крестьянство в Хубэс, Цзянси и ряде других провинций в большом количестве покупало японские хлопкоочистительные станки, применение которых делало весьма доходной первичную обработку хлопка.

Распространение в деревне новых прибыльных промыслов вело к дифференциации крестьян-кустарей. Так, развитие мотального промысла в районе Шаньтоу в Гуандуне уже через несколько лет привело к обогащению части крестьян, в том числе первых «учеников». Они превратились в скупщиков, открывавших свои «мотальные лавки», а также в хозяев мелких мастерских, основанных на труде деревенской бедноты, главным образом женщин. Основная же масса крестьян-мотальщиков вынуждена была работать па скупщика по домам за заработную плату >[71, г. 2, с. 178—179].

Аналогичное расслоение мелких товаропроизводителей шло и в традиционном шелкоткацком промысле Цзянсу и Чжэцзяиа. Одни ткачи разорялись и опускались до положения наемных надомников, другие— расширяли свое «дело», применяя наемный труд н раздавая сырье для обработки (см. [109, с. 77; 178, с. 56— 58]). Иногда (в частности, в плетельном промысле Шаньдуна) деревенская верхушка, сама работая на скупщиков, в свою очередь, превращала бедноту в наемных работников, используя их труд в мелкой простой кооперации, основанной на семейной кооперации.

Таким образом, в сфере крестьянских промыслов к 1914 г. на- блюдалось выделение крайнє узкого слоя богатых крестьян нового типа Это были крестьяне-торговцы, «ткачи-раздатчики», посредники, мелкие скупщики, хозяйчики, применявшие наемный труд, зажиточные крестьяне, покупавшие новую технику для себя или прибыльно передававшие ее другим, «ученики», выбившиеся в скупщики, и прочие разновидности сельских кулаков. Они становились низшими представителями, главным образом агентами и посредниками, торгового капитала городского происхождения; в значительно меньшей степени они выступали в качестве самостоятельных эксплуататоров бедноты, занятой в промыслах. Это накладывало отпечаток известной пассивности и слабости на зарождавшееся торгово-предпринимательское начало в крестьянских промыслах.

В деревенской промышленности Китая конца XIX — начала XX в., как правило, не производитель становился купцом и предпринимателем, а торговец постепенно подчинял себе производство. Первый, «действительно революционный путь» был в большинстве случаев закрыт для китайского кулака-кустаря. Развитие здесь пошло по менее прогрессивному и более мучительному для крестьянства варианту, когда «купец непосредственно подчиняет себе производство» [3, с. 367].

Тем не менее с рассматриваемого времени начался переходный период в истории крестьянских промыслов Китая, наметились первые признаки их буржуазной эволюции. Отмеченные выше явления были одной из сторон начавшейся социальной раннебуржу- азной дифференциации китайского крестьянства, процесса, затронувшего и сферу земледелия.

Наличие в китайской деревне богатых хозяйств и кабального найма батраков прослеживается на протяжении многих столетий. Подобный в массе своей непредпринимательский и зачастую эпизодический наем в условиях господства натурального быта до вторжения иностранного капитала не вел, как правило, к прочному превращению рабочей силы в товар. К концу XIX в. в новой хозяйственной обстановке положение заметно изменилось. Влияние мировой торговли, становление капиталистического уклада и рост рыночной экономии создали основу для перехода к использованию во всевозрастающих масштабах покупной рабочей силы.

Параллельно с заметным увеличением применения наемной рабочей силы в земледелии шел процесс (особенно на Севере и в Маньчжурии) постепенного «очищения» найма батраков (чангун) от его прежнего кабального характера. Сезонный (мангун) и поденный (дуаньгун) наем все более становился простой товарной сделкой, хотя и сочетавшейся зачастую с отработками (см. [213, с. 162—174]).

Наряду с распространением местного найма росло отходничество крестьян. Все большая часть деревенской бедноты вынуждена была уходить из родных деревень в поисках заработка. К концу XIX в. уже четко прослеживались районы выхода, районы прихода и направления движения отходников. Земледельческий отход шел с запада на восток — в наиболее развитые приморские районы, особенно в Цзянсу, т. е. в область торгового земледелия, где спрос на рабочую силу был наибольшим и соответственно был более высоким уровень заработной платы (по сравнению с внутренними провинциями). Наиболее интенсивно наемный труд применялся в северной части Цзянсу, низовьях Янцзы и некоторых районах Чжэцзяна. Так, в уездах Жэньхэ и Шаосин этой провинции в конце XIX в. за счет труда батраков обрабатывалось около 20% пахотной земли; в уезде Чжансин на страду нанимали несколько тысяч поденщиков (см. [213, с. 164 — 169]).

Вторым основным направлением движения отходников были малозаселенные колонизуемые районы Маньчжурии и юга Внутренней Монголии. В конце 90-х годов из Шаньдуна только одним водным транспортом (на парусных и паровых судах) в Фэнтянь и Цзилинь на период полевых работ ежегодно приезжали около 30 тыс. человек [429, с. 173]. В Северную Маньчжурию в начале XX в. ежегодно приходили около 300 тыс. отходников [179, с. 13].

Со второй половины XIX в. отходничество развивалось и в отдельных областях внутренних провинций. В Хунани, например, за пределы уезда Чэнбу на заработки уходили несколько тысяч крестьян. Каждую весну из уезда Балин в уезды Цзяньли, Мяньян, Цзянлун и Цяньцзян пров. Хубэй приходили на заработки не менее 10 тыс. человек. В район Цимыня до наступления сезона «хлебных дождей» на сбор чайного листа собирались 10 тыс. отходников. Кроме того, там был распространен наем на переноску и сортировку чая (см. [55, с. 260, 688, 944]).

Не менее распространенной была практика и более ограниченного, локального отхода, не выходящего за пределы данной волости или уезда.

В двух основных сельскохозяйственных зонах Китая — в области мелкокрестьянского землевладения («пшеничный пояс») и области арендаторских хозяйств («рисовый пояс») —в целом ран- небуржуазное расслоение деревни протекало с различной интенсивностью. Наиболее заметными первые его шаги в конце XIX — начале XX в. были на «-крестьянском Севере», в колонизируемых районах и наименее ощутимыми — на «помещичьем Юге». Для «крестьянско-собственнических» провинций (Чжили, Шань- дун, Шаньси, Шэньси и Хэнан^) были характерны более свободные и «чистые» формы батрацкого найма, не говоря уже о поденной и сезонной работе. Эти же черты были особенно свойственны для Фэнтяни, Цзилини, Хэйлунцзяна, а также для восточных приморских районов товарно-промыслового земледелия (Цзянсу, Чжэцзян). В «арендных» же провинциях (Гуандун, Сычуань, Фуцзянь, Хунань, Цзянси, Гуанси, Хубэй), напротив, дольше сохранялись кабальные формы эксплуатации батраков, а отработка долга соперничала с вольным поденным и сезонным наймом. Там наряду с господством феодального землевладения действовал такой мощный фактор, как крайняя демографическая перенапряженность. Сильнейшая перенаселенность, чрезмерное давление люд- ского потенциала на землю деформировали, а в ряде случаев детали просто невозможными процессы раннебуржуазной дифференциации крестьянства, резко сужая сферу применения наемного труда в земледелии вообще. Отмеченные различия между «пшеничным» и «рисовым» поясами свидетельствовали, что, чем свободнее было крестьянство от земельной тесноты, от помещичьего гнета, от кабалы, тем сильнее проявлялась его социальная мобильность.

Нормальные демографические параметры, преобладание крестьянской собственности на землю и развитие рыночного производства были основными условиями нового расслоения. Действие их не всегда совпадало, но там, где такое соединение имело место (колонизируемая Маньчжурия, хлопкосеющие районы Чжили и Шаньдуна, а также Цзянсу и север Чжэцзяна), земледельческий наем становился распространенным явлением. В конце XIX в. в области Лайчжоу (Шаньдун), например, трудом наемных работников обрабатывалось около 50%, а в уезде Уцин (Чжили) — 15% пахотной земли; в уезде Ванду (той же провинции) в некоторых деревнях до половины крестьян продавали свою рабочую силу (см. >[213, с. 164—167]).

Характерной чертой применения наемного труда в начале XX в. был заметный рост именно крестьянского найма в отличие от помещичьего. Данный момент был особенно характерен для сезонного и поденного найма на уборку основного, осеннего урожая.

Наем рабочих рук (гуюн, гунун, юнгун) кулаками (фунун) и зажиточными хозяевами был, как правило, вызван тем, что размеры их хозяйств (в первую очередь пахотная площадь) превышали рабочую норму семьи. В тех случаях, когда подобное превышение было незначительным, потребность в наемной рабочей силе возникала только в самые напряженные периоды сельскохозяйственного цикла (высадка позднего риса, уборка осеннего урожая, молотьба, обдирка риса).

В то же время обследование 28 тыс. дворов 197 деревень в 42 уездах Шаньдуна показало, что даже в наиболее связанных с рынком деревнях удельный вес крестьянских хозяйств, практикующих наем батраков, в среднем составлял лишь 4% всех дворов [348, Прил., табл. 1]. Узость и слабость слоя кулаков также составляла одну из особенностей китайского крестьянства. Основные причины этого заключались, на наш взгляд, в сохранении феодального землевладения, перенаселенности деревни. От помещичьих земель кулакам доставались крохи, в основном через покупку по высоким ценам; им оставалось лишь прихватывать путем покупки или изъятия за долги крестьянские земли, что и определяло узость сферы предпринимательства и ограниченность поля деятельности этого слоя.

Слабость китайского полуфеодального кулачества, худшего варианта деревенской буржуазии, обусловливалась преимуществом арендной системы над батрачной и отсутствием твердых сословных и иных границ между верхами богатого крестьянства и низ- шими слоями мелких помещиков. Проходимость этой границы в ту и другую сторону приводила к тому, что верхи кулачества выбивались в число дичжу-рентополучателей, а мелкие дичжу из-за отсутствия майората и вследствие периодических имущественных семейных разделов в условиях перенаселенности деревни опускались в ряды богатых и даже средних крестьян. В той же мере дробилась и кулацкая собственность. В результате всего этого ослаблялись позиции крестьянской раннебуржуазной среды. Наиболее богатые кулаки как бы уходили из собственно крестьянской среды — в помещики, в торговцы.

Характерным спутником слоя кулаков к началу XX в. являлась прослойка батрацких хозяйств. Батраки (юнгун, чангун) стали одним из распространенных типов сельского населения: деревенская голытьба, в значительной мере лишенная средств производства (уечжэ, учаньчжэ), была вынуждена либо «свободно» наниматься на длительный срок (год и более), либо идти в кабалу в хозяйства соседних кулаков, зажиточных крестьян и помещиков. Обследование 141 деревни из 47 уездов Шаньдуна показало, что в 75% деревень батрацкие семьи жили в основном за счет продажи рабочей силы. В целом из 28 тыс. обследованных семей батрацких дворов насчитывалось 4,5 тыс., или 16% [348, Прил., табл. 1). Остальные 80% 4 представляли собой семьи арендаторов и крестьян-собственников.

Это уже были явственные черты социального расслоенчя китайской деревни, проступавшие на фоне традиционного имущественного неравенства. Следует отметить при этом, что, с одной стороны, удельный вес хозяйств, затронутых социальным расслоением, в действительности был более высоким, поскольку в ходе обследования не учитывался сезонный и поденный наем, а, с другой стороны, какая-то часть батраков была связана с традиционным кабальным наймом и лишь отчасти втягивалась в новые формы расслоения.

Сопоставление удельного веса батрацких и кулацких дворов (20—30%) и прочих категорий крестьянства (70—80%) свидетельствует о том, что даже на Севере Китая накануне революции 1911 —1913 гг. социальная дифференциация деревни находилась на своем начальном этапе. Основная масса крестьян (арендаторов и собственников) еще находилась вне полярных групп, включавших в свой состав абсолютное меньшинство хозяйств. С примерным учетом сезонников, поденщиков, крестьян, занятых в различных промыслах, оно не превышало 30% [213, с. 186]. Причем данный расчет относится к деревням со значительным расслоением. Для средней же, обычной шаньдунской и иной деревни указанный показатель был значительно ниже, не говоря уже о южных провинциях с прочным господством арендных отношений и кабальных форм эксплуатации батраков.

Особенностью обследованных деревень Шаньдуна были весьма снльные позиции крестьянской земельной собственности. Семьи, ведшие самостоятельное хозяйство на своей земле, там, как прави- ло, преобладали над арендаторами. В «рисовом» же поясе рассматриваемая дифференциация шла в еще более скромных масштабах или даже вообще не начиналась (само по себе наличие там богатых хозяйств и батраков отнюдь не обязательно являлось признаком раннебуржуазного расслоения).

Начальный этап дифференциации крестьянства в целом соответствовал общему уровню развития капитализма в Китае. От перехода к более высокой стадии разложения китайская деревня северных провинций, Цзянсу и Маньчжурии в конце XIX — начале XX в. была еще очень далека. Новые отношения в земледелии бассейна Хуанхэ оставались слабыми, и противоположность интересов нарождавшихся социальных групп в северном крестьянстве была явлением второстепенным. Раннебуржуазная эволюция деревни основной части бассейна Янцзы и южных провинций шла еще медленнее в силу сохранения господства феодальной арендной эксплуатации и демографической перенапряженности. Данные факторы создавали специфические условия для деятельности представителей торгового капитала из числа богатых крестьян.

Складывание хозяйств, использовавших наемную рабочую силу, в целом по Китаю намного отставало от пролетаризации и особенно пауперизации крестьянских низов. Их рабочая сила не могла стать товаром в тех же масштабах, в которых происходило лишение их земли и других средств производства. В результате беднота вынуждена была вновь соединяться с землей на условиях кабальной феодальной аренды либо покидать деревню, становясь рабочими, солдатами, бандитами или бродягами (юминь, люминь).

Социальная дифференциация буржуазного типа на почве товарно-денежных отношений и найма не только на Юге, но и в бассейне Хуанхэ все еще уступала преобладающему традиционному расслоению феодального типа. Последнее происходило на почве движения крестьянской земельной собственности под влиянием феодальной эксплуатации — частной (аренда, ростовщичество) и государственной (налоги, повинности), а также под воздействием стихийных бедствий и перенаселенности. Над современной пролетаризацией деревенских низов полностью преобладала средневековая пауперизация, особенно в бассейне Янцзы и южных провинциях «рисового» пояса. Наличие промежуточного слоя — многомиллионной деклассированной среды — и увеличение его более быстрыми темпами, нежели продуктов раннебуржуазного расслоения, являлись специфической особенностью Китая конца XIX — начала XX в. В параллельности старого и нового расслоения, в сочетании пролетаризации с пауперизацией проявлялся сложный, двойственный характер эволюции китайского крестьянства. При всем том развитие капиталистических форм в земледелии и промыслах стало к 1914 г. одним из постоянных компонентов много- укладности китайского общества.

Одна из особенностей социально-экономической эволюции Китая тех лет состояла в резком преобладании над новыми явлениями продуктов распада старого строя, еще не втянутых в ткань •возникавшего капиталистического уклада. Сам переходный характер этого периода накладывал отпечаток как на традиционные, так и особенно на новые социально-экономические явления, лишая их чистоты и законченности зрелых форм и создавая смешанные, переходные.

Черты переходности прослеживались и в особой природе китайского кулака. Последний эксплуатировал бедноту как путем найма и скупки ремесленных изделий, так и через аренду и ростовщичество. Полуфеодальная-полубуржуазная природа китайского кулака проявилась весьма отчетливо, когда в начале XX в. •с развитием капиталистического уклада в стране богатые крестьяне стали обуржуазиваться преимущественно «по помещичьи».

В новых условиях данный процесс в значительной мере шел за счет рыночной ориентации и предпринимательских тенденций производственной ячейки типа «крестьянин — крестьянин», когда арендодателем выступал нарождающийся кулак. К 1914—1915 гг. насчитывалось примерно 2,8 млн. таких хозяйств с общей пахотной площадью свыше 46 млн. му. На этих рентополучателей работали, считая с членами семей, более 14 млн. безземельных и малоземельных крестьян. Только в качестве ренты сельские богатеи іполучали до 2,8 млн. т зерна, не считая поступлений от собственного хозяйства (рассчитано по Прил., табл. 15, 26, 28). Данная •товарная масса служила важным фактором социальной трансформации богатых крестьян. Они не только нанимали соседскую и .пришлую бедноту, но и прикупали землю для сдачи ее в аренду, давали мелкие ссуды зерном, заводили лишний рабочий скот для •выгодной сдачи его внаем.

В начале XX в. кулаки ежегодно оперировали «натуральным» .ростовщическим фондом примерно в 2 млн. т зерна, получая в качестве процентов за ссуды продовольствием и семенами доход размером около 1 млн. т зерна (см. Прил., табл. 35). Их богатство росло и за счет удачной рыночной и промысловой деятельности, •а также разного рода кабальных отработок долга соседями за .зерновые и денежные ссуды, за пользование рабочим скотом -и т. д. При этом в новых условиях сама кабала становилась одним из русел возникновения либо капиталистической, либо близких к ней форм эксплуатации (см. [248, с. 35—37, 56]).

Старая форма деревенской взаимопомощи (бангун, банцзо) все <более превращалась в прикрытие таких явлений, как наем, отработка долга и иные виды экономической зависимости одного крестьянина от другого. Возникали сложные промежуточные формы — между отмирающей взаимопомощью и растущим наймом. Сама слабость новых явлений в деревне лишь подчеркивала начало переходного периода.

К началу XX в. завершилась чисто феодальная эпоха истории китайской деревни и наступила сложная переходная полоса. Внешне оставаясь в традиционной системе средневековых и клановых связей, крестьянство в обстановке рыночного хозяйства и роста капиталистического уклада медленно и частично приобрета- ло черты мелкобуржуазного слоя. В новых условиях оно, деградируя как средневековый «класс-сословие» (нун), стало подспудно накоплять буржуазно-демократические потенции. Не в последнюю очередь это было связано с его ролью в рыночной экономике Крестьянство являлось ведущим товаровладельцем при первичной продаже зерна. В конце XIX в. оно поставляло на рынок до 34 млн. т, или около 74% всего товарного зерна. Свыше 18 млн. т из них продавалось для уплаты налогов, денежной ренты и долгов (принудительная товаризация). Все это, естественно, влияло на переход от имущественной к социальной дифференциации в крестьянской среде (см. Прил., табл. 38). Последнее, однако, не означает, что именно крестьянство стало главным носителем ран- некапиталистических тенденций. Напротив, в начавшемся развитии слабых и отсталых форм деревенского капитализма в Китае прочно возобладал «помещичий», «реакционный» вариант эволюции, и именно шэньши, даху, туба и иные дичжу стали «фаворитами» этой трансформации.

Начавшаяся буржуазная эволюция части помещичьей среды также являлась признаком переходности в деревенской жизни. Наряду с собственно крестьянским наймом в конце XIX — начале XX в. росло использование труда батраков, сезонников и поденщиков в помещичьих хозяйствах. При сохранении в целом по стране прочного господства арендных форм эксплуатации крестьян небольшая часть землевладельцев в провинциях бассейна Хуанхэ и в Маньчжурии переходила к ведению своего собственного хозяйства. Рост этого узкого слоя «хозяйствующих» помещиков (цзинъин дичоїсу) стал характерной чертой предреволюционных десятилетий (см. [213, с. 145 — 155]).

Источники содержат разрозненные сведения о «хозяйствующих» помещиках в Цзянсу, Чжили, Маньчжурии, Шаньси, Шэнь- си и других провинциях. Так, в Южной Маньчжурии на значительной части земель местные дичжу сами вели хозяйство при помощи наемной рабочей силы. Обследование 58 крупных (3 тыс. му и выше) имений в Фэнтяни, проведенное в 1908 г., показало, что в среднем на 13% своих земель (около 50 тыс. му) их владельцы вели хозяйство с помощью батраков и поденщиков [55, с. 682]. Лишь по Шаньдуну собран сравнительно полный и комплексный материал. Специальному обследованию подверглись 134 хозяйства цзинъин дичжу в 43 уездах указанной провинции (см. [348]). Результаты данной работы дают возможность более или менее подробно проследить основные особенности узкого слоя землевладельцев, перешедших к ведению собственного хозяйства.

К подобной системе хозяйствования прежде всего стали переходить мелкие и средние дичжу — выходцы из числа торговцев (49%), а также богатых и средних крестьян (46%) 5. Третьим источником формирования цзинъин дичжу была чиновничья среда (6%) [348, с. 112—113].

Значительные масштабы эксплуатации, как правило, свободных наемных работников являли^ основным характерным при- знаком «имений-хозяйств» цзинъин дичжу. В 134 обследованных имениях свыше 48 тыс. му обрабатывалось более б тыс. батраков, сезонников и поденщиков. Значительное число наемных работников было занято также в торговых и промышленных заведениях [213, с. 146].

Собственное хозяйство цзинъин дичжу вели на землях, лежащих одним массивом (как правило, 100—500 му) в той деревне, где находилась их усадьба. Земли, разбросанные по другим деревням, волостям и уездам, по-прежнему сдавались в аренду. Из общего числа обследованных только около 40% вели собственное хозяйство на всей земле [348, с. 112, Прил., табл. 2].

Иными словами, слой цзинъин дичжу в массе своей сохранил ряд черт старого, средневекового порядка. Основной из них была связь с арендной системой. Более 60% обследованных соединяли наем батраков с арендой при усилении рыночного характера той части их хозяйства, которая была построена по типу «дичжу — дяньху». Другим серьезным признаком старого у «хозяйствующих» помещиков была широкая ростовщическая деятельность. Дача ссуд зерном, деньгами, открытие меняльных лавок (цянь- чжуан), ломбардов (данпу) были повсеместным и обычным для них явлением. Подобной деятельностью занимались почти 68% обследованных, 27% имели свои меняльные лавки и ломбарды. Доходы от ростовщичества ежегодно составляли от 30 до 50% пускаемого в дело денежного капитала. Ссуды продовольствием приносили ежегодно от 50 до 100% прибыли [348, с. 161, Прил., табл. 2].

К сохранившимся чертам средневековья в деятельности «хозяйствующих» помещиков следует отнести и известный элемент натуральности. Следуя конфуцианским традициям, женская половина их семей часто занималась текстильным промыслом для нужд семьи (прядение, ткачество, изготовление одежды). Наличие всех этих «пережитков» старого свидетельствовало о сложности и переходности социально-экономической природы рассматриваемого слоя, о сочетании в нем черт раннебуржуазного и феодального порядка. Тем не менее становление цзинъин дичжу представляло собой, несмотря на его скромные размеры, важный симптом, свидетельствующий о том, что время перемен затронуло и помещичью среду.

Вплоть до конца XIX в. класс землевладельцев, и прежде всего шэньшиская и чиновная среда, оставался основным хранителем традиционной, конфуцианской экономической концепции абсолютного морального превосходства земледелия над остальными видами хозяйственной деятельности. Многовековая конфуцианская традиция культивировала пренебрежение ко всему, что выходило за пределы сельского хозяйства — единственно достойного занятия для истинного конфуцианца. Торговля, промышленность и предпринимательство считались подходящими лишь для простого люда.

Тем более знаменательным было появление в начале XX в.

прослойки (численно, правда, незначительной) обуржуазившихся помещиков и шэньши, стремившихся именно к таким источникам дохода. Для подобных землевладельцев было характерно приспособление к новым условиям, созданным вторжением в Китай иностранного капитала, активизацией торгово-предприниматель- ских начал и ростом капиталистического уклада, особенно в «открытых» портах. Обуржуазившиеся дичжу приморских провинций и бассейна Янцзы стремились к получению доходов не только за счет традиционной эксплуатации крестьянства через аренду земли, но и новыми путями — через торгово-предпринимательскую деятельность как в самой деревне, так и в сфере городской экономики.

В конце XIX — начале XX в. обуржуазившиеся землевладельцы при своих усадьбах все активнее налаживали первичную обработку земледельческого сырья, создавая мелкие, кустарные предприятия, на которых использовалась наемная рабочая сила. Часть из них являлась мануфактурами с несколькими десятками, а иногда и сотнями рабочих. Помещики открывали преимущественно мелкие винокуренные, маслобойные и мукомольные предприятия. Кроме того, ими создавались ткацкие, красильные, войлочные, шелкомотальные и хлопкоочистительные мастерские и мануфактуры [348, Прил., табл. 2]. Этот слой дичжу владел множеством сельских винных лавок (цзюдянь), лавок мелочного товара (цзахопу) и тканей (бупу). Богатые землевладельцы (даху) открывали свои магазины в городах, конторы по скупке у кустарей готовых тканей, а также меняльные лавки и ломбарды в больших деревнях.

Все чаще крупные и средние помещики, сдававшие свою землю в аренду, совмещали традиционные методы хозяйствования с промышленным и торговым предпринимательством. В связи с тем, что земледелие все активней принимало рыночно-промысловый характер, арендная эксплуатация крестьян и буржуазная активность землевладельцев все более сочетались между собой. Под влиянием развития товарного хозяйства в деревне и капитализма в городе росла рыночная ориентация хозяйства типа «помещик— арендатор». Для таких рентополучателей стали характерны повышенный интерес к товарным, в том числе техническим, культурам и потребность в рыночном продукте (см. [368, с. 283, 288]). Аналогичная устремленность наблюдалась и у землевладельцев в районах зернового хозяйства. Рост цен на продовольствие, сельскохозяйственное сырье и увеличение доходности земледелия были стимулом для расширения торгово-предпринимательской деятельности обуржуазившихся даху. Отправляемые ими на рынок продукты производственной ячейки «землевладелец — держатель» они получали от крестьян в качестве арендной платы и погашения долгов. Как арендная система, так и наем батраков служили получению максимально большего количества продукции для; рынка и извлечения торговой прибыли. При этом отдаваемое такими землевладельцами предпочтение натуральным формам расчета с держателями их земель нисколько не умаляло товарного характера производственного комплекса <чдпчжу — дяньху» при продаже помещикам арендного зерна. Более того, натуральная рента в условиях интернационализации экономики Китая и роста капиталистического уклада в стране стала все более служить предпринимательским целям крупных землевладельцев и кулаков. Внешне «старая» аренда у торгующих и обуржуазивающихся помещиков на деле чем дальше, тем больше несла в себе новую, рыночно-буржуазную сущность, а ее новая природа удобно уживалась со старой, традиционной формой. Такого рода «обновленная» рента являлась шагом в сторону начавшейся буржуазной трансформации данной части арендодателей.

Медленное и внутренне противоречивое перерождение как самого китайского помещика, так и производственного комплекса «землевладелец — держатель земли» стало важнейшим компонентом складывавшегося в начале XX в. переходного общества в Китае. Рыночно-предпринимательское «обновление» традиционной экономической ячейки «помещик — арендатор» создавало гигантский по масштабам охвата, но низкий по своему качественному уровню потенциал буржуазной эволюции в деревне. При нынешнем состоянии разработки данного вопроса невозможно определить, какой процент от почти 16-миллионного слоя землевладельцев подвергся обуржуазиванию и в какой степени, какая часть из примерно 32 млн. хозяйств типа «помещик — арендатор» оказалась к 1914—1915 гг. втянутой целиком или частично в систему рыночного хозяйства. Тем не менее уже то, что речь идет о «судьбах» почти 540 млн. му пашни и около 158 млн. работавших на ней крестьян, о производстве свыше 65 млн. т и использования почти 32 млн. т (после уплаты налогов — 26 млн. т) зерна в качестве земельной ренты, достаточно впечатляет (рассчитано по Прил., табл. 1, 15, 26, 28). Сам факт капитализации даже небольшой части указанного гигантского экономического потенциала был, без сомнения, явлением весьма значимым.

Часть обуржуазившихся дичжу и богатых шэньши усвоила не только новые формы ведения своего хозяйства в деревне, но и буржуазные методы помещения значительных денежных средств за его пределами — в деревенскую и городскую промышленность, торговлю, кредит и транспорт. В начале XX в., особенно в период промышленного подъема 1905—1908 гг., резко активизировалось участие помещиков, в том числе богатых шэньши (фушэнь), в городском буржуазном предпринимательстве. Они вкладывали деньги в торгово-промышленные фирмы, фабричные предприятия, пароходные компании, банки и страховые общества. Сельские шэньши и другие рентополучатели активно участвовали в разного рода акционерных компаниях и товариществах на паях.

145»

10 Зак 502

К 1914 г. подобные инвестиции (преимущественно в провинциях бассейна Янцзы и в южных приморских районах) обуржуазившихся землевладельцев (в первую очередь шэньши) составили несколько десятков миллионов юаней. Накануне революции 1911 — 1913 гг. буржуазно-помещичья среда Южного Китая была охвачена железнодорожным ажиотажем. Участвуя в кампании «охраны железных дорог», крупные землевладельцы (особенно шэньши) Юга (Сычуань, Хубэй, Гуандун, Хунань) вложили большие средства в покупку железнодорожных акций Хугуанских железных дорог 6.

Специфически аграрным видом капиталовложений обуржуазившихся помещиков стали компании по подъему пустошей. Зтої вид предпринимательства привлекал не только землевладельцев, шэньши и чиновников, но и торговцев и предпринимателей. Из 22 таких компаний, возникших с 1901 по 1909 г., 9 были основаны шэньши, 5 — выходцами из чиновничьей среды и 8 — купцами и фабрикантами [55, с 229—230]. Среди их учредителей были такие крупные представители китайского капитала, как Чжан Цзянь, Чжан Чжэньсюнь, Шэнь Юньпэй, Ли Хоую и др. Чжан Цзянь был основателем четырех компаний, в том числе «образцовой» Тунхайской компании в Цзянсу.

Акционерный капитал использовался для скупки казенных и частных пустошей, целины и обрабатываемых участков. На этих землях компании проводили ирригационные работы и лесопосадки, развивали тутоводство, животноводство, хлопководство и садоводство с улучшением агрикультуры и некоторыми нововведениями. Создавались и специальные животноводческие и ирригационные компании. Все эти компании были крупными землевладельцами. Так, группа компаний в Цзянсу располагала земельной собственностью в 700 тыс. му, акционерное общество «Синьхуа» в Фэнтя- ни — 72 тыс. му, Тунхайская компания — 30 тыс. му, аньхойское объединение «Аньфу» — 20 тыс. му и т. д. (см. [55, с. 695— 705)). Большая часть земель сдавалась в аренду «обновленного», переходного, полукапиталистического типа, а на остальной велось хозяйство за счет найма батраков.

Начало XX в. было временем интенсивного роста подобных компаний. Основной приток инвестиций в эти предприятия приходился на 1905—1909 гг. — период общего взлета буржуазного предпринимательства в Китае. За указанные 5 лет было основано 35 таких компаний с суммарным капиталом около 7 млн. юаней. Общее же их число к 1912 т. возросло до 171. 112 из них были акционерными обществами, 35 — товариществами на паях. Подавляющее их большинство — 80%—приходилось на бассейн Янцзы и Южный Китай (108 — в Цзянсу, Гуандуне, Гуанси и Хунани) (см. [55, с. 694—697]). В среде пайщиков компаний — обуржуазившихся помещиков, крупных купцов, богатых шэньши и разного рода предпринимателей — рос интерес к нововведениям в сельском хозяйстве, к зарубежному агротехническому опыту. Начиная с 90-х годов XIX в. и до 1911 г. было переведено на китайский язык и издано около 120 иностранных (преимущественно японских) справочников и книг по сельскому хозяйству (см. [55, с. 868—870]). Начальное обуржуазивать части класса землевладельцев (шэиьши, чиновников и рядовых дичжу), растущее совпадение их позиций с интересами буржуазии, укрепление связей между ними к концу прсд- синьхайского десятилетия (1901 —1911) приняли конкретные очертания.

Учитывая эти новые веяния и требования реформ, а главное стремясь увеличить налоговые поступления за счет растущей товарности земледелия (особенно за счет расширения посадок тутовника и хлопчатника), цинское правительство предприняло ряд. демонстративных шагов в рамках «новой политики». Были открыты сельскохозяйственные училища в Нанкине, Баодине, Чэнду, Цзинани и ряде других городов, в отдельных провинциях созданы опытные станции, пропагандировались западная агротехника и усовершенствованные земледельческие орудия, поощрялось внедрение более продуктивных иностранных сортов хлопчатника, арахиса и других культур. Уступая требованиям держав и китайской общественности, правительство в 1906 г. было вынуждено издать указ о запрещении производства опиума.

В результате к 1914 г. сложился целый комплекс позитивных явлений, которых не знала вторая половина XIX в. Начавшееся влияние городского капитализма (фабрик, железных дорог и т. п.) на деревенское производство, появление капиталистических отношений в деревне лишний раз свидетельствовали о вступлении китайского феодализма в завершающую фазу. При этом рост переходных черт и новых явлений наиболее рельефно прослеживался не в земледелии, а в крестьянских промыслах и «городской» деятельности обуржуазившихся помещиков в условиях постепенного расширения внутреннего рынка.

Недоучет данной специфики, сведение всей проблемы лишь ь: чисто земледельческой сфере, а последней, в свою очередь, только к батрацкому найму ведет к абсолютизации роли, во-первых, кабального найма части батраков и, во-вторых, отработок, к подведению под эти две категории всего деревенского найма, в том числе поденного, сезонного, промыслового, в торговле, на транспорте и т. д. Подобный подход фактически равнозначен игнорированию раннекапиталистической трансформации кабалы, отработок и иных традиционных социально-экономических форм в связи с вовлечением Китая в единую систему «мировой рынок — полуколония» и представлению о том, что китайская деревня конца XIX — начала XX в. оставалась точно такой же, какой она была в периоды Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.) или Мин (1368— 1644) 7. Начавшаяся частичная эволюция деревенского общества шла по различным направлениям, на разных уровнях и с существенными качественными особенностями. Данный процесс шел как «сверху» (обуржуазивание помещиков), так и «снизу» (нарождение кулачества, появление сельского пролетариата), как в земледелии, так и в промыслах (.низовое предпринимательство, наемные ремесленники, надомники). Такого рода трансформация приходила в деревню и «извне» — через принятие старыми институтами и формами (издольщина, кабала, отработка, скупка и т. д.) нового содержания. В результате такой многофакторности возникала ткань не органически-системного, т. е. целостного, а конгломеративного и мозаичного капитализма, задавленного массой феодальной экономики. К этому добавлялись значительные региональные и провинциальные различия: в Маньчжурии указанный процесс шел иначе, чем на юге Цзянсу, а в Шаньдуне по-иному, нежели в Гуандуне.

За этой хаотичностью тенденций явственно прослеживались два различных типа раннебуржуазной эволюции, что обусловливалось наличием двух подсистем в феодальном укладе Китая — государственно-феодальной и частнофеодальной. Бюрократический сектор создавал чисто «крестьянский» вариант эволюции. В первую очередь именно среди податных дворов крестьян-собственников (как крупно- и среднеземельных, так и малоземельных) происходило возникновение мелкобуржуазной среды мелких товаропроизводителей с их начавшейся социальной дифференциацией на кулачество, полупролетарские и пролетарские слои. По-иному шло развитие в частнофеодальном секторе, где основной фигурой начавшегося обуржуазивания стал помещик, тогда как участие арендатора в рассматриваемом процессе было в значительной мере косвенным и опосредствованным. В новых условиях XX в. производственная ячейка «арендодатель — держатель земли» все более становилась компонентом рыночного хозяйства — поставщиком товарной массы и источником получения денег, превращавшихся затем в капитал (деревенские и особенно городские вложения в сферу промышленности, торговли, кредита, транспорта и т. д.). Иначе говоря, арендный сектор порождал «помещичий» вариант эволюции — обуржуазивание дичжу как крупного товаровладельца. Промысловое же звено развития деревенского капитализма служило составной частью обоих вариантов трансформации.

Китайские материалы начала XX в. подтверждают ту известную истину, что ранние формы капитализма, как правило, не «ждут» вызревания идеальных условий, а развиваются на реально существующей, чаще всего плохо подготовленной почве, отчего сами видоизменяются в худшую сторону (средневековый капитализм). Так, первые стадии капиталистической эволюции китайской деревни наметились в условиях преобладания товаризации продукта, а не самого крестьянского хозяйства, т. е. в обстановке доминирования вынужденной, принудительной товарности. Возникший в китайской деревне капитализм не стал ждать исчезновения кабальных форм найма батраков и отработок за долги, отмирания клановых устоев, ликвидации разного рода средневековых препон на пути превращения частной земельной собственности в буржуазную, не говоря уже о радикальной чистке сферы землевладения и землепользования от всех элементов феодализма.

Ведущим стимулом начавшейся медленной и противоречивой трансформации сельского общества Китая начала XX в. оставал- ся фактор вовлеченности деревни в єдиную систему «полуколония— мировой рынок», «мировая империалистическая система — Китай». Практика Китая начала XX в. подтверждала собой ту истину, что «империализм вечно снова порождает капитализм (из натурального хозяйства колоний и отсталых стран), снова порождает переходы от мелкого капитализма к крупному, от слабого товарообмена к развитому и т. д. и т. п.» [17, с. 91]. Все эти процессы вели к росту товарного начала, платежно-денежного потребления и расширению внутреннего рынка страны.