Глава 1 ПАРАМЕТРЫ И СТРУКТУРА АРЕНДНО-БЮРОКРАТИЧЕСКОГО ФЕОДАЛИЗМА
В китайском обществе конца XIX в. черты переходности, связанные с развитием полуколониального статуса страны и ростом в ней капитализма, еще не стали определяющим фактором.
Вплоть до японо-китайской войны 1894—1895 гг. социально-экономической доминантой Цииской империи в полной мере оставались традиционные устои арендно-бюрократической разновидности феодализма.Между тем его анализ, как уже отмечалось выше, резко лимитирован отсутствием не только комплексных статистических, но и более или менее достоверных разрозненных цифровых данных на конец XIX — начало XX в. Исключение составляют лишь сведения о количестве населения, о площади кадастровых земель, о численности шэньши и некоторые другие фрагментарные цифры. Подобная скудость вынуждает современных исследователей идти по пути собственных расчетов и оценок, создания системы таблиц, приближенно отражающих социально-экономические параметры цинского Китая, например в 80-е годы XIX в. (см. [397, с. 291 — 331]). Представить китайский феодализм того времени в цифрах — задача крайне трудная. Тем не менее необходимость такого рода работы становится в последнее время все более острой, в том числе из-за споров вокруг формационной принадлежности традиционного общества в Китае.
В этой связи метод построения расчетно-оценочной схемы цинского социума на определенное десятилетие или даже год дает новый импульс, а также материал для суждений о старом Китае. На этом принципе построена и данная глава, целиком основанная на двух системах расчетно-оценочных таблиц, отражающих наиболее общие «количественные параметры всего общества (Прил. А) и земледельческой сферы цинского феодализма, точнее, зернового хозяйства Китая на 1887 г. (Прил. Б). Созданная таким путем система приблизительных расчетных и оценочных данных позво- ляет дать относительно дифференцированную картину цинского общества конца XIX в.
Перед тем как перейти к изложению результатов расчетов, следует особо подчеркнуть, что все приводимые ниже данные не являются абсолютными и лишь весьма приближенно отражают реальные параметры китайского общества 80-х годов прошлого столетия.
Автор настойчиво обращает внимание читателя на этот момент, с тем чтобы в ходе дальнейшего изложения не повторять такого рода оговорки применительно к каждой цифре или группе расчетных данных. Последние представляют собой лишь один из возможных вариантов оценки, не снимая вероятности иных методов и результатов расчета, других оценок и т. д.Если предлагаемый нами вариант выкладок принять за основу, то цинское общество 80-х годов XIX в. может быть описано в следующих количественных параметрах.
В 1887 г. население 21 провинции собственно Китая и Маньчжурии (т. е. без Синьцзяна, Тибета, Внутренней и Внешней Монголии) составляло 388 млн. человек. Из них свыше 170 млн., или почти 44%, проживало в Южном Китае (провинции Хунань, Сы- чуань, Гуандун, Фуцзянь, Гуанси, Юньнань и Гуйчжоу). На долю пяти провинций Центрального Китая (Цзянсу, Аньхой, Цзянси, Чжэцзян и Хубэй) приходилось 112 млн. человек (примерно 29%). Остальные 27% жителей, или около 106 млн. человек, составляли демографический потенциал шести провинций Севера (Чжили, Шаньдун, Шаньси, Хэнань, Шэньси и Ганьсу) и трех маньчжурских провинций — Фэнтянь, Цзилинь и Хзйлунцзян (см. Прил., табл. 1).
Цинская империя конца XIX в. находилась на низкой стадии урбанизации. Городские жители составляли примерно десяту о долю всего населения собственно Китая и Маньчжурии, где насчитывалось около 40 тыс. городов и поселений городского типа. В их числе было свыше 1,5 тыс. административных центров или городов высшей категории (чэн) и более 38 тыс. торгово-ремесленных поселений, включая города низшей категории (чжэнь) [470, с. 224]. Вне сельской местности проживало до 39 млн. человек, из которых наибольшая часть приходилась на города Южного Китая. Наиболее значительной категорией городского населения являлись ремесленники. Их насчитывалось примерно 15 млн. (около 39% горожан) К На втором месте по численности стояли лица, занятые в государственном аппарате — служилая бюрократия (tuu- дафу), секретари, писцы (ли, лишу, шули), низовые служители ямыней (яи), солдаты, а также чиновничья и секретарская челядь (нупу, пуи).
На долю этой катеюрии приходилось до 9 млн. человек (23%). Весьма многочисленными были круги господствующего класса, проживавшие в черте юрода, — представители «знаменного» сословия, почетная бюрократия, шэньши, «городские», т. е. жившие вне деревни, помещики и многочисленные слуги, охрана и иные прихлебатели представителей всех указанных групп. В целом эти слои насчитывали до 7 млн. человек (около 18%). На прочие категории — купцы, маклеры и ростовщики-менялы, служащие у представителей данных групп, мелкие торговцы, грузчики, чернорабочие, транспортники, «подлый люд» (цзяньминь), в том числе лица «низших профессий» и люмпены,— приходилось свыше 20% горожан, т. е. около 8 млн. человек (см. Прил., табл 2). В итоге около 40% горожан составляли непроизводительные слои — госаппарат, представители господствующего феодально-бюрократического класса и обслуживающая их челядь. Между тем так или иначе связанное с производительной деятельностью (включая торгово-ростовщические слои) население городов отнюдь не охватывало остальные 60% (значительная их часть приходилась на люмпенов — безработных, бродяг и нищих).Подавляющее большинство населения Китая — примерно 9/ю (свыше 349 млн. человек) — проживало в сельской местности. Около 88% этой людской массы составляли земледельцы-крестьяне (миньху, сяоху, сянху). Они принадлежали к разным имущественным слоям, социальным группам, различным феодальным категориям землевладения и разным секторам господствующего социально-экономического уклада. На 1887 г. все крестьянство насчитывало свыше 307 млн. Крупные землевладельцы-помещики 2, как шэньши, так и нешэньши, составляли примерно 4% сельского населения (14 млн.), не считая их слуг и охраны. Остальные 8% сельских жителей (почти 28 млн.) представляли собой неземледель- ческое население, живущее вне городов. Эта категория включала в себя челядь помещиков (пуи, нупу), их личную охрану (минь- туань), сельских торговцев-лавочников (пучоюу) и мелких разносчиков (цзинцзи), а также деревенских ремесленников.
Кроме того, в нее входили горняки местных шахт, рудников и приисков, лодочники, кули, рыбаки, разного рода общинные и храмовые служители, учителя, люмпены и другие мелкие группы, в том числе представители «низших профессий» (цзяньжэнь) (см. Прил., табл. 1). Описанный выше состав городских и сельских жителей определял социально-экономическую структуру населения Цинской империи. Крестьянству, т. е. основной массе китайцев, составлявшему свыше 79% всех жителей страны, противостоял (по численности) господствующий класс с госаппаратом и челядыо (немногим более 10%). Именно указанные компоненты составляли подавляющую часть непроизводительного населения Китая. При этом на долю госаппарата (включая служилую бюрократию) приходилось 2,3%, представителей бюрократическо-феодального класса («знаменные», шэньши, простые дичжу — нешэньши, без служилой бюрократии, являвшейся органической составной частью господствующего класса, но в технических целях включенной нами в категорию «госаппарат»)—4,9%, челяди этих господствующих слоев — 3,4%. Из более чем 41 млн. человек непроизводительного населения свыше 38% (около 16 млн.) концентрировалось в городах и более 61% (свыше 25 млн.) жило в деревне. Производительное население империи (около 90% всех ее жителей) скла- дывалось за счет основного класса — крестьянства и второстепенных групп. Среди последних сельское неземледельческое население составляло свыше 4%, городские ремесленники — около 4% и прочие горожане — 2% всех подданных императора в пределах собственно Китая и Маньчжурии (см. Прил., табл. 1, 3, 6). Данная структура населения отражала средневековый уровень социально- экономического развития цинского общества.Особую роль в жизни страны играла ведущая производительная часть общества — крестьянство. В основном за счет прибавочного продукта, изымаемого у крестьянства, кормилось около 19,5 млн. членов семей господствующего класса (включая служилую бюрократию), а вместе с их челядью — 32,6 млн. человек. Именно за счет главным образом крестьян содержался государственный аппарат Цинской империи.
Последний насчитывал примерно 1,3 млн. чиновников, их секретарей и писцов, около 1,7 млн. низовых служителей (ли) в ямэнях и других учреждениях, свыше 0,7 млн. строевых солдат, всего же с членами семей — до 9 млн. человек (см. Прил., табл. 8, 11). Все эти группы существовали трудом более чем трехсотмиллионного крестьянства. Последнее — этот гигантский демографический и социальный потенциал — имело свою сложную внутреннюю структуру, обусловленную многими факторами, прежде всего имущественным неравенством, наличием разных категорий землевладения и секторов формацион- нообразующего уклада.В целом по стране основную массу (около 65% крестьян) составляли собственники земли (цзычжун сяоху, цзыгэн сяоху). Среди них были как крупно- и среднеземельные дворы, редко бравшие в аренду (цзу, дянь) помещичьи и кулацкие участки, так и малоземельные семьи, вынужденные постоянно приарендовывать чужую пашню. Третью крупную категорию дворов составляли безземельные крестьяне (дяньху), работавшие целиком на помещичьей земле, взятой в арендное держание на тяжелых условиях. Крупно- и среднеземельных крестьян по всей стране насчитывалось почти 117 млн. (38%), малоземельных — 82 млн. (около27%) и, наконец, безземельных — более 108 млн. (более 35%).
Наиболее прочными позициями крестьяне собственники и полуарендаторы обладали на Севере и в Маньчжурии, где безземельных дворов было сравнительно мало. В этом регионе круппо- и среднеземельные составляли около 64%, малоземельные — до 21 и безземельные — свыше 15% всех дворов. В Центральном Китае картина резко менялась. Здесь удельный вес первой группы падал до 32%, второй — повышался до более чем 30%, а доля третьей возрастала в 2,5 раза, достигая почти 38%. Данная тенденция еще более четко была выражена в южных провинциях (соответственно 26%, более 28 и почти 46%). Общее число безземельных в Центральном и Южном Китае вместе превышало 95 млн. человек, что составляло почти 43% всех семей (см. Прил., табл. 17). В целом же по стране, если условно расчленить категорию малоземельных на одинаковые собственническую и арендаторскую «половины», соотношение собственнического (свыше 51%) и безземельного (до 49%) начал в крестьянской среде было почти равным при минимальном преобладании первого.
Фактор земельной собственности и определенные позиции самого государства в земельной сфере обусловили деление крестьянства на три другие категории — согласно основным формам землевладения: казенное, собственно крестьянское и помещичье (см.
Прил , табл. 23, 24). В зависимости ог того, на каких землях оно работало — на землях ли казны, на своих участках, связанных с податными тяготами в пользу государства (налоги и трудовые повинности), или на арендуемых полях помещиков, — крестьянство фактически делилось соответственно на казеннозависимос, податное и частнозависпмое. В число казеннозависимых крестьян входили государственные крепостные (чжуандин, тоучунжэнь), военные поселенцы (биндин, туньдин,), держатели государственной земли — как от самой казны, так и от ее фактических владельцев- арендодателей. На казенных землях в 1887 г. сидело свыше 16 млн. человек (более 5% всего крестьянства Китая). Из них одна часть платила оброки (и) и подати (цзукэ) в казну, а другая — арендную плату землевладельцам за право феодального держания их участков, номинально числившихся казенными. Приблизительное соотношение обеих частей внутри казеннозависимо- го крестьянства было, судя но всему, равным. Основная масса ка- зеннозависимого крестьянства — около 10 млн. человек (почти 12% местных землепашцев)—приходилась на Северный Китай и Маньчжурию — главный район распространения государственных пахотных земель. В Центральном и Южном Китае таких крестьян было мало — всего свыше 6 млн., что составляло 3% здешних земледельцев (см. Прил., табл. 16).Классификация остальной части крестьянства связана с определением реального отношения малоземельных хозяйств к основным категориям землевладения — податным и арендным землям. Данный слой полусобственпиков-полуарендаторов обрабатываемых ими участков не представлял особой категории, будучи механическим соединением двух противоположных начал — крестьянской податной собственности и феодально-зависимого держания земли в форме аренды, т. с. податного и частнозавнсимого начала одновременно. Последнее дает основание для условного расщепления этого социального конгломерата на равные составные части, поскольку преобладание податного начала над частно- зависимым у одной части малоземельных хозяйств в принципе уравновешивалось их обратным соотношением у другой части. Такого рода условное расщепление слоя малоземельных дворов, с одной стороны, искусственно упрощает внутреннюю структуру крестьянства, но, с другой стороны, помогает выяснению более точного соотношения податных и частнозависимых семей.
17
2 Зак 502 С учетом последнего момента податное крестьянство в целом (т. е. собственно податное + половина малоземельных дворов) иа 1887 г. насчитывало 146 млн. человек (свыше 47% всех земле- дельцев). Наибольший удельный вес данного слоя — более 63% — наблюдался на Севере и в Маньчжурии, наименьший — 39%—в Южном Китае. Общая численность частнозависимых крестьян (т. е. безземельные-}-половина малоземельных) приближалась к 145 млн. (47%). Из них 124 млн. человек приходилось на Центральный и особенно Южный Китай — главную зону помещичьего землевладения и арендной системы (см. Прил., табл. 16).
Если при распределении крестьян по ведущим категориям землевладения встает вопрос о внутренней природе малоземельных дворов, то при классификации земледельцев по основным секторам феодального уклада аналогичная проблема возникает и по отношению к казеннозависимому населению. На конец 80-х годов XIX в. казенное землевладение лишь формально выступало в качестве особого комплекса. Фактически внутри него существовало два количественно примерно равных, но явно различных начала — чисто государственное и частнопомещичье, т. е., с одной стороны, земли и крестьяне, формально и фактически подчиненные казне, и, с другой стороны, формально принадлежавшие государству арендные поля частных владельцев с их зависимыми держателями. Все это дает основание для условного равнопроцентного, согласно имеющимся оценкам, расщепления данного двуединого комплекса на составные компоненты — податной и частнофео- дальный потенциал.
В результате такого деления принципиально основными секторами оставались бюрократический, или государственно-феодальный, и частнофеодальный. Первый строился на противостоянии и взаимной зависимости госаппарата и податного крестьянства. Главными фигурами в этой подсистеме подчинения были чиновник (гуаньли, ьиидафу) и платящий налоги (тяньфу), а также отбывающий повинности (чайяо, цзюньяо) крестьянин-собственник. Феодальная сущность данной подсистемы дополнялась и маскировалась бюрократической формой, обусловленной активной ролью государства. Поскольку поземельная община прекратила свое существование за много веков до рассматриваемого периода, экономический и правовой статус соседской или соседско-родовой общины в тогдашнем Китае был крайне низок. Государство в фискальном, полицейском и ином плане строило свои отношения с крестьянством не по общинному, а по подворному принципу учета и связи, т. е. с каждым двором в отдельности, минуя бессильную общину в деле как учета населения (система баоцзя), так и обложения налогами, повинностями и т. д. В Цинской империи XIX в. не существовало ни коллективных общинных обязательств перед казной, ни автономной внутриобщинной раскладки налогов и повинностей. Это не была государственно-общинная система, ибо соседская община в делах выше общинного уровня не считалась ни юридическим лицом, ни экономическим субъектом, ни субадминистративной единицей, ни объектом фиска. Казне противостояла не система общин, а море «атомизированных» тяглых душ, земельных собственников и иных индивидуумов. Иными словами, это была государственно-крестьянская система с принципом подчинения «казна — податной земледелец».
Второй сектор зиждился на экономической, социальной и иной связи крупных землевладельцев с мелкими зависимыми держателями их земель на феодальном праве. В этой подсистеме частный феодал — помещик более или менее открыто противостоял безземельному или малоземельному крестьянину — арендатору или полуарендатору.
Верхний слой частнофеодального сектора составляли 2,8 млн. семей крупных землевладельцев. Из них 0,7 млн. семей принадлежали к сословию «ученых» (ши) и 2,1 млн. — к сословию земледельцев (нун). Вместе с членами семей аоендодатели-шэньши (цзиньху, шэньху) насчитывали 3,6 млн., а простые помещики- дичжу—10,4 млн. Данным 14 млн. помещиков принадлежали 533 млн. му пахотной земли. Из них 225 млн. му (свыше 42%) находились в руках представителей сословия ши. В том числе на долю «высших» шэньши (цзиныии, цзюйжэнь, гуншэн и другие категории) приходилось около 200 млн. му (свыше 37%), а «низшим» (шэнъюа'нб, лицзяныиэн, лигуншэн) принадлежало всего 25 млн. му (менее 5%). Непривилегированные помещики владели 264 млн. му, что составляло почти половину частнофеодальных земель. Кроме того, свыше 8% пашни (44 млн. му), сдаваемой в аренду, было собственностью богатых крестьян — кулаков (фу- нун). На землях данного сектора трудились около 153 млн. земледельцев, считая вместе с членами их семей. Из них около 65 млн. были держателями полей «ученого» сословия, почти 76 млн. чел. арендовали участки у простых дичжу и менее 13 млн.— у кулаков. В целом на землях сословия ши работали 21% всех китайских крестьян: на полях «высших» шэньши — до 19% и на участках «низших» — более 2%. До 25% крестьян страны являлись держателями земель у помещиков-нешэньши и, наконец, 4% земледельцев Китая арендовали участки у богатых крестьян (см. Прил., табл. 15), что отчасти сближало последних со средой мелких помещиков-рентополучателей.
В итоге распределение всего крестьянства Китая по двум подсистемам (или секторам) господствовавшего уклада на 1887 г. дает картину минимального преобладания государственного начала над частным — соответственно 50,2 к 49,8%. При этом для Севера и Маньчжурии было характерно явное преобладание бюрократического сектора и податного крестьянства (свыше 69%) над арендно-помещичьей подсистемой — около 31%. В Центральном же Китае картина резко менялась (более 47 и почти 53%). Господство частнофеодального сектора и соответственно преобладание держательского крестьянства было еще более явным в Южном Китае, где соотношение податного и частнозависимого крестьянства составляло 40:60 (Прил., табл. 17). Отмеченные выше варианты соотношения различных слоев и категорий крестьян отражают удельный вес обеих социально-экономических подсистем феодального уклада и, в первую очер,едь, стоящих за ними различных групп господствующего класса.
В 80-е годы XIX в. феодальный класс Китая, как уже отмечалось, в целом насчитывал около 19,5 млн. человек, а вместе с челядью— до 32,6 млн. Из них около 6,9 млн. (свыше 21%) проживали в городах, а остальные 25,7 млн. (примерно 79%)—в деревне (см. Прил., табл. 2, 8). Для господствующего класса традиционного Китая была характерна чрезвычайно сложная структура, внутренние градации которой определялись многими факторами,в том числе и этноязыковым и национальным принципами. Маньчжуры и другие «знаменные» (цижэнь) составляли 10%, а феодалы- ханьцы — 90% всего правящего класса.. Кроме того, последний распадался на тря различных категории по сословному признаку. Так, более половины общей массы, 53%, принадлежали к третьему по счету в иерархической вестнице сословию — «земледельцев», представляя собой слой крупных землевладельцев, не имевших ученых степеней и почетных званий, характерных для второго по значимости сословия — шэньши, составлявшего 37% всего господствующего класса. Остальные 10%, как уже отмечалось, прихо* дились на высшее сословие «знаменных» (см. Прил., табл. 7, 8) 3.
Кардинальным же, однако, являлось деление господствующего класса не по сословному признаку, а по основным секторам фор- мационнообразующего уклада, т. е. на бюрократические, связанные с подсистемой «казна — податные крестьяне», и частно-феодальные слои, образовавшие подсистему «землевладелец — зависимый держатель земли».
Обе эти группы различались по главному источнику дохода. Для бюрократических слоев, связанных с системой государственной эксплуатации податных крестьян и прочих категорий населения, преобладающими были служебные доходы — казнокрадство, взятки, вымогательство, официальное жалованье или содержание (например, для «знаменных»), махинации с казенным серебром, зерном и т. д. Чисто помещичьи доходы — земельная рента, ростовщические проценты н торговая прибыль для этих слоев играли второстепенную роль. В то же время три последних вида доходов, особенно земельная рента, служили главным источником поступлений для господствующих слоев арендно-помещичьего сектора, для которых бюрократические доходы, в свою очередь, отступали на задний план. Такого рода размежевание было характерно, в частности, и для сословия шэньши (шэньцзинь). Помимо градации на «высших», т. е. цзиныии, цзюйжэнь и гуншэн и другие категории (14%), и «низших» — шэнъюань, лицзяныиэн, лигуншэн (86%) —не менее важным для шэньши была та или иная степень принадлежности одних к бюрократическому, а других к частнопо- мещичьему сектору, также определявшаяся по признаку основного дохода. Итоговые данные о доходах всего сословия шэньши дают картину примерного равенства бюрократических и частнофеодаль- ных поступлений [397, с. 329]. Последний момент дает, конечно с рядом оговорок, основание для равнопроцентного разделения сословия шэньши по двум веду-г щим секторам формационнообразующего уклада. Вместе с тем следует особо подчеркнуть условность такого расщепления не только для сословия шэньши* но и для прочих групп и слоев ЮС', подствовавшег-о класса, ибо граница между указанными подсистемами в реальной жизни была весьма размытой и условной. Представители бюрократии чаще всего владели значительной земельной собственностью, а- крупные помещики становились чиновниками Шэньши, состоявшие на государственной службе, получали как жалованье, так и земельную ренту, а шэньши из числа местной суббюрократии к помещичьим доходам присовокупляли подачки от властей за выполнение ряда специфических, полуадминистративных функций по контролю над населением. Причем именно для слоев, связанных с казной или тяготевших к чи- новно-крестьянской подсистеме, более всего была характерна та многоликость и сложность внутренней структуры, о которой говорилось выше.
В сословном плане наиболее высокий статус среди бюрократических слоев занимали цижони. Это было сословие-конгломерат лиц разного служебного положения — от маньчжурской аристократии («желтопоясные», «железношлемные») и придворных до простых солдат «восьмизнаменных» корпусов, включая «знаменных» монголов и китайцев-ханьцзюнен. В 80-е годы XIX в. цижэней насчитывалось около 2 млн., а с челядью — 2,6 млн. Далее шли шэньши «первой группы», т. е. жившие в основном за счет казны. Так же как и «знаменные», они были глубоко иерархированы и неоднородны по своему официальному статусу и имущественному положению. Верхушку их составляли чиновники (шидафу)—служилая и «почетная» бюрократия. Ее общая численность достигала 147 тыс. человек, с членами семей — 735 тыс., а вместе с челядью— 1,3 млн. При этом собственно чиновников действительной службы было около 66 тыс., включая придворных, функционеров центрального аппарата, местную администрацию высшего, среднего и низшего звена, военных и стажеров — кандидатов на вакантные должности. Из данной среды около 40 тыс. были гражданскими номенклатурными чиновниками (см. Прил., табл. 10). Деятельность слоя шидафу приводила в движение государственный аппарат Цинской империи, насчитывавший свыше 2,2 тыс. различных учреждений. В их числе были центральные редомства в Пекине, ямэни, различные канцелярии и управления наместни- честв и провинций, областные, окружные, приставские 4 и уездные ямэни, морские таможни и провинциальные бюро (см. Прил., табл. 9). Ниже чиновников действительной службы находился слой бюрократов-нефункционеров, т. е. носителей «почетных», в основном купленных за деньги званий, чинов и рангов. Такого рода «почетных» шидафу насчитывалось около 81 тыс., вместе с членами семей — 0,4 млн., а с челядью — свыше 0,8 млн.
Нижнее основание бюрократической пирамиды составляла суббюрократия, т. е. должностные и полудолжностные лица ниже уровня чиновников уездного яЬэня. Данная категория (свыше 0,5 млн. человек) исполняла субадминистративные функции узко местного значения. Это, как правило, были шэныни, выполнявшие специфические, «общественные» функции. Такого рода шэньши на казенном жалованье наблюдали за «общественными» работами, сельской милицией, сбором налогов, работали секретарями и учителями, следили за соблюдением конфуцианских норм поведения простого люда и должностных лиц низшего звена. С семьями суббюрократия насчитывала до 2,9 млн., а вместе со слугами — около 4,7 млн. человек (см. Прил , табл. 12). Общая численность господствующих слоев, принадлежавших к бюрократическому сектору, с семьями достигала примерно 5,6 млн., а с челядью — 8,6 млн. человек (см. Прил., табл. 13), живших за счет труда податных крестьян и других категорий населения.
Неизмеримо многочисленнее, но проще по своей структуре была вторая часть господствующего класса (с семьями — почти 14 млн.), функционировавшая в системе частнофеодального сектора и жившая в основном за счет земельной ренты, ростовщических процентов и торговой прибыли. Основная ее часть (более 10,3 млн.) приходилась на простых землевладельцев (дичжу)у т.е. нешэньши. Такого рода непривилегированные помещики содержали примерно до 7,7 млн. различных челядинцев. Вторым основным компонентом были шэньши — арендодатели (шэньцзинь даху) со слабо выраженными чертами суббюрократии (свыше 0,7 млн., с семьями — 3,6 млн.), кормившие, в том числе за счет каких-то подачек казны, более 2,4 млн. человек прислуги. Таким образом, на обе указанные группы помещиков приходилось около 10 млн. челядинцев. Вместе с челядью общая численность данного слоя достигала примерно 24 млн. человек — потребителей зерна — прибавочного продукта, изымавшегося у частнозависимого крестьянства (см. Прил., табл. 14).
Обе группы шэньши вместе насчитывали свыше 1,4 млн. человек (с членами семей — 7,2 млн., с челядью — до 12 млн.), что составляло почти 37% всего господствующего класса (см. Прил., табл. 8), причем удельный вес бюрократии — служилой и «почетной»— равнялся примерно 4% (см. Прил., табл. 7).
Подводя некоторые итоги, следует подчеркнуть, что сложность структуры господствующего класса Цинской империи, его конгло- меративность требует весьма осторожного применения понятия «класс» к этой сумме разнородных компонентов — сословий, слоев, прослоек и групп.
Из приведенных выше данных можно сделать вывод, что в целом по Китаю 80-х годов XIX в. соотношение бюрократических и частнофеодальных слоев равнялось 28,5:71,5 (с учетом челяди — 26,3:73,7). Данная пропорция резко менялась по различным районам страны (для Севера и Маньчжурии — 43,3:56,7, для Центрального и Южного Китая в среднем — 20,7:79,3) (см. Прил., табл. 8). Иначе говоря, в различных частях страны наблюдалось преобладание одного из двух компонентов господствующего клас- са. Если Север и Маньчжурия были областью особого влияния бюрократии, то Юг и Центр — зоной помещичьего господства.
Констатация данного положения подводит к одной из кардинальных проблем средневекового Китая. История китайского феодализма в значительной мере представляет собой состояние одновременно единства и противоборства двух социально-экономических начал — государственного и частного. На протяжении столетий происходила то скрытая, то явная борьба между бюрократией и помещиками за раздел и передел максимально возможного объема прибавочного продукта, смена различных форм соперничества относительным сотрудничеством обоих начал. Данная тенденция проходит красной нитью как через различные стадии феодализма в Китае, так и через династийные циклы: периоды разрухи, восстановления «нормального» функционирования и очередного социально-демографического кризиса арендно-бюрократи- ческой системы.
В указанной связи правомерен вопрос: какое из этих двух начал— чиновничье или помещичье — служило доминантой традиционного общества в Китае? От решения проблемы экономического лидерства зависит целый ряд оценок средневекового социума Китая, в том числе отчасти и формационная характеристика хань- ского общества «доопиумного» периода. В своих попытках разрешить данный комплекс вопросов синологи — советские, западные и китайские — разделяются в принципе на два лагеря. Одни выносят на первый план господство бюрократии («класс — государство») в системе «казна — атомизированный производитель». Другие в основу кладут особую значимость частнофеодальной эксплуатации в системе «крупный землевладелец — зависимый крестьянин», отводя формационнообразующую роль дихотомии «помещик — держатель земли (т. е. арендатор и полуарендатор)». В итоге чиновники и крупные землевладельцы выступают основными претендентами на главенствующую роль в конфуцианском обществе. Что же в экономической системе арендно-бюрократиче- ского феодализма стояло выше — государственное или частное начало, бюрократия или помещики, т. е. «феодалы от казны» или «феодалы от частной земельной собственности»? Здесь мы сознательно идем на увеличение «разрыва» между этими двумя слоями, учитывая при этом и наличие обратной тенденции. При явном противостоянии и в то же время органическом единстве обоих начал было бы ошибкой чрезмерно абсолютизировать разобщенность бюрократии и помещиков. Как уже отмечалось выше, чиновники чаще всего были землевладельцами, а рентополучатели-шэньши, в свою очередь, становились функционерами-шидафу.
В политическом плане гегемония бюрократии в конфуцианском обществе неоспорима, поэтому вопрос о доминанте сразу же переносится в основную, т. е. социально-экономическую, плоскость. В этой связи правомерна и иная постановка вопроса: не является ли бюрократия в старом Китае чисто политической, т. е. «надэко- номической» силой? Можно ли вообще говорить о претензиях чи- новничества на хозяйственное1 лидерство или хотя бы на определенного вида соперничество с арендодателями на экономической арене? При положительном ответе на данный вопрос (поскольку казна и шидафу в средневековом Китае представляли собой крупное экономическое явление, в связи с чем вполне правомерно рассматривать проблему как в широком плане — об экономическом фундаменте государственно-управленческого приоритета чиновничества, так и в узком плане — о чисто хозяйственных позициях бюрократии) тут же возникает другой: какие материальные ценности служили для шидафу инструментом в споре с частнофео- дальным сектором о праве на лидерство или, по крайней мере, на соответствующий раздел приоритета в экономической сфере?
Ниже мы попытаемся ответить на все эти вопросы на примере Цинской империи конца XIX в., т. е. на «изломе» китайского традиционного общества, на его историческом «финише». Выбор 80-х годов (точнее— 1887 г.) объясняется рядом причин. Во-первых, сохранением в деревенском укладе в указанный период относительной чистоты «доопиумных» форм, еще не нарушенных последующим ускорением полуколониального и капиталистического развития в начале XX в.4 Во-вторых, возможностью отчасти показать сельское общество после очередного циклического социально- демографического взрыва третьей четверти XIX в. (восстания тайпинов, няньцзюней и др.), т. е. систему, приведенную в более или менее «нормальное» состояние. И, наконец, в-третьих, наличием цифрового материала, дающего возможность на его основе построить расчетно-оценочную схему земледельческой сферы китайского традиционного общества.
Общая оценка приводимых ниже расчетных данных на 1887 г., сведенных во вторую систему таблиц (см. Прил. II), отчасти позволяет утверждать, что перед нами общество, находящееся в стадии «оздоровления» после недавно пронесшейся бури с обычным в таких случаях возрастанием удельного веса податного кре-' сгьянства, т. е. одного из компонентов бюрократического начала, и соответственным сокращением частнофеодального сектора. Однако дополнение и корректировка доступных нам сведений за 1888 г. более полными, всесторонними и комплексными данными за 1934 г.5 значительно снижает отмечавшуюся выше степень «оздоровления» общества. Иначе говоря, такие расчеты привносят в общую картину существенный акцент новой критической напряженности самой системы.
В основу предпринятой нами попытки создать расчетно-оценочную схему земледельческой сферы и зернового хозяйства китайского феодализма на 1887—1888 гг. положены следующие главные принципы. Во-первых, расчет по показателю арендуемых земель за 1888 г. (с поправками за счет материалов на 1934 г., как наиболее полному и проверенному варианту), естественно, с отклонениями, свойственными этому методу и поэтому неизбежными. Во-вторых, последовательное расщепление на составные элементы целого ряда «устоявшихся» категорий — казенное землевладение и казеннозависимое крестьянство, «скрытые» поля (иньди, хэй- тянь), слои полуарендаторов и т. д. .Все это возможно лишь с соответствующей долей неизбежных допусков и вводных условий. Оговоримся сразу, что, как и в первой системе расчетных таблиц, практически все приводимые цифровые данные, за исключением некоторых сведений о кадастровых землях, являются результатом наших расчетов и оценок. Те же, в свою очередь, построены на соответствующих подсобных вычислениях, допусках, средних вариантах и других зачастую единственно возможных способах реставрации картины конна XIX в. В данной связи практически все абсолютные и процентные показатели второй системы таблиц, равно как и первой, весьма приблизительны.
Наша цель — создание примерной и упрощенной схемы, показывающей работу механизма китайского феодализма в одном, но главном срезе, а именно в зерновом хозяйстве страны. В нашу задачу входит показ предварительных условий производства зерна, самого производства, распределения, перераспределения и иных видов движения зерновых масс, т. е. последовательных стадий конечного использования в рамках общекитайского зернового баланса.
В построении расчетно-оценочной схемы деревенской части китайского общества на 1887 г. мы исходили из главных экономических показателей Китая за 65 лет (1850—1915)—системы данных, полученных указанными выше методами расчета. Базовыми показателями послужили данные на 1885 г. В этом году население Цинской империи без неханьских национальных окраин составляло примерно 380 млн. человек, пахотная площадь — около 1235 млн. му, посевной клин — 1450 млн. му. На душу населения, включая горожан и остальное нсземледельческое население, приходилось примерно 3,25 му пашни. Валовой сбор зерна был на уровне 120 млн. т при производстве на душу населения до 318 кг зерна в год (см. Прил., табл. 18). Такова была в общих чертах исходная база — арена как сотрудничества, так и соперничества бюрократии и помещиков в целях изъятия на максимально допустимом уровне прибавочного продукта со стремлением каждого из этих слоев получить большую и лучшую по качеству часть изъятого у крестьянства.
Основной экономической базой обоих компонентов этой дихотомии была пахотная земля Именно здесь противостояние государственного и частнофеодального сектора просматривалось наиболее отчетливо. Бюрократия имела свой собственный подсектор землевладения— казенные площади. На 1887 г. они составляли свыше 93 млн. му кадастровых полей и залежи. Кроме того, в сфере непосредственных интересов государства лежал второй огромный контролируемый 6 чиновниками подсектор — податные земли крестьян-налогоплательщиков. Последние обрабатывали около 428 млн. му учтенных полей. В итоге, согласно кадастрам, общий, т. е, полный и частичный, контроль казны распространялся примерно на 521 млн. му. Иначе говоря, объединенный бюрократиче- ский сектор землевладения и контроля охватывал 63,5%, а част- нофеодальиый—лишь 36,5% всех зарегистрированных полей (см. Прил., табл. 21). Эти данные создают достаточно устрашающую картину подавленности арендно-помещичьего начала могуществом государства — конфуцианского Левиафана.
Следует, однако, отметить, что кадастровые данные серьезно завышают удельный вес казенного подсектора, соответственно занижая действительные размеры как податных, так и арендно-дер- жательских земель. Причина этого заключалась в том, что на две последние категории приходилась практически вся масса «скрытых» полей (иньтянь, хэйди). Данная категория сложилась и росла в силу ряда причин. Во-первых, вследствие извечной утайки крупными помещиками (чаще всего «большими домами» — даху, богатыми, знатными шэньши — фушэнь и «местными деспотами» — туба, тухао) части земли от регистрации в реестрах центральной казны. Во-вторых, из-за путаницы в пересчете «местных» му в стандартные. И, наконец, в -третьих, за счет полузаконной практики невключения в реестры части земель, распаханных после 1712—1716 гг., при разновременном укоренении и специфике соблюдения по разным провинциям принципа неизменяемости общей площади кадастровых земель. «Скрытые» земли утаивались в первую очередь от центральной казны. Однако они не были недоступной сферой для местных властей, особенно низовой администрации и ее помощников, служа для этой части бюрократии существенным источником доходов. Площадь «скрытых» полей в 1887 г. составляла примерно 418 млн. му, т. е. около !/з всех культивируемых земель в империи (см. Прил., табл. 22).
С учетом последних во владении или под контролем бюрократии формально находилось 754 млн. му (93 млн. му казенной и 661 млн. му податной земли). Помещичий клин в 1887 г. приближался к 486 млн. му, включая некоторую часть (7%) кулацких земель. На этой ступени сравнения номинальное соотношение государственного и частного начала равняется 61:39 (см. Прил., табл. 23, 30).
Между тем, как уже отмечалось, собственно казенное землевладение в 80-е годы XIX в. являло собой картину глубокого разложения. Наряду с сохранением чисто государственной собственности в недрах этого подсектора крайне сильные позиции занял арендный способ эксплуатации крестьян. По меньшей мере половина номинально казенных полей фактически представляла собой частную собственность помещиков-рентополучателей. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что в «сердце» наиболее бюрократического подсектора гнездился частнофеодальный потенциал. С учетом указанного момента фактическое соотношение государственного и частного начала при «разделе» общекитайской пашни выглядит уже по-иному: 57:43 (см. Прил., табл. 31).
Тем не менее и этот показатель еще не- дает окончательной картины, поскольку пока речь шла о пахотном клине, а не о реальных посевных площадях. В связи с тем, что в Центре и на
Юге — в основной зоне арендно-помещичьей системы — коэффициенты повторных посевов (при всем их разнообразии) были в принципе много выше, нежели на Севере и в Маньчжурии (где они близки к 1), данные по первым двум регионам существенно меняют экономические позиции шидафу и дичжу во всекитайском масштабе. В плане номинального контроля над посевами соотношение казенного и частиофеодального начал выражается цифрами 58,5:41,5 (см. Прил., табл. 24, 30), в плане же фактического контроля (т. е. при расщеплении казенного подсектора и выделении внутри него арендно-помещичьей системы) — 55:45 (см. Прил., табл. 31).
Но и эти показатели также неокончательны, ибо реальное наполнение процентных долей обоих начал крайне неравнозначно. Позиции бюрократической сферы господства создавались в первую очередь за счет Северного Китая, т. е. при неизмеримо худших климатических данных, в большинстве своем более бедных почвах, меньшей урожайности, неразвитости ирригации, выращивании менее ценных сельскохозяйственных культур, большей подверженности стихийным бедствиям и т. д. Частнофеодальный сектор, напротив, базировался в основном на Юге и в Центре, где положение по всем перечисленным выше пунктам было значительно предпочтительнее, включая более высокий профессиональный уровень крестьян. Все это соответствующим образом сказывалось на производстве земледельческой продукции в обоих секторах и, что наиболее важно, — на производстве зерна.
Валовой сбор зерновых на 1887 г. (т. е. оптимальный сбор с 80% пахотной площади при средней урожайности 121 кг с му) может быть оценен примерно в 120—121 млн. т. Однако из-за резкого искажения региональных пропорций при грубом усреднении урожайности этот метод расчета малопригоден. Целесообразнее принять в качестве рабочего варианта иной прием — расчет по производству зерна на одного крестьянина. Таким образом, идя к производству через людской потенциал, можно к тому же еще до выяснения размеров зерновых фондов обоих секторов показать масштабы их реального контроля над непосредственными производителями.
Основной зоной владения крестьянами и контроля над податным населением деревни со стороны государства были восемь провинций Севера и Маньчжурии (Чжили, Шаньдун, Шаньси, Хэ- нань, Шэньси, Ганьсу, Фэнтянь и Цзилииь). Здесь на центральную казну и местных чиновников было номинально «замкнуто» свыше 75% крестьян (около 63 млн. человек). В Центральном Китае (пять провинций — Цзянсу, Аньхой, Цзянси, Чжэцзян и Ху- бэй) бюрократия, согласно реестрам, контролировала менее 49% крестьянских дворов (свыше 43 млн. человек). Наиболее скромными были позиции шидафу на Юге (семь провинций — Хунань, Сычуань, Гуандун, Фуцзянь, Гуанси, Юньнань и Гуйчжоу), где свыше 41% семей местных крестьян (более 56 млн. человек) в той или иной мере принадлежало к государственно-феодальному сектору (см. Прил., табл. 16). При вычленении крестьян, арендовавших формально казенные земли у частных владельцев, данные показатели будут скромнее: Север и Маньчжурия — 69%, Центральный Китай — 47 и Юг—40%. На частнофеодальный сектор по этим трем регионам приходилось соответственно 31, 53 и 60% крестьян (см. Прил., табл. 31).
' В абсолютных цифрах картина была следующей. В сфере бюрократической системы номинально находилось более 16 млн. ка- зсннозависимых и 146 млн. податных, что составляло 53% всех крестьян тогдашнего Китая. Формально ог помещиков (и частично— от кулаков) зависели 47% земледельцев, или около 145 млн. человек (см. Прил, табл. 16). Фактически же, т. е. с учетом наличия арендной системы в казенном подсекторе, чиновничество контролировало через налоги, подати и повинности более 50% крестьян — около 154 млн. От крупных же землевладельцев разного типа (фушэпь, даху, туба и другие дичжу) и частично от кулаков «кормилась» остальная половина крестьянства (примерно 153 млн.).
Экономическая «сфера влияния» бюрократии, однако, не исчерпывалась приведенными выше показателями. В той или иной степени к этой системе были подключены в качестве налогоплательщиков и сами крупные землевладельцы. В целом по стране вместе с членами семей эти «податные феодалы» составляли около 14 млн. (см. Прил., табл. 14). Кроме того, опосредованно — через них — под «контроль» государства попадала и какая-то часть 153-миллионной массы держателей помещичьих земель. В итоге в той или иной экономической зависимости или частичной подконтрольности от бюрократии только в сельской местности находились 180—200 млн. человек из общею населения страны в 388 млн. Помимо этого, казна непосредственно контролировала, в том же смысле слова, большую часть почти 39-миллионного городского населения. Практически приоритет государственного начала в данном разрезе был бесспорным. Последнее означало, что в экономической сфере позиции бюрократии в плане подчинения непосредственных производителей (около 60%) были значительно слабее, нежели в политической, где она осуществляла всеохватывающий, хотя, конечно, не стопроцентный, контроль над населением империи.
Соотношение влияния бюрократической и частнофеодальной частей господствующего класса раскрывается и через сравнение общих демографических потенциалов каждого сектора (соответствующие категории крестьянства и феодалов). Для Севера и Маньчжурии соотношение таких потенциалов составляло примерно 68:32 в пользу подсистемы «казна — податной крестьянин». В Центральном и Южном Китае, где в целом преобладал аренд- но-помещичнй сектор, соотношение было иным: 42-58. В целом же по стране наблюдалось примерное демографическое равновесие Между секторами — 49:51 (см Прил., табл. 5). Для стран с высокой, по средневековым стандартам, культу- рой земледелия, таких, как Китай, Вьетнам и Япония, более надежной и точной является оценка позиций того или иного господствующего слоя не по земле и крестьянским душам, а по натурально-зерновой шкале ценности. В данном случае мы ограничимся самыми общими оценками производства зерна всех видов по чиновничьему и помещичьему секторам, исходя из производства зерна на крестьянина в разных почвенно-климатических зонах Китая.
В рассматриваемые годы казеннозависимое крестьянство выращивало свыше 6 млн. т (более 5% общекитайского сбора) зерновых. Податные дворы производили более 56 млн. т (около 47%). Иначе говоря, государство в целом контролировало около 62 млн. т, или несколько больше половины общенационального валового сбора. Остальная часть — свыше 57 млн. т — приходилась на долю землевладельцев и зависимых от них крестьян (см Прил , табл. 25). С учетом же арендно-помещичьей системы на казенных землях итоговые позиции частнофеодального сектора должны быть оценены по меньшей мере в 50,5%, т. е. действенный контроль бюрократии распространялся на 49,5% общекитайской зерновой массы (см. Прил , табл. 31). Данные показатели должны быть, в свою очередь, скорректированы на фискальную зависимость от казны помещиков и через них частично — держателей их земли.
Здесь мы вступаем в сферу «первичного» изъятия прибавочного продукта и его перераспределения — большую и самостоятельную тему, требующую специального рассмотрения. Под «первичным» или главным изъятием подразумевается фискальная и арендная эксплуатация в чистом виде, т. е. взимание налогов (ренты-налога) с собственников земли и земельной ренты с держателей помещичьих участков без учета разного рода побочных сопутствующих явлений (долги, отработки и т д). В понятие «вторичного», или дополнительного, изъятия соответственно включаются всс остальные виды эксплуатации крестьян — прежде всего ростовщическая н торговая. В данном случае оба вида изъятия условно ограничены сферой распределения и перераспределения зерна, так как все, что связано с производством и распределением технических культур и иных видов продовольствия (батат, соя и др.), нами сознательно не затрагивается в данной главе. При этом деление изъятия прибавочного продукта и его последующее перераспределение на «первичное» и «вторичное» во временном плане более чем условно и не всегда адекватно отражает реальную картину их последовательности: зачастую «вторичное» изъятие предшествовало «первичному», особенно когда крестьянин продавал зерно или брал деньги в долг как для уплаты налогов, так и для внесения арендной платы. Общий объем «первичного» изъятия зерна на 1887 г. по всему крестьянству, в рамках наших расчетов, составлял свыше 40 млн. т (около 34% всей зерновой массы). Из них около 29 млн. т (свыше 71%) приходилось на долю частнозависимых хозяйств. С податных крестьян взималось более 8 млн. т (около 21%), с казен- нозависимых — свыше 3 млн. т (менее 8%) (см. Прил., табл. 26). Данные расчеты построены на одном искусственном допуске — на условном игнорировании коммутации налогов. Поскольку во второй половине XIX в. около половины налоговых сумм собиралось в денежной форме, примерно половина изъятия у податного и частично у казеннозависимого крестьянства по сути является «условным» зерном, т. е. приблизительным эквивалентом лянового серебра и медных денег, поступавших в казну.
Для порайонного распределения общей массы изъятия (реальное 4-«условное» зерно) характерно, что около 80% ее падало на Центральный и Южный Китай и лишь до 20%—на Север и Маньчжурию (см. Прил., табл. 26).
Общая масса «первичного» изъятия, в свою очередь, распадалась на две основные части — долю казны и правящих сословий, т. е. бюрократической части, и долю крупных землевладельцев, т. е. частнофеодального слоя господствующего класса. В целом государство и правящие сословия ежегодно получали в свои руки в виде налогов, податей и иного обложения 40% всей массы «первичного» изъятия (более 16 млн. т реального и «условного» зерна), что составляло свыше 13% общекитайского производства. Более 52% этих поступлений собиралось с податных крестьян, свыше 38% составляло обложение арендно-помещичьего сектора и более 9% — казеннозависимых земледельцев (см. Прил., табл. 27).
Остальные 60% «первичного» изъятия представляли собой земельную ренту, выплачиваемую помещикам частнозависимыми держателями их земель, в том числе арендаторами формально казенных, а фактически — часіновладельческих полей. Всего помещики получали совокупную арендную плату в размере более 30 млн. т зерна. После уплаты земельных налогов (лично или через своих держателей) 7 им оставалось свыше 24 млн. т, что составляло более 20% общекитайского производства зерн-а. Основная масса этих поступлений приходилась на центральные и особенно южные провинции (см. прил., табл. 28).
В результате такого рода «первичного» перераспределения зерна крестьянству в целом оставалось более 79 млн. т (свыше 66% выращенного им зерна), в том числе до 40% (около 48 млн. т) приходилось на долю податных дворов, 24% (до 29 млн. т) оставалось на руках у частнозависимых крестьян и свыше 2% (3 млн. • т) — казеннозависимых земледельцев (см. Прил., табл.29).
В результате номинальное, т. е. без учета помещичьего комплекса на казенных землях, соотношение бюрократического и частнофеодального секторов по их доле в «первичном» изъятии может быть выражено в пропорции 28,5:71,5. После перераспределения массы «первичного» изъятия, т. е. после уплаты налогов с арендных земель, это соотношение составляло 42,7:57,3, а с учетом потребления соответствующих категорий крестьян — 55,8:44,2 (см. Прил., табл. 30). Фактическое же, т. е. с учетом частноаренд- ных полей в сфере государственного землевладения, соотношение секторов господствующего уклада по трем указанным показателям выражалось в следующих пропорциях: 24,6:75,4; 40:60; 54,5:45,5 (см. Прил., табл. 31). Если же эти три показателя взять в комплексе с другими (пахотная и посевная площадь, количество крестьян и производство зерна), то номинальное соотношение обоих секторов составит в итоге пропорцию 50,2:49,8, а фактическое — 47,3 52,7 (см. Прил., табл. 30 и 31).
Данные о продовольственных ресурсах и фонде потребления зерна по основным группам населения Цинской империи (см. Прил., табл. 32 и 33) дают возможность установить примерную роль обоих секторов в дальнейшем использовании (фуражный фонд и обрядовые затраты, хозяйственные запасы населения), а также во «вторичном» перераспределении зерна (сфера ростовщичества и торговли). Этот общий зерновой потенциал Китая на 1887 г. превышал 56 млн. т, из которых 49 млн. т могут быть более или менее твердо отнесены к соответствующим секторам. Из них свыше 25 млн. т (52,2%) приходилось на бюрократический сектор, доля же частнофеодальной подсистемы превышала 23 млн. т (47,8%) (см. Прил.. табл. 34).
При оценке изложенного выше комплекса данных будет спорно одни из них квалифицировать как основные, а другие — как второстепенные для суждения о приоритете одного из секторов. Полученные же в результате комплексного подхода данные не позволяют говорить об явном преобладании одного из секторов и стоящих за ними государственно-феодального и частнофеодально- го начал. Напротив, складывается картина повышенной и в то же время строго сбалансированной значимости каждой из отмеченных выше подсистем китайского арендно-бюрократического феодализма в его исторически наиболее зрелом и законченном виде.
Диалектическое взаимодействие единства и борьбы государственного и частного секторов традиционной системы необычайно усложняет, казалось бы, априорно естественную постановку проблемы экономического лидерства в конфуцианском Китае XIX в. Произведенное выше сравнение позиций бюрократического и помещичьего начала по целому ряду позиций выявляет по мере приближения к решающим показателям очевидное состояние не гегемонии одного из них, не наличия реальной хозяйственной доминанты, а условного баланса, своеобразного равновесия двух ведущих сил китайского средневековья в его последней фазе. Такой вывод уже сам по себе, независимо от иных привходящих моментов, является свидетельством хозяйственной мощи бюрократии в конфуцианской системе и повышенной экономической роли государства. В то же время, несмотря на то что государство было в первую очередь «подключено» к наиболее производительной и богатой отрасли хозяйства — земледелию, тогда как городской сектор (ремесло и торговля) был как бы его «добычей», «внешним» объектом эксплуатации, экономические параметры китайско- го государственного Левиафана были значительно скромнее его политического могущества.
К выводу о наличии указанного баланса подводит и распределение между обеими подсистемами основных социально-экономических признаков формационнообразующего уклада. Если о более высокой технической оснащенности и лучшей организации труда в частнофеодальном подукладе можно говорить лишь в крайне осторожной форме, то большая производительность труда на держа- тельских землях в целом не вызывает сомнения. Приоритет арендно-помещичьей системы в этой сфере складывался за счет более плодородных, лучше орошаемых и ухоженных земель, наиболее благоприятного климата, высокоурожайных и ценных культур, а также других преимуществ сельского хозяйства Центрального и Южного Китая. Все это давало некоторое преимущество в плане производства этой подсистемой большей массы прибавочного продукта, нежели в государственно-феодальном секторе. В противовес указанным моментам бюрократическая подсистема обеспечивала как максимальное поступление изъятого продукта в высшие, централизующие звенья системы перераспределения, так и овеществление этого продукта в наиболее совершенных видах предметов потребления и в оружии. В плане же овеществления изымаемого продукта в наиболее совершенных для Китая того времени видах средств производства существовало примерное равенство обеих подсистем.
В то же время производительно используемая часть прибавочного продукта частнофеодального подуклада имела преобладающее воздействие на общенациональные процессы расширенного воспроизводства, т. е. на накопление. Неоспоримо и ведущее место продукта данного подуклада в содержании господствующего класса Китая. Однако ведущая роль в содержании персонала надстроечных институтов, аппарата насилия и идеологического воздействия принадлежала бюрократической подсистеме. При этом общая для обоих подразделений и соответственно частей господствующего класса конфуцианская идеология играла ведущую роль в общенародном мировоззрении и социальной этике населения Цинской империи. Аналогичный баланс существовал и в разделении служебных функций обеих подсистем. Если бюрократический гюдуклад гарантировал воспроизводство крестьянства как главного производящего сословия, то частнофеодальный сектор обеспечивал воспроизводство численно преобладающей части господствующего класса. Первый гарантировал единство и функциональную целостность всей бинарной системы, ибо был спасительным противовесом высокому уровню изъятия на арендных землях. Без баланса с первым не мог нормально функционировать и второй подуклад. Иначе говоря, без огромного слоя податных крестьян с относительно низким уровнем «первичного» изъятия прибавочного продукта (в среднем. 15%, урожая) было бы невозможно не только воспроизводство крестьянства, как тяглового слоя, но и существование столь высокого уровня изъятия (около 50% урожая) в частнофео- дальном подсекторе. Чрезмерное сокращение численности податных крестьян и соответственное превращение подавляющего большинства земледельцев в частнозависимых держателей при 50%-ном уровне изъятия было чревато гигантским социальным катаклизмом, даже крахом всей системы из-за невозможности обеспечить необходимый уровень воспроизводства крестьянского населения.
В целом по стране без учета «вторичного» изъятия (ростовщическая и торговая эксплуатация) на руках у крестьянства оставался прибавочный продукт в размере около 17 млн. т зерна (свыше 14% его валового производства) (см. Прил., табл. 39, 40). Из них свыше 15 млн. т приходилось на податные дворы, которым «оставалось» в качестве прибавочного продукта (до «вторичного» изъятия) свыше 28% выращенного ими зерна. Соответствующие же показатели у частнозависимых земледельцев неизмеримо ниже (см. Прил., табл. 39, 40). В целом по Китаю крестьянству «оставалось» до 30% прибавочного продукта, причем данный показатель опять-таки складывался прежде всего за счет крестьян бюрократического сектора8. Иными словами, ведуїцая роль бюрократического сектора в расширенном воспроизводстве крестьянства, основного производящего класса, бесспорна. Достаточно указать, что податное крестьянство до встречи с купцом и ростовщиком сохраняло свыше 65% прибавочного продукта, созданного его руками (см. Прил., табл. 41). Если бюрократическая часть господствующего класса изымала у крестьянства государственно-феодального сектора около 10 млн. т (почти 17% произведенного в нем зерна), то частные феодалы отнимали у зависимых от них держателей земли свыше 30 млн. т (примерно 50% валового сбора арендно-помещичьего сектора). В первом случае по преимуществу собственническому крестьянству «оставалось» (до «вторичного» изъятия) без малого 16 млн. т (более 26% зерновой массы, произведенной в рамках бюрократического сектора). Во втором случае в основном арендаторскому слою земледельцев «оставалось» (с той же оговоркой) немногим более 1 млн. т, что составляло около 2% валового сбора частнофеодаль- ного сектора (см. Прил., табл. 42, 43). Иначе говоря, бюрократическая подсистема была основой расширенного воспроизводства крестьянства — главной производящей силы страны.
33
3 Зак. 502
Данный вывод должен быть скорректирован с учетом натуральной части «вторичного» изъятия, прежде всего ростовщической эксплуатации крестьян за счет зерновых ссуд (чисто денежные займы и их погашение здесь не учитываются). Расчеты и оценки позволяют определить ежегодный размер прямой «дани» крестьян разного рода заимодавцам (без учета погашения самих ссуд) — почти 4 млн. т зерна (свыше 3 млн. т приходилось на долю кредита со стороны помещиков, торговцев и ростовщиков, остальное — кредит кулаков) (см. Прил., табл. 35). С учетом зерна, продававшегося для уплаты процентов по денежным ссудам (примерно 2 млн. т), общий объем «натуральной» ростовщической эксплуатации составлял свыше 5 млн. т, или более 4% валового- сбора (см. Прил., табл. 44).
Самое общее соотнесение этой части «вторичного» изъятия к обеим категориям крестьянства дает основание считать, что у держательской его половины либо изымался весь прибавочный продукт (в зерновой его части), либо у полуарендаторской верхушки оставалась ничтожная его доля, а держательская беднота теряла какую-то часть необходимого продукта. В данной связи не будет большой натяжкой считать, что подавляющая масса остающегося у крестьянства прибавочного продукта (около- 12 млн. т, или 10% валового сбора) приходилась на податные хозяйства (см. Прил., табл. 44). К этому следует прибавить земельные доходы кулаков-рентополучателей, на долю которых приходилось свыше 8% сдаваемых в аренду полей. Получаемая ими рента (2,5 млн. т) не изымалась из крестьянской среды, а всего лишь переходила от одного ее слоя к другому, впрочем, как и ростовщический процент за зерновые ссуды кулаков другим дворам (около 1 млн. т) (см. Прил., табл. 35). Таким образом, на данной стадии крестьянству в целом оставалось свыше 14 млн. тт или примерно 25% общей массы прибавочного продукта (в сумме превышавшего 57 млн. т) (Прил., табл. 44).
Остальные 75% прибавочного продукта в зерне изымались эксплуататорскими слоями и казной. Из этих почти 43 млн. т (до уплаты налогов с арендных земель) 31 млн. т в виде земельной ренты (до 28 млн. т) и процентов за зерновые ссуды (около 3 млн. т) попадал в основном к помещикам и в какой-то мере — к" представителям торгово-ростовщического капитала. Землевладельцы, в свою очередь, участвовали в изъятии прибавочного продукта через каналы обращения наряду с зерноторговцами и ломбардами (2 млн. т). И, наконец, до 10 млн. т в виде налогов поступало казне и правящим сословиям. В руки землевладельцев- рентополучателей всех категорий (вторая группа шэньши, дичжу- нешэныни и кулаки-арендодатели) попадало до 74% изымаемого у крестьянства зерна. Доля госаппарата и правящих сословий составляла около 22%, а в руки торгово-ростовщического капитала переходило более 4% зернового изъятия (табл. 44). При таком подходе, т. е. с учетом кулацких арендных поступлений, у крестьянства изымалось до 80% прибавочного продукта, а его доля (точнее, доля его податной части) снижалась до 20%.
Вопрос о доле крестьянства в процессе перераспределения прибавочного продукта должен быть поставлен в прямую связь с цикличностью развития китайского общества: объем прибавочного продукта, остававшегося у податных крестьян в начале цикла (70-е годы XIX в.), сократился к его середине (рубеж XIX— XX вв.) и подошел к критическому уровню в его конце (40-е годы XX в.). В данной связи следует особо отметить, что, в значительной степени скорректировав данные 1887 г. по показателям 1934 г., мы тем самым привнесли в расчеты более позднюю обста- новку, т. е. атмосферу конца цикла. Иными словами, нами были сознательно завышены размеры помещичьего землевладения (за счет приближения их к уровню 30—40-х годов XX в.) и соответственно общий объем изъятия земельной ренты. Отсюда следует, -что прибавочный продукт, остававшийся у крестьян в 80-х годах XIX в. (до извлечения торговой прибыли) в целом был несколько больше указанного объема (12—14 млн. т).
В то же время последний не является окончательным показателем доли податного крестьянства (20—25%) в перераспределении прибавочного продукта, так как часть его, хотя и в денежной .форме, изымалась у крестьян купцами, помещиками, ростовщиками и кулаками в качестве торговой прибыли при скупке и перепродаже рыночного зерна.
Для оценки возможных размеров этого важнейшего компонента «вторичного» изъятия необходимо учесть его основные категории и главных поставщиков. По приблизительным расчетам, в сферу товарного обращения в Китае конца 80-х годов XIX в. ежегодно втягивалось до 46 млн. т зерна. В русле принудительной товаризации крестьянского продукта на рынок поступало свыше 18 млн. т, или почти 40% общей товарной массы: в целях уплаты поземельных налогов, взимавшихся деньгами, податные хозяйства продавали около 8 млн. т (свыше 17% общей товарной массы), для внесения денежной и «переводной» ренты, а также разного рода предварительных взносов и арендных залогов держатели земли выносили на продажу более б млн. т (свыше 13%), наконец, необходимость погашения денежных ссуд и процентов по ним вынуждала крестьян пускать в рыночный оборот свыше 4 млн. т (9%).
В русле естественной товарности на рынок выбрасывалось до 27 млн. т зерна (свыше 58%). Около 16 млн. т (34%) приходилось на долю крестьянства. Одна часть этого зерна продавалась для покупки более дешевого продовольствия (рис и пшеница для приобретения проса, гаоляна, кукурузы, ячменя, батата и бобов, которые, в свою очередь, продавались для получения денежных сумм на иные расходы). Остальное крестьянское зерно выносилось на рынок для покрытия разного рода хозяйственных и обрядовых расходов (свадьбы, похороны и т. д.), для покупки различных товаров, в том числе ремесленных изделий, главным образом бытового назначения. Более 11 млн. т (24%) направляли в рыночный оборот землевладельцы, включая кулаков-рентополучате- лей, а также частично зерноторговцы и ростовщики.
Наконец, весной и в начале лета государство пускало в продажу около 1 млн. т (2%) из казенных зернохранилищ.
На стадии первой продажи зерна основным товаровладельцем, ?естественно, являлось крестьянство, поставлявшее в целом (принудительно и добровольно) до 34 млн. т (менее 74%). Как уже ?отмечалось, свыше 24% товарной массы приходилось на долю землевладельцев, кулаков-арендодателей, сельских лавок и ломбардов Остальные 2% падали на долю казны (см. Прил., табл. 38).
На стадии второй и последующих перепродаж картина резко менялась. Доминирующим товаровладельцем становился торговый капитал, в первую очередь зерноторговцы разных мастей (от крупных фирм до мелких лавчонок) и частично помещики.
Изъятие массы прибавочного продукта через каналы ренты, налогообложения и ростовщичества тормозило укрепление прямых экономических связей типа «деревня — город», «земледелие — промышленность», «зерновое хозяйство — другие отрасли земледелия» и «производитель — потребитель» вообще, в результате чего происходило сильнейшее искажение прямых связей между этими звеньями. Через «искаженный» таким образом рентой то- варопоток проходило свыше 17 млн. т зерна, или до 38% его общей рыночной массы (см. Прил., табл. 38). С учетом же вынужденной товаризации — для погашения долгов, вызванных рентными платежами, и фискальных отчислений (рента-налог) — указанные показатели возрастали до 26 млн. т (57%). Иначе говоря, лишь менее половины товарной массы риса и пшеницы поступало потребителю по «нормальным» экономическим каналам, минуя русло разного рода рентных отклонений. Вместе с тем приток зерна- на рынок под воздействием ренты искусственно поддерживал существующий уровень товарности зернового хозяйства (38% валового сбора). Не будь принудительная товаризация столь значительной (почти 40% рыночной массы), произошла бы резкая натурализация экономики в целом, ибо общий уровень рыночного оборота во многом обеспечивался за счет изъятия у крестьянства прибавочного продукта и недопотребления ряда его категорий и прослоек, в первую очередь казеннозависимых и арендаторов.
В общей массе товарного зерна (до 46 млн. т) для нас особый интерес представляют те ее почти 74%, которые продавались самими крестьянами. Одна часть этой продукции непосредственно переходила в руки потребителя, минуя товаропроводящую сеть, созданную торговцами, помещиками и ростовщиками. Речь идет о гигантском количестве мелких и мельчайших сделок, осуществлявшихся между крестьянами в своих или соседних деревнях, на ближайших волостных базарах и на рынках уездного значения, где контрагентом крестьян выступала и какая-то часть неземледельческого населения. В подобном случае земледельцы избегали эксплуатации со стороны торгового капитала, а дальнейшее движение товара прекращалось на стадии первой продажи. Остальное крестьянское зерно поглощалось товаропроводящей сетью зерно- торговцев разного типа, что сопровождалось резкой концентрацией товарных масс, ростом числа перепродаж и изъятием торговой прибыли.
Торговый капитал играл ведущую роль в снабжении части деревенского неземледельческого и практически всего городского населения, а также мастерских, мануфактур, районов технических культур и стихийных бедствий, национальных окраин и т. д. (суммарный объем указанных статей зернового баланса Китая превы- шал 18 млн. т). Кроме того, через руки купцов, торгующих помещиков и ростовщиков проходила какая-то часть зерна по таким статьям зернового баланса, как снабжение правящих сословий, товарное потребление крестьян, фуражный фонд, продажа зерна для погашения денежных ссуд и процентов по ним, а также запасы населения и особенно его обрядовые затраты (всего до 26 млн. т) (см. Прил., табл. 37). Все это дает основание считать, что по меньшей мере половина всего товарного зерна (до 23 млн. т) после первой продажи контролировалась зерноторгов- цами всех видов, а остальная половина непосредственно переходила от крестьян к потребителям. Из 23 млн. т, составлявших оперативный фонд торгового капитала, свыше 11 млн. т приходилось на долю преимущественно принадлежавшего помещикам зерна, притекавшего в сферу обращения через каналы ренты и ростовщичества. Остальные 12 млн. т скупались торговцами разных мастей непосредственно у самих крестьян. Данная сфера и была полем изъятия торговой прибыли за счет земледельцев.
Используемая нами система расчетов целиком строится на чисто натуральных показателях (зерно), а между тем извлечение торговой прибыли производилось в области действия иных — товарно-денежных— начал. Эго существенно затрудняет выяснение масштабов важнейшего компонента «вторичного» изъятия. Имеющиеся данные позволяют считать, что в конце XIX в. китайский крестьянин получал от скупщика максимум 50% окончательной продажной цены риса на городских рынках при постоянной тенденции к снижению крестьянской доли и соответственно к росту торговой прибыли зерновых фирм. Так, уже в 30—40-х годах XX в. доля крестьянина-продавца составляла в среднем 40% окончательной цены риса (10% приходилось на транспортные и иные расходы, а остальные 50% составляли чистый доход торговцев) [26, с. 308; 207, с. 131]. Следовательно, чем больше крестьянин продавал зерна купцам, помещикам и ростовщикам, тем больше он терял, ибо всевозрастающая часть прибавочного продукта перераспределялась в их пользу.
Крестьянство было главным объектом извлечения торговой прибыли, ибо оно являлось основным товаровладельцем иа стадии первой продажи зерна. При 50%-ном уровне относительных потерь со стороны продавца из 12 млн. т зерна, скупавшихся различными хлеботорговцами у крестьян, последние фактически недополучали половину стоимости своей продукции, т. е. как бы теряли до 6 млн. т в качестве торговой прибыли, присваиваемой скупщиками. Терялось, естественно, не само зерно, а его денежный эквивалент, т. с. разница между скупочной ценой в момент первой продажи и окончательной продажной ценой, уплачиваемой потребителем за вычетом транспортных, складских и иных расходов. В силу этого упомянутые 6 млн. т также являлись в известном смысле «условным» зерном. Какая-то часть торговой прибыли оставалась в руках кулаков, и тем не менее в целом контакты крестьян — продавцов зерна с торговым капиталом вели к резко- му снижению размеров прибавочного продукта, реально остающегося в среде непосредственных производителей. Указанный выше его объем (12—14 млн. т) с учетом этой части «вторичного» изъятия снижался до 6—8 млн. т, а изымаемая часть в целом возрастала до 49—51 млн. т.
Данные показатели можно считать более или менее окончательными. Таким образом, доля крестьянства (точнее, его податной половины) в распределении и перераспределении прибавочного продукта составляла примерно 11 —14%, а доля эксплуататорских слоев и государства — 86—89%. Иными словами, количество остававшегося у крестьян зерна было крайне скромным: среднедушевой размер необходимого продукта несколько превышал 200 кг, а прибавочного продукта колебался от менее 20 до 26 кг в год (рассчитано на основании табл. 1, 33, 39, 44). Вместе с тем 6—8 млн. т прибавочного продукта распределялись внутри самого крестьянства крайне неравномерно. Основная его масса приходилась на кулацкие и зажиточные середняцкие дворы податных земледельцев, тогда как на арендаторские и полуарендаторские слои — крайне малая часть.
Таким образом, для Цииской империи рассматриваемого периода была характерна ситуация, при которой механизм эксплуатации, целиком ориентированный на изъятие максимального объема прибавочного продукта, выкачать его полностью практически не мог. В подобном диалектическом «равновесии» заключалась одна из сторон спасительного социально-экономического баланса, обеспечивавшего сохранение и воспроизводство всей системы в целом. В известном смысле именно 6—8 млн. т зерна, составлявшие долю крестьянства в прибавочном продукте в конце XIX в., являлись важнейшим объектом борьбы между податным крестьянством, с одной стороны, и эксплуататорскими слоями и казной — с другой. Сохранение этого небольшого фонда, гарантировавшего весьма скромные размеры расширенного воспроизводства как самого крестьянства в качестве основной производящей силы общества, так и всего земледельческого комплекса в целом, отстаивало собственническое крестьянство — его главный владелец.
Эту особую роль «прибавочного» минимума помогают прояснить количественные показатели развития Китая за 1875— 1915 гг. За указанные 40 лет производительность труда в зерновом хозяйстве не только не повысилась, но в ряде случаев имела тенденцию к снижению (в целом средняя урожайность не превышала 120—122 кг зерна с му). Уровень же арендной эксплуатации, напротив, несколько возрос при резком увеличении поземельных и иных налогов. В то же время рост народонаселения превысил расширение пахотных площадей (включая Маньчжурию) на 8%. Деревня должна была прокормить упомянутые «дополнительные» 8% населения (свыше 35 млн. человек — более 31 млн. сельских и свыше 3 млн. городских жителей), для чего годовой продовольственный фонд увеличился к концу указанного периода на 5—6 млн. т зерна. Ясно, что в условиях снижения душевого производства (соответственно и потребления) за то же время с 326 до 301 кг в год она смогла это сделать лишь за счет крестьянской доли в прибавочном продукте (рассчитано по табл. 1, 18, включенным в Прил.). В случае же его полного изъятия решить подобную задачу было бы физически невозможно.
Таким образом, произведенное выше вычленение прибавочного продукта, остающегося главным образом у податного крестьянства, при всей приблизительности расчетов, допусках и условности абсолютных цифр (в связи с отсутствием точных статистических данных) позволяет реалистично объяснить факт экономического обеспечения демографического роста, избегая при этом обеих крайностей, т. е. как полного исключения прибавочного продукта из крестьянской жизни, так и чрезмерного завышения его.
Из сказанного с непреложностью следует вывод, что в экономическом и демографическом балансе обеих подсистем заключалась устойчивость всего китайского арендно-бюрократического феодализма. В частности, для Китая XVIII—XIX вв. существовал определенный допустимый уровень расширения частнофеодального подсектора, превышение которого вело к нарушению баланса бинарной системы и социальному взрыву. Видимо, накануне Крестьянской войны тайпинов (1850—1864) имела место подобная ситуация: когда рост арендно-помещичьего комплекса достиг критической массы, возник болезненный, взрывоопасный перевес этого подсектора над бюрократическим, и тем самым было нарушено равновесие всей системы. Полоса массовых движений 50—70-х годов XIX в. сняла и этот «перекос», и перенапряженность демографической ситуации, приведя соотношение обоих секторов к «нормальному» для данной системы равновесию.
Следует добавить также, что отмеченное выше разделение функций между обоими секторами своеобразно проявилось в начавшемся процессе генезиса капитализма в деревне. Если в начале XX в. первый подуклад (бюрократический) «вырабатывал» внутри себя начальные группы кулачества, т. е. «массовые» слои крестьянской буржуазии, то второй (частнофеодальный) — первые группы обуржуазившихся помещиков — «элиту» сельского капитализма.
Аналогичное равновесие имело место и в системообразующих функциях обоих секторов. Все приведенные выше сведения в целом не дают основания приписывать исключительную или ведущую системообразующую роль какой-то одной из двух подсистем. Здесь мы имеем не одну господствующую, а две уравновешивающие одна другую формы эксплуатации — рентную н налоговую. Поэтому ошибочными, на наш взгляд, являются и попытки рассматривать чиновно-крестьянскую подсистему как ведущую, имевшую преобладающее влияние на все цинское общество, т. е. отодвигать арендно-помсщичий комплекс на задний план (что приводит к выводу о преобладании в Китае «кпасса-государства» и гак называемого азиатского способа производства), и обратная тен- денция — замалчивание подсистемы «казна — податной крестьянин», ведущая к снятию основного момента специфики китайского феодализма XVIII—XIX вв., а именно его уравновешенной бн- нарности.
Если на экономическом, или базисном, уровне имело место довольно прочное равенство обоих секторов, то на уровне надстройки, или в организационно-структурном и политическом плане, такого рода уравновешенность нарушалась. На первый план явно выдвигался бюрократический комплекс. Значительные преимущества подсистемы «казна — податной крестьянин» создавались не просто большей приближенностью ее к надстройке, но и фактической подключенностью к ней через посредство чиновничества и других бюрократических групп и слоев господствующего класса. При этом экономически равноправная двуосновность не исключала того, что частнофеодальный сектор выступал как в какой-то мере «зависимый» от государственно-феодального комплекса — в плане выплаты земельных налогов. Кроме того, бюрократическая подсистема представляла собой ведущую сферу социально-политической активности, в частности основную сферу крестьянской борьбы, в том числе вооруженных выступлений против чиновников и чрезмерного налогообложения. Все это в целом создавало особую значимость подсистемы «казна — податной крестьянин». В данной связи в какой-то мере обоснованна попытка представить указанные секторы соподчиненными по вертикали: «сверху» — бюрократический, а «снизу» — арендно-помещичий.
Специфическое соотношение обеих подсистем на надстроечном и политическом уровне делает общее равновесие системы относительным и условным. Тем не менее анализ всей ситуации в комплексе с базисным экономическим уровнем делает не менее условной и шаткой попытку поставить чиновно-крестьянский подуклад над арендно-помещичьим. В конечном счете подобная тенденция столь же искусственна, сколь необоснован и обратный вариант. Иначе говоря, цинская система в целом имела не столько вертикальное, т. е. соподчиненное, сколько горизонтальное, или равноправное, расположение подсистем, отражавшее их сбалансированное соотношение и неразрывность.
Неправомерна для Китая XIX в. и постановка вопроса о том, какому из подукладов принадлежала формационнообразующая функция. Столь же необоснованна характеристика одного из них как формационного, а другого — как основного или количественно господствующего уклада. В Цинской империи вся бинарная система, включавшая два равноправных и взаимодополняющих компонента, в целом выполняла одновременно функции и форма- ционнообразующего, и основного, преобладавшего уклада, т. е. обе функции соединялись воедино. Этот объединенный формаци- оннообразующий уклад охватывал свыше 348 млн. человек, т. е. подавляющее большинство населения (до 90%) (см. Прил., табл. 4). Он прочно преобладал в социальной структуре общества и создавал укреплявшие его надстроечные институты, в свою оче- редь служившие, как и сословие шэньши, дополнительными скрепами бинарной системы.
Следует особо и лишний раз подчеркнуть, что обе подсистемы основного уклада не существовали раздельно и в «чистом» виде. Они накладывались друг на друга и взаимно переплетались за счет ряда важнейших комплексов (которые мы искусственно расщепили в целях анализа). Речь идет о таких связующих элементах, как слой полуарендаторов, казенное землевладение, сидящее на этих землях крестьянство, сословие шэньши и т. д. Каждая из этих структур в отдельности и все они вместе осуществляли функцию сцепления и взаимопроникновения обоих компонентов общей бинарной системы.
Цинская империя, как общество на двуединой основе, в utore представляла собой не простую сумму двух слагаемых, не механический конгломерат, а нечто качественно иное. Внешне выступая как дуалистическая структура, традиционное китайское общество XIX в. являлось внутренне синтезированной системой и целостным организмом. Здесь имело место не поверхностное сочленение, а гибкое взаимопроникновение обоих начал в экономическом, социальном, идеологическом и культурном плане. В цинском Китае не одна из двух основ, взятая в отдельности, определяла лицо общества, а обе вместе и одновременно. Другими словами, синтез обоих начал, а не их симбиоз являлся цементирующей силой социума, его действительным фундаментом.
Необходимо подчеркнуть, что такого рода бинарность не была чисто китайским явлением. В России, например, центр и юг страны представляли собой зону преимущества дихотомии «помещик— крепостной», а север и Сибирь — обширную область господства системы «казна — податной крестьянин». Причем в чисто количественном плане Россия середины XIX в. представляла собой более «азиатскую» и «бюрократическую» страну, чем Китай, так как крестьяне делились между подсистемами «казна — податной земледелец» и «помещик — крепостной» в пропорции 63:37 (на 1857 г.). Иначе говоря, Цинская империя была в каком-то смысле более «помещичьей» и частнофеодальной страной, нежели империя Романовых. В Китае сочетание двух дихотомий имело схожие региональные смещения. Так, на Севере и в Маньчжурии местный феодализм был по преимуществу «государственным», «бюрократическим» с основным противостоянием «казна — крестьянин-собственник», с повышенной ролью налогов, чиновников и т. д. Вместе с тем на Юге и в Центральном Китае феодализм был по преимуществу «частным», «помещичьим», «арендным» с основным противостоянием «крупный землевладелец — зависимый держатель земли», с особой ролью земельной ренты, помещиков, долговой кабалы и т. д. При этом надстройка вместе с сословием шэньши обеспечивали целостность и единство обоих регионов.
Вместе с тем императорский Китай XIX в. был не обществом без явной доминанты, а социально-экономическим организмом с «двойной доминантой». Одновременное состояние раздвоенности и целостности системы, единство и относительное равенство обоих начал, их органический баланс выступали факторами общей зарегулированное™ и повышенной прочности традиционного общества Китая. Баланс двух начал являлся гарантией повышенной формационной устойчивости всей системы. При этом двуосновность в плане равновесия секторов сочеталась с более глубокой экономической уравновешенностью и устойчивостью общества за счет бинарности иного, особого плана. Для средневекового Китая было характерно «иное, нежели в Европе, соотношение товарно-денежного и натурального начал», а именно «слияние, срастание» обоих компонентов, когда «товарно-денежное начало не представляло собой самостоятельного уклада» [204, с. 16—20]. Повышенная устойчивость и «большие регенерационные возможности» такой бинарной структуры, гибкая двуосновность данного гетерогенного общества, в частности, свели до минимума ущерб, нанесенный иностранной экспансией традиционному обществу Цинской империи конца XIX в.