О новых переводческих впечатлениях

Если 20 лет назад психоаналитическое поле в России было практически свободно, то сейчас оно перенасыщено разноголосием подходов, тенденций, языков. Однако при этом в результате перекрещивания тенденций, приносимых в Россию главными европейскими традициями психоанализа, существующего на немецком, английском, французском языках, в восприятии читающих, слушающих, практикующих возникает подчас неразрешимая путаница. Причем степень возникающего здесь хаоса мы подчас не осознаем. Недавно мне довелось участвовать в конгрессе, посвященном 150-летию со дня рождения Фрейда и даже со- председательствовать на секции, посвященной истории, теории.

методологии психоанализа501. В секции работало около 30 участников из разных городов России, а также с Украины; заседания были весьма оживленными.

В том случае на конгрессе, о котором я хочу здесь рассказать, самым ярким примером оказалось то самое фрейдовское понятие Besetzung, о котором у нас шла речь в предыдущем параграфе. У Фрейда оно обозначает обращение психической энергии на то или иное представление, часть тела, предмет и пр. По-французски этот термин передается как investissement (иногда — occupation), по-английски как cathexis (греческое слово, введенное по инициативе издателей Стандартного издания), по-испански — carga, по- итальянски — carica и т. д. В итоге одна докладчица, увлеченная поиском физиологического субстрата бессознательного, строила свою энергетическую и материалистическую концепцию «катек- сисов» и «сверхкатексисов»502, другая рисовала герменевтически ориентированную картину наполненных смысловой энергией, «инвестированных» состояний и предметов, а третья — рассказывала о блокировках психической динамики, опираясь на понятия «оккупация», «оккупированный». Но при этом все они говорили об одном и том же: это можно было бы увидеть, если предпринять «обратный перевод» употреблявшихся ими слов в систему фрейдовских понятий. Как уже отмечалось, при переводе Словаря Jla- планша и Понталиса я предложила для перевода Besetzung, хотя и с нелегким сердцем, за неимением лучшего, русское слово «нагрузка», которое в сочетании с многочисленными фрейдовскими приставками дает более или менее приемлемые русскоязычные термины («сверх-нагрузка», «противо-нагрузка», «разгрузка») и др., сохраняя то смысловое ядро исходного термина, которое закрепилось в его романских эквивалентах (ср.

Из этого рассказа, по-видимому, следует, что в наши дни рефлексия по поводу терминов и понятий, направленная на то, чтобы соотносить и артикулировать мысли, нужна не одним переводчикам, но фактически любому пользователю. И тем более рефлексивный подход, размышление об использовании понятий, об их возможностях и границах (ни одно понятие, даже предложенное в каком угодно словаре или справочнике, не подойдет с одинаковой уместностью ко всем возможным случаям его использования) важны для научных и педагогических изданий. Об этом свидетельствуют не только устные дискуссии, но и некоторые публикации переводов.

Недавно мне подарили книгу под названием «Французская психоаналитическая школа» — сборник переводов, сделанных и отредактированных специалистами французского (не лакановского) психоанализа, прошедшими (или завершающими) свою профессиональную подготовку. Книга была выпущена под гри- фом Международной психоаналитической ассоциации, получила финансовую поддержку этой ассоциации и других французских инстанций, рекомендована в качестве пособия для студентов по специальностям «психология» и «клиническая психология». На первой же ее странице объявлен список членов научно-редакторского комитета, а также того, что именуется Российским терминологическим комитетом по психоанализу (под председательством А.Ш. Тхостова) — все это уважаемые имена505... Казалось бы, от работы двух комитетов мы вправе ждать результатов, которые бы помогли соотнести различные терминологические традиции, наметить наиболее приемлемые пути их практического использования.

Вообще вопрос о дискуссиях переводчиков очень важен — такие дискуссии должны стать правилом и необходимой стадией работы, только вот дискуссия дискуссии рознь. Одно дело — серьезные разборы терминологии, которых становится больше511, другое дело — кавалерийские наскоки. Этой последней практикой увлекся, например, И. Романов, выступивший в качестве составителя содержательного сборника переводных психоаналитических работ512. Однако в его предисловии к книге эмоции, кажется, перевешивают стремление к содержательности.

Итак, попробуем разобраться. «Привычное слово идентификация»... Спрашивается: для кого привычное? С каких пор? Да, сейчас это слово используется столь же часто, как «проект» или «дискурс». Да, оно и раньше активно использовалось в психологии, но кто сказал, что его фрейдовское понимание совпадает с «привычным» психологическим? Кажется автор путает периоды, стадии изменения языка, он не видит, откуда пришел русский (или постсоветский) психоанализ. Между прочим, в России интерес к психоанализу сохраняли для нынешних поколений не западные гран- тодатели, а местные философы, для которых именно термины «тождество» и «тождественность» были и остаются первичными по сравнению с любыми «идентификациями» и «идентичностя- ми». Однако и для русского терминологического языка слово «идентичность» не самое привычное. Ведь еще совсем недавно переводчики знаменитой книги Броделя «Identite de la France» чеканно выводили «Что такое Франция?», причем им и в голову не приходило примерить вариант «Идентичность Франции».

Таким образом, оценка тенденций к латинизации и русификации далеко не столь однозначна, как кажется автору. Если, скажем, ему придется переводить психоаналитическую терминологию на украинский язык, он столкнется с еще более сложными соотношениями между аналогичными тенденциями. Как признается соотечественница Романова, С.Г. Уварова (президент Украинской ассоциации психоанализа), терминологические проблемы в Украине стоят еще острее, чем в России, что создает серьезные препятствия для развития психоанализа в Украине. Ведь украинские переводы Фрейда оказываются еще более многоступенчатыми, причем чаще всего речь идет о следующей цепочке переводов: с немецкого на английский, с английского на русский и, наконец, уже с русского — на украинский. Причуды жизни понятий в Украине в данный момент допускают — например, в качестве перевода немецкого термина Trieb — такие слова, как «влечение», «желание», иногда «инстинкт» или «импульс», но также «драйв» или «триб» — в зависимости от того, с какого языка и в какой период был сделан перевод. В русском языке, к счастью, есть удовлетворительный эквивалент слову Trieb («влечение»), тогда как в украинском его не существует. А потому, сетует Уварова, в Восточной Украине при лицензировании программ психоаналитического института фрейдовское Trieb было обозначено как «потяг» (этим же словом в украинском языке называется «поезд», что вносит за- труднительную двусмысленность!), а в Западной Украине закрепилась привычка к немецкой кальке триб или Trieb515. Но если Романов — харьковчанин, то как тогда объяснить его склонность к термину "ТгіеЬ'ьі» (по крайней мере, в авторских текстах, вывешенных в Интернете)? А ведь 3. Фрейду хотелось, чтобы психоанализ говорил на простом языке. Воистину на слове «влечение» можно наблюдать человеческую «судьбу влечения»...

Что же касается совета следовать западным «каноническим» изданиям Фрейда, то не столь уж понятно, с кого брать пример. Хотя, впрочем, несомненно, что любой исторический опыт — положительный и отрицательный — для нас сейчас бесценен. Наверное, брать пример с английского Стандартного издания, несмотря на все его достоинства, все же не стоит. Ведь оно, как стало массово ясно только задним числом, вписало Фрейда в мыслительную схематику сциентистской психологии и медицины первой трети XX в., учитывая институциональные интересы врачей, медицинского эстеблишмента, что привело к отчуждению от естественного языкового контекста, а это не было целью Фрейда, лишь ограниченно пользовавшегося медицинским жаргоном своего времени516. Что же касается выходящего ныне во Франции Полного собрания сочинений Фрейда, то что тут скажешь? Специалисты знают, что научная редколлегия издания изначально выдвинула спорные (и фактически невыполнимые) требования к переводам; а именно, это требование сохранения единого термина там, где в немецком стоит единый термин (как известно любому переводчику, это не всегда возможно), а также требование соблюдать немецкий синтаксис фразы... Пафос этой направлен- ности вполне понятен, так как издание публикует новые переводы многих работ, поначалу переведенных живо, но вольно, и потому, как это часто бывает при повторных переводах, стремится быть как можно ближе к оригиналу. Однако несмотря на целый ряд замечательных нововведений этого издания, оно доказывает — от противного — что обойтись без квалифицированной филологической (и я бы сказала — философской!) помощи при столь масштабных начинаниях психоаналитикам не удастся.

Наверное, общая мораль здесь такая: нужно вырабатывать свой собственный подход, максимально используя опыт предыдущих изданий на основных европейских языках, но ориентируясь прежде всего на немецкий оригинал...Насколько я могу судить, именно такова общая концептуальная установка научных редакторов Полного собрания сочинений Фрейда на русском языке, предпринимаемого Восточно-европейским Институтом психоанализа. Каким будет новое издание? Как помыслить его идеат: как общий текст метауровня, сводящий к единствам все существующие варианты? Или как двуязычное издание с комментариями и приведением разночтений? Важно, что сформулирована здравая и плодотворная мысль: путем обратного перевода повернуть переводческую работу в русло исходных германоязычных понятий517. Это издание планируется как совместная работа «переводчиков, психоаналитиков, филологов-германистов и специалистов по австрийской культуре конца XIX — начала XX в.»518.

Весь этот параграф был посвящен переводу психоаналитической терминологии на русский язык. Однако психоанализ оказывается привилегированным объектом для исследования проблематики перевода сразу во многих смыслах — не только в переводе понятий, но и в изучении психоанализа как знания и как практики. Так, в психоанализе проблема перевода возникает между различными уровнями сознания в широком смысле, между разными языками, разными планами рассмотрения, разными семиотическими системами. Царский путь бессознательного — сновидение и трактовка сновидных мыслей, преобразованных в образы и сюжеты, а потом рассказанных, — это тоже разные формы перевода, хотя переводу в любом случае подлежит не само бессознательное, но те следы, которые оно оставляет, и те превращенные формы, которые оно принимает в сознании. Механизмы перевода работают (или же не работают, ломаются) при переходе образного в словесное, при различного рода афазиях — речевых нарушениях, возникающих при сохранности органов речи и слуха, при образовании тех или иных телесных симптомов как компромиссного ответа на пережитые душевные напряжения, при отнесении эмоций, пережитых в прошлом в контакте с близкими людьми, на аналитика, а в самой обшей форме — при том переносе неосознаваемого в язык, который собственно и выступает как условие возможности психоанализа. В любом случае, изучение различных форм психоаналитического перевода может в дальнейшем обогатить нас как эмпирией, так и теоретическими прозрениями.

И, наконец, последнее замечание. Оно касается не собственно перевода, но проблемы соизмеримости контекстов, в которых существует психоанализ. Как уже говорилось, психоанализ не развивается в безвоздушном пространстве, он всегда отвечает (или не отвечает) более широким социальным и культурным запросам и потребностям. Когда-то, в дореволюционной России психоанализ был принят сообществом земских врачей и вписан в определенные формы социального запроса и культурных практик. И пропал он — не будучи репрессирован — тогда, когда перестал соответствовать этому культурному запросу. Так что напрасно нынешнее поколение, открывшее для себя психоанализ, полагает, будто западные гранты и кредиты — единственное, что обеспечит ему устойчивость, поможет набрать терапевтический и культурный вес. Если игнорировать эту культурную составляющую психоанализа, формирование подлинного культурного интереса, при котором именно такой тип межличностного отношения будет иметь свой смысл, все опять может кончиться крахом.

Поэтому, постигая приемы, методы, техники, мы не должны оставаться слепы и глухи к тому, что поддерживает его или препятствует ему в разных культурных ситуациях. И в этой области обмен историческим и современным опытом — это важный фон любых процессов, имеющих отношение к психоанализу. За нынешним интересом к клинике и практике угасли те эпистемологические импульсы, которые, повторяю, поддерживали в России интерес к психоанализу, когда психологи и психиатры боялись об этом говорить. К тому же сейчас группы и кружки, импортирующие те или иные приемы и техники, фактически отворачиваются от того более широкого жизненного фона, который так или иначе питает существование психоанализа в любой стране. Все это относится прежде всего к ситуации психоанализа в России. Но не только. Мне не доводилось слышать о том, чтобы хотя бы один представитель французских традиций психоанализа, практикующий в России, рискнул публично поставить вопрос о драматических событиях психоанализа последних лет во Франции, где вновь обострились массивные нападки на Фрейда (и Лакана) как шарлатанов, магов, подтасовывающих факты и фальсифицирующих результаты. «Черная книга психоанализа», содержащая полный перечень обвинений, и теперь уже многочисленные ответы на этот выпад, — все это вновь, как и 20 и 40 лет назад, обострило вопросы, которые никогда не уходили целиком с поля психоаналитической проблематики в ее споре с другими подходами к человеческой душе и человеческому здоровью. Конечно, в этой французской полемике много прагматики, прямой борьбы за клиента на рынке медицинских и психологических услуг, но в них участвуют также и некоторые новые тенденции (например, ТСС — traitement cognitivo-comportementaliste — лечение, основанное на когнитивных и компортменталистских стратегиях, которые рекламируют себя, в противоположность психоанализу, как более быстрые и более эффективные), с которыми психоаналитикам все равно придется научиться разговаривать. Но слишком много прагматики, по-видимому, и в умалчивании обо всех этих нападках и спорах. Во всяком случае это мешает понять, в каких контекстах укореняются (или не укореняются) основные схемы психоанализа, прослеживающего перевод душевных конфликтов в телесные симптомы и обратный перевод телесной боли в высказанное слово, иногда способное исцелять...