§ 7. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ВОПРОСА «ФРАНЦИСКАНСТВО И ИСЛАМ».
Во францисканской и околофранцисканской литературе существует большой пласт текстов, связанных с одним из самых известных и драматических эпизодов жизни Франциска Ассизского - с его путешествием на исламский восток, участием в Крестовом походе и встречей с султаном Египта. Средневековых источников, отражающих контакты двух цивилизаций эпохи Крестовых походов, действительно большое количество931. Это и многочисленные хроники, описывающие военные события, и отчеты о путешествиях, и, конечно, религиозная литература, отражающая основной конфликт эпохи - конфессиональный. Встреча Франциска Ассизского с султаном Египта Мелек-аль-Камилем была неоднократно описана различными авторами той эпохи932. Это и францисканские биографы - Томмазо да Челано, Бонавентура, Джордано да Чано, францисканский анонимный летописец XIII века, сборник XIV века «Цветочки», хронисты крестовых походов Жак де Витри, Эрнуль и Бернардо Тезорьере, латиноязычный поэт Анри д’Авранш и, конечно, Данте. При изучении этих текстов приходится принимать во внимание, что в средневековой литературе о Крестовых походах много фантастического и воображаемого, и в них мы находим не реальное описание мусульманского мира, а то, каким он виделся средневековому христианскому сознанию - то есть в этом случае реальность намного отличается от своего значительно искаженного образа933, то есть мусульманский мир концептуализируется с точки зрения христианской картины мира. Тем не менее именно в этой группе текстов практически отсутствует фантастический элемент и все авторы (в особенности хронисты и агиографы) излагают фактическую сторону дела. Попытаемся, итак, на основании этой группы текстов составить приблизительную картину этой встречи представителей Востока и Запада. В общих чертах, с большим или меньшим количеством деталей, в них рассказывается о следующем. В 1219 году (Пятый Крестовый поход, осады Дамиеты, одно из самых известных событий Крестовых походов) Франциск934 935 отправился в Египет в лагерь крестоносцев, осаждавших город. Пробравшись каким-то образом к сарацинам, и будучи ими схвачен, Франциск попросил отвести его прямо к Султану, который незадолго до этого установил большую награду за каждого убитого крестоносца. Оказавшись перед Султаном, - а это был один из самых известных и просвещенных вождей ислама султан Малек аль Камиль - Франциск и его спутник объявили себя посланцами Бога, и тогда Султан призвал мусульманских теологов, которые за подобное богохульство сразу же потребовали отрубить им головы. Султан все же не казнил их, а подверг Франциска следующему коварному испытанию: он предложил ему подойти к нему, пройдя по бесценному ковру, украшенному изображениями креста - Франциск, ступив на ковер, неминуемо должен был совершить святотатство. Но Франциск смело ступил на ковер, а на вопрос Султана, как он смеет попирать ногами символ своей религии, ответил, что и разбойники были распяты на кресте и он, находясь среди неверных, попирает ногами именно кресты разбойников, а не крест Иисуса Христа. Тогда Султан стал долго и с большим интересом беседовать с Франциском о разных религиях и вскоре попросил его остаться при дворе и стал предлагать ему богатые дары. Франциск из всех сокровищ Султана выбрал в подарок только один - рыцарский рог, с которым после этого не расставался . Франциск же затем предложил испытание огнем - попросил Султана разжечь большой костер и сказал, что он войдет туда, чтобы подтвердить истинность своей религии, и предложил сделать то же самое мусульманским теологам. Ни Султан, ни его приближенные не решились на такое испытание. После этого Султан разделил с Франциском трапезу, выдал ему охранную грамоту и отпустил с миром, а на прощанье попросил его молиться за него, чтобы Бог открыл ему, какая из религий является истинной. Францисканские биографы сообщают также, что после этого Франциск пытался убедить крестоносцев не проливать кровь и не начинать сражения, а когда они не только не последовали его мольбам, а еще и насмехались над ним, предсказал им страшное поражение в наказание за их жестокость (что вскоре и исполнилось). Затем он оставил войско и отправился в Палестину к Святым местам в сопровождении охранной грамоты, подписанной самим Султаном, которая дала ему возможность беспрепятственно проповедовать и беспошлинно путешествовать по всем его владениям. Во время этого путешествия Франциска ждало еще одно испытание: его биографы рассказывают о некоей прекрасной, но коварной мусульманке, тщетно пытавшейся соблазнить его. После этого Франциск, поняв, что мусульманский мир еще не созрел для принятия христианства, возвратился в Италию, где, получив стигматы на горе Ла Верна и создав «Гимн творениям», умер 4 октября 1226 года. Согласно францисканским источникам, впоследствии Султан Мелек-аль-Камиль перед смертью тайно принял христианство936 937. Характерно все же, что каждый средневековый автор по-своему расставляет акценты в этой истории. Автор религиозных сочинений и хроник крестовых походов Жак де Витри, один из первых выпускников Сорбонны, епископ - крестоносец и страстный проповедник идеи завоевания Святой земли938, свидетель осады Дамиеты, лично участвовавший в военных действиях, описывает пребывание Франциска среди крестоносцев своих письмах939 940, а также в большой хронике в нескольких томах «Historia occidentalism , законченной в 1225 году, где он дает детальное описание встречи Франциска с султаном. Свидетельства Жака де Витри имеют особую ценность, так как он знал лично и Франциска, и Малек-аль-Камиля. Характерно, что если в своих ранних письмах автор высказывает довольно резкий скептицизм и сомнения по поводу намерения Франциска словесно переубедить вождя ислама, то в написанной впоследствии «Истории» он уже полон восхищения его поступком. Жак де Витри, опытный агиограф и проповедник, представляет этот эпизод как сцену укрощения святым свирепого разбойника - султан (в изображении автора это кровожадное чудовище) остановится кротким и послушным как только видит Франциска Ассизского (агиографический «топос») и внимательно его выслушивает. Франциск здесь являет собой пример евангельского подвига. В другой хронике этого же времени, известной под названием «Хроника Эрнуля и Бернардо Тезорьере»941 (1227-1229) авторы, также подробно описывая знаменитую встречу, напротив, подчеркивают «куртуазный» аспект - с одной стороны дружелюбие, щедрость и благородство султана, Султан здесь - достойный противник крестоносцев, ведущий себя в соответствии с правилами рыцарской чести. С другой стороны, Франциск, естественно, также является образцом рыцаря без страха и упрека. Подобная трактовка повторяется в итальянском анонимном сборнике конца XIII века «Рассказы о древних рыцарях», при этом происходит контаминация двух исторических персонажей и султан Аль Камиль носит имя Саладина942. Первый официальный биограф Франциска Томмазо да Челано, описывая встречу, ставит акцент на Франциске как на «новом человеке» («homo novus»), отличающемся от других (вспомним давней францисканской идее «Франциск - второе явление Христа»). Он подчеркивает его качества как святого и богоизбранного подвижника - его красноречие и способность воздействовать на слушателей, его пророческий дар (предсказание Франциском поражения крестоносцам), его неустрашимость, его жажду мученичества943 944. Образ самого султана размыт и невыразителен, при этом автор считает его султаном Сирии. Известный латиноязычный поэт Анри д’Авранш написал настоящую эпическую поэму о Франциске 1232-1234 . Автор, норманн по происхождению, выпускник Сорбонны, был придворным поэтом английского короля Иоанна Безземельного, а затем придворным поэтом папы Григория IX, писавшим по заказу папского престола поэмы - агиографии различных святых, а также панегирики своим покровителям. Поэма о Франциске - это рифмованное изложение Первого жизнеописания Томмазо да Челано. Но если Челано использует исключительно библейскую символику, в изображении д’Авранша Франциск Ассизский - это настоящий эпический герой с чертами одновременно и Роланда, и рыцарей Круглого стола, и Энея. Начало этой латинской поэмы практически повторяет начало «Энеиды» Вергилия; далее Франциск изображается как величайший воитель, превосходящий Цезаря и Александра Македонского, вступающий в сражение с силами зла и побеждающий их - истинный «воин Христов». В поэме большое количество античных аллюзий, реалий и персонажей, а также метафор, связанных с войной, борьбой и сражениями с «королем Персии», как автор называет Мелек-аль-Камиля. Франциск представляет христианский мир, превосходящий мир исламский прежде всего в нравственном отношении и поэтому обреченный на победу. Подобное произведение является чрезвычайно характерным для самого духа эпохи крестовых походов и отражает менталитет эпохи столкновения двух цивилизаций. Для автора «Большой легенды» (1260-1263) великого мистика Бонавентуры и генерала францисканского ордена, горячего противника рационального начала и сухой науки, главная мотивация действий Франциска находится вне логики и вне разума. Франциском движет огонь божественной любви, стремление повторить путь Христа и страстное желание мученического венца. Описывая его путешествие на Восток, к султану Вавилона (именно так его называет Бонавентура, перенося действие на территорию современного Ирака) автор постоянно использует метафоры, связанные с любовью и огнем - «пламенная любовь», «воспламененный желанием», «охваченный огнем», «пылающее сердце»945. Франциск сам представляется как источник ярчайшего света, как некий огненный факел, что вполне согласуется с теорией божественного света мистического трактата Бонавентуры «Путь души к богу». Бонавентура добавляет некоторые моменты к известному рассказу о беседе с султаном - Франциск отказывается дискутировать с султаном вопросы веры, так как вера вне разума и предлагает ему совершенно иррациональное испытание огнем. Сцену испытания огнем Бонавентура делает центральной: Франциск не боится физического огня, так как он сам и есть огонь, и поэтому побеждает. Путь Франциска на Восток - это путь его собственной души к Богу. Непримиримый вождь спиритуалов Анжело Кларено в своем резко полемическом трактате «История семи бедствий ордена миноритов» 1326 года также подробно описывает путешествие Франциска, но уже в совершенно другом ключе946. Вспомним, что как раз в это время в ордене произошел раскол, спиритуалы были объявлены еретиками и многие из них погибли на кострах. Спиритуалы, призывавшие строго соблюдать завещание основателя ордена и первоначальный устав, настаивали на том, что фигура Франциска Ассизского является вторым пришествием Христа в мир. Согласно Кларено, дьявол помешал выполнению миссии Франциска как раз в тот момент, когда тот находился на Востоке - в отсутствие основателя ордена Люцифер соблазнил францисканцев и в ордене произошел раскол, только спиритуалы остались верными францисканским идеалам, в то время как остальные стали орудием самого Дьявола. Автор подчеркивает готовность к диалогу «султана Вавилона» (как Кларено называет его вслед за Бонавентурой), его дружеские чувства к Франциску и желание принять христианство. Но именно тогда, когда Султан готов к принятию истинной веры, в ордене разражается конфликт и Франциск вынужден срочно отбыть на родину. Таким образом, из-за происков Сатаны, восток остается исламским. Автор сборника историй из жизни францискацев «Actus beati Francisci et sociorum eius» (1327-1337) Уголино да Монтегригорио, современник Анжело Кларено, настроенный, в отличие от своего мятежного собрата, чрезвычайно спокойно и благодушно, создает почти романизированную повесть о приключениях Франциска на чудесном Востоке в стилистике рыцарских романов. Через несколько десятилетий его сборник был переведен на итальянский, стал известен как «Цветочки» и впоследствии получил широчайшее распространение. Автор действительно создает очень увлекательное повествование, добавляя к уже ставшему почти каноническим рассказу целые сцены: это сцена обращения в христианство султана Вавилона (действие опять происходит на территории современного Ирака) и его тайного крещения, а также почти эротическая сцена обращения прекрасной мусульманки, пытавшейся соблазнить Франциска947. Повесть оканчивается, таким образом, счастливо (как и полагается рыцарскому роману) - миссия Франциска завершается полной победой, султан обращен в христианство, а прекрасная дама (в данном случае влюбленная во Франциска мусульманка) завоевана в самом высокодуховном смысле этого слова. Кроме того, Франциск получает от султана важнейший документ - разрешение для себя и братьев своего ордена находиться и проповедовать на исламских территориях - правило, которое соблюдается исламскими властями и по сей день, признающими нерушимость исторического указа Мелек-аль-Камиля; вообще присутствие францисканских миссий на исламских территориях имеет длительную непрерывную историю948, начало которой положило восточное путешествие основателя францисканского ордена949. Путешествие Франциска на Восток описывают не только различные францисканские авторы или летописцы Крестовых походов - упоминание о нем есть и в «Божественной комедии» Данте, посвятившем Франциску Ассизскому две песни «Рая». Франциск Ассизский - один из наиболее ярких образов «Комедии». Данте, хорошо знакомый с различными аспектами арабской культуры950, описывает это событие следующим образом, ставя акцент на стигматизации Франциска, произошедшей после возвращения с Востока: E poi che, per la sete del martiro, Nella presenza del Soldan superba Predico’ Cristo e li altri che ‘l seguiro, E per trovare a conversione acerba Troppo la gente, per non stare indarno, Reddissi al frutto dell’italica erba, Nel crudo sasso intra Tevero e Arno Da Cristo prese l’ultimo sigillo, Che le sue membra due anni portarno. Когда же он, томимый жаждой мук, Перед лицом надменного султана Христа восславил и Христовых слуг, Но увидал, что учит слишком рано Незрелых, и вернулся, чтоб во зле Не чахла италийская поляна,- На Тибр и Арно рознящей скале Приняв Христа последние печати, Он их носил два года на земле951. Мы видим здесь, что позиции Данте и Франциска по отношению к исламу во многом расходятся. Для Данте Султан - superbo (надменный), то есть носитель самого страшного греха с точки зрения христианской морали, греха, порождающего все остальные грехи, греха, подвигнувшего Люцифера на восстание против Бога - греха гордыни. Для Данте султан - главарь антихристова воинства, служитель лжепророка. Позиция Данте - этико-политическая, а Франциска - благожелательно-миссионерская. Вообразить «сурового Данта» миссионером невозможно, он, скорее, инквизитор, поэтому и описывает эту встречу с позиции беспощадного судьи. Таковы основные источники, описывающие восточное путешествие Франциска Ассизского. Несмотря на различно расставленные авторами акценты, в этой группе литературных памятников есть целый ряд моментов, отражающих специфику эпохи. Прежде всего, во всех этих текстах звучит основная идея, уже несколько столетий характеризующая европоцентристское сознание начиная с античности уже - представление о европейской культуре и христианской религии как об истине в последней инстанции и сознание абсолютной моральной необходимости скорейшего приобщения к ней «неверных» - тех несчастных, которые живут за пределами христианского мира. Франциск, как и все крестоносное воинство, отправляется в крестовый поход против мирового зла как в крестный путь - со всей чистотой намерений, религиозным рвением и рыцарским энтузиазмом, свойственным его эпохе, проводящей резкую грань между цивилизациями. При этом Франциску свойственны и характерные для средневекового сознания экстремальность и максимализм, некое «донкихотство», его странное поведение, вызывающее одновременно ассоциации с русским юродством: что именно францисканцы отличались подобным вызывающем стилем поведения и полным бесстрашием перед лицом врага - Антоний Падуанский, Раймунд Луллий. Франциска и его последователей воодушевляла “la sete del martiro”952 - жажда мученического венца, стремление повторить в полной мере крестный путь Христа, Вспомним о том упорстве, с которым он сам подвергал себя страшной опасности (это уже третье путешествие Франциска на Восток) - примерно в то же время и эв подобной же ситуации были жестоко убиты францисканские проповедники собственноручно султаном Марокко, оказавшемся не столь терпимым и просвященным властителем. В 1219 году пятеро францисканцев - миссионеров, посланных Франциском на арабский восток, попытлись проповедовать христианство в мусульманской Испании, в главной мечети Севильи. Их заключили в тюрьму, где они продолжали проповедовать с вершины башни, а затем выслали из страны. Оказавшись в Марокко, они снова стали проповедовать, несмотря на многочисленные запрещения и наказания. В конце концов, сам Султан Марокко, после того как долго принуждал их отречься от христианства, в гневе собственноручно снес им головы мечом953. Р.Манселли пишет о том, что именно в эту эпоху мистика мученичества, издавна существовавшая в христианстве, получает новое развитие в связи с крестовыми походами954. При этом идея мученической смерти присутствует в качестве одного из основных положений и в христианстве, и в исламе. Сама концепция мученичества и культ мучеников имеют дохристианские истоки955 956 - во многих древних религиях Средиземноморья присутствовал миф о невинной жертве, смерть которой имела сакральное космологическое значение - древнейший архетип магического значения жертвенной смерти . Мученик за веру становится божественным избранником, как в христианстве, так и в исламе. Мученика ведет жажда гибели за веру, радость и стремление к смерти, так как в момент мучений и гибели в персоне мученика мистически присутствует сам Бог. Мученический венец есть слияние с Богом, обожествление. Мощи мученика - реликвии - имеют сверхъестественную силу и хранятся в главном сакральном месте храма - в алтарной части. В конце XIII века культ мучеников нашел свое отражение в огромном агиографическом своде “Золотая легенда”. Отправляясь на верную смерть, Франциск действует в полном соответствии с им же написанным уставом францисканского ордена (глава «Об идущих к сарацинам и другим неверным»), где говорится об исключительно мирной проповеди среди неверных, о готовности терпеть преследования и быть готовым к мучениям и смерти. «Вот, я посылаю вас как овец среди волков... И я говорю вам, друзьям моим - не бойтесь, не бойтесь убивающих тело.»957. При этом францисканцы скорее готовы сами умереть, чем убивать, чтобы собственной мученической смертью засвидетельствовать истинность христианской веры. Это, конечно не совсем соотносится с самим духом крестовых походов и самим их девизом «Так хочет бог» - то есть с идеей завоевания и возмездия, насильственного обращения в христианство и физического уничтожения неверных, о котором незадолго до этого писал Бернард Клервоский, обосновавший эти идеи в трактате о тамплиерах, автор формулировки «Крещение или смерть»958. Примерно в то же время, в 1215 году на Четвертом Латеранском соборе было законодательно закреплено существование Инквизиции, созданной во время Альбигойских войн и уже показавшей себя. Почему же Франциск, вместо мучительной смерти и мученического венца, к которому он так стремился, нашел у Султана благожелательный прием и истинно восточное гостеприимство? Для этого есть несколько причин. Первая из них парадоксальна - это специфический внешний вид Франциска и его странная манера поведения959: он был невооружен, выглядел как оборванный нищий и имел вид совершенного безумца, то есть напоминал одновременно и дервиша, и суфия. Вероятно, именно из-за этого Франциск был благосклонно принят султаном -в исламе, как и в христианстве, существует определенное мистически-уважительное отношение к «сумасшедшим на почве религии» (или, выражаясь в терминах православия - юродивым). Кроме того, Франциск был одет в традиционную францисканскую одежду - грубую рясу с капюшоном, то есть примерно так же, как одевались суфии - средневековые арабские мистики (параллели между средневековой христианской и исламской мистикой не раз были предметом исследования, в особенности между суфизмом и францисканством960. Суфизм, являясь аскетическим движением в исламе, включает в себя как особую мистическую теорию, как и определенный образ жизни, что оказывается во многом сродни такому явлению, как францисканство. В 12-13 вв. складываются многочисленные суфийские братства, отчасти подобные христианским монашеским орденам, хотя и менее строго организованные. Получает распространие персидский термин “дервиш” - нищенствующий бродячий аскет961 962. Для суфизма характерна особая аскетическая практика, учение о постепенном приближении через мистическую любовь к познанию Бога, озарения, экстазы, бесконечное повторение мистических формул, особые ритмические танцы , и, конечно, учение о “тарикате” мистическом пути к познанию и к единению с Богом. Тарикат предполагает три ступени истинного познания. Здесь неминуемо возникают типологические параллели с учениями о ступенях познания Бога таких великих христианских мистиков, как Бернард Клервоский и Бонавентура. Суфизм, как и францисканство, занимая маргинальную позицию по отношению к ортодоксальному духовенству, постоянно балансирует на грани ереси в рамках своей религии. В X веке один из великих суфиев Абу Абдаллах Хусейн ибн Мансур ал-Халладж утверждал возможность реального единения с богом и в моменты экстаза восклицал «Я есмь истинный», то есть «Я есть Бог», и за это он был признан еретиком и распят на кресте в Багдадде в 922 году. Вспомним, что ближайшие последователи Франциска уже довольно скоро после его смерти стали воспринимать его в качестве Alter Christus, а его рождение, жизненный путь и смерть объявили вторым пришествием Христа. При этом левые францисканцы стали в открытую оппозицию к официальной церкви и многие из них были сожжены как еретики. Суфизм, подобно францисканству, получил относительное признание не сразу, а только в результате деятельности Аль Г азали, но в среде ортодоксального мусульманского духовенства спор о допустимости суфизма продолжается до сих пор. Темой отдельного исследования могло бы стать сопоставление арабской и итальянской религиозно-мистической литературы эпохи. Суфийская мистика, пронизывающая исламскую религиозную поэзию, во многом напоминает мистику францисканских лауд, в особенности произведения левого полубезумного францисканца Якопоне да Тоди. Постоянное повторение одних и тех же формул, характерное для суфизма, отличает и францисканскую религиозную поэзию. Именно поэтому Франциску, столь напоминавшему всем своим видом и манерой поведения суфия, Султан оказал все возможное уважение и вел себя с ним совершенно в рамках законов мусульманского гостеприимства - он его принял, защитил от своих же подчиненных, благосклонно выслушал, разделил с ним трапезу и сделал подарок. Еще одна причина, по которой эта странная встреча закончилась благополучно - это личность самого Султана. Султан Малек -аль-Камиль963 - это внук (или племянник) окруженного легендами Саладина, унаследовавший его лучшие качества, это один из самых мудрых и просвещенных властителей исламской истории, чья терпимость, гуманизм и благородство были широко известны его противникам и не раз были описаны в хрониках крестовых походов964 965. Султан был врагом христианского мира только в политическом, но не в религиозно-культурном аспекте . Данте называет его «надменным» “superbo”, что совершенно не соответствует исторической действительности - это скорее одно из тех культурно-исторических «клише», о которых писал Р.Барт. Личность султана Саладина (Салах-ад-дина), идеального просвещенного властителя, воевавшего с крестоносцами согласно всем законам рыцарской чести, и, согласно средневековым легендам, ставшего другом английского короля Ричарда Львиное Сердце, во времена Франциска уже получила почти легендарную славу. Масштаб личности Саладина был таков, что Данте через несколько десятилетий сделал его одной из фигур «Божественной комедии» - Данте помещает Саладина вместе с великими героями и философами античного мира в Лимб966, где только отсутствие крещения не позволяет ему попасть в Рай. В дантовском Лимбе находятся только деятели античности, а из деятелей современности - только трое, и все они - представители исламского мира - Саладин, философ и врач Авиценна (Ибн Сина), философ и толкователь Аристотеля Аверроэс (Ибн Рушд). Но дело здесь не только в единичной личности, пусть даже самой просвещенной. Терпимость Мелек-аль-Камиля укладывается в рамки отношения средневекового арабского мира к вопросам веры - известна, например, лояльная религиозная политика арабов в захваченной ими христианской Испании. В этом смысле арабский мир выступает как более цивилизованный (еще раз вспомним о культурном превосходстве средневекового арабского мира над средневековой христианской Европой), а, значит, и более терпимый. Ф.Кардини также пишет об открытости и терпимости средневекового ислама967 (разумеется, мы можем говорить об этом только в том смысле, насколько вообще было возможно существование самого понятия терпимости в средневековом обществе). И.Н.Голенищев-Кутузов подчеркивает и определенное свободомыслие арабского мира: “В арабской Испании процветало свободомыслие, граничащее не только с деизмом, но и прямым исповедованием материалистических взглядов, вызывавших отповедь и у мусульманских вероучителей, и у католических богословов”968. Идеи Аверроэса, проникшие в Европу, есть у Данте, Кавальканти969. Впрочем, практически во всех завоеванных странах арабы проявляли терпимость по отношению к христианскому населению и к христианскому духовенству. Востоковед Тор Андре подчеркивает это благожелательное отношение к христианским монастырям: «Арабские завоеватели весьма осмотрительно обходились с христианским населением в завоеванных странах. В 650 году глава несторианской церкви по праву мог написать: «Эти арабы отнюдь не стремятся подавлять христианство, а напротив, высказывают почтение к нашей религии, почитают наших священников и святых, одаривают местные монастыри и церкви»970 971. Тор Андре подчеркивает также и тот факт, что средневековый ислам обладал сознанием «духовного родства с христианством» (заметим, что подобное доброжелательное отношение средневекового христианства к исламу было совершенно невозможно). При этом у исламских мистиков существовал и собственный образ Иисуса , хотя и явно апокрифического происхождения. В образе мусульманского Иисуса на первый план выступают те черты его внешнего облика и поведения, которые характеризуют его как великого мистика и аскета, странствующего по свету, не имеющего никаких потребностей и совершенно отрешенного от мира, бедно и странно одетого972 973. В исламской средневековой литературе известен рассказ о том, что когда Мекка была завоевана мусульманами, Пророк вошел в святилище Каабы, стены которого были расписаны византийским художником. Пророк приказал уничтожить практически все фрески, кроме изображения пророка Авраама и Девы Марии с младенцем, 4 которое он сам прикрыл руками . У Запада же, напротив, мы наблюдаем резко негативное и агрессивное отношение к исламскому миру. Для средневекового христианства в высшей степени характерно резко отрицательное восприятие других религий, гораздо в большей степени, чем исламу или буддизму. Для европейского средневекового человека все другие религии - это порождение Антихриста. «Концепция Другого в эпоху христианского средневековья - это по существу онтология демонологии»974. Подобное восприятие усиливалось апокалиптической атмосферой крестовых походов, когда Мухаммад стал отождествляться с Сатаной и Антихристом, а сами военные действия воспринимались как решающая схватка между силами добра и зла, как битва между Христом и Антихристом975. В средневековой христианской литературе образ исламского мира и в особенности исламского культа традиционно отвратителен. Согласно христианской литературной традиции, Мухаммад был съеден свиньями. Характерными примерами подобного отношения является, конечно, образ Мухаммада в в “Божественной комедии” Данте, а также миниатюра рукописи XII века “Песни о Роланде”, хранящейся в Г ейдельберге, где Мухаммад изображен в виде свиньи (именно на этом божестве должен был поклясться предатель Ганелон, перешедшей на сторону мусульман и виновный в гибели войска Роланда). Примеров подобного негативного восприятия Западом Востока настолько много, как в средневековой художественной литературе, так и в исторических хрониках, то удивительным становится сам факт того, что Франциск Ассизский все же вступил с Суланом Малек-аль-Камилем в какую-то дискуссию. Закономерно, что при анализе текстов, описывающих эту историческую встречу, у исследователя возникает еще одна проблема - лингвистическая. Действительно, на каком языке мог общаться Франциск с Султаном? Ни один из источников, конечно, не упоминает о присутствии переводчика во время их встречи. Франциск, скорее всего, не знал арабского, хотя на Юге Италии арабский был достаточно распространен, в особенности при дворе Фридриха Второго Г огенштауфена. Он владел, естественно, тем языком, который принято именовать «volgare», то есть староитальянским, «народным» языком, еще до конца не оторвавшимся от латыни и к началу XIII столетия еще не имевшим никакой литературной традиции и даже не имевшем статуса языка, который и воспринимался просто как неправильная латынь. Вспомним, что именно Франциск Ассизский и является автором первого литературного произведения на итальянском языке - «Гимна творениям», созданного им уже после возвращения из крестового похода. Кроме этого, Франциск в достаточной степени владел и средневековой церковной латынью, так как хорошо знал Священное Писание и часто цитировал его в своих произведениях. И, конечно, Франциск, владевший двумя языками от рождения976, прекрасно знал язык своей матери - французский (а, вероятно, и провансальский). Именно французский язык обладал к тому времени наиболее значительной и авторитетной литературой во всей Европе а также использовался (в его упрощенном варианте lingua йга^а) как некий международный язык Средиземноморья. С другой стороны, мы можем предположить, что Султан, будучи одним из самых образованных людей своего времени (еще раз вспомним о превосходстве средневековой арабской культуры над европейской), «язык франков», а может быть, и латынь, и поэтому мог общаться с Франциском достаточно свободно. Их диалог скорее всего был диалогом неуча с образованным человеком. Известно, что Франциск не имел почти никакого образования - круг его чтения ограничивался Священным Писанием и французскими рыцарскими романами и сам себя он называл “ignorans et idiota”, то есть «неуч и невежда». Источники не сообщают о подробностях их разговора, нам известно только, что он касался только самых общих проблем. Действительно, тонкости теологических расхождений между исламом и христианством были практически неизвестны Франциску. Тем не менее, существует целый ряд моментов, в которых эти две религии соприкасаются самым тесным образом, и, конечно, именно это и могло быть предметом долгого разговора между Франциском и Султаном - это и монотеизм, в котором ислам с его строжайшем единобожием даже «опережает» христианство с его триединым божеством, это и статус личности Иисуса, которого мусульмане считают величайшим пророком после Мухамеда, а христиане - сыном божьим, это и Дева Мария, которая и в исламе является объектом поклонения977 978. Есть еще один важный момент, всегда особо волновавший Франциска - это Имя Бога . Исследователи уже не раз обращали внимание на эпитеты Бога в «Гимне творениям» Франциска - известное начало гимна “Altissimo, omnipotente, buon Signore” (Высочайший, всемогущий, благой) не только не противоречит Именам Аллаха, но и вызывает определенные ассоциации с традиционным обращением к Богу в Исламе. Характерная атмосфера возникает и в ситуации с предложенным Франциском испытанием огнем - истинно средневековый способ - тот кто войдет в костер и не сгорит, того и вера истиннее. Арабские теологи отказались от этого испытания, как сообщают авторы хроник, по малодушию, мы же склонны предположить, что малодушие здесь не причем, это еще одно из клише по Р.Барту - они, естественно, отказались войти в огонь, руководимые простым здравым смыслом. Ф.Кардини979, Л. Массиньон980 и Ф.Габриели981 предполагают, что в этой ситуации мотив испытания огнем имеет определенную соотнесенность с одним из известных эпизодов жизни пророка Мухамеда, то есть является неким его зеркальным отражением, так как некогда Пророк также предложил христианам испытание огнем и они от него отказались. В рамках дискуссии Франциска с мусульманскими теологами очень характерно звучит и известный остроумный ответ Франциска про кресты разбойников (символика Креста, как известно, часто была объектом критики в самые разные эпохи - Крест отвергали и катары, и затем протестанты). Франциск перед Султаном ведет себя в рамках менталитета средневекового европейца. Это и понятно - сведения, которыми обладал Франциск об исламском мире, были, естественно, специфическими и в полной мере соответствовали образу ислама в средневековом европейском сознании: мусульмане - не просто язычники, не знающие о существовании Христа (в таком случае они были бы достойны жалости), а еретики - идолопоклонники, последователи лжепророка, сеятеля раздора и дьяволопоклонника - вспомним отвратительный образ Магомета в «Божественной комедии» Данте982 983 984. Но был и другой образ исламского мира, рожденный рыцарскими романами, которыми зачитывался молодой Франциск - это образ чудесного загадочного Востока сказок «Тысячи и одной ночи», полного тайн и волшебства. В конце XIII века этот образ загадочного Востока найдет отражение в сборнике средневековых рассказов «Новеллино», и эта литературная традиция продолжится через столетия . Все это «витало в воздухе» XIII века, создавая специфический и часто искаженный образ «другого» мира, «другой» загадочной цивилизации. Представление о Востоке формировалось в преимущественно в литературной традиции - в художественной литературе, которая в свою очередь влияла на менталитет средневекового человека - известна парадоксальная мысль П.Руссэ о том, что без “Песни о Роланде” не было бы крестовых походов . Как уже не раз было замечено исследователями, рассказы о восточных странствиях Франциска созданы в стилистике приключений из рыцарских романов и сказок “Тысячи и одной ночи” - Франциск предстает здесь неким странствующим рыцарем, “менестрелем Господа Бога” и “герольдом царя небесного”, как сам он себя называл. Характерно, что из всех сокровищ Султана Франциск выбирает наиболее символический - рыцарский рог, игравший впоследствии такую важную роль в его жизни. Рог - неотъемлемая принадлежность рыцарского костюма, как меч, пояс и шпоры, сакральная часть рыцарского обихода - рог, как и меч, обладает собственным именем - вспомним Олифант Роланда. Вообще личность Франциска в средневековой агиографии окутана рыцарской романтикой, и даже «архетипичная» история с прекрасной грешницей целиком вписывается в эту атмосферу. Далекие и редкие отзвуки встречи Франциска и Султана есть и у мусульманских авторов. Так, история сохранила для нас имя одного из оппонентов Франциска - это личность известная в то время, личный советник Султана, мусульманский теолог-мистик Фахр-ед-Дин Мухаммад ибн Ибрагим Фаризи, умерший в 622 году Хиджры (то есть в 1224 году по христианскому летоисчислению) - на его надгробном памятнике в Каире высечены строки о его встрече со «знаменитым монахом», христианским «рахибом»985. Еще раз обратим внимание на многозначительный финал этого рассказа, отражающий мысль о равенстве религий - не является ли он отражением известного в средиземноморье эпохи Средневековья «бродячего» сюжета о наилучшей из всех мировых религий и нашедшей развитие в европейской литературе - и в сборнике 13 века «Новеллино», и в «Декамероне» Боккаччо (знаменитая «Новелла о трех кольцах»), вплоть до эпохи Просвещения - у Лессинга в «Натане Мудром»? Вряд ли мы можем серьезно относится к сообщению о том, что Султан якобы принял христианство, но все же исламский мир, помимо и вопреки желанию авторов источников, выглядит гораздо более терпимым, открытым и готовым к диалогу, чем христианский, и именно Султан, а не Франциск, выступает здесь как мудрец из древней притчи о трех кольцах. Встреча Франциска и султана в литературе последующих столетий. Последующие столетия также продолжали дискутировать по поводу этой странной истории и трактовать ее в соответствии со своими идеологическими запросами и мотивациями986. Начиная с 15 века интерпретация встречи Франциска и султана приобретает несколько другой оттенок, и это связано с новой культурно-политической ситуацией. В Европе появляется новая страшная сила - турецкое нашествие. В 1453 году султан Мехмет II захватывает Константинополь; прекращает свое существование Византия - Восточная римская империя. Вскоре турки, к ужасу всей Европы, захватывают Балканский полуостров, затем юго-восток Италии (Отранто) и дважды осаждают Вену (в 1529 и 1683). Перед Европой во второй раз встает угроза исламского завоевания987. В связи с этим авторы вновь обращаются к теме «Франциск на Востоке», но уже с целью показать абсолютную невозможность диалога с исламским миром, представленным как сосредоточие фанатизма, жестокости и насилия. Поэтому в произведениях (это в основном проповеди), написанных на эту тему, изменяется прежде всего облик самого султана - авторы уже не упоминают о таких его чертах как терпимость и просвещенность, он изображается как кровожадное чудовище и, конечно, меняется его национальность - из араба он превращается в турка. Широко распространяется эта тема и в живописи, становясь некоей наглядной агитацией для всенародной борьбы с турецкими захватчиками988 989. Примерно в это же время сам Франциск Ассизский, его последователи, а также история его восточного путешествия становятся мишенью самой жесткой критики со стороны лидеров Реформации, которые обрушиваются на францисканцев как на выразителей самого духа католичества со всем рвением неофитов. В 1542 году лютеранин Эразм Альбер публикует памфлет с острополемическим названием «Францисканский Коран» . Автор обвиняет францисканцев в идолопоклонничестве - они сотворили себе кумира из Франциска Ассизского и он уже давно заменил самого Иисуса Христа и все Священное писание и, таким образом, они сами уподобились мусульманам; францисканский устав стал для них Кораном. Самые злобные проклятия обрушиваются на основателя францисканского движения; насмешки и издевательства вызывают известные сцены из его жизнеописанй990, и наибольшие выпадают на долю его встречи с султаном. «Францисканский Коран» вышел с предисловием самого Мартина Лютера, испытывавшего к францисканцам истинную ненависть991 992. Франциска защищают деятели Контрреформации по всей Европе: португалец Марк Лиссабонский, автор «Хроники ордена миноритов» (1557), переведенной на множество языков и выдержавшей 84 издания , ирландец Лука Ваддинг, автор «Анналов францисканского ордена» в 8 томах (1625-1654), и по сей день остающихся одним из основных источников по истории францисканства993, француз Жак Корбен, автор эпической поэмы о деяниях Франциска «Святая Франсиада» (1634) в 12 песнях994, выдающийся французский проповедник Жак Босюэ, автор «Панегирика святому Франциску Ассизскому» (1652)995. Во всех этих произведениях встреча Франциска с султаном, символизирующая столкновение традиционной католической Европы с «другим», становится центральной из-за специфики эпохи - Европа борется с двойной угрозой: исламского нашествия извне и протестантской ересью изнутри. Но самый сильный натиск пришлось отражать францисканцам в эпоху Просвещения. Франциск Ассизский - «беднячок Христов», «божий скоморох», «идиот и неуч» становится любимой мишенью просветителей для всякого рода издевательств (следует признать, что его маргинальный и эпатажный облик и странные поступки могут дать поводы для насмешек996 997 998; в этом он глубоко отличается от других фигур католичества, так, в отличие от Франциска, сложно смеяться над вполне традиционным Домиником). Кроме того, в эпоху борьбы с церковью , Франциску не могли простить то, что он основал самый массовый и самый «популярный» монашеский орден - для просветителей, ярых противников церкви и монашества, это было настоящим преступлением. В 1756 году Вольтер в «Essai sur les mreurs» обрушивается на Франциска со всеми возможными упреками в мракобесии, фанатизме, невежестве . Особо раздражает Вольтера во Франциске отсутствие рационального начала, то есть его идиотизм (среди просветителей самоназвание Франциска «idiota sum» приобрело именно эту трактовку) и неадекватность999. В этом отношении символичной представляется Вольтеру встреча Франциска и султана - султан здесь выступает как олицетворение религиозной терпимости, мудрости и справедливости, в то время как Франциск является безумным фанатиком, виновным в разжигании религиозной розни. Более того - именно такой безумный фанатизм и привел к крестовым походам, религиозным войнам и, в конечном счете, к Варфоломеевской ночи (то есть, следуя логике автора, корень Варфоломеевской резни следует искать в идеях Франциска Ассизского). Вольтеру возражает католический автор Ж.Р.Жоли в эпической поэме в 12 песнях «Египтиада» о приключениях Франциска на Востоке1000. Автор очень остроумно выбирает линию защиты - в его поэме именно Франциск, идущий к диким сарацинам и сеющий среди них разумное и полезное, становится носителем просветительских идей, а Султан олицетворяет варварство, дикость и невежество. Франциск превосходит султана и своим образованием, когда произносит перед ним блестящую ученую речь о религии, и только вмешательство коварной жены султана мешает ему принять христианство. В эпоху Романтизма положение опять изменилось - средневековье с его рыцарями, монахами и крестовыми походами вошло в моду. Шатобриан, совершивший путешествие в Иерусалим в 1806-1807 году1001 1002 1003 1004, где он остановился во францисканском монастыре и изучал францисканские архивы, с большой теплотой пишет о Франциске и его последователях , испытывая ностальгию по героической эпохе Г одфрида Бульонского и негодует на писателей - просветителей XIII века, видевших в крестовых походах лишь фанатизм и безумие . Вслед за Шатобрианом историк Ж.Ф.Мишо в многотомной «Истории крестовых походов» 1812-1838 пишет о положительных политических и культурных последствиях крестовых походов (прежде всего становление Франции как ведущего государства в Европе) и подробно описывает появление Франциска у султана. Миссия Франциска - нести цивилизацию на Восток исключительно мирным путем; так впервые появляется идея «мирного крестового похода». История выдержала множество изданий и была переведена на несколько языков; в 1877 году она была опубликована снова с иллюстрациями Гюстава Доре - одной из самых запоминающихся является гравюра, изображающая Франциска Ассизского перед султаном. В XX веке эта тема продолжает привлекать писателей разных жанров- 4 появляется даже ряд романов о восточных приключениях ассизского святого и, конечно, уже упоминаемая нами книга о Франциске английского католика Г.К. Честертона, который с имперской уверенностью высказывает мысль о том, как хорошо бы было действительно обратить арабов в христианство, создать единообразный мир и избежать многочисленных конфликтов в будущем; и с большим пессимизмом пишет он о неудавшейся миссии Франциска - «...мост, который мог бы соединить Восток и Запад, рухнул сразу, оставшись навсегда одной из несбывшихся возможностей истории»1005 1006 1007. В XX веке Франциск вызывает интерес и у исламских авторов: особый интерес представляет возбудившее полемику и критику исследование Идрис Шаха о суфизме , в котором автор пытается доказать, что поэзия Франциска имеет явное суфийское происхождение (как и куртуазная европейская поэзия), что Франциск отправился на Восток через Испанию и Марокко в поисках контактов с андалусийскими суфиями и арабскими дервишами. Все это он нашел при дворе султана, где и изучал арабскую поэзию, вовсе не пытаясь обратить кого-либо в христианство. Франциск на Востоке - это трубадур в поисках своих корней. Несмотря на крайнюю позицию автора, все же некоторые его аргументы убеждают - это и сходство текстов Франциска с текстами суфийского поэта Руми, и устав ордена, напоминающий уставы организации дервишей, и францисканская символика (образ шестикрылого серафима - это также образ суфийской мистики), и францисканское приветствие «мир и благо», которое является всего лишь переводом арабского приветствия salam aleykum. В связи с развитием идей эйкуменизма и диалога религий появляются все больше работ о восточном путешествии Франциска . Исследователи ищут точки соприкосновения двух религий и возможности для диалога. Франциск становится неким символом эйкуменического примирения религий и межнациональных конфликтов, «мостом между христианством и исламом»1008. Характерно, что именно в Ассизи под покровительством Святого Франциска в 1986 году произошел эйкуменический конгресс - первый всемирный молебен за мир, в котором участвовали представители практически всех религий. Следует отметить, однако, что не вся общественность одобрила произошедшее в Ассизи1009. В связи этим стали раздаваться голоса о недопустимости религиозного релятивизма и о том, что эйкуменизм должен иметь пределы; Франциск как символ эйкуменизма опять оказался в самом центре ожесточенной полемики - упреки обрушились на францисканский орден как на «рассадник» эйкуменизма. Особые споры вспыхнули вокруг нашумевшей книги профессора Римского католического Г регорианского университета Жака Дюпюи о религиозном плюрализме, в которой Франциск Ассизский выступает как пример позитивного отношения к нехристианским религиям; автор делает смелый вывод о том, что эйкуменизм должен состоять не столько в диалоге религий, сколько в их слиянии1010 1011. Естественно, эта идея вызвала некоторые вопросы у церковных иерархов, и, прежде всего, у кардинала Рацингера, возглавлявшего Конгрегацию до его избрания папой Бенедиктом XVI: в 1998 году Конгрегацией было начато расследование о соответствии книги основам католичества, в итоге чего Дюпюи был отстранен от преподавания, а общественности напомнили об опасности религиозного и, следовательно, нравственного релятивизма. Через несколько лет года только что избранный папа Бенедикт XVI подтвердил свое осуждение религиозного релятивизма, лишив орден францисканцев церковной автономии; в который раз за историю своего существования францисканцы оказались в немилости и оппозиции. Взрыв эмоций и поток публикаций в прессе после 11 сентября 2001 года показали, что вновь имя и слово Франциска Ассизского находятся с самой гуще событий. Немногим меньше чем через месяц после трагедии в Нью-Йорке, 8 октября 2001 года, когда мировая пресса захлебывается от горя и возмущения (во многом справедливого) в итальянской газете «Корьере делла сера» появляется нашумевшая статья известного журналиста Тициано Терцани «Султан и святой Франциск», в которой автор предостерегает Запад, охваченный ненавистью к Востоку, от нового крестового похода. Для автора статьи одновременно и Франциск Ассизский, и султан аль Камиль являются примером взаимного уважения, отсутствия агрессии и способности к диалогу; Европа должна следовать именно по этому пути. В последние годы, когда все чаще раздаются голоса о необходимости нового крестового похода с одной стороны, и джихада с другой, католическая церковь в межнациональных и межконфессиональных конфликтах продолжает утверждать свою приверженность линии Франциска Ассизского1. Мы видели, как агиографический эпизод 800-летней давности продолжает занимать умы и представать в различных литературных вариантах и идеологических трактовках. Начиная с первой трети XIII века вплоть до нашего времени история восточного путешествия Франциска вызывает непрекращающуюся дискуссию о его целях, непосредственных результатах, далеко идущих последствиях и уроках, которые могла бы из него извлечь современная Европа. При этом каждая эпоха ищет ответы на собственные вопросы, касающиеся одной из самых жгучих проблем как древности, так и современности - взаимоотношения западной и восточной цивилизаций