§ 3. ФРАНЦИСКАНСКАЯ АПОКАЛИПТИКА: НАСЛЕДИЕ ТОММАЗО ДА ЧЕЛАНО И ИОАХИМИЗМ.
Несмотря на мощную жизнеутверждающую основу францисканского мировоззрения, в литературе ордена существовала и обратная тенденция - апокалиптическая, связанная с восприятием приществия Франциска Ассизского именно как последнего, завершающего этапа мировой истории. Именно в рамках францисканской литературы мы встречаем самые известные произведения средневековой апокалиптики. Речь идет прежде всего о сподвижнике и ученике Франциска Ассизского - Томмазо да Челано (1190 - 1260 или 1270)699 700 701, написавшем агиографическую «трилогию» о жизни основателя францисканского движения - два жизнеописания и «Трактат о чудесах Франциска Ассизского» , «Легенду святой Клары» и жизнеописание Антония Падуанского («Legenda Assidua»). Томмазо да Челано приписывается также несколько стихотворных произведений, среди которых - одно из самых поразительных стихотворных произведений средневековья: текст «Реквиема» («Dies irae» - «День гнева»). Жизнь Томмазо да Челано нам известна только в самых общих чертах. Немногие факты его биографии стали дошли до нас в основном из-за их соотнесенности с жизнью Франциска Ассизского - личности настолько затмившей его собственную, что и само имя Томмазо да Челано воспринимается исключительно в той или иной связи с событиями жизни самого любимого итальянского религиозного деятеля. 3 Родился он в небольшом городе Челано (возле г. Аквила в Абруццах), известном своим величественным неприступным замком, и, скорее всего, принадлежал к местной аристократии. Образование его было по тем временам очень глубоким - частные преподаватели, августинианская школа в Челано, а затем бенедиктинская школа в знаменитом монастыре Монтекассино (где обучался и другой его великий современник Фома Аквинский), откуда происходят интереснейшие памятники итальянского языка периода «начал», и в том числе первый памятник итальянского языка «Монтекассинские тяжбы». Как известно, библиотека и огромный архив бенедиктинского аббатства Монтекассино - святыни итальянистики702 703 704 - сыграли первостепенную роль в сохранении бесценных древних рукописей, как и предписывал устав бенедиктинского ордена. Не исключено, что Томмазо обнаружил в монастырских архивах латинские гимны 11 - 12 веков на тему страшного суда, обработал их и составил из них впоследствии «День гнева». Закончил свое образование он в элитной папской школе при Ватикане. Занимаясь в основном античными классиками, Томмазо приобрел глубочайшее знание классической литературы вскоре стал одним из образованнейших людей Италии. Его страсть к изучению античных авторов сделала его за сто лет до Треченто, золотого века итальянской литературы предшественником латинизирующего направления Петрарки и, по мнению Л.Каноничи , одним из предшественников ученого гуманизма. Все, что принадлежит его перу, написано на безукоризненной классической латыни торжественным высоким изысканным стилем. Именно таким языком были написаны им первые жизнеописания простого «беднячка христова» Франциска Ассизского, определявшего себя как “illiteratus et idiota”. Томмазо да Челано стал одним из редких во францисканском ордене начального периода существования интеллектуалов. Впоследствии образованность среди францисканцев уже не будет такой редкостью, как в первой половине XIII века, но именно в этот период в ордене еще господствовало то настороженно-боязливое отношение к официальной учености, которое было характерно для основателя ордена Франциска Ассизского. Подобно многим, поддавшимся силе личного воздействия Франциска, Томмазо, отказавшись от всех личных владений, вступил в новый орден. Его постригал в монахи сам Франциск вручивший ему в святая святых - Порциункуле - францисканскую рясу. С этой минуты Томмазо становится преданным последователем и распространителем нового учения и в 1221 году отправляется миссионером в германские земли и становится настоятелем первых францисканских монастырей в Майнце, Вормсе, Шпаере, Кельне а затем и викарием всей Тевтонской провинции (не отсюда ли возникли в его творчестве мрачные и мистические акценты, иногда вызывающие ассоциации с сумрачным немецким гением?...). У хронистов францисканского ордена сохранились любопытные свидетельства об отрицательном опыте пребывания первых францисканцев в Германии, связанном с их полным незнанием языка и враждебностью местного населения; среди францисканцев Германия еще долго пользовалась славой жестокой страны, куда стремились только те, кто поистине был обуреваем «жаждой мученичества»705 706. Вернувшись все-таки из Германии, Томмазо да Челано присутствовал при последних минутах жизни Франциска Ассизского и лично удостоверился в его стигматизации. Франциск стал для него новым распятым Христом, носителем иоахимитской идеи, ангелом шестой печати, после которого история человечества должна закончиться). Практически во всех произведениях Томмазо да Челано звучат ярко выраженные апокалиптические идеи. Томмазо да Челано, как один из основателей францисканского движения, впоследствии был беатифицирован . Произведения Томмазо да Челано ждала драматическая судьба. В 1263 генеральный капитул францисканского ордена, состоявшийся в Пизе, постановил уничтожить всю литературу о Франциске, существующую к тому времени (официальную и неофициальную), и поручил Бонавентуре да Баньореджо написать новое жизнеописание. Это произошло по многим причинам - жизнеописания Томмазо да Челано действительно содержали определенное количество повторений и противоречий, имеющих, конечно, второстепенное значение для восприятия образа святого. Кроме того, это жизнеописание все же страдало определенной неполнотой, так как Томмазо, хотя и вступил в орден еще в 1215 году, не был среди самых близких сподвижников Франциска. Но была и более глубинная причина: в те десятилетия францисканский орден переживал бурное время внутренних разногласий, при этом левое крыло францисканства стало тяготеть к ереси. В связи с этим под подозрение в ереси попали все раннефранцисканские тексты, которые, таким образом, было решено уничтожить. В течение многих столетий немногие уцелевшие рукописи Томмазо да Челано, чудом избежавшие костра, хранились в цистерцианских и бенедиктинских монастырях, так как только там они находились вне юрисдикции францисканского ордена. Не подвергся запрету только «День гнева», так как он был уже включен в официальный текст католического богослужения. Тем не менее его произведения (в их официальном, то есть утвержденным церковью варианте) все же дошли до нас. Рукопись «Первого жизнеописания», считавшаяся долгое время утерянной, была найдена болландистами (членами церковной организации, занимающейся историей церкви) и опубликована в 1768 году, «Трактат о чудесах» был опубликован в 1899 году по единственной сохранившейся рукописи (предположительно 1300 года) также болландистами, текст «Второго жизнеописания» был опубликован в 1806 С.Ринальди, хотя и по плохо сохранившейся рукописи. Произведения Томмазо да Челано еще более обострили так называемый «францисканский вопрос» в медиевистике - проблему отсутствия многих документальных источников и путаницы в рукописном материале, особо остро стоящий именно во францисканских текстах. Принимая во вниание неупорядоченное и даже плачевное состояние многих монастырских архивов и библиотек францисканского ордена, можно все же надеяться, что еще неизвестные тексты из наследия Томмазо да Челано все же будут найдены, и его рукописи где-то ждут своего исследователя. День гнева. Помимо огромного вклада во францисканскую агиографию, о котором мы уже говорили выше, и написания ряда поэтических текстов для богослужения707 708, Томмазо да Челано является автором и одного из самых, вероятно, известных христианских текстов. Речь идет о самом известном произведении мировой апокалиптической литературы - латинском гимне «Dies irae» («День гнева»), более известном современной аудитории как «Реквием». Дж. Кардуччи в «Дне гнева» Томмазо да Челано видел «одну из трех самых великих христианских поэм», наряду со «Stabat mater» Якопоне да Тоди и «Pange lingua» Фомы Аквинского «День гнева» с его интонациями ужаса, ярости и безысходности представляется полной противоположностью радостному и жизнеутверждающему «Гимну творениям» Франциска Ассизского. В одном - жизнь, радость и красота, в другом - мрак и адское пламя, разрушение и смерть. Это произведение - выражение настроения тех мрачных десятилетий, когда средневековый человек, охваченный ужасом перед неминуемым концом света, предсказанным грозным пророчеством Иоахима Флорского, готовился к последнему дню Вселенной. Это классически средневековое произведение, неотделимое от готических сводов соборов своего XIII столетия, несмотря на то, что после Моцарта и Верди канонический текст «Реквиема» уже практически не воспринимается вне музыки барокко и романтизма. Тем не менее в этом тексте есть и истинно францисканские интонации: даже для самого страшного грешника есть надежда на прощение и вечный покой (requiem). «День гнева» - одно из самых ярких по силе эмоционального воздействия произведений средневековой литературы, за которым прочно утвердилось сравнение с «долгим криком ужаса» на краю пропасти, в котором за несколько десятилетий до «Божественной комедии» слышатся дантовские интонации. Авторство. Что касается авторства «Дня гнева», то в настоящее время положение достаточно определенное. Еще Бартоломео да Пиза, францисканский автор XIV столетия, упоминал об этом тексте как о части заупокойной мессы и однозначно подтверждал авторство Томмазо да Челано: «prosam de mortuis, quae dicitur in Missa, scilicet Dies irae, dies illa»709 710. Первые известные нам рукописи его содержатся во францисканских миссалах 13 века (неаполитанском и римском), а также во францисканском бревиарии из Ассизи 1300 года. Тем не менее в 30-е годы XX столетия по этому поводу возникла известная дискуссия , после того как в горном бенедиктинском монастыре Караманико в Абруццах итальянским исследователем Д. Амелли был найден манускрипт, восходящий, по его мнению, к концу 12 века (то есть на несколько десятилетий ранее времени жизни Челано) и содержащий более раннюю редакцию фрагментов этого текста. Была высказана мысль, что Томмазо да Челано мог собрать воедино и литературно обработать уже существовавшие до него многочисленные средневековые апокалиптические тексты предыдущих столетий, так как тема приближающегося конца света всегда была чрезвычайно распространена в литературе этого периода. Дискуссия происходила довольно бурно и авторство гимна стали приписывать самым разным авторам, иногда даже без серьезной аргументации711 712 - Григорию Великому, Бернарду Клервоскому, Иннокентию III, Бонавентуре и даже Фоме Аквинскому. Но вскоре новая датировка манускрипта была подвергнута сомнению со стороны палеографов и в настоящее время дискуссия, по-видимому, уже завершилась в пользу Томмазо да Челано. В первой половине XX века в защиту его авторства выступил и крупный исследователь средневековых текстов Ф.Эрмини , а также Ж. Леклерк. Они утверждают, что гимн со всех точек зрения вписывается в гимническую модель, существовавшую в 13 веке во францисканском ордене (ритмика, стилистика, образность) и с этой точки зрения во многом напоминает «Stabat mater» Якопоне да Тоди, выдающегося трагического францисканского поэта - современника Данте. Рукописи. До нас дошло лишь небольшое количество рукописей «Дня гнева». Первые известные рукописи «Реквиема» относятся к первой половине 13 века - это неаполитанский (хранится в Королевской библиотеке Неаполя) и римский миссалы францисканского ордена, а также францисканский бревиарий из Ассизи (хранится в в монастыре Сан Дамиано в Ассизи) примерно 1300 года, также фрагмент рукописи из францисканского монастыря в Сицилии примерно 1260 года. Древнейшая рукопись из Караманико заканчивалась словами “Curam gere mei finis”; заключительные две строфы были добавлены позже. Все древнейшие рукописи написаны готическим минускулом XIII века, сопровождаются примитивными нотными обозначениями и являются частью францисканской литургии. После распространения по всей Италии, гимн распространяется в Германии, затем во Франции и, наконец, в Англии, становясь неотъемлемой частью заупокойной мессы, при этом в рукописях неаппенинского происхождения гимн всегда сопровождается указанием на его итальянское произхождение: «sequentia romana, ossia italica»713. Папа римский Пий V повелел включить гимн в канон единого Римского миссала (вместе с другим выдающимся памятником францисканской литературы - «Stabat mater» Якопоне да Тоди) и таким образом законодательно закрепил обязательное исполнение его во всех католических храмах. К концу XV века этот текст практически повсеместно встречается во всех рукописях миссалов, не только францисканского, но и доминиканского ордена. Текст, естественно, был на слуху у каждого средневекового человека, как и его зрительное воплощение - на западном портале каждого собора, то есть он был неотъемлемой частью средневековой повседневности, вскоре став одним из самых известных религиозных католических текстов, наряду с «Ave Maria», «Credo», «Angelus», «Stabat mater». После литургической реформы Второго Ватиканского собора (1969 -1970) «День гнева» был исключен из обычного богослужения как произведение, имеющее тяжелое наследие средневековой ментальности и негативно влияющее на аудиторию. В настоящее время он исполняется как часть заупокойной мессы католического обряда по тридентскому канону в последнюю неделю перед Адвентом. Неоднородность и фрагментарность. Текст неоднороден со всех точек зрения - грамматической и стилистической, что несколько десятилетий назад породило мнение о том, что Томмазо да Челано мог собрать вместе и обработать ранее существующие стихотворения на апокалиптическую тему. Речь идет прежде всего о грамматической неоднородности: первая часть написана от третьего лица (описание гибели земли, шествие мертвых на суд, образ Сидящего на престоле и книги Страшного суда). Затем изложение обрывается и возобновляется уже от первого лица - это молитва грешника о прощении. В самом конце гимна изложение опять возвращается к третьему лицу. Непонятно также, когда молящийся обращается к Богу-отцу, а когда к Богу-сыну. Это и ритмическая неоднородность: в последних строках (тема «Lacrimosa») вместо рифмы используются ассонансы и размер становится каталептическим вместо трохаического. Содержание текста также достаточно фрагментарно - описывается лишь один из эпизодов финала мировой истории; здесь нет ни пришествия Антихриста, ни его схватки с Мессией, ни описания победы сил добра. С одной стороны это объяснимо, так как средневековая апокалиптическая литература крайне запутана и противоречива, но это также наводит на мысль о существовавшем ранее утерянном большом произведении, уцелевшей частью которого мог являться Реквием. Языковая форма. С точки зрения языковой формы «День гнева» также чрезвычайно любопытен. Текст гимна написан рифмованным стихом (с акцентиованной, не квантитативной системой ударений, что его отличает от классического латинского стихоложения), почти правильной (невульгарной) латынью с немногими вкраплениями средневековых латинских форм. Рифма чрезвычайно примитивна - эта или одинаковые падежные окончания (sonum - regionum - thronum, natura - creatura, reus - deus), или одинаковые глагольные формы (proferetur - continetur - iudicetur, sedebit - apparebit). Текст состоит из рифмованных трехстиший (но не терцин, так как написан восьмисложным тетраметром). Поэтический размер чрезвычайно ритмичен - Dies irae, dies illa Solvet saeclum in favilla Teste David cum Sibylla! Завораживающая ритмика стиха, апокалиптическая картина буйства нечистой силы, интонации ужаса и безысходности первой части гимна вызывает в памяти пушкинских «Бесов»: «Мчатся тучи, вьются тучи...» Не имея возможности останавливаться более подробно на интереснейшей теме «Пушкин и Италия», отметим все же, что реминисценции из средневековой итальянской поэзии в пушкинской лирике уже не раз были предметом исследования и уже насчитывают столетнюю исследовательскую традицию714. В тексте часто используются аллитерации, особенно звук «г», создающий атмосферу напряжения и страха, в особенности в знаменитой сцене, когда звучит апокалиптическая труба, мертвые встают из могил и шествуют на суд: Tuba mirum spargens sonum Per sepulcra regionum Coget omnes ante thronum!... Quantus tremor est futurus Quando iudex est venturus, Cuncta stricte discussurus!... Mors stupebit et natura Cum resurget creatura Iudicanti responsura! Именно поэтому «День гнева» с его ритмичным размером был воспринят флагеллантами, так как чрезвычайно подходил как к ритму шагов, так и к процедуре бичевания - после каждого трехстишия следовал удар хлыста. Ритмика стиха хорошо ложилась и на музыку - древнейшая примитивная мелодия Реквиема дошла до нас в последующих обработках и вариациях и в качестве примера вспоминается сразу же ритмичные части вердиевского Реквиема. «День гнева», безусловно, и создавался автором для музыкального исполнения. Об этом говорит и чрезвычайно напряженная ритмика стиха, невозможная для стихосложения в классической латыни, но характерная для итальянской религиозной поэзии 13 века (лауды). Таким же размером написаны и «Stabat mater» Якопоне да Тоди и «Pange lingua» Фомы Аквинского. Именно такая своеобразная музыкальность текста сделала его наиболее исполняемым музыкальным произведением в эпоху Средневековья и Возрождения. Так, исполнение «Реквиема» сопровождало инквизиционные аутодафе начиная с 13 века. О первоначальной мелодии мы все же имеем представление. Сохранился манускрипт (кодекс 477 Д7, Библиотека Анжелика) с примитивной нотной записью однообразной грегорианской мелодии - для 18 строф даны только три вариации. Последующая музыкальная история «Дня гнева» насчитывает несколько столетий715 716 717. Что касается наиболее известного зрительного выражениея этого текста, то это, конечно, созданная позже Микелянжело роспись Сикстинской капеллы в Ватикане . В работе над фреской художник руководствовался текстом именно этого латинского средневекового гимна, а также «Божественной комедией» Данте . Влияние текста «Реквиема» на изобразительное искусство Средневековья и Возрождения переоценить невозможно - вспомним изображения сцен Страшного Суда в соборах Саламанки, Альби, Орвието, «Апокалипсис» Дюрера, кладбище Кампо Санто в Пизе, «Страшный Суд» Босха. Анализ текста. Текст гимна явно распадается на две части; основная тема первой части - «героическая» (тема борьбы, мщения и ниспровержения мирового зла), второй части - «лирическая» (тема молитвы о прощении). Первая - тема гибели земли и наказания мирового зла была принята за основу Верди, в особенности тема апокалиптической трубы - «Tuba mirum». Вспомним, что Реквием писался в 1874 году в героическую эпоху объединения Италии на смерть Алессандро Мандзони. Первое исполнение его состоялось в Миланской церкви Сан Марко. Лирическая тема - «Lacrimosa» (тема раскаяния и мольбы о прощении) была в большей степени акцентирована Моцартом, и вообще моцартовский Реквием имеет совсем другую тональость, так и писался он совсем при других обстоятельствах718, вследствие которых произведение осталось незаконченным. История «Реквиема»- это, конечно, особый случай в литературном процессе и благодатная почва для выявления параллелей между развитием литературы, живописи и музыки. «День гнева» начинается страшной картиной мировой катастрофы719 720: рассыпается в прах Вселенная и останавливается «saeculum», то есть земное 3 время . Dies irae, dies illa Solvet saeclum in favilla Teste David cum Sybilla. Этот день настанет со всей неизбежностью, так как это предсказывают священные строки (возникает образ Слова, которому так поклонялись францисканцы) древних ветхозаветных пророков царя Давида и Сивиллы Кумской; при этом грозное предсказание дано человечеству через двух пророков, носителей и мужского (Давид) и женского (Сивилла) начал. Среди всеобъемлющего ужаса появляется беспощадный Судия: Quantus tremor est futurus Quando Judex est venturus Cuncta stricte discussurus! Это судия, изображенный Микеланждело в Сикстинской капелле; итак, мировое зло повержено и уничтожено. Судить он будет «stricte» (строго, точно): это предвещает строжайшую классификацию пороков и преступлений девяти кругов Ада, описанную Данте. И вот наступает самый страшный момент - звучит апокалиптическая труба, которая пробуждает мертвецов на кладбищах; они встают из могил и со всех концов земли идут на суд Божий. Эта сцена стала одной из самых распространенных в иконографии, наиболее известное из таких изображений - серия фресок Синьорелли в соборе Орвието. Данте также говорит о восстании мертвых из могил в известной сцене из X песни Ада (X, 6 - 12). Tuba mirum spargens sonum Per sepulcra regionum Coget omnes ante tronum. При этом зрелище задрожит и удивится (перевод «stupebit» - вздрогнет от страха и изумления) и природа, и сама Смерть. Смерть в средневековых текстах персонифицирована и предстает то как мужчина, то как женщина - это или апокалиптический всадник на бледном коне с мечом, или женщина в белом с косой (смерть по латыни и по-итальянски - женского рода). Mors stupebit et natura Cum resurget creatura Judicandi responsura Это удивление выражено у Данте, только что перешагнувшего порог Ада и смотрящего на бесконечную череду мертвецов - Ужели смерть столь многих поглотила... /Больше связи с Данте, чем с Франциском/ E io, che riguardai, vidi una’nsegna Che girando correva tanto ratta , Che d’ogne posa mi parea indegna; E dietro le venia si lunga tratta Di gente, ch’i’ non averei creduto Che morte tanta n’avesse disfatta. (Ад, III,51 - 57) И вот начинается суд; сидящий на троне грозный Судия держит в руках Книгу, где написано все про каждого, и все тайное становится явным: Liber scriptus proferetur In quo totum continetur Unde mundus judicetur. Вновь возникает образ Логоса - Книги, того самого Божественного и священного Слова, которому поклонялся Франциск. Nil inultum remanebit - ничто не останется сокрытым... Сидящий на троне Судия - это «Rex tremendae maestatis» (царь, страшный в своем величии), это величественный восточный византийский Христос палеохристианских и романских соборов Рима, Палермо, Монреаля, Равенны, Венеции, одетый в императорский пурпур и неумолимо смотрящий с золотых мозаик куполов на лежащего по прахе грешника. В таком Христе акцентируется его божественная, царская ипостась. Именно такой Христос, простив лишь немногих праведников, приговаривает грешников к вечному огню: Confutatis maledictis Flammis ardibus addictis Здесь огонь представляется уже не в качестве могущественной, но прекрасной и радостной стихии («брат огонь»), которую благословляет Франциск Ассизский в «Гимне творений»; у Томмазо да Челано это адское пламя, жестокое орудие уничтожения всего живого на Земле и инструмент беспощадного Божьего гнева. Надежды для грешников них больше нет; поистине - Входящие, оставьте упованья! Ад - это тоска богооставленности, гениально выраженная Моцартом в теме «Lacrimosa». Начинается молитва «Lacrimosa»; здесь тон произведения резко меняется, исчезают интонации ужаса. Несчастный грешник молит Сидящего на троне о пощаде, напоминая ему, что он простил и разбойника на кресте, и Марию Магдалину, дав надежду самому страшному преступнику. Грешник, раздавленный и раскаявшийся, дрожит и умоляет о прощении. И вот византийский царь исчезает и появляется другой Христос, в котором акцентируется его человеческая ипостась, это fons pietatis (источник милосердия), именно на ней делали акцент францисканцы, для которых бог - это прежде всего источник добра, всепрощения и милосердия. Это уже другой Христос, человечный, смиренный, сам прошедший через духовные страдания и сомнения в Г ефсиманском саду, и в час предсмертных страданий воскликнувший - Отец мой, почему ты меня оставил? Именно таким, страдающим и истекающим кровью, но всепрощающим, изображается он на новых готических распятиях, в новых готических храмах францисканского ордена (вспомним, что именно францисканцы начали строить свои церкви в новом готическом стиле). Молящийся напоминает Христу, что именно он, человек, является конечной целью жизненного пути: Recordare, Jesu pie Quod sum causa tuae viae, Ne me perdas illa die. Он напоминает Ему и некоторые моменты его жизни, связанные с милосердием и прощением. Это прежде всего, сцена разговора с женщиной усталого Иисуса, присевшего в пути у колодца Иакова в Самарии721: Quarens me sedesti lassus Redemisti crucem passus, Tantus labor non sit cassus. Это также две самые известные истории о прощении в Новом завете - прощение Марии Магдалины и разбойника на кресте. Здесь опять возникают образы как мужского (разбойник), так и женского начал (Мария Магдалина); Иисус, таким образом, прощает весь человеческий род и дает надежду грешнику: Qui Mariam absolvisti Et latronem exhaudisti Mihi quoque spem dedisti. Молитва растет и ширится, снова возникает образ ада и вечного огня, но Бог прежде всего милостив и добр и тот, кто раскаялся, избежит ада: Preces meae non sunt dignae, Sed tu bonus fac benigne, Ne perenni cremer igne. Молитва завершается словами о необходимости добра, милосердия и покоя в этот скорбный и страшный день. Именно здесь звучат францисканские интонации - Pace e bene! (Мир и благо). Lacrimosa dies illa, Qua resurgetex favilla, Judicandus homo reus; Huic ergo parce, Deus. Pie Jesu Domine, Dona eis requie. «Реквием» - вечный покой - такими словами заканчивается это трагическое произведение, полный драматизма крик на краю бездны. Это великий францисканский идеал, появившийся среди крови и предательств тринадцатого столетия, породившего и светлого Poverello - Франциска Ассизского - и сумрачного гения Данте. Францисканство - это не только «Песнь брата Солнца» - песнь света и радости, это и «День гнева» - крик ужаса во тьме. Но и само христианство - это не только Нагорная проповедь, но и Апокалипсис. Д.С.Мережковский, глубокий знаток итальянского средневековья, так пишет об этом ветхозаветном «древнем ужасе», о том, что Бог - не только любовь, но и ужас: «Люблю Бога, и, однако, древний ужас Бога все-таки снова и снова пробуждается в сердце моем: ужас этот в покаянном вопле десяти веков - Dies irae, dies illa solvet saeclum in favilla - в видении Страшного Суда: «Идите от меня, проклятые, в огонь и муку вечную»... Но как бы ни был силен в нас ужас Врага небесного, никогда не будет ужас этот источником нашей религии.», и совершенная любовь изгоняет страх. Сущность христианства - в победе евангельской любви над ветхозаветным ужасом722. Почему же последователь самого радостного из итальянских религиозных деятелей создает это ужасающее произведение, наполненное мщением, гневом и болью? Ответ - в кровавой истории Италии того времени, описанной через несколько десятилетий Данте. Италия XIII столетия - это враждующие гвельфы и гибеллины, истребляющие друг друга кланы и семьи (Данте призывает прекратить нескончаемую вражду между Мональди и Филиппески, Монтекки и Капулетти), страшные предательства (ужасная смерть Уголино и его детей) и жестокие убийства (судьба Паоло Малатесты и Франчески да Римини). В «Божественной комедии», где так много гнева и жестокости, есть несколько известных инвектив - и инвектива против Пизы, где звучат те же библейские апокалиптические ноты, когда поэт призывает сдвинуться острова Капрайа и Горгона так, чтобы воды Тирренского моря хлынули на этот предательский город и затопили его со всеми его жителями. Это и знаменитая инвектива против Италии (Италия, раба, скорбей очаг...): Ai serva Italia, di dolore ostello! Италия того времени - это Ад, это тот сумрачный лес, наполненный призраками и чудовищами, в котором заблудился Данте. Слишком много накопилось зла, предательства, братоубийства, крови и горя, слишком большая интенсивность греха и ожидание того, что чаша божьего терпения вот-вот переполнится и справедливый гнев божий испепелит всех. Понятие времени и хода мировой истории. Но в этом средневековом гимне, как и в других средневековых произведениях на тему Апокалипсиса, от «Видения Св.Павла» до «Божественной комедии» Данте, содержится и нечто более глубокое, относящееся к европейской концепции хода мировой истории - это образ и понятие времени. Символ возникает с первых же строк: «Saeculum» - это слово многозначно, оно включает в себя одновременно и весь материальный мир, и ход земного времени, которому он подчиняется, это некий средневековый хронотоп, единение материального пространства и земного времени, в противовес идеальному потустороннему миру, в котором царствует вечность. Вспомним дантовское описание смерти Беатриче из «Новой жизни», вдохновленное библейскими строками: E maravigliandomi in cotale fantasia, e paventando assai, imaginai alcuno amico che mi venisse a dire: ”Or non sai? La tua mirabile donna e partita di questo secolo”723. Но «saeculum» рассыпается в прах и настает вечность, ход земного времени заканчивается, так как мировой исторический процесс развивается линейно, от начала к концу (не спирально), мир существует от его сотворения до неизбежной гибели; западное время, в противовес восточному циклическому восприятию времени, движется также линейно. Человеческая история развивается логично, от создания Адама и Евы до суда над всем человеческим родом; она разумна и нравственна. Ход истории не хаотичен и стихиен; он подчинен бескомпромиссным законам нравственной необходимости уничтожения мирового зла. Мировой процесс не является бесцельным и бессмысленным - он имеет разумную и моральную конечную цель - поскольку конец света наполнен прежде всего нравственным содержанием - ниспровержением мирового зла. Конец света, таким образом, исключает всякую случайность и является нравственно необходимым. Мировой процесс развивается линейно, мир существует от его сотворения до его гибели. Западное время, в противовес восточному, цикличному, восприятию времени, движется также линейно. Христианская концепция человеческой истории и единичной личности жестко и бескомпромиссно исключает всякую возможность переселения душ; восточное по происхождению учение о метампсихозе и реинкарнации не может иметь почвы в христианстве, дающем только одно тело и одну жизнь человеческой душе724 725. Человеческая история, как и история единичной души, развивается логично, от рождения до смерти, от создания Адама и Евы до суда над всем человеческим родом - она разумна и нравственна. Страшный суд - это закономерный итог истории, которая, несмотря на то, что мир неизбежно движется к концу, все же позитивная, так как в итоге мировое зло будет наказано и ниспровергнуто, и при этом надежда на прощение на Страшном суде все же остается даже для самого последнего грешника. Реквием как персонаж, его судьба в культуре Европы. Литературная судьба того текста довольно мрачна; достаточно вспомнить сцену из «Фауста» Гете : Маргарита, коленопреклоненная посреди собора, раздавленная чувством вины и ужаса, и Мефистофель, зловеще нашептывающий ей самые страшные строки. При этом Г ете акцентирует первую часть гимна, самую мрачную, и видит (проявление сумрачного немецкого гения?) в Дне Гнева только песнь ужаса, ставя эмоциональный акцент на чувстве вины, наказании и безысходности и забывая о прощении, которое все же звучит в финальных строках. «День гнева» у Г ете - это поистине голос Дьявола. В этом смысле литературная судьба «Дня гнева» несколько напоминает судьбу «Божественной комедии» Данте: в памяти литературной Европы акцентируется исключительно «Ад»; Данте остался в памяти даже самой образованной части общества как мрачный певец девяти адских кругов; части, посвященные «Чистилищу» и тем более «Раю» интересуют только профессиональных филологов. В мировой культуре с «Днем гнева» ассоциируется многое. Это и его подробное зрительное воплощение - подавляющее величие Сикстинской капеллы Микелянждело, устрашающее шествие мертвецов из цикла Синьорелли в соборе Орвието. Это и его музыкальное воплощение - драматизм «Реквиема» Верди, глубокий трагизм «Реквиема» Моцарта («Lacrimosa»), отчаяние «Фантастической симфонии» Берлиоза. Это и звучание «Реквиема» в инквизиционных процессах. Это и это сцена в соборе из Фауста, где за строками Дня гнева и комментариями Мефистофеля следует буйство демонов Вальпургиевой ночи. Невозможно отвлечься от всех этих образов, хотя они и принадлежат к совершенно разным эпохам. История «Реквиема» - это, конечно, особый случай в литературном процессе и благодарная почва для выявления параллелей между развитием литературы, живописи и музыки. «Реквием» - это одно из немногих произведений, которое уже не воспринимается только как литературное и не принадлежит исключительно своему времени. Францисканская литература и иоахимизм. «День гнева», как мы видели, - характерное произведение эсхатологической литературы. Францисканство, в особенности в раннем периоде развития, находилось под глубоким влиянием апокалиптических идей. Необходимо отметить, что апокалиптическая (эсхатологическая) тема как явление в литературе не ограничивается рамками какой-либо эпохи или национальными границами. Она связана с общим ходом мирового литературного процесса и тема Апокалипсиса возникает вновь и вновь в любую эпоху и в любой стране, когда мир подвергается особо тяжелым испытаниям, и в особенности - когда земная хронология приближается к так называемым круглым датам - вспомним панику, охватившую христианскую Европу при приближении 1000 года726. Всей апокалиптической литературе свойственны общие эсхатологические представления, имеющие глубокие психологические корни - подсознательную параллель между концом единичной личности и конечной судьбой всего человечества727 728. Тема конца света, таким образом, свойственна любой национальной литературе во все эпохи . В литературе средневековья апокалиптическая тема представлена широко: это около 20 рукописей «Комментария Апокалипсиса» испанского монаха Беатуса Лиебанского; это и известнейший французский «Апокалипсис из Сен-Севера» с иллюстрациями, изображающими фантастических чудовищ; это и трактат «Libellus de Antichristo» монаха Адсона, созданный незадолго до ожидаемого в 1000 году конца света. Тема Страшного суда фигурирует также у таких известных латиноязычных авторов, как св. Петр Дамиани, Павел Диакон и, конечно, Бернард Клервоский. Апокалиптическая тема является одной из важнейших в произведениях мрачного поэта Учуччоне да Лоди (вторая половина XII - первая половина XIII) - это поэмы с характерными названиями «Созерцание смерти», «О ничтожестве человеческой жизни» и довольно известная современникам поэма «Антихрист», написанная по мотивам «Книги об Антихристе» немецкого монаха Адсона. Эту же тему продолжит во второй половине XIII францисканский автор Джакомино да Верона в двух поэмах о загробном мире - «Небесный Иерусалим» и «Адский Вавилон», многие темы из которых были развиты Данте; он же, скорее всего, является автором и поэмы «О скоротечности человеческой жизни», наполненной мрачными образами и интонациями безысходности. В этом же ключе написана и «Книга трех писаний» его современника миланца Бонвезина да ла Рива, также ставшая одним из источников «Божественной комедии», в которой описывается и адское пламя, и демоны, и дается почти дантовская градация пороков и наказаний. Автор известнейшего в средние века огромного агиографического сборника «Золотая легенда» доминиканец Якопо да Вораждине в самом начале книги подробно описывает обстоятельства и знамения близкого явления Антихриста и наступления конца света (знаки на небе, земле, море). В конце XIII века левый францисканец Джованни Оливи создал «Комментарий к Апокалипсису» (проверить название), который вскоре был осужден церковью за крайнюю социальную и политическую направленность; его грозные проповеди во флорентийской церкви Санта Кроче слушал молодой Данте. Вся европейская эсхатологическая литература основана на образах Священного писания, которые встречаются как в Ветхом, так и в Новом заветах, но, главным образом, на тексте последней книги Библии - на Апокалипсисе (Откровение Иоанна Богослова)729, автор которой некоторыми исследователями отождествляется с Апостолом Иоанном, создателем Четвертого Евангелия. Эсхатологическая литература огромна и достаточно запутанна, так как Апокалипсис, конечно, является самой загадочной и двусмысленной книгой всего Священного писания. Вспомним, что грозные пророчества этой части Писания зашифрованы в пугающие образы и мистические цифры (всадник на бледном коне, антихристово число 666 - «сочти его, если сможешь» - и т.д.). В тексте Писания, кроме того, содержится и «намеренная дезориентация читателя», пользуясь выражением Умберто Эко - «У господа бога один день - как тысяча лет и тысяча лет как один день». Отсюда - многочисленные непрекращающиеся по сей день попытки разгадать дату рождения Антихриста и наступления конца света. Эсхатологической литературе свойственна и большая доля противоречивости, причем эти противоречия иногда лежат на поверхности: так, у Данте в «Аду» бесплотные души грешников испытывают совершенно телесные мучения и дожидаются Страшного суда, который, по логике, должен пересмотреть итоги уже состоявшегося суда над ними после их смерти. Кроме того, в некоторых эсхатологических произведениях (в особенности у Иоахима Флорского) встречается и понятие некоего «золотого века», который должен последовать за окончанием земной истории человеческого рода; в других же текстах это понятие отсутствует и история земли заканчивается мировой катастрофой и Страшным судом. Полный загадок Апокалипсис, послуживший источником всех этих противоречий, является и хронологически последней книгой, включенной в Священное Писание, так как долгое время имел репутацию достаточно сомнительного христианского текста. Церковь серьезно колебалась по поводу включения его в канон, и он в течение несколько столетий находился на положении апокрифа, дожидаясь утверждения в каноне почти 400 лет730; Апокалипсис, наполненный духом бунтарства, мстительности и романтикой ниспровержения действительно сложно назвать истинно христианским произведением. В нем отсутствуют основные христианские качества - любовь, всепрощение и милосердие. Все же даже через тысячу лет после включения его в текст Священного писания Мартин Лютер (1483-1546) высказывал сомнения в христианско-каноническом достоинстве Апокалипсиса и требовал исключить его из канона как нехристианское произведение731. С первых же строк «Дня гнева» обращают на себя внимание прямые реминисценции из Священного Писания - это и образы из Апокалипсиса, и псалмы Давида, в особенности псалом «De profundis» («Из бездны воззвал я к тебе, Господи»), вместе с «Реквиемом» входящий в заупокойную мессу, Евангелие от Луки (XXI, 6), а также пророчества ветхозавтной Сивиллы Кумской о втором пришествии Мессии и конце света. Именно эти части Священного писания породили крайне эсхатологические настроения в среде левого крыла францисканцев-спиритуалов, к которым принадлежал также и Томмазо да Челано732. Помимо общих библейских реминисценций, эсхатологическая литература итальянского средневековья имеет и более конкретные истоки, связанные с именем Иоахима Флорского, южноитальянского пророка и проповедника конца XII века, предсказавшего близкий конец света, описавшего условия его наступления и пытавшегося вычислить точную дату последнего дня733 734. Именно в связи с такими фигурами как Иоахим вспоминаются известные слова Ле Гоффа о том, что Средневековье было временем великих страхов . Произведения Иоахима Флорского дали толчок развитию так называемой «иоахимитской» литературе, просуществовавшей после его смерти еще несколько столетий (многочисленные трактаты о признаках конца света, образе грядущего Антихриста, о последнем дне страшного суда, о том, как именно погибнет земля); «День гнева» - характернейший пример этой литературы. Влияние иоахимизма глубоким, всесторонним на учение и практику францисканства является и длительным. Францисканцы, прямые и непосредственные последователи иоахимизма с их безошибочным чутьем на дух времени восприняли его наиболее действенные, сильные стороны, отказавшись от созерцательности. Иоахимизм в соединении с францисканством стал действительно страшной силой, породившей в 1260 году движение флагеллантов, позже - спиритуалов, фратичелли и другие ультра левые течения (восстание Дольчино). В первые же десятилетия своего существования францисканцы восприняли основную идею Иоахима, которая находилась в одном русле с пафосом всего францисканского движения - идею духовного обновления, «новизны» - “innovatio christianae religionis”, “novum saeculum”, “nova religio, que omnino erit libera et spiritualis”. В этом францисканство может считаться прямым преемником иоахимитства, и сами иоахимиты стали практически сразу же воспринимать францисканцев именно с этой точки зрения. Характерный факт - в 40-е годы 13 века, уже через много лет после его смерти, когда в Калабрии стало неспокойно в последние годы правления Фридриха Второго, самая большая святыня Флорского монастыря - рукописи Иоахима были переданы настоятелем Флорского монастыря на хранение именно францисканцам, которые и сохранили их в одном из своих монастырей в Пизе. Спиритуаы, левое крыло францисканства, восприняв иоахимизм, сделало из него совершенно конкретный вывод - конец старого мира и начало «новой эры» в развитии человечества знаменует собой появление Франциска Ассизского. Вера в то, что именно Франциск является носителем «Вечного Евангелия», распространилась среди спиритуалов и приобрела совершенно экзальтированные формы, которая сопровождалась требованиями сохранения абсолютной верности завещанию Франциска и чистоте первоначального христианства. Среди спиритуалов были чрезвычайно известные религиозные деятели и авторы XIII столетия - Джованни Оливи, Якопоне да Тоди, Анжело Кларено, Убертино да Казале. В результате спиритуалы вступили не только в противоречие с умеренным крылом ордена, но и самим папским престолом, что, как известно, закончилось самым драматическим образом через несколько десятилетий в Марселе (казнь на костре наиболее непримиримых спиритуалов)735. Еще более экзальтированные флагелланты, принадлежавшие к самым разным слоям общества и как правило руководимые спиритуалами, восприняли его учение прямолинейно, примитивно и односторонне - как буквальное указание на то, что конец света близок. Флагелланты, как правило, руководимые левыми францисканцами, - самые массовые последователи Иоахима, начиная с 13 века (это движение, благодаря крайнему примитивизму своей идеологии, распространилось по всей Европе и в том или ином виде просуществовало до 17 века, несмотря на неоднократные церковные запрещения). Движение флагеллантства, как мы уже видели, создало даже свою литературу и собственный жанр лауды, дошедший до нас в многочисленных анонимных сборниках эпохи, а также в поэзии левого францисканца Якопоне да Тоди. Вопрос о влиянии идей Иоахима непосредственно на самого Франциска более сложен. В хронологическом отношении они были практически современниками, и Иоахим умер тогда, когда Франциск находился уже в достаточно зрелом возрасте. Нам не известно, встречались ли они когда-либо лично. Единственным свидетельством, если вообще возможно называть таковым то, что находится за гранью логики, является упорно существующая в Италии легенда о том, что ясновидящий Иоахим в подробностях предсказал явление Франциска - в 1186 году (то есть когда Франциск был еще во младенчестве). Иоахим, будучи в Венеции и получив очередное пророческое откровение о грядущем явлении Франциска, приказал создать знаменитые «пророческие» мозаики в соборе св. Марка, за много лет до появления Франциска изображающие именно его со стигматами и всей францисканской атрибутикой. Если говорить о безусловных исторических фактах, то Франциск, конечно, не мог не знать учение и пророчества Иоахима, так как известность последнего была общеевропейского масштаба, как и слава его как пророка. Но не мог не знать он и о другой стороне его наследия - об осуждении иоахимизма на Четвертом Латеранском соборе. Тем не менее францисканские источники хранят единодушное молчание по поводу отношения Франциска к Иоахиму, как, впрочем, и по поводу отношения его к самой страшной по силе антихристианской секте катаров, существовавшей в непосредственной территориальной близости к христианскому населению. Франциск вообще странным образом ни с кем не полемизирует, никого не осуждает, и даже не принимает резко чью-либо сторону, тем самым вступая в противоречие с полемичностью и бескомпромиссностью своего столетия. Но, кроме природной толерантности Франциска, существует еще и следующее объяснение этому факту. Не будем забывать о том знаменательном факте, что Парижский Генеральный Капитул ордена по не очень понятным причинам (как было декларировано, якобы для уточнения фактов его биографии) постановил уничтожить все документы и биографии Франциска и поручил Бонавентуре написать его новое официальное жизнеописание. Как полагает А.Крокко, скорее всего, предыдущие документы были уничтожены именно из-за того, что содержали компрометирующие Франциска свидетельства его контактов с еретиками или же его положительные высказывания о Иоахиме, доктрина которого к тому времени уже была окончательно осуждена церковью (уточнить дату). В любом случае, потеря этих ранних документов является невосполнимой для точного представления характера раннего францисканства (до Бонавентуры) По поводу знакомства Франциска с учением Иоахима существует одна любопытная теория, которая была выдвинута в 1968 году Ф.Проспери736 и возбудила неутихающую дискуссию737. Эта теория основывается на том, что молодой Франциск практически постоянно имел перед глазами подробнейшее зрительное изложение иоахимитского учения. Речь идет о символике скульптурной орнаментации западного (апокалиптического) портала романского собора 12 века Сан Руфино в Ассизи, где был крещен Франциск и который находится недалеко от его родного дома. При жизни Франциска собор Сан Руфино был главным в городе, а самые известные достопримечательности Ассизи на сегодняшний день - готические соборы св.Франциска и св. Кьяры были построены, естественно, гораздо позже, уже после смерти основателей францисканства. Согласно Ф.Проспери, эти скульптуры западного портала Сан Руфино изображают самого Иоахима Флорского, его учеников, а также весь цикл мировой истории в иохимитском изложении. Франциск, таким образом, вырос и сформировался в атмосфере постоянного ощущения близости Апокалипсиса и иоахимитских пророчеств. Вспомним о важности для менталитета средневекового человека сакрального искусства и об устрашающем характере воздействия апокалиптических изображений на мистически настроенное молодое формирующееся сознание738 739. Что касается прямых свидетельств непосредственного знакомства Франциска с учением и текстами Иоахима, то их также не так уж мало. Первое из них касается самого термина «минориты», «меньшие братья», который Франциск ввел для обозначения своих первых последователей, а затем расширил его употребление на наименование всех членов нового ордена. Этот термин присутствует и до сих пор в названии францисканского ордена (Орден Меньших Братьев). Смысл названия - в подчеркивании таких черт нового ордена как бедность и смирение. Но известно, что подобный же термин существует и в текстах Иоахима, который именовал таким образом избранных монахов, призванных вести мир к духовному обновлению в третьем заключительном этапе человеческой истории. В текстах Франциска также существуют определенные параллели с текстами Иоахима и в том, что касается употребления термина Святой Дух . Так, например, Франциск подчеркивает, его орден находится под прямым покровительством Св.Духа, что клариссы (новый женский орден) также являются невестами именно Святого Духа, и не употребляет при этом традиционное наименование монахинь как «невест Христовых». По мнению А.Крокко, Франциск здесь совершенно определенно находится под влиянием иоахимитской теологии и мистики с ее ориентацией именно на третью, самую иррациональную и мистическую ипостась Троицы - Св. Духа; как мы видели выше, в текстах самого Франциска часто встречаются апокалиптические мотивы. Д.С.Мережковский, для которого Иоахим был культовой фигурой, настаивает на иоахимизме Франциска740. Необходимо отметить, что иоахимитские идеи широко распространились в литературе эпохи и получили развитие и у других авторов. Фому Аквинского (1225 - 1274) нельзя назвать прямым последователем Иоахима Флорского (во всяком случае он никогда на него не ссылался), хотя явные апокалиптические настроения Аквината имеют тот же оттенок - предчувствие завершения определенного этапа мировой истории человеческого рода. Аквинат своим всеобъемлющим умом в особенности чувствует приближение конца старой культуры, но в духе времени понимает его буквально - как конец света. Тринадцатый век был в особенности склонен к подведению итогов тысячелетнему развитию Европы; «Суммы» Аквината написаны как бы в предчувствии конца, завершения определенного этапа человеческой истории. Психология «конца эпохи», «осени средневековья» и здесь накладывает свой отпечаток. Всеобъемлющий ум Аквината чувствует приближение конца старой культуры, но он понимает его буквально, как приближение мировой катастрофы и Страшного суда, за которым, вероятно, последует новый виток развития вселенской истории. Поэтому Аквинат подробно описывает и Страшный суд, и загробный мир с его сложным строением. В следующем XIV столетии иоахимизм еще глубже проникает в литературу. Об апокалиптичности автора «Божественной комедии», относившегося к Иоахиму с особым почтением, несмотря на ставшее в дантовское время однозначным и бесповоротным церковное осуждение, говорилось уже много - параллель между иоахимизмом и финалистическим восприятием хода мировой истории у Данте очевидна. Пессимистическое понимание истории характерно для всей «Божественной комедии». Не будем преувеличивать ренессансные стороны мировоззрения Данте, автора все же в большей степени средневекового, в основных моментах своего интеллектуального наследия ориентированного на прошлое и идущего вслед за идеалами своего времени. Ряд мест «Комедии» свидетельствует об этом, в особенности известные строки из последних песней «Рая» («Райская Роза») где Данте говорит о скором приближении последнего дня, который приближается в обстановке всеобщего морального упадка. Не будем забывать также, что такое эсхатологическое понимание мировой истории привело Данте к неожиданным политическим выводам - после падения Рима уже не может существовать никакой другой власти - имеется в виду папской. Данте, таким образом, решительно принимает сторону гибеллинской партии. Само путешествие автора «Божественной комедии» по загробному миру приурочено к особой дате - к 1300 году, а именно к страстной пятнице этого года. Именно в Страстную пятницу, по представлениям того времени, зло торжествует на земле, и власть Дьявола безгранична, так как физическая смерть Иисуса на кресте уже свершилась, а воскресение еще не произошло. Именно в такой момент Данте спускается в Ад, где души грешников ожидают Страшного суда. О скором приближении судного дня Данте говорит и в последних песнях «Рая» («Райская роза»): человечество своей испорченностью заслужило такой конец. Такое пессимистическое понимание истории характерно и для всего творчества Данте, писателя во многом средневекового, следующего за идеями своего времени и в этом смысле ориентированного на прошлое: мир стареет («mundus senescit» - «мир стареет»); золотой век (век римской империи) уже позади; всякое изменение вообще гибельно; человеческая история вступила в завершающую стадию развития; в обстановке всеобщего морального упадка приближается конец света. Но Данте из всей этой «средневековой» концепции истории делает неожиданный политический вывод: после падения Римской империи уже не может быть никакой другой «новой» власти. Под «новой» властью Данте понимает прежде всего папство и в своем неприятии претензий Рима на светскую власть решительно принимает сторону гибеллинской партии. Резкая политическая тенденциозность «Божественной комедии» является следствием именно такого, эсхатологического понимания мировой истории. Таким образом, можно говорить и о «политическом» иоахимизме, то есть о партиях гвельфов и гибеллинов. При этом гвельфы считают Антихристом императора Фридриха 11 Г огенштауфена, чуть позже гибеллины объявляют Антихристом папу Бонифация VIII, помещенного политически пристрастным гибеллином Данте в Ад. Даже Боккаччо, не часто задумывавшийся о судьбах мира, отдает дань иоахимизму. В известнейшем Вступлении к «Декамерону» (описание флорентийской чумы 1348 года) Боккаччо говорит о том, что эта смертоносная болезнь была послана разгневанными небесами на землю для уничтожения морально опустившегося человеческого рода. При этом «Черная смерть» сопровождается появлением кометы - один из обязательных и несомненных признаков приближения конца света. В том же XIV столетии трибун и революционер Кола ди Риенци (адресат писем Петрарки, видевшем в нем грядущего освободителя и объединителя Италии) и его последователи вновь обратились к идеям и пророчествам Иоахима Флорского. К сожалению, исследование иоахимитской литературы в последующие столетия выходит за рамки данной работы; в противном случае неизбежно пришлось бы говорить об иоахимизме в эпоху Возрождения (Савонарола), Реформации (Лютер, Мюнцер, Кальвин, мистика английских протестантов741, Мильтон), Просвещения (Вико, Лессинг), романтизма (Шеллинг). Более того - у П.М.Бицилли есть парадоксальная параллель между Иоахимом Флорским и Карлом Марксом, также выводившим будущее человечества исходя из его прошлого и мечтавшего о некоем «золотом веке»742. Избегая развивать эту мысль, подчеркнем все же еще раз, что эсхатологические идеи присутствуют - так или иначе, причем иногда самым неожиданным образом - практически во всех ультралевых течениях самого разнообразного толка.