«ЭТО ТОЛЬКО ПЕРСОНИФИКАЦИЯ НЕ НАШЕГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА...» (Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973) и его «Очерки по русской историографии» )
Русский историк, сын академика В.И.Вернадского, Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973) был одним из «от- цов-основателей» современной американской школы русской историографии. Рядом с ним могут быть названы имена его коллег, друзей и современников Михаила Михайловича Карповича из Гарвардского университета, Фрэнка Гольдера и Гарольда Фишера из Стэнфордского университета, Сэмюэла Харпера из Чикагского университета, Филиппа Мозли и Джеройда Робинсона из Колумбийского университета в Нью-Йорке. Когда Георгий Владимирович начинал в 1927 году свою преподавательскую и ученую деятельность в Йельском университете (с ним он останется связан на всю жизнь), то во всех американских университетах было два-три человека, включая его самого, читавших курсы по русской истории. К настоящему времени американская историография «догнала и перегнала» российскую и по числу выпускаемых книг и по количеству специальных журналов, посвященных русской истории и культуре. Результат такого научного разрыва еще не вполне осознан в отечественной науке, пока не ликвидировавшей последствия долголетнего существования в изолированном мире советской историографии, которая не нуждалась в «буржуазной» методологии, а отчаянно ее критиковала. И Георгию Владимировичу в этой идеологической борьбе с буржуазной историографией доставалось едва ли не больше всех. По свидетельству Н.Е.Андреева, описавшего свой разговор на научном конгрессе с «советским академиком» (как выясняется это был М.Н.Тихомиров), Георгия Вернадского выбрали в Советском Союзе как главную мишень для критики, «персонификацию не нашего понимания» истории1. Почему это происходило, понятно. Г.В.Вернадский, М.М.Карпович и другие историки-эмигранты олицетворяли собой преемственность с дореволюционными школами историков в Москве и Петербурге. Именно эти традиции впитывала от них американская историография, сумев их не только воспринять, но и творчески переработать и добиться впечатляющего уровня исследований по российской истории. Если присмотреться к истории советской исторической науки, то мы увидим, что многие ее реальные достижения были связаны с теми воспитанниками школ В.О.Ключевского в Москве, С.Ф.Платонова и А.СЛаппо- Данилевского в Петербурге, кто, оставаясь в Советской России, иногда переживая лагеря и ссылки, сумел передать свой опыт ученикам. Имена сверстников и знакомых Г.В.Вернадского историков А.И.Андреева, С.Н.Валка, С.Б.Веселовского, Б.А.Ро- манова должны быть названы в числе первых в этом ряду. Рассказ об их научных биографиях читатель встретит на страницах данной книги. Конечной датой развития русской исторической науки Г.В.Вернадский обозначил 1920 год — последний год массового исхода русской эмиграции, в том числе и дата его собственного отъезда из России. Катастрофичность произошедшего разрыва преемственности и традиций в науке Георгий Владимирович хорошо понимал и по- своему противостоял этому и своими трудами в эмиграции (не только в Америке), и педагогической деятельностью в составе Русского юридического факультета в Праге в 1922-1927 гг. и, позднее, в Йельском университете. Случилось так, что книга, посвященная развитию русской историографии стала последней в его поистине громадном научном творчестве, а, следовательно, может рассматриваться как своеобразное научное завещание этого выдающегося ученого. Г. В. Вернадский — ученый и человек Труды и университетская карьера Георгия Владимировича Вернадского в эмиграции были почти неизвестны на родине вплоть до самого последнего времени, когда стали издаваться в России переводы его главных книг. Хотя, написанные им многотомная «А History of Russia», учебные пособия по истории России были, а отчасти и остаются настольными книгами не одного поколения американских студентов, специализирующихся по русской истории. Г.В.Вернадскому, одному из немногих историков России, посвящены сборник статей в его честь и специальное монографическое исследование Чарльза Гальперина2. Правда ра бота Гальперина, опубликованная в 1985 году в одном из научных журналов, была воспринята неоднозначно. Были в академической среде и те, кто считал, что Вернадский не заслуживает такой «рекламы». Однако все это относится скорее к околонаучным обстоятельствам. Основная концепция Гальперина, в кратком изложении, такова. Он представил Вернадского, как отжившего свое время классика, с реликтовыми подходами к истории, малоинтересного по своим взглядам популяризатора, общие концепции которого перестали быть важными для ушедшей далеко вперед американской русистики. Вернадский, по мнению Чарльза Гальперина, неглубоко воспринял евразийские убеждения, несмотря на распространенное мнение о нем, как о евразийце. Под влиянием жизни в свободном американском обществе, у Джорджа Вернадского произошел возврат от евразийства к либеральным и демократическим ценностям, к кадетским взглядам и концепции русской истории Ключевского. Добрые слова, из всего сделанного Г.В.Вернадским, заслуживают, по мнению Гальперина, только его ранние исследования о масонах XVIII века и о Государственной уставной грамоте 1820 года (так называемой «конституции Николая Новосильцева»). Наверное, в 1985 году такой «приговор» звучал сенсационно и, боюсь, что такой портрет, в основном, закрепился в американской историографии. Однако хорошо известно, что разрушать репутации гораздо легче, чем создавать их. При несомненных научных достоинствах работы Чарльза Гальперина, впервые составившего полную, основанную на архивных разысканиях, биографию Георгия Владимировича, существенным образом поправившего библиографию трудов Г.В.Вернадского, опубликованную ранее Н.Е.Андреевым, у исследования Гальперина есть один недопустимый в историографическом анализе изъян. Он свысока судит о сделанном Г.В.Вернадским в науке, потому что знает, совсем другой уровень ее развития, забывая, что Вернадскому в свое время и при других обстоятельствах приходилось иначе формулировать и решать научные проблемы. Кроме того, Чарльз Гальперин совершенно не смог почувствовать личные побудительные мотивы тех или иных действий Вернадского, некоторые мысли из его работ, толкуя их совершенно превратно. Так, например, это было с настороженным восприятием некоторых пассажей книги Г.В.Вернадского о «Богдане Хмельницком», оценке выступлений Г.В.Вернадского в годы мировой войны, как «военной пропаганды» или с историей ^осуществившейся из-за смерти отца в начале 1945 года поездки в СССР. Гальперин не пощадил даже чувства друзей Г.В.Вернадского, назвав риторическим преувеличением цитировавшиеся в некрологах сказанные над гробом историка слова приходского священника о Георгии Владимировиче — «святая душа», хотя, на мой взгляд, вряд ли возможно спорить с таким пониманием Г.В.Вернадского, у тех, кто его близко знал. Совершенно определенно подтверждают высокие нравственные качества Георгия Владимировича материалы его личного архива (обзор этих документов дается в приложении к настоящей публикации). Достаточно вспомнить его многолетнюю помощь разным людям, когда при непосредственном участии Г.В.Вернадского были приглашены преподавать в американские университеты писатель Владимир Владимирович Набоков, философ Николай Онуфрие- вич Лосский, историк Сергей Германович Пушкарев. Даже будучи совсем небогатым по американским меркам человеком он всегда откликался на любой призыв о помощи. Его доверием люди иногда злоупотребляли, но и тогда он оставался человеком, умеющим по-христиански прощать и не только не делающим другим зла, но даже не отзывающимся дурно о таких людях. Знакомство с документами Вернадского, те рассказы, которые мне удалось услышать от его ближайшего ученика Ральфа Фишера и других людей, знавших Георгия Владимировича, свидетельствуют о нем, как ученом кабинетного склада, проводившим время большею частью за письменным столом, органически нелюбившим publicity. Тем более интересно узнать, на чем же все-таки основывался его безусловный авторитет, как говорят в Америке, «в профессии»? Ведь примером его проявления было, в частности, пожизненное почетное председательство в American Association for Advancement Slavic Studies. Оценивая все сделанное Вернадским, принимая во внимание его высокие академические титулы почетного доктора Колумбийского университета, получателя стипендии Американских ученых обществ «за выдающиеся научные достижения», нельзя не признать такую судьбу в высшей степени удачной и воплотившейся. Если бы не одно обстоятельство, также непрочувствованное и непонятое его первым историографом Чарльзом Гальпериным, — вынужденная эмигрантская доля Георгия Вернадского, наложившая свой тяжелый отпечаток на всю его жизнь в Америке, в том числе и на научное творчество. Внешняя сторона видимого успеха не должна заслонять от нас внутренней трагедии одного из представителей эмигрантского поколения, жившего интересами и болью России и знавшего, что ему не дано в нее вернуться, чтобы что-то поправить или изменить. В России Георгий Владимирович Вернадский прожил 33 года. Его отец, — выдающийся русский ученый, академик Владимир Иванович Вернадский, а также семейная атмосфера, так называемое «Приютинское братство», состоявшее из ближайших, еще со студенческих лет, друзей отца, оказали определяющее влияние на становление личных и научных устремлений Георгия Владимировича. Его жизнь шла, как бы освященным семейными профессорскими традициями путем, в полном согласии с советами духовно очень близкого отца, величие личности которого сын хорошо осознавал (впоследствии, будучи уже зрелым историком, Георгий Владимирович мечтал как о лучшей доле — быть ассистентом Владимира Ивановича в его работе). Лишь одно житейское обстоятельство омрачило этот путь, женитьба, вопреки воле родителей, на двоюродной сестре Нине Владимировне Ильинской. Семья могла опасаться, что столь близкое родство приведет к тому, что род Вернадских пресечется, что в итоге и произошло. Но и Георгий Владимирович, несмотря на безусловный авторитет отца сумел отстоять свою любовь и прожил с женой вплоть до ее болезни и кончины в 1971 году. Как и для страны, переломным для Г.В.Вернадского стал 1917 год. Это был год завершения, напечатания и защиты его магистерской диссертации о масонах XVIII века. Он успел защитить ее в Петербургском университете за несколько дней до Октябрьского переворота и, таким образом, формально может считаться последним представителем дореволюционной русской исторической науки. Тогда же начался его отход от участия в политической жизни, в которую он был вовлечен, опять-таки не без влияния отца, бывшего членом ЦК кадетской партии. После недолгого профессорства в Перми, уже при большевиках, а также в Симферополе, где он преподавал в Таврическом университете, в августе 1920 года Георгий Вернадский принял предложение П.Н.Врангеля возглавить Отдел печати при Гражданском управлении в Крымском правительстве. Несколько месяцев спустя, в ноябре 1920 года, из-за этого обстоятельства Георгий Владимирович вместе с женой Ниной Владимировной вынуждены были эмигрировать из России на одном из пароходов, увозившем из Севастополя членов правительства Врангеля и сумел, используя свое «служебное положение», помочь выбраться некоторым своим друзьям из города, обреченного на красный террор. Еще находясь в России, Георгий Вернадский написал письмо своему другу, секретарю русского посольства в Вашингтоне Михаилу Карповичу, который после эмиграции Г.В.Вернадского стал деятельно помогать приехать ему в Америку. Деньги на билет удалось достать с помощью знакомого американского историка Фрэнка Гольдера, работавшего тогда в Гуверовской организации помощи России. Однако в 1921 году Вернадские, уже находясь на корабле, шедшем в Америку, не доехали до этой страны, а остались в Европе. Как сказано об этом в воспоминаниях Нины Вернадской, хранящихся в библиотеке Стэнфордского университета, под влиянием сообщений о кронштадтском восстании, им с Георгием Владимировичем показалось, что не стоит далеко уезжать от России, в то время, когда большевики там были так слабы3. Так Вернадский остался в Греции, где в 1921-1922 годах служил библиотекарем и преподавал вместе с женой в русской православной школе. Впоследствии, он писал в своих автобиографических заметках, что там, живя в Афинах, он был отлучен от науки4. Но в нем проснулся интерес к греческой культурной традиции, к истории Византийской империи, все это серьезно помогло ему позднее в освещении первых веков русской истории. Важным был и мировоззренческий перелом: произошел окончательный отказ от политики, в кадетском или любом другом виде, он завершился его приходом к православию и активному участию в церковных делах. После почти целого года, прожитого в Афинах, в результате напряженных поисков Георгию Вернадскому удалось найти профессорское место в Праге, где тогда начиналась так называемая «Русская акция». Он принял участие в работе Русской Ученой Коллегии, состоявшей из бывших профессоров российских университетов. Годы, проведенные в Праге, ставшей, как известно, центром русской эмиграции, были одним из самых плодотворных периодов в его жизни. Именно там, под влиянием лекций и общения с выдающимся историком искусства Никодимом Павловичем Кондаковым, укрепился интерес Георгия Владимировича к изучению истории Византии и Востока, его исследовательская репутация в этой сфере. В своих неопубликованных воспоминаниях о пражских годах Вернадский писал: «Я подпал под обаяние Кондакова с самого его приезда (уже при мне) из Софии в Прагу. Слушал замечательный курс его лекций по истории искусства в Карловом университете, много беседовал с ним на квартире». Именно Кондаков «ввел» Вернадского, по его словам, «в скифо-сарматский мир и пробудил... интерес к истории аланов», которыми он впоследствии много занимался5. Другой важной пражской встречей оказалось знакомство, а потом и многолетняя дружба с Петром Николаевичем Савицким, одним из идеологов евразийского течения6. Термин этот, сегодня снова вошедший в лексикон политиков и ученых, имеет свою историю7. Напомню, что «евразийство» берет свое начало от изданного в 1921 году в Софии сборника «Исход к Востоку». Основными авторами его были Н.С.Трубецкой и П.Н.Савицкий. Само евразийское движение переживало свой расцвет в 1920-1930-е годы. Оно было, как это видно сейчас, одной из многочисленных попыток интеллигентских осмыслений эмиграцией вопроса о причинах и характере переворота в России. Для науки евразийство кончилось тогда, когда оно стало претендовать на роль некоей идеологии для будущей России, а само имя «евразийства» использоваться для политических целей. Георгий Вернадский, оставаясь верным адептом евразийства всю свою жизнь, не имел никакого отношения к политическим спекуляциям вокруг этого явления. Прямо и определенно сказано об этом Вернадским в автобиографических заметках, хранящихся в его архиве. Для Вернадского в евразийстве открылась новая возможность: в новых, вводимых Н.С.Трубецким, П.Н.Савицким идеях и терминах, таких, как, например, «месторазвитие», проявлялся оригинальный взгляд на историю России, преодолевавший узость общепринятой «соловьевской» концепции истории государства. Написанное Г.В.Вернадским «Начертание русской истории с евразийской точки зрения» вышло в свет в 1927 году, одновременно с общим трудом по «евразийской» географии, опубликованным П.Н.Савицким. В пражской эмигрантской среде по поводу этих двух книг ходила такая шутка: «теперь у евразийцев есть своя история и география». Чуть позднее, уже в Америке в 1937 г. Вернадский суммировал свои евразийские воззрения следующим образом: «С точки зрения Г.В.Вернадского [заметки написаны от третьего лица]... не только «Европейская Россия», но вся Евразия как целое должна рассматриваться, как единое историческое место- развитие... ...Процесс заселения и объединения русским народом обширной территории Евразии нельзя понять иначе, как на основе концепции Евразии, как особого историко-географического мира. В этом смысле и нужно видеть в Евразии, как в целом, историческое месторазвитие русского народа»8. Переезд Георгия Вернадского в Америку состоялся в 1927 году, когда ему исполнилось уже сорок лет. Приглашен он был в Йельский университет на должность research associate in history только на один год. Дальнейшее уже зависело от самого Георгия Владимировича, не исключавшего возможности своего возвращения в Европу, по окончании этого года. Наверное, приглашения в Америку не было бы вообще, если бы не большое желание известного историка античности Михаила Ивановича Ростовцева, в то время профессора в Йеле. Как выясняется из письма Михаила Карповича к Георгию Вернадскому, М.И.Ростовцев называл их имена в разговорах с гарвардским профессором Арчибальдом Кулиджем, интересовавшимся, кого из русских историков со «степенями и трудами» можно было бы пригласить читать курс русской истории9. Друзья (Карпович и Вернадский) и раньше надеялись получить подобное предложение, однако только в 1927 году давно желаемое стало действительным: Карпович и Вернадский встретились в Америке. С этого времени профессиональная биография Г.В.Вернадского круто изменяется. Для него, в начале не очень уверенно владевшего английским языком, открывается единственно возможная перспектива: научиться не только читать лекции, но и писать свои работы по-английски. Альтернативы не было, если он хотел продолжать заниматься наукой. Этот побудительный мотив нужно иметь в виду, оценивая сделанное Георгием Вернадским, примерно, в первые даже не пять лет (после них он получил американское гражданство), а — десять лет в Америке. 10 лет понадобились как ему, так и Михаилу Карповичу для того, чтобы стать «своими» в американской профессиональной среде. И тот, и другой историки трудились для этого, не покладая рук, но все равно попадали иногда в очень сложные ситуации. Так было, например, с профессиональным выбором. Вернадский, уже в Америке написавший и издавший общий очерк истории России и книгу о Ленине, серьезно обсуждал в 1932-1933 гг. возможность получения им американской докторской степени (Ph.D.) по политическим наукам10. В первые годы в Йеле Георгий Вернадский выпускает одну книгу за другой. После очерка истории России появились книги о Ленине (1931) и русской революции (1932). Еще один важный проект — написание дипломатической истории России (опубликована в 1936 г.). Правда, появление ее вызвало противоречивые отзывы в научной печати. Наибольшее возражение рецензентов, вызвал анализ Вернадским современной политики, но в авторитетном «New York Times Book Review» книга была прорецензирована весьма сочувственно. Книгу защищал и Михаил Карпович, прекрасно знавший, что подобного общего очерка дипломатической истории России до тех пор в русской исторической науке не существовало. Таким образом, за первые десять лет в Йельском университете Вернадский выпустил четыре книги на английском языке, освещавшие историю России с древнейших времен до современности. Кроме того, в евразийском книгоиздательстве им были опубликованы еще две: «Очерк истории Евразии» (1934) и «Звенья русской культуры» (1938). В архиве ученого, как оказалось, остались еще крупные работы тех лет, не появившиеся в печати: это книга по истории иконы, начало биографии Ф.И.Родичева, а также наброски книги по истории политических идей в Древней Руси11. Одновременно Георгий Вернадский пытался осуществить, хотя и безуспешно, проекты по изданию сборника документов по современной истории России с 1917 года (совместно с архивом Гуверовского института в Стэнфорде)12, по описанию документов по истории Аляски в Библиотеке Конгресса и издание принадлежавшей ему коллекции «столбцов Тамбовско-Пензенского края XVII века»13. Авторитет Г.В.Вернадского в американской научной среде постепенно укреплялся. В 1933 году мы видим Георгия Вернадского участником круглого стола славистов на сессии Американской исторической ассоциации в Урбане, где он выступал с докладом о реформах Петра Великого14. Вернадский также принял участие в «исторической» конференции американской исторической ассоциации в Чикаго в 1938 году, когда среди историков-славистов возникло стремление к объединению и созданию специального печатного органа, будущего «Slavic Review». Теперь это малоизвестный факт, но архивные документы свидетельствуют: Георгий Вернадский был в числе тех, кому было поручено создание журнала. Решение было принято путем письменного опроса 300 членов ассоциации, профессионально занимавшихся славистикой. Поэтому избрание Вернадского — один из самых ярких показателей его укрепившейся научной репутации в то время. Как показывают документы архива, с конца 1930-х годов начинается новый период жизни Георгия Вернадского в Америке. Его задача утвердиться в Йельском университете была, практически, решена. Оговорка «практически»в этом случае отнюдь не лишняя. Несмотря на очевидные профессиональные успехи (как до приезда в США, так и уже во время пребывания в Йеле), труды Вернадского не были вознаграждены по достоинству в своем университете. Он по-прежнему оставался в неопределенной позиции Research Assosiate in History и пробыл в этом звании еще целых десять лет, получив полное профессорство в Йеле только в 1946 году, почти в шестидясятилетнем возрасте, не будучи никогда даже в ранге Assistant Professor. Это запоздалое признание от Йеля пришло, когда Вернадский уже выпустил в свет первый том своей известной истории России. Первоначальные обстоятельства создания будущей «А History of Russia» остались неизвестными для широкой публики. Между тем, архивные материалы показывают, что идея издания принадлежала бывшему русскому послу Борису Бахметеву. Она сводилась к тому, чтобы издать расширенный до трех томов... русский вариант дипломатической и политической истории России, изданный до этого Вернадским на английском языке15. Таким образом, эта работа могла быть обращена больше к европейскому читателю, чем к американскому. Г.В.Вернадский, как это ясно теперь, вел переговоры с издателями и типографиями в Брюсселе и Праге, но осуществлению проекта помешали и общая политическая обстановка в предвоенной Европе и то, что по мере углубления Георгия Вернадского в материал работа сильно увеличилась в объеме и уже никак не укладывалась в запланированные три тома. Переписка свидетельствует, что в 1941 году все тот же Б.А.Бахметев предложил Г.В.Вернадскому и М.М.Карповичу обдумать издание многотомной истории России, но уже на английском языке. В то время уже всем участникам проекта хорошо было известно, что Вернадский на протяжении нескольких лет вел большую подготовительную работу по проекту В 1943 году первый том «А History of Russia» из задуманных десяти вышел из печати, он был посвящен древней истории России. Каждый последующий том выходил с интервалом, примерно, в 5 лет. В мою задачу не входит характеристика их содержания. Скажу только, что каждый том являлся не только общим трудом по истории того или иного периода, но и новаторской работой, содержавшей новые концепции целых периодов древней русской истории. К числу научных заслуг Вернадского в этих книгах относится постановка проблемы о характере Киевского государства, о влиянии монголов на русскую государственность в следующие столетия, изучение объединительного процесса вокруг Москвы в XIV-XV веках в связи с историей Западной Руси. Вернадский снова отдал дань своей евразийской концепции в начале пятого тома, но это отнюдь не значит, что в дальнейшем изложении у него нет оригинальных суждений и мыслей. К числу безусловных достижений Г.В.Вернадского относится освещение смутного времени и истории России в середине XVII века, которые автор дает в широком контексте русско-польско-украинских отношений. В позднейших воспоминаниях Георгий Владимирович назвал 40-е годы временем упрочения своего положения в Йеле16. Помимо заслуг самого Вернадского сказались и общие перемены в отношении к исследованиям о России. В годы второй мировой войны знания Вернадского оказались широко востребованными в Америке. Это прекрасно подтверждает переизданный им в 1944 году и дополненный новейшими данными однотомный общий очерк истории России, с которым он когда-то дебютировал в американской историографии. В аннотации этого издания на обложке читаем : «Профессор Вернадский проследил развитие русской истории на протяжении более тысячи лет от ее начала к триумфальному маршу назад от Сталинграда через израненную Россию»17. Интерес к исследованиям по истории России, столь важный для развития славистики в Америке, тогда был очень большим. По свидетельству Филиппа Мозли, сообщенному на конференции, по поводу десятилетия Русского центра в Гарварде в 1958 году, с началом войны с Гитлером миновало то время, когда ученых, интересовавшихся историей России, нередко спрашивали: «Вы за Россию или против нее?» («Are you for it or against it?»)18. Если в два довоенных десятилетия едва набирался десяток человек, получивших образование в американских университетах и избравших своей специальностью русскую историю, то во время войны появилась нужда в сотнях специалистов со знанием России и русского языка для армии, дипломатического корпуса, журналов и газет. Георгий Вернадский, судя по документам, в годы войны пристально следил за развитием событий на русском фронте, его несколько раз приглашали в качестве эксперта для участия в радиопередачах, транслировавшихся на Нью-Йорк и Вашингтон19. Он участвовал в специальной армейской программе в Йельском университете в 1943-1944 гг. и вел занятия в нью-йоркском Колумбийском университете в 1944-1945 гг. Вряд ли можно ошибиться, предположив, что те, кто слушал лекции Джорджа Вернадского о русской истории были среди американских солдат и офицеров, встретившихся с советскими войсками на Эльбе. Таким образом, в годы войны Георгий Владимирович Вернадский имел возможность снова почувствовать себя нужным родине. В курсе лекций о современной России, сохранившемся в архиве и прочитанном в годы войны в Колумбийском университете, Вернадский спорил с тем, что до революции Россия была отсталая страна20. Он считал, что успешное строительство советской промышленности в 1930-е годы было подготовлено в дореволюционный период. Было бы слишком прямолинейно трактовать эти воззрения, как пропагандистские. Г.В.Вернадский никогда не менял своего отрицательного отношения к большевикам и его интересовал исключительно научный анализ, в котором он стремился к объективности. И раньше, обращаясь к современной ему советской истории, он пытался рассматривать ее в более широком контексте истории России. Например, задолго до войны в выступлении на конференции в Урбане в 1933 году им было проведено сопоставление индустриализации петровской эпохи и советского времени. Объективистская трактовка, возможно, имела своим источником переписку с остававшимся работать в России отцом, академиком В.И.Вернадским. Георгий Владимирович всегда учитывал советы отца в своих разысканиях21. Академик В.И.Вернадский, сделав совершенно нетипичный для его дружеского круга выбор — остаться в России, постоянно обменивался с сыном откровенными наблюдениями о происходящем в Советской России. Позиция Георгия Вернадского не означала признания СССР, она была продолжением размышлений над главным вопросом для эмиграции, — что делать после того, как Красная Россия победила Россию Белую? Вопрос этот обсуждался в сохранившейся в архиве переписке Георгия Вернадского с Михаилом Карповичем еще в начале 1920-х годов, сразу же по окончании гражданской войны. Карпович сформулировал свой ответ следующим образом: «большевизм в России кончится только тогда, когда он будет изжит русским народом, это единственный путь, хотя бы для него нужны были десятилетия». Думаю, что со временем к той же формуле пришел и Георгий Вернадский. В этом давнем отказе от п с и х о - л о г и и гражданской войны, в исключении политической оцецки из своих исследований истории России и были истоки воззрений Вернадского, как во время последней мировой войны, так и после нее. Не случайно в одной из радиопередач, уже в 1946 году, отвечая на бойкий журналистский вопрос: «Почему так плохо с Россией?» («What’s wrong with Russia?»), Г.В.Вернадский ответил: «Вы не поверите, но я считаю, что ничего плохого с Россией, как и с другими великими державами не происходит». В атмосфере начинавшейся холодной войны, это звучало неожиданно, но цель Г.В.Вернадского была не оправдание коммунистического режима в России, а желание поделиться очевидным для него соображением, что после такой тяжелой войны русский народ не захочет снова воевать. Документы архива Вернадского свидетельствуют о его активном участии в профессиональной жизни в послевоенное время. В частности, он работал в Русском институте при Колумбийском университете, читал там несколько лет подряд исторические курсы; участвовал в создании Американской организации славистов (American Association for Advancement Slavic Studies) в 1948 году. С 1950 года ему регулярно доверяли наблюдение за выборами главного редактора (Managing Editor) печатного органа этой ассо- 2 Г. В. Вернадский циации — «Славянское обозрение» («Slavic Review»)22. С 1950 г., когда Георгий Владимирович перенес острый сердечный приступ, его силы стали сдавать и, перенеся серьезную болезнь, он был вынужден ограничить преподавание и другие научные контакты. В 1956 году он вышел в отставку, но продолжал работать над следующими томами своей истории России. Одновременно был занят разборкой своего научного архива и передачей его в Колумбийский университет. Йельский университет тогда не проявлял большого интереса к приобретению архива Георгия Владимировича. Между тем библиотека университета, комплектованию русского отдела которой Вернадский помогал с самого начала своей работы в Йеле, устроила выставку его работ в конце 1956 — начале 1957 года. Посетив ее, Вернадский написал в дневнике: «Тютчевское чувство: как души смотрят с высоты на ими брошенное тело»23. Тогда же, по просьбе библиотекарей, Георгий Владимирович передал в Йельский университет рукописи некоторых своих книг24. Смерть Михаила Карповича в 1959 году была не только большой личной потерей. Она поставила перед Вернадским вопрос о сохранении всех сил для окончания многотомной «А History of Russia». И спустя десять лет, в 1969 году его труд был полностью окончен изданием 5-го тома «The Tsardom of Moscow. 1547-1682». В двух частях этого тома, по сути в двух отдельных томах, Вернадский создал очерк сложного периода от Ивана Грозного до Петра Великого. До настоящего времени эта книга является самым полным трудом по истории названного периода России в современной исследовательской литературе. В дневниках Георгия Вернадского остались размышления по поводу построения своих томов, ему самому хотелось отказаться от сугубо хронологического изложения событий. Однако в итоге лишь одна глава написана тематически, он посвятил ее ритмам истории и аспектам культурного развития России, ее архитектуре, живописи, литературе, философии и науке25. Из множества полученных Вернадским и сохраненным им в архиве дружеских отзывов на завершение многотомной «А History of Russia», выделим один. Наверное, он должен был больше всего порадовать Георгия Владимировича, так как точно обозначил значение его работы для него самого. Это письмо дипломата и профессора Джорджа Кеннана, писавшего Георгию Вернадскому 28 мая 1969 года: «Ваша работа могла бы стать большим вкладом в науку русской истории даже при условии нормального существования исторических исследований внутри России в эти последние десятилетия. По существующим обстоятельствам, она составит даже большую службу продолжению русской культурной традиции и за эту службу будущие поколения русских людей будут испытывать к Вам свою благодарность»26. В широком смысле можно сказать, что каждый американский специалист по истории России проходил школу Вернадского, кто-то по его книгам, кто-то через личное общение с ним. Его ученики, видевшие в Георгии Владимировиче не только выдающегося ученого, но и друга, издали в 1964 году сборник статей в его честь (Festshrift). В предисловии к книге говорилось, что его дом в Нью-Хэвене на Апельсиновой улице (Orange Street) был своеобразной Меккой для специалистов по русской истории. Это, кстати, великолепно подтверждают и документы архива. В дневниках Георгия Владимировича сохранились упоминания о таких встречах, консультациях и переписке с Джоном Алекзандером, Джоан Афферикой, Робертом Крамми, Ричардом Пайпсом, Дэвидом Ранселом и другими известными в Америке историками России. Последние годы жизни Георгий Владимирович продолжал работать также методично, каждый день, так как он это делал много лет подряд до своей отставки. Он успел написать свои мемуары о жизни в России и за границей до переезда в Америку, а также воспоминания-исследование о братстве «Приютино» — об упоминавшемся выше студенческом кружке молодых либералов, в который входил его отец — академик Владимир Иванович Вернадский и его друзья видный земец и историк литературы кн.Дмитрий Иванович Шаховской, братья: историк, академик Сергей Федорович и педагог Федор Федорович Ольденбурги, историки Александр Александрович Корнилов и Иван Михайлович Гревс и другие27. В сотрудничестве с С.Г.Пушкаревым Вернадский реализовал проект, занимавший его с момента приезда в Америку — комментированное издание русских исторических источников на английском языке — «Source book on Russian History», в котором Вернадский был редактором, автором ряда переводов и комментариев28. Подобного рода хрестоматия полезна не только американским, но и русским студентам, будь она издана в России даже теперь. Последней опубликованной при жизни Г.В.Вернадского работой стали «Очерки по русской историографии»29, написанные, во многом, не как исследовательская работа, а воспоминания об учителях и историках своего поколения. « Очерки по русской историографии» Историческая наука отличается от многих других наук пристальным вниманием к собственной истории. Со временем история исторической науки выделилась в особое научное направление, называющееся «историография». Если в XVIII веке слова «историограф» и «историк» были синонимами, то, начиная, примерно, с С.М.Соловьева, заложившего основы специального анализа истории русской исторической науки, «историограф» — это специалист, изучающий научное творчество своих предшественников. Когда появились «Очерки по русской историографии» Г.В.Вернадского, (их 1-я часть опубликована в «Записках академической группы в США» в 1970 году), наука русской историографии насчитывала уже около ста лет. Основными работами в ней оставались книги М.О.Кояловича «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям» (1884), П.Н.Милюкова «Главные течения русской исторической мысли» (1897) и монументальный труд В.С.Иконникова «Опыт русской историографии» (1908), который, собственно, шире своего названия и дает также представление об изучении главнейших источников, архивов, исторической библиографии и многом другом. Новое осмысление пути развития русской исторической науки было предложено НЛ.Рубинштейном «Русская историография» (1941) и в коллективных «Очерках истории исторической науки в СССР» (Т.1-3, 1955-1963). Полнота освещения основных историографических фактов в них соседствовала с чрезмерной идеологизацией изложения, а также классовой периодизацией на «дворянскую» и «буржуазную» историческую науку или историографию «эпохи капитализма», «империализма» и т.п. В контекст историографического анализа попали такие темы, как «Ленин и русская историческая наука», «Сталин» (названия завершающих глав учебника Н.Л.Рубинштейна). Достаточно сказать, что появившийся, одновременно с историографическими очерками Г.В.Вернадского, советский учебник по историографии для студентов вузов рассматривал русскую историческую науку периода ее расцвета в конце XIX — начале XX веков в разделе под названием «Ленинский этап в марксистской исторической науке. Кризис буржуазно-дворянской историографии в период империализма». На этом фоне труд Г.В.Вернадского выгодно отличается полным отсутствием идеологического мусора, который, увы, по-прежнему приходится преодолевать, а местами и осваивать студентам-историкам, продолжающим использовать советские учебники и историографическую литературу. Оценивая труд Г.В.Вернадского по русской историографии, надо помнить прежде всего об их просветительской направленности, в первую очередь, аудитории читателей «Записок Русской Академической группы в США», состоявшей из специалистов разных, не обязательно гуманитарных дисциплин, интересовавшихся русской историей и культурой и знавших русский язык. Совершенно справедливо В.П.Корзун, современный исследователь историографического творчества Г.В.Вернадского, отмечает «культурологический ракурс и интерес к личности историков, который четко выражен в самой структуре «Очерков», где каждый раздел обозначен той или иной персоналией, а портретные зарисовки содержат подробности жизни исследователей и многочисленные детали историографического быта и даже напоминают биографический словарь»30. Многое из написанного Г.В.Вернадским в «Очерках» имеет источник в личных воспоминаниях (это оговаривается в ряде мест книги), но, что еще важнее, он пишет об исторической науке, как один из последних представителей дореволюционной школы исследования, воспроизводя существовавшие в ней общие критерии и принципы отношения к науке и жизни. Поэтому, внимание к подробностям частной жизни историков или обсуждение их отношения к вере, нравственные оценки вполне органичны для этой работы. К написанию «Очерков истории исторической науки» Г.В.Вернадский шел долго и, увы, вынужден был соизмерять свои планы с тем почтенным возрастом, в котором он находился во время их создания. Как заметит читатель, книгу открывают «Очерки по истории науки в России XVIII века». Здесь отнюдь не случайно пропущено упоминание об исторической науке, так как первоначальный замысел Г.В.Вернадского заключал в себе исто рию русской науки в целом. Но первый, лучше всего ему известный, раздел об исторической науке, оказался единственным в задуманной работе. Хотя, широта замысла сказалась также в том, что в отличие от традиционных историографических работ, Г.В.Вернадский пишет вместе об изучении истории России и о науке «всеобщей», «новой» истории, приводит биографии археологов, античников, медиевистов, византинистов, историков искусства и церкви. Первоначально Г.В.Вернадский обозначил для «Очерков истории исторической науки в России», рамки 1801-1920 гг., но в результате включил в текст своей работы биографии коллег-историков своего поколения, как работавших в эмиграции, так и — в Советской России. «Очерки» написаны Г.В.Вернадским с разной степенью полноты, некоторые из них, где историк мог положиться на свою память, получились много подробнее других, поданных лапидарно или лишь обозначенных. Приложенная Г.В.Вернадским библиография сегодня может быть многократно умножена, особенно за счет появившихся после публикации его «Очерков» исследований об отдельных историках и научных учреждениях, а также переизданий исторических трудов. Все это нужно иметь в виду, обращаясь к настоящей книге. Однако другой альтернативы «Русской историографии» Георгия Владимировича Вернадского, в той же степени соединившей бы научную добросовестность с просветительским интересом к непростым судьбам отечественной исторической науки не существует. Время, прошедшее после 12 июня 1973 года, дня смерти Вернадского, доказало, что творчество этого историка продолжает оставаться по-прежнему интересным. Главные труды Вернадского, наконец-то, стали переиздаваться на родине. Как показатель интереса к его наследию в России можно отметить очерк о Георгии Вернадском, включенный в книгу «Историки России 18-20 веков»31. Жаль, конечно, что признание в России приходит так поздно, после десятилетий замалчивания трудов Георгия Вернадского, потом ругани в адрес «буржуазного историка» в советских научных журналах, монографиях и в выступлениях советских историков на международных конгрессах. Все теперь миновало, а правда научного поиска, поддержанная в изгнании Георгием Владимировичем Вернадским, возвращается... Работы Джорджа Вернадского, жившего и трудившегося в Америке, равно остаются и частью русской культурной традиции. По обстоятельствам своей судьбы он был замкнут в профессиональном университетском мире, а мир эмиграции, особенно политической, оставался ему чужд, хотя он был по-дружески деятелен в реальной помощи многим знакомым и незнакомым эмигрантам. Поэтому вся жизнь Георгия Владимировича Вернадского — это служение простому и ясному делу, — изучению и преподаванию русской истории. Сделанное Вернадским, в итоге представляет достойный пример взаимного обогащения русской и американской исторической науки*. Кандидат исторических наук В.Я.Козляков 1 См.: Бахметевский архив русской и восточноевропейской истории и культуры Библиотеки Колумбийского университета в Нью-Йорке (далее — Бахметевский архив). Коллекция Г.В.Вернадского. Ящик 154. Ник.Андреев. Восьмидесятилетие Г.В.Вернадского // Русская мысль (Париж), 24 августа 1967, ь 2649; Имя М.Н.Тихомирова было названо Н.Е.Андреевым не в печатном тексте, а в письме сестре историка Н.В.Толль, написанном после смерти Г.В.Вернадского. 2 Alan D. Ferguson, Alfred Levin, eds. Essays in Russian History: A Collection Dedicated to George Vernadsky (Hamden, Conn., 1964); Charles J. Halperin. Russia and the Steppe: George Vernadsky and Eurasianism // Forshungen zur Osteuropjyshen Geshichte, 1985, Vol.36, pp.55-194; см. также библиографию трудов Г.В.Вернадского и биографический очерк, составленный Н.Е.Андреевым в «Записках Русской академической группы в США» (1975. T9. С.168-193). 3 Архив Гуверовского института Войны, Революции и Мира Стэн- фордского университета Нина Вернадская. Воспоминания.С.ЗЗ: «Газеты, которые мы прочли, укрепили нас в решении не ехать дальше. В России в это время было Кронштадтское восстание и мы тогда очень верили, что в России вдруг все может измениться и мы, вместо того, чтобы таскаться по чужим странам, — вернемся к себе домой». I Бахметевский архив. Коллекция Г.В.Вернадского. Ящик 97. Папка 1. Афины, 1921-1922 (Воспоминания,ч.4). 85 лл.; см. также очень интересные, но носящие отрывочный характер, дневниковые записи Г.В.Вернадского. Ящик 103. Предшествующие,опубликованные части воспоминаний Г.В.Вернадского , см.: Г.В.Вернадский. Из воспоминаний (Годы учения. С.Ф.Платонов) // Новый журнал, 1969. Кн. 100. С.196- 221. Этот очерк был переиздан в журнале «Вопросы истории» (1995. ь1); Пермь-Москва-Киев (Воспоминания) // Новый журнал, 1971. Кн. 104. С.177-188; Крым (Воспоминания) // Новый журнал, 1971. Кн. 105. С.203-224; Константинополь, 1920-1921 (Воспоминания, часть 3) // Новый журнал, 1972. Кн. 108. С.202-217. 5 Бахметевский архив. Коллекция Г.В.Вернадского. Ящик 97. Папка 2. Прага. Лл.1-16. G Бахметевский архив. Коллекция Г.В.Вернадского. Ящики 7-10. Переписка Г.В.Вернадского и П.Н.Савицкого. 1924-1968 гг. Г.В.Вернадский. П.Н.Савицкий // Новый журнал, 1968. Кн. 92. С.273-277; П.Н.Савицкий. Континент Евразия. / Сост. А.В.Дугин. М., 1997 7 См.: Евразийская перспектива. Второй международный конгрес «Культура и будущее России». М., 1994; Мир России — Евразия. Антология. Составители Л.И.Новикова, И.Н.Сиземская. М., 1995. 8 Бахметевский архив. Коллекция Г.В.Вернадского. Ящик 9 Бахметевский архив. Коллекция Г.В.Вернадского. Ящик 96. Г.В.Вернадский. Краткое изложение евразийской точки зрения на русскую историю. 3 лл. Рукопись (1937 г.). 9 Там же. Ящик 3. Письма М.М.Карповича, 1919-1927; см. также: Письма М.Карповича Г.Вериадскому. Публикация, предисловие и комментарии М. Раева// Новый журнал, 1992. Кн.188. С.259-296. 10 Там же. Ящик 4. Письмо М.Карповича от 5 января 1933 г.;. II Там же. Ящик 101. Г.В.Вернадский. Русская икона; Ящик 113. Г.В.Вернадский. Political thought in Medieval Russia (Политическая мысль в средневековой России). — Эта работа, вероятно, представляет собою набросок неосуществившегося проекта с написанием докторской диссертации по политическим наукам для представления в Гарвардский университет. Ящик 113. Г.В.Вернадский, М.М.Карпович Ф.И.Родичев. Биография. — Написано только начало книги о роде Ф.И.Родичева и собраны некоторые подготовительные материалы. 12 Архив Гуверовского Института... Коллекция Г.В.Вернадского. Ящик 1. 13 Бахметевский архив. Ящики 171-174. м Там же. Ящик 101. Г.В.Вернадский. Русская промышленность Петровской эпохи. 28 лл. 15 Там же. Ящик 2. Переписка с Б.А.Бахметевым 1936-1937 гг. ,G Там же. Ящик 98. Г.В.Вернадский. Из воспоминаний. 1944-1945. Л.1-2. 17 George Vernadsky. A History of Russia. New York, 1944. 18 American Recearch on Russia. Ed. by Harold H. Fisher. Indiana University Press, 1959. 19 Тексты этих передач сохранились в архиве ученого. См.: Бахметевский архив. Ящик 96. 20 Там же. Ящик 101. 21 Обильный материал, подтверждающий это заключение содержится в переписке Г.В.Вернадского с отцом, где Георгий Владимирович рассказывал почти о всех своих научных и академических делах. Там же. Ящик 84. 22 Там же. Ящик 65. 23 Там же. Ящик 103. Дневниковая запись за 2 января 1957 г. 21 Архив Йельского университета. Бумаги Джорджа Вернадского. 18 ящиков. В составе этого архива хранятся рукописи книг «История России» (1929), «Ленин — красный диктатор» (1931), 1,2,4 и 5 томов многотомной «Истории России» (1943-1969), «Происхождение Руси» (1959) и ряда статей историка, а также копия «Хронологического очерка моей жизни, 1887-1917» (1969). 25 См.: Г.В.Вернадский. История России. Московское царство. М.,Тверь, 1997. 4.2. Гл.7: Ритмы истории и аспекты культуры. 20 Бахметевский архив. Ящик 5. Письма Дж. Кеннана. См. также: Ящик 69. Материалы для чествования Г.В.Вернадского по случаю завершения им многотомной «Истории России». 27 Г.В.Вернадский. Братство Приютино // Новый журнал, 1969. Кн.93. С. 147-171. Кн.95. С.202-215. Кн.96. С.153-171. Кн.97. С.218-237. 28 George Vernadsky, Senior Editor. A Source Book for Russian History from Early Times to 1917. New Haven and London: Yale University Press, 1972. Vol.l. 29 Рукопись этой работы под общим названием «Очерки по истории науки в России» см.: Бахметевский архив. Ящик 98. Публикацию текста на русском языке, см.: Г.В.Вернадский. Очерки по истории науки в России. 1725-1920, часть 1. Восемнадцатый век// Записки русской академической группы ь США. 1971. Т.5. С.195-233; Очерки по истории науки в России. Первый отдел. Историческая наука // Там же. 1972. Т.6. С.160-225; Очерки по истории науки в России, часть 3 // Там же. 1973. Т.7.С.17-112; Очерки по истори науки в России, часть 4 // Там же. 1974. Т.8.С.97-212; Очерки по истории науки в России, часть 5 //Там же. 1975. Т.9.С.133-164. Английский перевод книги, см.: Russian Historiography — A History. Тг. N.Lupinin, ed. S.Pushkarev. Belmont, Mass., 1978. 30 Корзун В.П. Г.В.Вернадский — историк русской исторической науки (продолжающаяся традиция или новый взгляд?) // Вестник Омского университета, 1996. ь 1. С.56. 31 Н.Е.Соничева. Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973) // Историки России XVIII-XX веков. Вып.2 //Архивно-информационный бюллетень, 1995. ь 10. С.107-116.
Еще по теме «ЭТО ТОЛЬКО ПЕРСОНИФИКАЦИЯ НЕ НАШЕГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА...» (Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973) и его «Очерки по русской историографии» ):