Концепция «большой стратегии» восходит к трудам немца Карла фон Клаузевица7. Тактика, в терминологии Клаузевица, имеет отношение к победам в битвах, а стратегия — в кампаниях и войнах. К большой стратегии относится вопрос о том, за что ведутся войны. Тактика — дело генералов и офицеров, стратегия — удел генеральных штабов, а большая стратегия — это для министров и королей. Ныне это не так. Взгляд Клаузевица на ремесло военачальника восходит к поэме Джозефа Аддисона8 «Кампания», посвященной победе герцога Мальборо при Бленхейме9. Аддисон воспевает воинский профессионализм и организаторские способности современных ему воинов. Вожди, в отличие от героев Гомера, уже проявляют себя не в единоборствах, а хладнокровно выстраивают грандиозные схемы массовых противостояний. По поводу битвы при Бленхейме Аддисон писал: Среди отчаяния, хаоса, кошмара Увидел он безмерный ужас войн; Лик смерти он узрел в грядущем И батальон повел в суровый бой. Но ангела послал нам Всемогущий, Всевластного над нашею судьбой. Британия, ты лишь во власти Бога. Британия, ты в ореоле славных дел. Нам светлый ангел указал дорогу. Над нашими полками пролетел. Среди страдания, бессилия и смерти Тот ангел, зиждитель его побед. Царит и реет в этой круговерти И буре суетной глаголет: нет10. Возможно, это верно в отношении прусского генерального штаба времен Бленхейма, но в сегодняшней Америке дела обстоят не так. В нашей круговерти нет ангела, нет направляющего мозгового центра, который выстроил бы американскую внешнюю политику как единое и гармоничное целое. Наше гражданское общество шире, динамичнее, оно более глобально, чем то, которое было знакомо Клаузевицу, а наши чиновники слабее, чем та элита, что управляла Германией в дни Бисмарка и Клаузевица. Большая стратегия Клаузевица требует долгосрочного перспективного мышления. Американских чиновников связывают условия внутренней политики, приговаривающие их к краткосрочному мышлению, приспособленному к выборным циклам, а пребывание президента у власти ограничено двумя сроками. Кроме того, стратегия, в понимании Клаузевица, требует центрального направления. Бисмарк мог игнорировать позиции рейхстага и подчинять бюрократию своей воле — ведь он находился у власти в Пруссии, а затем в Германской империи несколько десятилетий. Ни один американский президент, а тем более государственный секретарь, такой властью не обладает. У нас есть Конгресс, круговерть, в которой заметно не хватает ангелов. Он состоит из двух палат, в каждой из которых действуют свои установления, процедуры, влиятельные комитеты; палаты ревниво оберегают свои полномочия, стремятся выбирать президентов и отстаивают взгляды своих могущественных членов (порой противоречивые) и избирателей на американскую внешнюю политику. Вечно меняющееся общественное мнение устанавливает и перекраивает границы возможностей бюрократии. Когда опросы общественного мнения благоприятны для президента США, он может не считаться с Конгрессом и руководить процессами по своей воле; когда его популярность в обществе падает, вместе с ней ослабевает его власть в Вашингтоне. Получается, что американская внешняя политика отражает вектор волеизъявления, интересов, убеждений и отчасти неосознанных пристрастий большого числа людей. Это площадь, а не бутик, сообщество торговцев, нередко конкурирующих друг с другом, предлагающих широкий спектр товаров разнообразным покупателям всех рас и любых классов; это не похоже на единый магазин, ведущий точечную политику торговли тщательно отобранными товарами, предназначенными для узкого рынка. На рынок никто не приходит за всем; каждый покупатель считает какие-то из представленных на продажу товаров отвратительными, однако многие находят для себя то, что им по вкусу. Но внешняя политика американского правительства — это лишь часть более обширного и влиятельного механизма, внешней политики американского народа. Миллиарды бабочек машут крылышками, направляя эту мощную бурю. Перед нами мир бизнеса, от овощных лавочек до гигантских корпораций, разбросанных по всему земному шару, и его годовой оборот превышает бюджеты многих стран—членов ООН. Здесь самые разнообразные средства информации, в которых заняты комментаторы, редакторы, владельцы, репортеры, и все они отстаивают свое видение американской внешней политики. Здесь и профсоюзы, этнические организации, торговые палаты, церкви, синагоги, правозащитные общества, экологические движения, благотворительные организации, общества охраны труда и десятки других объединений, интересы которых зачастую противоречат друг другу. Все они стараются влиять на внешнюю политику американского правительства по различным пунктам, в разной степени настойчиво и упорно; кроме того, они часто проводят собственную внешнюю политику. Часто эта особая внешняя политика противопоставлена официальной политике правительства США. Что бы ни предпринимало правительство, американцы хорватского происхождения будут поддерживать усилия Хорватии, направленные на достижение национальной независимости. Губернаторы аграрных штатов налаживают контакты с Фиделем Кастро в надежде открыть новые рынки сбыта для сельскохозяйственной продукции своих штатов и ослабить тиски американского эмбарго против коммунистического острова. Американские корпорации желают влиять на торговую политику других стран. Американское рабочее движение наладило обширную сеть контактов с рабочим движением в других странах. Джордж Сорос создал институт «Открытое общество» отчасти затем, чтобы изменить методы правления в странах Центральной и Восточной Европы в период их отхода от коммунизма. Американские экологические движения, иногда совместно с такими же движениями за границей, оказывают давление на правительства зарубежных стран, призывают их контролировать распространение пестицидов и других загрязняющих веществ, защищать исчезающие биологические виды, прекратить истребление китов и вырубку тропических джунглей. Все названные усилия политиков, лоббистов, гражданских групп являются сознательными попытками изменить мир, но самое глубокое влияние, которое США оказывают на остальной мир, происходит в результате деятельности, которая на внешний мир не направляется сознательно. Мы занимаемся своим делом, позволяем себе думать и едва ли рассчитываем последствия нашего влияния на других. Руководство какого-нибудь американского пенсионного фонда, сосредоточившись на финансовом благополучии своих вкладчиков, может вызвать кризис в какой-нибудь стратегически важной стране, так как решит, что ее облигации не являются надежным вложением капитала. Если американские потребители сочтут, что синтетическое волокно предпочтительнее природного, такой выбор может иметь серьезные политические и экономические последствия за рубежом. Если американские рынки капитала станут функционировать эффективнее и средний объем капиталооборота увеличится, то другие страны испытают давление, направленное на такие же перемены на их внутренних рынках. Если в США развивается эффективная технология розничной торговли, подобная той, что действует в реализации кур- гриль и гамбургеров, то этот факт активизирует амбиции и развитие маркетинговых технологий в других странах, где меняются тенденции в потреблении продуктов питания и характер рыночных отношений. Появление нового программного обеспечения или системы, подобной Интернету, изменит облик бизнеса во всем мире. Когда в Соединенных Штатах перед женщинами открылись двери университетов, пути к приобретению профессий и к собственному бизнесу, в других обществах стало нарастать давление. Во всех уголках мира феминизм активно вышел на сцену, а деловой мир приобрел более жесткий характер, конкуренция возросла — благодаря тому что женщины с энтузиазмом вступили в игру. Если мы рассмотрим вопрос глубже, то увидим: поскольку Соединенные Штаты представляют собой столь мощную мировую экономическую силу и поскольку они склонны позволять капитализму и свободному предпринимательству развиваться относительно независимо от государственного регулирования, они способствуют установлению экономических программ во всем остальном мире. Зарубежным правительствам, компаниям и потребителям приходится жить внутри мировой капиталистической системы, развитие и жесткость которой в значительной степени (хотя и не полностью, не исключительно) обусловлены новациями и решениями, испытанными и принятыми в Соединенных Штатах. И наконец, большая стратегия Америки обладает качеством, которое, вероятно, смутило бы Клаузевица: мессианством. Многие поколения американцев, по-видимому, верили, что американское общество — лучшее из всех возможных и остальной мир сделался бы намного лучше, если бы стал больше походить на нас. С самых ранних периодов нашей истории миссионеры и их единомышленники старались помогать иностранцам осознавать их собственное благо. Но комплекс национального мессианства получил новый импульс после создания ядерного оружия. Сейчас, когда возможность ядерной войны или использования новых, непрерывно распространяющихся видов оружия массового поражения угрожает существованию цивилизации, а то и вообще жизни на Земле, американский проект строительства миропорядка ста новится вопросом выживания всего человечества. Те, кто придерживается этого взгляда, верят, что мы не вправе позволить миру идти своим путем, как это было до сих пор, когда нации и цивилизации боролись за первенство, невзирая на цену, которую приходится за это платить человечеству. В итоге невозможно понять как дискуссии об американской внешней политики, так и страсти, вызванные этими дискуссиями в демократическом обществе в условиях непонимания размера ставок в этой игре. Отчасти оттого, что столь сложна наша роль в мире и одному человеку не под силу вполне сознательно ее контролировать, осмысливая внешнюю политику Америки, мы обычно задумываемся над отдельными вопросами, а не над общим обликом Америки и ее местом в мире. Мы обсуждаем торговую политику, войну в Ираке, роль Совета Безопасности ООН11, но редко обращаемся к фундаментальному архитектурному замыслу, лежащему в основе мировой политики Америки в целом. Сейчас это положение начинает меняться. После 11 сентября, а в еще большей степени после общенациональных дискуссий о второй войне в заливе мы стали открывать глаза на нашу общемировую роль. Развернулись прения о внешней политике администрации Буша в контексте более широких дебатов о том, что я называю американским проектом, — общем воздействии американского общества (в том числе правительства) на остальной мир. У нас нет своего Бисмарка, десятилетиями определяющего судьбу нации, но это еще не означает, что наше место в мире не определено. Живем мы не в мире Толстого, где отдельные лидеры и их личные устремления лишены влияния. Какого рода личность занимает кресло президента, имеет значение. Если бы в те дни, когда началась Первая мировая война, президентский пост занимал не Вудро Вильсон, а Теодор Рузвельт12, американская, да и мировая, история могла бы пойти в совершенно другом направлении. Если бы не было неоконсерватизма, Джордж У. Буш мог бы оказаться перед другим выбором. Дело не в том, что личности и выдвигаемые ими идеи не берутся в расчет, а в том, что в сфере американской внешней политики действует так много личностей и идей, что схема поведения нации шире и сложнее, чем может спланировать и даже понять отдельная личность. Более того: на протяжении длительного времени внешняя политика США не определялась простой игрой случая; она не напоминала о 280 миллионах обезьян, которые яростно лупят по клавишам 280 миллионов пишущих машинок. Может быть, в нашей круговерти и нет ангелов, но развитие круговерти происходит не в царстве случайности. Оглядываясь назад, мы видим порядок и систему во взаимодействии Америки с миром, как во внешней политике правительства, так и в более широком участии в ней нации в целом. Интересы безопасности и экономические интересы сами дают о себе знать, и американское общество постоянно старается выразить определенные ценности и идеи в процессе взаимодействия с внешним миром. Получается так, что наша большая стратегия не находит выражения в документах и речах, в том числе и написанных высшими официальными лицами. Документы отражают намерения и устремления, но лишь иногда и лишь в ограниченной степени раскрывают, как Соединенные Штаты будут действовать в той или иной ситуации. С большой стратегией Соединенных Штатов мы знакомимся, изучая то, как мы действовали в прошлом; это проект исторического исследования и дедукции, когда мы всячески стараемся связать воедино отдельные точки, чтобы увидеть, какую же картину имеем. Поскольку американская внешняя политика определяется множеством конкурирующих сил с часто противоречащими друг другу планами и различной степенью влияния на решение отдельных вопросов, картина неизбежно получается несколько размытой и нам никогда не удается разрешить противоречие между тем, что Соединенные Штаты сделали или намеревались сделать вчера, и тем, что они делают сегодня. Чтобы перейти от исторического исследования, посвященного вопросу о том, чем была до сих пор наша большая стратегия, к раз мышлениям о том, чем она может или должна стать, нужно обратиться к новым областям неопределенности. Если американская внешняя политика отчасти формируется под влиянием экономики и тех сил, что действуют в американском обществе вне контроля со стороны правительства и политических лидеров, то взгляд на большую стратегию Америки должен быть взглядом на то, в каком направлении движется американское общество, куда влечет нас социальное, культурное, религиозное и экономическое развитие. А чтобы достичь этого, мы обязаны увидеть и перемены в остальном мире — как в целом, так и в различных регионах, где сосредоточены интересы Соединенных Штатов. Нравится нам направление, в котором изменяются различные элементы мирового сообщества, или нет и что можем мы сделать (если вообще можем), чтобы форсировать благоприятные для нас изменения и остановить неблагоприятные? Если мои занятия американской историей научили меня чему-то, то я могу сделать следующий вывод: что бы я или какой- либо другой специалист ни писал, мы никогда не придем к «идеальной внешней политике», которая бы полностью соответствовала генеральному плану того, что мы намерены сделать в этом мире. Никто — ни «Хьюман райтс уотч»13, ни даже редакция «Уик- ли стандард» — не готов занять место у руля и сыграть роль Аддисонова ангела, который «царит и реет в этой круговерти». По крайней мере, это не случится надолго. Всегда в том, что мы делаем, будут присутствовать противоречия, напряженность и нелегкие компромиссы. В целом я считаю, что это хорошо. Мир — непростая среда обитания, а Америка — непростое общество. Возможно, нам требуется непростая внешняя политика; ее-то мы и имеем.