ГЛАВА ТРЕТЬЯ О ПОРЯДКЕ, КОТОРОМУ НУЖНО СЛЕДОВАТЬ В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

§ 28. Несомненно, мы начали бы с того, что составили себе идею единицы, и, прибавляя ее много раз к ней самой, мы образовали бы из нее собрания, которые мы закрепили бы при помощи знаков. Мы повторяли бы это действие и этим способом скоро составили бы о числах столько сложных идей, сколько пожелали бы. Затем мы поразмыслили бы о способе, каким они составлены; мы следили бы за их развитием и непременно узнали бы, как их расчленяют. С этого момента мы смогли бы сравнивать самые сложные идеи с самыми простыми и выявлять свойства тех и других.

При этом методе действия ума имели бы своим предметом только простые идеи или такие сложные идеи, которые мы сами образовали и происхождение которых было бы нам очень хорошо известно. Таким образом, мы совсем не встретили бы препятствий в раскрытии первых отношений величин. После того как мы познали бы эти отношения, нам было бы легче усмотреть те отношения, которые следуют непосредственно за ними и жн торых недоставало для распознания других отношений. Поэтому, начав с самых простых, мы незаметно дошли бы до более сложных и составили бы себе последовательный ряд знаний, которые были бы настолько взаимозависимы, что достичь более отдаленных знаний можно было бы только через те, которые им предшествовали.

§ 29. Другие науки, также доступные человеческому уму, имеют в качестве своих начал простые идеи, которые мы получаем через ощущение и размышление.

Много предрассудков противостоит этому образу действий; но вот способ, какой я придумал, чтобы уберечь себя от них 126.

В детстве мы исполнены предрассудков, которые задерживают развитие наших знаний и заставляют нас впадать в заблуждение. Человек, которого бог сотворил бы со сложившимся характером и органами, столь хорошо развитыми, что он с первых мгновений своего существования умел бы в совершенстве пользоваться своим разумом, не встретил бы в поисках истины тех помех, какие встречаются на нашем пути. Он изобретал бы знаки лишь по мере того, как испытывал бы новые ощущения и предавался бы новым размышлениям; он составлял бы свои первые идеи сообразно тем условиям, в которых он оказался бы; он закреплял бы каждое собрание идей при помощи отдельных названий, и, когда он хотел бы сравнить между собой два слояшых понятия, он мог бы легко их анализировать, потому что совсем не встретил бы затруднений при сведении их к простым идеям, из которых он сам их составил. Таким образом, поскольку он придумывал бы слова лишь nocjie того, как составил себе идеи, его понятия всегда были бы точно определены и его язык не был бы подвержен неясности и двусмысленности наших языков. Давайте вообразим себя на месте этого человека, пройдем через все условияа в которых он должен находиться, увидим вме- сте с ним то, что он чувствует, предадимся тем же размышлениям, приобретем те же идеи, проанализируем их с той же тщательностью, выразим их при помощи сходных знаков и создадим себе, так сказать, совершенно новый язык.

§ 30. Рассуждая только о простых идеях или о сложных идеях, которые являются произведениями ума, мы, следуя этому методу, будем иметь два преимущества: первое — это то, что, познавая происхождение идей, о которых мы размышляем, мы никак не будем утверждать, что мы не знаем, где находимся, как сюда попали и как мы могли бы возвратиться назад; второе — это то, что в каждой области мы ясно увидим, каковы границы наших знаний; ибо мы найдем эти границы там, где чувства перестают доставлять нам идеи и где, следовательно, ум не сможет больше составлять понятия.

§ 31. Ни одна истина не выходит за пределы отношений, существующих между простыми идеями, между сложными идеями и между простой идеей и сложной идеей127. При помощи предлагаемого мною метода можно будет избежать заблуждений, в которые впадают при отыскании и тех и других.

Простые идеи не могут подать повод к какой-нибудь ошибке. Причина наших заблуждений происходит либо из того, что мы отнимаем от идеи нечто относящееся к ней, потому что не видим всех частей этой идеи, либо из того, что мы присовокупляем к ней нечто к ней не относящееся, потому что наше вообраясение поспешно решает, что она заключает в себе то, чего она на самом деле не содержит. А ведь мы не можем ничего отнять от простой идеи, так как в ней мы совсем не различаем никаких частей; и мы не можем к ней ничего присовокупить, пока мы считаем ее простой, так как в этом случгае она утратила бы свою простоту.

Лишь при пользовании сложными понятиями можно было бы ошибиться, что-нибудь некстати либо присово- купляя, либо отнимая. Но если мы их составили с той осмотрительностью, какой я требую, то для того, чтобы избежать промахов, будет достаточно обратиться к их происхождению, ибо благодаря этому мы увидим в них то, что они в себе заключают, и ничего больше или меньше. Если это так, то, сравнивая простые идеи со сложными идеями, мы никогда не приписали бы им других отношений, кроме тех, которые на деле существуют между ними.

§ 32. Философы делают умозаключения столь неясные и запутанные только потому, что не подозревают, что есть идеи, являющиеся произведением ума, или — если они об этом и догадываются — потому, что они неспособны расгфыть их происхождение.

§ 33. Декарт был прав, когда полагал, что для дости- я^еыия достоверных знаний следует начинать с отбрасывания всех тех знаний, которые, как нам кажется, мы приобрели; но он ошибался, когда думал, что для этого достаточно подвергнуть их сомнению. Сомневаться в том, что дважды два — четыре, что человек — разумное животное,— значит обладать идеями двойки, четверки, человека, животного и разумного. Стало быть, сомнение не мешает идеям продолжать существовать такими, какие они есть; вот почему, поскольку наши заблуждения происходят от того, что наши идеи плохо составлены, сомнение не может их предотвратить. Сомнение может на какое-то время заставить нас отложить наши суждения; но в конце концов мы выйдем из состояния нерешительности, только сообразуясь с идеями, которых оно не разрушило; и следовательно, если они расплывчаты, плохо определены, то они будут вводить нас в заблуждение, так же как и раньше. Таким образом, сомнение Декарта бесполезно. Каждый может сам убедиться, что оно к тому же и неосуществимо, ибо если сравнивать между собой, идеи, привычные и хорошо определенные, то невозможно сомневаться в имеющихся между ними отношениях 128.

§ 34. Если бы этот философ ие придерживался мнения, будто существуют врожденные идеи, он увидел бы, что единственный способ составить себе новый запас знаний — это разрушить сами идеи, возвратившись к их источнику, т. е. к ощущениям. Это дает возможность увидеть большую разницу между утверждением Декарта, что нужно начинать с самого простого, и моим предположением, что начинать нужно с самых простых идей, сообщаемых нам органами чувств. У него самое простое — это врожденные идеи, общие принципы и абстрактные понятия, которые он считает источником наших знаний. В том методе, который я предлагаю, самыми простыми идеями являются первые частные идеи, которые мы получаем через ощущение и размышление129. Это [первоначальные] материалы наших знаний, которые мы сочетаем сообразно обстоятельствам для составления из них сложных идей, отношения между которыми нам раскроет анализ. Следует отметить, что я не ограничиваюсь утверждением, что нужно начинать с самых простых идей, а говорю — с самых простых идей, сообщаемых нам органами чувств?— это я присовокупляю, чтобы их не смешивали с абстрактными понятиями или с общими принципами философов. Например, идея твердого тела при всей своей сложности есть одна из самых простых идей, которые приходят к нам непосредственно от органов чувств. По мере того как ее расчленяют, образуют себе идеи более простые, чем она, и соответственно более далекие от идей, сообщаемых нам органами чувств. Понятно, как идея тела расчленяется, превращаясь в идею поверхности, а затем — в идею прямой линии, а в идее точки [исходная идея] полностью исчезает 124.

§ 35. Есть еще одно различие между методом Декарта и методом, который я пытался сформулировать. Согласно Декарту, нужно начинать с построения дефиниции вещи и рассмотрения дефиниций как принципов, пригодных для раскрытия свойств вещей. Я, напротив, полагаю, что нужно начинать с исследования свойств, и мне кажется, что это обоснованно. Если понятия, которые мы способны приобрести, являются, как я это показал, лишь различными собраниями простых идей, которые опыт побудил нас соединить под определенными названиями, то гораздо более естественно составлять их, исследуя идея в том самом порядке, в котором дает их опыт, чем начинать с дефиниций, чтобы затем выводить различные свойства вещей.

§ 36.

§ 37. Нужно начинать с того, чтобы уяснить себе все знания, имеющиеся по тому вопросу, который мы хотим изучить, раскрыть их происхождение и точно определить образующие их идеи. Что касается истины, которая обнаруживается случайно и в которой нельзя даже удостовериться, то, имея только расплывчатые идеи, рискуешь впасть во множество заблуждений.

Когда идеи определены, их нужно сравнивать; но поскольку сравнение их делается пе всегда с одинаковой легкостью, важно уметь пользоваться всем, что может оказать нам некоторую помощь. Что касается этой помощи, то нужно отметить, что среди привычек, какие создал себе ум, нет ни одной, которая не могла бы помочь нам размышлять. Дело в том, что решительно нет предметов, с которыми мы не были бы в состоянии связывать наши идеи и которые, стало быть, не были бы пригодны для облегчения деятельности памяти и воображения. Все дело в том, чтобы уметь составлять эти связи сообразно с целью, которую себе ставишь, и с условиями, в которых находишься. Если умеешь это делать, то не будет необходимости, как у некоторых философов, удаляться из предосторожности в уединение или запираться в подвале, чтобы размышлять там при слабом свете лампы130. Ни дневной свет, ЕЙ тьма, ни шум, ни тишина — ничто не может быть помехой уму человека, который умеет мыслить.

§ 38. Вот два наблюдения, которые могли бы осуществить многие люди. Когда предаешься размышлениям в тишине и в темноте, то малейшего шума или самого слабого луча света достаточно, чтобы тебя отвлечь, если такие помехи возникают в момент, когда этого совсем не ждешь. Дело в том, что идеи, которые нас занимают, связываются, естественно, с обстановкой, в которой мы находимся, и что в силу этого внезапно появившиеся восприятия, приходя в противоречие с этой обстановкой, могут лишь сразу разрушить строй имеющихся у нас идей. Можно отметить такое же явление при совершенно ином предположении. Если при дневном свете или среди шума я размышляю о каком-то предмете, то, чтобы меня отвлечь, достаточно внезапного исчезновения света или прекращения шума. В этом случае, так же как и в первом, новые восприятия, которые я получаю, совершенно противоречат состоянию, в котором я находился до этого. Значит, внезапное впечатление, вызванное во мне, должно нарушить последовательность моих идей.

Это второе наблюдение показывает, что свет и шум не препятствие для размышления; я думаю даже, что понадобилась бы только привычка, чтобы они оказывали большую помощь размышлению. В сущности, отвлечь нас могут только неожиданные перемены. Я говорю неожиданные, ибо, каковы бы ни были изменения, происходящие вокруг нас, если в них нет ничего такого, чего мы не дшгасны бьши бы естественным образом ожидать, они лишь побуждают нас более усиленно заниматься предметом, которым мы хотели бы заниматься. Сколько различных вещей встречается иной раз в одной и той же сельской местности. Плодородные холмы, бесплодные равиппы, скалы, теряющиеся в облаках, леса, где шум й тишина, свет и тьма чередуются друг с другом, и т. д. Между тем поэты всегда чувствуют, что это разнообразие их вдохновляет; дело в том, что, поскольку оно связано с самыми прекрасными идеями, которые украшают поэзию, оно не может их не пробудить. Например, вид плодородного холма напоминает о пении птиц, журчание ручьев — о блаженном состоянии пастухов, их приятной и мирной жизни, их любви, их постоянстве, верности, чистоте нравов и т. д. Множество других примеров могло бы показать, что человек думает лишь постольку, поскольку он получает помощь либо от предметов, которые воздействуют на его органы чувств, либо от предметов, образы которых ему напоминает его воображение.

§ 39. Я сказал, что анализ — единственный ключ к открытиям, но, могут спросить, что является ключом к анализу? Связывание идей. Когда я хочу размышлять о предмете, я отмечаю сначала, что имеющиеся у меня идеи о нем связаны с идеями, которых у меня нет и которые я ищу. Затем я обращаю внимание на то, что и те и другие могут сочетаться друг с другом многими способами и что в зависимости от того, как разнообразятся сочетания идей, обнаруживается большая или меньшая связь между ними. Значит, я могу предположить сочетание, где связь настолько тесная, пасколько это возможно, и многие другие сочетания, где связь так ослабляется, что в конце концов перестает быть заметной. Если я рассматриваю предмет со стороны, не имеющей никакой заметной связи с идеями, которые я ищу, я ничего не пайду. ЕСЛРІ связь незначительная, я узнаю о вещи немного, мои мысли покажутся мне лишь следствием моих собственных больших усилий или даже случая; и открытие, сделанное таким образом, мало просвещает меня для достижения других открытий. Но когда я рассматриваю предмет со стороны, имеющей наибольшую связь с идеями, которые я ищу, я открою все; анализ будет сделан мною почти без усилий; и по мере того как я буду продвигаться в познании истины, я смогу исследовать свой ум, докопавшись до самого тонкого єчго механизма, и таким образом научиться искусству подвергать вещи все новому и новому анализу.

Вся трудность сводится к знанию того, с чего следует начинать, чтобы постичь идеи в соответствии с самыми тесными связями, существующими между ними. Я го- ъорил, что сочетания, в которых такая связь встречается, сообразуются с самим происхождением вещей. Следовательно, нужно начинать с первой идеи, которая должна была породить все другие. Приведем пример.

Схоластики и картезианцы не знали ни источника, ни происхождения наших знаний; дело в том, что принцип врожденных идей и расплывчатое понятие рассудка, из которых они исходили, не имеют никакой связи с открытием источника и происхождения наших знаний. Локк достиг большого упеха, так как начал с чувств; и в его •сочинении кое-что осталось несовершенным лишь потому, что он не раскрыл первоначального процесса перехода от одних дейтвий души к другим, все боле сложным. Я попытался сделать то, что оставил без внимания этот философ; я докопался до первоначального действия души и, как мне кажется, не только дал полный анализ рассудка, но еще и открыл аболютную необходимость знаков и принцип связи идей.

Впрочем, успешно пользоваться предлагаемым мною методом можно будет только тогда, когда сумеют проявлять крайнюю осмотрительность, чтобы продвигаться лишь по мере того, как идеи будут точно определены. Если слишком легкомысленно переходить к некоторым из них, то окажешься перед препятствиями, которые тебя останавливают и преодолеть которые можно, лишь возвращаясь к первоначальным понятиям, дабы определить их лучше, чем это было сделано раньше.

§ 40. Нет ни одного человека, который иногда не извлекал бы из своих собственных глубин мысли, коими он обязан только себе самому, хотя, быть может, они и не новы. Именно в эти минуты нужно углубиться в самого себя, чтобы поразмыслить о всем том, что испытываешь. Нужно отметить впечатления, получаемые органами чувств, способ, каким воздействовали на ум, развитие своих идей, одним словом, все обстоятельства, кадчие могли породить мысль, которой мы обязаны только нашему собственному размышлению. Если человек пожелает многократно наблюдать за собой таким именно образом, то он обязательно узнает, каков естественный ход его ума131. Следовательно, он узнает способы, наиболее пригодные для размышления; и даже если у него сложилась какая-нибудь привычка, вредная для деятельности его души, то от нее можно будет постепенно избавиться.

§ 41. Люди легко признавались бы в своих недостат-' ках, если бы сумели заметить, что подобные недостатки имели и самые великие люди. Философы возместили бы неспособность изучать самих себя, большей частью присущую нам, если бы оставили нам историю развития их собственного ума. Декарт это сделал, и за это мы ему многим обязаны. Вместо того чтобы подвергнуть схоластиков прямым нападкам, он изображает то время, когда был во власти тех же предрассудков; он отнюдь не скрывает, какие препятствия ему нужно было преодолеть, чтобы избавиться от них; оп дает правила метода гораздо более простого, чем какой-либо из методов, применявшихся до него; он позволяет нам догадываться об открытиях, которые, как ему казалось, он сделал; и при помощи этого приема он подготавливает умы к восприятию новых взглядов, которые он намеревался сформулировать Я считаю, что этот образ действий весьма содействовал перевороту, зачинателем которого является этот философ.

§ 42. Нет ничего более важного, чем руководить воспитанием детей тем способом, каким, как я только что отметил, мы сами должны руководствоваться. Можно было бы, играя с детьми, давать действиям их души все упражнения, на которые они способны, раз, как я об этом только что сказал, нет предмета, который не был бы для этого пригоден. Можно было бы даже привить им незаметно привычку располагать предметы в присущем им порядке. Когда возраст и условия впоследствии изменят предмет их занятий, их ум окажется отлично развитым и у них уя^е появится проницательность, которая при всяком ином методе возникла бы слишком поздно или даже не возникла бы никогда. Значит, детей нужно учить не латыни, не истории, не географии и т.д. Какая польза может быть от этих наук в возрасте, когда не умеют еще мыслить? Что касается меня, то я жалею детей, которыми восхищаются за то, что они знают эти науки, и предвижу: настанет момент, когда будут удивляться их посредственности или, быть может, их глупости. Первое, что следовало бы иметь в виду,— это, повторяю, дать их уму упражняться во всех его действиях; а для этого не нужно будет отыскивать чуждые им пред- меты; забавная шутка могла бы служить средством для упражнения.

§ 43. Философы часто спрашивали, имеется ли первоначало наших знаний. Одни предполагали, что есть только одно начало, другие — два или даже больше. Мне кажется, что каждый может на своем собственном опыте убедиться в истинности того начала, которое служит основанием для всего данного сочинения. Быть может, люди даже убедятся в том, что связь идей — это вне всякого сравнения самое простое, самое ясное и самое плодотворное начало. Даже в то время, когда они не замечают его влияния, человеческий ум обязан ему всеми своими успехами.

§ 44. Таковы размышления о методе, которые у меня возникли, когда я в первый раз читал канцлера Бэкона. Я был столь же полыцен тем, что кое в чем сошелся в мыслях с этим великим человеком, как и удивлен тем, что картезианцы ничего у него не заимствовали. Никто лучше него не познал причину наших заблуждений; ибо он видел, что идеи, являющиеся произведением ума, были плохо составлены, и потому, чтобы продвинуться на пути к отысканию истины, их следовало переработать. Он часто повторяет этот совет 125. Но можно ли внимать ему? Поскольку он был склонен признать схоластический жаргон и врожденные идеи, не следует ли назвать несбыточным его проект обновления человеческого рассудка? Бэкон предложил метод слишком совершенный, чтобы стать зачинателем переворота; метод же Декарта должен был иметь успех, потому что давал возможность сохранить часть заблуждений. Прибавьте к этому, что занятость английского философа [иными делами] не позволяла ему самому выполнить то, что он советовал другим;

таким образом, ему пришлось ограничиваться тем, что давал советы, которые могли производить лишь небольшое впечатление на умы, неспособные почувствовать их основательность. Декарт, напротив, полностью отдаваясь философии и обладая более живым и богатым воображением, иногда лишь подменял заблуяедеиия других своими, более соблазнительными заблуждениями; они немало способствовали его славе.