Лексика. Особенности слова в русском языке

Лексика — словарный состав языка, совокупность слов, обозначающих различные предметы и явления. Лексика языка изучается лексикологией — разделом языкознания, изучающим словарный состав языка.

Сколько же всего слов в русском языке? Словари приводят разные цифры — в «Словаре живого великорусского языка» В. И. Даля (первое издание — 1863—1865 гг.) свыше 200 000 слов. Многие из этих слов, сгруппированные по гнездовому принципу, архаизировались; немало в словаре Даля и диалектизмов, которых нет в словарях современного русского языка, поскольку они за пределами литературной нормы. В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935'— 1940 гг.) 85 289 слов. В «Малом академическом толковом словаре» (1957—1961 гг.) 82 159 слов. 17-томный «Большой академический словарь» (1950—1965 гг.) включает свыше 120 000 слов. Таким образом, каждый из нас в своей речи использует лишь 10—12 % этого богатства.

Лексикология учитывает, как формируется язык, как изменяется и пополняется его словарный состав в историческом процессе; анализируются процессы заимствования и адаптации, устаревания и т. д. Слово традиционно определяют как звук или комплекс звуков, обладающий целостностью и имеющий лексическое (словарное) и грамматическое значение (принадлежность к части речи, её специфические категории). Слово называет объект, то есть обладает номинативной функцией, обозначает его, т.е. является знаком (процесс образования и функционирования знаков изучает семиотика); слово может быть стилистически окрашенным и соответственно обладать экспрессивной функцией.

Значение слова может быть прямым, фразеологически связанным (во фразеологических сращениях и единствах), контекстуально мотивированным. Нередко контекст (синтаксическая валентность) фактор, без которого невозможно определить значение слова. Например, А. Кнышев сообщает: «Больной нуждается в уходе врача». И добавляет: «Чем дальше врач уйдет, тем лучше». Так слово «уход» получает в контексте совершенно иное осмысление, и в результате возникает каламбур. "

Значение слова, его возможность образовывать различные смысловые ряды изучает семантика. Она выделяет сигнификативное значение слова (отражение действительности, её означивание), структурное, выявляющееся в отношении слова к другим в потоке речи, прагматическое (взаимоотношение слова и говорящего) и сигматическое, отражающее отношение слова к действительности — характеристика модальности данного слова. Г. Фреге разделяет значение слова и его смысл: у ряда слов с одним значением (абсолютных синонимов) смысл может оказаться различным. Смысл, по Фреге, — это способ именования объекта; поэтому слова «табу» и «вето» имеют одинаковое значение, но различный смысл. А значит, смысл — категория, соотносимая с человеком как информантом, с культурой и картиной мира как языковой реальностью: «деревенский дом» и «вилла» — одно; но смысл различен: за словом стоят подтексты (коннотации), придающие словам различный ассоциативный веер, заставляющие их по-разному восприниматься. Не случайно «офис» и «контора» не являются эквивалентами в массовом сознании, хотя одно - буквальный перевод другого: слово «обрастает» смыслами той социокультурной реальности, которую представляет и которая вступает с ним в прочные ассоциативные связи.

А в конечном итоге смысл зависит от внутренней формы слова, которая, согласно А. А. Потебне, «есть отношение содержания мысли к сознанию; она показывает, как представляется человеку его собственная мысль» [118.

С.              98]. Таким образом, смысл — категория более субъективная, связанная с индивидуальным представлением говорящего и воспринимающего («внутренней формой слова») и хранящая отголоски культурно-исторических контекстов, меняющих содержание сказанного.

Лексические ошибки связаны с неверным словоупотреблением, затрудняющим, а подчас делающим невозможным коммуникативный процесс. Лексическая ошибка порождает в качестве функциональных словообразовательные, морфологические, синтаксические, стилистические. Почти всегда лексические ошибки влияют на семантику слова и фразы, приводя к несообразности и двусмысленности. От этого страдают такие качества речи, как точность, логичность, ясность, чистота, действенность. Преимущественно в результате неверного словоупотребления речь грешит неуместностью. Причины, влекущие ошибки этого типа, разнообразны: бедность лексикона, отсутствие речевой интуиции («врожденной грамотности»), торопливость речи, наличие в ней штампов, незнание стилистических возможностей слова.

И. Ильф и Е. Петров сообщают о своем герое: «Репортер Перащкий деятельно готовился к двухсотлетнему юбилею великого математика Исаака Ньютона». Для

В.              И. Даля юбилей — круглая дата, в том числе тысячелетняя. Однако в современном языке это слово обозначает лишь круглые даты жизни, но к человеку умершему, даже если его признали бессмертным гением всех времен, слово «юбилей» не применяют. Что хотел сказать автор педагогического труда, сообщая о пятикласснике, который «переплюнул всех, стал другим человеком, достойным гражданином»? Может, гражданское самосознание измеряется длиной плевка? А вот напротив, смысл понятен, но это не лишает фразу тонкого иронического подтекста: «Кто вошел в зад, оплатите проезд!» В чей зад?!— острит пассажир. В наш! - решительно произносит кондуктор, снова привлекая всю силу остроумия.

Источники лексических ошибок различны, средство преодоления одно — употребление только тех слов и в тех контекстах, которые хорошо известны. Склонность к употреблению новых и не всегда известных слов может создавать не только речевые ошибки, но и весьма серьезные препятствия во взаимоотношениях людей.

Контекст без точного истолкования слова может «подсказать» говорящему неверное его значение. Так случалось, например, со словом «тинейджер», смысл которого пытались понять лишь из контекста. «Теперь вот тинейджера поймали», — таинственным полушепотом сообщает дама, ставящая это слово в ряд с понятиями «любер», «байкер», «киллер», образованными в английском языке по схожей модели. Для нее тинейджер — обозначение рода деятельности, причем довольно специфической, если она прочитала о воришке, что «тинейджера быстро обезвредили», «задержанныйтинейджербыл...»ит.д. «Тычемзанимаешься?» — интересуется пожилой человек. «Я тинейджер», — несколько обиженно отвечает подросток, намекая на то, что в его возрасте «заниматься» чем-то еще рано. Задавший вопрос, не знающий значения англицизма, но читавший что-то об этом, укоризненно качает головой: «Только этого еще нам не хватало...». Таким образом, важно знать смысл самого слова, а не моделировать его на основе не всегда безупречного контекста.

Лексика, изучающая слово как «звук или комплекс звуков, обладающий значением и употребляющийся в речи как некое самостоятельное целое» [26. С. 16], связана с семасиологией, и ошибки лексического уровня наиболее часто влекут семантические изменения. Представляя собой «внутреннее, конструктивное единство лексических и грамматических значений» (В. В. Виноградов), слово требует определенных сочетаний, предвосхищает (антиципирует) их, в соответствии с контекстом способно менять значение. Кроме того, источник лексических ошибок — слабое понимание сущности семантических процессов в слове и сопоставляемых с ним компонентах; такие ошибки происходят как следствие неверного выбора синонима, паронима, неправильного истолкования явления антонимии, омонимии, энантиосемии.

Полисемия и омонимия могут вносить в речь двусмысленность, препятствуя её точности и ясности, если не видеть их возможностей или просто использовать не так, как следует. Полисемия — многозначность одного слова (лист клёна — лист картона). Омонимы — это разные слова: они одинаково звучат, но между тем не имеют смысловой общности (свет лампы — большой свет). Одинаковое звучание омонимов создает проблемы при восприятии речи, а значит, лишает её ясности. Поэтому одна из тенденций в лексике современного русского языка — устранение нежелательной омонимии, создающей препятствия при общении, вносящей в речь элементы неточности, нелогичности, а значит, лишающей её убедительности и действенности.

Между тем омонимия и многозначность в целенаправленном художественном употреблении — превосходное средство создания каламбура — игры слов, звучащих одинаково, но означающих различные вещи. Д. Минаев пишет:

Поэт Британии был хром,

А ты в стихах своих хромаешь.

Текущей журналистику назвать Конечно, можем мы, и это правда сущая:

Она поистине «текущая»,

Но только вспять.

Глаголы могут приводит к омонимическому совпадению форм — например, глаголы лететь — лечить, петь - поить, водить — возить совпадают в форме первого лица единственного числа: лечу, вожу. А под пером А. Кнышева родился каламбур: «Пою мое отечество!» — с гордостью заявила продавщица пивного ларька. Омонимическое совпадение препятствует пониманию смысла слов. В силу нежелательности таких совпадений повседневный язык стремится к расподоблению слов, означающих различные явления, — так, в повседневном словоупотреблении квартал и квартал будут различаться, сколько бы мы ни говорили о неправильности этого. Как считают те, кто искусственно ставит ударение на разных слогах, они делают это, поскольку уверены, что так и нужно делать, ибо слова различны по значению.

Пушкинское «Души прекрасные порывы» может восприниматься как призыв к тем, кто действительно готов душить всё! Омоформы «души» (существительное) - «души» (повелительное наклонение глагола) создают игру слов.

Но многозначные слова из сочинений, формирующие речевую ошибку, не объясняются наличием каких-либо организующих интонацию знаков. «Наташу притягивает к себе луна, и она не может удержаться», — очевидно, что выделенное слово употреблено в фигуральном смысле, недвусмысленность вызывает множество ненужных подтекстов.

«Когда художником и актером найдена гармония сценического образа, — ярко начинает студентка, — костюм становится активным». Метафора, многократно применяемая в литературе по театральному искусству, в этой фразе не сразу осмысливается, в результате чего предложение лишено логичности и действенности. «Для Элен главным было состояние Пьера, а не его любовь к Наполеону», — помимо очевидной нелогичности фразы, её смысл перечеркивается многозначностью выделенного слова. Газета «Ключъ» за июнь 1996 года помещает фразу: «Взрослые разбирали ребятишек и сажали их на плечи». Толковый словарь русского языка в 4 тт. (1985—88) указывает такие значения выделенного слова: 1. Несов. к разобрать. Разг. Выбирать, отбирать, внимательно разглядывая, всматриваясь. С. И. Ожегов предусматривает 3-е значение, имеющее переносный характер: Критически обсуждать. Непроясненность значения придает фразе, не имеющей ошибок, двусмысленный характер, поскольку основное значение сразу создает у учителя выразительный образ, препятствующий пониманию.

Впрочем, следствия этого могут быть весьма существенными... Когда булгаковский Воланд провел «сеансы черной магии с полным разоблачением», это кончилось тем, что... «после окончания знаменитого сеанса некоторые гражданки в неприличном виде бегали по улице». «Разоблачение» наступило: одежда, возникшая ниоткуда, исчезла, и дамы вынуждены были «разоблачиться» прямо на улицах! А в основе — смысловая многомерность слова, возможность понять одно вместо другого!

«МК» за 26 июня 1998 года комментирует, что «отстраненный от игр Патрик... не в состоянии принести своему азартному поклоннику необходимые очки». Возможно, у поклонника неважно со зрением? А «Мир новостей» в марте того же года в результате недопустимого семантического расширения слова «день» (в значении «сутки») строит любопытную фразу: «В день смерти Черненко ночью собралось Политбюро...» Аналогично расширение, понятное лишь в контексте астрологического прогноза: «Близнецы, как и обычно, будут на этой неделе крайне непостоянны в своих отношениях». Вне контекста это двусмысленность, но учителю следует помнить, что каждая его фраза, если она не имеет риторической специфики, должна завершаться интонационной постановкой точки, чтобы контекст как можно менее влиял на её смысл.

Дефразеологизация фамусовского «И говорит, как пишет», указывающего на тяготение Чацкого к красноречивым московским «архивным юношам», приводит к совершенному искажению смысла фразы, написанной в сочинении школьника: «Чацкий не говорит, а пишет, и это делает его опасным». Что же столь опасно в Чацком? Его молчаливое тяготение к перу и бумаге? Но ведь у Грибоедова значение совершенно иное! Он имел в виду «архивных юношей» — шеллингианцев-романтиков, усвоивших взгляды немецкой философии тех лет.

Характерным может быть тот, кто обладает сильной волей; характёрное — типичное; бронировать — закреплять что-либо за кем-либо; бронировать — покрывать слоем стали, видение — присущее человеку качество; видёние — образ, не существующий в реальности.

На пересечении различных значений слова возникает каламбур — фонетическая или семантическая игра слов. Это «использование многозначности (полисемии), омонимии или звукового сходства слов с целью достижения комического эффекта» (Литературный энциклопедический словарь). Вчитаемся в стихи Д. Минаева:

Бедняки снесут —

Сладко ли, не сладко ли —

Всё: по шее ль бьют,

Лупят под лопатку ли.

Сирому — сна нет,

Давит зло, как тать его,

И один ответ —

Гнать, и гнать, и гнать его. («Кумушки».)

Стоит лишь произнести выделенные слова — и замысел поэта, что «даже к финским скалам бурым обращался с каламбуром» будет ясен: Паткуль — обер-полицмейстер Петербурга, Игнатьев — генерал-губернатор. К каламбурам относятся и знаменитые «Бес лести предан» — трансформация аракчеевского девиза, и «Ямыслю, следователь, но я существую» на месте «Cogito ergo sum» Р. Декарта. Ф. Кривин начинает миниатюру «Каламбуры» так:

Пушкин где-то пишет, что будущее представляется ему не в розах.

Сама напрашивается рифма: в неврозах. Будущее не в розах, а в

неврозах.

(Кривин Ф. Д. Хвост павлина.— Ужгород, 1988. — С. 594.)

Семантическое расподобление слова может играть существенную роль в создании художественного образа. Так, с появлением слова спутник в значении «космический летательный аппарат» (sputnick — писалось это слово в большинстве языков, с соблюдением транскрипции русского языка) интересным приемом оказалось столкновение двух значений этого понятия:

Спутник по небу летает.

Рядом спутница не спит, —

пишет М. Дудин в «Песне дальней дороге».

Явление омонимии приводит к возникновению не только каламбуров, но и возможности понимать сказанное так, как это выгодно реципиенту. В переводе романа Г. Г. Маркеса «Сто лет одиночества» ведется словесная игра вокруг понятия исправлять'. Аполинар Москоте при встрече с героем романа Хосе Аркадио Буэндиа

разыскал в ящике стола бумажку и протянул ему: «Посылается в

упомянутый• город для исправления обязанностей коррехидора».

Хосе Аркадио Буэндиа едва взглянул на документ. В этом городе распоряжаются не бумаги, — возразил он спокойно. И запомните раз навсегда: нам никто не нужен для исправления, у

нас здесь нечего исправлять.

(Маркес Г. Г. Сто лет одиночества. Полковнику никто не пишет. —

М., 1987.-С. 58.)

При непроизвольном явлении аналогичного порядка страдает точность речи, и может так оказаться, что собеседники, разговаривая внешне об одном, имеют в виду разные вещи.

Часто слова, имеющие множество значений или являющиеся омонимами, сложно понять вне контекста — лингвистического (словесного), паралингвистического (интонационного), экстралингвистического (мимика, жест в процессе речевой деятельности) и ситуационного. Однако для точного понимания необходимо так формировать эти контексты в обычной речи, чтобы они четко семантически маркировали слово и фразу. Нередко при полисемии либо омонимии истинный смысл можно распознать лишь посредством интонации, на письме обозначаемой различными пунктуационными знаками или порядком слов. Не менее чем «казнить нельзя помиловать» стала известной ситуация, возникающая в результате двоякого прочтения пушкинского «Что ж, начинать?» — «Начнем, пожалуй...» — неужели Ленский, бесповоротно решивший отомстить Онегину, раздумывает перед дуэлью? Бесспорно, нет: по- [5]

жалуй в данном случае не вводное, указывающее на степень достоверности, а синоним слову изволь (императив от «пожаловать», т.е. наградить). Слово наверно (наверное) также часто употребляется не в качестве вводного слова при значении «вероятно, возможно», а как обстоятельство со значением «абсолютно точно». Подобное уже встречается в творчестве Ф. В. Булгарина: «Поверенный принадлежал к числу тех людей, которых можно... сперва повесить, а потом судить, зная наверное, что... найдешь двадцать к тому причин» («Иван Выжигин»). Ф. М. Достоевский пишет, употребляя слово в том же значении: «Но я знаю наверно, что она обо мне вспомнит в завещании» («Игрок»). Учителю следует быть особенно чутким к интонационной семантике подобных речевых компонентов, поскольку при неточном их прочтении возникнет значение, противоположное тому, что в них заключено в тексте.

Я вас любил: любовь ещё, быть может,

В душе моей угасла не совсем... —

Пушкин не сообщает в первой строке, что любовь еше «быть может»; нет, в данном случае это именно вводная структура, указывающая на степень достоверности, что подтверждается второй строкой и наличием пауз в первой. Интонационный рисунок фразы, порядок слов в ней формируют так называемое логическое ударение. Оно обычно остается неизменным в местоименных вопросах («Кто...», «Почему...»), — как и местоименное или наречное вопросительное слово, логическое ударение приходится на первое слово: «Кто на свете всех милее?», «Когда ж проснешься ты, осмеянный пророк?». Сущность логического ударения в том, что оно с наибольшей полнотой реализует «эффект края», стремясь в любом случае к началу или к концу. Иная позиция оправдывается большей смысловой нагрузкой выделяемой срединной части предложения.

Это речевое явление может возникать и как смешение речевых функций — например, номинативной (называние, констатация) и конативной (приказ, требование). Можно констатировать: «Молчите», характеризуя состояние собеседника: он молчит. Можно требовать этого: «Молчите!», то есть заведомо подчеркивать прямо противоположное, имеющееся в наличии - собеседник в данный момент говорит, и слишком громко. Аналогична антитеза «спокойно» (оценка речевой манеры) — «Спокойно!» (приказ). Так, в немецком языке слово ruhing означает, во-первых, качество — «спокойный», а во-вторых, при

зыв: «Тише! Смирно!». Такая противоположность значений обнаруживается на мстаязыковом уровне, когда ведется «речь о речи»: в первом случае это спокойствие, во втором — имплицитная противоположная характеристика звучащей в данный момент речи. Английское «to string» переводится как «быть преданным кому-либо», а в другом значении — «обманывать, водить за нос». Кстати, и в русском языке это слово образует грамматическую энантио- семию: можно быть преданным кому-либо, а можно — кем-либо, то обнаружить противоположные отношения.

Синонимы — слова и сочетания слов (преимущественно фразеологические), выражающие отношения семантической близости или тождества. Синонимия — лексико-се- мантическос соотношение, которое реализуется как непосредственно, так и в контексте. Слова «свежий» и «зеленый» не синонимы, но вступают в синонимические отношения в словосочетаниях «свежая трава» и «зеленая трава».

Различаются синонимы идеографические, имеющие семантические различия (багровый - алый — малиновый; спать — отдыхать), и стилистические (построить — воздвигнуть — соорудить; понять — постигнуть — врубиться; хороший — восхитительный — клёвый; кушать — есть (нейтр.) — питаться (книжн.)). Доминанта синонимического ряда — немаркированное слово, как правило, наиболее полно и объективно выражающее его значение, при этом наименее экспрессивное. Так, в ряду плестись — идти — следовать — влачиться доминанта — «идти». Приведенный ряд и ему подобные свидетельствует о том, что синонимика языковых единиц - центральная проблема лексической стилистики.

Синонимы абсолютные — те, которые означают одно и то же, не различаясь семантически или стилистически. Но на функционирование языковых единиц накладывают отпечаток исторический процесс и степень распространения в географическом аспекте. Сначала абсолютно синонимичными могли быть «паровоз» и «пароход» (обозначали одно - локомотив), затем - «паровоз» и «машина», теперь - «машина» и «автомобиль». А можно ли считать абсолютными синонимы «мнение» и «впечатление», «рецензия» и «отзыв»? Они имеют одно значение, но мнение бывает о предмете, в то время как впечатление — от предмета; рецензия — на произведение, а отзыв — по большей части о произведении. «Оплатить» и «заплатить» могли бы считаться абсолютными синонимами, если бы не синтаксические возможности: «что-либо» и «за что-либо». Синонимы могут иметь структурные различия, если, к примеру, сопоставляются слово и фразеологическое сращение: «бездельничать» — «точить лясы», «бить баклуши» и др. Таким образом, синонимы различаются как принадлежность конкретного контекста. Абсолютно тождественные семантически слова могут различаться и степенью современности (очень — зело; русский — росс; закадрить — приба- рыжитъ; клубиться — тусоваться). Могут быть различия в сфере употребления — два последних жаргонизма синонимичны словам познакомить и встречаться; абсолютными синонимами общеупотребительных слов могут выступать диалектизмы, профессионализмы, научные термины и др. Одно письмо мы завершаем пожеланием адресату здоровья, другое — подобно Евгению Онегину, словом «Vale!», синонимичным этому пожеланию.

Особый вид синонимии создается при помощи антономазии — замены имени или названия описательным выражением. При сохранении единства значения слово и ан- тономастическое выражение имеют различный смысл, то есть показывают предмет с разных сторон. Синонимичны, к примеру, «Пушкин» — и «наше всё» {А. Григорьев)», «России первая любовь» (Ф. Тютчев). Конечно, фамилия и описательные структуры различаются экспрессивным потенциалом, степенью выразительности. Даже зная, о ком идет речь, воспринимающий будет представлять три разных образа; они обусловливаются не только денотатом (Пушкин), но и конкретными словами, которыми он обозначается. «Москва», «Белокаменная», «Третий Рим», «Сорок соро- ков» — объект означивания (денотат) также один. Но при восприятии в одном случае непременно в сознании мелькнет образ стены Белого Города, в другом — какая-то деталь Рима, в третьем — коннотируются звонящие колокольни. Как пишет К. Льюис, «если различными символами выражается одно и то же значение, то это — два выражения, а не одно. Если же символ один и тот же, а значения различны, это также два выражения, а не одно» [126.

С.              228]. Итак, синонимический ряд может называть абсолютно одно явление, но различный способ (смысл) именования приводит к расхождениям, и значительным, в ассоциативных ореолах (коннотациях) при восприятии, что может приводить к совершенно различным выводам о существе одного предмета.

Наиболее часто «расщепление» является нагнетанием сухих метафор (перифраз), штампов и клише: «голубое зеркало» — в обычном разговоре о реке; «молодая поросль» — в беседе о детях; «храм науки» — в стандартном монологе учителя об университете. Необходимо учитывать ситуацию (ситуационный контекст) общения, иначе это прозвучит высокопарно и нелепо.

«Верный ученик и соратник» — характеризует учащийся начальной школы одного из исторических деятелей, прибегая к штампу. На вопрос взрослого о том, кто такой соратник, ребенок, немного подумав, отвечает: «Ученик из Саратова». Через несколько лет школьник того же возраста на вопрос о том, как понимать употребленное им словосочетание «цивилизованный рынок», ответил, что нецивилизованный — это «в нашем городе: не протолкнёшься». Таким образом, засоряющие речь педагога штампы часто не понимаются учащимися надлежащим образом, приобретая совершенно иную семантическую отнесенность. Стандартизированный контекст препятствует пониманию взрослыми того, как слово усвоено ребенком; в результате коммуникативный процесс затрудняется.

Один из аспектов культуры речи и стилистической грамотности — умение точно подобрать синоним или выбрать из синонимического ряда слово, которое наиболее полно соответствовало бы коммуникативной необходимости.

Рассмотрим стилистические синонимы и их функционирование в языке. По поводу выбора стилистически оптимального слова, его судеб и возможностей употребления могут вестись дискуссии на самых высоких уровнях. Так, Л. В. Щерба говорит о слове «кушать», что оно «занимает особое место рядом с есть. Оно... является прекрасным примером сложности системы литературного языка: кушать неупотребительно ни в первых, ни в третьих лицах, а только в повелительном наклонении, где оно заменяет формы ешь, ешьте, являющиеся уже фамильярными, и с осторожностью в форме вежливости (2-е лицо мн.ч.), где оно легко может получать слащавый оттенок. Форма 3-го лица ед.числа может употребляться лишь как выражение нежности по отношению к ребенку» [158. С. 121]. Л. И. Скворцов считает, что «ешь», «ешьте» звучат «несколько фамильярно»; вместе с тем ряд исследователей готовы допустить, что слова «кушать» вообще не следует употреблять. Такая же ситуация с синонимами «жена» — «супруга». Второе слово не употребляется применительно к первому лицу («моя супруга»), принято считать, что это элемент протокола, например, дипломатического. Есть и суждение, согласно которому слово «супруга» вообще звучит напыщенно. А значит, его употребление нежелательно.

Слова «служить», «трудиться» и «вкалывать» — элементы синонимического ряда, доминирующее слово которого — «работать». Словом «труд» некогда обозначали битву, сражение, поэтому автор «Слова о полку Игорсве» собирается начать «старыми словесы трудных повестий». Трудных, то есть военных. А «работа» была родственна слову «раб» («роб»), характеризуя не класс «воинов», а исключительно «крестьян», что и сохранилось в слове «хлебороб». Конечно, «труд» и сегодня звучит как стилистически более высокое, приподнятое понятие.

Учитель, анализирующий собственный урок на педсовете, скажет: «Дидактической целью занятия было обучение перестановочному закону умножения при следовании принципам научности, активности, сознательности усвоения знаний в процессе эвристического диалога». На занятии всё это было произнесено, однако, в иных словах, в ином стиле.

Своеобразный ряд стилистических синонимов с доминантой «умереть» выстраивает у Ильфа и Петрова «гробовых дел мастер» Безенчук.

Учитель командует, начиная различные занятия: «Сели», «Прошу вас садиться», «Будьте любезны, присаживайтесь», «Опустились» (двусмысленность последнего варианта не дает нам права его употреблять), «Рухнули» (стилистически маркированное слово). Джонни Воробьев, герой Вл. Крапивина, оказавшись в роли строгого педагога, констатирует: «Грохнулись, как скелеты с балкона». Все зависит от коммуникативного намерения и характера сложившихся отношений учителя и класса, однако подчеркивание пафосных компонентов в начале занятия быстро понизит эмоциональную отзывчивость аудитории. Из синонимического ряда преподаватель выбирает те элементы, что наиболее полно соответствуют этапу учебного занятия и его целям. «Всего доброго», — прощается учитель, не стремящийся к каким-либо «неуставным» отношениям с классом; несколько «теплее» звучит: «До свидания», — с интонационным выражением сожаления, что занятие так скоро кончилось — нс успели рассмотреть самого интересного (нацеливание на последующие встречи). «До встречи»,— на такое прощание имеет право признанный классом педагог, в отношениях с которым невозможен фамильярный ответ.

Речь учителя — непременный эталон для любой педагогической ситуации, поэтому мы выбираем из синонимического ряда то, что ей наиболее соответствует. При установке на повышенную информативность необходимы внеэкспрессивные доминантные слова синонимического ряда. Но информативность совсем без экспрессии, отдельных элементов персоналистичности, сделает любой урок однообразным и безразличным для учащихся. Необходим поиск: сугубо книжные слова, произнесенные вне соответствующего контекста и с выделительной интонацией, создают риторический эффект, как и отдельные разговорные элементы.

При оценивании работ учащихся крайние структуры синонимических рядов, стилистически маркированные, неуместны, поскольку резко отрицательные оценки — вид сентиментальной аргументации, способствующей снижению личностной самооценки и активности учащихся, излишне положительные («Твоя работа достойна Нобелевской премии!», «А ведь это гениально!») девальвируются.

Экспрессивным должно быть не столько изложение, сколько восприятие: можно организовать высказывание так, что стандартные слова заиграют многими оттенками семантического и стилистического спектра. Иннокентий Смоктуновский в роли Гамлета оставлял зрителям возможность переживать и беспокоиться за судьбу его героя; сам актер говорил отчужденно-бесстрастно, и не потому ли аудитория, затаив дыхание, ждет очередного поворота его судьбы, охваченная почти исступленным сопереживанием?! Страстным может быть лишь кто-то один - актер или зритель, говорящий или слушающий; испытывать эмоциональное возбуждение «за зрителя», «за слушателя» — значит обречь его на безразличие и усталость души. Давайте сдерживаться в наиболее драматичные моменты, чтобы неминуемый прилив чувств испытали те, для которых мы говорим и к кому обращаемся. Поэтому не будем слишком щедрыми на чересчур экспрессивные характеристики. Они неуместны. Так резкие жесты, кажущиеся поначалу выражением глубокой взволнованности предметом, начинают раздражать и вызывают неприязнь к говорящему. Скупость на словесную палитру — «высший пилотаж» речевого поведения; говорить о трогательном просто и даже бесстрастно в соответствии с советом А. Ф. Кони — значит обеспечить своему выступлению и своему уроку успех. Насколько обычный, повседневный материал, которому мы не сообщили особой выразительности и сюжетной привлекательности, нуждается в эмоциональном «ретушировании», настолько же подлинно интригующее, внезапное, захватывающее должно преподноситься ровно и бестрепетно.

Семантические (идеографические) синонимы — тс. которые различаются оттенками значения, вносят смысловые светотени в характеристику одного понятия и явления. «Профессия» синонимична «специальности», но нс во всем. Профессия — род занятий как таковой, в то время как специальность — видовое понятие, обозначающее какую-либо область науки и производства, в которой занят человек. Профессия, например, — учитель; специальность — учитель-словесник или физик. Профессия - врач, специальность - кардиолог и т. д. «Последний» - завершающий ряд; в то время как «крайний» — находящийся на краю этого ряда, то есть как в начале, так и в конце. Поэтому употребление одного слова вместо другого в данном случае чревато ошибкой. Синонимами являются слова «цифра» и «число»; но цифра как выражение числового значения — словно буква как выражение звука на письме (сравнение Л. И. Скворцова). Иными словами, цифра — семиотическое, знаковое выражение конкретного рационального числа, выступающего в данном случае как сущность, денотат. С другой стороны, цифр десять — от нуля до девяти, в то время как числовой ряд бесконечен.

Синонимия по-своему необычна, если менять контексты слова; синонимы могут оказаться в различных взаимоотношениях друг с другом. Вот как пишет об этом Ф. Кривин:

Слабый синоним п ре крас н о му лишь тогда, когда речь идет о прекрасном слабом поле. Но в большинстве случаев слабый и прекрасный — враги. Или, как их принято называть, антонимы (прекрасные стихи — слабые стихи). Но жизнь слов сложнее, чем кажется на первый взгляд, и синоним может обернуться антонимом. Допустим, синоним слова профессия — ремесло. А профессионал и ремесленник?

Антонимы многому учат нас. Антонимы предупреждают: «Не заводите дорогой обстановки, чтоб на её фоне не выглядеть слишком дёшево!», «Не употребляйте дешевых фраз, это вам дорого обойдется!»

Но иногда противоположность чисто внешняя, и антонимы не такие уж антонимы, как может показаться на первый взгляд. Например, потолок буквально означает: равный полу. Равный — какого бы он ни достиг потолка!

(Кривин Ф. Д. Хвост павлина. — Ужгород: Карпаты, 1988. — С. 581.)

Ошибка, обусловленная синонимией, — сближение неполных синонимов, их контаминация в контексте, допускающем лишь семантически точное употребление другого синонима из ряда. В известной степени синонимичны слова вереница и кавалькада, однако второе слово переводится как «группа всадников» (из итал. через нем.), поэтому выражение «кавалькада всадников» — речевая избыточность, здесь уместен лишь первый из названных синонимов. Неполными (частичными) синонимами являются также вернисаж и выставка, проблема и дилемма. Однако вернисаус определяется в толковых словарях как «закрытый просмотр художественной выставки, а также день её открытия», поэтому промелькнувшее в печати выражение «Вернисаж длился три недели» ошибочно. Дилемма является проблемой, однако предполагающей два, и только два, пути её решения. Учитель, ведущий группу школьников в театр, восклицает: «Смотрите, какой интересный аншлаг на здании!», — допуская ошибку: аншлаг, заголовок и объявление синонимичны, но не всегда. Аншлаг — объявление о том, что билетов на сеанс нет (едва ли это может заинтересовать), а также заголовок в газете (менее употребимо), но никак не текст на здании.

Синонимичны выражения получить выгоду и сорвать банк. Но «МК» от 7 октября 1998 года цитирует представителя Патриархии: «Считаем акцию своевременной. Обидно другое — банк с неё опять сорвут коммунисты». Стилистически некорректно приписывать служителю церкви слова о «срывании банка», характеризующие скорее манеру бизнес-пахана или азартного игрока.

Последние словари предлагают в качестве синонимичных утвердившиеся в этом качестве в повседневном общении слова занять и одолжить, хотя это скорее антонимы: «занять» — взять взаймы, «одолжить» — напротив, дать взаймы. Конечно, использование синонимов в целях устранения однообразия и тавтологических конструкций в речи не только возможно, но и желательно, однако при этом необходимо видеть оттенки синонимической палитры, чтобы избежать ошибок. В повседневном словоупотреблении часто слово «ужасно» в значении «очень, чрезвычайно» — но не следует допускать подобной речевой вольности, поскольку синонимии здесь нет, и всевозможные ужасно весело, ужасно хорошо, ужасно смешно (ужасно или смешно?!) — не более чем ошибка.

Ошибочно утверждение в отношениях синонимии тех слов, которые синонимами не являются. Так возникает силлепсис — объединение разнородных понятий, вносящее неясность и нелогичность в речь. Структурой силлепсиса нарушается логичность речи: происходит соединение несоединимого, различного по своим характеристикам. Специальное его употребление, придающее особый иронический смысл тексту, обнаруживается в письме П. А. Вяземского жене от 30 июня 1834 года: «Вчера на именинном пире у нас были семейство Кривцовых, добрая ботвинья, очень хорошие стручки, Ростислав Давыдов, Василий Оболенский, две бутылки шампанского, из коих выпито полторы, Александр Пушкин, очень хорошее сливочное блюдо, холодное с бисквитами...». Имена гостей и названия блюд перемешиваются, рисуя картину дружеского пира, веселого и бесшабашного.

Силлепсис может быть художественным приемом. Так его использует Ф. М. Достоевский, чтобы показать смятение героини, привыкшей ничему не удивляться: «Требование было до того настойчивое, что она вынуждена была встать со своего ложа, в негодовании и в папильотках, и, усевшись на кушетке, хотя и с саркастическим презрением, а все-таки выслушать» («Бесы»), На силлептической игре значений и подтекстов построен анекдот: «Выступают Петров (Россия), Иваненко (Украина), Арутюнян (Армения), Рабинович (скрипка)».

Студентка пишет: «В его глазах выдержка и спокойствие, а в речи соблюдение ритмики». Очевидно, вконец отчаявшийся москвич «ищет только с серьезными намерениями даму от 26 до 164». Это рост или возраст? Силлепсис приводит к «перемене, на которой можно было увидеть играющих пятиклассников, кашпо и яркие газеты на стенах» гимназии. «Во дворе играют дети, а рядом — в домино», — слова «дети» и «в домино» поставлены в условия однородной синтаксической связи с лишь однажды употребленным глаголом «играют», что недопустимо и приводит к нелогичности речи. Силлептическая структура рекламы: «Иглы для вышивания, людей и мебели с ограниченным зрением новой конфигурации» нуждается в многочисленных изменениях и уточнении, иначе понимание фразы будет не только затруднено, но и просто невозможно.

Антонимы — слова с противоположным значением. Лексические антонимы могут быть контрарными, то есть допускать постановку третьего, промежуточного члена внутри оппозиции: белый — (серый) — черный; прошлое — (настоящее) — будущее, день — (вечер) — ночь; комплементарными, то есть выражать взаимодополняющие понятия, исключающие третий член (хороший — плохой, высокий — низкий).

По семантическим качествам выделяют векторные антонимы — такие, которые обозначают противоположное устремление предметов и качеств: вперед — назад, завтра — вчера и др., а также контекстуальные антонимы. Последние выражают значение противоположности лишь в определенном контексте, в том числе в контексте ситуации: «синие» и «зеленые» становятся антонимами, обозначая сторонников соревнующихся команд на стадионе в Византии; слова «физик» и «лирик» сами по себе не являются антонимами, но стали ими на определенном этапе нашей истории. Антонимы контекстуальные появляются там, где замкнутая парадигма понятий двучленна, то есть становится оппозицией: учитель — ученик — антонимы в круге представлений «школьный класс»; золото и булат оказываются у Пушкина антонимами в соответствии с оппозицией «купить - взять», где исключается третий член. Контекст зачастую превращает слово в его противоположность, на что обращает внимание Э. Сепир: «Выбор слов в конкретном контексте может передать совершенно противоположное тому, что они значат буквально» [127. С. 228]. Но есть слова, в каждом из которых уже изначально заключены противоположности; в одной ситуации оно само по себе может означать какое-либо явление, в другой — его противоположность. Например, «мы прошли деревню», - значит ли это, что мы проследовали через нее от первого до последнего дома — или, наоборот, прошли мимо, оставив её в стороне?

Такие слова, в себе самих содержащие возможность антиномического толкования, называются энантиосе- мичными. Энантиосемия придает речи дополнительные экспрессивные качества, однако может лишить её семантической определенности, точности и ясности. Поэтому в речи учителя такие структуры не должны употребляться часто. «Пропустить» человека можно и увидев его (на проходном пункте), и, наоборот, не рассмотрев его в толпе. «Прослушать» урок - это или услышать сказанное, или наоборот. А. Кнышев так своеобразно преломляет особенности этого слова: По радио: «Вы прослушали четыре маленьких пьесы для фортепиано. Где вас черти носили?..» Можно «обойти» все страны и земли и узнать их, а можно «обойти» их стороной. «Весь механизм запущен полностью», — сообщает генерал в телепередаче от 5 октября 1999 года. Ошибки нет, но фразу истолковать однозначно невозможно: мешает энантиосемия, то есть способность слова выражать прямо противоположные значения. Неясно, что это — жалоба на «запущенность» или, наоборот, победный рапорт? «Выставлять» можно как в музее, так и из музея — значения диаметрально противоположны. Если клумба разбита, — еще не значит, что при помощи молотка. «Вставать» — значит подниматься, совершать движение, но нередко употребляют это слово вместо другого — «останавливаться», то есть прекращать движение. «Убраться» можно как в доме, так и... из дома! Фраза Н. Сванидзе о Ельцине, который «стоял на страже свободы», содержит факт энантиосемии. Стоять на страже — значит охранять. Охранять свободу для или охранять её от?. Кроме того, стража и свобода — антонимы, и странное совмещение этих понятий создает энантиосемию.

Зачастую лишь интонация помогает понять смысл сказанного. Вот учитель входит в класс, произнося несколько загадочно: «Молодцы!». «Прекрасно!» — останавливает он ученика, явно не готового к уроку. «Но более всего любопытно сочинение Петрова»,— резюмирует он, но так, что Петров гадает: что за этим последует — панегирик или выговор? Таким образом, энантиосемия может формироваться не только комплексом лексических значений самого слова, но и особенностями ситуации, стиля. Л. В. Щерба подчеркивает возможность неодобрительной смысловой окраски слова «гражданин», имеющего обычно, наоборот, возвышенный смысл.

Энантиосемия может оказаться развернутой до оксюморона (соединения противоположностей), отражающего особенности речевого поведения и языкового мышления человека.

Мир противоречив по своей природе; в основе его - единство противоположностей и их борьба. Движение — способ существования материи, но само оно вызывается взаимодействием противоположных, противоречащих друг другу сил, столкновение которых (от атомов до цивилизаций) и приводит к движению и созиданию. Созидая одно, обычно разрушают другое — это проявление закона отрицания отрицания, также основанного на соотношении противоположных начал. Но всякая противоположность в основе своей имеет единую сущность. Так, треугольник вершиной вверх в тайных учениях воплощает мужской созидательный принцип и символизирует огонь; треугольник вершиной вниз — символ раздвоения, распада; эзотерический знак воды. Пятилучевая звезда с одной вершиной — принцип Человека, квинтэссенции, называемый священным пента- клсм; перевернутая звезда — обозначение дурных сил, которое называют знаком козла, чёрта и т. д. Единство противоположностей находит отражение и в языке. Так, общий индоевропейский корень *кеп-\коп— в основе слов «начало» и «конец»: на-кеп-ло и коп-ьць. Слова «верить» и «врать» гипотетически также восходят к общему корню *вьр-. Древний корень *гек- соответствует и слову «разъединять», и слову «связывать». Индоевропейский корень *sterg- переводится и как «разрушение», и как «защита».

Мир состоит из противоположностей, и это отражается в языке. В нем возникают явления оксюморона и энан- тиосемии, эту внутреннюю противоположность воплощающие. «Все больше птичьих рынков, всё меньше птичьих базаров», — с горькой иронией размышляет А. Кнышев. Здесь синонимичные «рынок» и «базар» становятся антонимами. Процесс аетонимизации стилистических синонимов в мировидении ребенка удачно показывает К. И. Чуковский в книге «От двух до пяти»: Баба мылом морду моет. У бабы не морда, у бабы лицо.

Пошла, посмотрела опять: Нет, все-таки немного морда.

Классическое «На этой откровенной роже нет ни единого лица», — также переход синонимов в антонимические соотношения. Ф. Л. Кривин делает вывод:

«Часто силу рождает слабость. Слабость, которую хочется защитить. Может быть, с этого началась история нашей планеты»

(Кривин Ф. Л. Хвост павлина. - Ужгород. 1988. - С. 129.)

Итак, антонимия - лексико-семантическое явление, наиболее полно отражающее динамический характер языка, развитие и взаимопереход складывающихся в нем отношений различных единиц.

Специфика русского языкового мышления заключается в том, что экспрессивное в нем зачастую преобладает над рациональным. Вот почему в русском языке многочисленны ставящие иностранцев в тупик антонимические образования: «да нет», «конечно, нет», «самый заурядный», «необыкновенно банальный», «ужасно хорошо», «жутко смешной», «невероятно простой», «просто очень сложно» и подобные. Все они годятся только для повседневного общения хорошо знакомых людей, имеющих много общего и привыкших понимать друг друга. За пределами разговорного стиля с его экспрессивностью, повышенным вниманием к невербальным средствам коммуникации, эллиптичностью и общностью индивидуальных смысловых контекстов такой речевой строй недопустим. Совмещение несовместимого, как правило противоположного, создаст особую риторическую структуру — оксюморон, вносящую в любой текст неповторимую образность и своеобразие. Это «горячий снег», «живой труп», «торопиться медленно». Подлинным мастером оксюморона был один из самых загадочных и мистичных русских поэтов И. Ф. Анненский; в его образном арсенале — «темное пламя», «черный свет», «сладостная отрава», «красота утрат», «черный костер» и др. Оксюморонность — особенность организации речи, обнажающая внутреннюю противоречивость, смятенность, неуравновешенность. Конечно, злоупотребления антонимией учитель, являющийся коммуникативным лидером, должен избегать.

Паронимы — слова, в большинстве случаев однокоренные, близкие по звучанию, но имеющие различное, хоть нередко соотносящееся с единым смысловым пластом, значение: адресант (отправитель) — адресат (получатель); туристский (относящийся к туристам, предназначенный для них, напр., поезд) — туристический (относящийся к туризму, напр., поход), эмигрант (выезжающий из страны) — иммигрант (въезжающий). Р. О. Якобсон подчеркивает, что «смысловое сближение фонологически сходных слов, независимо от их этимологической связанности, играет значительную роль в жизни языка» [126. С. 122]. Паронимы могут стать средством каламбура, могут оказаться образованием, близким к приему тавтологии, а могут остаться лишь источником речевой ошибки. Конечно, здесь не будут в качестве паронимии рассматриваться случаи простого звукового сходства, аллитераций, и все же следует признать, что границы этого явления довольно расплывчаты.

Наиболее часто паронимы возникают в результате словопроизводства: техника — технический, техничность — техничный; демократия — демократический, демократичность — демократичный; публицистика — публицистический, публицистичность — публицистичный; символ — символический, символизм — символистический. В таких соответствиях наиболее важно знать и видеть мотивирующее слово, поскольку именно в нем - источник семантического разделения паронимов.

Паронимия и парономазия могут приводить к контаминациям, лексический смысл этих структур сменяется ошибкой семантической. Так, паронимами являются слова методичный — методический — методологический, значение каждого из которых обусловлено первообразным словом в процессе словообразования (методичность — методика — методология). Дипломатическим может быть то, что относится к дипломатии (дипломатическая почта); дипломатичным - что-то корректное, соответствующее этикету (напр., поведение). Дипломник — тот, кто защищает диплом; дипломант — лауреат какого-либо конкурса, награжденный почетным дипломом. Таким образом, различия между паронимами обусловлены как словообразовательными, так и смысловыми особенностями слов. Казахский — относящийся к нации; казахстанский — относящийся к Казахстану как республике (государству). Когда на подмосковной турстанции педагог обращается к «казахстанский» группе и немедленно поправляется: «казахской», — он напрасно делает это, ведь в составе группы есть не только казахи! Встать — принять вертикальное положение; стать — остановиться: «Однажды, например, в десять часов вечера стосильная машина, грянув веселый мажорный сигнал, стала у первого парадного» (М. А. Булгаков).

В повседневной речи нередко смешивают значение слов давить и довлеть. Между тем второе («довлити, довлЪть») уже в словаре В. И. Даля имеет четко обозначенную семантику, не изменившуюся и в наши дни: «удовлетворять». И если учитель задает вопрос: «Неужели над тобой не довлеют твои двойки?», — познакомившись со значением означенного слова, он больше этого не сделает. «Быть достаточным, удовлетворять» — значение слова довлеть, указываемое и современным (1998 г.) Словарем трудностей русского языка, причем без пометы «устаревшее», появляющейся в некоторых источниках, но с указанием на употребление в современном языке в ином значении, что, однако, нельзя признать нормативным. Об употреблении слова довлеть вместо давить Л. Я. Боровой справедливо пишет, что это «неграмотная форма, контаминация по созвучию двух слов различного происхождения» [16. С. 90]. Он помещает новое семантическое употребление этого слова в числе других «отвратительных неправильностей», в то время как исконное значение слова определилось уже в Евангелии. Между тем, комментируя эксперименты Л. В. Занкова, Ш. А. Амонашвили пишет, что они «не укладывались в рамки довлеющей партийно-государственной педагогики». Ошибка очевидна. В передаче «Итоги» от 19 июля 1998 года С. Кириенко заявляет: «Политические эмоции, они, к сожалению, довлеют» — в данной фразе не вполне ясно и значение последнего слова, поскольку при его традиционной семантике — «удовлетворяют» — едва ли употребимо «к сожалению».

Неверный выбор одного из паронимов приводит к нарушению точности речи. Таковы слова предоставить документ (оставить для сохранения) — представить (предъявить и после этого забрать); неприятный (отрицательное значение) — нелицеприятный (безотносительный к лицам). Так, нелицеприятное мнение еще не означает неприятного, это лишь точка зрения человека, который говорит не взирая на лица.

Можно ли считать точной фразу из школьного сочинения: «На траве он обмочился, и это в какой-то степени отрезвило его»? Ученик стал спорить с наставником, сообщившим, что «в романе этого не было»: за несколько верст до Ессентуков Печорин действительно упал на мокрую траву и не мог не вымокнуть! Педагог попросил прокомментировать различие слов вымокнуть и обмочиться одного из учащихся, который, судя по покрасневшему лицу ретивого автора сочинения, добросовестно выполнил свое дело.

Район — небольшое административное образование, имеющее собственное управление в составе более крупного. Считается, например, что в Подмосковье 39 районов.

Но то же Подмосковье может считаться единым регионом — структурой более крупной, которая лишена смысла административно-юридического. Говоря «Московский регион», вовсе не обязательно имеют в виду область, имеющую четкие административные границы: он может включать часть Тверской, Смоленской, Владимирской областей, в то время как район — понятие более конкретное. Кстати, оба слова восходят к латинским источникам. Район - от слова со значением «окружность»; регион - «страна, область».

Излишне пуристичным быть не следует: различающиеся несколькими буквами слова не всегда паронимичны; в ряде значений они могут быть абсолютными синонимами, тем более это актуально с реализацией тенденции к языковой демократизации. Так, в словаре В. И. Даля слова сласть и сладость семантически различны: первое означает кондитерское изделие, второе — качество, признак (абстрактная семантика). Но резкий рыговор профессора химии своей жене по поводу этих слов в наши дни звучит уже неубедительно (фильм «Лекарство против страха»): «Сколькораз тебе говорить: не сладости, а сласти. Сладости у восточных красавиц». В значении «кондитерские изделия» слова совпадают, и профессор напрасно дает волю собственному раздражению.

Ю. А. Бельчиков и М. С Панюшева выделяют 2 группы паронимов: семантически соотносительные и разноплановые. Контаминативные процессы в круге паронимов первой группы приводят к многочисленным речевым недочетам, тогда как семантически несоотносимые паронимы — источник исключительно ошибок.

Разделяя слова цельный и целый, Л. И. Скворцов обращается к истории паронимической замены: «Уже в словаре Даля приводятся выражения цельный день, то есть «целый», «весь», и цельный ушат воды, то есть «полный» — с пометой собирателя: «тамбовское». Надо сказать, что употребление цельный вместо целый давно уже стало фактом общерусского просторечия... В литературной речи такое употребление недопустимо» [131. С. 244]. Поезд может быть туристским (предназначенным для туристов), поход — туристическим, то есть проходящим в интересах туризма. В. А. ДобромысловиД. Э. Розенталь так комментируют эту паронимическую пару, отвечая на соответствующий вопрос.

Прилагательные туристский и туристический образованы от разных

производящих основ: первое - от существительного турист, вто-

рое - от существительного туризм... Различие в их употреблении более отчетливо проявляется в словосочетаниях или в предложениях, например: туристский костюм, туристская база - туристический журнал, туристические проблемы.

(Трудные вопросы грамматики и правописания. -

М., 1960.-С. 70.)

Авторы приводят словообразовательно аналогичные пары: авантюристский — авантюристический, карьеристский — карьеристический, даже студентский (устаревшая форма) — студенческий.

Справка о болезни ребенка представляется в школу, новый учитель представляется классу, а возможность совершить учебную экскурсию, как и сочинение для проверки, предоставляется. «Словарь паронимов» (М., 1994) так комментирует значение этих слов. Представить: 1) дать, вручить, сообщить что-л. для ознакомления, осведомления, ка- кого-л. заключения, официального рассмотрения; 2) познакомить с кем-л.; 3) выдвинуть, предложить; 4) показать, продемонстрировать кого-, что-л. Предоставить: 1) дать возможность обладать, распоряжаться, пользоваться чем-л.; дать возможность делать что-л, действовать каким-л. образом, поручить кому-л исполнение какого-л. дела.

У М. Цветаевой есть строка:

Пью — не напьюсь. Вздох — и огромный, выдох... («Отрок»).

Но вздох — соединение вдоха и выдоха — следовательно, в поэтических строках есть речевая ошибка, искажающая смысл. Ведь после вздоха выдох уже невозможен... Менее яркими стихи от этого не становятся — и это не в последнюю очередь потому, что Цветаевой присуще тончайшее видение возможностей и оттенков слова, и даже случайный недочет не может исказить образа поэта, которого «далеко заводит речь», но не настолько далеко, чтобы стать глухим к её внутренним законам!

Отставший — потерявший нужный темп. Отсталый, — как правило, придерживающийся старых, непопулярных взглядов. Не так было два столетия назад. Очевидно, следовало просвещать «отсталых солдат неприятельской армии». Но во времена М. Н. Загоскина, из строк которого взята цитата, вместо «отставших» можно было говорить «отсталых». Теперь слово приобрело другой смысл.

Паронимия и парономазия характерны не только для русского языка. Микеланджело, создавая величественного и мудрого «Моисея», увенчал его... рогами, и сделано это исключительно вследствие речевой ошибки, сделанной при переводе Библии. В. В. Одинцов так комментирует допущенную ошибку: «Откуда у пророка рога? Это многих удивляет. Во всем виноват латинский перевод Библии. Латинское cor(o)natus — «сияющий, окруженный сиянием, лучами»; coronatum — «венчать, украшать венком» было подменено другим: cornutus — «рогатый», cornus — «рог». А Микеланджело воссоздал эту ошибочно возникшую деталь в облике Моисея» [105. С. 13]. Ошибка возникла на основе паронимии в латинском языке, повлияв на многочисленные исследования искусствоведов, пытающихся дать иное обоснование странной детали в облике пророка.

Речевые ошибки такого типа не всегда выделяются в потоке речи, и тем опаснее они для допускающего их педагога: учащиеся привыкают к употреблению слов в несвойственном им значении, подражая взрослому. Поскольку паронимы редко создают семантические нонсенсы, поскольку они не маркируют речевые структуры стилистически, юс ошибочное употребление действительно нелегко обнаружить, и ребята строят свою речь по типу услышанного от учителя. Вот он заявляет, что контрольная работа, написанная учащимся по теме «Памятные места Московской области», удивительно лирическая. Но лирическим может быть лишь произведение лирики как рода литературы! Это означает стихотворную миниатюру, отмеченную печатью самоанализа и индивидуально-авторского взгляда на мир. Работа ученика лиричная, то есть эмоциональная, выразительная, яркая. Аналогичную ошибку допускает учитель, называющий сведения о предмете «апокрифическими». Но к апокрифу как неканоническому религиозному тексту они не имеют отношения, значит, их следовало именовать апокрифичными — недостоверными, непроверенными.

Не вполне точно СТ-98 характеризует слово оглашенный как устаревшее: так называют человека накануне крещения и в наше время. Оглашённым может быть нечто публично провозглашённое в качестве официального документа.

Слова гололёд — гололедица, выходить — сходить, оплатить — заплатить, ванна — ванная различаются (или отличаются, но тогда — друг от друга) лишь одной морфемой, причем в последнем случае формант i(a) остается лишь фонетическим явлением, никак не отражаясь на написании слова. Тем не менее значения их различны. Гололёдом называют даже иней на деревьях, гололедица бывает исключительно на дорогах; выходят из помещения, сходят с чего-либо, двигаясь сверху вниз. Вот почему с площадки автобуса мы сходим, и вопрос, сойдет ли стоящий впереди нас пассажир, вполне правомерен, а из поезда на платформу, не двигаясь по нисходящей, мы только выходим. Слова оплатить и заплатить семантически не различаются и к паронимии лишь примыкают, однако их функциональное различие — в валентности: оплатить можно что-либо, заплатить — за что-либо. Слово ванная возникло при сокращении словосочетания ванная комната, то есть помещение, где находится ванна — резервуар для воды. Поэтому неверна фраза современного писателя: «.. Рядом помещалась просторная ванна и гардеробная». Очевидно, что контаминацией «ванна — ванная» мы обязаны тому, что в большинстве современных квартир понятие «ванная» никак не ассоциируется со словом «комната», больше напоминая узкий резервуар; так социально-экономическое накладывает отпечаток на строй речевого мышления человека.

Нередко делают речевые ошибки при употреблении паронимов неприятный — нелицеприятный, главный — заглавный (герой), дипломник — дипломант, будний — будничный, контаминируя их.

В пьесе «Дядя Ваня» заглавный герой есть — он указан в заглавии, но в драме «Лес» есть только главный герой — заглавного там нет, поскольку в заглавии он не назван. Указанные элементы паронимии и парономазии (стилистически допустимого сближения близких по звучанию, но не по происхождению или образованию слов) — наиболее часто встречающиеся в традиционной речи, в том числе при общении учителя и учащихся. Бесспорно, «нелицеприятный» разговор с учеником, обещаемый учителем, едва ли может состояться: «не взирая на лица» — в педагогике, обращенной к личности учащегося, к его индивидуальному миропониманию, наконец, при оценке его игнорирующего какие-либо нормы поступка, нелицеприятность невозможна. Это должен знать любой дипломник педагогического вуза, без этого он не состоится как дипломант конкурса учителей года. И помним мы об этом даже в будние дни, выбирая для времяпрепровождения будничную одежду.

Б. Н. Головин считает нарушающими чистоту речи диалектизмы, варваризмы, жаргонизмы и вульгаризмы, плеонализирующие речь слова-паразиты. Живописны и ярки употребляемые Есениным диалектизмы: выть (сущ.), куща, жито, на закорки, гама юн, свея, кошма, буланый, ко- рогод и др. В. Распутин в повести «Живи и помни» воспроизводит внутреннюю речь Андрея Гуськова, вспоминающего:

Мать была из низовских, из-под Братска, где цокают и шипят: «кры- ноцка с молоцком на полоцке», «лешуунаш много, жимой морож»... Выше и ниже этих деревень говорят нормально, а тут почему-то иначе не могут, словно у них как-то по-своему, по-особому подцеплен язык. Для постороннего уха он, конечно, кажется непонятным, диким, к нему надо привыкнуть.

{Распутин В. Г. Уроки французского. - М.: Художественная литература, 1987. - С. 119.)

Писатель указывает на качества речи, нарушаемые диалектами: точность и ясность; действительно, диалектную речь подчас невозможно полностью понять, однако не вследствие её нравственно-эстетической специфики. Болес того, Л. В. Щерба замечает: «Если бы литературный язык оторвался от диалектов, от «почвы», то он подобно Антею потерял бы всю свою силу и уподобился бы мертвому языку, каким является теперь латинский язык» [158. С. 126]. Не вполне понятно, как диалектизмы сутока (слияние ручьев), панева (юбка), сиверко (род ветра) могут влиять на нравственно-эстетическое функционирование речи. Рушник, зимник, елань — элементы, обогащающие язык, если они понятны конкретному слушателю. Существуют и диалектизмы, вошедшие в словарь В. И. Даля и оставшиеся принадлежностью лишь одной местности, не входя в кладовую русского литературного языка и не соответствуя его нормам: играться (юж.), извыристый (Новгород.), калгатиться (тамбов.), бандать (некое.). У этих слов есть синонимы в литературном языке, и их трансформации в ряде случаев привели лишь к просторечию.

Диалектизмы русского Прионежья мелькают в рассказах А. П. Чапыгина. Распространенное «баская» там, как и в других местах, означает «красивая»; бурак — не свекла, как южнее, а берестяная корзина; деленки — рукавицы; ло- бырь — высокое гладкое место (ср.: Лобное место на Красной площади — лоб, верхняя точка, где начинается Васильевский спуск); опорошник — босяк; охлунень — конек крыши; пыхать — быстро передвигаться; сухарь — покойник; шавить — лгать; сандрики — подоконники. «Класть остуду» означает «позорить»; это обнаруживает этимологическое родство слов «студить» и «стыд», «студить» и «стыдить»; иными словами, диалектизм сохраняет архаические, не встречающиеся в повседневной речи факты языка. А такие слова, как «стремить» (сторожить, досматривать), «гадить» (бросать, кидать) обнаруживают исторические корни современных жаргонизмов «стрём» и «гадимый» («голимый»). Таким образом, диалекты сохраняют интересные связи с другими языковыми пластами, ограниченными как социально, так и исторически; в них иногда звучат слова, позволяющие проникнуть в историю языка и культуры в целом.

В культуре речи, выделяются диалектизмы фонетические — нарушение традиционного и необходимого произношения слов вследствие оканья, яканья, цоканья, дзеканья и т. д. Учителю необходимо корректно исправить ученика, привыкшего говорить «Ьорода», «поЬулять»; исказившего или устранившего интервокальные согласные: «баушка», «йолоушка», добавляющего несуществующую инициалы «аржаной», «в-алесу» (в ряде случаев это оказывается логопатическим явлением, и потому всякое устранение диалектного произношения осуществляется строго наедине с учащимся, в присутствии его родителей, или логопедом). Оскорбительные замечания исключены, однако следует дать понять учащемуся, что его произношение может вызвать насмешки товарищей и уже поэтому подлежит корректировке. Лишь за наличие г-фрикативного и щека- нья в местном говоре жителей одного из сел северо-восточного Подмосковья некогда насмешливо называли «щу- Ьунками»; известны многочисленные прозвища, данные учителям лишь потому, что в их речи присутствуют фонетические диалектизмы.

Но диалектные явления могут присутствовать на различных уровнях языка, и диалектизмы, например, лексические, сколь бы благозвучны и высокопоэтичны они ни были, действительно часто нарушают чистоту речи.

А.              Ф. Войтенко и А. В. Войтенко в книге «Диалектологическая практика» (М., 1998) приводят многочисленные, характерные для различных местностей названия предметов. Так, корзинка для собирания грибов и ягод может называться берестянкой, грибницей, коробком, корнухой, кро- шонкой, кувшинкой, кузовкой, куженькой, наберкой, набир- кой, плетешком, рушником, ягодницей. Нет сомнения, что подобный синонимический ряд может знать лишь человек, профессионально занимающийся диалектологией, поэтому употребление их в повседневной речи вызовет непонимание большинства носителей литературного языка. В русском языке известны слова стяг, молочник, крючья, кукла, мгла. Однако те же авторы приводят значение этих слов в говорах: жердь для сена {гнет, стяг), лошадь {молочник), дроги для перевозки бревен {крючья), брюква {кукла, немка), зарница {мгла, туча, хлебница). Омонимичность общеязыковой и диалектной форм порождает необходимость их разграничения в целях более точной передачи информации. Устранение омонимии — одна из наиболее логически мотивированных тенденций языка, приводящая к точности высказывания.

Заимствованная лексика состоит из слов, усвоенных и адаптированных русскими языком, и варваризмов, остающихся чуждыми русскоязычному речевому сознанию.

Варваризмы — слова, чуждые русскому языку как воплощению национального менталитета, — в настоящее время являются следствием бездумной и огульной американизации не только экономики, но и культуры — во втором случае это её прагматизация и решительное обеднение. Русский народ создал неповторимую культуру, язык, восхищавший мастеров художественного слова разных стран, и понятия, закрепившиеся в языке этого народа, не нуждаются в переводе. Тем не менее знамена на языке предпринимателей именуются баннерами, служба безопасности — секьюрити, названия учреждений: «Кволити» (буквально — качество), «Квин хаус» («Дом королевы»), «Автотрэвэл», «Америкэн картошка»-, прямое нарушение чистоты языка. Расшатывание традиционной русской языковой культуры ведется в основном через активное внедрение англоязычной лексики. Внедряются слова, имеющие русские эквиваленты: прайс-лист, мидл-класс, бутик, супермаркет, сити. Появилось даже нечто под именем «Филипп Киркоров-продакшн». Хорошее, имеющее нравственное обоснование слово «гостиница» в снобистских кругах принято заменять «отелем». В народе подобные лексические элементы справедливо называют «холу- измами», то есть фигурирующими в устах тех, что раболепствуют перед американской культурой, не имеющей даже трех веков существования в системе нынешнего менталитета. И даже когда становится очевидной его сущность — приобретательская агрессивность, основанная на весьма поверхностном представлении подлинных культурных ценностей, — в русский язык рвутся многочисленные «сейши», «саммит», «ланч», существующие в России должности заменяются «премьер-министрами» и «сенаторами», Предпочтение «офиса» «конторе» студентка объясняет тем, что во втором слове «чувствуется что-то сталинское, тяжелое». Согласимся, что ассоциативные и идеологические факторы никак не могут быть объяснением языковых явлений.

Бесспорно, ни «хот-дог» (как и плеонастическое «горячий хот-дог»), ни «си-ди-ром» не имеют русскоязычного эквивалента, однако перевод первого и странная для русского алфавита аббревиатура во втором слове уже делают их неприемлемыми для национального языка. Аналогичные явления видит при заимствовании слов уже В. И. Даль:

«...Всему не пишущему, а только читающему населению России скоро придется покинуть свой родной язык вовсе и выучиться, за- мест-того, пяти другим языкам/.../ Такое чванство невыносимо; такого насилия не допустит над собою ни один язык, ни один народ, кроме — кроме народа, состоящего под умственным или нравственным гнетом своих же немногих земляков, переродившихся заново на чужой почве.

(Даль В. И. О русском словаре // Толковый словарь живого великорусского языка. — М.: Русский язык, 1989. С. XLI.)

Это активное и подчас бездумное нарушение чистоты русского языка, восхищавшего и зарубежных мастеров художественного слова.

Конечно, противоположная крайность (пуризм) так же неприемлема, как любая крайность. Сим Симыч — герой В. Войновича — до безобразия пуристичен, требуя от своих окружающих только «русских» слов. В результате на его канадской вилле с раннего утра звучит: барин, батюшка, большак (об автостраде!), гляделка (телевизор), опосля, охальник, супротив, трапезная, читалка (не универбализо- ванное «читальный зал», а газета!).

История заимствования сложна и многообразна. Так, активная европеизация страны при Петре I привела к возникновению в русском языке слов, заимствованных из немецкого, английского и голландского. Это многочисленные обозначения корабельных снастей, военные термины и звания: стеньга, гавань, рейд, фарватер, мичман, бомбардир, штандарт, шторм, гвардия, штраф, бухгалтер. «В этой административной терминологии, — подчеркивает

В.              В. Виноградов,— кроме чисто немецкой стихии сказывалось и сильное влияние латинского языка. Но путь, которым шли в Россию эти термины, пролегал через Польшу» [29. С. 59—60]. Следовательно, многие из заимствованных слов получали ударение на предпоследнем слоге, традиционное для польского. Адаптировались к русскому языку тс из них, которые а) не имели синонимов в национальном языке; б) не имели узкоспециального значения; в) не оказались неблагозвучными или труднопроизносимыми. Слова типа диспорат, инвитация, сатисфакция остались варваристической лексикой.

Начало XIX столетия, после десятилетия аристократической англомании, утверждаемой Н. И. Новиковым, характеризуется интенсификацией французского влияния на русскую культуру, в том числе внедрением галлицизмов в языковые структуры и даже использованием французского языка в качестве дворянского койне: «Французский язык явился поставщиком новых для русского языка понятий, подчас имевших интернациональный характер» [78. С. 36]. Смесь «французского с нижегородским» — высмеиваемый во многих произведениях тех лет способ реализации мысли. В. В. Виноградов выдвигает мысль о тесной взаимосвязи языка и социально-исторического процесса — революция во Франции в 1789—93 гг., поток образованной эмиграции в Россию, более тесное знакомство с культурой Европы способствовали возникновению галломанских тенденций; 1812 год значительно изменил отношение граждан России к французской культуре и к языку.

Д. В. Веневитинов утверждает: «Давно ли сбивчивые рассуждения французов о философии и искусствах почитались... законами? И где же следы их? Они в прошедшем или рассеяны в немногих творениях, которые с бессильною упорностью стараются представить прошедшее настоящим». Русские романтики — современники и последователи Веневитинова, «архивные юноши», шеллингианцы, исходили в своей лингвистической философии из идей немецкого мировидения {Кант, Гегель, Шеллинг, Шлегели). Соответственно значительно возрастает роль германоязычных элементов языка, что в некоторой мере явилось откликом на требование расширения абстрактной терминологии.

А. С. Пушкин среди причин, «замедливших ход нашей словесности», познакомившись с французским языком раньше, чем с русским, называет «общее употребление французского языка и пренебрежение русского». Развитие «метафизического», то есть философского языка, в пушкинскую эпоху связывалось с проникновением в Россию

немецких идей, что характеризовалось и более частым употреблением латинизмов, многие из которых не изменили своего экзотического характера.

Интенсивная полемика славянофилов и западников привела к появлению лингвистических манифестов различного отношения к русскому языку и культуре русской речи. Многочисленные сентименталистские новообразования, в том числе основанные на иноязычных моделях, высмеивались А. С. Шишковым в его «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка». Реакция карамзинистов, сторонников «нового российского слога», в основном была направлена против замены Шишковым нс варваризмов, но заимствований, уже утвердившихся в русском языке. Шишков предлагал актуализировать многочисленные архаизмы церковнославянского характера; предлагались им и окказиональные лексемы: шарокат вместо бильярд; мокроступы вместо галоши; хорошилище вместо франт. Карамзинисты, входившие в общество «Арзамас», составили знаменитую пародию на слог Шишкова: «Хорошилище грядет по гульбищу с ристалища на позорище в мокроступах» (Франт идет по бульвару из цирка в театр в галошах). В свою очередь, из противоположного лагеря раздавались пародии на употребление многочисленной варваристической лексики. Так, Н. В. Кукольник пародирует И. П. Мятлева («Путешествие мадам Курдюковой») в послании к нему, где, как и у Мятлева, высмеивается предпочтение русским дворянством начала девятнадцатого века французской лексики:

Мы в ужасном embarras, —

Раздавать давно пора Аи concert bilets d’entree,

А не знаем, как и где.

Только три дня впереди —

Lundi, Mardi, Mercredi.

Окажите нам faveur - Будем ли иметь honneur В вашем зале faire musique ?

Tout a vous. (И. Кукольник.)

Архаистическая лексика Шишкова и его сторонников уже в первой половине XIX века оказывалась непонятной; активное употребление варваризмов также годилось лишь для пародий. Противники «нового русского слога» предлагали заменить фонтан водометом. Слово водомёт вполне уместно прозвучало в очерках М. Н. Загоскина: «Мимоездом Дюверне любовался также нашими водометами...», в стихах В. А. Жуковского («Кубок») и А. А. Фета:

Расписные раковины блещут В переливах чудной позолоты,

До луны жемчужной пеной мещут И алмазной пылью водометы («Фантазия», 1847).

Однако уже в прошлом веке можно было услышать вопрос о том, как по-русски будет звучать водомет, и ответ: фонтан, что свидетельствует о неприятии языком слова «водомет», хоть оно и незаимствованное.

Борьба исконного и заимствованного неизменно завершалась компромиссом: в языке оставались те слова, которые а) не были чужды национальному слуху (любопытна история с автомобилем «Жигули», который французы не покупали лишь вследствие неприличного звучания его названия по-французски — автомобиль стал называться «Ладой»); б) нс имели абсолютных синонимов; в) обозначали новые понятия. При несоблюдении этих условий заимствования могут становиться вредными, о чем предупреждает П. С. Пороховщиков (Я. Сергеич), отрицая слова фиктивный, инициатор, доминирующий, травма, адюльтер и говоря о необходимости точности в речи судебного оратора:

Нам заявляют с трибуны, что в письмах фигурировал яд, или что мещанка Авдотья Далашкина мотивировала ревностью пощечину, данную ею Дарье Захрапкиной. Я слыхал, как блестящий обвинитель, говоря о нравственных последствиях растления девушки, сказал: «в её жизни встал известный ингредиент».

(Сергеич П. Искусство речи на суде. - М.: Юридическая литература, 1988.)

В национальном просторечии нередко заимствованные слова проходили этап русификации, тогда дилижанс именовался нележанцем (в санях ехали лёжа), Санкт-Петербург — Сам-Петербургом. Но подобные трансформации никогда не имели нормативного характера. Вот как о нележанцах — факте народной этимологии — пишет Д. С. Мережковский:

Тогда только что начал ходить из Москвы в Петербург почтовый дилижанс — низкий, длинный возок, обтянутый кожей, с двумя оконцами, сзади и спереди. Лежать в нем было невозможно: четыре человека, разделенные перегородкой, сидели друг к другу спиной и смотрели —двое вперед, двое назад — по дороге; а так как прежняя зимняя кибитка означала лежанье, то ямщики прозвали это новое изобретение «нележанцами».

(Собр. соч. в 4 тт., т. 4 — М.: Правда, 1990. — С. 8.)

Такая трансформация заимствованной лексики неизменно начиналась в разговорной речи. В настоящее время определились две сферы активного употребления заимст

вований, в том числе, к сожалению, и таких, что никогда не утвердятся в отечественном языке: 1) наука и техника; бизнес и попытка рыночной экономики. Но понятность, ясность речи исключается многочисленными фактами излишней терминологизации и бессмысленного применения заимствованной лексики, в том числе варваризмов. В начале XX века многочисленные англицизмы стали достоянием русского литературного языка: бойкот, лифт, трест, танк, футбол, старт, матч, бизнес, хобби. Вместе с тем заимствовались и германизмы и галлицизмы. Немецкие заимствования интернационал, штрейкбрехер, кинематограф, штепсель воспринимались русским языком через сферы политики и промышленности. В романс Ю. Германа «Дело, которому ты служишь» (1959) слово шорты, сегодня привычное нашему слуху, берется в кавычки и воспринимается как экзотизм, однако странное название чистильщика обуви никак не выделяется: «В Москве на вокзале он побрился, постригся, начистил башмаки у мальчишки-айсора...».

В области науки и техники варваризмами изобилуют не только научные труды, но и нынешние школьные учебные пособия. Так, Э. В. Соколов в разделе «Культурологии», посвященном учению Фрейда, пишет: «Либидо и морти- до, заблокированные культурными нормами и могущие непосредственно «разряжаться» лишь в моменты стрессов и экстраординарных ситуаций,.. «сублимируются», т.е. направляются в русло культурной деятельности и творчества». М. Постол в «Советской России» за 22 августа 1998 года пишет: «Уже о многом говорит тот факт, что о русской литературе для в основном русских школьников пишут нерусским языком. Ибо трудно что-либо русское увидеть и услышать во всякого рода «андеграундах», «онтологических прозах», «рефлектирующих в стихе», «экстатических эпохах», «генерацияхлюмпенов», «фантомах тоталитарной эстетики»...». Цитированные словосочетания — нарушение не только эстетического, но и нравственного смысла речи, в данном случае письменной фактуры, поскольку воспитывают пренебрежение российских учащихся к родному языку. Известно, что отношение к учителю — важнейший мотив учебной деятельности; каким может оно быть, если учитель не знает и половины приводимых слов лишь потому, что их нет в словарях? И даже компьютер, в словаре которого имеются последние заимствования, подчеркивает половину их как ошибочные...

Любопытно, что учащиеся, привыкшие излагать мысль на латинизмах и англицизмах, зачастую не различают ванну и ванную, вдох и вздох; неприятность и нелицеприятность, не могут процитировать и двух строк Пушкина. Студенты факультета русской филологии затрудняются в определении значения русского слова «подвижник», просто не зная о самой этике и нравственном смысле подвига. В качестве своеобразной альтернативы англоязычной языковой интервенции учащиеся всё более активно прибегают к использованию жаргонизмов.

Если в русском языке существуют вполне употреби- мые слова «сказуемое» вместо слова «предикат», «словесный» вместо «вербальный», а вот заимствованные из древних языков понятия «синус», «квадрат», «логика», «кафедра» адаптировались к системе грамматических категорий русского языка (склонение, родовая принадлежность, словообразовательные возможности), — такие слова естественны и необходимы в языке.