§3.8. Что же мы узнали о прошлом, и есть ли у истории «законы»?

Из психологии известно, что живая память - это не пассивное фиксирование следов, а сложная операция по переносу переживаемого опыта в будущее. Индивидуальная человеческая память приобрела информационное преимущество, благодаря знаковому опосредованию смысловых связей, а громадный информационный объем социально-исторической памяти достигается нарастающим вовлечением внешних носителей, от ручного рубила до рукописного текста, и от книги до компьютера.

В учебных пособиях память условно отчленяют от мышления и прочих психических функций ради удобства предметного исследования и изложения материала. В действительности опережающее моделирование, составляющее эволюционную предпосылку и имманентное свойство психического процесса, основано на выявлении устойчивых зависимостей между событиями; это одинаково характерно для растения, животного и человека (см. §1.3).

Что касается растений, животных и человеческих индивидов, все сказанное бесспорно: способность прогнозировать события исходя из родового и/или индивидуального опыта - необходимое условие адаптации. Как

ни странно, самые большие сомнения в этом плане вызывают экстраполяционные возможности социально-исторической памяти. Философы не устают ломать копья по поводу того, учатся ли люди на опыте истории, да и учит ли она чему-либо вообще (кроме того, что «ничему не учит»).

Концепция этой книги строится на посылке, что человечество все-таки t на опыте истории обучалось и только благодаря этому смогло дожить до наших дней. Значит, было чему учиться, то есть общественное сознание улавливало какие-то устойчивые зависимости и учитывало их при выработке программ деятельности. Признав же наличие устойчивых зависимостей, мы вольно или невольно упираемся в вопрос о социально-истори- ческих «законах», едва ли не самый спорный в философии истории.

Сегодня редко кто возражает против социологических или экономических обобщений, выражающих устойчивые, хотя и относительно частные причинные зависимости, и потому называемых законами.

Убеждение в универсальности и незыблемости исторических законов - краеугольный камень марксистской философии, и в СССР самые решительные реформаторы осмеливались лишь на острожные уточнения причинных схем, заявленных основоположниками учения. Крах канонического истмата вызвал растерянность, а в итоге идея закономерности превратилась для многих в такой же аллерген, как идея прогресса. Западные же историки еще в 1990-х годах отмечали, что большинство их коллег равнодушны к вопросу о том, могут ли быть открыты «законы истории» [О’Брайен 1992]. Долгое время европейские и особенно американские историки, сосредоточившись на анализе конкретных эпох и событий, пренебрежительно третировали всякое исследование, превышающее масштаб одного-трех поколений, как «социологию» (см. об этом [Christian 1991]). Социологи, со своей стороны, традиционно отдавали предпочтение концепциям среднего уровня, а более масштабные обобщения столь же иронически считали «философскими». Тем не менее, и среди западных ученых - социологов и историков - всегда находились беспокойные умы, заинтригованные поиском универсальных закономерностей (см., напр., [Cameiro 1974]), а в последние годы их авторитет заметно возрастает [Christian, 1991, 2004; Snooks 1996, 2002, 2007; Sanderson 2003; McNeill amp; McNeill 2003].

До сих пор мы приводили исторические наблюдения, расчеты, выдвигали и верифицировали гипотезы, сопоставляли их с другими известными моделями. В настоящем параграфе обобщим полученные результаты постольку, поскольку они понадобятся для прогнозирования.

Изложенный в этой главе материал подтверждает применимость синергетических моделей в социально-историческом исследовании. Мы могли убедиться, что в социальной истории, как и в истории биологической, потенциально продуктивными становятся эндо-экзогенные обострения.

Я обычно иллюстрирую наблюдения, воплощенные в этой гипотезе, несколько парадоксальной аллегорией. История - жестокая учительница со своеобразными вкусами. Она терпеть не может двоечников и безжалостно выставляет их за дверь, но не жалует и отличников, которых отсаживает за задние парты, где они благополучно засыпают. Ее материал - троечники, не слишком усердные, но худо-бедно успевающие ученики.

«Двоечниками» можно считать те социумы, которым так и не удается адаптировать культуру саморегуляции к возросшему инструментальному потенциалу, и которые в итоге сходят с исторической сцены. «Отличники»

• это социумы, достигающие сверхстабильного состояния и впавшие в длительный застой (см. формулы (I) и (И) в §2.2). Мишель Монтень заметил, что счастливые народы не имеют истории. Но часто их бесцеремонно выводили из спячки другие народы, «троечники», драматически бодрствовавшие, набившие себе шишки, но в результате достигшие высокого технологического развития и полные экспансионистских амбиций...

Эпизоды, описанные в §§2.1, 3.2-3.7, объединяет общая особенность. Она состоит в том, что кризисы, вызванные нарушением баланса между инструментальным потенциалом и способностью ограничить агрессию, хотя и сопровождались катастрофическими эффектами, в конечном счете, повлекли за собой не надлом и саморазрушение (что в истории происходило чаще), а революционные изменения, адаптировавшие регуляторные возможности культуры к возросшему технологическому могуществу.

Во всех этих случаях кардинальное разрешение обострившихся противоречий между обществом и природой обеспечивалось не «возвращением» или «приближением» к естественному состоянию и не «следованием

законам природы», но наоборот, очередным витком удаления от естественного (дикого) состояния социоприродной системы. Данный факт требует серьезной коррекции привычных экологических лозунгов. А чтобы убедиться в его достоверности, достаточно сравнить собирательство и стервятничество с вооруженной охотой, охоту и собирательство со скотоводством и земледелием, сельское хозяйство с промышленностью или промышленное производство с компьютерным.

Сопоставление катастрофических уроков истории с эпизодами прогрессивных фазовых переходов побуждает нас обратиться к различию между понятиями угроза и опасность. Угроза - это все то, что способно нанести ущерб субъекту, а опасность есть величина, выражающая отношение объективной угрозы к готовности субъекта ей противостоять[52].

Боевые и даже производственные технологии несут с собой непреходящую угрозу для общества. Но реальную опасность каждая новая технология представляет до тех пор, пока общество психологически не адаптировалось к новообретенным инструментальным возможностям. Так, «охотничья автоматика» (луки со стрелами, копья и копьеметалки, ловчие ямы) не представляли глобальной опасности после неолитической революции. Бронзовое оружие было «приручено» городской революцией, стальное оружие - кардинальным обновлением системы ценностей в осевой эпохе, огнестрельное оружие - созданием Вестфальской политической системы. Будучи психологически освоенными, даже самые грозные орудия превращаются в органический элемент материальной культуры (но становятся по-настоящему опасными тогда, когда социум получает их извне, не имея соответствующего исторического опыта - ср. трагедию горных кхмеров).

Мы назвали этот прогрессивный эффект гуманитарной притиркой (fitting). Его учет помогает четче отличать реальные опасности от мнимых (см. §4.2) и эффективно концентрировать усилия. Расчеты демонстрируют нам еще один поучительный факт, помогающий отчетливо различать понятия угрозы и опасности. После того, как произошла гуманитарная притирка, чем более грозно оружие, тем меньше жертв с ним реально связано. От межконтинентальных баллистических ракет не погиб еще никто (и, вероятно, уже не погибнет). От атомных бомб - самых первых и еще сравнительно маломощных - погибло (включая отсроченные жертвы) до 300 тыс. человек. Танки, артиллерийские системы и бомбардировочная авиа

ция унесли миллионы человеческих жизней. Жертвами легкого стрелкового оружия пали десятки миллионов. А кухонные ножи, стеклянные бутылки, хозяйственные топоры, вилы, охотничьи ружья и прочие «невоенные» предметы, используемые при бытовых конфликтах, унесли больше человеческих жизней, чем все виды боевого оружия вместе взятые.

То же и с производственными технологиями. Как отмечалось в §2.3, в расчете на единицу производимой энергии АЭС даже в худшие времена производили меньше разрушений и человеческих жертв, чем традиционные крестьянские печи. А после серии взрывов, потрясших мир в 1970- 80-х годах, удалось достичь достаточно высокого уровня безопасности. Вообще же то, что более совершенные производственные орудия обладают большей удельной продуктивностью, становится ясно после творческого преодоления антропогенных кризисов. Охота и собирательство гораздо разрушительнее для природной среды, чем скотоводство и земледелие, сельское хозяйство - чем промышленность, промышленное производство - чем компьютерное.

Из материалов, представленных в данной главе, можно заметить, как с каждым витком удаления от естества происходили сопряженные изменения по всем пяти векторам, выделенным в §3.1. Повышались удельная продуктивность технологий, информационная емкость интеллекта, сложность социальной организации и качество регуляции поведения.

Характерная ошибка, на которой строятся мальтузианские модели глобальной экологии, состоит в том, что промежуточные переменные социального бытия - удельная продуктивность технологий, качество социальной организации и мышления - принимаются за внеисторические константы. Отсюда выводы о необходимости форсированно сокращать население, потребление, возвращаться к природе и т.д., которые игнорируют наличный исторический опыт и выработанные им механизмы прогрессивной эволюции3 .

После неолита биоценозы, испытывая возрастающее влияние целенаправленной человеческой деятельности, превращались в антропоценозы. В них число относительно независимых факторов возрастало, и складывались более сложные причинные связи, включающие социальное управление, культурные балансы, качество произвольных решений и т.д. Соотношение информационных и масс-энергетических факторов исторически последовательно изменялось в пользу первых. Новые религиозные откровения и образы, художественные прозрения, научные открытия, технические изобретения, капризы правителей и интеллектуальные просчеты оказывали все более масштабное и долгосрочное влияние на ход физических процессов в биосфере. Собственная логика социально-исторических событий выдвигалась на передний план по сравнению с относительно случайными внешними факторами типа географических условий, климатических катаклизмов, геологических катастроф или вспышек космической активности.

Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден и В.И. Вернадский обозначили новую стадию в развитии планеты красивым термином «ноосфера», однако с корнем «нус» (разум) связаны безосновательно благодушные коннотации: разумно = хорошо. Между тем мы неоднократно могли убедиться, что разбалансированный разум становится самым опасным источником катастроф. Поэтому, при всем уважении к великим ученым, отдадим предпочтение нейтральному и даже, кажется, лишенному индивидуального авторства термину «антропосфера».

Биосферная стадия в развитии Земной оболочки начала перерастать в антропосферную с появлением первых рукотворных ландшафтов, т.е. с переходом к производящему хозяйству и, соответственно, построению антропогенных экосистем. На нынешнем этапе глобальной эволюции этот процесс достиг такого размаха, что модели, представляющие биосферу как самостоятельную систему, которая вмещает в себя общество, приводят биоцентрически настроенных экологов к неразрешимым противоречиям. Считая человека исключительно агентом разрушения, игнорируя его созидательную роль и накладывая на антропогенное образование сугубо биологические матрицы, авторы, как отмечалось, уплощают многомерные причинные связи, а в итоге выступают с тактически и особенно стратегически контрпродуктивными рекомендациями, которые, будучи освящены авторитетом естествознания, становятся опасными (см. об этом [Назаре- тян, Лисица 1997]).

Сегодня уместнее рассматривать в качестве интегральной системы планетарную цивилизацию (антропосферу), в которой биота становится несущей подсистемой, а общество представляет собой сложно иерархизи- рованную подсистему управления[53]. Коль скоро решающим фактором со- циоприродной устойчивости стало качество человеческой деятельности, культуры и мышления, только антропоцентрированные экологические модели способны обеспечить надежные прогнозы и практические проекты.

Заметим, что по мере превращения естественных биоценозов в антропогенные разнообразие биотических связей сокращалось, но, вместе с тем, возрастало совокупное разнообразие социоприродной системы. В этом обстоятельстве выражается глубокая общесистемная закономерность, на которую мы выше неоднократно обращали внимание. Здесь рассмотрим ее подробнее.

Основным обобщением кибернетической теории систем считается упоминавшийся в §1.2 закон необходимого разнообразия, который был сформулирован в 1950-х годах английским биологом и математиком У.Р. Эшби [1959]: эффективность управления и, соответственно, устойчивость системы пропорциональна ее внутреннему разнообразию. Закон, в общем- то, справедлив для управляющих систем любого рода, однако попытки примерить его к социальной реальности наталкивались на недоразумения.

Религиозные, моральные и правовые нормы, правила дорожного движения и грамматики суть средства, призванные ограничить бесконтрольный рост разнообразия. Этим озабочены даже преступные сообщества, формируя собственные ограничения типа «воровского закона» и санкции за их нарушение: как гласит народная поговорка, «Всякому безобразию есть свое приличие». Зачем же нужны судьи, полицейские, инспекторы ГАИ, следящие за зоной, учителя словесности, литературные корректоры («Цезарь не выше грамматиков», - говорили древние) и прочие гаранты соблюдения всякого рода запретов, если разнообразие представляет самодовлеющую ценность? Не является ли настойчивое стремление ограничивать внутреннее разнообразие коренным пороком социальных систем?

Оказывается, нет. И дикая природа вырабатывает механизмы - генетические и функционально-поведенческие, - препятствующие росту разнообразия. Эту задачу выполняет, главным образом, естественный отбор как консервативный механизм, отсекающий неблагоприятные мутации. Но лично мне особенно забавным показался пример из этологии обезьян.

В популяциях шимпанзе выделяется небольшая доля мужских особей со специфическим сексуальным поведением - «блуждающие самцы». Такой самец примыкает к стае и живет в ней некоторое время, спариваясь с самками, после чего присоединяется к следующей стае и т.д. Биологическая функция блуждающих самцов - сохранение генетического единства вида. Если бы их не было, то замкнутые группы со временем дивергиро- вали бы в новые виды, а чрезмерный рост видового разнообразия экосистеме невыгоден.

Между прочим, хабаровский эколог Е.С. Зархина [1990] остроумно сравнила системную функцию блуждающих самцов в природе и ученых, работающих по междисциплинарной программе. Исследователи с установкой на поиск параллелей и связей между предметными областями существовали даже в периоды самого жесткого дисциплинарного размежевания; их деятельность теперь, как и прежде, уберегает науку от распада на бессвязные отрасли.

Специальные наблюдения показывают, что в сложных системах любого типа, от космофизических до языковых, процессы диверсификации и унификации как-то нетривиально между собой связаны. Поэтому закон Эшби, выражающий только позитивную роль разнообразия, требует дополнения.

В конце 1980-х годов мы работали над уточнением модели с известным специалистом по кибернетике и электронике Е.А. Седовым [Седов 1988, 1993; Назаретян 1988, 1990, 1991]. Удалось выявить дополнительную общесистемную зависимость, которую Евгений Александрович описал математически. После его безвременной кончины в 1993 году автор этих строк предложил обозначить выведенную зависимость как закон иерархических компенсаций, или закон Седова. Он настолько важен для обсуждения ближайших перспектив, что здесь повторим его формулировку: рост разнообразия на верхнем уровне иерархической организации обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях, и наоборот, рост разнообразия на нижнем уровне разрушает верхний уровень организации.

Чтобы общаться и понимать друг друга, мы обязаны унифицировать значения слов и правила их сочетания. Чтобы слова сохраняли значения, необходимо ограничить сочетаемость морфем, фонем, букв (в письменной речи) и т.д. Упразднив правила дорожного движения, мы увеличим свободу выбора для каждого его участника (т.е. разнообразие направлений), но тем самым развалим всю систему автомобильных потоков. Вообще с ус

ложнением социальной организации умножались моральные, правовые и прочие ограничения, и, поскольку они «сужают выбор средств, которые каждый индивид вправе использовать для осуществления своих намерений, они необычайно расширяют выбор целей, успеха в достижении которых каждый волен добиваться» [Хайек 1992, с.88]. Аналогично, развитие рынка обеспечивалось появлением общепринятого товарного эквивалента

• золота; затем еще более общего эквивалента, обеспеченной золотом бумажной ассигнации, затем кредитной карточки, замещающей ассигнации. Развитие науки требует упрощающих обобщений, в которых имплицитно содержится (и может быть дедуктивно выведено) множество фактов, причинных связей, потенциальных суждений, прогнозов и рекомендаций, но вместе с тем исключается множество других фактов и гипотез.

Как мы впоследствии убедимся (см. §4.2), нелинейная модель роста разнообразия способна стать эвристическим подспорьем в острейших вопросах глобальной политики. Ограничусь пока одним примером.

Политические мыслители много и напряженно обсуждали проблему социального равенства: по каким основаниям следует обеспечить тождество граждан, чтобы общество стало справедливым, комфортным и эффективным? В отсутствие теории систем и кибернетики корректно поставить вопрос не удавалось, а потому многих интеллектуалов удовлетворило соблазнительно простое концептуальное решение, предложенное коммунистической утопией. Поскольку различие между понятиями равенства и однообразия (одинаковости) не было отчетливо от- рефлексировано, предложение упразднить сразу все социальные различия - имущественные, профессиональные, национальные, половые - не получило серьезных контраргументов. В итоге была сформирована (и воплощена в жизнь) модель общества, где индивиды мыслились как винтики, тождественные друг другу, функционально взаимозаменимые и не защищенные от «коллективного» или чиновничьего давления ни имуществом, ни профессией, ни гражданскими связями. Такая социальная система блокировала рост внутренней сложности и в условиях науч- но-технической революции оказалась неконкурентоспособной [Назаре- тян 1990]. А еще в 1930-х годах американский социолог J1. Винарски сформулировал «закон социальной энтропии», по которому экономическое равенство трактовалось как однообразие, и коммунизм - как тепловая смерть общества и печальная перспектива всей цивилизации [История... 1979].

Кибернетическая теория систем позволяет ясно поставить задачу: уравнивание граждан (в юридических правах, в доступе к минимальным благам и т.д.) прогрессивно в той мере, в какой оно обеспечивает рост человеческого разнообразия. В свою очередь, рост разнообразия служит важным условием для решения экономических и экологических проблем, к чему мы вернемся в следующей главе.

Соответственно, ограничение биоразнообразия было и остается непременным условием развития культуры, и это прямое следствие общего закона эволюции. Люди устраняли из своей среды «вредные» виды - опасных хищников, ядовитых змей, насекомых, болезнетворные микроорганизмы, сорняки, - населяя ее «полезными», часто искусственно выведенными животными и растениями. Так образовались агроценозы, города, заповедники и парки. Мы редко задумываемся о том, что многие наши обыденные усилия, от выращивания цветов в огороде до выполнения правил гигиены, нацелены на ограничение биоразнообразия среды.

Закон иерархических компенсаций реализовался, конечно, и в дочело- веческой эволюции. Активность живого вещества ограничивала разнообразие физических условий на планете (температурных режимов, радиационного фона, атмосферного давления), чем создавались предпосылки для формирования более сложных форм жизни. Эукариоты (сложные организмы, обладающие клеточным ядром) дают огромное разнообразие органических форм, но при этом для них характерна жесткая унификация форм метаболизма по сравнению с примитивными прокариотами.

При образовании галактик из хаотической среды сокращение вероятности пространственного распределения частиц сопровождалось ростом «скоростной» вероятности [Зельдович, Новиков 1975]. В космологии популярна гипотеза о том, что ранняя Вселенная обладала большим числом пространственных измерений, а фазовый переход к четырехмерному про- странственно-временному континууму произошел вследствие своего рода «исторической случайности» [Thirring 1997]; ограничение размерности составило предпосылку растущего разнообразия материальных форм. А специалисты по микрофизике указывают на то, что образование атома обеспечивается сокращением степеней свободы частиц (координаты и импульса) [Панов 2007].

На всех стадиях универсальной эволюции фазовые переходы сопряжены с двояким сдвигом разнообразностных показателей, причем при изменениях как в направлении странного аттрактора, так и в направлении простого аттрактора. Деградация системы всегда начинается увеличением степени свободы ее элементов: это наблюдается в случае социального бунта, смерти многоклеточного организма, отдельной клетки, при разрушении атома и т.д. А когда Господь Бог пожелал воспрепятствовать согласованной работе строителей Вавилонской башни, Он просто устранил ограничения на правила построения слов и фраз - и возросшее разнообразие в несущей подсистеме (коммуникативном коде) сделало совместную деятельность невозможной...

Диалектический парадокс эволюции состоит в том, что относительная независимость субъекта от среды возрастала не за счет элиминации объективных связей (связь определяется в теоретической механике через «принуждение» - см. §1.1), а за счет их последовательного наращивания; при

этом складывались все более многослойные комплексы ограничительных связей. Физические ограничения на активность живого организма дополняются биотическими ограничениями, в пределах которых сохраняется его качественная определенность. Человек, оставаясь живым организмом, обрастает к тому же формальными и неформальными ролевыми ограничениями, и чем больше богатство культурных связей и отношений, тем шире свобода выбора.

Взаимодополнительность двух законов - необходимого разнообразия и иерархических компенсаций - отражает нелинейный характер системной эволюции. К ним следует добавить еще одно обобщение, которое мы назвали правилом избыточного (нефункционального) разнообразия и многочисленные иллюстрации к которому можно найти на предыдущих страницах. При обострении кризиса решающую роль в сохранении системы приобретают элементы, остававшиеся прежде функционально бесполезными или незначительными. Особенно существенно это правило при кризисах эндо-экзогенного типа: шансы системы на прогрессивное перерождение (как альтернативу разрушению) во многом зависят от того, была ли ее структура достаточно гибкой, чтобы сохранять актуально ненужные образования - «слабовредные мутации», - из которых обычно и черпается необходимый ресурс разнообразия.

Напомню только четыре примера из числа тех, что приведены ранее.

Когда цианобактерии - живые организмы, доминировавшие на протяжении миллиардов лет, - отравили атмосферу планеты ядовитым для них кислородом, Земля рисковала лишиться биотической оболочки. Однако к тому времени на периферии биосферы успели сформироваться первые аэробные организмы, которые поглощали кислород и выделяли углекислый газ. Благодаря их быстрому распространению, структура биосферы усложнилась и достигла устойчивости на более высоком уровне.

Вымирание ящеров на исходе мезозоя грозило резким обеднением и деградацией биосферы, однако освобождающиеся ниши стали быстро занимать млекопитающие. Хотя животные этого класса на порядок превосходили ящеров по коэффициенту цефализации, они прежде были немногочисленными, мелкими и занимали периферийное положение в экосистемах. Теперь же их видовое разнообразие быстро возросло, так что в результате кризиса биосфера приобрела большую сложность и совокупную «интеллектуальность».

Неолитическая революция была обеспечена тем, что в племенах охот- ников-собирателей были накоплены зачатки земледельческого опыта. Эта деятельность носила исключительно ритуальный характер и не имела хозяйственного значения, но глобальный кризис присваивающего хозяйства превратил ее в ядро социальной организации.

Идеи гуманизма, занесенные в Европу арабскими философами- зиндиками, оставались на периферии духовной культуры европейцев до

тех пор, пока обострившийся кризис сельскохозяйственного производства не востребовал их в качестве предпосылки индустриальной революции...

Как правило, возникновение нового в прошлом фиксируется именно тогда, когда оно было эволюционно востребовано. Дальнейшие исследования обычно показывают, что и прежде это явление присутствовало в системе, но латентно. Подобные обстоятельства обнаруживаются настолько регулярно, что дают повод утверждать, будто вовсе никогда ничего качественно нового не изобреталось [Клягин 1999]. Ю.М. Лотман [1981] считал очевидной истиной, что «сознанию должно предшествовать сознание». Ф. Реди и за ним В.И. Вернадский [1978] были убеждены, что живое способно произойти только от живого. По В.В. Налимову [1979], все будущие новообразования, в том числе мысли и образы, присутствовали уже в момент Большого взрыва, а ученый или художник, подобно радиоприемнику, лишь настраивается на правильную волну, вылавливая из эфира божественные откровения. Во всех этих концепциях эволюция понимается в ее этимологическом значении, как «развертывание» свернутого клубка.

Правило избыточного разнообразия позволяет интерпретировать соответствующие факты в универсально-эволюционном ключе. На каждом переломе природной или социальной истории разрешение эндо-экзогенного кризиса происходило по сходному сценарию. Маргинальные формы вещества, жизни, социальной активности, культуры, мышления становились доминирующими, обеспечивая рост внутренней сложности и «интеллектуальности» целостной системы и, тем самым, совершенствование антиэн- тропийных механизмов.

Поэтому условием прогрессивной эволюции является чередование относительно спокойных периодов, когда может накапливаться актуально бесполезное разнообразие, и режимов с обострением, когда происходит отбор систем, успевших накопить достаточный ресурс для смены стратегий. В целом же социально-историческая эволюция, как и эволюция природная (см. § 1.2), складывается из последовательности фазовых переходов, и каждый из них представляет собой средство сохранения неравновесной системы в фазе неустойчивости, завершаясь восстановлением динамической устойчивости на более высоком уровне неравновесия со средой.

Исследования на синергетических моделях показали, что в фазе неустойчивости сценарии дальнейшего развития умножаются, и существенно увеличивается роль случайностей, в том числе индивидуальных качеств лидеров, волевых решений и т.д. Но и при этом может произойти не «все что угодно»: число сценариев (аттракторов, или параметров порядка) конечно, и это делает принципиально возможными контрфактические модели прошлого как основу научной теории истории [Назаретян 2006].

Но тогда тем более удивительны два результата, полученные при максимальном увеличении ретроспективного обзора.

Первый состоит в том, что на всем протяжении Универсальной истории (порядка 15 млрд. лет) просматривается «сквозной» вектор, разветвляющийся в процессе эволюции на комплексы взаимодополнительйых тенденций. Как отмечено во Введении, Вселенная последовательно изменялась от более вероятных, симметричных и равновесных состояний к состояниям менее вероятным, симметричным и равновесным. За 4.5 млрд. лет существования биосферы эта тенденция проявилась в образовании устойчивых систем, все более далеких от равновесия со средой, что требовало совершенствования (усложнения) морфологической организации, а также моделирования и поведения. Наконец, за 2-2.5 млн. лет человеческой предыстории и истории происходило неизменное удаление от естественного (дикого) в сторону искусственного (культурного) бытия.

Второй результат дало математическое сопоставление временных интервалов между фазовыми переходами на протяжении миллиардов лет. В §1.1 рассказано о расчетах, независимо проведенных австралийским экономистом Г.Д. Снуксом и русским физиком А.Д. Пановым (вертикаль Снукса-Панова) и охватывающих социальную, биологическую, а также, возможно, космохимическую и космофизическую эволюцию. Обнаружилось, что, хотя в каждой фазе полифуркации эволюционный кризис мог обернуться диаметрально противоположными исходами, причем в последние тысячелетия ход событий во многом определялся человеческой волей, на длительной временной шкале ускорение исторических процессов подчиняется логарифмическому закону. И этот закон предвещает грандиозные перемены уже в обозримом будущем.

То, как полученные модели могут преломляться прогностически, мы обсудим в следующей, заключительной главе. Там нам придется подробнее рассмотреть и понятие объективного закона. Пока же выразим надежду, что представленные здесь причинно-следственные зависимости достаточно устойчивы и значимы, чтобы способствовать лучшему пониманию прошлого. А назвать их «законами истории», «закономерностями», «правилами», «эмпирическими обобщениями» или как-то еще - это преимущественно определяется устоявшейся литературной традицией. И, если угодно, авторским тщеславием...