ГЛАВА V
ТРЕТИЙ ПРИМЕР О ПРОИСХОЖДЕНИИ И РАЗВИТИИ ИСКУССТВА ГАДАНИЯ
У народа ум систематичен, как и у философов, но не так легко вскрыть принципы, вводящие его в заблуждение. Его заблуждения накопляются в таком множестве и связаны между собой подчас столь тонкими аналогиями, что он сам не способен узнать своей работы в созданных им системах. Убедительным примером этого является история искусства гадания. Я попытаюсь рассказать, какой ряд идей мог дать начало такому множеству еуеверий.
Если бы жизнь человека представляла собой лишь одно непрерывное ощущение удовольствия или страдания, то, будучи счастливым в одном случае и не имея тогда никакого представления о несчастье, будучи несчастным в другом случае и не имея никакого представления о счастье, он наслаждался бы своим счастьем или страдал, не оглядываясь по сторонам, чтобы узнать, не заботится ли о его сохранении или не старается ли повредить ему какое- нибудь существо. Только под влиянием попеременного перехода от одного из этих состояний к другому он пришел к мысли, что он никогда не бывает настолько несчастным, чтобы его природа не позволила ему быть иногда счастливым, и что точно так же он никогда не бывает настолько счастливым, чтобы он не мог стать несчастным. Это породило в нем надежду увидеть конец бедствий, от которых он страдает, и страх потерять блага, которыми он наслаждается. Чем более он задумывался над этой альтернативой, тем более убеждался, что он не властен над порождающими ее причинами. Каждое событие показывало ему его зависимость от всего окружающего, и если он умел правильно размышлять и восходить от действий к их истинной причине, то все должно было указывать ему на существование первого из существ.
Среди бедствий, которым мы подвержены, есть такие, причину которых мы обнаруживаем, и другие, причина которых нам неизвестна. Последние явились источником догадок для людей, полагающих, будто они вопрошают природу, когда в действительности они обращаются лишь к своему воображению. Этот способ удовлетворения любознательности, столь обычный и в настоящее время, был единственным у людей, которых опыт еще ничему не научил; тогда это было первым усилием гения. До тех пор пока бедствия затрагивали лишь отдельных людей, ни одна из этих догадок не распространялась настолько, чтобы стать общепринятым мнением. Но если они имели более общий характер, если это была, например, опустошительная чума, то рассматриваемое явление приковывало к себе всеобщее внимание, и людям, обладающим сильным воображением, удавалось навязать другим созданные ими системы. Но какой другой причине могли столь грубые еще умы приписать обрушивающиеся на них бедствия, как не существам, которые счастливы, причиняя несчастья человеческому роду?
Однако было бы невыносимо постоянно находиться в трепете. Поэтому надежда побудила подвергнуть изменениям эту систему. Надежда заставила придумать существа более благожелательные и способные противостоять могуществу первых, злых существ. Люди сочли себя предметом их любви, подобно тому как они считали себя предметом ненависти первых.
В дальнейшем в зависимости от разных обстоятельств число существ этих двух родов увеличилось. Ими заполнился воздух, появились воздушные духи и всякого рода гении. Им открыли дома, и появились боги-пенаты. Наконец, их поместили в лесах, в водах — словом, повсюду, ибо страх и надежда повсюду сопровождают людей.
Но мало было населить Землю благожелательными или враждебными существами. Влияние Солнца на все существующее слишком явно, чтобы его можно было не заметить. Несомненно, это светило уже с ранних времен было отнесено к числу благодетельных существ. Точно так же не замедлили приписать соответствующее влияние и Луне. Мало-помалу таким влиянием наделили все небесные светила, которые удавалось более тщательно наблюдать. Затем по тому или иному капризу воображения стали считать это влияние хорошим или дурным, и с тех пор небеса казались виновником счастья или злосчастья человеческого рода. Все происходившее на небе приобрело интерес для людей. Они стали изучать небесные светила и начали связывать с их различным положением различные действия. Так, стали объяснять наиболее важные события — как, например, голод, войны, смерть государей и т. д.— самыми редкими и исключительными явлениями вроде затмений и появлений комет. Человеческое вообра*
жение охотно отыскивает некоторую связь между этими вещами.
Если бы люди могли понять, что во вселенной все связано и то, что мы принимаем за действие лишь одной ее части, является в действительности результатом комбинированных действий всех ее частей, начиная с величайших небесных светил и кончая мельчайшими атомами, то они никогда не стали бы считать какую-нибудь планету или созвездие причиной того, что с ними происходит. Они поняли бы, как неразумно принимать в расчет при объяснении какого-либо события лишь ничтожнейшую часть породивших его причин. Но страх, первый источник этого предрассудка, не позволяет людям размышлять. Он показывает опасность, он увеличивает размеры ее, и люди очень счастливы, когда могут объяснить ее какой-нибудь причиной. Это несколько облегчает их страдания.
После того как было признано влияние небесных светил, оставалось лишь распределить между ними раздачу благ и бедствий. Распределение это произошло следующим образом.
Люди, освоившись с языком членораздельных звуков, вообразили, что не было ничего более естественного, чем дать вещам те названия, которые были даны им вначале. Они думали так потому, что эти имена казались естественными; у них не было иного объяснения, и это вводило их в заблуждение. Впрочем, не подлежит сомнению, что это мнение не лишено основания. В самом деле, несомненно, что, желая дать названия вещам, были вынуждены, чтобы достичь взаимопонимания, выбирать слова, содержавшие аналогию либо с идеями, которые люди себе создали, либо с языком жестов, который управлял процессом образования языков 11. Однако вообразили, будто эти имена указывают на то, что представляют собой предметы сами по себе, вследствие чего решили, что одни только боги могли
34 /~і «
33
2 Кондильяк, т. 2
предписать эти имена людям . Со своей стороны философы, находившиеся под властью предрассудков или слишком самонадеянные, чтобы допустить существование границ для человеческого разума, не сомневались в том, что первые творцы языков знали природу вещей 35. Поэтому изучение слов должно было казаться самым подходящим средством для открытия сущности вещей. Мнение это подтверждалось тем, что среди наименований было много
таких, которые явно указывали на свойства или характер объектов. Когда эти предрассудки широко распространились, нетрудно было определить влияние, которое могли приписать каждой планете.
Прославившиеся люди были причислены к богам, и за ними сохранили после их обожествления тот же самый характер, который они имели на земле. Дали ли их имена небесным светилам при их жизни из лести или же после смерти, чтобы отметить место, предназначенное для их пребывания,— независимо от этого одними и теми же именами стали обозначать богов и небесные светила.
Таким образом, оставалось только справиться о характере каждого бога, чтобы угадать влияние каждой планеты. Так, Юпитер стал обозначать высокие должности, большие заботы, справедливость и т. д., Марс — силу, мужество, месть, безрассудство и т. д., Венера — красоту, изящество, сладострастие, любовь к удовольствиям и т. д. Одним словом, о каждой планете стали судить на основании идеи, составленной о боге, имя которого она носила. Что касается созвездий, то они были наделены свойствами тех животных, имена которых они получили.
Но на этом не остановились. После того как известные свойства были приписаны небесным светилам, не было никаких оснований ограничивать их влияние. Если такая- то планета вызывает такое-то бедствие, то почему она не может вызвать другое действие, имеющее некоторое отношение к первому, а затем третье, имеющее некоторое отношение ко второму? Поскольку фантазия астрологов переходила таким образом от одних аналогий к другим, стало невозможно открыть различные ассоциации идей, из которых сформировались их системы. Под конец получилось, что одна и та же планета может вызвать совершенно различные действия, а самые различные планеты — совершенно одинаковые действия. Таким образом, все оказалось смешанным благодаря тому самому способу рассуждения, вследствие которого вначале каждой планете были приписаны особые силы.
Невозможно было приписать влияние всем частям неба. Естественно было думать, что те части неба, в которых не замечали никаких перемен, не оказывают никакого влияния или же если и оказывают его, то всегда стремятся сохранить вещи в одном и том же состоянии. Поэтому астрологи стали ограничиваться только областью Зодиака, приписывая обыкновенно влияние лишь его двенадцати созвездиям и планетам, проходящим через них.
Так как каждая планета, согласно этой системе, оказывает свое, особенное влияние, то естественно было умозаключить, что они взаимно умеряют свои действия ,в зависимости от занимаемого ими на небе места и от отношений, в которых они находятся друг к другу.
Отсюда следовало бы сделать вывод, что влияние каждой планеты меняется с каждой минутой, но в таком случае его невозможно было бы определить и астрология стала бы немыслимой.
Но это не входило ни в расчеты астрологов, которым было выгодно эксплуатировать простодушие народов, ни даже в расчеты тех людей, которые, хотя и были добросовестными, сами оказывались первыми жертвами обмана. Поэтому решили, что для того, чтобы судить о влиянии планет, нет необходимости наблюдать их во всех точках Зодиака, и ограничились двенадцатью главными областями, которые разделили между знаками Зодиака.
Таким же образом была устранена другая трудность. Недостаточно было определить то созвездие, в котором следует наблюдать каждую планету; нужно было еще решить, надо ли принимать в расчет занимаемое нами на Земле место. Какие были основания предполагать, что некоторая планета оказывает одинаковое влияние на какого-либо китайца и француза, если направление ее лучей для них неодинаково? Но такая точность потребовала бы слишком сложных астрологических вычислений. При огромном расстоянии от Земли до небесных сфер нашу планету стали рассматривать как точку, и было решено, что различия в направлении лучей играют такую ничтожную роль, что с ними можно совсем не считаться.
Но особенно должно было затруднить астрологов то обстоятельство, что, по их теории, небесные светила должны были бы влиять на живое существо в каждое мгновение, т. е. с момента его зачатия до момента его смерти. Не было никаких оснований ни отрицать это действие до какого-то определенного момента после зачатия, ни считать, что оно прекращается до наступления момента смерти. Но так как планеты попеременно ^переходят из состояния, в котором они проявляют всю свою силу, в состояние, когда они совсем бессильны, то они ^следовательно уничтожали бы действие друг друга. Мы испытывали бы все перемены судьбы, порождаемые этой борьбой, и цепь событий была бы почти одинаковой для всех людей. Если бы и существовали какие-нибудь различия, то лишь оттого, что светила, влияние которых испытывалось бы с самого начала, произвели бы столь глубокие действия, что их следы никогда нельзя было бы уничтожить. В таком случае пришлось бы для определения этих различий установить момент зачатия; пришлось бы даже пойти еще дальше. Действительно, разве нельзя было бы сказать, что действие небесных светил подготовляло семя задолго до того, как живое существо было зачато?
Трудно сказать, как справились бы с этими трудностями астрологи, если бы на помощь им не пришел один предрассудок. К счастью для них, люди во все времена были убеждены, что мы остаемся в течение всей своей жизни лишь тем, чем родились. Поэтому астрологи приняли в качестве принципа, что достаточно наблюдать планеты лишь относительно момента рождения. Понятно, насколько удобной была для них эта максима.
Однако было еще очень трудно точно установить момент рождения какого-либо человека. Если бы его наблюдал даже самый пунктуальный астроном, не могло быть полной уверенности в том, что не допущена какая-то ошибка. Между тем достаточно ошибки в одну минуту, в одну секунду или даже меньше, чтобы влияние планеты оказалось другим. Однако астрологи вовсе не гнались за такой точностью, которая сделала бы их искусство невозможным. А те, кто обращался к ним, желая узнать свое будущее, были довольны, лишь бы им вообще предсказали что-нибудь. Поэтому обычно стали ограничиваться днем и часом рождения, как если бы для всех людей, родившихся в один и тот же день и час, события их жизни должны быть одинаковыми. Те, которые чванились большей точностью, поступали так, чтобы вызвать доверие к своему шарлатанству.
По мере того как складывалась эта система астрологии, стали делать предсказания. Некоторые из этих многочисленных предсказаний подтверждались ходом событий — это послужило на пользу астрологии; другие, не оправдавшиеся, нисколько ей не повредили. Все неудачи сваливали на невежество астрологов, или, если астрологов считали искусными, им прощали эти неудачи, объясняя какой-нибудь ошибкой в вычислениях то, что вытекало из коренного порока самого искусства, либо даже вовсе не обращали на это никакого внимания. Люди, подпавшие под власть суеверия, способны только переходить от одного заблуждения к другому. Из тысячи наблюдений девятьсот девяносто девять могли бы вывести их из заблуждения, но они производят лишь одно наблюдение, именно то, которое удерживает их в заблуждении.
Есть один прием, часто удававшийся астрологам, именно обычай излагать свои предсказания темным, двусмысленным образом, предоставив заботу об их объяснении дальнейшему ходу событий. Но астрологи не всегда нуждаются в подобных уловках; иногда они ожидают исполнения своих пророчеств лишь в воображении лиц, заинтересованных в этом. Прорицания, угрожающие какими-либо бедствиями, сбываются чаще прочих, ибо страх более властен над нами, чем надежда. Примеры этого нередки.
Поэтому опасно пытаться узнать свое будущее, если веришь в астрологию. Прибавлю, что это неосторожно даже тогда, когда не веришь в нее. Если мне предсказывают неприятные вещи, имеющие какое-то отношение к различным обстоятельствам, естественным для избранного мною образа жизни, то каждое из этих обстоятельств невольно станет напоминать мне о них. Эти печальные картины будут беспокоить меня больше или меньше в зависимости от яркости, с какой они станут рисоваться мне. Впечатление будет велико, особенно если в детстве я верил в астрологию, ибо воображение сохранит надо мною, ставшим рассудительным, ту власть, которую оно имело, когда я еще не был таким. Тщетно стану я убеждать себя, что нелепо тревожиться; будучи философом настолько, чтобы понять, как неосновательно мое беспокойство, я не сумею быть им настолько, чтобы освободиться от него.
Я читал где-то, что один молодой человек, предназначенный своим рождением и своими талантами к участию в управлении страной, начал уже пользоваться в ней некоторым уважением. Из любезности он как-то согласился сопровождать двух или трех своих друзей к одной прорицательнице. Там его стали уговаривать, чтобы он тоже спросил у нее о своем будущем, но безуспешно. Абсолютно убежденный в том, что это искусство вздорно, он отвечал лишь насмешками над сивиллой 36. «Шутите, шутите,— возразила уязвленная женщина,— но я вам говорю, что вы потеряете голову на эшафоте». Молодой человек не заметил, чтобы эти слова произвели на него в ту минуту хоть малейшее впечатление; он засмеялся и спокой- но удалился домой. Однако воображение его было поражено, и он был очень удивлен, что всякий раз перед ним вставала угроза прорицательницы и тревожила его, как если бы он верил в нее. Он долго боролся с этим наваждением, но малейшее волнение в государстве пробуждало его тревогу и сводило на нет все его усилия. Под конец он не нашел другого выхода, как отказаться от общественных дел, покинуть отечество и поселиться в более спокойной стране.
Из этого можно было бы сделать вывод, что философия заключается скорее в том, чтобы не слишком полагаться на самих себя и избегать всех тех случаев, когда наш дух может быть смущен, нежели в том, чтобы надеяться, будто мы всегда сможем устранить тревоги, порождаемые воображением.
Лишь только астрологи смогли привести несколько оправдавшихся предсказаний, как они стали хвалиться, будто длинный ряд наблюдений говорит в их пользу.
Я не буду заниматься опровержением подобных притязаний, ложность которых очевидна. Нельзя отрицать того, что точность астрологических наблюдений зависит от приобретенных в астрономии познаний. Поэтому успехи современных народов в этой последней науке убедительно показывают, что астрологи в течение ряда веков не знали множества вещей, необходимых для их искусства.
Однако это не помешало им создавать свои системы. У халдеев и египтян были свои особые принципы. Греки, перенявшие у них это смехотворное искусство, внесли в него некоторые изменения, как и во все, что они заимствовали у чужестранцев. Арабы в свою очередь обошлись так же свободно с астрологией греков и передали современным народам системы, к которым каждый по произволу прибавляет или от которых отнимает, что ему угодно. Астрологи согласны между собой лишь в одном пункте, именно что существует искусство узнавать будущее путем наблюдения над светилами. Что касается законов, которыми следует при этом пользоваться, то каждый признает лишь свои собственные, отрицая принципы других.
Однако народ, не замечавший всех разногласий между астрологами, думал, что басни, которые ему рассказывали, представляют собой истины, подтвержденные долгим опытом. Так, например, он не сомневался в том, что планеты поделили между собою дни, ночи, часы, страны, растения, деревья, минералы; он не сомневался в том, что каждая вещь находится под влиянием какого-нибудь небесного светила, что небо является книгой, в которой можно прочесть все, что должно случиться с империями, царствами, городами, отдельными людьми. Между тем из астрологических книг можно узнать, что это деление основывается лишь на некоторых воображаемых отношениях между свойствами, приписанными небесным светилам, и вещами, отданными под покровительство каждого из них.
Астрологи, выдумавшие эту систему управления миром, добились тем самым многого. Но оставался еще один, несомненно значительный в их глазах недостаток — именно что иногда различные препятствия мешали нам испытать влияние благодетельных планет. Это надо было как-нибудь исправить, и поскольку думали, что небесные светила являются богами или что они по крайней мере одушевлены и их духам поручена забота о нашем мире, то решили, что достаточно призвать к себе и низвести на землю этих духов. Это искусство назвали искусством заклинания (evocation).
Таким образом, пришли к выводу, что светилам больше нравятся те места, откуда они оказывают больше влияния, и что они питают, особенную склонность к предметам, находящимся под их покровительством. Поэтому их стали призывать от имени этих ЕЄЩЄЙ, а чтобы молиться с большей надеждой, стали пользоваться жезлом, с помощью которого чертили их фигуры вокруг себя, в воздухе, на земле, на стенах и на предметах, ради которых молили этих духов о помощи. Таково, по моему мнению, происхождение магии. Так как это суеверие возникло, вероятно, в те времена, когда еще был весьма распространен язык жестов (langage (Taction), то естественно было, что с некоторыми движениями связали всю силу магического действия.
Но этим не ограничились: решили, что если важно уметь заклинать эти существа, то еще важнее всегда иметь на себе нечто, что постоянно обеспечивало бы нам их покровительство. Рассуждая на основе тех же принципов, которыми пользовались прежде, заключали, что для заклинания духов достаточно начертать те же самые фигуры, которые обыкновенно рисовали, чтобы их заклинать, и те же самые молитвы, которые произносили при этом. Люди не сомневались в том, что эта выдумка приведет к успеху, если только умело выбрать камень и металл, находящиеся в симпатии с планетой, от которой ожидали помощи, и начертать на них фигуры и молитвы в посвященные ей день и час, и в особенности избрать момент, когда она находится в той части неба, где она проявляет всю свою силу. Таково происхождение амулетов и талисманов.
Было еще одно обстоятельство, в значительной мере содействовавшее сохранению и дальнейшему распространению этих предрассудков.
Так как изобретение алфавита заставило совершенно забыть значение иероглифов, жрецам нетрудно было выдавать народу знаки последних за некие священные вещи, скрывающие величайшие тайны. Они приписали иероглифам такие качества, какие только пожелали, и им верили тем охотнее, что полагали, будто боги являются творцами иероглифической науки, т. е. науки, которая должна была содержать в себе всё, на том только основании, что не знали, что именно она содержит в себе. Благодаря этому все иероглифические знаки постепенно перешли в магию, отчего система последней стала лишь более обширной.
Из этой магии в соединении с таинственной наукой иероглифов возникли другие суеверия.
Иероглифы заключали в себе всякого рода символы: не оказалось ни одной линии, которая не стала бы каким- нибудь знаком. Поэтому чародеям вместо созерцания неба оставалось только рассматривать руку людей, обращавшихся к ним за советом; они стали предсказывать им успех или неудачу в зависимости от характера линий, начертанных на руке. Но так как их принципы не позволяли, чтобы что-либо происходило без влияния небесных светил, то каждая линия на руке была посвящена какой-нибудь из планет. Этого было достаточно, чтобы приписать ей те же свойства, какие приписывались планете, благодаря чему это искусство стало еще более легким. Ему дали название хиромантии.
С одной стороны, в иероглифической письменности Солнце, Луна и звезды служили для того, чтобы представлять государства, империи, царей, вельмож; затмения и исчезновения этих светил указывали на катастрофы; пожар и наводнение означали народные бедствия, вызванные войной или голодом; змея означала болезнь; випера — деньги; лягушки — обманщиков; куропатки — безбожников; ласточка — горе, смерть; словом, не было ни одного известного предмета, который не служил бы предзнаменованием.
С другой стороны, воображение спящих людей всегда создает лишь различные комбинации известных им вещей. Поэтому оно могло рисовать им лишь те самые предметы, которые употреблялись в иероглифической письменности. Однако тогда еще не могли предположить, что сновидения являются плодом воображения. Когда речь шла лишь о таких движениях, которые мы производим сознательно, то говорили: они — результат нашей воли — и думали, что этим все объяснено. Но непроизвольные движения, казалось, происходят в нас помимо нашей воли; кому же приписать их, как не какому-то богу? И вот боги оказались как творцами иероглифов, так и виновниками сновидений. Нельзя было уже сомневаться в том, что во время сна они сообщают нам свою волю, пользуясь при этом тем же самым языком, который они установили для письменности. Таково происхождение онейрокритии, или искусства истолкования снов 12.
Нетрудно понять, что, когда утвердился предрассудок, будто боги являются виновниками всех наших непроизвольных движений, люди нашли в себе достаточно поводов для страха и надежды. Достаточно было сделать какой-нибудь невольный жест, поставить по ошибке одну ногу раньше другой, чихнуть и т. д., чтобы все это стало для них хорошим или дурным предзнаменованием **.
Среди иероглифических фигур встречались птицы, направлявшие свой полет в разные части света, и птицы, которые казались поющими. Вначале это были знаки, используемые для обозначения таких естественных вещей, как смена времен года, ветры и т. д. Но когда иероглифы стали священными вещами, решили, что здесь скрывается какая-то тайна. Вероятно, вследствие этого предрассудка авгуры 37 стали предсказывать будущее по полету и пению птиц.
Если боги всегда заняты тем, чтобы просвещать людей насчет будущего, то тем более они должны быть заинтересо- ваны в этом в момент жертвоприношения. Естественно было думать даже, что они поражают жертву и чертят на внутренностях ее знаки своего гнева или благосклонности. Поэтому очень важно было наблюдать обстоятельства жертвоприношения, и в особенности исследовать внутренности приносимых в жертву животных. Так возникло искусство гаруспиков 38.
Хотя люди не сомневались ни в одном их этих способов узнавать будущее, они были слишком любознательны, чтобы не чувствовать во многих случаях их недостаточности. Хотелось чего-то более точного, и тут на помощь пришли некоторые обстоятельства, благодаря которым возникали оракулы. Некоторые слова, невольно вырвавшиеся из уст человека, руководившего жертвоприношением, случайно оказались имеющими отношение к поводу, заставившему прибегнуть к богам; слова эти приняли за вдохновение свыше. Эта удача повлекла за собой множество заключений; чем менее прорицатели владели своими движениями, тем более их прорицания казались исходящими от какого-то бога. Поэтому часто считали, что пророчествовать можно лишь в состоянии безумия. И вот начали строить храмы в местах, где земные испарения обладали свойством доводить людей до безумия. В других случаях пользовались иными средствами, чтобы вызвать такое ненормальное состояние. Наконец народ, все более подпадая под власть суеверия, перестал обращать внимание на все эти предосторожности, и прорицания, произносимые в здравом уме, стали самым обыкновенным явлением 13.
Теперь оставалось только заставить двигаться и говорить статуи богов. В этом отношении жрецы сумели при помощи мошеннических проделок удовлетворить суеверие народов: статуи стали давать предсказания 14.
Воображение, встав на ложный путь, подвигается вперед быстро, ибо нет ничего более плодовитого, чем ложный принцип. Боги существуют повсюду, они распоряжаются всем; следовательно, нет ничего, что не могло бы служить для познания ожидающего нас будущего. Благодаря этому рассуждению все решительно вещи — как наиболее обычные, так и самые редкие — стали в зависимости от обстоятельств хорошими или дурными предзнаменованиями. Особенно пригодными для удовлетворения любопытства людей казались предметы, внушающие почтение, ибо благодаря этому они некоторым образом связаны с нашей идеей божества. Так, например, уважение к Гомеру внушило мысль о том, что в его произведениях можно отыскать пророчества.
Взгляды философов в свою очередь способствовали укреплению части этих предрассудков. Согласно их представлениям, наша душа есть лишь часть мировой души. Заключенная в материю, она больше не причастна к божественной природе субстанции, от которой она была отделена. Но в сновидениях, в состоянии безумия и при всех бессознательных движениях ее связь с телом прекращается; она возвращается тогда в лоно божества, и будущее раскрывается перед ней.
Чародеи сумели также извлечь выгоду из медицинских знаний. Они воспользовались суеверием, в силу которого всегда приписывают сверхъестественным причинам то, чего не позволяет объяснить наше неведение.
Наконец, государственные деятели тоже благоприятствовали жреческому искусству гадания, ибо ничего важного не предпринималось без обращения за советом к авгурам, гаруспикам или оракулам.
Так все содействовало укреплению этих столь грубых заблуждений. Они стали столь общими, что свет религии не помешал их распространению, по крайней мере частично, среди евреев и христиан. Среди последних оказались люди, прибегавшие для вызова дьявола и мертвых к церемониям почти таким же, как церемонии, с помощью которых язычники заклинали небесные светила и демонов. Были также люди, искавшие в Священном писании физических открытий и всего того, что могло удовлетворить их любопытство или жадность.
Такова система гадания астрологов, чародеев, снотолкователей, авгуров, гаруспиков и т. д. Если бы можно было проследить за всеми людьми, которые сочинили книги для обоснования этих нелепых учений, то можно было бы заметить, что все они исходят из одного и того же положения и удаляются от него каждый в зависимости от капризов своего воображения. Можно было бы даже заметить, как они удаляются от него настолько и столь странными путями, что было бы очень трудно узнать, что послужило первым поводом для их заблуждений. Но сказанного нами достаточно, чтобы показать всю естественность того, что народы усвоили эти предрассудки, и показать в то же время, как нелёпо было верить в них