3.1. Речевая организация полиметафорических текстов

воспроизводима в текстах СМИ с развертыванием метафор. Она присуща в

-5

основном исследовательско-новостным текстам , которые «объединяет стремление публициста, с одной стороны, сохранить новостное ядро передаваемой информации, а с другой - возникшую проблему проанализировать, описываемым фактам дать оценку»^[135]. Такая схема - метафоричный заголовок, аналитическое представление новости и завершающий метафорически развернутый фрагмент, соотнесенный с заголовком, - оптимально справляется с этими задачами. Заголовок в этом случае выступает средством текстовой проспекции, и по итогам прочтения впитывает в себя все те смыслы, которые были рассеяны по тексту.

Развернутый с помощью заголовочной метафоры фрагмент выступает в роли макроремы текста.

Теперь вернемся к анализируемому тексту. Любопытно отметить, что к развертыванию метафор в этом тексте автор прибегает, когда хочет в своем историческом разборе обозначить трагические, разрушительные события или охарактеризовать конкретные группы людей. В первом случае метафоры используются для создания образности, усиления эмоционального воздействия на читателя (вопрос об эффективности метафор данной статьи остается открытым, поскольку их нагромождение скорее всего сбивает читателя с толку, препятствуя формированию смысловой целостности текста). Во втором случае, автор прибегает к стратегии дискредитации: «Эта стратегия строится на приемах когнитивно-семантического плана, которая как бы переносит отрицательные или, наоборот, положительные знания из одной когнитивной области в другую. К этим приемам в первую очередь нужно отнести метафору, которая закрепляет в массовом сознании необходимый стереотип»^[136]. Метафора вообще, как уже отмечалось, практически немыслима без оценочности.

Рассмотрим еще несколько текстов - совершенно другой идеологической модальности. Кстати, чаще всего метафорически организованные тексты художественно-публицистических жанров создаются авторами, оппозиционно настроенными по отношению к власти, что легко заметить по представленным в настоящей главе публикациям.

На развалинах цивилизации

Мы тешим себя тем, что мы — наследники Толстого и Чехова, но правда в том, что мы — наследники совка.

Бывали ли вы в Афинах?

Если бывали, то, конечно, помните эту картину: над городом парит Парфенон, а внизу, в буквальном смысле на другом уровне, обитают современные греки...

Это, как правило, милейшие люди, только они не имеют уже никакого отношения к тем, кто создавал Парфенон. Они просто живут на том же месте

— ну, и генетически, с поправкой на три века под Османской империей, кое-как восходят к Аристотелю и его современникам...

Но не генетика создает художественные стили и философские школы. Их создает цивилизация.

Русская цивилизация достигла своей высшей точки в XIX веке, с захватом начала XX. Вчерашние азиатские задворки Европы вдруг выдали на-гора

уникальную культуру: Толстой, Достоевский и Чайковский, Чехов и Рахманинов, Павлов, Менделеев, Шагал, Вернадский... Имена, без которых уже не может представить себя человечество. Абсолютные вершины.

Наш Парфенон.

Эти вершины вырастали на исторически новом для России европейском самосознании, на преодолении всех этих уваровых-победоносцевых... Так яхта, при правильно поставленных парусах, идет против ветра.

Но слабость системы определяется, как известно, слабостью слабейшего звена...

Окаменевшая византийская политическая культура, трагическая неспособность к самоорганизации швырнула Россию на камни ее XX века — со всеми прелестями тоталитаризма. Чеховские сестры если и избежали изнасилования революционными матросами, то только по возрасту.

В воспоминаниях Нины Берберовой с аккуратным отчаянием зафиксированы судьбы тех, кто составлял просвещенный слой России, ее несбывшееся будущее: расстрелян, репрессирован, умер от тифа, пропал в лагерях, убит при попытке перехода границы... Сама она десятилетия напролет жила в изгнании на грани нищеты, голодал и ее муж, великий поэт Ходасевич, даром не нужный свихнувшемуся времени.

Те, кто остался, выжили в СССР, либо перерождались в нечто печально­советское, либо доживали жизнь маргиналами, благодарными судьбе за саму возможность сохранения этой жизни.

Новое Российское государство в 1991 году сгоряча объявило себя наследником той великой цивилизации и по инерции продолжает сегодня делать вид, что оно наследник и есть, но одного взгляда в биографии российских начальников достаточно, чтобы понять: они наследники тех, кто эту цивилизацию угробил. Выходцы, из комсомола и Лубянки с важными ломброзианскими лицами рассуждают о патриотизме, но песок — неважная замена овсу, Путин — Столыпину, а Скойбеда — Анне Ахматовой. Дмитрий Рогозин, надо заметить, так и не поместился в брусиловский окоп на западном направлении, и братьев Турбиных трудно представить себе под командованием Шойгу...

Не срастается картинка.

Государство, разумеется, пускает на экспорт Наташу Ростову и русский Серебряный век, но внутри давно правят бал ущербные середняки с навсегда погубленным сознанием.

Недавнее столетие со дня смерти Льва Толстого хозяева страны стыдливо спустили на тормозах и правильно сделали: от Льва Николаевича им прилетает прямым в голову из каждого абзаца; конечно, не стоило расстраивать россиян отношением Толстого к «патриотизму» и казенному православию.

А уж нынешней России, почти пародийно совковой и сходящей с ума в военно-патриотическом угаре, хоть запрещай Толстого вообще!

Парфенон великой русской культуры высится над нами как память о былом величии, к которому мы, здешние, уже не имеем почти никакого отношения. Кстати, и генетически тоже, потому что потомки тех, кто создавал этот плодородный слой, по преимуществу убиты или рассеяны по белу свету. Потомков убийц по понятным причинам осталось больше... ».

Эта публикация Виктора Шендеровича появилась в 16-м номере от 19.05.2014 в «The New Times». Памфлетное письмо в тексте создается довольно сложным взаимодействием нескольких метафор^[137]. Интенция привлечения внимания к объекту оценки осуществляется уже в заглавии, в котором разворачивается метафора «цивилизация - это творение»: на обломках цивилизации, в котором выражена идея противопоставления величественной целостности творения (цивилизация) и жалких его остатков после разрушения (обломки). Из первых строк текста ясно, что основой развертывания инвективы становится противоречие между тем, какое место российский народ в истории себе приписывает и какого места, по мнению автора, заслуживает. Это противоречие - источник памфлетной идеи - выражено в метафоре духовного наследия «Мы тешим себя тем, что мы — наследники Толстого и Чехова, но правда в том, что мы — наследники совка».

Как видим, заостряет инвективу развертывание метафоры противопоставления вершинным проявлениям нации в Толстом и Чехове жалкого - в совке. Это идея далее развивается с помощью пространственно-

ориентационных метафор. Вверху - Парфенон (и его создатели), Аристотель и его современники - проявления великого состояния нации, современные же греки - внизу: на другом уровне, восходят. Метафора усилена

стилистическим противопоставлением высокой лексики и разговорного фразеологизма: Парфенон парит, греки - милейшие люди. Смысл метафоры оттенен и использованием противопоставлений: ...тешим, но правда в том..., отрицания не имеют отношение, литоты просто живут, с поправкой, кое-как восходят...

Интенция выделения наиболее важных проявлений противоречия выражена дальнейшим развертыванием метафорических моделей

«цивилизация - это творец» (художественные стили и философские школы создает цивилизация), «величие и падения - это духовные состояния нации» (Русская цивилизация достигла своей высшей точки в XIX веке, с захватом начала XX. Вчерашние азиатские задворки Европы вдруг выдали на-гора уникальную культуру: Толстой, Достоевский и Чайковский, Чехов и Рахманинов, Павлов, Менделеев, Шагал, Вернадский... Имена, без которых уже не может представить себя человечество. Абсолютные вершины. Наш Парфенон. Эти вершины вырастали...). Величественность упомянутых фактов развития русской цивилизации подчеркнута

торжественной интонацией, которая создается, прежде всего, номинативными предложениями и высокой лексикой.

Вместе с прямым указанием на условия возникновения великих творений (исторически новое для России европейское самосознание, преодоление всех этих уваровых-победоносцевых...), появляется косвенное, выраженное с помощью метафоры «государство - это яхта» (Так яхта, при правильно поставленных парусах, идет против ветра). Условие правильного движения транспортного средства (а вместе с тем и государства) - правильно поставленные паруса. При отсутствии нужных условий величие в духовном состоянии нации, по мнению В. Шендеровича, сменяется падением. Поддержать эту важнейшую смысловую линию помогает

следующая метафора: «литературные герои (высокое) - реальность

духовного состояния общества (низкое)» («Чеховские сестры если и избежали изнасилования революционными матросами, то только по возрасту»).

Для раскрытия причин происходящего в духовном состоянии нации метафорическое изображение сменяется оценочным (Но слабость системы определяется, как известно, слабостью слабейшего звена...), оценка оттеняется использованием формы превосходной степени. Далее оценка закрепляется тезисом о причинах падений состояния государства, выраженным оценочными метафорами «камень - косность, неспособность к развитию» (окаменевшая византийская политическая культура, трагическая неспособность к самоорганизации швырнула Россию на камни ее XX века — со всеми прелестями тоталитаризма). Следующая, центральная, часть публикации посвящена подтверждению этих оценок.

Коммуникативное действие обоснования скептического отношения к ситуации осуществляется отсылками к опыту исторического и культурного развития страны, историческими аллюзиями, которые также строятся с помощью метафор. Отрицательная оценка современной России зиждется на сравнении ее нынешнего состояния с состоянием столетней давности. Здесь продолжает активно «работать» метафора литературных персонажей (пускать на экспорт Наташу Ростову, братьев Турбиных трудно представить под командованием Шойгу), которых, по мнению автора, даже невозможно поставить в один ряд с нашими современниками. В этой части публикации обращает на себя внимание частотное употребление сниженно- разговорных слов и выражений, в том числе жаргонизмов (угробить, середняки, свихнувшемуся, прилетает прямым в голову), которые характеризуют проявления низкого в нации. Завершается этот фрагмент печальной констатацией того, что современные россияне даже генетически не могут быть названы наследниками граждан прошлой России. Не то что метафорически.

Таким образом, мы видим, что использованные метафорические модели существуют в приведенном тексте не сами по себе, а как внутренне согласованная, неслучайная система: «цивилизация - это творение»,

«вершины и падения - это духовные состояния нации», «государство - это транспортное средство (судно)», «литературные факты - это реальность», «время - это человек», «культура - это природный объект». Внимательно глядя на этот неполный список, нетрудно заметить семантические переклички и даже повторы внутри него: среди левых членов (объектов метафоризации) повторяется «цивилизация» и присутствует слово из того же семантического поля «культура», «люди» перекликаются с «литературными персонажами» и образуют «государство», существующее во «времени»; среди правых членов (источники метафоризации) дважды встречаются «природные объекты», дважды используется олицетворение, а «строение» и «транспортное средство» могут быть сопоставлены как созданные человеком, культурные. Создаваемые этими моделями подтекстовые смысловые течения и реализуют оценочность инвективного характера.

По терминологии, введенной в уже упомянутой статье А.Н. Баранова, в тексте присутствуют «денотативно связанные» метафорические модели, то есть одному понятию подбираются разные источники сравнения (цивилизация мыслится и как строение, и как одушевленное существо). И наоборот, один источник метафоризации используется по отношению к нескольким явлениям (персонифицируются и время, и цивилизация), что можно назвать сигнификативно связанными моделями. «Смысловая «техника» создания таких структур состоит в умении реализовать в одном образе отдельные самостоятельные парадигмы и одновременно - не менее убедительную естественную связь между их правыми элементами. Субъективное впечатление от такого образа основано на ощущении того, что

что-то «получилось» (словно от картинки из кусочков, которая «получилась» или от пасьянса, который «вышел»)^[138].

Все это создает неоднозначную, узорчатую картину смысла. Важные для автора смыслы (картины падения духовного состояния общества) повторяются в метафорической модели «литература - это реальность»^[139]: «чеховские сестры избежали изнасилования», «братьев Турбиных трудно представить себе под командованием Шойгу», «пускает на экспорт Наташу Ростову», «от Льва Николаевича им прилетает прямым в голову из каждого абзаца». Вывод, к которому подводят нас рассуждения автора, может быть сформулирован следующим образом: культурное наследие реально, как сама жизнь, и последняя должна подчиняться идеалам первого.

Еще раз подчеркнем, что в памфлете оценка подтверждается метафорическим рассуждением, развертыванию которого способствует использование средств разных уровней языка: лексических,

морфологических, синтаксических.

Вот еще один пример ярко оценочного текста, несколько отличающийся от предыдущего по способу метафорической организации.

Случай в буфете

Аннексия Крыма стала таблеткой «Виагры» для нашего больного и старенького политического организма.

На какое-то время это средство даже помогло — мы резко приободрились и успели напугать окружающих своими новыми размерами. Но все это — ненадолго, очень ненадолго...

Это ж столько раз случалось, что и вспоминать неохота: не мы ж первые с таким диагнозом! И приободряем себя таким рискованным образом тоже не первые. Вон сколько до нас было проглочено таблеток — от Судет и Австрии до Кувейта и Фолклендов...

Скоро все это не будет вызывать никаких чувств, кроме стыда и недоумения, но пока мы еще гуляем по буфету, под визг благодарной аудитории. Больше по инерции, конечно, но гуляем.

Можно подойти напоследок поближе к столику с иностранцами и внезапно распахнуть плащ с триколором. Хоть какая-то радость в жизни.

Как уже говорилось, метафора в качестве приема развертывания текста используется достаточно редко и является характерной приметой идиостиля. Речевой стиль Виктора Шендеровича такое использование метафоры характеризует в значительной степени. Некоторые из его текстов, как например вышеприведенный, опубликованный 2 июня 2014 года на сайте «Ежедневного журнала», полностью подчинены метафорическим моделям и являются, скорее, исключением среди текстов, в которых взаимодействует несколько моделей, поскольку для них характерно развертывание только фрагментов текста. Практически каждая пропозиция данного памфлета имеет двойное прочтение в связи с этой моделью, точнее двумя моделями: сравнение головокружения от успехов современной политической элиты с возбуждением после принятия «Виагры» и сравнение политической арены (настолько укорененная метафора, что для нее практически не подобрать буквальное обозначение - показательный пример номинативной метафоры^[140]) с буфетом.

Вторая модель проявляется в сильных позициях заголовка и концовки текста, однако в неразрывной связи с метафорой «Виагры», которую следует считать первичной для данного текста. Неслучайно она вводится первым же предложением, а весь последующий текст развертывается из нее. Несмотря на то, что слово «Виагра» является торговым названием определенного лекарственного вещества, оно, ввиду широкой применимости, вошло в словарь: «Виагра - лекарственный препарат, применяемый при лечении лишь одной из разновидностей импотенции - эректильной дисфункции, т.е. нарушения кровообращения в кровеносных сосудах, участвующих

в механизме эрекции»^[141]. Оценочный смысл метафоры Виктора Шендеровича очевиден: воодушевление, которое почувствовали россияне после

присоединения Крыма, искусственно, не обусловлено реальным благом и обязательно сменится упадком. Такие выводы могут быть сделаны исходя из слотового разложения сценарного фрейма «принятие виагры».

Оценочность выражается и неметафорически: вопреки официальной государственной позиции, для обозначения присоединения Крыма к Российской Федерации использовано слово «аннексия», означающее «насильственное присоединение государства или части его к другому государству»^{[142] [143]. В первом же предложении нужно обратить внимание и на метафору организма, которая, по всей видимости, вводится Виктором Шендеровичем, в первую очередь, в целях языковой игры, подобно метафорам «распахнуть плащ с триколором» или «успели напугать окружающих своими новыми размерами», благодаря которым на подтекстовом уровне автором транслируется смысл постыдности происходящего в стране.}

Однако метафора политического организма достаточно широко

-5

распространена в современном обществе и с когнитивной точки зрения является одной из форм осмысления и восприятия политической системы, то есть автор памфлета не просто ерничает, а предлагает читателю свое видение политических процессов в целом: метафора организма предполагает, например, уязвимость, возможность истощения и даже смерть политической системы.

Подкрепляет свою точку зрения Виктор Шендерович историческими примерами. Здесь нужно отметить два принципиальных момента. Во-первых, то, как широко используется сценарный фрейм «человек, принимающий “Виагру”» для метафорического описания: появляются вложенные метафоры

«диагноза» и «таблеток». Во-вторых, сами примеры: первые два относятся к нацистской Г ермании, последние - к более недавним, но практически не менее осуждаемым в мировом масштабе, проявлениям внешнеполитической агрессии. Естественно, что такие сравнения в совокупности с использованной текстовой метафорической моделью создают глубоко эмоциональное оценочное высказывание. Здесь уместно вспомнить категорию

идеологической модальности (см. выше).

В завершающей части памфлета автор дает прогноз на будущее. Здесь те смыслы, которые пронизывали подтекстовое пространство предыдущих частей, выражены уже неметафорически: «Скоро все это не будет вызывать никаких чувств, кроме стыда и недоумения».

Обратимся еще к одной статье Виктора Шендеровича, опубликованной в «Ежедневном журнале» 9 сентября 2013 года.

Звероящеры и эволюция

С вечера до полуночи Москва, затаив дыхание, наблюдала в прямом эфире свободное падение собянинской цифры навстречу твердой поверхности — 50%. Это выглядело совершенно неотвратимо и немного назидательно.

И вдруг где-то что-то щелкнуло. Перестали поступать цифры по явке, начало исчезать с глаз начальство. Глава МГИК находился в нетях целый час, а когда он появился снова, над собянинской цифрой раскрылся невидимый парашют.

Падение резко замедлилось

Терявший по проценту в час, Собянин перешел на десятые.

СМИ сообщили, что в мэрию приехал глава кремлевской Администрации. Ну, так совпало. Он приехал, и динамика подсчета резко изменилась.

К двум часам ночи стало ясно, что собянинский показатель никогда не коснется пятидесятипроцентной линии — так древнегреческий Ахиллес догоняет и все не может догнать черепаху...

Убогие.

Они хотели пройти между струйками: проскочить на смеси лукавства, админресурса и апатии, но хоть посчитать без фальсификаций — и надеть потом на немытое тело чистое бельишко, по случаю легитимности.

Но обхитрили сами себя.

Пенсионеры доели продуктовую собянинскую взятку и остались дома, и на фоне низкой явки Навальный прыгнул выше головы.

Ближе к ночи они поняли, что проигрывают уже не репутационно, а самым что ни на есть юридическим образом — и начали наконец делать то единственное, что они умеют делать хорошо: фальсифицировать выборы.

Они хотели собрать швейную машинку, но получился, как всегда, автомат Калашникова. И ближе к ночи стало ясно, что все снова идет к крови и жести. И что это — не недоразумение, а политическое решение.

Потому что в мирной жизни, там, где все решают честные выборы и разум, они проигрывают. За полтора десятка лет они деградировали так, что проигрывают даже с телевизором против куба.

У них нет никаких шансов в честной борьбе — у них нет шансов даже в борьбе получестной, с административным гандикапом в шестьдесят пунктов! (Мне кажется, это рекорд для книги Гиннеса: растерять такое преимущество за полтора месяца — это круто.)

Они могли бы уйти, но они уже не могут уйти: ловушка абсолютной власти захлопнулась. Путин наворочал слишком много дел, предусмотренных в УК РФ, чтобы изображать из себя Саркози. Саркози не выйдет — уже вышел Лукашенко, а если внимательно присмотреться, может получиться и какой- нибудь Чарльз Тейлор из Либерии...

Фальсифицировав выборы, проломив на силу статистику, они идут на лобовое столкновение с сотнями тысяч обворованных москвичей. В этой мутной неправовой водице у них есть шансы...

Как это делается, они уже показали на Болотной в мае 2012 года.

«Собрание звероящеров постановило не признавать эволюции».

Я написал эту фразу почти четверть века назад.

По счастью, те звероящеры имели возможность уйти на политический покой: на Лигачеве-Варенникове висело много политической ответственности, но не было и следов уголовной.

Поэтому Егор Кузьмич еще несколько лет назад спокойно читал лекции в американских университетах, давая гарвардам редкую возможность рассмотреть вблизи это антропологическое чудо.

Нынешние звероящеры сами не уйдут.

Минувшей ночью они опять, в который уже раз, постановили не признавать эволюции.

Текст посвящена анализу итогов выборов мэра Москвы и балансирует на грани между аналитическим комментарием и фельетоном.

Как это характерно для большинства текстов с развертыванием метафор, метафоричен уже заголовок, однако смысл его раскрывается лишь к концу статьи, что создает читательское ожидание и, следовательно, служит средством привлечения к тексту. Заголовком задается первая метафорическая модель «политики - звероящеры». Нужно отметить, что слово «звероящеры» уже использовалось В. Шендеровичем в качестве источника метафоризации (см. предыдущий текст), из чего можно сделать вывод о приверженности одних авторов одной образной системе. Раз найдя удачный образ, его можно тиражировать.

Вторая метафорическая модель, раскрывающаяся в первом абзаце, организует всю первую часть статьи, которая посвящена описанию подсчета голосов, по которому явственно можно судить о том, что имела место фальсификация. Для подтверждения этого вывода и вводится вторая модель, которую условно можно обозначить как «снижение процента голосов, набранных Собяниным, - падение». Данная модель укоренена в языке (ср. такие выражения, как «его рейтинг упал» или, наоборот, «взлетел»), но, благодаря развертыванию в анализируемом тексте, она получает новое нестертое звучание. После того, как появляется метафора «над собянинской цифрой раскрылся невидимый парашют», предыдущие метафорические вхождения прочитываются в свете новой метафорической модели «падение собянинской цифры - это прыжок с парашютом». Тогда метафора свободного падения считывается не как языковая, а в свете представления о прыжке с парашютом, который до момента раскрытия последнего, должен проходить именно как свободное падение. Точно так же метафора «твердой поверхности» получает согласование с моделью. Мы видим как бы наложение двух метафорических моделей, в котором языковая метафора становится основанием для окказиональной. Применительно к первой части статьи нужно также отметить использование синекдох «Москва наблюдала» и «собянинская цифра», первая из которых обобщающая, а вторая сужающая, что создает эффект образного столкновения масштабности Москвы и ее жителей с незначительностью голосов, отданных за Собянина. Вообще, нельзя не заметить того, что образный слой данного текста достаточно разнообразен. Так, Виктор Шендерович помимо совокупности метафор, использует и другие средства выразительности: антономазию «Саркози не выйдет — уже вышел Лукашенко, а если внимательно присмотреться, может получиться и какой-нибудь Чарльз Тейлор из Либерии...», трансформацию фразеологизма «в этой мутной неправовой водице». Отметим, что использованные антономазии, помимо того, что выражают понятную идею непривлекательного для России сопоставления нынешней политической ситуации в стране с известными автократиями, еще и образуют другую фигуру речи - градацию, символизирующую не только низкое положение России на шкале либеральных ценностей, но и ее стремительное нисхождение по ней. Трансформированный фразеологизм педалирует мысль о преступности описываемых действий властей.

Но стержневым тропом для этого текста все же являются метафоры. Причем выполняют они различные функции. Например, метафора «надеть потом на немытое тело чистое бельишко» рождает запоминающийся образ и служит скорее экспрессивным задачам, в то время как метафоры «с административным гандикапом», или «ловушка абсолютной власти захлопнулась» призваны не только создать образ, но и предложить определенное осмысление описываемого положения дел. Последняя из приведенных метафор имплицирует представление о неизбежности случившегося, а метафора гандикапа - об отсутствии электората у Собянина^[144].

Представляется, что система различных метафор, пронизывающих текст, организована иерархически, подобно системе текстовых интенций^[145]. Выделение главенствующей метафоры возможно на основе занимаемого ей смыслового объема. Дополнительным, но немаловажным критерием является также расположение метафорической модели в сильных позициях текста. В нашем примере заголовок и концовка текста транслируют метафорическую модель «политики - звероящеры», которую и по смысловому критерию напрашивается признать основной.

Эта метафорическая модель тоже является как бы двойной: она одновременно указывает на отставание нынешних российских политиков от современного мира и сравнивает их с политиками, отстаивающими советский режим в эпоху «перестройки». Мысль о том, что Россия постепенно возвращается к советской политической модели, вообще пронизывает всю статью, причем даже на подтекстовом уровне. Например, фразы «Они хотели пройти между струйками» и «Они хотели собрать швейную машинку, но получился, как всегда, автомат Калашникова» вводят известные любому взрослому жителю страны интертексты - классические анекдоты советской эпохи. Анафоричность конструкций усиливает прием интертекстуальных вхождений и тоже работает на основную метафорическую модель: «они» - это и современные политики, и советские. Вообще согласованность различных элементов текста с метафорической моделью играет в данной статье немаловажную роль. Так, первая метафорическая модель «падения» обогащается новым смыслом за счет второй: теперь она характеризует не только итоги выборов, но и

политическую верхушку - как павшую. А глагол «деградировать» приобретает филогенетическое значение.

Взаимодействие метафорических моделей внутри текста, как видим, подчиняется принципу создания содержательного и формального единства. Это единство формируется не только посредством смысловой и формальной связности организующих текст метафорических моделей, но и за счет системности авторской познавательной активности, направленной на освоение социальной действительности.

В рассмотренном подтипе наблюдается тенденция к метафоризации заголовка, а также к удержанию живой образности на уровне всего текста. Это позволяет описанным текстам служить важным средством трансляции оценки, выносимой журналистом. Метафоризация используется как для положительной, так и для отрицательной оценки, правда с заметным преобладанием последней. Любопытно, что при этом одна и та же метафора может семантизироваться по-разному в зависимости от движущих автором идеологических установок, каковые вообще лежат в основании практически любой журналистской метафоры. Политический характер рассмотренных текстов служит тому подтверждением.

Механика текста и интенциональные предпосылки его создания здесь иные, чем в текстах, в которых доминирует одна метафорическая модель, к рассмотрению которых мы и перейдем.