ВВЕДЕНИЕ

Наукой, которая больше всего способствует тому, чтобы сделать ум ясным, точным и обширным, и которая, следовательно, должна готовить его для изучения всех других наук, является метафизика.

Следует различать два вида метафизики. Одна метафизика — претенциозная — хочет проникнуть во все тайны; природа, сущность бытия, самые скрытые причины — вот что ее прельщает и чта она надеется раскрыть; другая метафизика — более скромная — соразмеряет свои исследования со слабостью человеческого ума, и поэтому, мало обеспокоенная тем, что должно от нее ускользнуть, жад- пая к тому, что она можег постичь, она умеет держаться в назначенных ей границах Первая представляет всю природу как некие чары, которые неизбежно рассеиваются, как и эта метафизика; вторая, старающаяся видеть вещи лишь такими, каковы они на самом деле, так же проста, как сама истина.

Философы особенно упражняются в первой и рассматривают вторую лишь как второстепенную часть, едва заслуживающую названия метафизики. Я думаю, что в этом отношении Локк — единственное исключение: он ограничился изучением человеческого ума и успешно решил эту задачу. Декарт не знал ни происхождения, ни образования наших идей Именно этому следует приписать неудовлетворительность его метода; ибо мы не найдем надежного способа управлять нашими мыслями, пока не узнаем, как они образованы. Мальбранш, который из всех картезианцев лучше всего разглядел причины наших заблуждений, то ищет в материи сравнения для объяснения способностей души 42, то теряется в интеллигибельном мире, где он, как ему представляется, нашел источник наших идей 43. Другие создают и уничтожают нечто самосущее (etres), присоединяя его к нашей душе или отнимая его от нее по своему усмотрению, и полагают, что при помощи этих выдумок объясняют различные действия нашего ума и способ, каким он приобретает знания или лишается их 44. Наконец, лейбницианцы делают из этой субстанции, [из души], гораздо более совершенное самосущее —- это, по их учению, микрокосм, живое зеркало Вселенной; и с помощью способности представлять все, что существует, способности, которой они наделяют эту субстанцию, они льстят себя надеждой, что объяснили ее сущность, природу и все свойства6. Таким образом, каж- дый прельщается своей собственной системой. Мы видим лишь то, что нас окружает, а думаем, что видим все, что есть: мы — как дети, которые воображают, будто на краю равнины они коснутся рукой неба.

Не бесполезно ли в таком случае читать философов? Но кто смог бы льстить себя надеждой преуспеть больше, чем столько гениев, вызвавших восхищение своего века, не изучив их хотя бы для того, чтобы извлечь пользу из познания их ошибок? Для всякого, кто сам хочет преуспеть в отыскании истины, важно узнать промахи тех, кто полагал, будто открыл путь к ней.

Раскрытия заблуждений философов недостаточно, если не проникнуть в их причины: нужно, рассмотрев одну причину за другой, добраться до первой в их цепи, ибо среди них имеется одна причина, которая должна быть одной и той же для всех тех, кто впадает в заблуждение, и которая представляет собой как бы единственную точку, откуда начинаются все пути, ведущие к заблуждению. Быть может, тогда рядом с этой точкой будет видна другая, с которой начинается единственный путь, ведущий к истине.

Наш главный предмет, который мы никогда не должны терять из виду,— это изучение человеческого ума не для того, чтобы открыть его природу, а для того, чтобы познать его действия, проследить, посредством какого искусства они сочетаются и как мы должны ими управлять, чтобы достичь всего того умственного развития, на которое мы способны. Нужно доискаться происхождения наших идей, выяснить, как они образуются, следовать за ними до границ, предначертанных им природой, установить этим путем объем и пределы наших знаний и возродить весь человеческий рассудок.

Успешно проводить эти исследования мы можем ТОЛЬКО путем наблюдения, и мы должны лишь стремиться обнаружить тот изначальный опыт, который никто не сможет подвергнуть сомнению и который достаточен для объясиепия всех других. Этот путь должен ясно показать, каков источник наших знаний, каковы их материалы, какой причиной они приводятся в действие, какие орудия при этом применяются и как нужно ими пользоваться.

Я, кажется мне, нашел решение всех этих проблем как в связи идей со знаками, так и в связи между идеями; об этом можно будет судить по мере чтения данного сочинения 7.

Понятно, что мое намерение состоит в приведении к единому принципу всего относящегося к человеческому рассудку, и этот принцип не будет ни расплывчатым предложением, ни абстрактной максимой, ни необоснованным предположением; этот принцип опирается на достоверный опыт, все следствия которого будут подтверждаться дальнейшим опытом.

Идеи связываются со знаками, и, как я докажу, только благодаря этому они связываются между собой. Вот почему, сказав немного о материалах наших знаний, о различии между душой и телом и об ощущениях, я обязан для раскрытия своего принципа не только прослеживать переход от одних действий души к другим, все более сложным, но еще и исследовать, как мы приобретаем привычку пользоваться всякого рода знаками и как мы должны их употреблять.

Намереваясь достигнуть этой двоякой цели, я рассмотрел этот процесс, начиная с наиболее раннего его этапа, насколько это было возможно для меня.

Наконец, выяснив, как совершался переход от одних действий души к другим, все более сложным, и как развивался язык, я пытаюсь определить, при помощи каких средств можно избежать заблуждения, и показать порядок, которому нужно следовать и для того, чтобы делать открытия, и для того, чтобы осведомлять других о тех открытиях, которые уже сделаны. Таков в общих чертах план данного исследования.

Часто философ высказывается за истину, не зная ее. Он видит, что до него отвергали то или иное мнение, и принимает его не потому, что оно кажется ему лучшим, а потому, что он надеется стать главой школы. В самом деле, новизны системы почти всегда было достаточно, чтобы обеспечить ей успех.

Возможно, что именно это и послужило мотивом, который склонил перипатетиков8 взять в качестве принципа положение, что все наши знания происходят из чувств9. Они были столь далеки от понимания этой истины, что никто из них не сумел ее раскрыть, и спустя много столетий это было еще открытием, которое предстояло сделать.

Бэкон был, по-видимому, первым, кто усмотрел эту истину. Она составляет основу сочинения, в котором он дает превосходные советы для преуспеяния наук45. Картезианцы с презрением отвергли этот принцип, потому что судили о нем лишь по сочинениям перипатетиков.

В первой книге своего «Опыта» Локк рассматривает мнение о врожденных идеях.