ПРЕДИСЛОВИЕКО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ. 1794
О заглавии этой книги (так как были высказаны некоторые сомнения относительно скрытой в нем цели) считаю нужным заметить следующее.
Так как откровение может по крайней мере включать в себя и чистую религию разума, а религия разума, наоборот, не может содержать в себе историческое [содержание] откровения, то я могу рассматривать первое как более широкую сферу веры, которая заключает в себе религию разума как более узкую сферу (не как два вне друг друга находящихся круга, а как два концентрических круга), и в пределах последней философ должен считать себя учите-лем чистого разума (из одних лишь априорных принци-пов), а при этом, следовательно, отвлечься от всякого опыта. С этой точки зрения я могу сделать и вторую по-пытку, а именно: исходить из какого-нибудь откровения, признаваемого таковым, и, отвлекаясь от чистой религии разума (поскольку она составляет самостоятельную систему), рассматривать откровение как историческую систему моральных понятий только фрагментарно, и наблюдать, пе приведет ли это к той же системе чистой религии разума, которая самостоятельна не в теоретическом, правда, отношении (к чему следует причислить и технически практический метод преподавания как учение об умении), а в морально-практическом отношении, и достаточна для религии в собственном смысле, которая как априорное понятие разума (остающееся после устранения всего эм-пирического) существует только в этом отношении. Если это так, то можно сказать, что между разумом и священ-ным Писанием можно найти не только совместимость, но и единство, так что тог, кто следует одному из них (под руководством моральных понятий), обязательно встре-тится и с другим. Если же этого пе случится, то или у одного человека будет две религии, что нелепо, или будет религия и культ. А в последнем случае, так как культ не есть (в отличие от религии) цель сама по себе, а имеет ценность только как средство, оба они иногда могут смешиваться вместе, чтобы на короткое время соединить-ся, но потом, как масло и вода, снова отделиться друг от друга, и чисто моральное (религия разума) должно всплыть наверх. Я уже в первом предисловии отметил, что такое соединение (или попытка его достигнуть) с полным правом есть дело, для философского исследователя религии нужное, и не представляет собой посягательство на исключительные права основывающегося на Библии богослова. После этого я нашел, что утверждение это приводится и в «Морали» Михаэлиса 1 (часть 1-я, сс. 5 — 11), человека очень сведущего в ток и другой области, и прохо- дит через всю его книгу, причем высший факультет не нашел бы в ней ничего предосудительного в отношении своих прав.Суждения достойных людей, подписавших и пе подписавших свои имена под своими отзывами о моей книге, я не могу принять в соображение в этом втором издании, так как они (как вся литература из других городов) очень поздно доходят до нас. Хотя кое о чем я очень хотел бы поговорить, главным образом об Annotationes quaedam theologicae etc. знаменитого д-ра Шторра2 в Тюбингене, который с обычным для него остроумием, а также с заслуживающими глубочайшей благодарности усердием и справедливостью подверг разбору мою книгу. Я, конечно, хотел бы ответить на эти исследования, но не могу обещать этого, так как старость больше всего мешает разработке отвлеченных идей.— От одного критического отзыва, а именно помещенного в № 29 «Новых критических сообщений» в Грейфсвальде3, я могу отделаться так же бесцеремонно, как рецензент от моего сочинения. Оно, по его мнению, есть не что иное, как ответ на поставленный мной же вопрос: «Каким образом возможна церковная система догматики в ее понятиях и положениях на основе чистого (теоретического и практического) разума?» — «Этот опыт, следовательно, вообще не интересен для тех, кто так же не постигает и не понимает его (Канта) системы, как и не желает ее знать, и поэтому они должны рассматривать его как нечто несуществующее».— На это я отвечаю: для того чтобы понять основное содержание этого сочинения, требуется лишь обыденная мораль и нет надобности вдаваться в критику практического разума, а тем более теоретического.
И если, например, добродетель как навык в сообразных с долгом поступках (по их легальности) называют virtus phaenomenon, а ее же как постоянное убеждение совершать такие поступки из чувства долга (в силу их моральности) — virtus noumenon, то эти выражения годятся только для школьного преподавания, а сущность дела содержится и вполне понятна в самых популярных наставлениях для детей или в проповеди, хотя она выражена здесь иначе. Если проповедь могла бы превозноситься лишь за те тайны божественной природы, которые причисляются к учению о религии и приводятся в катехизисах как совершенно доступные, то впоследствии, если бы они должны были стать понятными каждому, их пришлось бы прежде всего превращать в моральные понятия.Кенигсберг, 26 января 1794 г.