глава четвертая ОБ УСПЕХАХ, КОТОРЫХ ИСКУССТВО ЖЕСТА ДОСТИГЛО У ДРЕВНИХ

§ 31. Если, как я сказал, для голоса естественно варьировать модуляции, по мере того как все больше варьируются жесты, то для людей, говорящих на языке, произношение которого сильно приближается к пению, так же естественно иметь более разнообразные жесты; эти два действия должны развиваться вместе. В самом деле, если мы замечаем в интонации греков и римлян некоторые остатки особенностей языка жестов, то мы с еще большим основанием должны обнаружить остатки этого языка в телодвижениях, которыми древние сопровождали свою речь. Из этого мы видим, что их жесты должны были быть достаточно выразительными, чтобы можно было понять их.

§ 32. Когда жесты были превращены в искусство и положены на ноты, было легко подчинить их ритму и такту декламации. Это и сделали греки и римляне. Последние пошли даже дальше: они разделили пение и жесты между двумя актерами 78. Каким бы странным ни казал ~ этот привычный для них образ действий, мы видим, і.ак посредством размеренного ритма актер мог вовремя изменять свои позы и согласовывать их с речитативом того, кто декламирует, и поэтому их так же коробило от жеста, сделанного пе в такт, как нас коробит, когда танцор делает па, не попадая в такт.

§ 33. Способ, каким вводился обычай разделять пение и жесты между двумя актерами, доказывает, до какой степени римляне любили жестикуляцию, на наш взгляд утрированную. Передают, что поэт Ливий Андроник 79, игравший в одной из своих пьес, охрипнув от многократного повторения мест, понравившихся публике, придумал, чтобы стихи произносил раб, в то время как он сам производил лишь жесты. Он вх^ладывал гораздо больше живости в свои движения, потому что его силы совсем не разделялись между жестикуляцией и пением; и так как его игре рукоплескали, то такое разделение стало преобладать в монологах. И только в сценах диалога один и тот же актер продолжал исполнять и жесты, и чтение. Стали бы в нашем театре рукоплескать движениям, требующим всей силы человека?

§ 34. Обычай разделять жесты и пение в декламации естественно привел к изобретению искусства пантомимы 80; оставалось сделать только один шаг: достаточно было, чтобы актер, на которого было возложено исполнение жестов, дошел до такой выразительности, чтобы роль того, кто поет, казалась бесполезной.

§ 35. Искусство пантомимы никогда не возникло бы у таких народов, как мы. От малозаметных движений, которыми мы сопровождаем свою речь, до оживленных, разнообразных и характерных движений этого рода актеров — расстояние очень велико. У римлян эти движения были частью языка, и в особенности того языка, которым пользовались в их театрах, Было создано три набора жестов: один для трагедии, второй для комедии и третий для драматических пьес, которые называли сати- рами. Именно отсюда Пилад и Батилл, первые мимы, которых видел Рим, черпали жесты, подходящие для их искусства. Если они изобретали новые жесты, они делали это, несомненно, по аналогии с темя жестами, которые каждый уже знал» 36. Возникновение пантомимы, к чему естественно привели успехи, достигнутые актерами в их искусстве; их жесты, описанные в сборниках, составленных для трагедий, комедий и сатир, и более тесная связь между резко выраженной жестикуляцией и модуляциями голоса, очень заметно варьирующимися,— все это есть новое подтверждение того, что я сказал о декламации древних. Если к тому же отметить, что мимы не могли помогать себе движениями лица, как другие актеры, потому что играли в масках, то можно себе представить, насколько их жесты должны были быть живыми и насколько, следовательно, певучей должна была быть декламация, которая заимствовалась из пьес.

§ 37.

§ 38. Искусство пантомимы пленяло римлян с самого своего возникновения, оно проникало в самые отдаленные от столицы провинции и продолжало существовать так же долго, как и империя. На представлениях мимов плакали, как и на представлениях других актеров; пантомимы нравились даже значительно больше, потому что на воображение гораздо сильнее воздействует язык, целиком состоящий из телодвижений. Наконец, пристрастие к этому роду зрелищ достигло такого уровня, что с первых лет правления Тиберия83 сенату пришлось установить регламент, запрещающий сенаторам посещать школы мимов, а римским всадникам составлять их кортеж на улицах. «Искусство пантомимы,— правильно говорит аббат Дюбо 96,— вряд ли достигло бы успеха среди северных народов Европы, чьи естественные жесты не очень красноречивы и не столь ярко выражены, чтобы, глядя на них, но не слыша речи, естественным сопровождением которой они должны быть, легко было понять, что они выражают... Но... всякого рода беседы больше наполнены мимикой, она, если позволительно так выразиться, гораздо больше говорит глазу в Италии, чем в наших краях. Римлянин, желающий сбросить с себя важность своей заученной осанки и позволяющий проявиться своей естественной живости, изобретателен в жестах; он прибегает к множеству жестов, обозначающих почти столько же, сколько целые фразы. Его жестикуляция делает понятными многие вещи, которых наши жесты не позволят разгадать; и его жесты к тому же столь ярко выражены, что их легко узнать, когда видишь их снова.

Можно отметить, что та же самая живость ума, тот же самый пыл воображения, которые благодаря естественной подвижности делают жесты оживленными, разнообразными, выразительными и характерными, позволяют также тем, кто видит эту жестикуляцию, легко понимать ее смысл. Легко понимаешь язык, на котором сам говоришь... Прибавим к этим заметкам обычно высказываемое соображение, что есть народы, обладающие более чувствительным характером, чем другие народы, и нетрудно будет понять, что актеры, совсем не говорящие, могли бы крайне растрогать греков и римлян, подражая естественной жестикуляции последних».

§ 39. Подробности, приведенные в этой и предыдущей главах, показывают, что два момента отличали декламацию древних от нашей: пение, позволяющее слышать актера людям, находящимся на большом расстоянии от него, и жесты, которые, будучи более разнообразными и более оживленными, были различимы с большего расстояния. Именно это и позволяло строить театры достаточно обширные, чтобы на представлении присутствовала толпа народа. В отдалении, где находилась наибольшая часть зрителей, лицо актеров не могло быть отчетливо видно, и это мешало освещать сцену так, как это делают сейчас; были введены даже маски. Возможно, сначала это было сделано для того, чтобы скрыть некоторые изъяны или некоторые гримасы, но в дальнейшем ими

Стали пользоваться, чтобы увеличить силу голоса и придать каждому персонажу тот облик, которого требовал его характер. Благодаря этому маски имели огромные преимущества; их единственное неудобство заключалось в том, что они скрывали выражение лица; но это неудобство испытывала только небольшая часть зрителей, и на это нечего было обращать внимание.

В настоящее время декламация стала проще и актер не может быть услышан с такого расстояния.

§ 40. Из различия, существующего между нашей мане97 рой декламировать и манерой древних, необходимо еле* дует, что сегодня гораздо труднее отличиться в этом искусстве, чем в античное время. Чем меньше допускаемый нами диапазон голоса и чем менее разнообразна жестикуляция, тем больше мы требуем тонкости в игре. Меня также уверяли, что хорошие актеры гораздо чаще встре^ чаются в Италии, чем во Франции. Это должно быть так, но это нужно понимать соотносительно со вкусом обеих наций. Римляне сочли бы Барона84 холодным; Росция мы сочли бы одержимым. § 41. Любовь к декламации была самой большой страстью римлян; большинство их, говорит аббат Дюбо, становились декламаторами *. Причина этого ясна, осо* бенно если иметь в виду времена республики. Тогда талант красноречия был дороже всего для граждан, потому что открывал путь к более высокому положению в обществе. Значит, у них не могло быть недостатка в культивировании декламации, составляющей столь существенную часть красноречия. Это искусство было одним из главных предметов обучения; обучать этому искусству детей было тем легче, что оно имело свои твердо установленные правила, как в наше время — танцы и музыка. Вот одна из главных причин пристрастия древних к зрелищам.

Хороший вкус к декламации был так распространен, что им обладала даже толпа, присутствовавшая на представлениях театральных пьес. Он легко осваивался с манерой говорить речитативом, отличавшейся от манеры, естественной для толпы, лишь тем, что следовал правилам, способствовавшим увеличению выразительности декламации. Таким образом, толпа вносила во владение своим языком тонкость, образцы которой мы находим сегодня лишь среди светских людей.

§ 42. Благодаря ряду изменений, происшедших в иптоиации, декламация стала столь простой, что невозможно было вносить в нее правила. Теперь она почти -что дело инстинкта или вкуса. Она у нас не может быть предметом обучения, и ею пренебрегают до такой степени, что у нас есть ораторы, которые, по-видимому, считают, что она не существенная часть их искусства,— мнение, которое показалось бы древним столь же непостижимым, как непостижимо для нас самое удивительное из того, что они совершили. С ранних пор не культивируя декламацию, мы стремимся на спектакли не так страстно, как они, и красноречие имеет над нами меньшую власть. Ораторские речи, которые нам остались от них, сохранили лишь часть своей выразительности. Мы не знаем ни тона, ни жеста, которыми они сопровождались и которые должны были столь сильно воздействовать на душу слушателей Значит, мы мало чувствуем силу гнева Демосфена и благозвучие периодов Цицерона.