Исторический процесс

Историология задается вопросом «о том, как вообще делается и происходит история»*. Ближе всего к пониманию специфики историо- логии подходит социология и Кареев их часто сопоставляет. При таком понимании историология сопрягается прежде всего с социальной динамикой или, как, инверсируя, выражается ученый, «динамической социологией». Однако, хотя историология и «коррелятивиа социальной динамике»^, их ие следует отождествлять буквально. Историология изучает только процессы, в то время как социальная динамика еще и результаты изменений, т. е. то, что Кареев называет «динамической морфологией общества»^.

К историологическим вопросам так или иначе обращались ие только историки (хотя историки, по мнению Кареева, «наиболее компетентны его разрешать»^), ио и государствоведы, юристы (прежде всего, криминалисты), экономисты, психологи (занимающиеся, в первую очередь, коллективной психологией), историки права и литературы. Многие их соображения, касающиеся, иа первый взгляд, частных вопросов своих конкретных дисциплин, по признанию Кареева, имеют ценность и для общей теории исторического процесса. Таковы, например, рассуждения криминалистов о причинной связи в уголовном праве и о соучастии в преступлениях или разыскания психологов в области коллективной психологии и т.

Сближение историологии с социологией происходит иа почве поисков законов, управляющих обществом и действующих в истории. Кареев называет такие дисциплины помологическими. «Таким образом, — заключал ои, — историология есть иомология исторического процесса, отвлеченно взятого»*. «То, что индивидуализирует данное движение, — пояснял ои далее, — относится к идиографии, а то, что во всех однородных движениях является параллельным, общим долж-

9

ио идти в историологическое построение» .

Кроме социологии историология, воплощающая философскую установку в отношении истории, может быть сопоставлена с онтологией. Точнее, историологию следует понимать как региональную онтологию, как теорию исторического бытия. В «Историологии» Кареев настаивал иа необходимости сформулировать теорию исторических явлений иа основе «общей теории бытия», что позволило бы устранить все субъективные элементы оценки, желательного и должного в истории и лишь «констатировать сущее», т. е. заниматься установлением того, «что есть или бывает, как оио есть или бывает»^.

Историология, таким образом, занимается разработкой «чисто научного вопроса о том, как происходит история»^. В ией реализуется научная или, что для Кареева в данном случае одно и тоже, социологическая точка зрения иа историю. «Теория истории, — писал ои, подразумевая социологию, — имеет, прежде всего, чисто научную ценность — понимание того, как вообще совершается история, какими силами историческая жизнь движется вперед, в смысле порождения новых фактов»^. Историология как чисто иаучиая дисциплина ие дает прямого практического результата. Оиа представляет самостоятельный интерес и значение для историков и ие может быть отиесеиа к вспомогательным историческим дисциплинам.

Помимо историологии, связанной с социологией, в теорию истории входит историка или теория исторического знания, сближающаяся с гносеологией. «Гносеологические и онтологические вопросы общей теории истории, — писал Кареев, — в сущности, являются об- ще-философскими вопросами, только взятыми в применении к историческому знанию и историческому процессу»*.

Конечно, в историке, также как и в историологии реализуется научный подход к истории. Историка изучает «приемы добывания исторических истин», рассматривает «надлежащие способы занятия исторической наукой». Специфику историки Кареев разъяснял через противопоставление ее историологии. «Теория исторического знания, которую можно еще назвать "историкою", — рассуждал он, — имеет своим предметом выяснение того, как добывается познание прошлого и при соблюдении каких условий оно может быть действительно научным, тогда как теория исторического процесса, или "историо- логия", ставит себе задачей научное понимание того, как совершается всякая история, где бы и когда бы она ни происходила»^. «Вопросы широко понимаемой историки, — продолжал ученый, — это — вопросы гносеологии (теории знания), логики, методологии, часто даже научной техники, вопросы же историологии, это — вопросы онтологии (теории бытия), инструментальной или коллективной психологии и социологии, а в последней ближе всего вопросы так называемой социальной динамики, т. е. теории общественных изменений, развития общества, его движения вперед»^. Равнение философии истории на социологию, не скомпрометировавшую себя метафизическим глубокомыслием, сводится для Кареева, главным образом, к экспортированию в философию истории эволюционной точки зрения. Анахронизм социологической ориентации философии истории не смущает Кареева: пусть образец для подражания возникает позднее подражающего, зато в нем концентрируются сциентистские грезы современности.

ной истории» , основные черты которой задаются эволюционной теорией. Вдохновляясь последними взлетами позитивистского мышления, Н.И. Кареев выкраивал концепцию исторической эволюции по мерке спенсеровского учения. «Исторический процесс, — писал он, — есть таким образом эволюция культуры и социальных форм»^. Ближайшим образом эволюционная точка зрения соприкасается с психологическим взглядом на историю, пропагандируемым Кареевым в лучших традициях прагматической историографии. Другой источник эволюционизма — прописавшаяся в новоевропейской философии идея развития. «Мир как целое, есть развитие, эволюция, творчество высших форм бытия... В недрах мира неорганического возникает органический, в нем мир явлений психических и, как последний их продукт, мир истории. Если эволюция есть общий смысл мира явлений, как целого, то не может быть иной смысл и у мира истории, как его части»^. Концепцию исторической эволюции Кареев непосредственно выводил из учения О. Конта о социальной статике и социальной динамике. Однако русский ученый делал идею эволюции основополагающим принципом всех обществоведческих, т. е. допускающих историческое измерение, дисциплин. Он подразделял эволюцию на неорганическую, органическую (физиологическую и психическую) и над- органическую (культурную и социальную).

Теория исторической эволюции оперирует понятиями прогресса и регресса социальных и культурных форм, обозначающими ее крайние, определенные проявления. Системообразующими же категориями 1

Кареев Н.И. Основные вопросы философии истории. Т. I. С. 106. 2

Кареев Н.И. Основные вопросы философии истории. Критика исто- риософических идей и опыт научной теории исторического прогресса. В 2 т.

Т. II. М„ 1883. С. 238.

^ Кареев Н.И. Основные вопросы философии истории. Т. I. С. 244. 62

концепции историческои ЭВОЛЮЦИИ выступают ПОНЯТИЯ традиции и творчества, в динамических взаимоотношениях которых вызревает и главный признак эволюционизма — принцип личности.

исторических чувств» , также передающихся из поколение в поколение благодаря традиции и изменяющихся благодаря критически мыслящим личностям; и общественных институтов, эволюционная динамика которых тоже определяется взаимодействиями традиции и личности. «И эволюции истории, — подводил итог Кареев, — вся идет к тому, чтобы сделать возможным развитие личной инициативы, обнять в системе социальных взаимоотношений все человечество и

9

осуществить в жизни новые идеи, постепенную эволюцию идеалов» . Однако эволюционная точка зрения, реализующаяся в историологии, т. е. теории исторического процесса, при переходе к конкретным социальным дисциплинам, в исследованиях отдельных элементов культуры и быта может быть заменена сравнительным методом. Сравнение, в частности, позволяет проследить сходство в конкретных проявлениях социальной и культурной жизни у народов, находящихся на одной ступени развития. Иными словами, определенный уровень социологической эволюции предполагает и определенные социокультурные формы, разнящиеся в строгих пределах тех возможностей, которые осуществимы на данном этапе исторического развития. «В обществе, — добавлял Кареев в гимназическом курсе, — могут существовать только известные комбинации отдельных культурно- социальных форм, и наличность той или другой комбинации зависит

от той ступени общего культурного развития, на которой находится то

или другое общество: то, что мыслимо и возможно у цивилизованного

народа, не может быть достигнуто и осуществлено в каком-нибудь і

диком племени»13.

Эволюционный подход способен заменить привычное причинно- следственное объяснение.

1

конами, открытыми совсем иным путем в науках номологических» . Итак, нет законов истории, но есть законы социологии и психологии, на основе которых история может быть объяснена. В философии истории вопросом о законосообразности и необходимости истории занимается такая ее разновидность, как теория исторического процесса. «Таким образом, — уточнял Кареев, — историология есть номоло- гия исторического процесса, отвлеченно взятого»^. В сущности, историология — это социология истории, обремененная коллективной психологией.

Современная наука, полагает Кареев, обращается к идее закономерности для связывания фактов. Он трактует законы как «постоянные и необходимые отношения между отдельными явлениями»^; «...иод законами мы разумеем некоторые общие истины, применяемые к однородным случаям во всех странах и во все времена»^. К признанию законосообразности исторических явлений ученого подталкивают повторяющиеся элементы, из которых состоит сложная индивидуальность исторического факта. Именно эти элементы могут быть объяснены действием социологических и психологических законов. «Мы можем найти некоторые постоянные пути, — рассуждал Кареев, — по которым совершается развитие того или другого элемента культуры, той или другой формы социальной организации, поскольку изучаемые нами явления повторяются у разных народов и по самой свой природе должны повторяться именно в такой, а не другой последовательности: ту-то последовательность мы и называем закономерной»^.

Однако историк как никто другой знает, насколько индивидуальны и неповторимы исторические события. Повторяемость в истории — предусмотрительно разбавленная опытом научная закономерность — носит не исторический характер, имеет, так сказать, не историческое происхождение. В то же время, если прошлое познается историографией (а только в этом случае история может претендовать на статус науки), то оно познается в его повторяющихся элементах. Не прибегая к диалектическим ухищрениям, Кареев вынужден разрешать древнюю проблему соотношения единого и многого применительно к истории. Ее решение виделось ему следующим образом: единство законов социального развития при несходстве и разнообразии истории разных народов. «Каждый исторический факт, взятый в отдельности, — писал он, — история каждого отдельного народа в ее совокупности, весь всемирно-исторический процесс в его целом таким образом вполне индивидуальны, только основные явления духовной и общественной жизни повторяются в своих элементах»*. Именно поэтому «номологические науки, изучающие человечество, могут установить общие законы эволюции культуры и социальной организации, но не в состоянии дать законов хода истории, потому

о 9

что последний не одинаков у различных народов» .

В то же время получается, что социологическая и психологическая законосообразность, приписываемая истории, ничего не говорит о конкретных явлениях исторической жизни и в этом смысле их не объясняет. Кареев справедливо оговаривал, что «из знания законов общих тенденций духовной и общественной жизни народов» невозможно «вывести эмпирическое содержание истории»^. Однако научно интерпретируемая философия истории не может игнорировать идею закономерности. Ее задача сводится к тому, чтобы постараться максимально вписать конкретный ход истории в указываемое социологией и психологией законосообразное направление. Для этого сам ход истории должен быть максимально обобщен, что и дает всеобщая история. Философия истории, таким образом, может быть только всеобщей историей, поскольку только в перспективе общих судеб человече- ства возможно «понять сущность основной тенденции» и раскрыть «общие законы» исторического процесса.

Итак, исторических законов самих по себе не существует, но ученый-историк должен признавать историческую закономерность или законосообразность. «Другими словами, — пояснял Кареев, — исторических законов нет и быть не может, а есть законы психологические и социологические, и потому законосообразность в истории есть не какая-то специально историческая законосообразность, а общая психологическая и социологическая»*. Усмотреть историческую законосообразность даже в ее социологическом и психологическом выражении трудно еще и в силу многообразия самих исторических явлений, сочетания и комбинации в них множества элементов. «Течение исторической жизни в каждом конкретном случае, — осторожно развивал свою мысль Кареев, — есть нечто донельзя сложное, состоящее из необозримого количества более простых элементов в самых разнообразных сочетаниях, и каждый из этих элементов, так сказать, подчиняется своему закону, как и результат каждой комбинации тоже вытекает с необходимостью из данного сочетания действия законов»^. Ограничение законосообразности причинными отношениями при признании многосторонности исторических событий открывает дорогу концепции многофакторности исторического развития.

История, говорящая на научном языке с социологическим акцентом, имеет дело уже не с мелочными фактами, усеивающими своими осколками источниковедческие и археологические закрома науки, а с истинами и закономерностями. История с высоты своего научного положения обозревает всемирно-исторические дали уходящих за горизонт судеб человечества. Кареев прямо рифмует социологическую точку зрения со всемирно-исторической и общечеловеческой: «Социологическая точка зрения... многими принимаемая за научную по преимуществу... не может не быть вместе с тем и точкою зрения гуманной, общечеловеческой, а раз это так, то и всемирно-историческою. Дело в том, что интерес к человеческой личности, как к таковой, заставляет нас следить за ее историческими судьбами в жизни всего человечества, поскольку эти судьбы были различны у разных народов, в разные эпохи, на разных ступенях развития, в то самое время, как, кроме того взаимодействия между отдельными обществами и культурная преемственность народов образует из суммы отдельных частных историй единую и общую историю человечества»*.

В ряд, образуемый историей как наукой, социологией и всеобщей историей синонимически встраивается и философия истории. Как пишет Кареев, «именно изображение всемирно-исторического процесса с некоторой общей точки зрения и есть основная задача философии истории»^. «Общая точка зрения» в данном случае — принцип личности. Философия истории есть прежде всего история всеобщая, универсальная, объединяющая частные истории отдельных народов и выявляющая в них общие черты и преемственность развития. Сближение Кареевым всеобщей истории с философией истории можно объяснить научными пристрастиями исследователя.

В то же время всемирно-историческая точка зрения еще с XVIII в. воспринималась как привнесение в историю философского измерения. Философскую роль здесь брала на себя теория прогресса. Кареев, сам отчасти реализуя в своем творчестве этот исторический архетип, указывал на Тюрго, Кондорсе, Гердера, Канта, Пелитца, Гегеля и Конта. История, следуя прогрессистскому начертанию, вырастает из природы, наследует природе и стремиться к определенной цели, например, совершенному гражданскому обществу, как у Канта. И хотя всемирно-историческая точка зрения, засвидетельствованная еще Полибием^, имеет давние исторические корни, только в эпоху Просвещения возникает идея универсальной истории (у Гаттерера и Шлецера) как истории философской. Однако философская точка зрения не насаждается в истории. Она, напротив, выводится из истории и отличается только большей степенью абстракции и упорядочения. История может приближаться к своему философскому рассмотрению. «И историческая наука как и всякая другая, — писал Кареев, — может так обрабатывать свой материал, чтобы все ближе и ближе подходить к философии. Этого она достигает, во-первых, посредством обобщений отдельных фактов, во-вторых, через внесение некоторой стройности в изображение их связи, и, в третьих, соединяя всю их область в одно целое».* История, в том числе и всеобщая, — наука феноменологическая, т. е. описательная. Философский подход привносит в нее обобщение и этическую оценку. «И в истории возможна целая градации от художественных картин, мелочных подробностей, длинных перечислений частностей до отвлеченных схем, до общих характеристик, до крайних формул, — ряд ступеней между конкретностью непосредственного исторического материала и абстрактностью, так сказать, его квинтэссенцией. В этом смысле философия истории будет, в конце концов, то же изображение всемирной истории, только доведенное до известной степени абстрактности»

Всемирно-историческая или философская, что то же, точка зрения, утверждающаяся в науке имеет реальную основу в самих исторических процессах. История все более и более приобретает всеобщий или глобальный характер. Объединительные движения в истории насчитывают тысячелетия. «С этой точки зрения всемирная история и является перед нами как процесс постепенного установления политических, экономических и культурных взаимоотношений между населениями отдельных стран, т. е. процесс постепенного объединения человечества, расширения и углубления связей, мало-помалу образующихся между разными странами и народами. В этом процессе каждая отдельная часть человечества, им захватываемая, все более и более начинает жить двойною жизнью, т. е. жизнью своею собственною, местною и особою, и жизнью общею, универсальною, состоящею, с

3

одной стороны, в том или ином участии в делах других народов» . Переплетение политических, экономических и культурных интересов различных народов придает единство современному историческому процессу. Всемирная история, таким образом, не сводится к сумме историй отдельных стран и народов, а фиксирует общие тенденции в историческом процессе. Наблюдение над ними позволяет Карееву заключить, «что история движется в объединительном направлении»*. Переориентации исторической жизни народов с внутренних отношений на внешние дает ему основание утверждать о глобализации современной истории, а уже после ее фактологического подтверждения выстраивать и ретроспективную методологию всемирной истории. Так все прошлое человечества обретает смысл лишь в конечной цели всемирно-исторического объединения.

Движения всемирной истории определяются более масштабными сдвигами нежели политика отдельных стран и государств. Кареев усматривает истоки всемирно-исторического процесса в сближении цивилизации, последовательность смены которых заимствуется им у А.И. Мечникова. Первые цивилизации были речными, затем последовал период морских цивилизаций. «В настоящее время мы живем в

С 9

период океанической цивилизации», — заключал историк .

В то же время история не может быть сведена лишь к общим тенденциям, раскрываемым социологией. Задача состоит в том, чтобы показать как и в силу каких причин единая история человечества разниться на множество вариантов. Единство задается общей логикой эволюционных процессов, внутренней закономерностью «исторических организмов». Различия же есть результат внешних условий, неповторимых в каждом конкретном случае. Среди них решающее значение имеют природно-климатические условия или внешняя среда, влияния других народов и расовые особенности. Кареев добавляет к этим причинам еще и условия исторического воспитания народа или над- органические условия жизни, но при этом замечает, что все причины следует рассматривать в комплексе, не абсолютизируя каждую из них в отдельности. В докторской диссертации Кареев следующим образом суммировал взаимодействие исторических причин: «Животная борьба, психическое взаимодействие, общественная солидарность, — органическая наследственность, культурная и социальная традиции, — индивидуальная изменчивость организма, личная инициатива человека и его самостоятельность в социальной организации — вот факторы исторической жизни человечества»^. В ходе исторического развития значение условии меняется. В начале народ находится под сильным влиянием внешних факторов, затем постепенно решающее значение переходит к культуре и воспитанию. Как пишет Кареев, «чем ниже стоит народ, тем больше на него влияние имеют физические и органические агенты разнообразия; чем — выше, тем сильнее начинают действовать агенты над-органические, и воспитание в известной традиции, в известных социальных формах не только придает известный характер индивидууму, но и переделывает саму расу»*. Понятие над- органической среды включает в себя прежде всего и социальную организацию. Понятиями над-органической и культурной среды Кареев часто пользовался как синонимами. Давая им индуктивное определение, он писал: «Все, что мы у каждого народа относим к понятиям его религии, искусства, нравов, техники, права, государства, все то, что мы обобщаем под понятием культуры в широком смысле, т. е. как культуры в более тесном смысле духовных ценностей, так и социальной организации, все это по отношению к каждому отдельному члену общества является особого рода средою, которую можно назвать средою культурно-социальною, или, говоря короче, вообще культурною»^. Перечисленные элементы позволяют различать в самой над-органической среде «разные стороны, или, говоря иначе, разнородные составные части, своего рода специальные среды»А К ним можно отнести и язык, называемый Кареевым «лингвистической средой» или «лингвистической атмосферой».

Во взаимоотношениях над-органической среды и личности кроется как главный источник исторического развития, так и исследовательская интрига исторического знания. По словам ученого, «...сущность исторического процесса состоит... во взаимодействии личности и над-органической среды, и что перемены в человеческой деятельности, которые мы изучаем в истории, заключаются не в изменении органических качеств человеческого существа, а в изменении над-органической среды, в которую она поставлена деятельностью человека, т. е. его духовной культуры и социальной организации»^. В ослаблении влияния среды, природных и биологических условий Ка- реев усматривал признак цивилизованности. «Можно сказать, — добавлял он, — что значение внешней среды и расовых качеств в истории народа обратно пропорционально степени развития его цивилизации»*. Противоестественность цивилизации, конечно, не исключает полностью влияния климата и внешней обстановки. Природа воздействует на внешнюю и внутреннюю сторону человека: ласкает душу, зрение и слух, и питает желудок. Кареев давал подробное разъяснение по этому поводу: «Несомненно, что физические условия страны действуют на человека, но это действие весьма разнообразно: с одной стороны, под влиянием климата и употребления в чи іду известных произведений природы должна изменяться до некоторой степени организации человека, а с нею и его психическая сторона; с другой стороны, общий характер природы производит весьма различные впечатления на душу человека и, действуя на нее постоянно, не только влияет на создаваемую им себе культуру, но и на его психическую жизнь вообще; наконец, образ жизни находится в зависимости от условий страны, а образ жизни влияет как на организацию человека, так непосредственно и на его происхождение, но сам этот характер не

остается чем-то неизменным, и факторами, его изменяющими, явля-

1

ются условия его существования физические и духовно-социальные» . Историческая наблюдательность позволила Карееву, например, констатировать температурную последовательность в продвижении цивилизации. «В ранние периоды исторической жизни человечества распространение цивилизации шло из стран более теплых в более холод-

3

ные» .

На общий фон условий, создаваемых природно-климатической средой наслаиваются и другие обстоятельства исторической жизни. В итоге, отказываясь от монистических притязаний как идеалистического, так и материалистического истолкования истории, Кареев присоединяется к концепции многофакторности исторической жизни и многообразия причин исторических изменений. «Изменения, — пояснял ученый, — производимые самим же человеком в окружающей природе, увеличение народонаселения, заставляющие его расширять свою экономическую деятельность, соседские отношения народа, оказы- вающие то или другое влияние на его внутренний быт, наприм., необходимость усиления военной обороны или заимствование у соседей какого-либо изобретения, и единичные или коллективные уклонения и отступления самих людей от данных воззрений, обычных приемов деятельности, установившихся порядков, — все это вместе взятое и составляет общие причины культурно-социальных трансформаций»*.

Внешние условия помимо климата включают в себя целый ряд географических факторов: ландшафт, качество почвы, водные пути, флору и фауну, а также положение страны относительно других государств^. Ближайшими последователями географического детерминизма, переработавшими его в историческую теорию, были Монтескье, Гердер, а наиболее детальная разработка проблемы влияния природной среды на историю и общество принадлежит Боклю. Утверждение естественных оснований истории столкнулось с альтернативным подходом — теорией расы — также отчасти восходящей к труду Гердера. Теория расы возникла как реакция на теорию климата^. Она поднимает вопрос об этнографических условиях истории и в наиболее полном виде реализуется в антропологии — науке, ставившей «историю народа в исключительную зависимость от его происхождения и этно- 4

графического состава» . Раса формируется благодаря биологическому закону наследственности. Одновременно с историческим или культурно-социальным процессом идет биологический процесс смены поколений. «Кровь, повторяю, имеет, конечно, свое значение, ибо параллельно с культурно- социальной историей народа протекает его биологическая история, история улучшения или ухудшения породы, и обе эти истории находятся во взаимодействии», — настаивал Кареев^. Биологическая наследственность поддерживает «в последовательных поколениях народа единство типа»^ и может быть признана фактором консервативным. В «Основных вопросах философии истории» Кареев давал следую- щую расшифровку расовой теории: «Рассматривая теорию расы, мы, собственно говоря, имеем дело с четырьмя основными положениями, на которых зиждется вся теория. Коротко они могут быть формулированы так: 1) раса состоит из однородных особей, одаренных специфическими качествами; 2) эти качества очень постоянны; 3) поддерживаются только органической наследственностью, и 4) поэтому признаки расы суть постоянно действующий исторический фактор, делающий возможным такие характеристики расы, которые объясняли бы в общем всю их историю»*.

Итак, расы образовались в результате естественной истории человечества. Их изучением как раз и занимается антропология, сближающаяся в этом с зоологией. Говоря о расах Кареев фиксирует, что «тут люди различаются между собою по своим физическим признакам и по степени духовного развития» При этом он осторожно намекает на потенциальную равноценность рас: «Существующее между расами различие скорее количественное, чем качественное: способности их приблизительно одни и те же, но степень их развития различна»^. Ученый называет их породами или расами антропологическими, отличая их от рас лингвистических. Так белая раса в языковом отношении распадается на расу семитическую и индоевропейскую или арийскую. Невозможность постоянного психического общения при расселении народа на обширной территории приводит к дальнейшему обособлению языков. Из единой языковой расы выделяются другие. «В лингвистическом отношении, можно сказать, — продолжал Кареев, — сколько языков, столько и рас» Люди, принадлежащие к одной породе (антропологической расе) могут входить в разные лингвистические расы. И, наоборот, над-органические явления (например, язык, религия) способны объединять людей разной породы.

К вопросу о роли расы в истории примыкает и вопрос о причинах падения цивилизаций. Вырождение расы и застой в исторической жизни народов объясняются Кареевым как результат воздействия ненормальной над-органической среды. «Не сама историческая жизнь изнашивает нацию, а ненормальность ее хода»*. Ненормальные формы принимает прежде всего культура и социальная организации Примером подобного вырождения в истории может служить конец античного мира. Его падение — результат ложного и одностороннего исторического развития. Непосредственные причины вырождения могут быть различны: праздность и излишества, приводящие к росту сумасшествия, самоубийств, пьянства и т. п., а также непосильный физический труд. Вместе с этим возникает вопрос о норме цивилиза- ционного развития. Стабилизирующие, консервативные формы жизни сразу же отвергаются Кареевым, как ненормальные. Нормально, согласно его подходу, все то, что способствует улучшению и развитию. Это прежде всего формы социальной организации и культуры, способствующие интенсификации психического взаимодействия, а вместе с ним и всей исторической жизни. В этом отношении культурные влияния и социальное развитие предпочтительнее биологических процессов, формирующих породу. «В истории, — писал Кареев, — психическое взаимодействие народов играет более важную роль, чем их физиологическое скрещивание, заимствование идей и принципов важнее обновления крови, известное воспитание существеннее известного происхождения»^. В то же время, по мнению Кареева, в идеале при прогрессивном развитии культуры и социальных форм должна про- 3

грессировать и природа человека .

Различие между расами осложняется национальным и культурным разнообразием народов. Крайними точками зрения по этому вопросу, полагает Кареев, были представления Кондорсе о гипотетическом «едином народе» и Гегеля о «всемирном духе». Более реальный, по его мнению, взгляд на исторический процесс возможен исходя из представления о национальном типе. Это общий для нескольких народов, связанных взаимными культурными влияниями, тип. Он разнообразится и видоизменяется при переходе от одного народа к другому. «Каждый народ, — рассуждал Кареев, — придает общему для многих явлению своеобразную окраску, и каждый народ создает нечто свое, что усвояется потом другими народами и, таким образом, делается общим им всем»*. Примером наиболее развитого общего типа может быть названа Западная Европа, что дает основание составить единую историю населяющих ее народов. В определенной степени можно говорить и о единой истории стран Востока.

К понятию о национальном типе у Кареева примыкает представление о культурном или цивилизационном типе. Цивилизационный тип по существу устраняет национальные различия, унифицирует поступь исторического процесса. Он задает норму исторического и культурного развития и вписывает народы в объединяющую перспективу цивилизационной глобализации. «Тип цивилизации, — растолковывал Кареев, — не есть необходимая принадлежность известной расы, ибо культура и социальные формы человека не связаны неразрывными узами с его организацией. Тут возможны постоянные переходы от одного типа над-органического развития к другому, а потому возможно и культурное объединение человечества. Только один тип над-органической среды можно считать нормальным, и совершайся прогресс правильно, все народы развивались бы по одному типу. С другой стороны, духовное взаимодействие между народами уничтожает их исключительность и односторонность».^ Более того, в идеале, так сказать в «чистом» виде, при стерильности исторических условий народы имели бы однородную историю. Недостижимость полной «чистоты», однако не исключает возможности цивилизационного сближения народов посредством унификации культурно-исторической среды. Уменьшение зависимости от природы по мере укрепления цивилизации и однотипность самого цивилизационного развития все больше сближают народы. Но до окончательного слияния еще далеко. В гимназическом курсе по всеобщей истории Кареев пояснял свою мысль следующим условным умозаключением: «Если бы все народы, составляющие человечество, были поставлены в одинаковые условия, то они развивались бы совершенно одинаково, и история одного была бы повторением истории другого. Лишь в известных отношениях отдельные народы как бы проделывают одну и ту же историю, повторяют одну и ту же эволюцию, но в других каждый имеет свою собственную, непохожую, на другие историческую судьбу. Это последнее обстоятельство зависит от трех категорий причин, из которых одна

* Кареев Н.И. Общий ход всемирной истории. С. 13.

2 Кареев Н.И. Основные вопросы философии истории. Т. II. С. 346.

77

находится в географической среде, другая — в расовых различиях, существующих между народами, третья — в общем ходе всемирной истории»*. Однообразные потенции унылой глобализации не смущают Кареева, и он с энтузиазмом, ссылаясь на Рюдигера, провозглашает: «Новое человечество стремиться к культурному космополитизму»^. Народ способен менять тип своей культуры и социальной организации. Примером могут служить античные греки, византийцы и современные греки.

Если порода создается природой, то «только внутреннее чувство создает национальность»^. Нации, в широком смысле, есть понятие культурное. Это субъективно полагаемое (разделяемое и признаваемое) единство. «В конце концов, — писал Кареев, — мы можем определить национальность, как культурную группу, сознавшую свое отличие от других групп и свое единство. Каждая культурная группа стремиться превратиться в национальность, и каждая искусственная национальность в культурную группу».^ Иными словами, принадлежность, или как выражается Кареев, «предел», нации и государству определяется сознанием причастности к одной культурной группе. «Национальность, — рассуждал ученый, — есть высший продукт психического взаимодействия в пределах расы. Национальность создается сознанием: этнографическая группа может говорить одним языком, но не составлять национальности. Национальность есть понятие субъективное: каждый сам себя причисляет к той или другой национальности и никогда не ошибается».^ Кареев выстраивал следующую цепочку понятий по мере сокращения объема получающих большую определенность и содержательность: порода или антропологическая раса — лингвистическая раса — культурная группа (без национального самосознания) — нации. Кареев фактически отождествляет нацию с народом. Нации получает статус исторической индивидуальности. «Каждый народ, — писал историк, — имеет свою физионо-

мию, особый характер, особый дух, отличающий его от других наро- 1

дов».14

Дополнительным стимулом для национального самоопределения и, одновременно, одним из факторов исторического развития выступает влияние других, как правило соседних, народов, вовлекающих этнос в широкий поток исторической жизни, выводящих его из доисторического оцепенения. «Народы лишь до поры до времени, — писал Кареев, — живут изолированной экономической и политической жизнью, пока исторические судьбы, слагающиеся вне их самих, не вовлекают их в общий оборот... Каждый народ есть не только то, что создали из него он сам и окружающая его природа, но и то, что из него сделали другие народы, так или иначе на него влиявшие, то или другое ему давшие»^. Соседние народы, таким образом, выступают тем политическим, культурным, международным контекстом, в который вписывается исторический текст изучаемого народа. Пробужденное психическим и культурным взаимодействием национальное сознание при ближайшем рассмотрении оказывается фрагментом всемирно-исторической панорамы.

Видя в космополитических процессах прогрессивную линию исторического развития, Кареев в то же время допускал и существование наций с разнообразными «характерами», поскольку подавление национальности может привести к подавлению личности. Если же возможно безболезненное для либерального умонастроения устранение национальности, то с ним можно согласиться как с исторической необходимостью. Солидаризируясь с Рюдигером в неизбежности исчезновения наций «бесполезных» для человечества, Кареев снисходительно соглашался принести их в жертву прогрессу, «ибо маленькие этнографические группы, малочисленные и не имеющие замкнутой территории, неспособные образовать собственного государства, развить собственную литературу и т. д., самою судьбою обречены на погибель, но пусть их исчезновение не сопровождается подавлением деятельности их членов и совершается мирно и безболезненно, если это уж необходимо для блага особей, входящих в состав этих наций и

своей, так сказать, через-чур местной культурой отрезанных от обще- 1

го течения цивилизованнои жизни» \

Пренебрежительное отношение к «маленьким этнографическим группам» оправдывалось неравнозначностью народов в истории, делением народов на исторические и неисторические. По словам Кареева, «человечество не есть нечто однородное, но состоит из множества

9

разных народов, стоящих на неодинаковых ступенях цивилизации» . Универсалистские установки академической философии истории парадоксальным образом отказывают в праве на историческое существование народам, не вписывающимся в обозначенные европейской цивилизацией стандарты глобализма.

Историческое превосходство одних народов и цивилизационная бездарность других иллюстрируется ходом всемирной истории, сменяющей эпоху господства отдельных рас и стран. Различие между расами придает особенный характер и самой истории. При этом, как замечал Кареев, «не все расы — одинаково одарены в духовном отношении, и поэтому они могут быть разделены на высшие и низшие». Расы различаются и физическими и психическими особенностями. «Исторические народы, — продолжал он, — принадлежат, напротив, к высшим, более одаренным расам»А «То обстоятельство, — повторял Кареев, — что наибольший прогресс совершен народами одной крови, одного происхождения, дает значение теории расы. Несомненно, что есть расы более одаренные и менее одаренные... Древнейшие цивилизации, по видимому, были созданы монголоидной расой. Последующее развитие цивилизации связано с белой расой, историческое первенство внутри которой сначала принадлежало семитам, а затем — арийцам. История Китая, Индии, а также Мексики и Перу стоит особняком.

Современная общая цивилизация сложилась из греческой образованности, римской гражданственности и христианской религии. Оиа расширила «пространство» истории, включив в историческую жизнь сначала Европу, Западную и Восточную, а затем и открытые земли Америки, Австралии, Африки, восточные народы. «Старо-греческая» основа вошла в состав и мусульманской цивилизации. Постепенно цивилизация укрепляется и становится более прочной. Главный итог развития цивилизации связан с усилением значения человеческой личности. «Не говоря уже об успехах знаний и технических изобретений, — рассуждал ученый, — сказывающихся иа всей нашей духовной и материальной жизии, главное различие заключается в большем развитии и большей самостоятельности человеческой личности»*. В этом состоит прогресс истории.

Главный признак исторических народов обнаруживается в том, что они развиваются иа основе идеалов, побуждающих стремиться к изменению (в лучшую сторону) существующего порядка. Неисторические народы, напротив, довольствуются действительным состоянием дел и пребывают в вечном настоящем. Отсюда и задача философии истории: проследить как из общего (иеисторического) состояния некоторые народы посредством реализации идеалов достигли более высокой степени развития. «Вот почему философия истории, — пояснял Кареев, — справедливо делит время существования человечества иа доисторическое и историческое и народы иа исторические и иеистори- ческие. История есть смеиа идеалов: когда народ впервые заявляет новые требования от жизни, ои вступает в историческую эпоху своего бытия и делается народом историческим. Все племена земного шара вышли из одного, в смысле общности идей и форм жизни, — состояния, и философия истории должна его изобразить, как исходный пункт всего совершившегося прогресса, чтобы следить затем за изменяющеюся судьбою тех частей человечества, которые ие остались в первобытном состоянии»^. Интенсивность психического взаимодействия и, соответственно, его культурных и социальных проявлений, гарантирует и историческое развитие народа. Одновременно историческое значение исчисляется степенью влияния народа иа другие народы. Проследить эти влияния и оценить историческую роль народов 1

Кареев Н.И. Общий ход всемирной истории. С. 11. 2

Кареев Н.И. Основные вопросы философии истории. Т. II. С. 242.

81 как раз и призвана философия истории. «Нам понятна теперь будет, — признавал Кареев, — руководящая идея в философии истории. Имея дело со всем человечеством, мы и тут должны следить за его переходами иа высшие ступени развития, за сменами его состоянии и общих течении его жизни. Место каждого народа определится в истории человечества индивидуальным характером этого народа: народ развивающийся займет и места больше и получит больше значения, потому что и самое его существование сильнее отразиться иа других народах»*. Различные ступени исторического развития соответствуют делению народов иа дикарей, варваров и цивилизованные народы. Признаки перехода из одного состояния в другое — ослабление инертности и усиление роли личностного начала. «Главным предметом философии истории, — развивал свою мысль Кареев, — делаются поэтому народы цивилизованные, которым принадлежит будущность, и только при помощи которых могут теперь двинуться вперед отставшие племена земного шара»^. И далее ученый вполне по- чаадаевски замечал, что «философия истории ие может обойтись без рассмотрения влияния европейской цивилизации иа народы других

3

частей света, если ее задача — история всего человечества» .

Более того, представления, выработанные передовыми историческими народами должны служить руководящими идеями и для всякого исследователя прошлого. Историк должен следовать в своем обзоре исторических судеб человечества последним интеллектуальным достижениям цивилизационного развития. Итог высшей (конкретно, европейской) цивилизации принимается за норму исторического развития вообще. Все что ие соответствует и ие вписывается в культурные рамки европеизма подлежит вытеснению иа периферию исторической эволюции. «Итак, — подытоживал Кареев, — взгляды историка зависят от типа и степени общественного развития. Чтобы подняться выше всякой односторонности и всякого несовершенства идеала, ои должен непременно быть выразителем идей передовых наций человечества и ие одной какой-либо из них, а всех, ибо исторический опыт каждой вносит свой особый вклад в понимание истории и свои особые идеи в общечеловеческий идеал. История главным образом и движется этими нациями»*. На этом фойе несколько двусмысленно выглядит утверждение Кареева о том, что отсутствие представления о русской истории как о цивилизационной норме и особом цивилизаци- онном типе, является достоинством русской иауки и залогом «трезвости мысли» и «широты взгляда»Я Русская иаука и русская история обрекаются Кареевым иа повторение истин и дублирование достижений европейской цивилизации, что, несмотря иа наукообразные заверения, все же указывает иа историческую второсортиость русского исторического процесса.