Границы и методы

По необходимости достаточно узки как временные рамки, так и социальный охват исследования. Оно как небольшая коллекция культурологических «фотоснимков», в определенный исторический момент запечатлевших определенные формы самовыражения относительно небольшого числа жителей Москвы.

Коллеги из Института этнологии и антропологии Российской академии наук (в то время — Института этнографии АН

СССР), друзья и информанты содействовали расширению круга моих знакомств, представляя меня своим друзьям — либо в неофициальной обстановке, либо на более формальных встречах. Многие говорили, что хотели бы показать мне «настоящий народ», и приводили своих, как им казалось, «истинно русских» знакомых — заводских рабочих, колхозников и людей физического труда вообще. Таким образом, я прошла через множество социальных сфер и личных связей самых разных моих знакомых.

Мы подошли сейчас к первостепенному по важности вопросу об этничности, вопросу, не раз задававшемуся мне собеседниками, когда речь заходила о теме моего исследования.

Возраст, политические убеждения, социально-экономическое положение моих информантов варьировались в широких пределах: я брала интервью у партийных функционеров и известных диссидентов, государственных чиновников и представителей нарождавшегося класса бизнесменов, патриотов- ветеранов и писателей-абсурдистов, философов с коммунистическим мировоззрением и либеральных журналистов. Среди моих знакомых были люди явно высокопоставленные, они имели хорошее жилье, машины, дачи — то, что полагается по статусу, а были и такие, кто жил в однокомнатных квартирах, ездил на метро и проводил лето в душном городе. Я довольно хорошо узнала около ста человек, но так как со многими я общалась в их семейном кругу или в контексте их профессиональной деятельности, то фактически в ходе полевой работы я контактировала с несколькими сотнями людей.

Когда я собиралась в Москву в сентябре 1989 г., я предполагала изучать локальные «конструкции русскости» и «русский дискурс» в области политики, экономики и логики принятия решений, особенно по вопросам советско-американских отношений и «холодной войны». Никто не ожидал, что через два месяца падет Берлинская стена, а вместе с ней — множество прежних политических и социальных барьеров. Грандиозные берлинские события ноября 1989 г. сильно отразились и на моей собственной работе, потому что в тот момент я начала понимать, что в России на самом деле не было никакой «культуры “холодной войны”»; что в России, несмотря на ее колоссальную роль в мировой гонке ядерных вооружений, фактически не сформировалось того мышления, которое, начиная с 1945 г., держало западных граждан в страхе перед якобы неминуемой войной и вдохновляло всевозможные движения в защиту мира. Берлинская стена рухнула, многие прежние узлы международной напряженности развязывались на глазах, и я шутила. «Приехала изучать русский взгляд на “холодную вой

ну”, а она возьми и закончись», — после чего говорила с людьми совсем о других вещах, которые в любом случае интересовали моих собеседников куда больше. И хотя центральной темой разговоров все равно были апокалипсические предвидения, это был уже не ядерный апокалипсис, а повседневная действительность в эпоху ломки привычной жизни. По большей части говорили о перестройке, о том, что она сделала с людьми и с историей страны. И я поступила, как часто поступают этнографы: решила дать волю информантам и самим указать мне на болевые точки своей жизни.

То, что программа, с которой я приехала в изучаемую страну, «рассыпалась», оказалось даже кстати, потому что я смогла осознать значение именно тех проблем, которыми в результате и занялась. При этом я никогда полностью не упускала из виду свою первоначальную тему — отчасти потому, что она послужила основанием моего приезда в Москву: визу и организационную поддержку я получила для изучения дискурса по проблемам войны и мира в ядерную эпоху Это позволило мне проинтервьюировать людей, с которыми я никогда бы не встретилась, будь моей целью «нарративы о власти и страдании».

Примерно треть представленного здесь материала была получена в ходе специально организованных интервью; большинство их записано на магнитофонную пленку. Остальное — это заметки о неформальных беседах с разными людьми: за чаем в домашней обстановке, во время прогулок по городу или поездок в метро, на встречах друзей, за праздничным столом по случаю дней рождения или «красных дней календаря», на чьей-нибудь скромной даче. Иногда у меня хватало «нахальства» достать магнитофон или блокнот, но обычно они отлеживались неиспользованными в моей сумке — я не хотела смущать людей. Едва расставшись с собеседником, я принималась по свежим следам делать подробные записи услышанного.