ЯЗЫК И РЕЧЬ. ФУНКЦИИ ЯЗЫКА. ОБЩЕНИЕ И ДИАЛОГ

Как соотносятся язык и речь и каким образом формируют они норму — основное понятие культуры речи? Оппозиция «язык — речь» намечена Ф. де Соссюром: «Область, которой занимается лингвистика, весьма обширна.

А. Р. Лурия видит в языке самостоятельную систему кодов, овладение которой позводило человечеству осуществить важнейший шаг на пути к становлению каждого индивида как личности: «В результате общественной истории язык стал решающим орудием человеческого познания, благодаря которому человек смог выйти за пределы чувственного опыта, выделить признаки, сформулировать известные обобщения или категории. Можно сказать, что если бы у человека не было труда и языка, у него не было бы и отвлеченного «категориального» мышления»

[86. С. 23]. Действительно, исторические факты и большинство информации о том, что непосредственно не связано с жизнедеятельностью субъекта, становятся ему известными через языковые коды — книги, журналы, средства массовой информации, формируя специфические ассоциации (индивидуальный смысловой контекст) и приобретая статус достоверного, хоть эмпирически не освоенного.

И. А. Бодуэн де Куртенэ видит в языке систематизированный, упорядоченный психический феномен, в отличие от Соссюра подчеркивая его индивидуальность («существует только в индивидуальных мозгах»),

Э.              Сепир выделяет в структуре языка внутреннюю форму мысли, формальное и при этом универсальное моделирование речи, в то же время не всегда последовательно разделяя понятия языка и речи как имперсональное и персоналистичное: «Особенности личности в значительной мере отражаются в подборе слов, однако и здесь мы должны тщательно различать социальную лексическую норму и более значимый личностный выбор слов» [127. С. 295]. «Более значимое», рассмотренное исследователем лишь на лексическом уровне, — это и есть речь, всецело зависящая от говорящего и пишущего и подчиненная языковым нормам определенного периода времени.

Л. В. Щерба различает язык и речь как словарный материал и его коммуникативное воплощение. Он разделяет литературный язык, в основе которого монолог, и язык разговорный, наиболее часто осуществляющийся в форме диалога.

В. В. Виноградов различает письменно-книжную и устно-разговорную формы единого литературного языка, что представляется более точным, поскольку они объединены общими закономерностями.

В современном отечественном языкознании перспективна точка зрения Л. А. Новикова на язык как психический, идеальный, внутренний субстрат речи — его наглядного воплощения, делающего языковой знак понятным и реализующимся в ситуации общения (кстати, феномен «другого» как прямую индикацию интеллекта выдвигает Шеллинг; его последователи - Э. Фромм, Ж. Пиаже и другие, рассматривающие экзистенцию как восприятие или свободный диалог).

Лингвистика последовательно разделяет язык и речь: язык в отличие от речи остается в душе говорящих как модель дальнейших логических операций; язык исключительно психичен, речь — совокупность психического и физиологического.

Язык — в основе семиотической (знаковой) системы, конкретизируемой речью; он пребывает «в коллективной душе», то есть социален; речь автоматически организует языковые знаки, предназначенные для такой организации и потенцирующие её. Эта система знаков, однако, каждым организуется по-своему (ритмико-интонационное своеобразие, влияние говора и профессиональных особенностей, уровня культуры, интеллектуальных особенностей, цели и задач высказывания или написания); именно поэтому следует говорить не о культуре языка, а о культуре его воплощения — речи. Она выражает объективную действительность полно или нет, точно, логично, кратко или нет. Язык — продукт человеческой психики, речь — её опосредованная деятельность, реализующаяся также через работу физиологических, так называемых речевых, органов. Без рассмотрения отношения языка к его носителям, то есть изучения прагматики языка, невозможно говорить о речи, являющейся воплощением этого отношения.

Язык — феномен сущностный, универсальный, внутренне присущий его носителю как потенциальное речевое развитие. Э. Сепир пишет, что «возникновение языка предшествовало даже самому начальному развитию материальной культуры...» [127. С. 42]. Речь — конкретное, психофизиологическое или механическое надстроечное явление, обеспечивающее информативную, экспрессивную и коммуникативную функции языка в конкретной ситуации общения. Язык — словарный и грамматический материал, система категорий, потенцирующих речь, которая представляет собой индивидуализированное в определенной человеческой личности и адаптированное к ней множество знаков. В этом смысле можно сказать, что речь — «вочеловеченный» и специфицированный язык.

Историческое сопоставление слов, обозначающих процессы говорения и речи, обнаруживает, что эта семантическая группа могла сложиться одной из первых — тогда, когда господствовала еще праязыковая звукоподражательная стихия, впоследствии оказавшаяся одним из истоков собственно языкового освоения мира.

Слово «горло» имеет очевидные аналогии со словами, образующими деривационно-семантический комплекс: ор-а-ть, ор-а-тор, го-в-ор-ить, в-ор-чать — просматривается общее -ор— возможно, выполнявшее функцию исторического корня этой группы слов на первичном этапе их функционирования. Аналогично «г-ор-л-о», где элемент -ор— тот же, что и при исторически известных чередованиях в словах ворчать, говорить, врать, ворковать, верзить (молоть чепуху, врать), верещать, верещага (болтун, сварливый человек), др.-исл. Var — «обет, торжественное обещание», варвар (известное звукоподражание), ва- ракоса (болтун), название Ворскла, связанное, по Фасме- ру, со словом «ворчать».

Элемент *vr- — очевидно, уже следующий этап формирования исторического радиксоида, после выпадения редуцированного. «Г» в словах горн, горе (сопоставляется с др.-инд. голос, зов, крик), горготать (олоненцк. громко смеяться, ржать — Фаем.), гораздый (ср. др.-исл. Rodd — звук, голос; др.-англ. Reord — голос, язык, д.-в.-н. Rarta — голос (Фаем.)), горлица—так же, как ив-, — часть праязыкового корня, а возможно, древний префиксоид или протетиче- ское образование. Если исходное — gbrdlo, несложно предположить в основе — рокочущее звукоподражание «р», указывавшее на угрозу («рычать» — ст.сл. рыкати, сер- бохорв. рикати, чеш. ryk, лит. rukti — рычать; в рус. — слово рысь), такое предположение оказывается верным. Сам процесс переразложения неоднозначен: составители этимологических словарей считают исходными o.-c.*govor (Черных), звукоподражательное гов- (Н. М. Шанский), но балтийская форма gauju имеет перевод «выть», гутнийск. kaum — вой, д.-в.-н. — звать (Фасмер); в том же словаре — «ворчать» сопоставляется только с формами, имеющими в составе *-vr-, -иг-, war-.

Элемент -ра- (ро-, ор-, ры-, ур-, ру-) отчетливо просматривается в семантически связанных словах рычать, к-ричать, г-рубить, жу-рчать, во-рчать, в-рать, во-ротить (ст.-слав, вратити, ср.: ротити — обещать). Семантика протетического компонента, ставшего при многочисленных переразложениях частью различных корней {го=в=ор—ить — говор-ить), нуждается в уточнении.

Радиксоидный компонент, образующий его плавный, сохранился в восклицаниях «Бр-р!», «Др-р!» {«брать, драть»), восходящих к звукоподражаниям. Совет, называющийся по-украински радой, в тюркских языках именуется хуралом и курултаем, греческий ареопаг соответствует римскому форуму. Можно уверенно констатировать, что «-ор-» как изначальный компонент со значением «издавать звук» лежит в основе восточного боевого клича «Хур- рагх!», трансформировавшегося в «Ура!». П. Я. Черных возводит слово orda — к horda, отголоски которого — во французском horde и немецком Horde.

Польское и н.-луж. Ьгоп — оружие сопоставимо со словом «ругаться», а значит, h — приставочный компонент, аналогичный русскому о— в слове оружие и б— в слове брань. Ст.-сл. ротити (клясться) — перформатив в 1-м лице. Лит. Barti — «бранить», «ругаться» — аналогично диалектизмам борайдать и боркать — «сердиться, шуметь, ворчать», где отчетливо просматривается древний звукоподражательный элемент *ог-, образующий, с соответствующими трансформациями редуцированных, *vr- и *br-.

Само слово «звук», как и «звякнуть», находится в родстве с глаголом «звать». А это уже прямое указание на историко-культурное предназначение глаголов речевого действия, на единство праязыка человечества и его звуковую, коммуникативную предназначенность и звукоподражательные истоки.

Этот экскурс к началу языка, основанный на данных этимологических словарей (А. Г. Преображенский, М. Фас- мер, Н. М. Шанский, П. Я. Черных, М. М. Маковский), доказывает, что изначально, до образования морфем в современном понимании, даже до образования языка в единстве его функций, люди задумывались о его смысле, обозначая процесс речи знаками, этимологически восходящими к первобытному звукоподражанию. Значит, язык был для них настолько важен, что, сразу подбирая для его процессов обозначения, люди осознавали, что с принятием знаковой системы они поднимаются на качественно новый цивилизационный уровень. За указанием и начальным звукоподражательным обозначением последовало собственно общение, и, очевидно, с этого этапа можно говорить о языке как таковом.

Анализируя процесс складывания языка народностей в язык национальный, можно считать современный литературный язык исторически сложившейся высшей формой национального языка, обладающей системой норм, стилей, устной и письменной разновидностями и обеспечивающей информативную, экспрессивную и коммуникативную функции. Н. М. Шанский и В. В. Иванов видят в качестве основных свойств литературного языка нормативность и обработанность, М. М. Гухман — полифункциональность, стилистическую дифференцированность и стремление к регламентации. К. С. Горбачевич добавляет к этому богатство лексического фонда, упорядоченность грамматической структуры и развитую систему стилей. Важным признаком литературного языка является его кодифициро-

ванность — закрепленность во множестве словарей. Очевидно, что наличие системы норм и стилей, регламентированность — признаки литературного языка. Но можно ли считать важнейшим его свойством возможность обеспечивать устное и письменное мышление, а также, что немаловажно, абстрактное и конкретное? Да, только язык как семиотическая система может передать информацию об отсутствующем и визуально невоплотимом предмете — отсюда «языковая картина мира», определяемая не только реалиями, но и способом информирования о них (диктум и модус).

Существует и культурно-историческая картина мира, соответствующая особенностям языка. Эти особенности влияют на личность, формируют её систему установок и мотиваций. Язык нередко служит для понимания национальной психологии как фактора менталитета народа и общества. Речь «гортанная», «лающая» и т. д. — это непременно черта говорящих, их духовного облика и мировоззрения. Информационной революции больше соответствуют «компьютер», «офис», «саммит», нежели исполненное канцелярских ассоциаций «контора» или аналитические «электронно-вычислительная машина», «деловая встреча». Стоило обществу отстать от технического прогресса, как то же самое неизбежно произошло с языком, не включившим в свой состав однословных атрибутов наступившей эпохи. Сознание и самосознание народа проявляется в состоянии его языка — так, русские слова сегодня стыдливо отступают перед натиском «прогрессивной» англоязычной лексики, которая много беднее, но точнее при назывании новых технологий и их результатов. Когда-то международным стало русское (советское) слово «космонавт» как символ прогресса, констатирующий реальные достижения общества; сегодня в международном обиходе все чаще встречается русский мат и все реже — научно-технические неологизмы, что также отражает острый кризис, в котором находится общество.

Языковые процессы — воплощение культурно-семиоло- гических факторов, обусловленных национальной историей. А значит, культура речи не может изучаться в отрыве от этнографического компонента, во многом определяющего психологию общения и речи народа и эпохи. И. Н. Горелов и К. Ф. Седов, комментируя этнографическую специфику речевого (и не только) этикета, замечают: «Очень странное впечатление на носителей иной культуры могут произвести некоторые комплименты женщинам. В Индии можно польстить женщине, если сравнить её с коровой, а её походку — с походкой слона. Хороший комплимент японке — сравнение её со змеёй, татарке и башкирке — с пиявкой, олицетворяющей совершенство форм и движений. Обращение к женщине «Гусыня!» в русской культуре — оскорбление. В Египте — это ласковый комплимент» [45. С. 117]. Культура речи непосредственно откликается на социально-исторический заказ. А. Ф. Кони рекомендует обращаться к слушателям: «Товарищи!», — сейчас у многих такое, в целом вполне естественное, обращение вызовет негативные ассоциации. А нынешняя англоязычная экспансия также оказывает воздействие на языковую норму - не из-за нее ли наблюдается возвращение французского суффикса -ёр взамен англоязычного -ер в словах типа планёр, киоскёр?

По мнению Э. Сепира, язык лишь «смиренно следует за мышлением», однако Л. С. Выготский подчеркивает неразрывное единство языка и мышления, сравнивая их с нерасторжимостью водорода и кислорода в химической структуре воды, а Л. Витгенштейн прямо провозглашает: «Границы моего языка означают границы моего мира». Аналогичной точки зрения придерживается Э. Бенвенист: «Язык — это то, что соединяет людей в единое целое, это основа всех тех отношений, которые в свою очередь лежат в основе общества. В этом смысле можно сказать, что язык включает в себя общество» [10. С. 86].

Устная и письменная — способ существования речи в риторическом понимании; абстрактное и конкретное мышление — формы логических операций, осуществляемых с помощью языка и его конкретного и материализованного проявления — речи.

Функции языка — сообщение (информативная), выражение при этом определенного состояния или оценки (экспрессивная), а также общение — коммуникативная. Их следует отличать от жанровых функций речевого поведения: сообщения как конкретного текста, вопроса, просьбы, приказа, требования; типов речевой организации: повествования, описания, рассуждения; функций речи в их соответствии характеризующим системам: эстетической, этической, дидактической, проповеднической. Функции речи определяются различно. Так, Дж. Остин видит в речи собственно локутивную сторону (говорение), иллокутивную (приказ, призыв, просьба, вопрос, требование) и перлоку- тивную, охватывающую то, что совершается в речевом акте как поведении. М. Я. Поляков видит основные функции речи (риторической) в доказательстве или поучении, услаждении, эмоциональном воздействии. К функциям речи относят также фатическую (контактоустанавливающую).

Выделяют и знаковую функцию языка, дающую основание семиотики как целой ветви филологической науки, ставшей во многом самостоятельной. Но один из основателей семиотики Ч. У. Моррис подчеркивает: «...С одной стороны, семиотика — это наука в ряду других наук, а с другой стороны, это — инструмент наук» [126. С. 46]. Знаковая функция присуща всем явлениям и предметам, указывающим на что-либо и системно организованным, поэтому быть системой знаков — это скорее не функция, а сущность языка. Именно через знак проявляют себя информация, коммуникация, экспрессия — первичные функции языка как знаковой системы. Каждый язык — это знаковая система, но не каждую знаковую систему можно именовать языком. Процесс первичного означивания, обозначения (десигнации) скрыт в языковых актах, утвержден в подсознании носителей языка; а функция характеризует исключительно осознанное, рационально мотивированное действие, проявляющееся в речевом поведении.

Функция — то, что присуще языку всегда, вне зависимости от обстоятельств речетворческой и речемыслительной деятельности.

Стиль — категория, формирующая тексты различной экспрессивной, коммуникативной и информативной специфики. Ситуационные стилеобразующие категории, формирующие общение бытовое, деловое, научное, политическое, церковное и эстетическое, Т. В. Шмелева относит к областям речевого поведения и соответствующим сферам языкового функционирования [155]. Следует возразить, что, например, литературно-художественное не всегда тождественно эстетическому; и все же основные области речевого поведения действительно таковы.

Главная функция языка для культуры речи — функция коммуникативная, рассматривающая прежде всего диалогическое взаимодействие. Язык всегда осуществляет сообщение и выражение при этом оценки сообщаемому. А коммуникация, потребности общения, вызвали к жизни то, что мы называем языком. Когда же говорят, например, о дейктической гипотезе происхождения языка (дейксис — указание), то, даже согласившись с её аргументами, важно помнить: первичное указание оказалось возможным и востребованным лишь в диалоге; иначе в нем не было бы необходимости. Чтобы сказать: «Оно» (возможно, первое слово), — показав при этом или этим на какой-либо предмет, — человеку необходим слушатель, воспринимающий это сообщение. Л. С. Выготский, говоря о коммуникативной функции языка как о первоначальной, признает её функцией речи: «Первоначальная функция речи является коммуникативной функцией. Речь есть прежде всего средство социального общения, средство высказывания и понимания» [34. С. 16]. Г. Г. Почепцов пишет: «...Лишь тот первичный процесс достиг цели, который вызвал к жизни вторичный коммуникативный процесс». Первичным процессом может считаться указание (дейксис: «оно»), однако и до него было действие, формирующее язык как отражение картины мира. Это привлечение внимания, указание на себя самого. В этом акте — источник будущего местоимения «я», разделяющего мир объективный и мир-для-субъекта, а также — прообраз последующих перформативов — слов, не только обозначающих, но и воплощающих действие, совершающееся субъектом в данный момент в его речевом акте. Так, говорящий приносит присягу {«Присягаю»), клянется {«Клянусь»), угрожает, просит, требует, критикует, сообщает — делает то, что имеет общее обозначение «говорю».

Функции слова (знака), выделяемые Л. И. Новиковым, свидетельствуют о тесном сближении слова и говорящего в современной лингвистике. Ученый выявляет коммуникативную функцию, эмотивную (то же, что экспрессивная), а также апеллятивную (обращение к собеседнику как начальный акт коммуникации) и контактную (фатиче- скую) [102]. У. Моррис выделяет синтактику (в лексике это взаимоотношение слов, или контекстуальная обусловленность смысла), семантику (отношение слова к тому, что оно означает) и прагматику, на основе которой выстроена новая концепция риторики и культуры речи. Слово в процессе общения приобретает смысл ономасиологический (как назвать предмет и явление) и семасиологический (что обозначает слово; как оно воскрешает ассоциации, связанные именно с этим предметом). И в силу этого

язык, и прежде всего лексика, оказывается системой подвижной и диалектичной, образующей «языковые очки» для каждого конкретного человека, очерчивающей его систему координат.

В современном языкознании слово — не только объект изучения лексики; слово все чаще рассматривается в связи с коммуникативным процессом, с отношением его смыслов к историческому ходу, к системе индивидуальных представлений говорящего и слушающего. Непременная погруженность лексики в психолингвистику, в контекст ситуации, обозначила смену приоритетов: слово-для-себя сменяется словомгдля-говорящих; оно рассматривается не само по себе, но лишь в соотнесении с участниками общения.

«Сама знаковая система... есть не что иное, как сложное диалектическое отражение действительности в сознании носителей данного языка» [102. С. 58]. А это значит, что и мы, изучая культуру речи, говорим не просто о разных уровнях языка, но прежде всего — об их взаимозависимости в сознании говорящего и слушающего, о возможности эффективного целенаправленного общения. Норма сама по себе актуальна лишь тогда, когда может такое общение обеспечить; в противном случае в повседневной речи непременно возникнут разрушающие её тенденции, которые рано или поздно утвердятся в качестве победившего варианта, а потом и единственно правильного.

Рассматривать язык в соотношении с сознанием человека, с его социальным опытом и ценностными приоритетами сложнее, чем оперировать чисто лингвистическими категориями. Но мы должны понимать, что именно направляет живую речь, превращая в нее языковой материал, как норма сопоставляется с разговорной речью и почему нередко ей противопоставляется. Понятия «язык» и «человек» в культуре речи должны быть близкими, чтобы не свести дисциплину к своду предписаний, никак не отражающих реальной картины мира. Объект культуры речи — язык в его конкретном речевом функционировании.

Поэтому и нормы охватывают в культуре речи не просто слова, обозначающие понятия и вступающие в различные связи с другими словами, а слово как коммуникативный факт, единицу языка как средства общения.

Общение всегда предполагает возможность активного реагирования, ответа. А суррогаты диалога — солилокви- ум, речь для себя, или квазидиалог, то есть общение с техникой и животными, общением не назовешь. А значит, сфера подлинной компетенции культуры речи — диалогические взаимоотношения, общение во всем многообразии его лингвистических и психолого-социальных факторов. «Диалог предшествует языку и порождает его», — подчеркивает Ю. М. Лотман. И если Э. Сепир выдвигает на первое место символически-семиотическую функцию языка, то следует вспомнить, что возник язык из потребностей общения, их удовлетворению служило означивание реальных предметов — сначала окружающих, а затем и других, чем-то напоминающих их (так возникло обобщение в языковом понятии).

Речевое общение — это взаимодействие между говорящими, говорящим и слушающим, выделяющее интерактивную, коммуникативную и перцептивную составляющие (Г. Я. Буш). Коммуникативная составляющая — это собственно обмен словами и мыслями в речевом (диалогическом) процессе. Интерактивный элемент — взаимодействие и взаимовлияние участников общения. Перцепция - восприятие; поэтому взаимное восприятие друг друга участниками общения образует перцептивную составляющую.

Коммуникация, общение, диалог, речевое взаимодействие — предмет культуры речи как филологической дисциплины. Разновидности диалогического взаимодействия Г. Я. Буш разделяет следующим образом: интимно-межличностные диалогические взаимоотношения (отсутствие конфликтного элемента и конформного принятия информации; продуктивное творческое обсуждение и выработка общего мнения); отношения кооперации (единство цели при самых разных подходах к её достижению); отношения агонистические (агон — борьба, соревнование, конкурс), антагонистические (взаимное неприятие, приводящее к стойким барьерам общения — тезаурусному, софистическому, контрсуггестивному и др.). К целям общения относятся обмен информацией, взаимовлияние, взаимопере- живание, взаимопонимание, возникающие в результате грамотного речевого и неречевого (невербального) поведения коммуникантов.

Общение и деятельность в своей совокупности составляют диалог — форму интеллектуального бытия. Мир есть диалог — об этом пишет М. Бубер, родоначальник диалогизма как самостоятельного научного направления: «Отношение есть взаимность. Мое Ты воздействует на меня, как и я воздействую на него. Наши ученики учат нас, наши создания создают нас... Мы живем в потоке всеохватывающей взаимности, неисследимо в него вовлеченные» [18. С. 24]. Диалог — это всегда субъект-субъектные отношения, когда мы готовы к восприятию собеседника как личности с его собственной системой языковых координат и независимым от внешних воздействий взглядом на мир и на нас в этом мире. Субъект-объектные отношения, когда перед нами - только объект воздействия, антидиалогич- ны. Подлинное общение начинается там и тогда, где и когда мы готовы стать на точку зрения другого человека и решить, почему он сам захочет так смотреть на предмет разговора, как хотели бы этого мы. Если общение начинается с четкого разделения на приемлемое и нет, на верное и ошибочное (в нашем представлении), то собственно диалога, то есть стремления к истине, не получится: мы присвоили себе право быть последней инстанцией, и эвристический момент общения, являющийся важнейшим во всяком диалоге, исчезает.

К. Ясперс подчеркивает: «Разум требует беспредельной коммуникации, он сам — тотальная воля к коммуникации. Поскольку во времени мы не можем объективно обладать истиной как единой и вечной и поскольку наличное бытие возможно только наряду с другим наличным бытием, экзистенция постигает себя лишь в сообществе с другой экзистенцией, коммуникация являет собой образ открытия истины во времени» [162. С. 442]. Подлинное мышление возможно лишь в диалоге; вне активной коммуникации человеческая личность не существует; феномен аутизма и «аутистической мысли» - путь к духовному разрушению.

Человек как участник диалога обязан непрерывно считаться «с изменчивой ситуацией, с собственными интуитивными ожиданиями, возникающими при прогнозировании того, как ситуация данной минуты развернется в следующую минуту» [19. С. 68]. Коммуникативная функция языка преимущественно реализуется в диалоге; однако любое активное восприятие (лекции, сообщения учителя на уроке, спектакля) — также общение, и говорящий монологически это понимает, если психологический контакт с аудиторией ему важен.

Общение, коммуникация, базируется на таких категориях, как ситуация общения (или ситуационный контекст речи), производство и понимание речевых и невербальных средств общения; коммуникативная компетентность участников общения, модальность диалога (отрицательная — конфликт, агон, взаимное неприятие; положительная — настроенность на творческий продуктивный диалог; нулевая — безразличие к собеседнику и отсутствие установки на восприятие его речи), ролевое и функциональное речевое поведение общающихся. Применительно к принимаемой роли заметим, что «со временем человек так привыкает к надетой маске, что и вправду становится тем, кем поначалу хотел казаться» (С. Моэм)’, поэтому не следует вес и профессиональное речевое поведение подчинять избранной роли.

Всякое мышление диалогично, даже рефлексивный самоанализ: «Осознание себя как субъекта... означает наличие диалогических отношений с другими субъектами» [18. С. 47]. Мышление в языковых структурах, а не только его речевое оформление, — факт очевидный, а необходимость абстрактного мышления с помощью языковых категорий акцентирует А. С. Пушкин, сетуя: «...Метафизического языка у нас вовсе не существует» [110. С. 7, 14]. А между тем именно он, «метафизический» язык, то есть язык абстрактного, прежде всего научно-художественного, мышления — важнейший показатель сформированно- сти национального литературного языка.

П. А. Флоренский обращает внимание на соединенность мысли и воплощающего (совершающего) её слова с внутренним миром человека, с его состоянием, ассоциативным миром, апперцепируемыми им фактами бытия: «...Семема слова непрестанно колышется, дышит, переливает всеми цветами, и не имея никакого самостоятельного значения, уединенно от этой моей речи, вот сейчас и здесь, во всем контексте жизненного опыта, говоримой, и притом в данном месте этой речи. Скажи это самое слово кто-нибудь другой, да и я сам в другом контексте — и семема его будет иная; мало того, более тонкие его слои изменятся даже при дословном повторении той же самой речи тем же самым лицом»[144. С. 2, 236]. Взаимосвязь слова с контекстом ситуации и индивидуальностью говорящего - именно то, что создает неповторимость слова, что разрушает его всеобщность, а значит, хотим мы того или нет, — и возможность исчерпывающего понимания. Приведем пример экстралингвистического контекста как фактора формирования семемы (комплекса смыслов) слова. Слушая в популярной песне строку «Я тебя слепила из того, что было», — едва ли кто-то обратит на нее особое внимание. Но вспомним Е. Петросяна, который, произнося эту строчку и ничего не добавляя к ней, комментирует сказанное лишь мимически и жестикуляционно! Зал смеется до слез, хоть ранее ничего смешного в строке не обнаруживалось. Ситуация и созданный мастером эстрады контекст (мимика, жест) создали такой смысловой ореол, что все подтексты, которых не имел в виду автор, вдруг обнажились, приведя к комическому эффекту! Итак, слово теснейшим образом связано с личностью произносящего и с особенностями ситуации.