Многим в мире хотелось бы возвратиться к фордистской политэкономии и остаться с ней, но идеи и ценности новой формы милленального капитализма все более доминируют в политике Республиканской партии и, шире, в жизни Америки. Получается, что во многих отношениях позиции и ценности общества, взлелеянные милленальным капитализмом, имеют много общего с традиционным англо-американским индивидуализмом, который фордизм стремился либо вытеснить на обочину, либо подавить. Этот исторический инцидент стал причиной появления некоторых странных политических ярлыков, получивших хождение в исследовательской практике. Революционно настроенные сторонники милленального капитализма, стремящиеся вбить последний гвоздь в крышку гроба выживших фордистских структур и социальных программ, именуются «консерваторами», тогда как их оппоненты, отчаянно старающиеся сохранить оказавшееся под угрозой прежнее положение, именуются «либералами». Проповедники милленального капитализма не провозглашают, в отличие от старых консерваторов, противников «нового курса», контрреволюционный протест против фордизма; те, по крайней мере, одной ногой твердо стояли на антикапиталис- тических (и расистских) позициях старого аграрного Юга. Новое движение слышит за своей спиной дыхание истории; оно привлекает на свою сторону все больше молодых людей и, как может, борется за будущее. Американские «возрожденцы» (мы называем так тех, кто приветствует переход к миллеанизму) не просто желают возродить к жизни индивидуализм и другие ценности эпохи, предшествовавшей «новому курсу», но и убеждены в том, что новые свободы и политические стратегии, которые они отстаивают, приведут к возрождению американской мощи (и американских ценностей), действующей во всем мире. Эта твердая, самоуверенная идеология после выхода на сцену поколения, привыкшего к неуклонному прогрессу, видит себя стоящей на защитных позициях во внутренней политике и предполагает, что ее внутренние победы возвещают не больше и не меньше, чем рассвет нового века Америки в мировых делах. Возрожденцы верят в то, что новая революция не менее необходима, чем в свое время была фордистская революция, что новая политическая экономика сможет в конечном итоге послужить платформой для нового, предлагаемого Америкой проекта мирового порядка. Амбиции американских возрожденцев направлены не только на то, чтобы добавить еще один голос к хору в политической дискуссии. Их цель (к которой они ближе, чем многим может показаться) состоит в том, чтобы перевести дискуссии последних пятидесяти лет в новую плоскость. Они не просто стоят за доминирование Республиканской партии в американской политике; они хотят распространить свое влияние на всю область, на которой проходит соперничество двух партий. В международных делах амбиции американских возрожденцев не менее велики, чем во внутренних вопросах. В ходе истории американская внешняя политика определялась в дебатах экономических националистов (партия Гамильтона), идеалисти чески мыслящих интернационалистов (партия Вильсона), изоляционистов (партия Джефферсона), и популистов националистического толка (партия Джексона)53. Американские возрожденцы не стремятся создать пятую партию на американской политической сцене, которая боролась бы с четырьмя старыми; больше всего они хотят взять верх над четырьмя старыми партиями и добиться их обновления в свете идей американского Возрождения. Одним из самых красноречивых доказательств того, что движение за американское Возрождение не является реакционным, служит глубокая укорененность гамильтоновской партии в американской жизни, исторически сложившейся передовой мысли в американской жизни. Работая в администрации Джорджа Вашингтона, Александр Гамильтон создал коалицию крупного бизнеса и финансовой элиты, представители которых сознавали значимость сильного национального правительства для экономики Соединенных Штатов. Теодор Рузвельт считал себя последователем Гамильтона; выходцами из этой школы были многие прогрессивные реформаторы, обеспечившие расцвет фордист- ского капитализма в Америке. Популярность идей американского Возрождения среди нынешних последователей Гамильтона отражает то, в какой степени структурные изменения в американской экономике порождают и определяют новую идеологию, которая сейчас стремится к власти. Подобно тому как гамильтоновское направление взяло верх в формировании фордистского консенсуса (и в проникновении фордистских идей в область внешней политики), новое поколение последователей Гамильтона сегодня играет важнейшую роль в формировании новой, постфордистской экономики. Американский бизнес двадцатого века стал более институционализованным и ориентированным на стабильные институты, чем когда-либо в истории. Наша история знает, с какой быстротой вырастали и приходили к краху отрасли и фирмы, но с 1923 по 1973 год предпринимательство в Америке пережило период небывалой стабильности, если не считать потрясений, вызванных Великой депресси ей. Случались в эти годы периоды относительно ровных взаимоотношений между большим бизнесом и широкими слоями рабочего класса, что приводило к тому, что акции олигопольных, монополистических предприятий (таких, как Эй-Ти-энд-Ти) распределялись между ключевыми представителями заинтересованных кругов. Бизнес в основном принял и даже приветствовал меры регулирования, предложенные в эпоху «нового курса» и в последующие годы, так как счел, что преимущества макроэкономической стабильности и социального умиротворения перевешивают издержки негибкости и системы налогообложения, предусмотренные новой системой. Этот подход отразился в позиции старых республиканцев рокфеллеровского толка и их коллег из лагеря демократов в период между 1940 и 1975 годами. Растущее влияние возрожденцев из рядов гамильтоновцев является отражением всего того, что собой представляет, даже после того как полопались технологические мыльные пузыри, глубоко преобразованный и получивший новый энергетический заряд бизнес Америки. С 1970-х годов Уолл-стрит все более искренне принимает новый, ничем не стесненный конкурентный капитализм. Конкурентная борьба в деловом мире обостряется и во многих отношениях превосходит жаркую конкуренцию, имевшую место в рамках американского капитализма девятнадцатого века. В течение одного десятилетия поднимаются и рушатся — или перемещаются за океан — целые отрасли. Гибкость сделалась для передового американского бизнеса качеством более важным, нежели макроэкономическая стабильность. Европейский Союз, этот медленно расширяющийся и быстро стареющий «зрелый» рынок, запрашивающий на международных торговых переговорах неразумные цены и занимающий неприемлемую позицию в таких вопросах, как антитрестовское законодательство, уже не представляется новым гамильтоновцам (в отличие от гамильтоновцев прошлого и нынешнего старшего поколения) естественным приоритетным партнером. Поддержка свободной торговли — один из элементов преемственности между старыми и новыми гамильто- новцами; по этому пункту они расходятся с гамильтоновцами девятнадцатого века, которые считали, что протекционизм необходим для обеспечения промышленного роста Америки. Ключевым аспектом нового «гамильтоновского» подхода к внешней политике является роль нового, высокотехнологичного военно-промышленного комплекса. Революция в военной политике выразилась в акценте на новые, продвинутые системы вооружений. Эта стратегия — не только отражение надежды ее сторонников таким образом достичь перевеса над военной силой других стран; она также, по словам ее идеологов, делает военный бюджет мощным механизмом экономического развития. Оборонные расходы правительства, утверждают они, станут стимулом для развития исследовательских работ и создания передовых технологий. Не вполне понятно, так ли это на самом деле; экономисты классической школы laissez-faire скажут, что правительственное вмешательство попросту приведет к оттоку капитала от продуктивных исследований и производственных инвестиций к менее полезным и эффективным военным технологиям. Как бы то ни было, новые сектора промышленности должны стать важным политическим фактором, подобно тому как аэрокосмическая индустрия стала стартовой площадкой для таких ястребов «холодной войны», как Генри «Ковш» Джексон54 из штата Вашингтон или Рональд Рейган и Ричард Никсон из Калифорнии. Есть и еще одно различие между фордистами и идеологами Возрождения гамильтоновского толка: уверенность. Фордистски и прогамильтоновски настроенные деловые элиты эпохи «холодной войны» считали, что вначале страны Западной Европы и Япония, а потом и некоторые регионы развивающегося мира будут способны подмять под себя Соединенные Штаты. Сейчас эти страхи, по существу, забыты, но в 1950-е и 1960-е годы и Западная Европа, и Япония развивались быстрее, чем США, по всем показателям, от роста производства до сокращения безработицы. К началу 1970-х годов стали отчетливо видны первые признаки азиатского экономического чуда, а в 1980-е годы многим наблюдателям (в их числе был и я) казалось, что эра экономического и технологического первенства закончилась. С тех пор ситуация в очередной раз изменилась, американская экономика одолела конкурентов, и ее лидерство, по крайней мере на данный момент, представляется устойчивым. В результате гамильтонов- цы, отстаивающие Возрождение, получили большую, нежели их предшественники, поддержку общественности в вопросе о том, что секрет успеха кроется в уникальных чертах англо-американской политической экономии, и в том, что, если Соединенные Штаты сохранят верность своим исконным ценностям, они будут впереди всего мира на пути к мировым технологическим инновациям. Структурная слабость экономик европейских стран сделает их слабыми конкурентами; институционная слабость и политические проблемы стран Восточной и Юго-Восточной Азии, равно как и Латинской Америки, позволят Соединенным Штатам не бояться соперничества со стороны других регионов мира. Тогда как американское Возрождение изменило взгляды некоторых гамильтоновцев, вильсоновская партия в американской внешней политике родилась заново. В буквальном смысле. Основные протестантские лозунги, определявшие вильсониан- скую традицию американского прогрессивного интернационализма, теряют убедительность перед лицом евангелических55 и фундаменталистских лозунгов. Католическая церковь, еще один источник поддержки институционного многообразия как базы американской внешней политики, уже находилась в глубоком кризисе и переживала перемены, когда сексуальные скандалы в клерикальной среде подорвали ее позиции как национальной лидирующей силы. Коалиция консервативных христиан и иудейских сторонников политики Израиля изменила традиционные взгляды республиканцев на палестино-израильский конфликт, и эта же коалиция выработала новый вильсонианский подход к международной политике Соединенных Штатов. Со времен Версальского договора до наших дней вильсони- анская позиция в Соединенных Штатах основывалась на трех идеях: во-первых, существует жизненно важная связь между безопасностью Америки и последовательным утверждением американских ценностей во внешней политике; во-вторых, ре гулирующие всемирные институты будут играть все большую и решающую роль в международной жизни; в-третьих, в то время как пыл протестантизма остался в прошлом, а роль католиков, иудеев и неверующих в общественной жизни Америки становится все более значительной, о ценностях будет уместно говорить в терминах светских, отходить от определений, применявшихся в прежние эпохи протестантством. Возрожденцы вильсонианского толка, составляющие большинство среди политиков-интеллектуалов, которые в последние годы играют столь важную роль во внешней политике республиканцев, радикально пересмотрели вильсонианский подход. Они активно защищают свой первый тезис — о связи между идеализмом и безопасностью. Например, в вопросе о Среднем Востоке они придерживаются того мнения, что только самая агрессивная защита американских идеологических ценностей позволит нам справиться с угрозами нашей безопасности, которые исходят из этого региона. Отрицание применявшихся Клинтоном методов государственного строительства, которое мы так часто слышали в первые годы правления администрации Буша, оборачивается отрицанием государственного строительства в контексте старой вильсонианской международной системы и ценностей светского общества. Подобно тому как возрожденцы гамильтоновского толка верят в то, что американская экономика способна взять верх над конкурентами на основе возрождения традиционных американских ценностей, выразившегося в появлении милленальной экономики, возрожденцы вильсонианского толка верят, что традиционные американские ценности настолько убедительны, настолько широко распространены, их преимущества настолько очевидны, что они в состоянии очистить мир и изменить его облик. Возрожденцы вильсонианского толка заметно менее убеждены во втором пункте своей программы. Старые вильсонианцы верили (и по-прежнему верят), что международные институты обеспечивают необходимую легитимность и беспристрастие в действиях Америки, направленных на защиту прав человека и мировых ценностей. Более того, рассматривая всеобщую концепцию прав человека, они отказываются от идеи о том, что од на нация, какой бы просвещенной она ни была, может и должна стать мировым судьей и двигателем развития. Вильсонианцы всегда традиционно относились к партии Рая; они стремились трансформировать узколобую, на их взгляд, изначально опасную и порочную модель американского господства в идею подлинно приемлемого для всех, законного и даже обладающего военной силой верховного интернационального правительства. В этом пункте культурный и исторический опыт фанатичного протестантизма и угнетенного иудаизма сходятся в страстном неприятии старого, ортодоксального вильсонианского интернационализма. Периферийная протестантская традиция в Америке строилась на подозрительности и отрицании таких мировых институтов, как католическая церковь, и отрицание идеального образа единой мировой державы послужило важнейшей составляющей теологии современного американского евангелизма. Еврейское население Европы видело, как «мировое сообщество» наблюдало со стороны за трагедией холокоста. Впоследствии Генеральная ассамблея ООН, главное политическое представительство этого самого «мирового сообщества», десятилетиями сквозь пальцы смотрят на то, что в странах—членах ООН воспринимают, и не без оснований, как злонамеренные и в определенной степени антисемитские действия, направленные на еврейское государство, созданное как убежище для народа, ставшего жертвой преследований. Некогда Псалмопевец спрашивал: «Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное... против Господа и против Помазанника Его?»56 Правое крыло американских протестантов объединилось со многими евреями Америки в защите Израиля не только против его врагов, но и против правящих элит мира, которые им видятся порочными и даже аморальными. По мнению возрожденцев-вильсонианцев, Соединенные Штаты обязаны привести в действие универсальные принципы и ценности, подавленные оппозицией со стороны институтов и элит, которые старым вильсонианцам представлялись естественными и необходимыми союзниками. Альянс Realpolitik57 и основанной на традиционных ценностях внешней политики стал одной из отличительных черт неоконсервативной мысли и нового вильсонианства. Этот альянс ставит в тупик многих наблюдателей, которым он кажется невероятным и ни на чем не основанным. Более понятным его возникновение станет, если мы осознаем, что для неоконсерваторов и возрожден- цев-вильсонианцев вообще американская мощь сама по себе является своего рода summum bonum58 мировой политики. Цели ее столь благородны — сохранение и активизация единственной силы, способной повести мир в правильном направлении, — что реализм оказывается полностью оправданным. Опять-таки, здесь мы можем провести параллель с израильским опытом. Израильское государство сможет стать выразителем идеалов еврейского народа только в том случае, если оно будет стоять на страже физического здоровья нации, и тогда-то можно будет выступить в защиту идеалистического сионизма, поддерживая при этом реалистическую внешнюю политику в отношении этого государства. Этот поворот вносит определенный вклад в переход к более энергичной внешней политике. Общая тенденция вильсониан- ской внешней политики — стремление стремится сделать Соединенные Штаты более активной, разрешающей мировые вопросы силой. Чувство морального долга заставляет последователей Вильсона изыскивать монстров, которых более реалистично настроенные мыслители склонны оставлять в покое. В старом вильсониан- стве тяга к вмешательству в иностранные дела уравновешивалась идеалами международного права, нравственности наций и склонностью работать в рамках международных институтов. В вильсо- нианской интерпретации Возрождения мы наблюдаем меньше сдерживающих факторов. Заключив соглашение с realpolitik, от проведения активной внешней политики вильсонианство может отказаться исключительно из прагматических соображений. Парадоксально, но расцвет вильсонианской realpolitik сопровождался появлением в идеологии вильсонианского Возрождения течения, стремившегося внедрять во внешней политике чисто христианские, а не светские ценности либерального гуманизма. Возвращаясь к вильсонианству девятнадцатого века, определявшему направление деятельности миссионеров и ревностных протестантов, возрожденцы вильсонианского направления выстраивают мощную коалицию, которая привязывает право христиан на последовательную, долгосрочную стратегию международного вмешательства и — да-да! — укрепление позиций нации за рубежом к программе упрочения религиозных ценностей и институтов внутри страны. Отчасти благодаря усилению, которое возрожденное вильсонианство принесло американской политике и ее позициям на Среднем Востоке, а отчасти благодаря тому, что светски настроенные консерваторы смогли прийти к единству в отношении опасности, угрожающей агрессивно антицерковно- му и ставящему во главу угла охоту за удовольствиями, подрывающую моральные устои и, как следствие, мощь американской нации, многие не являющиеся христианами консерваторы имеют основания для удовлетворения тем, что в Америке возрождается вильсонианская идеология. Культурная гегемония либерального, фордистского экуменизма59 оказалась лицом к лицу с угрозой со стороны агрессивного милленального, консервативного экуменизма как во внутренней, так и во внешней политике. Перед нами идеология, чью силу легко недооценить тем, кто не разделяет ее постулатов. Проекция религиозной веры и религиозных ценностей на арену внешней политики нашла горячий отклик в сердцах десятков миллионов американцев. Апокалиптические (в самом прямом смысле) надежды и страхи, порожденные развитием событий на Среднем Востоке и войной террористов, послужили новым стимулом для традиционной для американцев тревоги, которая возникает в те периоды, когда интерес к вопросам религии растет не только в самих Соединенных Штатах, но и в остальном мире. Проблемы Африки, где гуманитарная катастрофа, в значительной мере сопровождаемая столкновением ислама и христианства в масштабах этого огромного и стратегически значимого континента, явилась как раз там, где смешались национальные интересы и религиозные противоречия. Способность поддерживающего Возрождение виль- сонианства получить поддержку афроамериканского населения в отношении связанных с религией проблем Африки не должна недооцениваться и, возможно, не будет недооценена республиканскими политическими стратегами. Когда заходит разговор об альянсе между евангелическими христианами и ортодоксальными иудеями, скептики отмечают, что христиане-евангелисты верят: если евреи не признают Христа своим спасителем, им суждено гореть на вечном адском огне. Это убеждение, вкупе с тысячелетним христианским антисемитизмом, должно привести к распаду коалиции ортодоксального иудаизма и евангелизма. Однако евангелисты упускают из виду следующее обстоятельство: многие христиане-евангелисты, в отличие от своих исторических предшественников, призывают евреев обратиться к Богу. Наиболее распространенные среди американских евангелистов интерпретации библейских пророчеств предсказывают массовое обращение иудеев в «последние дни», которое, впрочем, станет следствием божественного чуда, а не результатом миссионерской деятельности христиан. Вне всякого сомнения, христианские проповедники всегда готовы помогать верующим еврейского происхождения прийти к Христу, организации, подобные движению «Евреи за Иисуса», не прекращают своих усилий по обращению евреев в свою веру; в то же время американские христиане-евангелисты по большей части готовы оставить будущее Израиля в руках Божьих и тем временем стоять за интересы Израиля. Всеобщая озабоченность будущностью Израиля и распространенное в американском обществе неприятие секуляризации культуры как будто открывает новую главу в истории долгого и непростого противостояния американского евангелизма и ортодоксального иудаизма. Этот союз может оказаться более глубоким и крепким, чем могли бы предположить многие наблюдатели. Но это еще не все. Деинституциализация вильсонианского проекта, которую отстаивают возрожденцы вильсонианского толка, способна завоевать популярность у американцев. Вильсонианская концепция прав человека и демократических ценностей потении- ально более популярна в обществе, чем вильсонианские институты. Подготовка к войне в Ираке может служить яркой иллюстрацией слабости той поддержки, которой пользуются в Америке международные институты. На протяжении осени 2002-го и зимы 2003 года убежденные вильсонианцы старой закалки и их европейские союзники столкнулись с тем фактом, что общественное мнение высказывается за то, чтобы всякое вторжение получало согласие Совета Безопасности ООН. Они не задаются вопросом, имеют ли Франция, Россия или Китай право вето при принятии решения, может ли президент Соединенных Штатов принять меры, которые ему представляются нужными для самообороны. Если бы вопрос был поставлен таким образом, общественное мнение в Америке (пусть временно) консолидировалось бы. Однонаправленность, стоящая на защите свободы, не грех, как мог бы сказать Барри Голдуотер60. Принципиальное предпочтение, отдаваемое многонаправлен- ности, американским политикам всегда непросто отстаивать. Хотя многие аналитики критиковали внешнюю политику Буша за неспособность его администрации следовать идее многонап- равленности, стоит взглянуть на поведение либерального крыла епископальной церкви, чтобы увидеть, насколько поверхностна декларированная многонаправленность. Решение епархии Нью- Гемпшира утвердить избрание епископом нецеломудренного гомосексуалиста положило начало кризису в англиканской церкви, ведомой по преимуществу консервативно мыслящими чернокожими епископами, представляющими мировое большинство последователей англиканства и составляющими жесткую оппозицию направлению, принятому американской епископальной церковью. Преподобный Фрэнк Грисуолд, один из наиболее красноречивых критиков внешней политики Буша, встал на защиту постановления епархии Нью-Гемпшира и американского отделения церкви, полагая его вопросом совести. Именем Святого Духа они приветствовали геев и лесбиянок как полноправных членов общества Тела Христова. Осуждение призыва Духа к бесконечной свободе международных институтов представляется нарушением закона совести и христианского долга. Среди консерваторов, лидеров епископальной церкви, зачастую сторонников администрации Буша, немало противников либеральной однонаправленности и защитников многостороннего подхода. Освобождение вильсо- нианской силы от давления декларированной многосторонности, по мнению многих американцев, едва ли ослабит позиции возрож- денцев-вильсонианцев и при том укрепит способность неоконсерваторов и их союзников подтолкнуть американскую внешнюю политику к большей активности. Наконец, неоконсерваторы остаются на передовом рубеже вильсонианского движения за Возрождение. Многие обозреватели отмечают, что даже в рядах Республиканской партии не так уж много неоконсерваторов и они, в особенности после того как распространившиеся неоконсервативные ожидания быстрого прогресса по окончании конфликта в Ираке оказались малообоснованными, полагают, что неоконсервативное направление в американской политике миновало свой пик. Предсказания, говорят они, всегда основываются на гаданиях, в особенности когда речь заходит о будущем; и все-таки лично я не торопился бы отправлять идеологию вильсонианского Возрождения в архив. Американская религиозная элита по своей природе всегда будет влиять на формирование такой американской внешней политики, которая отвечала бы ее интересам. Усиление позиций консервативных, евангелистских, пятидесятнических61, фундаменталистских религиозных движений — одна из самых широких и значимых тенденций в культурном развитии американцев нынешнего поколения, которая привела к созданию базы для религиозной элиты нового типа. В недавнем прошлом религиозные силы почувствовали себя выключенными из политического процесса, в особенности из процесса формирования внешней политики. Лидеры набирающих силу религиозных движений все больше включаются в активное участие в этом процессе. В той мере, в какой американская внешняя политика касается противостояния фанатикам Среднего Востока, которые считают, что ведут религиозную войну против Соединенных Штатов, лидеры консервативного протестантизма в США будут играть все большую роль в формулировании ценностей и идеалов, которые многие американцы будут готовы отстаивать. Неоконсервативное движение, сравнительно немногочисленное, зародившееся в кругах социалистов северо-востока страны, в котором непропорционально широко представлено еврейское население, возможно, отчасти утратит свое относительное влияние по мере роста и развития сторонников вильсонианского Возрождения. Окончательная форма развитого движения за вильсо- нианское Возрождение может отчасти утратить интеллектуальную твердость, которая составляла одну из наиболее сильных сторон неоконсервативных движений. Неоконсерватизм может больше походить на религиозное движение, чем на интеллектуальное. Скорее всего, оно будет шире, нежели сейчас, и глубже укоренится в общественных организациях и законодательных собраниях. Апостол, проповедующий неоконсервативное евангелие, может изменить облик этого движения так же кардинально, как изменил облик раннего «учения Иисуса» Павел из Тарсуса62, когда основал церковь для нееврейского населения; но мне представляется, что движение за вильсонианское Возрождение трансформируется, когда идеи неоконсерватизма усвоят миллионы людей, которые никогда не слыхали о Толковании. Тем временем сторонники вильсонианского Возрождения столкнулись с той же ключевой проблемой, с которой сталкивались в прошлом их не возродившиеся духовно предки. Вообще говоря, американцы не склонны посылать вооруженные контингенты (и доллары) во все страны во имя поддержки принципов, за которые стоят вильсонианцы. Администрация Клинтона столкнулась с этим препятствием на Гаити и на Балканах, администрация Буша — в месяцы испытаний, отделявшие падение Багдада от ареста Саддама Хусейна. Старые и новые вильсонианцы произносили громкие речи о переустройстве Среднего Востока, но им требовалось убеждать (порой снова и снова) скептически настроенные Конгресс и общественность в том, что это переустройство необходимо и осуществимо. Неоконсерваторы и их обновленные единомышленники, возможно, более подвержены соблазнам распространяющегося виль- сонианства, чем вильсонианцы фордистского толка, которым приходилось преодолевать данное препятствие со времен отказа США ратифицировать Версальский договор63. Тем не менее они оказались способными учениками, и демографическая ситуация благоприятствовала им. Рост численности протестантов-еванге- листов, в сочетании с ростом влияния, политической активности и повышением уровня образования, позволяет предположить, что по крайней мере следующее поколение американцев окажется свидетелем подъема и сплочения евангелистских лидеров, которые взглянут на мировую роль Америки под другим углом, отличным от того, под которым ее видели лидеры клонящейся к упадку и умирающей элиты протестантизма. Тот, кто думает, будто движение за вильсонианское Возрождение — явление преходящее и временное, неверно интерпретирует знамения времени. Подъем гамильтонианства и вильсонианства, увлеченных идеями американского Возрождения, помог перейти к новой стадии в развитии американской внешней политики и остается ключом к политическим переменам в американском обществе и, следовательно, к перемене ориентации американской внешней политики в упадке поддержки фордизма американскими националистами, которых я в книге «Особое предвидение» назвал «джексонианцами». Упадок общественных демократических ценностей среди так называемых «рейгановских демократов» индустриального (или некогда индустриального) Севера и рост привлекательности классического англо-американского индивидуализма среди потомков иммигрантов конца девятнадцатого — начала двадцатого века, в сочетании с усилением современной Республиканской партии в штатах бывшей Конфедерации, стали глубинными изменениями в американской культуре, влияние которых мы еще не до конца прочувствовали. Мы освободились в основном от пережитков расизма, который был когда-то неотъемлемой составляющей американской национальной идентичности, отошли от наивной «сельской» политики, антиправительственного популизма, скептически настроенного по отношению к рынкам, и бунтарского индивидуализма, столь характерного для американского села и небольших городов еще сто лет назад и представлявшегося так же обреченным во времена «нового курса» , как деревенский кузнец, и составившего к началу двадцать первого века влиятельную в стране политическую силу. В политическом и культурном отношении коллективная, институционная природа фордистского общества всегда была его ахиллесовой пятой. При этом обе формы деятельности существуют и могут быть обнаружены во всех периодах американской истории, американцы склонны опасаться коллективной общественной активности и решения экономических проблем и предпочитают действовать индивидуально. Они любят решать свои проблемы самостоятельно. Американец скорее выйдет из рядов рабочего класса, чем станет бороться вместе с другими за улучшение условий труда. Он скорее пойдет учиться в вечернюю школу и станет менеджером, чем вступит в профсоюз. Социологи и историки приложили немало усилий, стараясь объяснить, почему это так и почему это предпочтение не универсально и не абсолютно. Как бы то ни было, все попытки построить партии и организовать торговые потоки на основе экономических, а не социальных и культурных факторов имели в американской политике меньший успех, нежели такие же попытки, предпринятые в других развитых индустриальных демократиях. Фордистское общество основывается на классах, массах, блоках. Эпоха большого бизнеса, занятости и сильных правительств была эпохой компромиссов крупных и сравнительно монолитных блоков. Кроме того, фордистское общество — это в большой степени общество посредников, администраторов, бюрократии и экспертов, обладающих значительной свободой, властью и призванных решать проблемы — ангелов в круговерти американской жизни. Джексонианская Америка не приемлет общество такого типа. Она не доверяет большим учреждениям и бюрократам и любит держать «экспертов» на коротком поводке. Два поколения назад такое недоверие было менее значимо, чем сейчас. Северные иммигранты, горожане были намного ближе к своим европейским корням. Им часто уютно жилось в мире, где священники и монахини определяли, что хорошо, а что плохо, профсоюзы организовывали их работу и экономическую жизнь, а политический аппарат в городах управлял решением политических вопросов. На Юге гнетущая нищета, усугубленная Великой депрессией, заставила смотреть на Франклина Рузвельта как на спасителя отечества, несмотря на то что он отстаивал сильное правительство, и даже на то, что его жена Элеонор высказывала подозрительно либеральные взгляды по расовым вопросам. Сегодня в Соединенных Штатах баланс культурных и экономических влияний решительно сдвинулся от фордизма в сторону джексонианства. Потомки городских «синих воротничков» в массе живут в пригородах. Они научились не доверять политикам, профсоюзным лидерам, а также, особенно в последнее время, священникам. Белые на Юге уже не зависят от государства «нового курса» во всем — от детского питания до энергоснабжения. Сомнения в долгосрочной платежеспособности социальных служб и учреждений здравоохранения подорвали уверенность общества в экономической надежности фордистской модели: многие джексонианцы больше верят, что сильное правительство скорее будет собирать большие налоги, нежели выплачивать большие субсидии. Слияние традиционного американского индивидуализма с культурными противоречиями фордизма, о которых говорилось ранее, создало в современной политической жизни Америки мощное антифордистское течение. Этнические связи, которые некогда были основой для строительства демократической коалиции «нового курса», постепенно растворялись по мере того, как фордист- ская жилищная политика перемещала людей из этнически сформированных городских кварталов в пригороды, привлекательные экономически, а не этнически. Автомобили, о которых Генри Форд говорил, что их будут приобретать рабочие, создали радикально новые типы социальных и экономических отношений. Редко бывает, что твой сосед является и твоим коллегой; редко члены одной профессиональной ассоциации оказываются рядом, у одно го холодильника в одном офисе. Каждый американец во все большей степени живет своей обособленной жизнью; супруги едва знают сослуживцев своих супругов; единоверцы практически не принимают участия в организации досуга детей своих единоверцев и мало пересекаются друг с другом, допустим, на спортивных соревнованиях или в воскресных школах. В этой атмосфере родились типы классов, которые расцвели под владычеством фордизма и способствовали его увяданию, а политика, пришедшая на смену фордизму, направлена на выдвижение на передний план того, что американские миллеанисты все более ощущают как связующую силу: индивидуализма. Расовая, половая, южная самоидентификация смогла противостоять мощному натиску милленального размывания традиционных форм политических ассоциаций, но осуществлялось противостояние не теми способами, которые до сих пор делали возможным политический дрейф Америки в сторону от фордистских ценностей и институтов. Если мы обратимся к ситуации с лесами на восточном побережье Соединенных Штатов, когда пожары выжигают лесные массивы, то хвойные деревья, такие, как сосны, подрастают первыми. Они растут быстрее, чем их лиственные конкуренты, и на местах лесных пожарищ встают сосновые леса. Но здесь возникает одна проблема: молодые сосны могут расти только в тени зрелых деревьев, в отличие от молодых лиственных деревьев. В конечном счете выжженные участки покрываются так называемым быстрорастущим лесом, то есть такими лиственными деревьями, как клены и дубы. Демографический взрыв пятидесятых годов проходил под сенью зрелого фордизма; однако фордистское общество не обладает качеством самовоспроизводства. Маленькие фордисты не выросли под защитой зрелой фордистской системы — и тень виновников демографического взрыва даже меньше способствовала становлению новых фордистов. В то же время протест общества против засилья фордистских мандаринов64 — экспертов и чиновников — стал потоком, увлекающим людей. Поколение, на себе испытавшее, что такое стаг нация в росте заработной платы «синих воротничков» или ее снижение, а также дезинтеграция производства, породило в своих рядах колоссальный протест против «системы». К великому разочарованию левых кругов и профсоюзных деятелей, ожидавших — а во многих случаях и по сей день ожидающих — мощного протеста рабочего класса, на удивление, значительная доля гнева джексонианцев оказалась направлена против фордистской бюрократии и социальных программ. Жесткие забастовки имели место и продолжаются поныне, упорная оппозиция соглашениям о свободной торговле, расцениваемым как перемещение рабочих мест американцев за океан, сохраняется, но белые мужчины, принадлежащие к низшему среднему классу, в большинстве своем перешли на более правые позиции. Врагом джексонианской Америки, как правило, считается обнаглевшая интеллигенция, чьи представители составляют административную и культурную элиту. Маркс назвал бы эту интеллигенцию подотрядом мелкой буржуазии и оказался бы прав. Милленальный капитализм меньше нуждается в этом классе посредников, и одна из проблем американской политики, в том числе и международной, — это классовая борьба озлобленной, поглощаемой другими силами мелкой буржуазии фордистского толка, жестоко атакуемой агрессивными капиталистами, жаждущими свести на нет ее роль управляющего класса, класса-посред- ника. Недовольные рабочие тоже поднимают свой голос против претензий мелкой буржуазии на роль морального и интеллектуального арбитра. Этот протест является свидетельством глубоких классовых противоречий между профессиональными административными элитами (университетской профессурой, экспертами, «мозгачами», юристами), порожденными и облагодетельствованными фордизмом, и катящимся под откос доверием к эффективности фордистских решений в области экономики. Все это привело к ситуации, в которой джексонианский протест против господства элит идет рука об руку со структурными потребностями экономики. Подрыв института посредничества стал родовым знаком новой американской экономики: сокращение расходов и рост производительности, достигаемые путем исключения из экономического процесса среднего класса и среднего управленческого звена. Информационные технологии и Интернет снижают потребность в таких посредниках, как биржевые брокеры, банковские служащие или туристические агенты. Наценки, оседающие в карманах таких людей, как риэлторы и брокеры, занимающиеся ипотекой, поступают к ним в условиях нарастающего давления, поскольку потребители прибегают к помощи информационных технологий, чтобы расширить поле своего выбора. В то же время технологии помогают корпорациям повышать производительность и сокращать слой среднего управленческого звена. Возможно, мы сегодня являемся свидетелями распада образованной прослойки — врачей, юристов, профессоров университетов, — которая в свое время монополизировала производство и распространение знаний и определенных высоких технологий в рамках старой экономики. Потребители могут размещать свои заказы, используя предоставляемое Интернетом недорогое программное обеспечение. Медицинское обслуживание, обусловленное выплатой гонораров, подвергается атакам на всех фронтах. Экономические требования к высшему образованию растут, и университетская система становится объектом неминуемо усиливающегося давления. Справа и слева от нас наших ангелов вытесняют из нашей круговерти. Всевозможные бюрократы и эксперты утрачивают иммунитет и авторитет. Существующее в обществе недоверие к экспертам и институтам, с одной стороны, и давление со стороны делового мира, направленное на кардинальное снижение расходов, поощрение производительности, повышение гибкости в промышленности, с другой стороны, соединившись, разъедают ключевые структуры и процедуры, властвующие в фор- дистском обществе. В американской политике неуклонно прогрессировало классическое движение, называемое «крайности против середины», — коалиция больших компаний, алкающих гибкости и свободы от фордистских ограничений и видящих в управленцах среднего уровня поработителей, которые не вправе представлять экономику. Это современная версия предложенного Эндрю Джексоном слияния разгневанных популистов с интересами предприятий, стремившихся вырваться из тисков ограничений и регламентаций, установленных Банком Соединенных Штатов, а также среды, благоприятствовавшей малым элитам. Образованные классы почти единодушно (хотя Натаниэл Готорн65 стоял на иных позициях) в ужасе всплескивали руками и пророчествовали: нас-де ожидает грандиозный дефицит и даже экономический паралич, а также царство террора на манер того, что установилось во Франции. Все эти предсказания сбылись, за исключением последнего, но растущая экономика требовала, чтобы путы старых элит были сброшены. Так и случилось. Возможно, за тревогами следующего поколения американцев скрывался прозорливый и красноречивый плач образованных классов американского общества по слою управленцев среднего уровня, отступавшему под натиском автоматизации. Образованные кадры оказались вытесняемыми на периферию, возможностей для гражданской службы стало заметно меньше, а рабочие места «белым воротничкам» стали предоставлять развивающиеся страны. Те, кто умиротворенно наблюдал за сокращением низкооплачиваемых рабочих мест на производстве и повышением уровня автоматизации, тихо извлекал выгоду из складывающейся ситуации и слагал гимны во славу свободной торговле, в то время как целое поколение «синих воротничков» переживало самые большие — со времен Великой депрессии — трудности, теперь могут не рассчитывать на общественную поддержку в условиях пролетаризации профессиональной рабочей силы. Похоже, что партийная политика и дальше будет формироваться в условиях борьбы фордистской и милленальной экономик, и обе стороны в будущем могут ожидать значительных политических побед. Экономическая необходимость послужит непрекраща- ющимся источником давления, подталкивающего правительство в сторону рационализации, реструктуризации системы здравоохранения, сокращения расходов на «белых воротничков», равно как и при заключении контрактов, а также смягчения экономических трений в юридической сфере. С другой стороны, благосостояние очень многих людей окажется под угрозой, вызванной резкими — благодаря политическому противостоянию — изменениями, которые нередко будут действенными. Кроме того, представляется вероятным, что американская партийная система едва ли предоставит избирателям много шансов для выбора между двумя направлениями — чистым миллеанизмом и чистым фордизмом. «Новые демократы», те, что пришли к власти с победой Клинтона, во многих отношениях были больше связаны с идеей перехода к миллеанизму, чем разбитые ими республиканцы. Администрация Джорджа У. Буша в гораздо большей степени привержена политике протекционизма, нежели кабинет президента Клинтона. Она связана с нефтяной промышленностью и благодаря выделяемым ею субсидиям пользуется поддержкой таких не самых высокотехнологичных секторов производства, как аграрный, что едва ли служит признаком радикального отхода от политической экономии середины двадцатого столетия. Баланс влияния названных сил мало-помалу сдвигается именно в этом направлении, вслед за меняющимся экономическим и демографическим влиянием значимых и заинтересованных групп. Пик занятости населения в материальном производстве пришелся на 1970 год: 25%. К 2003 году этот показатель упал до 12%'. «Новая экономика» будет и дальше набирать силу; «старая экономика» будет уступать позиции, не выдерживая соперничества. А политика все больше будет отражать интересы расправляющих плечи регионов и секторов экономики. Как бы то ни было, идеология американского Возрождения и экономическая модель миллеанизма на протяжении жизни более чем одного поколения укрепляются в американской политике. Внутри страны эти направления доминируют со времени избрания Рональда Рейгана в 1980 году. Демократам приходится последовательно перемещаться на позиции американского Возрождения практически во всех вопросах внутренней политики, обещать применение более мягкого и человечного варианта Возрождения, поддержку фордистских институтов и уровня занятости населения, что, скорее, является ловким приемом, а не откровенным и прямым призывом к возвращению старой фордистской системы. Во внешней политике ситуация иная. Рональд Рейган возглавил движение против элит, провозгласил внешнюю политику Возрождения, но от этого поспешно отказался первый президент Буш, который вернулся к основному тогда политическому направлению, приемлемым для всех позиций во внешней политике. В годы правления Клинтона международная экономическая политика стала уходить от фордизма; «вашингтонский консенсус» стремился занять место старой, ортодоксальной идеологии фор- дистской эпохи и принять на вооружение «неолиберальную», или постфордистскую, философию. Отголоски идей гармоничной конвергенции еще звучали на Балканах и в Совете Безопасности. Второй президент Буш предпринимал более решительные и последовательные усилия к тому, чтобы поставить американскую внешнюю политику на прочные рельсы идей американского Возрождения. Смешение недоверия, насилия, шока, гнева и отчаяния царит в умах представителей политической элиты, ибо столь заботливо взлелеянные ею институты и представления отбрасываются в сторону нетерпеливыми возрожденцами джек- сонианского и вильсонианского толка. Временами нам казалось, что партии Ада и Рая вместе с мелкой буржуазией всего мира соединились в протесте и ожидании новой американской внешней политики. Согласно представлениям дипломатической элиты в Соединенных Штатах и за рубежом, неандертальцы вырвались из клеток, и в святая святых воцарилась мерзость запустения. Но это слишком упрощенный взгляд. Американское общество все больше переходит на милленальные рельсы и сталкивается при проведении внешней политики с нарастающими проблемами в мире, в котором милленальный капитализм глубоко непопулярен. Даже подъем в экономике и в военной сфере, вызванный расцветом милленального капитализма, создает новые проблемы во внешней политике, усугубляемые потрясениями в международной системе после ответов США на атаки 11 сентября.