Анализ постмодернизма как социальной проблемы в философской публицистике «Литературной газеты»

В конце 1990-х - начале 2000-х гг. ряд публицистов, критиков, литера­туроведов отметились попытками «похоронить» постмодернизм^[366]. Например, в 2001 г. М. Н. Эпштейн сравнил взрывы во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке с самоубийством постмодернистского мировоззрения, «утратив­шего границу между свободой - и всеприятием, разнообразием - и уравни- тельством»^[367]. Дискуссия о постмодернизме, однако, не окончена до сих пор. В частности, обсуждение этой темы было организовано в 2010-2012 гг. в «Ли­тературной газете».

Нельзя не обратить внимание на то, что по сравнению с 1990-ми гг. направленность споров значительно изменились. Современные публицисты все чаще не ограничиваются положительными или негативными оценками постмодернизма, пытаясь, кроме того, понять и предсказать его будущее. Именно прогностика будет интересовать нас в анализе данных дискуссий. В частности, мы выясним, какой тип предвидения предпочитают современные философские публицисты - предсказание или предуказание. Особенно под­черкнем, что исследовать или оценивать постмодернистскую культуру в це­лом не является задачей диссертации; в равной степени, автор не намерен под­держивать ни одну из сторон полемики.

Дискуссия-2010. Чтобы понять, каким образом публицисты «Литератур­ной газеты» рассуждают о будущем постмодернизма, предварительно сделаем два важных замечания. Во-первых, к концу 2000-х гг. в издании сложилось общее негативное отношение к постмодерну. Постмодернизм критикуют за «конъюнктурность»^[368], «разрушение смыслов и форм»^[369], «отстраненность»^[370], близость к массовой культуре^[371]. В результате он начинает восприниматься как социальная проблема, вызов, адресованный российскому обществу и че­ловечеству в целом.

Во-вторых, рассматривая постмодерн как литературное явление, публи­цисты дотошно прослеживают связи с порождающей его жизненной практи­кой. В результате предметом анализа становятся не только эстетика постмо­дернизма, но и его социальные особенности, культура в целом, а также миро­воззрение носителей этой культуры. Такой подход, например, применил вли­ятельный литературный критик Л. В. Пирогов, который 2010 г. он попытался построить собственную концепцию постмодерна.

Рецензируя книгу лингвиста Л. В. Сафроновой «Постмодернистский текст: поэтика манипуляции», Л. В. Пирогов заявил: постмодернистская куль­тура не просто не умерла в нашей стране, но стала чем-то вроде «болезни»^[372], с которой настолько сроднилось общество, что перестало ее замечать. Христи­анской цивилизации модерна постмодерн противопоставил языческое миро­воззрение; линейное время, привычное европейскому культурному человеку, постмодернизм исказил, сделав циклическим, отметил публицист.

В современных условиях трансформировалось понимание абсолюта (в его качестве ранее выступал Бог, а теперь функции высшей силы распреде­лены между всеми атомами социального космоса), и, как следствие, филосо­фия авторствования. Писатели более не желают добиваться божественного признания, изменять в лучшую сторону себя и окружающий мир. Они стре­мятся к «причастности ко всем»^[373], популярность выступает важнейшим сим­волическим выражением власти, заключил Л.

Мысли публициста о дальнейшем развитии ситуации оказались до­вольно неконкретными, однако обладали свойствами прогноза, обозначенного В. А. Сидоровым как поисковый. Пирогов «здесь и сейчас строил модель того, что произойдет там и потом»^[375], не навязывая читателю определенной про­граммы действий для достижения этой цели. «И все же приятно думать, что когда-нибудь Постмодерн /... / закончится. Жаль только, жить в эту пору пре­красную... Хотя как знать. Все бывает»^[376], - завершил статью Пирогов.

Иной взгляд на постмодернизм высказала прозаик, главный редактор ин­тернет-журнала «Молоко» Л.

Литератор нашла в постмодернизме черты «женской» цивилизации, ко­торой противопоставила традиционный «мужской» тип мироустройства. Цен­ности комфорта и потребления вытеснили из современной жизни благород­ство, отвагу, пассионарность, подчеркивала Сычева. Как полагала автор, куль­тура постмодернизма обречена на исчезновение - вместе с носителями этой культуры. Их вытеснят более молодые восточные цивилизации, не утратив­шие природных инстинктов. Россия оказалась в промежуточном положении между Европой и Азией и представляет собой «территорию борьбы традиции и постмодернизма, смысла и симулякра»^[378], отметила Сычева. От выбора со­отечественников зависит их будущее, поэтому читателям рекомендованы тра­диционные ценности. «Чтобы выжить в эру постмодернизма, надо иметь креп­кую голову и большую семью. Ценности безусловные. В тяжелую годину их поддержит апологет любой философской доктрины»^[379], - заключила писатель­ница.

Окончание эпохи постмодернизма, таким образом, казалось предопреде­ленным и неизбежным - в этом Л. В. Пирогов и Л. А. Сычева сошлись. Но ко­гда и как произойдет это событие? - здесь согласия уже не наблюдалось. Еще меньше ясности обнаруживалось в вопросе о перспективах общества, которое возникнет после постмодернизма. В качестве альтернативы постмодернизму Л. А. Сычева, однако, предложила традиционные ценности.

Дискуссия-2012. Прогностический аспект выступлений усилился в 2012 г., когда «Литературная газета» провела дискуссию «Постмодернизм: 20 лет спустя». Инициировавший прения отдел литературы «ЛГ» призывал кол­лег к «спокойному общефилософскому анализу феномена постмодер­низма»^[380]. Издание выражало готовность дать слово всем заинтересованным сторонам, чтобы сделать разговор максимально плодотворным. На разборе данной дискуссии мы остановимся подробнее.

Она длилась с января по сентябрь 2012 г. и собрала 23 выступления, 20 из которых можно маркировать как философскую публицистику. Авторами статей стали литературные критики, философы, журналисты, ученые, поэты и писатели из разных регионов России, порой печатавшиеся в «Литературной газете» впервые. Большинство из них объединило скептическое отношение к постмодерну. Все эпитеты, адресованные постмодернизму, перечислять не бу­дем - это не входит в задачу исследования. Для характеристики эмоциональ­ной стороны спора отметим только, что обозреватель «ЛГ» В. И. Шемшученко назвал постмодерн «дурилкой картонной»^[381], журналист В. И. Рокотов - «ути­лем» и «творчеством обезьян»^[382].

Пост-культуре вменяли в вину стремление к популярности, отсутствие смысла, смакование сцен, связанных с насилием. В качестве центральной черты постмодернизма публицисты отметили хаотичность.

Размышления о хаосе встречались более чем в десяти сочинениях, при­чем именно отношение к нему, по нашему мнению, во многом определило точки зрения участников спора на будущее постмодерна. Среди диспутантов можно выделить четыре группы: члены первой выражали абсолютную него­товность принять хаос; участники второй солидаризировались с первыми, но полагали постмодернистский период оконченным; третьи верили, что хаотич­ность постмодерна при определенных условиях может принести пользу; нако­нец, четвертые безусловно принимали постмодернизм как естественный этап развития человеческой культуры.

Неприятие. В составе первой группы (условно назовем ее «не принима­ющие хаос») выступили В. П. Даниленко, С. Г. Замлелова, В. Г. Куприянов,

A. Медведев, А. М. Мелихов, Л. В. Пирогов, И. И. Рейдерман, В. И. Рокотов,

B. И. Шемшученко. Они продемонстрировали абсолютную неготовность при­мириться с постмодернизмом, признать даже отдельные его достижения и по­ложительные черты.

Постмодерн отличается от классической литературы неумением ясно распределить свет и тени, полагали эти авторы: из оппозиции «свет - тьма» современность полностью исключает свет. Нынешние писатели насаждают бе­зальтернативные «абсурд, нонсенс, ненормальность»^[384], приводил примеры журналист А. Медведев. Таким образом, они отказываются от решения налич­ных жизненных проблем, что приводит к ограничению душевных сил и ра­зума, предупреждал автор. Писательница почвенной ориентации С. Г. Замле- лова сетовала, что из современной литературы исчез героизм: вместо героев писатели-постмодернисты предпочитают описывать предателей. Это связано с серьезными антропологическими изменениями, произошедшими в конце XX - начале XXI вв.: на смену традиционному для Европы фаустовскому чело­веку^[385] пришел новый, «иудин»^[386] человек: «Человечество не хочет более по­стижения сущего, с него довольно немудреных удовольствий. /.../ Предложен­ной свободе, связанной с мучительным восхождением в Царство Небесное, Иуда предпочел привычные и понятные радости»^[387], - отмечала публицистика.

Примечательно, что предсказание из большинства работ авторов данной группы было исключено. Публицисты прямо или косвенно давали понять, что не способны предположить, когда окончится эпоха постмодерна. В этом плане новейшее течение сравнивали с реализмом и романтизмом, создавшими спе­цифические культурные ситуации, то обостряющиеся, то уходящие в тень с течением времени, но не исчезающие. «Постмодернизм, однажды возникнув, будет теперь жить долго»^[388], - прорисовывал горизонты возможного Л. В. Пи­рогов в статье «Мальчик был, есть и хочет есть». С ним солидаризировался поэт И. И. Рейдерман. «Ситуация постмодерна, в которой все мы живем, ни­куда не исчезла. Она диктует “игру на понижение” как универсальную страте­гию, как главный мировоззренческий принцип»^[389], - отмечал он.

Публицисты первой группы, однако, высказывали и некоторые основа­ния для оптимизма. Хотя ситуацию постмодерна невозможно отменить, ее можно значительно ослабить, надеялись они. Для этого необходимо восстано­вить традиционные ценности, и, прежде всего, простоту, советовали публици­сты. Под простотой понималось умение с открытым забралом защищать тра­диционные моральные ценности, противостоять формалистическим поискам новой литературы, отдавать предпочтение общественным интересам перед ин­дивидуальными. «А чем его (постмодернизм. - Прим. авт.) извести? Да все тем же самым: “наивностью”, “звериной серьезностью”, “пошлостью” - всем тем, от чего положено сегодня нос воротить»^[390], - советовал Л. В. Пирогов.

Таким образом, первая группа авторов, используя поисковый прогноз, предрекла обществу постмодерна необозримо долгую жизнь. Вместе с тем, они рассчитывали ослабить ситуацию постмодернизма с помощью традицион­ных ценностей, в частности, «простоты», и в данном случае применяли про­гноз нормативный.

Полунеприятие. Близкие, но отнюдь не аналогичные убеждения транс­лировало небольшое объединение литературных критиков (С. А. Баталов, Е. А. Ермолин), не одобрявших эстетики постмодернизма, однако полагав­ших: под влиянием новых жизненных реалий она уже сходит на нет, пережи­вает последнюю стадию разложения, чтобы вскоре исчезнуть. Такие прогнозы основывались на включении постмодерна в политический контекст - его вос­принимали как выражение разрухи 1990-х гг. или как продолжение не под­крепленного духовным ростом экономического благополучия 2000-х.

Так, Е. А. Ермолин объявил в статье «Поминки по постмодернизму», что «постмодернизм в России скорее мертв, чем жив. Как спетая песня: больше не зажигает»^[391]. По соображениям публициста, черту под этим течением подвели политические протесты декабря 2011-го, поддержанные новым литературным движением трансавангарда. С. А. Шаргунов, Е. Н. Г еоргиевская и другие мо­лодые прозаики сформулировали истину, опираясь на «идеалы новой серьез­ности, пафос ответственности и ангажемента, долга и миссии»^[392], указал Ер­молин. «Мы угадываем здесь - может быть, не всегда уверенно - наличие не­достижимого, непостижимого, но несомненного Неба. Неба души. Угадываем серьезность вопроса, обращенного не столько вверх (иерархии ныне не в че­сти), сколько вглубь»^[393], - подчеркнул Е. А. Ермолин.

С. А. Баталов также провел демаркационную линию между постмодер­низмом и пост-постмодернистской литературой по критериям «смысл» - «от­сутствие смысла», «безыдеальность» - «поиски новых идеалов». Он отметил, постмодернизм актуализировался в России в конце 1990-х гг., когда гражда­нам требовался отдых от идеологических штампов. В начале 2000-х, однако, настало «время мучительного осознания большой страной самой себя», «время больших идей, время публицистики и дискуссий в интернет-блогах»^[394],

- резюмировал критик. Постмодернизм будет находиться в тени, как мини­мум, до тех пор, пока в обществе не возникнет согласия по поводу основопо­лагающих ценностей, прогнозировал Баталов.

Полуприятие. Рассмотрим, о чем писала третья группа мыслителей (В. Г. Бондаренко, А. Зенкин, А. Мамукина, А. В. Татаринов), которую мы условно назовем «почти принимающие хаос». Их отношение к постмодерну, пожалуй, точнее всего можно описать словами Г ете о Мефистофеле: он - часть той силы, что без числа творит добро, всему желая зла. Или метким выраже­нием читателя «ЛГ» Г. Руколадова, рассудившего: «Со всякой нивы можно со­брать урожай, если сочетать традиционное земледелие с новыми методами по­вышения плодородия почв»^[395].

Публицисты третьей группы уверены: в слабостях постмодерна может крыться его сила, в раздражающих хаотичности и бессмысленности при жела­нии можно найти почву для поиска идеалов и установления порядка. При этом особые надежды возлагались на постмодернистскую эстетику. Именно она, по мнению выступавших, призвана стать главным инструментом борьбы с пост­модернистской практикой, «систематизировать творящийся в стране хаос»^[396].

Здесь можно выделить несколько мнений. Так, доктор филологических наук, заведующий кафедрой зарубежной литературы Кубанского государ­ственного университета А. В. Татаринов уповал, что постмодернизм начнет вместе с реализмом бороться с массовой культурой, «патологически бессло­весной» и «агрессивной по отношению к любому искусству»^[397]. В частности, профессор прогнозировал, что борьба с массовой культурой объединит

A. А. Проханова и В. О. Пелевина, В. В. Личутина и М. Ю. Елизарова,

B. Г. Сорокина и Г. У. Садулаева.

«В постмодернизме /... / много глупости, пошлости и абсурда - не худо­жественного, а самого обыкновенного, низового. Он виноват в серьезной за­висимости от секса, ненормативной лексики, идиотского смеха, - рассуждал Татаринов. - Но это не значит, что так всегда и у всех. В самых сильных об­разцах русский постмодернизм не перестает быть особой - ледяной - метафи­зикой, в рамках которой решаются и религиозные, и историософские про­блемы»^[398]. Татаринов предлагал коллегам не мифологизировать постмодерн и не превращать его в «удобного дьявола»^[399], ответственного за любые пораже­ния в культурной и политической жизни.

Иные основания для жизнеутверждающих выводов отыскали философ А. Зенкин и литературный критик, заместитель главного редактора газеты «Завтра» В. Г. Бондаренко. В их понимании, постмодернизм является необхо­димой и спасительной реакцией на разрушение Советского Союза и оскудение классических традиций российской и западной литературы. Постмодернисты способствовали сохранению старой культуры, предполагали публицисты. Обыгрывая моменты из минувшей жизни, забавляясь с литературными и ис­торическими реминисценциями, постмодернистские писатели становились своего рода «собирателями камней». «Не связано ли возникновение русского постмодерна с попытками вытащить из перестроечного хаоса хоть осколки, частицы уцелевшей советской культуры? Из груды обломков постмодернисты достают кто бессмертного комдива Чапаева, кто “хорошего Сталина”, кто че­кистов, кто ту же самую женщину с веслом»^[400], - описывал В. Г. Бондаренко. «Модернизм и постмодернизм, противореча и внутренне противостоя клас­сике, на самом деле продолжают попытку развития ее задач. И это нетрудно понять, ибо цели классики, вообще культуры, глобальные, общечеловече- ские»^[401], - отмечал А. Зенкин.

Оба выступающих делали оговорку: постмодерн бывает разный - «хо­роший» (кропотливо изучает опыт предшественников) и «плохой» (проявляет жажду популярности, насаждает протестные настроения), национально окра­шенный (Ю. М. Поляков, А. А. Проханов) или либеральный (Д. Л. Быков, В. О. Пелевин, В. Г. Сорокин, М. П. Шишкин). Однако в целом явление имеет потенциал для того, чтобы вместо падения оказаться передышкой перед но­вым взлетом^[402], вместо отдыха от культуры - «культурой отдыха перед следу­ющим грандиозным этапом созидания гармоничного мира»^[403]. «Из постмо­дерна мы рано или поздно выйдем, как старые революционеры, ставшие стро­ителями и охранителями, потеряв надежду на старые истины, но обретя в конце концов новые»^[404], - прокламировал В. Г. Бондаренко. Публицист обе­щал, что средствами постмодерна можно построить «Дивный новый мир».

Третью точку зрения в рамках «полуприятия» постмодерна развивала журналистка и поэтесса А. Мамукина. Ее концепция основана на ницшеанской философии культуры. Современность проявляет признаки темного дионисий­ского, а не возвышенного аполлонического начала, но это не повод заниматься ее тотальной критикой, предписывала автор «ЛГ». «На пике счастья может раздаться крик ужаса. Но тогда справедливо и обратное: только спустившись по всем кругам ада, можно оказаться на небесах. /... / И во мраке, в самом ма­реве дионисийского культурного периода, может возникнуть свет»^[405], - заяв­ляла Мамукина.

Преобладание дионисийского начала не может длиться вечно, и когда- нибудь аполлонические свойства культуры вновь восторжествуют, прогнози­ровала журналистка. Однако до этого времени необходимо достойно дожить. Для этого требуется «возвышение не только над пороками и страстями, но и над самими собой»^[406], выдвигала идею автор статьи. Таким образом, она до­бавляла к поисковому прогнозу (постмодернизм просуществует, сколько необ­ходимо, чтобы завершить его историческую программу и вновь перейти к аполлоническому витку культуры) нормативный (нужно усовершенствовать себя, а не менять сложившуюся общественную парадигму).

Приятие. Последняя группа участников дискуссии (Ф. Вотинцев, В. Мо- жегов, Г. Г. Муриков) поддерживала необходимость принять постмодернизм на любых условиях - без косметических улучшений или глобальной пере­стройки. Постмодерн в данном случае рассматривался как неизбежный этап человеческого развития, наполненный не только недостатками, но и суще­ственными достоинствами. Спокойно жить внутри своего отрезка времени, не претендуя на преобразование универсума, - примерно такую программу реко­мендовали читателям авторы газеты.

Так, литературный критик Г. Г. Муриков утверждал, что постмодернизм в широком понимании этого слова - это стиль и образ жизни в современную эпоху: «Постмодернизм - /.../ это то, в чем и как мы существуем. Игра слов, игра понятий, жизнь как игра»^[407], - подчеркивал критик. Читатель «ЛГ» Ф. Во­тинцев предлагал понять, что постмодернизм не так опасен, как это представ­ляют себе многие современники. «Говоря о вневременье, многие часто забы­вают об этой двойной формуле, о том, что оно может быть двух видов: во - первых, приближенным к религиозному ощущению вечности / .../, во-вторых, когда она ничего, кроме сиюминутного, “современного”, не воспринимает. Постмодернизм вроде бы предполагает именно прорыв временных рамок и уход от “моды”»^[408], - замечал Вотинцев. Публицист добавлял, что сверхзада­чей автора, изображающего хаос, является привести этот хаос в гармонию: «Портрет энтропии всегда содержит усилие ей противостоять - независимо от субъективных устремлений художника»^[409]. Ф. Вотинцев заключал, что пост­модерну не суждено скоро сойти с исторической сцены. Хотя бы в соответ­ствии с народным поверьем: кого заживо хоронят, тот долго живет.

В качестве апологета постмодернизма также выступил журналист, сце­нарист, постоянный автор журнала «Континент» и аспирант Института фило­софии РАН В. Можегов. В его понимании, постмодернизм - кризис, разразив­шийся в буржуазной рационалистической Европе; он знаменует окончание ис­торической эпохи Нового времени.

Общество постмодернизма только начинает формироваться и просуще­ствует не одно поколение, пророчил автор. Главным признаком этого этапа станет отказ от скомпрометировавших себя рационалистических практик в пользу погружения в «глубины подсознания»^[410]. «Энергия / .../ станет языком постмодернистского мира. Квантовая теория детерминированного хаоса - его математической основой. Экзистенциализм (постструктурализм?) - его фило­софией»^[411], - указывал Можегов. Эти внеразумные, эмоциональные подходы позволят собрать воедино пеструю мозаику идеологий, дадут общий язык раз­личным слоям и группам населения постмодернистского общества, прогнози­ровал публицист. «Пусть Вася Штырь из 2-го подъезда носит красно-белые цвета клуба “Спартак”, компьютерный гений Боб - значок “легалайз канабис” на майке с Че Геварой. /./ Постмодерн проглотит нас всех, полюбив такими, как мы есть»^[412], - размышлял автор статьи.

Впрочем, рано или поздно за стеной постмодерна начнут проступать контуры нового общества, прогнозировал В. Можегов. Уточнений о том, ка­ким оно может быть, в статье не приводилось. Однако журналист не исключал, что особенную роль в создании такого социума сыграет русская интеллекту­альная и творческая элита. «Ведь мы всегда ощущали себя созданными для решения именно последних, эсхатологических вопросов. И, может быть, стать в каком-то смысле /./ “Ковчегом спасения” для целого мира и есть наша ме­тафизическая судьба? Венедикт Ерофеев, Андрей Тарковский, Иосиф Брод­ский, Егор Летов - вот имена, открывающие русский космос постмодерна, его метафизические пространства /.../. И наши вечные рулевые - Достоевский, Пушкин, Рублев, Сергий и Серафим - все еще на посту»⁴¹⁵, - предполагал пуб­лицист.

Взгляды Можегова, а также других авторов, принимающих или «полу- принимающих» постмодернизм, оказались достаточно влиятельными. Это до­казывает их положение в споре: работа «Чайник надежды» открыла его 18 ян­варя вместе с вводной статьей отдела литературы, реплика А. Зенкина прозву­чала в середине обсуждения - 25 апреля, статья Бондаренко - подвела итоги дискуссии 12 сентября. Таким образом, можно предположить, что представи­тели данного лагеря фактически одержали победу в полемике. Что и неудиви­тельно: воспринимая постмодернизм как социальную проблему, они обозна­чили новые и позитивные грани ее решения. Как будто повторяя доводы из­вестного политика, они утверждали: нужно хорошо изучить своего врага, чтобы эффективно бороться с ним. А может быть, даже осознать, что враг - не враг, а друг.

Публицистика и философия. Прежде чем перейти к заключениям и вы­водам, зададимся вопросом: а что же философия институциональная? Ведь она, конечно же, не ограничилась выступлениями конца 1980-х - начала 1990­х гг. и продолжила осмысливать феномен постмодернизма и его перспективы. В таком случае, интересно понять, как соотносились философские и философ­ско-публицистические выступления. Размышляя о будущем, философы чаще всего использовали сценарное прогнозирование: присоединялись^[413] к запад­ной теории постпостмодернизма^[414] или выстраивали ее альтернативы. В част­ности, в некоторых публикациях в «Вопросах философии» предполагалось, что заменить постпостмодерн с его всепроникающей и античеловечной вирту­ализацией сможет «универсальный коэволюционизм»^[415], располагающий к со­существованию истинной и виртуальной реальностей; что постмодерн транс­формируется в «контрмодерн»^[416], и человечество откажется от технического развития в целях достижения стабильности. Нельзя сказать, что нормативное начало в таких прогнозах полностью отсутствовало, однако философы фор­мально дистанцировались от продвижения близких им ценностей и социаль­ных идеалов. Они сосредоточились на описании возможных вариантов буду­щего и их альтернатив.

Таким образом, в осмыслении будущего постмодернизма профессио­нальная философы тяготели к научным методам прогнозирования, публици­сты же демонстрировали интуитивизм прозрений. Используя и поисковый, и нормативный прогноз, они выясняли, как следует действовать, чтобы эпоха постмодернизма окончилась.

При этом философская публицистика обнаружила существенную неза­висимость как от отечественных, так и от западных философских теорий. Во­брав их суть, она вольно использовала соответствующую терминологию («си- мулякр», «ризомность», «плюрализм») без ссылок на первоисточники, полным невниманием обошла новейшую концепцию постпостмодернизма. Этот факт лишь отчасти можно объяснить недоинформированностью публицистов, мно­гие из которых обладали бесспорной образованностью или научными степе­нями. Речь, скорее, идет о желании понять ситуацию изнутри себя, произвести независимые измерения на весах собственной совести. То есть вновь об инту­иции - родовом инструменте журналистики^[417], близком, впрочем, и русской философии. Неслучайно Н. О. Лосский считал интуицию третьим путем гно­сеологии, позволяющим преодолеть односторонность рационализма и эмпи­ризма^[418], а Н. А. Бердяев называл «симпатическим вживанием, вникновением в мир, в существо мира»^[419].

Учитывая встроенность ценностей в публицистическое познание, тип философско-публицистического прогнозирования, продемонстрированный в дискуссии о постмодернизме, можно назвать ценностно-ориентированной, или аксиологической^[420] интуицией. Познание грядущего в данном случае происходит примерно по следующей схеме: изучение существующей ситуа­ции (процесса, явления) - ее сверка с ценностными ориентирами автора - кри­тика ситуации - предположение о том, как будет развиваться ситуация в ее чистом виде - предложение ценностных ориентиров, которые могут изменить ситуацию - прорисовка образа измененной ситуации в будущем. Ценностная интуиция соединяет поисковый и нормативный прогноз, предсказание и пре­дуказание.

Завершая данный раздел, необходимо отметить, что рецепция понятия «постмодернизм» и стоящих за ним социальных и эстетических практик длится в российской философской публицистике с начала 1990-х гг. За это время постмодерн, чьи завоевания воспринимаются настороженно и даже враждебно, несколько раз был «похоронен», однако последовательно возрож­дался в философско-публицистическом дискурсе. В 2012 г. «Литературная га­зета» провела полемику, значительно изменившую расклад сил. Сложивше­муся тотальному неприятию постмодернизма она противопоставила политику частичного или полного его приятия. Вместо фаталистически осмысленного «бесконечного тупика», гнетущей ситуации хаоса постмодернизм предстал в виде своего рода «энтелехии», самодвижущейся сущности, проблемы, реше­ние которой кроется внутри нее самой. Часть публицистов высказали уверен­ность, что постмодерн в состоянии самостоятельно систематизировать наибо­лее страшное из собственных порождений - хаос, стать площадкой для изоб­ретения новых смыслов и идеалов. При этом особая роль отводилась постмо­дернистской эстетике, призванной стать средством борьбы с современной жизненной практикой, победить массовую культуру, сохранить ценные (и цен­ностные) артефакты ушедших эпох.

Сопоставление философско-публицистических и профессионально-фи­лософских текстов приводит к выводу, что в них использовались разные ме­тоды прогнозирования. Философы предпочитали создавать сценарий или мо­дель грядущих событий, применяя научные прогностические методы. Публи­цисты использовали сочетание поискового и нормативного прогнозов, причем поисковый прогноз, как правило, выражался достаточно обобщенно и нечетко. Такое сочетание можно назвать ценностно-ориентированной, или аксиологи­ческой интуицией.