ГЛАВА I
О ТОМ, ЧТО ЖИВОТНЫЕ НЕ являются ПРОСТЫМИ АВТОМАТАМИ, И О ТОМ, ПОЧЕМУ ЛЮДИ СКЛОННЫ СОЧИНЯТЬ СИСТЕМЫ, ЛИШЕННЫЕ ВСЯКОГО ОСНОВАНИЯ
Взгляд Декарта на животных весьма устарел, и в наше время, можно думать, не имеет ни одного сторонника, ибо философские взгляды подвержены той же участи, что и явления моды: новизна вызывает увлечения ими, время же ввергает их в пучину забвения; можно было бы сказать, что большая или меньшая давность взглядов является мерой их власти над умами.
В этом повинны сами философы. Каковы бы ни были капризы публики, истина — при умелом изложении ее — положила бы этим капризам границы, и если бы истина однажды покорила себе публику, то она покоряла бы ее всякий раз, когда она представала бы перед ней.
Несомненно, мы очень далеки от такой просвещенной эпохи, которая могла бы гарантировать от заблуждений все будущие поколения; такого положения мы, вероятно, никогда не достигнем; с каждым веком мы будехМ приближаться к нему, но оно постоянно будет ускользать от нас. Время представляет собой как бы обширное ристалище, открывающееся перед философами. Истины, посеянные там и сям, тонут в массе заблуждений, заполняющих все пространство этого ристалища. Века сменяют друг друга, заблуждения накопляются; большая часть истин ускользает из рук тех, кто пытается ими овладеть, а атлеты оспаривают друг у друга призы, раздаваемые каким-то слепым зрителем.
Декарту мало было попытки объяснить образование и сохранение мира одними законами движения; ему нужно было еще свести к чистому механизму даже одушевленные существа. Чем более обобщает философ какую-либо идею, тем больше его желание обобщать ее далее. Он заинтересован в том, чтобы распространить эту идею на все, ибо ему кажется, что его дух расширяется вместе с ней, и вскоре она становится в его воображении первопричиной всех явлений.
Такие системы часто порождаются тщеславием, а тщеславие всегда невежественно. Оно слепо, оно желает быть слепым, но в то же время желает высказывать свои суждения. Порождаемые им призраки обладают для него достаточной реальностью: оно боится, как бы они не рассеялись.
Таков скрытый мотив, побуждающий философов объяснять природу, не производя наблюдений над нею или, во всяком случае, ограничиваясь довольно поверхностными наблюдениями. Они выдвигают в этих объяснениях одни лишь туманные понятия, непонятные термины, необоснованные предположения, бесчисленные противоречия, но этот хаос выгоден для них: свет рассеял бы иллюзию, а если бы они не заблуждались, то что тогда осталось бы многим ш них? Поэтому их самоуверенность велика, и они смотрят с презрением на тех благоразумных исследователей, которые говорят лишь на основании того, что видят, и которые желают видеть лишь то, что есть в действительности: это, по их мнению, мелкие и неспособные к обобщениям умы.
Но разве так трудно обобщать, когда мы не связаны ни правильностью, ни точностью наблюдений? Разве так трудно взять наобум какую-нибудь идею, расширить ее и сделать из нее систему?
Только философы, производящие тщательные наблюдения, имеют право обобщать. Они рассматривают каждое явление со всех сторон; они сравнивают явления, и, если возможно открыть общее им всем начало, они не упускают его. Словом, они не торопятся измышлять обобщения; наоборот, они обобщают лишь потому, что их вынуждает к этому вся совокупность наблюдений. Но те менее осторожные мыслители, которых я порицаю, строят на основании какой-нибудь одной общей идеи великолепнейшие системы. Так волшебник одним движением своей магической палочки созидает, разрушает, изменяет все по произволу своих желаний; можно подумать, что воображение создало фей для того, чтобы руководить этими философами 100.
В применении к Декарту эта критика преувеличена, и, несомненно, скажут, что мне следовало бы выбрать другой пример. Действительно, мы обязаны этому гениальному человеку столь многим, что о его заблуждениях мы должны говорить весьма осторожно. Но все же и он заблуждался лишь потому, что слишком торопился создавать системы; и я счел возможным ухватиться за этот случай, чтобы показать, как заблуждаются все эти мыслители, гордящиеся тем, что они больше обобщают, чем наблюдают.
Наиболее благоприятно для принятых ими принципов то обстоятельство, что иногда невозможно строго доказать их ложность. Это законы, которым, кажется, бог мог бы отдать предпочтение; а если он мог, то, значит, и должен был сделать это немедленно, делает заключение философ, измеряющий божественную мудрость масштабом своей собственной мудрости.
При помощи подобных туманных рассуждений можно доказать все что угодно, а следовательно, нельзя ничего доказать. Я согласен, что бог мог сделать животных простыми машинами, но сделал ли он их такими? Будем наблюдать и делать умозаключения; этим мы должны ограничиться.
Мы видим тела, движение которых постоянно и единообразно; они не выбирают своего пути, они подчиняются получаемому извне толчку; ощущение было бы для них бесполезно, да они, впрочем, и не обнаруживают никаких признаков его; следовательно, они подчинены одним лишь законам движения.
Другие тела остаются прикрепленными к тому месту, где они зародились; они не должны ничего искать или избегать. Теплоты почвы достаточно, чтобы влить во все их части питающий их сок; они не имеют органов, чтобы судить о том, что годится для них; они не производят выбора; они прозябают.
Но животные сами заботятся о своем сохранении, они движутся по своей воле; они хватают то, что годится для них, отбрасывая и избегая всего того, что для них вредно; их действия управляются, по-видимому, теми же органами чувств, которые управляют нашими поступками. На каком основании можно было бы предположить, что их глаза не видят, уши не слышат — словом, что животные не ощущают?
Строго говоря, все это не есть настоящее доказательство. Когда речь идет об ощущениях, с очевидностью доказанными являются лишь те из них, которые сознает каждый человек. Но могу ли я сомневаться в ощущениях других людей на том основании, что мне лишь косвенно указано на них (пе m'est qu' indique)? Достаточно ли сказать, что бог мог создать автоматы, которые совершают посредством механического движения то, что я сам делаю сознательно?
На подобные сомнения остается ответить только презрением. Было бы нелепо искать повсюду очевидности; было бы иллюзией строить системы, не имея для них прочных оснований; философствовать — это значит найти золотую середину между обеими указанными крайностями.
Словом, животные обладают не только движением, но и еще чем-то. Это не простые автоматы — они ощущают;
о