Философы, которые верят в абстрактные принципы, заявляют: станем тщательно рассматривать идеи, наиболее близкие к всеобщности первых принципов, составим из них предложения, и мы получим менее общие истины; рассмотрим затем идеи, наиболее близкие по своей всеобщности к только что полученным нами таким образом результатам, составим из них новые предложения; будем продолжать таким же образом, не забывая применять наши первые принципы к каждому открываемому нами предложению, и мы постепенно низойдем от общих принципов к самым частным, конкретным знаниям.
Согласно взглядам этих философов, бог, сотворив наши души, удовольствовался начерта-нгием на них некоторых общих, принципов; приобретаемые нами впоследствии знания являются - лишь нашими дедукциями из этих врожденных принципов. Мы знаем, что наше тело больше головы, лишь потому, что применяем к идеям тела и головы принцип целое больше своей части. Но чтобы нас не поражал тот факт,, что мы применяем этот принцип, сами того не замечая, нас предупреждают, что эта операция производится скрыто > и туевое нншгшамшїігри&ьіч:к&-Чъйто повторять одни и те же с у ж д е ния м ешавт нам заметить их подлинный источник. Таким образом, согласно взглядам этих философов, абстрактные принципы столь бесспорно являются источником наших познаний, что, если отнять их у нас, невозможно представить, чтобы среди самых очевидных истин нашлась хоть одна, доступная нам. Но в действительности эти философы переворачивают порядок образования наших идей.
Назначение более простых идей — подготовить нас к пониманию более сложных. Но каждый знает по собственному опыту, что идеи тем проще, чем менее они абстрактны и чем ближе к чувствам, и что, наоборот, они тем сложнее, чем более они абстрактны и далеки от чувств. Объясняется это тем, что все наши знания происходят из чувств. Поэтому всякая абстрактная идея должна быть объяснена другой, менее абстрактной, и так следует поступать последовательно до тех пор, пока мы не придем к некоторой частной и чувственной (sensible) идее.
Вообще первейшая задача философа — точно определить свои идеи. Частные, конкретные идеи определяются сами собой, и только они определяются таким образом. Наоборот, отвлеченные понятия по существу расплывчаты и не представляют ничего прочно установленного, если они не были определены с помощью других понятий. Но с помощью ли еще более абстрактных понятий? Разумеется, нет, ибо эти последние сами нуждаются в определении. Следовательно, это будет сделано с помощью частных идей. Действительно, нет ничего более подходящего для объяснения какого-либо понятия, чем понятие, породившее его. Следовательно, ошибаются те, кто утверждает, что источником наших знаний являются абстрактные принципы *.
44 Локку было известно, что абстрактные максимы не являются источником наших знаний. Я не буду приводить здесь его соображений но
Но каковы эти принципы? Будут .ли это максимы столь общепринятые, что никто не посмеет в них усомниться? Например, невозможно, чтобы одна и та же вещь существовала и в то же время не существовала; все, что есть, есть и другие тому подобные? Долго пришлось бы искать философов, которые извлекли бы из этого какие- нибудь знания. Оставаясь в области , умозрения, они все действительно согласны в том, что первыми припципами являются общепринятые, и на первый взгляд их метод содержит- в < себе даже нечто , соблазнительное. Но любопытно наблюдать, как они следуют своим принципам на практике; любопытно видеть, как они тотчас же расходятся между собой и с каким презрением одни отвергают принципы других. Исследуя этот вопрос, нельзя, по-моему, не заметить, что такого рода положений недостаточно для получения каких-либо знаний.
Если абстрактные принципы представляют собой общие положения, истинные во всех возможных случаях, то они не столько знания, сколько сокращенный метод изложения ряда частных познаний, приобретенных еще до того, как возникла мысль о принципах. Положение целое больше своей части означает: мое тело больше моей руки, моя рука больше моей кисти, моя кисть больше моего пальца и т. д. Одним словом, эта аксиома заключает в себе лишь частные предложения подобного рода, и истины, к которым, как полагают, она приводит, были известны еще до ее появления.
Следовательно, этот метод был бы совершенно бесплоден, если бы в основе его лежали только подобного рода максимы. Есть два способа сообщить ему видимую плодотворность. Первый способ заключается в том, чтобы исходить из положений, которые, будучи истинными во многих отношениях, и в частности в особенно поразительных случаях, дают повод предполагать, что они истинны во всех случаях. Правда, если подвергнуть их анализу и сделать из них лишь точные выводы, то можно убедиться, что они имеют такой же характер, как и принципы, о которых мы только что говорили. Но философы избегают
этому поводу, так как труд его доступен всем. См. «Опыт о человеческом разуме», кн. IV, гл. 7, § 9 и 10. Но в конце § И той же главы он под влиянием авторитета математиков допускает применение абстрактных принципов в качестве предварительных положений для изложения уже установленных истин. Я доказал, как мне кажется, бесполезность этого и вытекающие отсюда злоупотребления , (см. «Логику» и «Искусство мыслить» 7).
этого; наоборот, эти положения предполагаются истинными во многих случаях, когда они совершенно ложны, и тогда их можно применять к вещам, к которым они совершенно неприменимы, и делать из них выводы, кажущиеся тем более новыми, что они не содержались в принципах, из которых выведены. Таков картезианский принцип: о какой- нибудь вещи.мощно утверждать все, что заключено в ясной идее, которую мы имеем о ней. Ибо, как я покажу в дальнейшем, этот принцип не всегда верен 2.
Этот способ приписывания какой-то плодотворности абстрактным системам наиболее искусен; второй довольно груб, но он, однако, встречается не реже.
Этот способ заключается в том, чтобы вообразить какую- нибудь непонятную вещь по образцу другой вещи, представление о которой более привычно. Когда же таким способом создается известное число абстрактных отношений и бессодержательных определений, относительно первой вещи начинают рассуждать так, как рассуждали бы о второй. Так, например, термины, которые применяют к телам, служат многим философам для объяснения того, что происходит в душе 8. Для этого им достаточно вообразить себе известные взаимоотношения между обеими этими субстанциями. Мы увидим в дальнейшем примеры этого.
Итак, употребляются три вида абстрактных принципов. Первые представляют собой общие положения, в точности истинные во всех случаях. Вторые представляют собой положения, которые истинны в каком-то бросающемся в глаза отношении и которые мы поэтому склонны считать истинными во всех отношениях. Последние представляют собой неопределенные отношения, произвольно устанавливаемые между вещами совершенно разного порядка.
Этого анализа достаточно, чтобы показать, что одни из абстрактных принципов не приводят ни к чему, другие же приводят лишь к заблуждениям. А между тем к сочинению таких принципов сводятся все хитроумные изощрения абстрактных систем.
Если приведенных рассуждений недостаточно для того, чтобы убедиться в бесполезности этих принципов, проделаем такой опыт: сообщим кому-нибудь принципы неизвестной ему науки и посмотрим, сможет ли он глубоко изучить ее с их помощью. Пусть он, например, поразмыслит над следующими максимами: целое равно всем своим частям; если к равным величинам Прибавить равные, то суммы их будут равны, если же прибавить неравные, они будут неравны. Достаточно ли этого, чтобы стать крупным Математиком?
Но чтобы показать это еще более наглядно, я хотел бы, чтобы одного из тех философов, которые так убеждены в необычайной плодотворности общих принципов, извлекли из тиши его кабинета или школы и предложили ему командование армией или управление государством. Если бы он оказался честным, то он, несомненно, отказался бы, признавшись, что ничего не смыслит ни в военном деле, ни в политике, но это очень мало извиняло бы его. Ведь в военном искусстве и в политике есть свои общие принципы, как во всех других науках; почему же он не мог бы, если его обучить им — а это дело нескольких минут, сделать из всех этих принципов выводы и стать после нескольких часов размышления каким-нибудь Конде, Тюренном, Ришелье, Кольбером? 9 Что могло бы помешать ему сделать выбор между этими великими людьми? Всякий чувствует, как нелепо это предположение, ибо для того, чтобы добиться репутации хорошего министра или хорошего полководца — не в пример тому, чтобы прослыть хорошим философом,— недостаточно парить в области пустых умозрений. Но неужели у нас меньше оснований требовать от философа, чтобы он правильно рассуждал, чем от полководца или министра, чтобы они правильно действовали? Неужели полководцы или министры должны до конца изучить или по крайней мере тщательно исследовать все частности ряда второстепенных дисциплин, между тем как философ может сразу стать ученым мужем, человеком, для которого раскрыты все тайны природы,— и все это лишь благодаря волшебству двух или трех предложений!
Другое соображение, наглядно показывающее недостаточность абстрактных систем, заключается в том, что они не дают возможности рассмотреть какой-либо вопрос со всех точек зрения. Действительно, так как понятия, на которых покоятся эти принципы, являются лишь частными идеями, ими можно пользоваться, лишь отвлекаясь от многих существенных моментов. Вот почему вопросы более сложные, к которым можно подойти с тысячи разных сторон, дают начало множеству абстрактных систем. Спрашивается, например, каково происхождение зла?
Ответ Бейля 10 основывается на принципах благости, святости и всемогущества бога; Мальбранш предлочитает- принципы порядка и мудрости; Лейбниц же полагает, что для объяснения всего нужен лишь его принцип достаточного основания; теологи пользуются Принципами свободы, всеобщего провидения и грехбпадёния Адама 3; социниа- не отрицают божественное гіредведение; последователи Оригена уверяют, что загробные муки не будут вечными; Спиноза допускает лишь слепую и роковую необходимость 13, и, наконец, манйхёицы 14 во все времена нагромождали принципы на принципы, нелепости на нелепости. Я не говорю уже о языческих философах, которые, исходя из различных принципов, пришли либо к некоторым из названных систем, либо к другим, таким, как, например, учение о метемпсихозе 15.
Из этого примера видно, что невозможно построить на основе абстрактных принципов систему, которая охватывала бы все стороны какой-либо проблемы. Однако философов это не смущает. В подобных случаях каждый из них имеет свою излюбленную систему, которой он желал бы подчинить все остальные. Делая свой выбор, они мало руководствуются разумом; обычно все решают одни лишь страсти. Человек, по природе мягкий и добрый, примет принципы, выводимые из божьей благости, так как он не видит ничего более великого и прекрасного, чем делать добро. Следовательно, в этом должен заключаться первый признак божества, признак, от которого зависит все остальное. Человек с сильным воображением и возвышенными идеями предпочтет принципы, почерпнутые из категории мудрости, ибо ничто не доставляет ему такого удовольствия, как уходящая в бесконечность цепь причин и поразительное сочетание всех частей вселенной, хотя бы необходимым следствием этого было несчастье всех сотворенных существ. Наконец, человек мрачный, меланхолик, мизантроп, который в тягость самому себе и другим, будет питать слабость к словам судьба, рок, необходимость, случай, ибо, по природе беспокойный, недовольный собой и всем окружающим, он вынужден либо смотреть на себя как на предмет презрения и отвращения, либо убедить себя в том, что нет ни добра, ни зла, ни порядка, ни беспорядка. Может* ли он колебаться? Мудрость, честь, добродетель, честность для него пустые слова; судьба, рок, случай, необходимость — вот тега система.
Было бы слишком,самонадеянным думать, будто можно исправить в этом отношении всех людей. Если любознательность сочетается с некоторой долей воображения, человек тотчас же устремляет свой взор вдаль, он хочет все охватить, все знать. При этом он пренебрегает частностями и доступными нам вещами и начинает устремляться в неизвестные области и строить системы. Между тем для того, чтобы составить себе общее и широкое мировоззрение, которое было бы постоянным и прочным, всегда нужно начинать с тщательного изучения частных истин. Возможно, что тот, кто находился в первых рядах, оказался посредственным мыслителем лишь потому, что не прошел этой выучки. Быть может, он заслужил бы восхвалений, воздаваемых самым великим людям, если бы лучше позаботился о приобретении всех, даже самых специальных знаний, необходимых для дела, которому он себя посвятил. Мудрое поведение увеличило бы число талантов, способствовало бы появлению гениев.
Некоторые физики, а в особенности химики ныне ставят своей задачей исключительно собирание фактов, так как они убедились в том, что необходимо познать явления природы и открыть их зависимость друг от друга, прежде чем устанавливать принципы, объясняющие их 16. Пример их предшественников послужил им уроком; они хотят по крайней мере избегнуть заблуждений, к которым привела системомания. Хорошо, если бы остальные философы следовали им в этом отношении!
Но обыкновенно [философы] занимались лишь увеличением числа абстрактных принципов. Декарт, Мальбранш, Лейбниц и многие другие мыслители открыли в ряде максим плодотворность, которой никто до них не замечал. И еще не известно, не придумают ли в один прекрасный день новые философы новых принципов? Сколько было уже построено систем и сколько их будет построено еще? Если бы можно было найти хоть одну, которая более или менее одинаково понималась бы всеми ее приверженцами! Но можно ли полагаться на системы, которые претерпевают тысячи изменений, проходя через тысячи рук; системы, которые, будучи игрой каприза, одним и тем же путем возникают и исчезают и которые так ненадежны, что часто их можно с одинаковым успехом употребить как для подтверждения, так и для опровержения какого-либо тезиса?
Что может быть нелепее зрелища людей, которые, увидя себя при пробуждении от глубокого сна среди лабиринта, начали бы, с целью найти выход из него, устанавливать общие принципы? Однако так ведут себя философы. Мы рождаемся в лабиринте, в котором тысячи поворотов способны лишь ввести нас в заблуждение, и если есть путь, ведущий к истине, то его сначала не видно. . Поэтому никакие меры предосторожности с нашей стороны не будут излишними. Будем подвигаться вперед медленно, тщательно исследуя все места, через которые мы проходим, и постараемся узнать их настолько хорошо, чтобы всегда иметь возможность вернуться по своим следам. Для нас важнее очутиться там, где мы были с самого начала, нежели слишком легкомысленно воображать, будто мы вышли из лабиринта. Доказательством этого являются нижеследующие главы.