1.2. Философская публицистика: проблемы самосознания

В настоящем разделе предполагается изучить самосознание^[84] современ­ной российской философской публицистики, а именно, выяснить, как авторы таких статей определяют философскую публицистику, как понимают ее ос­новные особенности, какие проблемы возникают в связи с ее отграничением от других видов философских и публицистических текстов.

При подготовке раздела использовался метод экспертного интервью. Выбор качественного метода исследования обоснован необходимостью «глу­бокого проникновения в природу и уникальные свойства»^[85] философской пуб­лицистики, нацеленностью на «разностороннюю интерпретацию мотивов по­ведения, деятельности»^[86] ее авторов.

Не обладая пока абсолютно бесспорным определением философской публицистики, мы руководствовались следующими критериями, выбирая со­беседников и относя их к категории философских публицистов:

1) Представление о философской публицистике, сформировавшееся к настоящему моменту в научных исследованиях.

2) Соединение философского и публицистического видов деятельности (например, автор, являясь профессиональным философом, печатает публицистику в газетах или «толстых» журналах).

3) Ссылки на тех или иных авторов в качестве философских публици­стов, присутствующие в литературной и медиасреде.

4) Самоидентификация автора в качестве философского публициста.

В результате список респондентов сформировался следующим образом:

1. Н. Л. Елисеев (литературный критик, автор сборников статей и пуб­ликаций в толстых журналах).

2. К. А. Крылов (выпускник факультета философии МГУ, популярный блогер, главный редактор «Агентства политических новостей»).

3. В. И. Рокотов (сценарист и режиссер документальных фильмов, кино­критик, автор «Литературной газеты»).

4. А. К. Секацкий (доцент философского факультета СПбГУ, автор сбор­ников статей и эссе).

5. Г.

6. К. Г. Фрумкин (кандидат культурологии, заместитель главного редак­тора журнала «Компания», координатор Ассоциации футурологов России, ав­тор публикаций в «Знамени», «Неве», «Новом мире», «Дружбе народов»).

Естественно, что такая выборка не может полностью отразить самосо­знание философской публицистики, однако может показать общие принципы, по которым оно функционирует, и общие проблемы, с которыми оно сталки­вается. Экспертные интервью, кроме того, позволят расширить и дополнить научные представления о философской публицистике. Это требуется сделать, так как понятия способны изменяться^[87], и часто эти изменения отражаются в профессиональной и общественной практике быстрее, чем в научных и сло­варных статьях^[88].

В ходе экспертных интервью выяснилось, что некоторые собеседники обладают достаточно отрефлексированным представлением о философской публицистике (Г. Л. Тульчинский, К. А. Крылов). В то же время, другие осмысливали данное явление и меняли представление о нем непосредственно в процессе беседы (К. Г. Фрумкин, В. И. Рокотов). На главный вопрос - «Су­ществует ли философская публицистика? Используете ли вы такой тер­мин?» - 5 из 6 респондентов ответили положительно.

Табл. 1.

Результаты экспертного интервью. Вопрос: «Существует ли философская публицистика?»

Единственный отрицательный ответ принадлежал А. К. Секацкому. Несмотря на то, что на него, как на автора философской публицистики, чаще всего ссылались другие участники бесед, сам доцент СПбГУ указал, что такого понятия не признает и не употребляет. Союз между философией и публици­стикой, с его точки зрения, может заключаться только «случайным»^[89] образом. Более пригодна для публичной репрезентации философии, с его точки зрения, «философская эссеистика».

Под философской эссеистикой Секацкий подразумевал небольшие фи­лософские тексты, провокативные, не перегруженные ссылками, изложенные простым, но одновременно искусным языком. Эссеистика «может претендо­вать на тот же срок жизни, что и “Критика чистого разума”»^[90], считает фило­соф.

Публицистика, отметил Секацкий, ограничена задачей - соответство­вать медийной повестке дня, перечню острых социально-политических вопро­сов, таких, как: «Доколе можно так учить детей?», «Что нам делать с бездом­ными животными?», «Должны ли родители называться папой и мамой или ро­дитель № 1 и родитель № 2?». Эссе менее скованно в выборе тем. «Если, например, философа беспокоит вопрос: “А чем сны в состоянии невесомости отличаются от снов в обычной кровати, с хорошим отоплением”, он чрезвы­чайно взволнован этой мыслью, и, в конце концов, не выдерживает и пишет текст, полагая, что они отличаются тем-то, и тем-то, это будет полноценная философская эссеистика. Но она публицистикой не будет, потому что она непосредственно не касается ни одного медийного вопроса»^[91], - подчеркнул философ.

Слово «эссеистика» присутствовало еще в трех интервью. Так, по мне­нию Г. Л. Тульчинского, философская публицистика и философская эссеи­стика есть приблизительно одно и то же. Н. Л. Елисеев заявил, что выводить словосочетание «философская эссеистика» в отдельное понятие - значит «нарушать принцип бритвы Оккама, умножать сущности»^[92].

С точки зрения Г. Л. Тульчинского, философская публицистика - один из «способов философствования»^[96]. Другие способы, которые выделил уче­ный, - систематическая философия (ярчайшие представители - Г. Гегель,

И. Фихте); философствование в виде афоризмов (М. Монтень, Б. Паскаль; рас­пространено в буддистских философских практиках); басенная форма фило­софствования; романный способ, создающий развернутый литературный текст (Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский).

«Философствовать могут и сами философы, и журналисты, и писатели, и вообще более или менее задумчивые люди. Они ставят перед собой вопросы о каких-то важных, если не сказать предельных, проблемах человеческого су­ществования: жизни и смерти, отношении к самому себе, к обществу, любви, дружбе, заботе, надежде. Философствуют все, даже сантехники. Но положить на бумагу, выразить свои мысли может не каждый. То есть нужна некая куль­тура письма и, может быть, мысли»^[97], - отметил Тульчинский.

Философская публицистика, по мнению Тульчинского, - «контекст фи­лософской культуры», «общественно-политический бульон, из которого что- то выпадает в осадок (в качестве идей. - Прим авт.)». Этот способ философ­ствования «демонстративно публичен», «это месседж, адресованный тттиро- кому кругу людей»^[98].

К. Г. Фрумкин воспринимает философскую публицистику как двухос­новное явление. Она, с одной стороны, включает в себя «философски экипи­рованную политическую публицистику»^[99]. С другой - «философствование, но более облегченным литературным способом», «не обременяющее себя биб­лиографическим аппаратом»^[100]. По его мнению, общественная потребность в философской публицистике никогда не была сильной. Подобные тексты воз­никали по инициативе людей с оригинальной биографией - таких, как «Бер­дяев, который нигде никогда не работал; Розанов, который был в душе фило­софом, но кормился журналистикой»^[101]. Это было предложение, «возникаю­щее без спроса», «существующее милостью редакторов, больше чем читате-

леи»¹⁰.

«Философская публицистика есть специально приготовленное блюдо, довольно искусственное. Оно незаконное, потому что пресса не предназначена для публикации философии, - заявил Фрумкин. - Пресса должна быть попу- лярнои, философия не может быть слишком популярнои, пресса должна быть массовоИ, философия не может быть массовой»^{[102] [103]. Неестественный и необыч- ныи синтез между мирами периодическои печати и философии поддержива­ется благодаря одной из особенностей современной культуры: «Наша куль­тура такова, что в ней все смешивается со всем. И два любых сегмента обяза­тельно имеют буферную зону, где происходит плодотворение. Даже если для этого нет никаких оснований»[104], - отметил Фрумкин.}

К. А. Крылов связал философскую публицистику с творчеством «пуб­личных интеллектуалов». Деятельность ее авторов - Н. Чомски, Б. Анри-Леви, Ж. -П. Сартра, В. В. Розанова, В. Г. Белинского, Л. Н. Толстого - также можно описать с помощью термина «социогуманитарный мыслитель» или русского выражения «властитель дум». Публичные интеллектуалы, в представлении Крылова, работают с «общественным мнением»^[105]. «Философия здесь превра­щается в инструмент политической ангажированности, - подчеркнул Крылов.

Н. Л. Елисеев предпочел перечислить несколько ключевых особенно­стей философской публицистики. Первой чертой он назвал «популярщину» - «философ пытается объяснить довольно сложные вещи довольно простым языком на простых житейских примерах»^[107]. Второй чертой стала «обращен­ность к современности, к неким современным проблемам, прежде людям не­известным»^[108]. В качестве третьего свойства были упомянуты «действенность, агитационность, злободневность, мелкость повода, полемичность и актуаль­ность»: «Прочтя ее (философскую публицистику - прим. авт.), ты должен по­думать, но, подумав, обязательно что-то сделать, как-то поступить, принять чью-то сторону»^[109], отметил литературный критик. Четвертым свойством фи­лософской публицистики для респондента стал жанр - «философская публи­цистика - то, что печатает философ не в специальных журналах и не в моно­графиях, а в периодических изданиях»^[110].

В результате Н. Л. Елисеев пришел к следующему выводу: философская публицистика представляет собой мост между вечностью и современностью, она является «попыткой взглянуть на быстро меняющиеся явления современ­ности с точки зрения вечности»^[111]. По мнению литературного критика, потреб­ность и возможность для написания таких текстов появились благодаря хри­стианству и демократии. В обоих случаях обычные люди получили право на диалог с бесконечным, предельным. «Каждый может рассуждать не только о ценах на урожай или нефть, но и о цене жизни и смерти, о добре и зле, об устройстве Вселенной»^[112], - отметил Елисеев.

Наиболее размытым оказалось представление о философской публици­стике В. И. Рокотова. В его понимании, подобные тексты - это «слово фило­софа, откровение»^[113]. В таком качестве, к примеру, можно рассматривать «Миф о Сизифе» Ж.-П. Сартра, предположил драматург. В современной рос­сийской действительности В. И. Рокотов, по его признанию, философской публицистики не встречал. «Мне встречалась гражданская публицистика. А еще шизофрения и пропаганда, облеченные в похожую форму»^[114], - отметил автор «Литературной газеты». Свои тексты Рокотов также отнес к граждан­ской публицистике и описал их следующим образом: «Моя публицистика но­сит восходящий характер. Она адресуется к сложности. Но доберется она до ступени, где ее назовут философской, или нет... - кто знает? / ... / Философская публицистика - это светлое будущее публицистики, которая пока пребывает во мраке»^[115].

Как философскую, так и гражданскую публицистику Рокотов связывал с насущной потребностью общества в самопознании, самопреображении, са­моизлечении от кризисов. К примеру, свое обращение к печатному слову В. И. Рокотов объяснял шоком от перестройки: «Моя публицистика - резуль­тат пережитой трагедии. Обрушилась огромная страна. Под обломками по­гибли миллионы людей»^[116]. В результате возникла и индивидуальная, и обще­народная необходимость минимизировать последствия катастрофы, настроить мысли соотечественников на более созидательный лад, привести «коллектив­ный разум в движение», сделать социальную структуру «менее уязвимой». И это побудило автора писать. «Общество можно уничтожить, но его можно и воссоздать»^[117], - заявил респондент.

Подведем предварительные итоги. Мы обнаружили, что среди собесед­ников есть разночтения, связанные с применением терминов «философская публицистика» и «философская эссеистика». Как показывают ответы респон­дентов, не сложилось у них и однозначного мнения и о вопросе, разделившем пополам научное сообщество: к какой системе отнести философскую публи­цистику - к философии или публицистике? Так, например, К. А. Крылов од­нозначно утверждал, что философия в данном случае является «служанкой» политической позиции публициста, а В. И. Рокотов, наоборот, возводил по­добные тексты к «откровению философа».

К. Г. Фрумкин, Г. Л. Тульчинский и Н. Л. Елисеев заняли промежуточ­ную позицию, подчеркивая двухосновность исследуемого явления. Как наибо­лее продуктивную, на наш взгляд, выделим точку зрения Фрумкина: философ­ская публицистика содержит два явления - «стилистически облегченную фи­лософию» и «философски экипированную публицистику». С определенными коррективами эту позицию (она коррелирует с точкой зрения Н. С. Кожеуро- вой) можно принять в качестве стартовой для анализа текстов.

Табл. 2.

Результаты экспертного интервью.

Вопрос: «Философская публицистика - часть философии или публицистики?»

Чтобы более подробно выяснить, как философская публицистика пони­мается ее авторами, и описать ее, остановимся на некоторых чертах и тех осо­бенностях, которые были выделены респондентами в качестве ключевых. По­жалуй, главный параметр, с которым мы сталкиваемся - это «упрощенный» / «простой» / «понятный» язык. Его в качестве характеристики выдвинули три из шести интервьюируемых, А. К. Секацкий такое же качество связал с фило­софской эссеистикой.

Два собеседника (Секацкий и Рокотов) отметили, что подобные сочине­ния должны соответствовать культуре высокого, почти литературного языка.

Г оворя о политической позиции и целях автора философской публици­стики, интервьюируемые сослались на такие (в принципе, свойственные для многих публицистических текстов) критерии, как «ангажированность», «оп­позиционность» (К. А. Крылов), «агитационность» (Н. Л. Елисеев), «дей­ственность» (Н. Л. Елисеев, В. И. Рокотов).

Особенности мышления в философско-публицистическом тексте были определены как «сложность» (К. А. Крылов, В. И. Рокотов), «глубина» (В. И. Рокотов). А. К. Секацкий отметил в отношении философской эссеи- стики, что она должна быть «провокативной», активизируя работу сознания читателей.

Еще одним важным для понимания философской публицистики момен­том могут стать конкретные имена и тексты, которые назывались в качестве образцовых. Разброс мнений здесь оказался чрезвычайно широк - респон­денты ссылались на Ксенофонта и Платона, Л. Д. Троцкого и Н. И. Бухарина, и даже на Иисуса Христа.

Некоторые имена звучали чаще других и представляли пока не сформу­лированный, еще не переложенный на язык науки, однако действенный кон­цепт «философской публицистики», существующий в общественном созна­нии. Так, среди зарубежных авторов чаще всего упоминались Ж.-П. Сартр (3 раза), К. Маркс (2 раза) и А. Грамши (2 раза). Думается, вместе с ними подра­зумевались целые философские направления и школы, потому что в беседах также упоминались имена других представителей экзистенциализма (С. де Бо­вуар), марксизма (Ф. Энгельс, В. И. Ленин и др.), неомарксизма (В. Беньямин, Г. Лукач).

Среди отечественных публицистов XIX - начала XX в. четырежды был упомянут философ и фельетонист «Нового времени» В. В. Розанов, трижды - один из авторов «Вех» Н. А. Бердяев, дважды - В. Г. Белинский и А. И. Гер­цен. Наконец, в ряду современных российских интеллектуальных деятелей были выделены фигуры А. К. Секацкого (3 раза), М. Н. Эпштейна (2 раза) и А. Г. Дугина (2 раза).

Переходя к выводам по разделу, отметим, что экспертные интервью с шестью авторами показали, что концепт «философская публицистика» еще не до конца устоялся в сознании ее авторов. Как и в научном сообществе, здесь существуют разногласия, относить ли данный тип текстов к философской или публицистической системе. Более того, беседы с авторским контингентом вскрыли еще один проблемный вопрос: о соотношении философской публи­цистики и философской эссеистики. Часть авторов предпочитала синонимизи- ровать эти наименования, тогда как другая часть разводила их.

Интервью позволили сформировать и уточнить первое, приблизитель­ное представление о философской публицистике. Наиболее продуктивным нам показался подход К. Г. Фрумкина (схожий с позицией философа Н. С. Ко- жеуровой). Он заключался в том, что философская публицистика - двухоснов­ное явление, включающее в себя и «стилистически облегченную» философию, и «философски экипированную» публицистику. Выявлены наиболее характер­ные образцы философской публицистики, среди которых работы К. Маркса, Ж.-П. Сартра, А. Грамши, В. Г. Белинского, А. И. Герцена, В. В. Розанова,

H. А. Бердяева, А. К. Секацкого, М. Н. Эпштейна и А. Г. Дугина. Именно на них мы будем ориентироваться в нашем очерке истории русской философской публицистики.