§ 1. Об одном Многим читателям утверждение, что предрассудке глаз сам по себе не способен видеть и о доводах против него пространство вне себя, покажется, несомненно, очень странным. Мы так привыкли судить при помощи зрения об окружающих нас предметах, что не представляем себе, чтобы мы не могли судить о них в тот первый момент, когда наши глаза открылись для света.
Силы разума весьма невелики, и успехи его медленны в борьбе с заблуждениями, от которых никто не мог освободиться и которые, возникнув с появлением ощущений, скрывают свое начало в отдаленных временах, не оставивших о себе никакого воспоминания. Сперва мы думаем, что мы всегда видели так, как видим теперь, что все наши идеи родились вместе с нами и что наши первые годы были похожи на тот баснословный век поэтов, когда, как предполагается, боги дали человеку все те знания, относительно которых он не помнит, что приобрел их сам.
Если же какой-нибудь философ высказывает предположение, что все наши знания вполне могли бы произойти из ощущений п, тотчас же люди восстают против этого взгляда, кажущегося им чрезвычайно странным. Каков цвет мысли, начинают спрашивать его, чтобы она могла быть сообщена душе зрением? Каков вкус ее, запах и т. д., чтобы она могла произойти от ощущения вкуса, обоняния и т. д.? 12 Против него выдвигают тысячи возражений подобного рода со всей той уверенностью, которую сообщает человеку общепринятый предрассудок. Философ, поторопившийся вы.сказать свое мнение, не выяснив предварительно возникновения всех наших идей, приходит в замешательство, и тогда уже не сомневаются в том, что это служит доказательством ошибочности его взгляда.
Но философия делает дальнейший шаг. Она открывает, что наши ощущения суть вовсе не качества самих предметов, а, наоборот, только модификация нашей души. Философия исследует каждое ощущение в отдельности, и так как она не находит особенных трудностей в этом исследовании, то кажется, что она не сделала никакого особенного открытия.
Отсюда нетрудно было заключить, что мы воспринимаем все лишь в самих себе и что, следовательно, человек, который обладал бы только обонянием, был бы только запахом; если бы он обладал только вкусом, то он был бы вкусом; обладая только слухом, он был бы шумом или звуком, а если бы он обладал лишь зрением, то был бы светом и цветом. В этом случае наибольшую трудность представляет объяснение того, как мы приобретаем привычку относить заключенные в нас ощущения вовне. Действительно, кажется весьма удивительным, что посредством органов чувств, испытывающих все лишь в самих себе и не обладающих никаким средством, позволяющим предположить существование пространства вне их, можно было относить свои ощущения к вызывающим их предметам. Как может ощущение выйти за пределы испытывающего его и ограничивающего его органа?
Но, исследуя свойства ощущения осязания,, пришлось бы признать, что оно способно открыть это пространство и научить другие органы чувств относить их ощущения к расположенным в этом пространстве телам 13. С этого момента даже лица, которые под влиянием предрассудков особенно далеки от этой истины, начали бы по крайней мере подвергать некоторому сомнению общепринятый взгляд. • Они признали бы, что, обладая только обонянием или вкусом, мы считали бы себя только запахом или вкусом. Слух представлял бы некоторые трудности ввиду нашей привычки рассматривать шумы как нечто находящееся вне нас. Но этому органу так трудно правильно судить о расстояниях и положениях, он так часто ошибается в этом, что под конец признали бы, что он не способен судить об этом сам. Его стали бы рассматривать Как ученика, плохо запомнившего уроки органа осязания.
Но как может учиться у осязания зрение, способное судить о расстояниях, недоступных осязанию; зрение, схватывающее в одно мгновение предметы, которые осязание пробегает лишь медленно и совокупность которых оно сразу даже не в состоянии охватить?
По аналогии мы могли бы подумать, что зрение не отличается от других ощущений: так как световое впечатление, ощущение, полностью находится в глазах, то можно было бы предположить, что они должны видеть только в самих себе, пока они еще не научились относить свои ощущения к предметам. Действительно, если бы они видели лишь так, как они ощущают, то разве могли бы они предположить, что вовне существует некоторое пространство, а в этом пространстве — действующие на них предметы?
Таким образом, пришлось бы предположить, что сами по себе глаза имеют знание только о свете и цветах, и, объяснив на основании этой гипотезы все явления, объяснив, как с помощью осязания они начинают судить о расположенных в пространстве предметах, оставалось бы только обратиться к опыту, чтобы покончить со всеми нашими предрассудками.
Мы должны воздать справедливость г-ну Молине, который первым высказал гипотезы по интересующему нас вопросу. Он сообщил свою мысль одному философу; это был единственный способ найти себе сторонника. Локк согласился с ним, что слепорожденный, глаза которого раскрылись бы для света, не сумел бы отличить при помощи зрения шара от куба. Гипотеза эта была впослед- ствии подтверждена опытами Числьдена, для которых она и послужила поводом, и, по-моему, в настоящее время можно установить почти все то, что принадлежит собственно глазам, и то, чем они обязаны осязанию.
§ 2. Статуя Итак, я считаю себя вправе утвер- воспринимает цвета ждать, что наша статуя видит только как свои собственные свет и цвета и не может знать, что состояния имеется нечто вне ее.
В таком случае в действии световых лучей она находит лишь свои собственные состояния. Зрение действует на нее так, как действуют другие ощущения, которые мы уже рассмотрели, и она приобретает при нем те же самые способности.
0 о л Если в первый момент она восприни-
§ 3. В первый момент
* Q ОІДТТ„„ „v мает с одинаковой интенсивностью
она видит их смутно ^
несколько цветов, то, по-моему, она еще не может заметить ни одного из них в отдельности; так как внимание ее слишком рассеивается, она схватывает их смутным образом. Посмотрим, как она может научиться разбираться в них.
§ 4. Как она различает Из всех Органов чувств МЫ знаем их затем одни лучше всего устройство глаза. Ряд вслед за другими опытов показал нам путь световых лучей вплоть до сетчатки; мы знаем, что они производят на нее раздельные впечатления. Правда, мы не знаем, как впечатления эти передаются по зрительному нерву душе, но несомненно, что они доходят до нее, не смешиваясь между собой беспорядочным образом. Действительно, неужели творец природы так тщательно Отделил бы их друг от друга на сетчатке, чтобы затем на расстоянии нескольких линий от нее дать им слиться между собой? А если бы это имело место, то как могла бы душа научиться отличать их друг от друга?
Таким образом, цвета по своей природе являются ощущениями, стремящимися обособиться друг от друга, и вот как, по моему мнению, наша статуя сумеет заметить некоторое число их.
Среди цветов, проникающих в первый момент в глаз статуи, может оказаться один такой, который она отличает особенно и видит как бы отдельно; это будет тот цвет, к которому ее внимание будет привлечено с известной степенью интенсивности. Если бы она воспринимала его точно так, как другие цвета, то она не сумела бы его отличить. Так, мы не сумели бы различить ничего в какой- нибудь картине, в которой мы захотели бы видеть все зараз и одинаковым образом.
Если бы два цвета одновременно и с одинаковой силой привлекли к себе ее внимание, то она заметила бы их так же легко, как один-единственный цвет; если бы таким же образом ее внимание было привлечено тремя цветами, она заметила бы их с такой же легкостью. Но на это, по-моему, она еще не способна; удовольствие рассматривать их один за другим должно подготовить ее к удовольствию рассматривать их одновременно.
Весьма вероятно, что она находится в таком отношении к двум или трем цветам, попавшимся ей на глаза вместе с множеством других, в каком мы сами находимся к более или менее сложной картине, сюжет которой нам незнаком. Сперва подробности на ней мы видим смутно, затем взгляд наш останавливается на одной какой-нибудь фигуре, потом на другой, и, только после того как мы их рассмотрели одну за другой, мы начинаем судить о них обеих, вместе взятых.
Смутность зрения при первом взгляде не есть следствие того, что количество предметов достигло какого-то абсолютного числа — такого, что все смутное для меня должно быть столь же смутным и для всякого другого человека. Эта смутность обусловлена тем, что множество предметов слишком велико в сравнении с ничтожным опытом моих глаз. Художник и я, мы видим одинаково все части какой-нибудь картины, но если он разбирается в них быстро, то я замечаю их с таким трудом, что мне начинает казаться, будто я каждый раз вижу то, чего я еще не видел раньше.
Таким образом, хотя в этой картине имеется больше различных вещей для глаз нашей статуи, чем для моих, но она среди всех цветов, которые она видит в первое мгновение, может, вероятно, заметить лишь один-единственный цвет, ибо глаза ее не приобрели еще достаточного опыта.
В таком случае, хотя другие цвета располагаются раздельно на ее сетчатке и хотя, следовательно, она их видит, они представляются ей столь же смутно, как если бы они в действительности сливались между собой.
Таким образом, пока она вся поглощена цветом, который она замечает, она, собственно, совершенно не видит других.
Но вот глаза ее устают, потому ли, что ощущение от этого цвета очень интенсивно, или потому, что требуется известное усилие, чтобы они оставались устремленными на него. И вот они машинально меняют положение; они меняют его также, если случайно натолкнутся на слишком резкий и неприятный для них цвет, и останавливаются лишь тогда, когда встретят цвет более приятный для них и доставляющий им отдых.
Через некоторое время они опять устают и переходят к менее яркому цвету. Так они постепенно дойдут до того, что станут находить особенное удовольствие при виде черного цвета. Наконец, усталость может дойти до такой степени, что они совсем закроются.
Если бы наша статуя, научившись разбирать цвета в этой последовательности, никогда не могла замечать одновременно несколько цветов, то зрение дало бы ей в точности то же самое, что раньше ей дало обоняние. Действительно, хотя до сих пор она постоянно видела несколько цветов вместе, все те цвета, которых она не заметила, находятся по отношению к ней в таком положении, как если бы она их вовсе не видела, и она может совершенно с ними не считаться. Но мне кажется, что она должна научиться различать несколько одновременно воспринимаемых цветов.
§ 5. Как она различает Допустим, что первым цветом, ока- несколько цветов, завшим особенно сильное действие воспринимаемых на ее глаза и замеченным ею, был одновременно красный. Ее глаза устают, меняют положение и встречают другой цвет, например желтый. Статуя наслаждается этим новым состоянием, но она не забывает красного цвета и полученного от него удовольствия. Благодаря этому ее внимание распределяется между обоими названными цветами; если она рассматривает желтый цвет как испытываемое ею в данный момент состояние, то красный цвет она рассматривает как состояние, уже испытанное ею раньше.
Но красный цвет не может привлекать ее внимание и продолжать казаться ей каким-то прошлым состоянием, уже не существующим более, если, как я предполагаю, ощущение его дано ей с такой же яркостью, как и ощущение желтого. Поэтому, вспомнив, что она была последовательно красным и желтым цветом, она замечает, что она одновременно и красный и желтый цвет.
Пусть, далее, ее утомленные глаза обратятся к какому- нибудь третьему цвету, например зеленому; тогда ее внимание, привлеченное к этому состоянию, отвращается от обоих первых. Однако она привлечена им не настолько, чтобы окончательно забыть то, чем она была раньше. Поэтому она и теперь замечает красный и желтый цвет как два состояния, которые имели место раньше.
Это воспоминание фиксирует на себе внимание тем больше, чем более устают устремленные на зеленый цвет глаза. Мало-помалу оно становится столь же ярким, как и ощущаемый в данный момент цвет; таким образом, статуя замечает, что она была красным и желтым цветом, с такой же живостью, с какой она замечает, что она теперь зеленый цвет. В таком случае она должна заметить, что она есть одновременно все эти три цвета. Действительно, как может она считать два из этих цветов прошлыми, когда все эти три ощущения находятся одновременно в ее глазах и притом раздельно?
Таким образом, благодаря помощи памяти глаз приучается одновременно замечать два и три цвета. Если бы, замечая второй цвет, она полностью забывала первый, то она никогда не стала бы думать, что обладает одновременно двумя состояниями. Но так как воспоминание о нем остается, то внимание статуи разделяется между обоими цветами, и лишь только она заметила, что обладала последовательно двумя состояниями, как она начинает думать, что обладает ими одновременно.
§ 6. Границы Подобно тому как мы научили способности различения статую распознавать последователь- статуи в этом случае но три цвета, можно научить ее распознавать большее число их. Но во всем этом ряду раздельно представятся ей всегда лишь три цвета, ибо идеи нашей статуи о числах не идут в даном случае дальше того, что мы имели в случае обоняния.
Если мы затем покажем ей все эти цвета вместе, она
сумеет различить одновременно лишь три цвета и не
сможет определить числа других. После того как мы
доказали, что глаз для различения их нуждается в помощи
памяти, ясно, что он не сможет различить больше, чем
различает сама память.
» ~ с Наша статуя, переводя взор с одного
§ 7. Благодаря этому „ ^
органу чувства цвета на другой, не всегда наслажда-
она обладает лишним ется тем состоянием, которое, как она средством доставлять помнит, было ей наиболее приятно, себе то, чего она желает ge воображение, пытаясь живо представить ей предмет ее желаний, не может не действовать на ее глаза. Оно вызывает в них непроизвольное движение,
заставляющее их пробежать несколько цветов, пока они не встретят того цвета, который они ищут. Благодаря этому наша статуя имеет в данном органе чувства лишнее средство добиться наслаждения тем, что она желает. Может даже случиться, что глаза ее, разыскав сперва случайно некоторый цвет, приучатся к движению, необходимому для того, чтобы снова отыскать его; это произойдет, если находящиеся перед ней предметы не изменят своего положения.
я 0 ™ Какое-нибудь звуковое ощущение не
§ 8. Как она чувствует ? J J
себя протяженной может сообщить модифицируемой им душе протяжения, ибо звук не обладает протяжением 14. Иное дело — цветовое ощущение: оно сообщает модифицируемой им душе протяжение, ибо оно само протяженно. В этом факте нельзя сомневаться, и наблюдение подтверждает его. Поэтому невозможно воспринимать цвет без протяжения, подобно тому как, наоборот, невозможно воспринимать протяженный звук.
Раз каждый цвет протяжен, то несколько смежных цветов должны необходимо образовать непрерывность из нескольких протяженных и отличных друг от друга частей.
Это явление есть окрашенная поверхность. По крайней мере так воспринимаем это мы сами.
Таким образом, когда наша статуя думает, что она есть одновременно несколько цветов, то она ощущает себя окрашенной поверхностью.
Идея протяжения предполагает восприятие нескольких вещей, которые, находясь друг вне друга, рядоположны и, следовательно, обладают протяженностью, ибо непротяженные вещи не могут быть рядоположными. Но этого восприятия нельзя отнять у нашей статуи, ибо она чувствует, что она повторяет себя вне себя столько раз, сколько существует модифицирующих ее цветов. Поскольку она есть красное, она чувствует себя вне зеленого; поскольку она есть зеленое, она чувствует себя вне красного и т. д.
Таким образом, она ощущает себя окрашенным протяжением, но это протяжение не есть для нее ни поверхность, ни какая-либо определенная величина.
Оно не есть поверхность, ибо идея поверхности предполагает идею имеющего объем тела — идею, которой она не имеет и не может иметь.
Оно не есть также какая-либо определенная величина, ибо подобная величина представляет протяжение, заклю- ченное в ограничивающие его границы. Но я статуи не может ощущать себя заключенным в границах. Оно есть сразу все те цвета, которые одновременно модифицируют его, и так как оно не видит ничего вне себя, то оно не может воспринимать себя ограниченным; так как оно одновременно модифицируется несколькими цветами и в равной мере находится в каждом из них, то оно чувствует себя протяженным; а так как оно не воспринимает ничего ограничивающего его, то оно имеет лишь смутное ощущение своей протяженности, для него это беспредельная протяженность. Ему кажется, что оно без конца повторяет себя, и, не зная ничего, помимо цветов, за которые оно принимает себя, оно по отношению к себе является как бы беспредельным; оно повсюду, оно — всё.
Но в протяжении статуи, которое кажется ей беспредельным, различные цвета взаимно ограничивают друг друга, образуя благодаря этому фигуры. Спрашивается: будет ли статуя считать себя также этими фигурами? Имеет ли она идеи фигур, раз она имеет цветовые ощущения?
Некоторое ощущение заключает в себе такую-то и такую-то идею; следовательно, у нас возникают эти идеи, как только мы получаем это ощущение. Вот умозаключение, которое всегда делают плохие философы. Между тем мы вовсе не имеем всех тех идей, которые содержатся в наших ощущениях; у нас есть лишь те идеи, которые мы умеем замечать в них. Так, мы все видим одни и те же предметы, но, так как мы не одинаково заинтересованы в наблюдении их, все мы имеем совершенно различные идеи о них. Вы видите то, что ускользает от меня, и часто, когда вы можете дать точный ответ, я ничего не могу сказать о них, словно я их вовсе не видел.
Но так как свет и цвета представляют наиболее чувствительную сторону, благодаря которой статуя познает себя и наслаждается собой, то она будет более склонна считать свои модификации чем-то освещенным и цветным, нежели чем-то обладающим фигурой. Целиком поглощенная анализом цветов, оттенков, которыми они различаются, она не задумывается над тем, как они могут ограничивать друг друга.
Кроме того, если глазу достаточно увидеть какой- нибудь цвет, чтобы узнать его, то ему недостаточно увидеть какую-нибудь фигуру в целом, чтобы составить себе идею ее. Он способен охватить самую простую фигуру в целом, лишь проанализировав ее, т. е. лишь заметив последовав тельно все части ее. Он нуждается в особом суждении для каждой части в отдельности и в другом суждении для объединения их; он должен сказать себе: вот одна сторона, вот другая, вот третья, вот ограниченный ими промежуток, и из всего этого получается вот этот треугольник.
Следовательно, точно так же как глаза научились различать три одновременно воспринимаемых цвета лишь потому, что, рассмотрев их один за другим, они [затем] стали замечать каждый из них в том впечатлении, которое производят все три цвета вместе, точно так же они научатся различать три стороны треугольника лишь тогда, когда, заметив их одну за другой, они затем сумеют заметить их все вместе и составить себе суждение о том способе, каким они соединяются между собой. Но наша статуя не будет иметь случая составить себе это суждение.
По нашему предположению, фигуры содержатся в испытываемых статуей ощущениях. Но опыт показывает нам достаточно убедительно, что мы не имеем всех тех идей, которые содержатся в наших ощущениях. Наши знания ограничиваются лишь теми идеями, которые мы научились замечать. Наши потребности — единственная причина того, что мы обращаем внимание на одни идеи, а не на другие и что идеи, требующие большего числа суждений, мы приобретаем последними. Но я не представляю себе, какого рода потребность могла бы заставить нашу статую образовать все суждения, необходимые, чтобы составить себе идею о наипростейшей фигуре.
Кроме того, какая счастливая случайность заставит ее глаза двигаться так, чтобы следить за ее контуром? А если бы они даже следили за ним, то как могла бы она убедиться в том, что она не переходит незаметно от одной фигуры к другой? На основании чего она могла бы решить, что три стороны, которые она видела одну за другой, образуют треугольник? Более вероятно, что зрение ее, подчиняясь единственно действию света, станет блуждать в хаосе фигур — волнующейся картине, части которой будут поочередно ускользать от нее.
Правда, мы не замечаем тех суждений, которые составляем, чтобы схватить фигуру круга или квадрата в целом. Но мы еще менее замечаем те суждения, на основании которых мы видим цвета вне нас. Между тем мы докажем, что это впечатление есть результат некоторых суждений, усвоить которые нас заставила привычка. При рассматривании какой-нибудь очень сложной картины от нас не ускользает работа, которую мы при этом проделываем: мы замечаем, что считаем отдельные лица, разглядываем их позы, черты, что мы произносим обо всем этом ряд суждений и что только после всех этих операций мы охватываем их одним взглядом. Но глаза нашей статуи, чтобы увидеть какую-нибудь фигуру в целом, должны проделать то, что делают наши глаза, чтобы увидеть какую- нибудь картину в целом. Мы, без сомнения, проделали это сами в первый раз, когда научились видеть квадрат. Но в настоящее время быстрота, с которой мы по привычке пробегаем стороны этого квадрата, не позволяет нам заметить весь ряд наших суждений. Разумно полагать, что, когда наши глаза не имели еще необходимого опыта, они должны были, чтобы увидеть наипростейшие предметы, вести себя так, как они ведут себя теперь, чтобы увидеть более сложные предметы.
§ 9. Она не имеет Мы судим о положениях лишь на ни идеи положения, основании того, что мы видим пред- ни идеи движения меты в некотором месте, где каждый из них занимает определенное пространство, и мы судим о движении лишь на основании того, что видим, как они изменяют свое положение. Но наша статуя не сумеет заметить ничего подобного в модифицирующих ее ощущениях. Если, как мы докажем в дальнейшем, осязание позволяет заметить нам в цветах ограниченные величины или фигуры, то оно же дает заметить нам в цветах положения и движения 15. Обладая лишь смутной и неопределенной идеей протяжения, лишенная всякой идеи фигуры, места, положения и движения, наша статуя чувствует только, что она существует многими способами. Если несколько предметов меняют место, не исчезая из ее поля зрения, она продолжает быть теми же самыми цветами, которыми она была раньше. Единственное изменение, которое она может испытать, — это быть в большей степени то одним цветом, то другим в зависимости от различных положений предметов в результате движения: будучи, например, одновременно желтым, пурпуровым и белым цветом, она в один момент будет в большей степени желтым цветом, в другой — пурпуровым, в третий — белым. Она — все те цвета, которые она видит, но она в особенности тот цвет, который она рассматривает 16.