Заключение

Как возможно познание чистого рассудка посредством всеобщих и необходимых понятий, которые от опыта не отвлекаются и от него не зависят, но в своем применении направлены именно на опыт, на обработку чувственного материала, представленного в формах пространства и времени? В Диссертации этот вопрос он „обошел молчанием", оставив проблему реальных оснований познания нерешенной, а обоснование научной картины мира — незавершенным. Разработка „трансцендентальной дедукции категорий", учения об „объективном единстве апперцепции", „априорно-синтетических основоположениях опыта" и других разделов „Трансцендентальной аналитики" в „Критике чистого разума" явилась результатом интенсивного обдумывания указанных вопросов в 70-е гг., однако, их постановка и попытки решения имели место не только в ранних работах самого Канта, но и большинства его предшественников и современников, начиная с Лейбница и Вольфа и кончая Крузием, Ламбертом и Тетенсом. Относительно характера и хода кантовских исканий в этот период существует мало свидетельств как в тексте самой „Критики...", так в немногих письмах и черновых заметках мыслителя. Тем не менее, есть все основания утверждать, что при создании своей „трансцендентальной логики" Кант критически проанализировал, обдумал и обобщил не только свои собственные ранние наработки, но и обширный опыт своих коллег, их позитивные или негативные результаты. 2.

Как мы видели, в письме к Герцу от 21.02. 1772 г. причину или источник неудачи метафизики в решении проблемы познания Кант усматривает в ее апелляции к „богу из машины", т.е. к способности интеллектуального созерцания, якобы порождающей „первообразы вещей" и претендующей на познание сверхчувственных объектов или ноуменальных сущностей (бессмертной души, мира в целом и бога). У него самого в Диссертации эта способность выступала под именем „реального" рассудка и его сверхчувственного применения к объектам умопостигаемого мира, которые и составляли предмет традиционных метафизических дисциплин: рациональной психологии, космологии и теологии. Теперь же, два года спустя, он не только ставит под вопрос существование такой способности, но и усматривает в ней источник всех бед метафизики, ее „измышленных" и „хитростью приобретенных" понятий, „воздушных миров идей" и т.д.. Именно эта способность и станет предметом критики чистого разума, его диалектического применения, которое выходит за пределы возможного опыта и стремится к познанию безусловного, а в результате порождает никак не обоснованные идеи или догматические постулаты о существовании бессмертной души и бога, а также внутренне антиномичное понятие „мира в целом". В этой критике Кант суммировал и критически осмыслил не только все пороки и противоречия, которые были присущи традиционной метафизике, но и богатое критическое наследие ее многочисленных противников и „реформаторов" от Рюдигера до Ламберта и Тетенса.

3. Проблемы свободы воли и нравственной ответственности личности, уяснения места и предназначения человека в мире занимали Канта с середины 60-х гг. Обращение к ним было инициировано влиянием идей Руссо, а также многочисленными немецкими критиками вольфианского фатализма (прежде всего Крузием и Тетенсом). И хотя в Диссертации 70-го г. эти вопросы несколько отступили на задний план, тем не менее, в упомянутом письме к Герцу Кант заявляет о том, что именно принципы морали относятся к числу наиболее им продуманных и обоснованных.

Главная же особенность кантовского подхода начала 70- х годов заключалась в том, что решение всех трех указанных задач он мыслит в рамках единой задуманной им работы „Границы чувственности и разума".

Вместе с тем, с точки зрения содержания поставленных задач, характера и направленности их обсуждения Кант отнюдь не был одинок и оригинален, его мысль двигалась в русле интенсивных поисков их решения многими из рассмотренных выше его немецких коллег. Конечно, в отличие от последних, он отказался от разрозненных и частных попыток „улучшения" метафизики, отважившись на более решительный отказ и радикальный пересмотр ее исходных теоретических установок и методологических принципов. И тем не менее, осуществленный им „коперниканский переворот", „революционное изменение" в философском мышлении не было результатом всего лишь индивидуальных усилий великого мыслителя. Все это, как мы пытались показать, в некотором смысле стало итогом огромной и напряженной мыслительной работы его многочисленных предшественников и современников, их неудач и догадок, ошибок и находок, просчетов и прозрений и т.д. и т.п.

Сказанное отнюдь не умаляет заслуг Канта и значимости его личного вклада в историю философской мысли. Напротив, как нам представляется, реальное содержание и поистине всемирно-философское значение его деяния может быть более адекватно понято и оценено именно в контексте развития немецкой мысли XVIII столетия и его собственных воззрений до начала 70-х гг. Более того, многие сложности и даже недоразумения в восприятии критических идей, разительные противоречия в их трактовках нередко возникали и возникают по причине слабого знания, а то и просто незнания их конкретного генезиса, тех связей и опосредований, зависимостей и заимствований, которые имели место между кантовским критицизмом и философскими идеями его предшественников. В соответствующих главах и параграфах монографии мы в той или иной мере обращались к анализу этих вопросов, привлекая соответствующие материалы из трудов критического периода, однако, их полноценное научное исследование возможно только на основе специального, систематического и обобщающего анализа всего корпуса работ позднего Канта.

В неменьшей мере это относится к наследию многих из рассмотренных в данной работе мыслителей, творчество которых нуждается в тщательных и специальных монографических исследованиях и ждет адекватной оценки своего места в истории философской мысли Нового времени и века Просвещения. Данную работу следует рассматривать лишь в качестве первого опыта постановки этой важной проблемы и предварительного этапа для ее будущих разработок.