Руководящие идеи исторического построения

XVIII в. Здесь «...историческое событие, факт политический и экономический, превращен в морально-психологический момент; фактическая единица, комплекс случайностей обращен в вечный тип... Получается впечатление, что в сознании людей события постоянно превращались в типы, что они образовали в памяти как бы главы моралистического романа»*. Отсюда морализаторство просветительской историографии, стремление рассматривать душевные состояния исходя из этических понятий. Нравственная оценка навязывается историческим событиям. Историческое описание превращается в суд над историей. «Если присмотреться ближе, — детализировал Виппер свою точку зрения, — психологизации истории основана на весьма произвольных операциях с историческим материалом. При этом главным образом можно заметить наклонность составителей исторической картины сокращать и сгущать далекие удаленные от нас периоды в ком-

9

пактные психологические массы» .

Еще одии вид психологического истолкования — присваивание каждой эпохе «особого носителя ее идеиу?, что воплощается в представлениях о героях или исторических личностях. Все споры о роли личности в истории не что иное, как разновидность психологизации или одушевления исторического процесса.

Личность вносит в историю момент целеполагания, расчета и разумного плана. Разумно-волевое начало в истории подчеркивала либеральная историография, особо акцентировавшая принцип личности. Убежденность в разумной постижимости мира и даже в логичности бытия переносилась и на историю. История, как результат разумно- волевой деятельности личностей, познаваема в столь же разумной исследовательской практике историка. Но для Виппера это то же одушевление, пусть и в форме интеллектуализации, логизации исторического процесса. «Мысль о тождестве в жизни целесообразности есть, конечно, результат наивного самонаблюдения человека», — постулировал он*. Виппер, напротив, вслед за Ф. Ницше, которого он упоминает, настаивал на бессистемности мышления. С этой точки зрения он рассматривал и то, что мы считаем целесообразностью: «Оно сводится на регистрирующую роль сознания, на последовательные обобщения, из которых собственно и слагается наше сознание.

История в этом смысле неотличима от природы. И телеология в истории — всего лишь «неловкое выражение для обозначения факта приспособления» к окружающей среде. Как в природе нет целепола- гающего момента, так его нет и в истории. История действует по тому же сценарию траты и распыления социальных сил и энергии, какой мы видим в жизни природы. «В социальной жизни, — утверждал Виппер, — наблюдается то же, что и в окружающей человека природе, где происходит трата массы производственных сил, семян, зародышей, тепловой, электрической и т. д. энергии на риск, для обеспечения одного нового существа из тысячи. Как в жизни природы не только не видно прицела, систематической подготовки, сбережения, экономии сил, но, напротив, развертывается какое-то невероятное мотовство, роскошество, нервическая поспешность, разбрасыва-

3

ние, преувеличение, так же и в человеческих отношениях» .

Персонифицируя целеполагающую тенденцию исторического процесса, ученые приходят к вопросу о роли личности в истории, который, согласно Випперу, столь же устарел, как и обосновывающий его телеологизм.

9

увлекать только очень примитивные умы» .

Виппер давал свое объяснение этого застарелого представления о личностях, героях, вождях в истории, воздействующих на косную и инертную массу. Согласно его точки зрения, свидетельства людей прошлого, из которых черпается наше знание истории подталкивают историка видеть в личностях и главных исторических деятелей, затем обобщенная и упрощенная характеристика этих деятелей переносится на все остальные личности, которые превращаются в толпу, массу. Вот как эту исследовательскую процедуру описывал Виппер: «В сущности, источники, исторические свидетельства заключают в себе лишь обрывочные указания на известные акты, отношения, мнения прошлого. Личности, и как раз наиболее выдающиеся, наиболее ярко выражающие известные тенденции, служат для нас единственными показателями общественных течений, настроений, идей, деятельности учреждений прошлого. Это — единственные наши свидетели, но мы хотим также сделать их объектами своего рассмотрения, своего суда, и вот мы расчленяем группу воспринятых исторических впечатлений: мы начинаем выделять известные нам личности в качестве творящих, воздействующих, от остальной неизвестной нам массы, которой мы приписываем лишь пассивное воспринимание. Однако, характеристику массы мы составляем по тем же самым данным жизни и мысли известных нам личностей, потому что иных данных нет: мы только стираем несколько оригинальны черты, разницу между личностями, чтобы из суммы стертых фигур получить "среду". Мы как бы два раза эксплоатируем одних и тех же свидетелей, заставляя их выступать то как фактор воздействия, то как объект воздействия. По одним и тем же людям мы судим о характере, силе полученного влияния, и о ха- рактере, силе оказанного влияния»*.

Учение о роли личности в истории, таким образом, — «обломок» старого дуализма — дуализма организующего духа и руководимой сырой или мертвой материи. В отношении истории он подразумевает косность и неподвижность общества и активизм личности. Исторических деятелей, в свою очередь, чаще всего делят на две категории: «во-первых, пророков, провозвестников новых религиозных начал, основателей религии, и во вторых, завоевателей, объединителей, 4

политических организаторов» .

Анализируя исходные представления, из которых складывается учение о роли личности в истории, Виппер выделял три группы идей: «Во-первых, есть мысль о постоянной возможности выступления сильных руководящих натур, изобретателей, организаторов, вождей, людей, выводящих общество из маразма, из коснеющего бездействия или помогающих вырваться к новому строю жизни. Во-вторых, есть представление о сильных натурах другого типа, которые не могут ув- лечь за собою общество, но которые, тем не менее, прорывают условные рамки жизни, добиваются свободы для себя или погибают в трагическом столкновении со средой. То и другое возможно во все моменты эпохи. Но помимо того, в третьих, есть времена, особенно обильные выступлениями сильных или оригинальных личностей, есть эпохи и преобладания личностей в противоположность другим эпохам, когда личности принижены или влияние их ослаблено»*.

В историографической перспективе, высвечиваемой последними достижениями гносеологии, вопрос о роли личности окончательно элиминируется из исторической науки. «Чудесам личного творчества, всемогуществу человеческой воли, — предсказывал ученый, — нет более места в новом понимании общественной жизни»*. Однако вскоре революционные события в России заставили Виппера пересмотреть свои взгляды. Не только в теоретических статьях и выступлениях, но и в книге об Иване Грозном личность заняла доминирующее положение в его исторических построениях.

Подобный ход мысли Виппер предусматривал и ранее. Он называл его драматизацией, от которой также призывал отказаться. «Нельзя не заметить. — писал он, — что мысль о катастрофах держалась на некоторой произвольной драматизации, на сильном стягивании состояний и настроений, в действительности раздвинутых во

о 9

времени, т. е. до известной степени на сокращении сокращении» . К принципам исторического построения относятся и различные варианты деления человеческого прошлого на «века, периоды, циклы жизни А или, по словам Виппера, «наружное очертание, фасад исторического построения». Такова идея плана истории, «т. е. представление о ходе и порядке исторических явлений, о смене в нем кризисов и остановок, о сроках оборота и следования больших повторяющихся групп»А План исторвн, в свою очередь, может принимать различные модификации. Во-первых, это «понятие о темпе движения»^, согласно которому исторические периоды не должны быть чрезмерно длинны и их не должно быть слишком много. Во-вторых, это «идея морфологическая» или «мысль об органическом характере исторического развития»^. Чаще всего она принимает вид метафоры возраста, усматривающей в истории народа периоды детства, зрелости, старости. «Так или иначе, — отмечал Виппер, — мысль о различии воз- растов, о возрастных эпохах, о сменах жизненных периодов постоянно возвращается в периодизациях»*. По этой же модели производится традиционное деление истории на древнюю, среднюю и новую. В третьих, это мысль «о повторяемости моментов», т. е. о круговороте или смерти и возрождении общества, о циклах истории. Виппер использовал и специальный термин для формулы возрождения общества к новой жизни — «палингенезия».

Но, пожалуй, самым распространенным является причинно- следственное построение истории. Оно, согласно Випперу, также устарело. Во всяком случае, причинное объяснение не отличается првн- ципиально от целесообразного или телеологического толкования истории. «Так же, как и в телеологическом объяснении истории, — полагал Виппер, — ив каузальном, т. е. при установлении причинной связи явлений, мы прежде всего опять-таки встречаемся с вариациями понятия о воле. Понятие об исторической причине в своей основе есть понятие о скрытой воле, скрытом замысле, который потом осуществляется в делах, в следствиях»^. «В более ранних толкованиях причинной связи исторических явлений, — писал он далее, — исходили от понятия намеренности, цели, руководящей людьми. Разбирая какую-нибудь группу событий, историк отделял одни элементы вглубь, в качестве мотивов, желаний, приготовлений, другие выдвигал на поверхность, в качестве обнаружений, результатов; воля и исполнение, вот что он разумел, кратко говоря, под причиной и следствием. Диалектическое расчленение представляет важный шаг вперед в смысле большей тонкости анализа. Оно заменяет старое анимистическое понятие "цель", "осуществление желаний" и т. п. более безличным принципом смены последовательных ступеней движения. Диалектический прием при наблюдении какого-либо целого выделяет известные признаки и расставляет их в перспективе; они кажутся ранними и поздними состояниями, или, что то же, причинами и следствиями»^. Диалектика — метод расчленения целого. «Таким обра- зом, — проводил исследователь гегелевскую мысль, — всякии логический процесс есть исторический путь рассуждения, и всякая группа исторических явлений есть развернутая логическая схема. Логические фазы в то же время являются реальными звеньями цепи причин и следствий»*. Диалектика лишь один из видов причинно-следственного истолкования исторического процесса. «Диалектический метод, оценивал его Виппер, «представляет один из самых ярких приемов общей

о 9

операции расчленения понятии и явлении» .

Концепция многофакторности исторического развития признавалась многими современниками Виппера, и он не внес в ее разработку принципиально новых решений. К идее многофакторности приводила и применяемая Виппером аналогия с биологией. Ближайшим фактором, определяющим историческую жизнь, выступает окружающая природная среда. «Мы можем говорить, — полагал историк, — также о приспособлении общества к своей среде, данной внешней природой и другими человеческими обществами»^. Концепция многофакторности находит отражение и в последовательном описании различных сторон исторического явления: экономических, правовых, культурных, религиозных, социальных. Так же как и П.Н. Милюков Виппер называл их «рядами». «Изучение цепи явлений в каждом отдельном ряду, — пояснял он, — есть следование раз принятому разрезу действительности. Но при истолковании какого-либо явления в целом необходимо проследить его, так сказать, горизонтально через все ряды, найти все его формулы»^. Принцип взаимообусловленности или многофакторности выступает альтернативой причинно- следственному описанию исторических явлений. Больше всего внимания Виппер уделял такому принципу построения истории, как прогресс. Переосмысление теории прогресса, как справедливо полагает С.П. Рамазанов, связано с представлением Виппера «не только о релятивном, но и о субъективистском характере исторического познания»*. Следует оговориться, что ученый рассматривал не теорию прогресса, а идею прогресса и построенную на ее основе «историческую картину», т. е. прогресс как «представление», «регулятивную идею», а не реальный процесс. Прогресс как комплекс представлений, который задает специфику исторического восприятия. В ненумерованном предисловии к изданию лекций об истории идеи прогресса, Виппер пояснял свою исследовательскую позицию: «Автору хотелось показать черты зарождения и главные моменты той религии прогресса, которая наполняет возбужденную атмосферу европейской мысли в течение каких-нибудь шестидесяти лет, занимавших последнюю треть XVIII и первую треть XIX века А.

Обращение к истории идеи прогресса было вызвано кризисом «быта и понятий» современного европейского общества. Одним из таких изрушившихся убеждений, как утверждал Виппер в докладе «Верит ли кто-нибудь в теорию прогресса?», прочитанном 16 ноября 1913 г. в кружке московских историков, была теория прогресса. Он фиксировал «крушение теории прогресса, составлявшей чуть ли не главный догмат культуры XIX века > А Ученый подробно перечислял «догматические пункты» теории прогресса: представление о косности и кратковременности первобытного человечества; отождествление исторического периода с прогрессом и развитием; постепенное утверждение начала личности в истории; параллельное развитие вместе с личностью общественных связей и их взаимоотношение. Приведу соответствующую формулировку самого Виппера: «1. Человечество доисторического вида жило неподвижной жизнью вне государства, без науки и техники. В его быту нет развития, нет страстей, нет подъема, нет хронологии. Доисторический век не был очень долгим; историк прозревал весьма рано в глубине времен начало движения, жажду перемен. 2.

Историческая жизнь представляет настоящее поле или мастерскую прогресса. Вызывается прогресс нарастанием потребностей человека, движется от увеличения его энергии, а его результат — новое накопление данных для дальнейшего материального обогащения и морального усовершенствования. Чем дольше, тем более прогресс растет и ширится от развившихся в самом движении сил; таков закон его механики. 3.

Содержанием прогресса является прежде всего рост личности, всестороннее ее совершенствование. В старинном человечестве личностей не было, индивид поглощался целым, но это целое представляло стадо, т. е. общество в зоологическом смысле: в нем отдельный человек играл роль зависимого органа, у которого нет своей жизни, нет лица и свободы.

С пробуждением личности начинается история. Ее главные моменты отмечены сильным подъемом личной энергии, личной изобретательности, они могут быть названы революциями личности. Особенно любили представлять Ренессанс в виде какого-то прорыва, бури, анархического вихря, благодаря которому личность поднимается на высшую культурную ступень. 4.

На вопрос о том, в какой мере прогресс представляет рост общественных союзов и укрепление общественных связей, не получалось единодушного ответа: имелись две главные разновидности, либерализм и социализм»*.

Утвердившись, теория прогресса стала задавать собственную модель исторического описания и объяснения. Стала производить отбор, расстановку и оценку исторических фактов. «Руководящая линия представляла теперь не кривую, а непрерывную восходящую прямую. Шаги вперед, этапы следования по этой линии назывались "улучшение", "усовершенствование". Наблюдение должно было отнестись более чутко к одним фактам, чем к другим, выделять те, у которых можно было поставить отметку "лучше, шире, человечнее" и т. д. и изолировать другие, где подобная отметка оказалась неприложимой»*. Тенденция к улучшению и усовершенствованию человеческой жизни, провозглашаемая теорией прогресса, не оставляла в истории возможности остановки или даже возврата. Прогресс рисовался как непрерывное движение вперед. «Для теории прогресса, — писал Виппер, — не могло быть полных пробелов, полных потерь в движении человечества... Вместо падения новая теория видела выступление новых свежих начал, дополнение старой несовершенной культуры элементами, которые должны были привести ее к новой высшей ступени»^. Образцом подобных умозаключений служила история Европы последних 4—6 веков. У родоначальников современной теории прогресса — Гердера, Кондорсе, Гегеля и Конта, — «факты европейской истории были подняты на высоту мировых переворотов и общечеловеческой эволюции»^. Но Виппер усматривал и религиозные корни идеи прогресса, считая ее наследницей христианства, видя в ней старую идею целесообразной эволюции. Теория прогресса оказывается продолжательницей христианской философии истории. В современных настроениях Виппер ощущает «неостывшее христианское представле-

4

ние о краткости человеческого века на земле» , переносимое на идею прогресса. Однако господство теории прогресса закончилось. Она «выветрилась из умов > А Виппер отмечает кризис идеи прогресса. Данные археологии опровергают представление о непродолжительности доисторического периода. Напротив, они говорят о древности человеческого общества и его форм. Вовсе неочевиден прогресс в сфере религиозных идей. «Эволюция человеческой культуры, — констатировал Виппер, — не представляется нам теперь одной линией, круто и ускоренно поднимающейся вверх. Эволюционный процесс раздробляется на много самостоятельных групп, по большей части вовсе не примыкающих друг к другу, в виде звеньев одной цепи. Многие из этих групп в своей жизни, растянутой на века, производят впечатление медленно развертывающихся почти ровных полос. В истории перед нами выступают не столько хронологические моменты одного расти - ряющегося течения, сколько местные общественные и культурные типы с характерным строением весьма длительного свойства»*. Иллюзией оказывается и идея единого человечества: она принадлежит веку прогресса не больше, чем другим временам. Идея человечества — такая же наша конструкции, как и другие исторические понятия, накладываемые на историческую действительность, а не выводимые из нее. Исследователь должен иметь в виду, «что человечества, как органического связного целого, прежде не было, что это — наша современная фикция. Забывалось, что ведь именно только в нашей мысли мы составляем это целое из разбросанных элементов: забывалось, что эти элементы могут иметь для нас научную цену и интерес в известных сопоставлениях и соединениях, но что в действительности они составляли группы и общества, которые жили для себя и часто ничего не имели общего между собою»^. Недоверие к соединению «человеческого общества в единственном числе» усиливается у Виппера сомнением в планомерности прогресса, в том, «что в его ходе должна быть восполнена великая просветительная, воспитательная система»^. Опровергается интеллектуальная интерпретации прогресса, уверенность в «росте человеческого сознания», так же как и гуманности. Все это «оптический обман». История демонстрирует нам, напротив, не нравственное совершенствование, а, скорее, «закон падения», «внутренние распри», «ожесточенные столкновения самолюбий», «подъем злобных чувств»^.

Сокрушительный удар по идее прогресса нанесла мировая война, опрокинувшая постулат, что война есть «пережиток древней стари- ны>Л «Ни одна партия, ни одно направление культурной мысли не в силах более отстаивать догмат учения о прогрессе», — писал Виппер об идеологических последствиях воины^. Идея прогресса долгое время считалась одной «из самых упорных идеи века индустриализма, возникшей у либералов и перешедшей затем к социалистам»^. Теоретики прогресса полагали, что с развитием капитализма мирное, деловое, юридическое регулирование должно вытеснить военные конфликты. Однако демократическая и буржуазная Европа показала больше воинственности и ожесточения, чем ее менее прогрессивные и цивилизованные предшественники или соседи.

Наконец, даже в области политических теорий и государственных учений на протяжении последних пяти тысяч лет «не видно никакой эволюции»^. То же можно наблюдать и в исторической действительности: «В истории государства за большой период времени мы не видим ни прогресса личности, ни прогресса общежития»^. Более того, наблюдения над современностью приводят Виппера к совсем пессимистическим заключениям: «...жить делается труднее, а человек становится все слабее силами»А В жизни он отмечает физическое и нравственное истощение современных рабочих, рост самоубийств среди различных категорий населения. Развитие техники не делает человека сильнее, а его жизнь более осмысленной, но приводит лишь к «росту

7

опустения» в человеческих занятиях, искусствах, умениях, навыках . Историческая действительность не оправдывает притязаний прогресса на линейное, поступательное движение. «Ничего не повторялось в истории, — думали веровавшие в непрерывный прогресс, — было только одно восхождение одной группы, сначала небольшой, потом

* Виппер Р.Ю. Круговорот истории. С. 43. 2 Виппер Р.Ю. Кризис исторической науки. С. 29. Там же. Там же. С. 20. Там же. Там же. С. 21. Там же. С. 23. постепенно сделавшейся всесветной»*. Исторически прогресс оказывается наполнен отклонениями, задержками, возвратами и повторами.

Альтернативой прогрессу может служить теория исторического круговорота. Группируя факты, историк замечает повторяемость или, по крайней мере, аналогию некоторых событий. «И мы начвнаем все более осознавать, — признавался Виппер, — какое огромное место занимает в историческом прошлом повторяющиеся действия одних и тех же сил, как медленно и слабо совершались изменения»^. Теория исторического круговорота не моложе теории прогресса. В XVIII в. ее, например, разрабатывал Д. Вико. Но ее реанимации и более широкое научное применение стало возможно в результате консерватив- но-романтической реакции на просветительский прогрессизм. Националистическая историография, сменившая всемирно-исторические построения Просвещения и «эпохи революционно-религиозного энтузиазма», по мысли Виппера, дала сильный толчок научному развитию истории. Националистическая точка зрения, отказавшись от подчинения истории отдельных народов универсальной логике общечеловеческого движения, побудила к сличению и сравнению множества «национальных процессов». В итоге историки заметили «факт повторяемости исторических явлений в определенных рядах», т. е. зафиксировали единство последовательности социальных процессов. Повторяемость вновь возвращала к идее единообразия, но не как исторической схеме, а в качестве структуры социального организма. Ни одна обще- ственно-историческая эволюции в этом отношении не может служить образцом исторического развития. Напротив, все частные исторические процессы являются проявлением одного типа. «Для современного историка, — актуализировал Виппер теорию исторического круговорота, — наиболее важная задача — определить повторяемость явлений в пределах человеческих обществ, воспроизведение при сходных или одинаковых условиях сходных или одинаковых форм жизни и понятий, движение каждой развивающейся общественной или народ-

НОИ Группы ПО некоторым немногим ТИПИЧНЫМ ступеням... на первом плане стоит вопрос о том, каковы вообще условия роста, успеха или падения человеческих обществ, каково взаимодействие внутри отдельных обществ различных сил и элементов, из которых они слагаются»*. Единообразие процесса позволяло прояснять и восполнять неизвестные моменты в исторической жизни народов или прогнозировать последующие изменения. «При таком сравнении историк, — пояснял Виппер, — получал впечатление, что каждая народная группа, каждое национальное общество пробегает определенные ступени развития, которые повторяются у всякой другой. Обнаруживалось сходство и в моментах движения, и в порядке их следования друг за другом. Явилась возможность делать заключение от судьбы одной народности, одного национального общества к развитию другой. Раз были известны все ступени, пройденные одной группой, отсюда можно было выводить наличность такого-то неизвестного или неясного момента у исследуемой другой группы, если она отстала в своем ходе от первой».^ История тем самым становилась на научную почву. В итоге ход исторической мысли с середины XIX столетия был направлен на установление социальных типов, в которых согласовались бы основные элементы научного объяснения: повторяемость и привязка к определенным условиям. Метод типологизации, или в другой терминологии, «эволюционной закономерности», вытеснял генерализирующие построения, опирающиеся на однозначные и универсальные «исторические законы». Типологизации допускала более гибкий подход к обобщению исторических явлений, позволяла включать в один тип несколько вариантов, которым, в свою очередь, соответствовали разные и на первый взгляд вполне уникальные национально- исторические процессы. «Наука с этого времени, — констатировал Виппер, — преимущественно исходит от представления об общественных типах, изучает в истории не единый процесс, а множество сходных процессов. Она отправляется от мысли о повторяемости из-

вестных исторических явлении и комбинаций там, где повторяются

соответствующие условия, от мысли о существовании некоторых норм

и некоторой нормальности общественного развития; поэтому она идет і

путем сравнения».70

Динамика исторических циклов раскрывается Виппером в формулировках близких спенсеровскому органицизму. Теория исторического круговорота, безусловно, связана с органическим подходом к общественным явлениям, хотя Виппер и не акцентирует на этом внимание, записывая органицизм в пережитки устаревшего мировоззрения. Повторяемость в качестве моделеобразующего признака исторических явлений отмечалась и раньше. В своем архаическом выражении ее принципы излагались Виппером следующим образом: «Господствовавшая когда-то теория исторического круговорота представляла нормой в исторических судьбах человечества смену двух движений, движений культуры вверх от некоторого исходного пункта и движения ее вниз, назад к исходу; смену подъема от некоторого первоначального уровня и обратно падения к этому уровню; после чего должен наступить опять новый и равный прежнему подъем и т. д. Теория круговращения считала нормой в историческом ходе раздробление основной цельной формы жизни и исходной цельной веры людей на самостоятельные существования и индивидуальные мнения, а потом возвращение от анархии и раздробленности к прежнему единству»^.

Теория исторического круговорота рассматривает исторические эпохи и народы как замкнутые исторические миры. Виппер предлагал изучать истории отдельных народов «как законченный круг жизненных форм и идей, во многом аналогичный новоевропейскому»^. Сходство исторических процессов и культурных форм получается не в результате непрерывной связи или аналогии социально-исторического развития. Иными словами, повторяемость достигается не посредством исторической преемственности, а в итоге самостоятельного воспроиз- ведения жизненных форм. «Раз мы будем изучать это движение общественных сил, — писал историк, — не однажды повторявшееся в истории, и всюду повторяющееся, где образуется живая прочная народная группа, будем изучать не движение человечества в целом, потому что человечество есть в значительной мере цепь случайно связанных групп, а движение человеческого общества»*. Специфика подобного исторического исследования смыкается с задачей социологического изучения, точнее, с задачей выяснения «как возникает, расширяется, развивается человеческое общество в известных более или менее ограниченных рамках, где можно удобно наблюдать взаимодействие различных его элементов»^. Это предусматривает расположение материала не хронологически, а в порядке «доступности, отчетливости и яркости явлений, на которых можно показать ход развития общест-

3

ва, начиная с ранних моментов» .

Идея исторических циклов имеет своим прототипом и более понятные и привычные обстоятельства: смену поколений, возрастные периоды в жизни человека, группировку людей по близости интересов и т. п. Жизнь наполнена повторами, воспроизводящими один и тот же смысл событиями, дублирующими состояниями. Поэтому нет ничего удивительного в том, что исследователь замечает повторения и в истории. Более того, Виппер полагал, что «повторения охватывают самые существенные стороны исторического процесса»^. Повторяемость в истории способна поднять сциентистский рейтинг историографии, облегчая ей поиск исторических законов. От повторяемости к закономерности — таков путь утверждения научности истории. По словам Виппера, «мы хотим из наблюдений аналогии и повторений вывести более точные законы общественного движения»^.

Концепция исторических циклов, настаивал Виппер, противополагается идее исторической эволюции, хотя полностью ее и не отрицает. Изменения внутри циклических периодов вполне могут рассмат- риваться в соответствии с эволюционной схематикой. Да и повторения в истории никогда не бывают буквальными. Но эволюционизм не может объяснить наблюдаемую в истории цикличность. «Эти повторения в различных общественных группах, не стоявших между собою ни в каком общении, — отмечал Виппер, — часто не подозревавшие о существовании одна другой, странные по своему упорству, иногда по своей "нелепости", т. е. по своей противоречивости рациональному опыту, — заставляют предполагать какие-то неисследованные еще, глубоко залегающие складки человеческой природы, слабо подающиеся эволюции и способные ставить в тупик просветительную работу своими внезапными вспышками»*. Эволюционизм продолжает рационалистическую традицию в философии истории, пытается представить исторический процесс в качестве логической последовательности постижимых и ясных ступеней, наполненных доступными познанию событиями. Однако невозможность полного логического объяснения в истории корректируется в позитивизме теорией многофакторности исторического развития. Но для Виппера и она не способна до конца рационализировать историческую действительность, логически исчерпать жизнь. «Общественная наука XIX в., — писал историк, — может быть, слишком упорно искала в эволюции последовательности и логичности. Действительный ход вещей приносит много неожиданностей, хотя и покрываемых терминами эволюционистики, в роде "естественная реакция", "перерождение" и т. д., но, в конце концов, жестко нарушающих предполагаемые нормы. Среди этих неожиданностей дают себя знать "повторяющиеся мотивы", которые служат знаками некоторых устойчивых, длительных качеств и состояний человеческого интеллекта и людского общества. Общественная наука необходимо должна была обратить особое внимание на эти элементы, часто обидный и досадный для рационалиста, но неустранимый в кру-

9

гозоре историка и психолога» .

Виппер не ограничился одними теоретическими рассуждениями о цикличности истории, а попытался экстраполировать свои знания по античной истории на историческую ситуацию в России и Европе начала XX в. Исторический параллелизм между эпохой Античности, прежде всего римской историей, и современностью исследователь усматривал, главным образом в трех обстоятельствах: рост империализма и вызванные им войны, кризис культуры в его различных проявлениях, гражданская война. «Мне кажется, — признавался историк, — что наш усиленный, почти болезненный, интерес к эпохе римской империи и особенно к ее религиозной форме вызывается ка- ким-то не вполне ясным, но настойчивым сознанием сходства того момента с нами переживаемым.

Мы чувствуем, что наша цивилизации, подобно греко-римско- иудейской, клониться к кризису, дошла после блестящего критицизма, после лихорадочного напряжения деятельности, до упадка и бессилия, слышит все больше и больше неминуемое приближение варварства»*. «Расширенная и углубленная древняя история, — продолжал он свое рассуждение, — дает еще другой материал для выводов философии человеческого общества. Мы убеждаемся, что все наши переживания составляют повторение того, что много раз бывало, что знакомые нам душевные бури, порывы фантазии, запросы мысли и наблюдения над миром, подобные нашим, составляли содержание жизни далеких поколений в разных широтах, в разные эпохи. Мы невольно проникаемся почтением к тому, что можно назвать постоянным элементом в природе человека и в строении человеческого общежития. Мы отвыкаем от предрассудка видеть в сцеплениях данного момента нечто единственное в своем роде и превосходящее своей ценностью все, что раньше переживалось людьми»^. Более того, история Древнего Рима служила своеобразным каноном для всех последующих применений теории исторических циклов. В ней отмечали все основные элементы циклической модели. «Таким образом, — утверждал Виппер, — факты размещались, так сказать, по кривым линиям, концы которых опять встречались на известном протяжении, факты получали своеобразные отметки, связанные с понятиями повышения или понижения, цельности и дробления, гармонии и анархии. Наблюдению историка таким образом был дан как бы основной руководящий чертеж; у него был в руках определенный тип, образец, с которого он мог копировать все свои картины»*. Не исключен параллелизм и с более удаленными историческими эпохами. Так, борьба за права женщин в современном мире воспринималось Виппером как повторение (смысловое, а не фактическое, разумеется) тех форм жизни, которые преобладали в период матриархата. «Старина, — писал он, — была мудрее нас в вопросах устроения общества. То, что мы теперь стараемся провести в отношении прав женщин, о чем мы так торжественно возглашаем, составляет только неполное восстановление справедливости, лишь некоторую долю того, что было, и о чем в новой Европе безнадежно забыли»^.

Идея исторического круговорота влечет и перестройку методологического инструментария исторической науки. На первый план выходит типологизации. Задача историка теперь состоит в том, чтобы изучать не факты, а «типическоеу?. По словам Виппера, «центр тяжести исторического интереса лежит в данную минуту не в изучении событий, не в изучении единичного, особенного, исключительного, а в изучении типического, в наблюдении повторяемости, правильности, в выделении постоянных, возвращающихся элементов»^. Типолигизации на методологическом уровне отражает ту социологическую интенцию частно-исторических и философско-исторических исследований Виппера, которая отмечалась в теории круговорота. На основе типологических группировок ученый предлагал выстраивать и всемирную историю. «Таким образом, — постулировал он, — в наше время всеобщая история постепенно обращается в изучение исторических типов и типических соотношении. Задача ее состоит или в выяснении общего пути, общих норм, в которых совершается жизнь аналогичных общественных групп в их целом составе, или в выяснении повторяющихся взаимоотношении, как, например, развитие государственного порядка в связи с эволюцией общественных форм и т. п.»71.

Применение метода типологизации наиболее эффективно при изучении больших исторических периодов. Типологизации в первую очередь акцентирует устойчивые и повторяющиеся элементы исторического процесса. «Но там, — отмечал Виппер, — где мы не можем обозначить перемены годами и десятилетиями, где продолжительность форм измеряется веками и десятками веков, там вопросы хронологии вообще утрачивают острое значение; мы склонны рассматривать относящиеся сюда социальные состояния не столько под углом зрения эволюции, движения форм, сколько по их общему внутреннему сцеплению, по их типическим особенностям, по их зависимости от дли-

с 9

тельных условии, географических или расово-психических и др.» . Метод типологизации как бы дополняет теорию многофакторности.

Плюрализм факторов, в свою очередь, оправдывает множественность исторических образований, разнообразие исторических судеб. Тип одновременно фиксирует универсальные черты исторического явления, т. е. то, что служит предметом социологического изучения, и сохраняет самобытность и уникальность описываемых процессов (может быть установлен, например, тип эпохи или определенного периода в истории народа), т. е. то, что считается преимущественным предметом исторического исследования. «А тип у него — это исторически уникальное, специфическое, — разъяснял Б.Г. Софронов, — т. е. не то, что обязательно должно повториться в истории всякого народа как необходимая ступень его развития, а наоборот, как нечто особенное, как один из способов или вариантов решения вопросов, которые задает история отдельным народным группам»^. Сам же

Виппер чаще подчеркивал социологическую сторону типологизации. «Для современного историка, — писал он, — наиболее важная задача — определить повторяемость явлении в пределах человеческих обществ, воспроизведение при сходных или одинаковых условиях сходных или одинаковых форм жизни и понятии, движение каждой развивающейся общественной или народной группы по некоторым немногим типичным ступеням... на первом плане стоит вопрос о том, каковы вообще условия роста, успеха или падения человеческих обществ, каково взаимодействие внутри отдельных обществ различных

1

сил и элементов, из которых они слагаются» .

В заключении повторю основные моменты философско- исторического учения Виппера. Философской основой его построений был эмпириокритицизм и критически переосмысленное неокантианство. Начало философии истории Виппер относил к XVIII в., хотя признавал и влияние религиозной традиции, прежде всего, католической философии истории. В XVIII в. философия истории понималась как история всеобщая, построения которой отличались телеологизмом и априоризмом. Следующий этап в философском осмыслении истории ученый называл «социологической фазой», для которой характерны причинное объяснение, теория факторов, идея внутренней закономерности и система социологических рядов. Методологической опорой социологическому подходу служат сравнительный метод и эволюционная точка зрения. Социология сосредоточивается на обнаружении в истории повторяющихся явлений. Другой источник новых взглядов на историю — достижения археологии.

Отличительной особенностью нового понимания философских проблем истории является интерес к гносеологическим вопросам. Виппер говорит здесь о «теоретико-познавательном критицизме», задача которого состоит в пересмотре понятий и языков описания. Историческая гносеология осознается им как критика языка. С этой целью, полагал Виппер, философ истории должен критически анализировать традиционную историческую терминологию, складывающуюся в «предвзятые комбинации», пересмотреть распространенные в историографии типы рассуждении. Из принципов исторических рассуждении Виппер, в частности, рассматривал психологизацию, приводящую к морализаторству, суду над историей, проблеме личности в истории. Он критиковал причинное построение в истории, видя альтернативу ему в теории многофакторности, писал о кризисе теории прогресса, отдавая предпочтение теории исторического круговорота, использующей метод типологизации.

Историография, исторические теории и общественные учения, полагал Виппер, всегда находятся под сильным влиянием происходящих современных событий. Так мировая война и революции в России привели к переакцентировке исторических исследований на массовые исторические явления, социальные катаклизмы, роль личностей и идей в истории. Иными словами, переключение исследовательского интереса с состояний на события. Еще один стимул развития исторической науки — влияние других научных дисциплин, представления и терминология которых могут выступать «удачными метафорами», побуждениями мысли. Подводя итог теоретико-методологическим построениям Виппера, А.Н. Хмылев писал: «Общий смысл гносеологической позиции Виппера сводился к признанию объективного существования исторического процесса как предмета познания исторической науки и отрицанию возможностей ее объективного осознания, причем последнее вовсе не ставилось исторической науке в виду, так как ее основная задача усматривалась не в объективном отражении прошлого, а в выражении средствами исторической науки современных обществен- 1

ных запросов» .