1.2. Индивидуальное и коллективное сознание

Теперь рассмотрим функции группового или коллективного сознания с точки зрения его организации и функционирования.

Вопрос о сущности, формах проявления, источниках происхождения и механизмах реализации сознания всегда волновал философов и естествоиспытателей.

С этой точки зрения понятие сознание не однозначно. В общем случае под этим термином понимают психическое отражение действительности, независимо от того, на каком уровне оно осуществляется - биологическом или социальном, чувственном или рациональном. Когда имеют в виду сознание в этом широком смысле, то, тем самым, подчеркивают его отношение к материи без выявления специфики его структурной организации. В более узком и специальном значении под сознанием понимают не просто психическое состояние, а высшую, собственно человеческую форму отражения действительности. Сознание структурно организовано и представляет собой целостную систему, состоящую из различных элементов, находящихся между собой в закономерных отношениях. В этой структуре наиболее отчетливо выделяются, прежде всего, такие моменты, как осознание вещей и переживание, то есть определенное отношение к содержанию того, что отражается. Способ, каким существует сознание, и каким нечто существует для него, это - знание. Развитие сознания предполагает, прежде всего, обогащение его новыми знаниями об окружающем мире и о самом себе. В зависимости от уровня, глубины проникновения в объект и степень ясности понимания проявляются обыденное, научное, философское, эстетическое и религиозное осознание мира, а также чувственный и рациональный типы сознания.

Исторически сложились разные стратегии исследования источников сознания: реалистическая, идеалистическая, феноменологическая, вульгарно­материалистическая и др. В ныне господствующем философско-реалистическом направлении источником индивидуального сознания признаются не сами по себе идеи (как у объективных идеалистов), и не сам по себе мозг (как у вульгарных материалистов), а объективная или субъективная реальность, отражаемая человеком посредством высокоорганизованного материального субстрата - головного мозга в системе надличностных форм сознания^[44].

Сознание в рамках философского реализма признаётся специфическим атрибутом человека, работающим на основе принципа отражения, который описывает свойства материи как субстанции. Отражение в неорганической, в живой природе и у человека выступает в качественно различных формах и происходит в процессе взаимодействия, которое имеет своим результатом взаимоотражение. В простейших случаях отражение выступает в виде механической деформации, а в общем случае - в виде взаимной перестройки внутреннего состояния взаимодействующих систем. Любое отражение является информационным взаимодействием в том смысле, что каждый коммуникант оставляет о себе память в другом. Причинами, которые вызвали появление особой формы отражения - сознания у человека, считаются совместный труд, язык и эмоции.

Общественное сознание, согласно привычным представлениям, представляет собой совокупность идей, теорий, взглядов, представлений, чувств, верований, эмоций людей, настроений, в которых отражается природа, материальная жизнь общества и вся система общественных отношений. Оно формируется и развивается вместе с возникновением общественного бытия, так как сознание возможно только как продукт социальных отношений. Сущность общественного сознания состоит в том, что оно может отражать общественное бытие только при условии одновременного активно-творческого преобразования его. Будучи относительно самостоятельным, общественное сознание может опережать общественное бытие или отставать от него. С точки зрения материальных носителей общественного сознания следует говорить об общественном, групповом и индивидуальном сознании, а в историко-генетическом плане рассматривают общественное сознание в целом или его особенности в различных общественно-экономических формациях.

Очевидно, однако, что при таком подходе принципиальные вопросы остаются без ответов. Невозможно точно сказать, что реальнее - материя или сознание. Предлагается считать, что материя - объективная, а сознание - субъективная реальность. Абсолютизация специфики сознания как субъективного образа порождает тенденцию противопоставлять идеальное и материальное и доводить противопоставление до полного распада мира на две субстанции - духовную и материальную.

Кроме того, мы так и не получаем ответов, где, как и чем именно оперирует сознание, откуда и как оно возникает. Что тогда означают выражения психология толпы, общественное мнение, индивидуальное и групповое сознание, насколько и в чём они соответствуют своему буквальному звучанию? Какова функция подсознания и откуда оно берётся? При чём здесь речь, что это такое, на какой основе формировался язык и каковы его связи с мышлением? Куда отнести экспериментальные факты, говорящие об обладании животными высших функций сознания? И многое другое. В целом, можно констатировать, что сегодня не сложилось не только устоявшегося определения сознания, но даже приблизительного согласия относительно его происхождения, строения и функционирования.

В свете современных представлений о природе и на основе экспериментальных научных данных получили распространение альтернативные концепты сущности сознания, сосредоточенные в основном в двух глобальных философских течениях: физикализме и идеализме (дуализме). В наши дни у последнего осталось довольно мало сторонников и в основном это либо религиозные философы, либо персоналисты, трансценденталисты и т.п. Значительную часть представляют философы неодуалистских направлений: «дуализма свойств», «онтологии субъективной реальности», эпифеноменализма, панпсихизма и др. В целом неодуализм выглядит как онтология субъективной реальности.

Возникновение физикализма связывают с австрийским и американским логическим позитивизмом 1930-х гг., в рамках которого возникло течение по созданию искусственного унифицированного языка, близкого к точному языку физики.

Отсюда физикализм можно описать как стратегию объективизма, экстернализма и интерсубъективности или взгляд с позиции третьего лица^[49]. Сфера интересов физикализма включает в себя два главных направления: природа мира и природа сознания. Первый из них стал объектом внимания атомной и ядерной физики, а потому философский физикализм сосредоточился исключительно на проблеме природы сознания.

Поначалу проблема сознания представлялась сторонникам физикализма достаточно простой. Ещё в первой половине ХХ века казалось, что для её решения будет достаточно применения хорошо известных объективных научных методов, прежде всего редукционистских. Сторонники этой теории неопозитивисты Р. Карнап, М. Шлик и К. Г емпель разработали собственную стратегию трансляции, суть которой состояла в теоретической редукции психологии к физике. Это была не прямолинейная редукция ментального к фактам нейрофизиологии, как это себе представляли механистические материалисты, а объективация сознания путем перевода психологических высказываний в высказывания о публично наблюдаемых фактах поведения.

Но наибольшее влияние на утверждение физикалистской традиции оказал Б. Скиннер. Он разработал концепцию «Психологического бихевиоризма»^[50], в которой предложил объяснять интеллектуальные акты не в менталистских терминах верований, идей, надежд, чувств, эмоций и интенций (намерений), а на основе функционального и операционального описания поведения, то есть установления причинно-следственных связей между реакциями организма на внешние стимулы и результирующими поведенческими актами. Это течение, близкое к «Объективной психологии» В. М. Бехтерева, до сих пор имеет различные живые течения и толкования.

Его коллега по Гарварду известный философ физикалист У. Куайн соглашался со Б. Скиннером, что менталистские и интенциональные идиомы не поддаются рациональному обоснованию, хотя и по другой причине: а именно, содержащие интенциональные термины предложения невозможно транслировать на предложения физикалистского языка. Тогда оптимальным объяснением сознания было бы нейрофизиологическое. Проблема в том, что в нашем распоряжении нет какой-либо серьезной нейрофизиологической теории, способной это выполнить. В качестве альтернативы можно принять лингвистический бихевиоризм, разработанный Л. Витгенштейном и Дж. Райлом, хотя сами они отмежевывались от физикализма.

В 1953 г. Л. Витгенштейн предложил другую стратегию объективизации сознания - через наблюдения употреблений естественного языка⁵¹. Он полагал, что проблема сознания решается не редукцией к чему-то материальному через получение какой-то новой научной информации о мозге, а только вглядываясь в работу языка, в его разнообразные игры, в поведение людей, где именно язык реализует интерсубъективную и коммуникативную функцию. Позицию Л. Витгенштейна можно квалифицировать как социолингвистический материализм, поскольку материальной действительностью мысли, как и у К. Маркса, у него выступает язык. Главный тезис парадигмы Витгенштейна, что «границы языка являются границами мысли», послужил основой для дискуссий о сознании, которые продолжаются и по сей день.

Дж. Райл привёл свои аргументы против дуализма или представления о духе в машине ⁵² Он представлял саму идею сознания как субстанции бессмысленной, хотя в действительности такая постановка вопроса не лишена смысла. Как и у Витгенштейна, райловская трактовка не выходила за рамки лингвистического анализа. Ментальные ощущения и переживания редуцированы к понятиям, описывающим поведенческие диспозиции и коммуникативные отношения людей. Ментальность в концепции Райла это более опыт умений, а язык общезначим и ^{[51] [52] интерсубъективен, то есть даже наедине со своими мыслями через медиум языка мы ведем разговор с другими собеседниками.}

Широкую известность получила в 50-60-ые годы теория тождества Г. Фейгла и Дж. Дж. Смарта. Теоретики тождества не соглашались с Витгенштейном в том, что проблематика сознания порождена языковой путаницей, а сырые чувства следует отождествлять с нейрофизиологическими процессами головного мозга^[53]. Предполагалось, что дисциплины, использующие языки разной степени сложности, сводимы к более низким уровням описания. Например, язык психологии к языку биологии, язык химии - к физике и т.д. Для философии сознания теория тождества имела очень важное значение: она вызвала к жизни множество идей, которые стремились объяснить феномен сознания с позиции третьего лица, но без редукции и потери качественной специфики сознания.

В 60-ые годы, как реакция на теорию трансляции и тезис о тождестве физического и ментального, в философии сознания появилось новое течение - функционализм. Его главная идея состоит в отказе от редукционизма и в применении к объяснению сознания функционалистского подхода. Такой подход уже оправдал себя в социологии, биологии, информатике и других науках. Фундаментальный тезис функционализма гласит, что виды ментальных состояний следует считать не какими-либо свойствами - материальными или идеальными, - а нейтральными функциональными состояниями. Этот тезис разрабатывался во множестве вариантов этого направления: информационно-процессуальной теории A1 (Д. Деннет), функционализма машины Тьюринга (Х. Патнэм), физикалистского функционализма (С. Шумейкер), редуктивного телеофункционализма (Ф. Дретчке), психофункционализма (Н. Блок), функционализма языка мысли (Дж. Фодор), нейрофизиологического функционализма (П. М. Черчленд), и др.

Начало новому направлению в философии сознания положил автор исходного тезиса Х. Патнэм, который предположил в статье «Сознание и машины» (1960 г.), что нейтральные функциональные состояния аналогичны логическим состояниям машины Тьюринга. Патнэм писал, что обладая функционирующим сознанием, «мы являемся машинами Тьюринга»^[54], что, по мнению автора, снимает противопоставление «материализм-идеализм» и оппозицию «сознание-тело».

Концепция сознания Д. Дэннета была названа им «Процессуально­информационная модель А1»^[55]. Автор ставил перед собой задачу объяснить сознание на основе диалектики биологического и социального, для чего обосновывал подобие отношения сознания к мозгу отношению программы компьютера к его железу (software ^ hardware). Отсюда языком описания мыслительной деятельности становится нейтральный компьютерный язык. Это подобие реализуется путем объединения абстрактной машины Тьюринга с абстрактной машиной Дарвина, в которых информационные процессы протекают одинаково автономно. Дэннет отождествлял сознание только с информационной компонентой, а субъективная определенность опыта сознания (квалиа) удаляется из его теоретического описания. Одним из важнейших его результатов стало доказательство того, что редуцировать сознание к нейрофизиологии мозга невозможно, потому что в этом случае исчезает его культурно-информационная составляющая, поскольку сознание это, прежде всего, конструкция языка и культуры.

Ещё одно направление в философии сознания сформировали П. Фейерабенд, Р. Рорти и П. Черчленд. Г лавный тезис элиминативизма состоит в том, что сознание в нашем субъективном представлении - это кажимость, скрывающая совершенно другие процессы. Поэтому кажущаяся реальность должна быть удалена из языка теоретического описания, подобно тому, как в своё время из науки были элиминированы понятия дьявольских сил, эфира, флогистона, представление о болезнях, как наказаний за грехи, и т.п.

Р. Рорти исходил из тезиса Л. Витгенштейна о том, что «границы языка являются границами мысли», следовательно, сфера исследования сознания это языковые коммуникации^[56]. Сознание «есть дело лингвистическое», и поскольку мы имеем дело с языковыми конструкциями, а не с реальностью, поэтому философские и научные теории являются лишь инструментами культуры, а не репрезентациями реальности как таковой.

При рассмотрении проблемы сознания Пол и Патриция Чёрчленд предлагали опираться на эмпирические исследования экспериментальной психологии и нейронауки, а не на языковые конструкции^[57]. Сознание, как обобщение когнитивности, формируется динамическими свойствами биологических нейронных сетей, в которых циркулирует множество информационных потоков.

Особенностью «Аномального монизма» Д. Дэвидсона стала попытка в рамках социолингвистической парадигмы учесть связи между сознанием, мозгом и социологией, биологией, психологией, физикой через изучение единого комплекса языка, социума и коммуникации^[58]. Дэвидсон утверждал, что отношения между ментальными и физическими событиями предполагают существование некоторого закона природы, который, однако, до сих пор не известен.

В основу нейрофилософского дискурса в проблеме сознания были положены результаты исследований И. П. Павлова, который доказывал, что какими различными не были бы собственные состояния мозга человека, с точки зрения нейрохирурга они являются одними и теми же. Поэтому понятия «сознание» и «мышление» следует заменять понятием мозга и нервной системы, и их активностью соответственно. В дальнейшем эта позиция развивалась и подкреплялась экспериментальным материалом по мере внедрения новейших физических и вычислительных методов исследования в биологию, благодаря появлению новых научных областей - молекулярной биологии и нейрофизиологии, ориентированных именно на экспериментальные исследования нейропроцессов. Многочисленные научные исследования в разных областях биологии в последние 40-50 лет дали колоссальный объём экспериментальных данных, которые заставили по-новому взглянуть на работу мозга и функции сознания. Среди основных таких направлений и результатов можно выделить^[59]:

1. Генетические исследования, показавшие, что гораздо более половины генов в наследственном наборе хромосом связаны с формированием, развитием и работой головного мозга и ходом процессов сознания.

2. Исследования в области молекулярной нейробиологии, убедительно установившие, что определённые гены принимают участие в управлении обработкой информации в мозге, в обучении, запоминании и мышлении, причём эти группы генов имеют способность к замене и обновлению.

3. Психофизиологические исследования изменённых состояний сознания (гипноз, медитация, галлюцинации), которые подтвердили возможность «отключения» сознания и перехода к контролируемому поведению, а также прямую «запись» информации в подсознание.

4. Вычислительные эксперименты по созданию искусственных квазинейронных сетей для решения сложных задач распознавания, принятия решения и планирования, координации движений, поведения при неопределённых командах и т.д. на основе математических алгоритмов.

5. Комплексные методы исследования на основе «быстрых» и «медленных» процессов, фиксируемых совместно эхоэнцефалограммой и магнито­резонансной и позитронно-эмиссионной томографией (МРТ и ПЭТ).

Оказывается, человеческий мозг при определённых условиях в течение почти всей жизни продолжает развивать свои когнитивные возможности, которые, таким образом, состоят вовсе не в отражении, как в своём большинстве полагают философы. В действительности процесс сознания состоит из нескольких параллельных действий, среди которых отбор необходимой информации, фильтрация недостоверных сведений, дополнение недостающих данных, интеграция всего комплекса в иерархические массивы, создание новой информации и многое другое. Вряд ли всё это можно связывать только с

отражением.

Сегодня уже стало очевидно, что к проблеме сознания следует подходить иначе, ведь когнитивные процессы в мозге, напрямую связанные с работой сознания, во многом оказались подобны явлениям в логических цепях нейронных симуляторов. Они образуют собственный особый класс, поэтому при таком подходе не возникает необходимости в редуцировании психических состояний и ментальных процессов к физиологическим или физическим явлениям. Нейрологические цепи подобны реальным когнитивным конструктам и позволяют описывать не только известные явления, но и получать неожиданные следствия. Так, моделирование информационных процессов в таких цепях обнаруживает пока не вполне понятное самопроизвольное образование метапрограмм, управляющих уже имеющимися программами более низкого уровня^[60]. Некоторые исследователи склонны сопоставлять с этим явлением процесс мышления приматов^[61]. Имеет значение и то, что «часть когнитивной деятельности происходит не индивидуально, а координировано с другими людьми или артефактами, и сознание, как бы его ни понимать, может рассматриваться и как распределённый процесс»^[62].

Сегодня среди нейробиологов и других учёных, занимающихся когнитивными проблемами, широкое распространение получила гипотеза социального или макиавеллиевского интеллекта, появившаяся в конце 1980-ых годов. В соответствии с этой концепцией развитие когнитивных способностей у человека было вызвано необходимостью понимания поведения членов своей группы (семьи) и соответствующего регулирования собственного поведения. Наблюдение за поведением соплеменников могло быть эволюционным адаптивным фактором и сыграть определяющую роль в ускоренном росте головного мозга сапиенсов по сравнению с приматами. Однако определённо сказать, каковы были причины роста мозга именно у предков человека и почему этого не произошло с другими приматами, пока невозможно.

Информационный подход к проблеме сознания серьёзно подрывает позиции дуализма, разделяющего мир на материальное и идеальное. Хотя идеальность мысленных образов полагается обычно как субъективная реальность, как отсутствие в них материального содержания, очевидно, что ментальные и психические процессы никак не могут считаться идеальными. Они имеют своей основой материальные процессы разнообразной физико-химической активности физиологических структур организма - отдельных нейронов, их сетей или крупных паттернов мозга, а также групп управляющих генов. Конечно, есть соблазн обозначить мышление как особое - информационное состояние, имеющее то ли материальную, то ли волновую природу, но и с этим сегодня тоже пока имеются проблемы.

Известно, что информация находится в непосредственной связи и математической зависимости с базовыми физическими сущностями - материей и энергией, но, строго говоря, не является ни одной из них. По выражению Норберта Винера: «информация — это не материя и не энергия, информация - это информация»^[63]. Информация является, прежде всего, лишь абстрактным представлением о степени упорядоченности природного хаоса, относительной и абстрактной мерой порядка и сложности. Необходимо отметить, что из такого понимания информации совсем не следует вывод о том, что информация является противоположной модному и широко используемому нынче в культурфилософской среде понятию энтропии, которую принято называть мерой беспорядка, что, на самом деле, не соответствует действительности. Дело в том, что информация и энтропия относятся к разным по степени общности описания структурам порядка и хаоса.

Как показано в работах Н. Лумана, полное описание порядка и сложности структуры и системы её внешних и внутренних связей требует использования таких философских категорий как дифференциация и интеграция, причём в парах дифференциация - дедифференциация и интеграция - дезинтеграция. Информация, как характеристика порядка, включающего в себя не только упорядоченность, но и сложность структуры и внутренних связей, отражает сущность этих категорий на более высоком уровне, нежели представление об энтропии, которая, к тому же, неисчислима. О недостатках и неточностях при использовании этого понятия с необходимой степенью доказательности сказано, например, в работах К. Денбига^[64], С. Д. Хайтуна^[65] и др. Откуда следует недостаточность использования энтропии для описания социокультурных процессов и явлений и необходимость замены её на более универсальное понятие, в качестве которого мы предлагаем принять понятие информации. Ведь как писал Н. Винер: «Процесс получения и использования информации является процессом нашего приспособления к случайностям внешней среды и нашей жизнедеятельности в этой среде»^[66].

В этом смысле связывать сознание с информацией напрямую просто опасно, поскольку такое сопоставление приводит прямо в объятия субъективного идеализма, заканчивая любые дискуссии на эту тему. В окружающем мире информации как некоей субстанции не существует, мозг сам создаёт образ внешнего мира на основе обработки сигналов, поступающих извне по каналам связи (органам чувств). Что, в первую очередь, означает, что этот образ apriori будет различным для разных организмов, имеющих отличающиеся по своим свойствам мозг и органы чувств. Развивая эту идею, легко приходим к утверждению, что сознательно создаваемый мозгом образ мира является многоуровневым, причём количество иерархически организованных уровней прямо зависит от сложности и развитости мозга индивидуума. Таким образом, с позиций нейробиологии информационная теория сознания представляет его как постоянно меняющееся N-мерное пространство вероятностных оценок состояния окружающего мира, где N - количество коммуникационных каналов, связывающих мозг с этим миром. Математически это описание соответствует N-мерному динамическому тензору, что даёт возможность для проведения численного моделирования сознания и процессов мышления в целом, и это уже частично реализуется в прикладной кибернетике и компьютерных науках.

Доказано, что процессорная архитектура компьютеров ближайшего будущего, имитирующая нейронную, будет обладать колоссальным преимуществом, по крайней мере, с точки зрения энергоэффективности. Уже сегодня такие задачи как распознавание образов, системы ассоциативной памяти и пространственное ориентирование эффективно решаются с помощью многослойных нейрочипов, которые тратят на это количество энергии в тысячи раз меньшее, чем при использовании программной имитации нейронных процессов традиционными процессорами.

По мнению компьютерных специалистов, будущее вычислительной техники за симбиозом устройств на основе нейро- и классической неймановской логики, например такими устройствами, где неймановские процессоры, будут играть роль вычислительных ядер в окружении функциональных модулей, которые ускоряют их работу и сами работают на основе нейрологики.

Сегодняшние нейробиологические представления об информационных процессах в организме человека таковы. Органы чувств воспринимают воздействия от внешней среды тремя принципиально различными способами: механическим (осязание и слух), химическим (обоняние и вкус) и электромагнитным (зрение). Эти разные по своей физической природе воздействия вызывают однотипные электрохимические реакции в нервах (зрительном, слуховом и пр.), которые в виде сигналов различной интенсивности и частоты поступают в специализированные отделы мозга, где происходит их обработка и фиксация в нейронах памяти. Таким образом, действительное внешнее воздействие проходит, как минимум, трёхкратную обработку на пути к созданию картины мира в человеческом мозге. Очевидно, что на этом пути неизбежны потери и искажения, которые оценить очень трудно.

Создаваемый таким способом нематериальный образ мира основан на синтезе внешней и внутренней информации, или, в технических терминах, на вычислении выходного сигнала с помощью внешних, внутренних и дополнительно создаваемых данных, поэтому его можно назвать компутационным. Под последними понимаются данные, создаваемые самим мозгом для восполнения недостающих параметров, благодаря предыдущему опыту и знаниям.

Используя этот подход, нейробиологи претендуют на генетическое и адаптационное происхождение таких прежде сугубо философских и культурологических категорий как мораль, любовь, доброта, социальное поведение. Понятно, что психические идеальные механизмы имеют материальные биохимические способы закрепления, но не перепутаны ли здесь причина и следствие?

Поэтому, по мнению специалистов (Бескова И. А., Меркулов И. П. и др.), информационная концепция, учитывающая генетические и биоэволюционные факторы, описывает лишь часть процесса сознания, в частности, его эволюцию от прасознания предков-гоминидов до уровня создания картины внешнего мира и появления самосознания, не объясняя и не учитывая некоторые важные факты и процессы. Например, существование бессознательного, а также взаимодействие индивидуального и коллективного подсознательного, которое, на взгляд некоторых исследователей, и является первопричиной возникновения индивидуального сознания.

Кроме того, образы, возникающие в мозге на основании обработки данных извне, дополняются собственными конструкциями на основе предыдущего опыта, чувства или интуиции. Но это обстоятельство никак не учитывается в компутационной модели.

Сегодня стала более осязаемой прежде зыбкая грань в понимании разницы между сознанием и разумом, проходившая ранее, в основном, в терминологической области. Можно считать общепризнанным факт, что животные обладают сознанием разной степени развитости, в том числе таким, которое позволяет им решать довольно сложные задачи по ориентированию в трёхмерном пространстве, добычи пищи с помощью манипуляций с элементарными приспособлениями, принятия решений в ситуации выбора и т.д. Такой тип сознания первого уровня можно было бы назвать биоадаптивным, так как оно помогает биологическому организму приспосабливаться к определённым условиям окружающей среды при их изменении в некотором диапазоне. Ширина возможного диапазона изменений этих условий, в котором организм и вид продолжают существование, соответствует развитости его сознания. Тем не менее, обычно диапазон этот весьма узок.

Человек как вид обладает сознанием более высокого уровня, или разумом, который мы определяем как адаптирующее сознание. Этот тип ментальной деятельности направлен не на приспособление к природе, а, наоборот, на приспособление природы к себе, к своим индивидуальным родовым признакам, что означает организацию, перестроение и построение окружающей среды благоприятным для себя образом, включая, при необходимости, и построение искусственной среды обитания.

Главным механизмом этой деятельности является особый способ анализа внешней информации через обобщение и создание абстрактных понятий и символов. Следствием этого стало появление самосознания в его известной психической триипостасности, оперирующей этими символами. Поэтому говорить о разумности представителей вида homo sapiens можно, только начиная с той поры, когда у них появились признаки создания символьных систем разного вида. То есть не предметная деятельность и даже не речь в форме отдельных звуков или даже фонем являются показателями разумности. Надёжным критерием можно считать, по-видимому, только появление достоверных свидетельств существования абстрактного мышления, которыми, в частности, являются художественные искусства - музыка, живопись, скульптура.

Древнейшее в мире изображение некоего зверя на пластинке известняка - первый известный настоящий рисунок, найденное на стоянке «среднего каменного века» Аполло 11 в Намибии, раньше датировалось возрастом в 26-28 тысяч дет, сейчас передатировано на 59 тысяч лет назад. Другие древнейшие известные на сегодня свидетельства этого рода - наскальные рисунки, резные фигурки и костяные флейты, найденные в 2003-2009 годах, моложе и датируются возрастом примерно в 40-45 тысяч лет, хотя возраст видовых признаков сапиенсов оценивается не менее, чем в 100-120 тысяч лет^[67]. Первая цифра, которая близка к началу верхнего палеолита, и есть, видимо, время появления человека действительно разумного в современном понимании.

Теперь рассмотрим специфику подхода к проблеме сознания в области физических наук, которая дополняет естественнонаучное представление в этой области. Как говорилось выше, физики сосредоточили свои усилия решения проблемы сознания совсем с другой стороны, и, разумеется, пришли к несколько иным выводам. Несколько десятилетий назад Нильс Бор сформулировал задачу: будущая физика должна включать в себя сознание как необходимый элемент картины мира. Сегодня это положение звучит ещё более радикально: научное мировоззрение, которое игнорирует проблему сознания, не может претендовать на свою полноту. Одновременно, по общему мнению физиков, современные философские теории сознания страдают от тяжёлого фундаментального порока - они логически несовместимы с наиболее подтвержденной физической теорией из всех, когда-либо имевшихся в распоряжении человека, а именно, с квантовой механикой. Проблема сознания с физических позиций обсуждалась уже в первой половине XX столетия. А в первые годы второй половины XX столетия появились серьезные исследования на эту тему в работах самых известных физиков, занимавшихся созданием квантовой механики - Паули, Шредингера, Шелдрейка, Пенроуза и др. Но большинство философов, за исключением нескольких авторов, к которым относятся, например, М. Локвуд (1989 г.) и Д. Чэлмерс (1996 г.), рассуждают о сознании/мозге таким образом, будто квантовой механики вообще не существует.

Сегодня всеми признается, что проблема сознания ныне существует только в квантовой теории. В классических теориях, например, в электромагнетизме, места феномену сознания вообще нет. В теоретической физике существует как минимум две проблемы, в которых хотя бы в дискуссионной форме проявляется феномен сознания. Это проблема квантовых измерений и антропный принцип. С позиций сложившихся современных представлений анализ применения физики к описанию сознания показывает, что вне зависимости от конкретной модели (и даже ее истинности) сам способ этого применения остается одним и тем же. В полной форме такой подход состоит из трех компонент, включающих в себя:

- во-первых, ответ на вопрос о том, как вообще можно применить физику и науку вообще к феномену сознания?

- во-вторых, после того, как дан ответ на первый вопрос, возникает уже гораздо более конкретный вопрос: как описать сознание уже в рамках квантовой теории. Для этого надо найти такие явления, которые по своим свойствам были бы похожи на свойства описываемых проявлений сознания.

- третий шаг состоит в том, чтобы попытаться включить активность сознания в формализм теории.

Анализ источников по теме показывает, что исследователи главным образом концентрируют свое внимание на втором этапе. В этих исследованиях в основном речь идет о попытках описания разного рода паранормальных явлений (в первую очередь психокинетического типа. В рамках программы трансцендентальной медитации это, так называемый, эффект Махариши) в рамках физики. Но наиболее выдающие достижения всё же были сделаны при попытке ответить на первый вопрос.

Британский биофизик Нобелевский лауреат Фр. Крик попытался ответить на вопрос как мозг производит сознание, используя результаты исследований нейронных сетей, связывающих таламус с корой головного мозга^[68]. Однако его предположение, что синхронизированные колебания активности сетевых нейронов в диапазоне от 35 до 70 Гц, объясняют процессы сознания, вызвало серьёзные возражения со стороны и философов, и ученых.

Экспериментальной основой работы Р. Джана и Б. Дана являются проведенные авторами в 1979-1985 гг. исследования психокинетического воздействия человека на электронные и механические системы^[69]. В них участвовали 40 операторов, причем ни один из них не обладал особыми психическими способностями. Авторами было обнаружено статистически значимое отклонение поведения электронного датчика случайных чисел и механической системы от нормального поведения в соответствии с намерением операторов. Резюмируя полученные результаты Джан и Дан пытаются объяснить их, предполагая, что любая функционирующая система, способная получать и перерабатывать информацию, поступающую извне, может быть квалифицирована как обладающая сознанием.

Ещё один Нобелевский лауреат американский биохимик Дж. Эдельман в 1978 г. выдвинул свою нейробиологическую теорию сознания, которую сам автор назвал нейродарвинизмом^[70]. Теория Эдельмана пытается объединить

представления о сознании/мозге как о генетически детерминированном и одновременно полностью определяемым социальным опытом строго на основании известных экспериментальных нейробиологических данных. По мнению автора, возникновение индивидуального сознания происходит благодаря селекции и усилению одних конкурирующих нейронных групп и ослаблению синаптических связей других в процессе развития мозга, начиная с эмбрионального состояния. Однако эта теория не даёт ответа на вопрос, на каком уровне обработки поступающей информации возникает сознание и почему.

Американский физик Дж. Хэгелин в 70-80-ые годы проводил массовые эксперименты по физической интерпретации явления Махариши. Оно состоит в том, что даже небольшое число людей (приблизительно корень квадратный из одного процента от всего населения, а это около 7000 человек), практикующих особый вид коллективной медитации в одном месте, достаточно для того, чтобы нейтрализовать негативные социальные тенденции. Например, рост уровня преступности и количества самоубийств в некотором регионе, и способствовать позитивным тенденциям во всем обществе. Этот феномен называется в честь Махариши Махеш Йоги, который предсказал его в 60-х гг. Отдельная серия экспериментов была посвящена сравнению показателей ЭЭГ и биохимических показателей членов медитирующей группы. Авторы утверждают существование устойчивой корреляции между этими параметрами. Объяснения причины явления носят экзотический характер и, по мнению критиков, требуют тщательной проверки под более строгим контролем^[71].

Новое направление квантовомеханического толкования проблемы сознания представляет автор концепции физицизма математик, физик-теоретик и космолог Р. Пенроуз. Он рассуждает о мозге и сознании, опираясь на два фундаментальных, по его мнению, теоретических достижения XX века - квантовую механику и теорему Геделя, который показал, что во всех замкнутых математических системах имеются истинные высказывания, недоказуемые в рамках этих систем. В свою очередь, Пенроуз математически доказал, что существует целый класс таких алгоритмически неразрешимых задач, которые в принципе решаемы, но не имеют алгоритмического решения, то есть не могут быть решены вычислительной машиной. Более того, он даже привёл пример такой задачи и решил её. Это означает, по крайней мере, то, что мозг устроен совсем не так, как машина Тьюринга.

Реальность Пенроуз трактует в духе панпсихизма, как состоящую из циклической последовательности трех миров: физического, ментального и математического. Каждый из них является основой для следующего: физический мир составляет основу ментального, который выступает основой математического мира, а математический мир - основой физического, и так далее. Эта схема подобна

конструкции К. Поппера, у которого в трехчленной схеме реальности третий мир был миром культуры.

Возможность фиксировать динамику микрочастиц с помощью

макроприборов, основанная на так называемой редукции волнового пакета, является основой множества парадоксов квантовой механики и темой дискуссии Бора с Эйнштейном. Можно даже сказать, что многие свойства частицы рождаются в момент её наблюдения. Р. Пенроуз предположил, что существует и объективная редукция, заставляющая ансамбль микрочастиц время от времени голосовать, приобретая классические свойства.

Исходя из этого, Пенроуз заключил, что некая ментальность является онтологически фундаментальным свойством Вселенной, поэтому объяснение феномена сознания может быть дано в новой единой теории, которая объединит квантовую, гравитационную и теорию относительности с физикой

нейрофизиологических процессов^[72].

В основе физической модели сознания С. Хамероффа и Р.Пенроуза лежит пространственно-временная суперпозиция некоторых квантовых когерентных процессов в мозге. Философский базис этого концепта опирается на менталистскую онтологию А. Уайтхеда, которая, в свою очередь, является перспективой монадологии Лейбница. В современной интерпретации действительные события Уайтхеда являются пространственно-временными квантами, обладающими первичными ментальными качествами. С. Хамерофф и Р. Пенроуз считают, что сознанием, или ментальностью в той или иной степени наделены элементарные частицы и их ансамбли. Однако протоментальность электрона проявляется только в момент его макронаблюдения - локализации, то есть при переходе из состояния волны в состояние частицы.

Элементами сознания также могут обладать отдельные клетки организма. Микробиолог С. Хамерофф считает, что своеобразные квантово-механические вычисления происходят в микротрубочках цитоскелета нейронов, имеющих

диаметр 25 нм и состоящих из молекул белков - тубулинов - которые могут находиться в двух внутренних состояниях или, как говорят биологи, конформациях. Тубулины можно рассматривать как самоорганизующиеся квантовые компьютеры. Вычислительные квантовые процессы в них имеют невычислимый характер, так необходимый для получения потока сознания. Именно они, в соответствии с гипотезой Хамероффа, и отвечают за феномен сознания^[73]. Иначе говоря, по его мнению, нейроны являются не переключателями, как принято считать, а сложными микрокомпьютерами, которые обеспечивают мозгу гигантскую вычислительную мощность 10²⁷ элементарных операций в секунду. Для сравнения, производительность современных компьютеров составляет 10¹² опер/с.

Таким образом, в настоящее время существуют как минимум две возможности включения сознания в физическую реальность: либо через редукцию волновой функции, либо через отождествление сознания с предельными конструктами теоретической физики (единое поле, вакуум). Оба они являются подходами, имеющими квантовомеханическое основание. Причем последний способ выводит проблему сознания на космологический уровень, на уровень зарождения Вселенной. А поскольку эволюция в нашей Вселенной привела к зарождению жизни и разума, по крайней мере, на Земле, то он приводит к утверждению о существовании таких ограничений на возможные значения фундаментальных физических констант и целого ряда параметров физических и химических процессов, которые делают возможным существование жизни и человека.

С другой стороны, с точки зрения философа: «Безвольный и бесстрастный рассудок занят только вопросом о том, что есть, но не о том, что должно быть. Компетентность рассудка не идет дальше ответа на вопрос о целесообразных средствах»^[74]. Отсюда итог нашего краткого экскурса в современные научные и философские взгляды на проблему сознания состоит в том, что проблема осуществления и природы сознания сегодня не поддаётся ни научному, ни философскому анализу по отдельности. Поэтому суждения ученых о сознании нужно воспринимать как предположения, гипотезы, проекты или интересные спекуляции, но совсем не как доказанные истины. Конечно, имеются и некоторые результаты, один из которых состоит в общем признании того, что феномен сознания оказался гораздо сложнее, нежели это представлялось ранее и что на самом деле оно является конгломератом свойств, требующим для своего объяснения применения разных дисциплинарных методологий, а, возможно, и принципиально нового знания.

М. Локвуд вполне справедливо отмечал, что: «В начале двадцать первого столетия сознание остается для нас таким же, каким оно было для Ньютона в начале восемнадцатого столетия: оккультной силой, скрывающейся за массивом

прояснений, представленных нам физикой о мире, в котором мы живем»^[75]. А нам остаётся только повторить вслед за К. Мангеймом: «Строго говоря, утверждать, что индивид мыслит, вообще неверно. Значительно вернее было бы считать, что он лишь участвует в некоем процессе мышления, возникшем задолго до него... Тот факт, что каждый индивид живет в обществе, создает для него двойное предопределение: во-первых, он находит сложившуюся ситуацию, во- вторых, обнаруживает в ней уже сформированные модели мышления и поведения.»^[76].

Несмотря на такой, в целом негативный результат, всё же можно сделать кое- какие, полезные для дальнейшего повествования выводы о сущности процесса сознания. Возможно, некоторые из них выглядят очевидными или даже банальными, но зато они будут достаточно надёжными по сравнению с различными гипотетическими или спекулятивными установками для того, чтобы, опираясь на них, строить вполне убедительный концепт коллективного сознания в культуре.

Итак, во-первых, очевидно, что материалом и операционной средой процесса сознания является информация в самом общем представлении этого понятия. Во- вторых, разумная, собственно человеческая форма сознания, так или иначе, связана с использованием не только простых языковых фонем, но и их абстрактных форм, то есть более сложных лингвистических единиц - фразеологизмов, идиом, выражений и пр., иначе говоря - сообщений. В-третьих, необходимым условием процесса сознания является коммуникация, выступающая как со-знание, то есть совместное знание или обмен и передача информации. Наконец, последнее заключение состоит в двойственной сущности сознания, аналогичной квантовомеханической природе микрообъектов.

Что касается структуры сознания, то здесь более или менее уверенно можно рассуждать о существовании статических и динамических составляющих, или структуры сознания и интерпретации в терминологии М. К. Мамардашвили.

Следует полагать, что перечисленные свойства сознания в равной степени относятся как к индивидуальному сознанию, так и к различным формам коллективного сознания.

Начинать рассмотрение группового сознания лучше всего с массового сознания, которое исследовано более глубоко, нежели иные формы общественного сознания. Очевидно, это связано с особенностями социально-культурной эволюции западного мира в XIX-XX веке, ориентированной на повышение роли масс в историческом процессе. Формально словосочетание массовое сознание стало встречаться в научной литературе начиная с середины XIX века, и поначалу носило описательный, образный характер, в основном лишь подчеркивая масштабы проявлявшихся психологических явлений. До этого вообще преобладало обобщенное понятие психология масс.

Ставшие сегодня классическими труды Г. Тарда, Г. Лебона, Ш. Сигеле и У. Макдуголла, появившиеся на рубеже XIX-XX веков и посвященные отдельным конкретным проявлениям психологии масс (прежде всего, психологии толпы), носили отчасти психологический, а больше общесоциологический и даже научно­публицистический характер. Более или менее определенное употребление понятия массовое сознание в качестве специального научного термина началось лишь в 20­30-е гг. XX столетия, хотя и тогда долгое время оставалось на уровне беглых упоминаний и несопоставимых между собой, крайне разнообразных трактовок. Затем наступила продолжительная пауза в исследованиях. В западной науке это было вызвано тем, что массовая социология и психология как таковые стали исчезать: общество структурировалось, а культ свободного индивида предопределял доминирование индивидуальной психологии и социологии. Прежние массы как бы рассыпались, превращаясь в толпы одиноких (Д. Рисмен). С исчезновением феномена минимизировались и попытки его изучения. В итоге, западные исследователи так и не смогли договориться о смысле понятия массы, лежащего в основе исследования массового сознания.

В отечественной науке сложилось несколько иное, хотя и во многом аналогичное положение. Структурирование общества по социально-классовому признаку привело к абсолютизации роли классовой психологии, заменившей собою и массовое, и индивидуальное сознание. Соответственно, и здесь массовое сознание как таковое исчезло из поля зрения исследователей. Во второй половине 60-х гг. понятие массовое сознание получило в отечественном обществознании своеобразное второе рождение, но ненадолго. И лишь начиная со второй половины 80-х гг., можно отметить новый прилив устойчивого исследовательского интереса к этому феномену.

В итоге, как в зарубежной, так и отечественной научной литературе, посвященной различным сторонам явления массовизации сознания, до сих пор нет крупных работ, в которых специально рассматривалась бы проблема массового сознания. Из немногих существующих следует отметить исследование^[77], подробно рассматривающее современное состояние дискурса.

Согласно выводам Д. В. Ольшанского, бытующие ныне в науке взгляды можно объединить в два основных варианта. С одной стороны, массовое сознание — это форма общественного сознания, наиболее заметно проявляющаяся лишь в бурные, динамичные периоды кризисов в развитии общества. Но в такие моменты у общества обычно нет интереса к научным исследованиям. В обычные же, стабильные периоды развития массовое сознание функционирует на малозаметном, обыденном уровне и потому не привлекает внимание. При этом существенно, что оно может одновременно включать в себя отдельные компоненты разных типов сознания. Например, сознание классических групп социально­профессионального характера, составляющих собой социальную структуру общества (что обычно имеет приоритетный характер, и в первую очередь фиксируется теоретиками). Оно может включать и некоторые иные типы сознания, присущие специфическим множествам индивидов, объединяющим пред­ставителей различных групп, но в то же время не имеющим отчетливо группового характера. Обычно это обыденное сознание, не имеющее четкой социальной специ­фики. Такие проявления массового сознания носят в значительной мере случайный, побочный характер.

С другой стороны, массовое сознание всё же рассматривается как достаточно самостоятельный феномен. По традиции его возникновение рассматривается как отражение, переживание и осознание обстоятельств, общих для членов разных социальных групп, действующих в значительных социальных масштабах. Но говорить о возникновении массового сознания в обществе принято, лишь подразумевая какое-то конкретное явление, охватывающее практически всех его членов и приводящее их к некоему общему знаменателю. Такие ситуации возникают, например, как следствие глобальных природных или техногенных катастроф, или как реакция на деятельность средств массовой коммуникации и пропаганды, а также воздействие массовой моды любого свойства. При этом в индивидуальном сознании значительных масс людей начинают доминировать мысли, чувства и переживания, связанные с тем, что составляет содержание массового сознания на данный момент.

По мнению Д. В. Ольшанского, неорганизованные массы отличаются от известных социальных групп - страт, прослоек, классов - тем, что обладают самопроизвольно рождённым, неструктурированным и неорганизованным массовым сознанием, которое представляет собой разновидность общественного сознания. Массовое сознание сегодня определяется как совпадение в какой-то момент (совмещение или пересечение) основных и наиболее значимых ком­понентов сознания большого числа весьма разнообразных классических групп об­щества (больших и малых), однако оно несводимо к ним. Самое главное, в чём сходятся современные психологи и социологи, что это явление представляет собой новое качество, возникающее из совпадения отдельных фрагментов психологии деструктурированных по каким-то причинам классических групп. В силу недостаточной специфичности источников своего появления и неопределенности самого своего носителя принято считать, что массовое сознание в основном носит обыденный характер. Такая позиция связана, в основном, с тем, что изучение свойств массового сознания непосредственно в моменты его максимального проявления - во время социальных кризисов - никогда не проводилось.

Считается, что возникновение массового сознания чаще всего вызывается восприятием какой-либо социально, политически либо иной значимой информации, носящей, как правило, негативный оттенок. За исключением, пожалуй, очень редких неожиданных событий праздничного характера. Например, запуск первого человека в космос или успешное выступление футбольной команды и т.п. В любом случае, в основе массового сознания лежит яркое эмоциональное переживание некоторого общественно значимого события, имеющего характер социальной проблемы - война, стихийное бедствие, масштабный экономический или социальный кризис и т.п. Именно крайняя степень переживания становится системообразующим фактором при зарождении массового сознания, заслоняя собой или даже вытесняя привычные культурные ценности, а также нормы и образцы поведения.

Содержание такой информации не выражено чётко и чаще всего даже не вербализировано. Обычно она выражается в неких слухах, или чьих-то неформальных мнениях неопределённого содержания, но отчётливого эмоционального окраса, как правило, негативного. Структурирование этой информации происходит задним числом, как это было, например, с финансовым кризисом 2008-2010 годов, для которого не существовало в действительности никаких формальных причин и даже поводов. Тем не менее, к лету 2008 года совокупность слухов, экспертных оценок и тревожных ожиданий самого разного свойства выразилась в паническом настроении финансистов и бизнесменов, бросившихся спасать свои капиталы. Это вызвало немедленное катастрофическое падение финансовых рынков. Сложилась странная, необъяснимая ситуация, когда вроде бы деньги есть у всех участников рынка, но никто никому не даёт кредит. Позднее эта ситуация была названа кризис доверия, что, впрочем, не особенно проясняет причины катастрофы.

Хотя массовое сознание и реализуется в массе индивидуальных сознаний, но его содержание не совпадает ни с каждым из них в отдельности, ни с индивидуальным сознанием как таковым. Традиционно принято считать обязательной для зарождения, появления и функционирования группового сознания совместную деятельность членов массы. Но с этим утверждением трудно согласиться.

Проблема формирования и функционирования массового сознания до недавнего времени рассматривалась в рамках жесткой альтернативы или-или. Массовое сознание либо трактовалось как подчиняющееся собственным законам возникновения и развития, либо представлялось как управляемое извне, прежде всего, идеологическими средствами. Такой подход выглядел слишком узким и потому закономерно уступил место современной позиции, согласно которой массовое сознание возникает не просто в силу сходства условий, в которых живут и действуют многочисленные массовые индивиды и не вследствие одной лишь схожести их индивидуального опыта. Согласно этому подходу, массовое сознание возникает потому, что люди всегда, тем или иным образом, непосредственно или опосредованно, даже в отсутствие непосредственно совместной деятельности, все- таки взаимодействуют друг с другом в пространстве и времени. В общем случае это взаимодействие является коммуникацией, а соответствующий подход назван информационным.

Иными словами, массовое сознание, или в общем случае, групповое сознание возникает, в первую очередь, как следствие коммуникации любого типа и обмена или передачи информации. В ходе такого взаимодействия люди совместно

вырабатывают общие представления, чувства, мнения, фантазии, эмоции и пр., из чего складывается общее для них групповое сознание и его формальная материальная и символьная атрибутика. С этой точки зрения, процесс возникновения массового сознания точнее всего передается терминами порождение, производство и продуцирование, охватывающими обе стороны взаимосвязи — и внешние условия, и закономерности саморазвития массового сознания.

Х. Ортега-и-Гассет утверждал, что, когда индивидуум становится частью массы, он неизменно подпадает под власть инстинктивных, иррациональных страстей, темных импульсных реакций. Интеллекту, разуму, логической аргументации вовсе нет места в массовом сознании. Фрейд писал о том же так: «Масса импульсивна, изменчива и возбудима. Ею почти исключительно руководит бессознательное». К другим психологическим свойствам массового сознания можно отнести эмоциональность, заразительность, мозаичность, подвижность и изменчивость, неоднородность, аморфность и противоречивость. Такие свойства массового сознания связаны со свойствами самого субъекта массового сознания. Реальная диалектика взаимосвязи массы и её сознания такова, что возникающие обычно основы массового сознания сами в дальнейшем формируют свою массу, которая, в свою очередь затем реформирует свое сознание.

Советский психолог Б. А. Грушин писал ещё в 1987 г., что «нет недостатка в эмпирических доказательствах того ежедневно и повсеместно наблюдаемого фак­та, что массовое сознание обнаруживает безусловную способность к самопорождению, к спонтанному возникновению и изменению в процессе и результате непосредственно-практического освоения массами их ближайшего общественного бытия»⁷⁸. Также и американские исследователи давно убедились, что «вслед за изменениями объективных условий социальной жизни происходит

смещение очагов наибольшего беспокойства в сознании людей, в общественной психологии»^[78]. И, соответственно, наоборот: сознание реконструирует бытие.

Развитие массового сознания зависит от масштаба охвата людей общими ментальными и психическими состояниями. Созревая первоначально в рамках традиционно выделяемых групп, отдельные компоненты массового сознания могут распространяться, захватывая представителей других групп и слоев общества и увеличивая тем самым численность массы, а могут, напротив, и сокращаться, сужая размеры субъекта массового сознания и поведения. Неопределённость границ группового субъекта и переменность его состава затрудняет создание типологии массового сознания. В качестве оснований для его дифференциации на какие-то самостоятельно существующие типы в свое время предлагались следующие характеристики массового сознания^[79]:

- «общий и актуальный мыслительный потенциал» (объем всевозможных позитивных знаний, которыми в принципе располагают те или иные массы и которые они практически используют в своей жизнедеятельности);

- «пространственная распространенность» (формат захватываемой им массы);

- темпоральность (устойчивость или неустойчивость во времени);

- степень связности (противоречивости или непротиворечивости);

- управляемость (соотношение входящих в массовое сознание стихийных и институционализированных форм);

- уровень развития (высокий — низкий, развитое — неразвитое и т. д.);

- характер выраженности (сильный, средний, слабый);

- особенности используемых языковых средств (более или менее экспрессивных, включающих сугубо литературные или нелитературные компоненты).

В качестве возможных критериев для более практической типологии массового сознания исследователями предлагались не только содержательно­аналитические, но и оценочно-политические критерии. Например, Ленин и Троцкий выделяли такие разновидности массового политического сознания, как сознание просвещенное и темное, прогрессивное и реакционное, удовлетворенное и неудовлетворенное. Позднее учеными и политиками подразделялись варианты, находящиеся в различных отношениях к официальным позициям, структурам власти и символам пропаганды (критическое или, напротив, конформистское массовое сознание). Однако все такие попытки создания типологии затрагивали лишь частные аспекты тех или иных проявлений конкретных вариантов массового сознания, тогда как в действительности оно представляет собой объемное, многомерное образование.

Неопределённость оценки и дифференциации содержания массового сознания в обобщенном виде связана, возможно, с тем, что обычно она строится на основе совокупности трех неформализуемых параметров:

- наличный (средний) уровень развития сознания масс в обществе.

-диапазон и направленность потребностей, интересов, а также запросов,

отличающих условия жизни масс в обществе.

- количество информации, в массовом масштабе циркулирующей в обществе.

Главная трудность анализа генезиса и процессов функционирования массового сознания заключается в том, что описывать эти явления нужно на каждом конкретном уровне его организации, постоянно имея в виду характерные особенности соответствующего субъекта массового сознания, его содержание, условия возникновения, испытываемые влияния и т. д. Одновременно такое описание должно быть основано на достаточно фундаментальном аналитическом уровне. Решение этой задачи возможно через рассмотрение различных макроформ, в которых существует, функционирует и развивается массовое сознание, например, массовых настроений и, отчасти, общественного мнения.

Рассмотрим некоторые известные свойства общественного мнения как ведущей макроформы общественного сознания. Общественное мнение выступает как обобщающее и нивелирующее для различных групповых мнений, при этом формируется единая позиция для большинства членов социума. Степень единства общества как раз и определяется по этому параметру.

Общественное мнение может возникать стихийно, а может формироваться целенаправленно, например, для поддержания идеологических установок власти или достижения внешних или внутренних социально-политических и экономических целей отдельных социальных групп.

Стихийность формирования общественного мнения обусловлена спонтанностью и неконтролируемостью возникновения группового смысла, что приводит к невозможности манипулирования его содержанием, то есть теми смыслами, которые обращаются в пространстве группового сознания. Стихийное общественное мнение возникает и распространяется обычно на основе слухов, сплетен, анекдотов, фольклора и т.д. Оно не менее устойчиво, чем искусственное общественное мнение, которое создаётся, распространяется и поддерживается, прежде всего, с помощью средств массовой информации, а также специально создаваемых общественных и государственных институтов (фондов, союзов и пр.).

Предшественником общественного мнения было групповое сознание государственных элит, которое можно классифицировать как стратифицированное сознание социальной группы. Одной из его форм является политическое сознание, понятие о котором используется и развивается в политологии. В качестве других форм этого типа группового или массового сознания можно отметить правовое, нравственное, религиозное, эстетическое и прочие, более мелкие частные формы общественного сознания. Политическое сознание оказывает значительное воздействие на все сферы социальной жизни и потому иногда рассматривается как центральная форма общественного сознания, хотя, скорее всего, это верно для периодов обострения борьбы за власть в обществе.

Итак, массовое сознание можно считать наиболее простой и примитивной формой коллективного сознания. В основе его образования и существования лежат стихийные эмоциональные процессы, воздействующие, как правило, на низшие психические уровни. Оно не поддаётся регулированию или управлению, существует относительно недолго и распадается так же внезапно, как возникает.

Не каждая масса или группа имеет своего вождя, но если он есть, то вождь имеет огромное значение в жизни своей группы. Г. Лебон, который внёс наибольший вклад в разработку этой проблемы, называл вождей апостолами, считая, что они ведут людей к новой вере. Он писал по этому поводу: «Надо вспомнить, какое небольшое число ревнителей было достаточно для возбуждения столь крупного движения, как крестовые походы, — событие, быть может, более чудесное, чем насаждение какой-либо религии, так как миллионы людей были доведены до того, что бросили все, чтобы устремиться на Восток, и возобновляли не раз это движение, несмотря на самые крупные неудачи и жесточайшие лишения»^[80]. Тард полагал, что масса сама выталкивает вождя из своего состава.

Лебон приводил такую классификацию вождей:

1. убежденные проповедники, апостолы неких верований (религиозных, социальных или сугубо политических, типа отдельно анализированного Лебоном социализма). Такие лидеры отражают в своём сознании образ толпы и несут в себе все ее основные свойства.

2. фанатики одной идеи. В обычной жизни это обычные, нормальные люди. Но при возникновении массы или появлении апостола они становятся самыми ярыми его приверженцами, проповедниками и подручными, зачастую движимыми особой яростью и даже вполне отчетливой манией преследования.

3. дегенераты или люди низкого происхождения, ущербные. У них нет фанатизма, нет увлечения одной идеей или стойкой веры. Всё решает исключительно личная заинтересованность. По сути, это лица с сильнейшим комп­лексом неполноценности, стремящиеся гиперкомпенсировать его с помощью той самой толпы, которую они хотят возглавить.

4. обычный тиран или диктатор. Это лидер, подбирающий власть и пользующийся плодами того, что уже сделала для него возглавлявшаяся другими толпа. Он может сочетать в себе некоторые черты предшествующих про­поведников, но не это главное. Он умеет заставить массу полюбить себя и возбудить боязнь к себе. «За Суллою, Марием и междоусобными войнами выступали Цезарь, Тиберий, Нерон. За Конвентом — Бонапарт, за 48-м годом — Наполеон III»⁸², а мы можем добавить: за Лениным и Троцким - Сталин, за Ельциным - Путин. Все они, по мнению Фрейда, имеют образ идеального отца. Масса любит силу, она хочет, чтобы ею обладали, доброта - лишь проявление слабости. Но такой вождь и сам должен иметь глубокую веру в идею массы.

Лебон считал, что вожди оказывают свое влияние благодаря идеям, к которым они сами относятся фанатически. Этим идеям, равно как и вождям, он приписывает сверх того таинственную непреодолимую силу, которую он называет престижем (обаянием). Престиж - это род господства над нами индивида, идеи или вещи. Сегодня этот набор терминов обозначается словом харизма. Это господство парализует все критические способности индивида и наполняет его душу почтением и удивлением. Оно может вызвать чувство, подобное гипнотическому ослеплению

Лебон различает приобретенный или искусственный и личный престиж. Первый доставляется именем, богатством, репутацией; престиж (обаяние) мнений, литературных и художественных произведений создается путем традиций. Так как во всех случаях он имеет корни в прошлом, то он дает мало материала для понимания этого загадочного влияния. Личным престижем обладают немногие лица, которые благодаря нему становятся вождями; все подчиняется им как будто под влиянием магнетического очарования. Однако всякий престиж зависит также и от успеха и может исчезнуть под влиянием неудачи.

Фрейд, однако, считал, что то, что «Лебон говорит о вождях массы, не вполне исчерпывающе, и в его позиции нельзя уловить определенной закономерности... а

роль вождя и значение престижа не приведены в правильную связь с блестящим описанием массовой души»^[81]. По его мнению, завершённый вид связь вождя и массы приобретает через введение психологического контакта между ними, устанавливаемого с помощью внушения или гипноза, основанного на эротической привязанности, а не на восприятии и мыслительной работе. «Участники массы нуждаются в иллюзии, что все они в одинаковой мере любимы вождем, но сам вождь не должен любить никого, он должен принадлежать к породе властвующих, быть абсолютно нарциссичным, но самоуверенным и самостоятельным»^[82].

Вождь массы для Фрейда является первобытным отцом, которого продолжают бояться; масса хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть; она страстно жаждет авторитета; она жаждет, как считал и Лебон, подчинения. Первобытный отец является массовым идеалом.

Несмотря на то, что Лебон проводил свой анализ на историческом материале ещё до начала ХХ века, все описанные им типы вождей прекрасно узнаваемы и в современной нам действительности, более чем когда-либо насыщенной разными вождями, лидерами, фюрерами и пр. По выражению французского социолога Сержа Московичи к концу ХХ века «мы оказались полностью в плену вождей»^[83].

Московичи придерживался взглядов Лебона, Тарда и Ортеги-и-Гассета на природу и сущность масс, считая их «взбесившимся животным, сорвавшимся с цепи». Особую роль в психологии и сознании масс он отводил вере, причём вере утопической, которая является обязательным элементом, скрепляющим и направляющим массы. Эта особенность масс позволяет в новом свете увидеть функцию вождя. Позиция Московичи состоит в том, что великие люди (вожди, тираны, диктаторы) не делают историю сами, но выступают в роли своеобразного фермента или катализатора, вызывающего и ускоряющего возбуждение масс. Но

при этом всё в большей степени продолжает разыгрываться миф о герое, творящем и меняющем ход истории.

Функция веры, сплачивающей массы, - дать людям такую идею, ради которой они готовы на всё, готовы пойти на смерть сами и отправить туда других. В этом и состоит роль вождя. Он даёт массам эту идею как эрзац общности. В этом полностью проявляется сущность массового сознания и массовой психологии, не требующего ни логики, ни аргументов, но только иллюзий и утопий. Причём, чем утопичней идея, тем сильнее вера и сплочение вокруг неё и принесшего её вождя. В другой своей книге Московичи пишет, что без власти идей в истории не происходит ничего. Ранее него это отлично показал Макс Вебер, исследовавший влияние протестантской этики и сущность харизмы. Но Московичи отмечает, что именно общество является машиной, творящей и богов и демонов. Появление вождя или спасителя ожидается в момент смуты. Полной властью наделяется человек, обладающий харизмой.

«В обществе, испытывающем состояние разлада, где все ценности опошлены, вера в экстраординарные качества таких людей как Иисус, Магомет, Наполеон, Ганди или Ленин есть подлинное основание их авторитета... Каждый, будь то Сталин или Мао, Торез или Кастро - строит вокруг себя подлинный пантеон и занимает в нём самое почётное место»⁸⁶.

Московичи напоминает слова М. Вебера, что обладатель харизмы в некотором смысле может оказаться сильнее Бога и даже подчинить его своей воле. Как следствие, возникают мирские религиозные учения, замешанные на идеологии и надежде на лучшее будущее. Но как только харизма терпит поражение, наступает сильнейшее разочарование. С неистовством разбиваются статуи бывших богов, пророки провозглашаются самозванцами, а вожди кровавыми тиранами, как это было в своё время со Сталиным или Саддамом Хусейном.

Вождь связан с массами благодаря власти, причем такой власти, при которой отсутствует контроль за властью. И в этом смысле нет большого отличия деспотии от демократии, ибо суть демократии - уважение закона и согласие большинства, имеют место юридически, но слабо выражены фактически. И в зависимости от степени этого выражения массовые общества варьируют от демократического деспотизма до деспотической демократии.

Итак, если абстрагироваться от частностей, главный вывод из существующих представлений о вождизме состоит в том, что вождь является автором (чаще всего), носителем, выразителем и усилителем идеи, которая требуется массе для её объединения. Вождь, пророк или лидер появляются в критический момент развития общества, задавая новый вектор его развития. В этот момент он выполняет роль спускового механизма, запускающего процесс рождения и развития новой социокультурной формы. В историческом смысле появление такого лидера - вероятностный, то есть случайный фактор. А с позиции нового коллективного сознания, которое возникает в результате его деятельности, - закономерный. Поэтому, как ни странно это звучит, совокупно процесс можно рассматривать как закономерно-случайный.

И на вопрос, который мы ставили раньше - что является первичным: индивидуум или масса, мы получаем новый ответ - первичным является идея, которая и собирает людей в массу, для которой, в свою очередь, они являются всего лишь материалом для её создания и роста.

Остаётся непрояснённым вопрос о месте и соотношении личности и коллективного национального сознания. В. О. Ключевский писал, что «лица, составляющие общество, сами по себе каждое - далеко не то, что все они вместе, в составе общества», имея в виду, что личность есть порождение общества. Коллективный менталитет создаёт общество, которое формирует личность. Личность и общество коррелируют друг с другом (П. Бицилли) и соотносятся как субъект и объект⁸⁷.

Но это соотношение неоднозначно для различных ментальных систем: в западной модели сумма личностей, преследующих собственные интересы,

составляет общество, а в русской - личность часть целого (общества), которое живёт. Поэтому только в рамках западной культурной парадигмы было возможно появление понятия о правах человека, а затем соответствующей Декларации и прочего. Такая разнонаправленность связей между индивидом и обществом вызвана не только различиями в идеологии (религии), но и остальными особенностями формирования центральной идеологемы: историческими,

территориальными, этническими и др. В результате, системы с одинаковой структурой, но по-разному ориентированными связями между её элементами и уровнями, различаются в своих эволюционных траекториях всё больше и больше с ходом исторического времени.

Если рассматривать отдельного индивидуума как элементарного информационного носителя, то, в рамках нашего концепта, это даёт возможность оценить функцию личности в социокультурном процессе.

Руководствуясь предыдущим выводом, можно попытаться представить себе следующую картину возникновения нового культурного сознания. В критической фазе существования общества появляется идея, способная объединить некоторое количество людей в единую группу. Эта идея передаётся от одного человека к другому и, наконец, находится тот, кто воспринимает её не только как непререкаемую истину, но и как руководство к действию. Если, кроме того, такой человек обладает вполне определёнными качествами и харизмой (престижем, авторитетом), то он и является тем ядром, вокруг которого концентрируется масса, становится её вождём. Г. Лебон и некоторые его последователи при описании процесса распространения идеи проводили аналогию с распространением вируса, а сегодня этот принцип используется в теории трансляции мемов (мимов). Но поскольку существование ни того, ни другого эмпирически ничем не доказано, то мы не будем в дальнейшем использовать эту аналогию.

Как мы установили, стихийные процессы массовизации приводят к образованию короткоживущей толпы, а её коллективное сознание имеет примитивный уровень, приблизительно описываемый как животный или, в лучшем случае, детский. Такое сознание не успевает развиться по двум причинам:

- во-первых, в силу нехватки времени и

- во-вторых, в силу своей природы, имеющей психо-эмоциональное бессознательное основание.

Такое коллективное сознание непродуктивно и, в конце концов, оно быстро угасает вместе с распадом породившей его толпы, чаще всего не оставляя в умах её участников ничего, кроме недоумения, разочарования и удивления собственному поведению. Непродуктивность массового сознания толпы подчёркивается самыми яркими формами её поведения - это массовая паника и массовая агрессия, которые имеют негативный, разрушительный характер.

Совсем по-иному обстоит дело в случае объединения группы на основе некоторой идеи или общей цели, что, фактически, то же самое. Такую группу людей мы будем называть организованной. Поведение такой группы в целом является созидательным, по крайней мере, в отношении неё самой, что говорит о продуктивности её коллективного сознания. Карл Мангейм утверждал, что «группы, имеющие определенные функции и внутреннюю согласованность, не снижают, а повышают духовный уровень своих членов»⁸⁸. Позитивная деятельность организованного коллектива направлена также на сохранение себя, то есть на утверждение и сохранение новой идентичности через создание или изменение соответствующих условий для этого. Таким образом, установим и в дальнейшем будем рассматривать понятие коллективного сознания как более общее, нежели массовое сознание, которое является его самой слабой формой, поскольку относится исключительно к стихийно возникающим короткоживущим сообществам.

При этом оказывается определимым уровень коллективного сознания группы по аналогии с уровнем сознания индивида. Так, относительно недавние эксперименты по количественной оценке уровня коллективного сознания показали, что коллективный интеллект организованной группы действительно существует, а его уровень, как и ожидалось, слабо связан с индивидуальными

способностями членов коллектива и его средним показателем по группе^[84]. Неожиданно то, что главными действующими факторами являются социальная восприимчивость группы и стремление к доминированию в ней. Первый параметр прямо связан с успешностью выполнения заданий и определяется количеством женщин в группе. Второй фактор, отражающий доверие членов коллектива друг к другу, обратно пропорционален уровню группового интеллекта.

Поскольку любая группа является общественной системой, то в первую очередь её усилия направляются на изменение её социального положения в том обществе, в котором она зародилась. Как обычно, есть, по крайней мере, два варианта решения ситуации:

- либо изменить социальные параметры исходного общества, подогнав их под собственную модель;

- либо покинуть это общество, поменяв место жительства.

Первый вариант предполагает проведение социальных преобразований разного типа: от реформистских на основании, допустим, партийных

предвыборных программ в демократических странах, до революционных взрывов и установления диктатуры новой идентичности. Второй вариант встречается в действительности гораздо реже. В качестве примеров можно привести различные религиозные исходы, начиная с исхода евреев из Египта, который, как показал Ян Ассман^[85], был именно исходом группы диссидентов из своей родной этнической среды по причинам вероисповедальных разногласий, и заканчивая бегством старообрядцев в глушь России или вообще в Южную Америку.

Исходная идея чаще всего имеет смысл вероисповедания, или в общем случае - некоей новой идеологии. Распространяясь и развиваясь, она начинает последовательно генерировать новые культурные смыслы не только в области идеологии, но и постепенно создаёт свои собственные общие формы культурной среды - экономику, науку, политику и искусство. Носителями и распространителями этих культурных смыслов становятся участники исходной массы. Короче говоря, исходная массообразующая идея становится ядром новой культуры. Вся мировая история борцов за идею, с удовольствием жертвующих собой во имя торжества той идеи, без которой они себя не мыслят, подтверждает это, начиная ещё с братьев Гракхов. Отметим, что подобная добровольная жертвенность недостижима никаким иным путём - экономическим, силовым или каким-либо иным.

Тезис, сформулированный ещё Э. Дюркгеймом в виде: «Общество основывается... прежде всего на идее, которую оно само о себе создаёт»^[86], был затем подхвачен другими исследователями массового сознания. Так, Х. Ортега-и- Гассет отмечал позднее, что без «власти духа» «человеческое общество превращается в хаос»^[87]. По К. Мангейму идеология «стремится к сохранению или постоянному репродуцированию существующего образа жизни»^[88].

Какими же свойствами должна обладать исходная идея, для того, чтобы стать массо- и культурообразующей? И вновь, можно выделить, по меньшей мере, два основных таких свойства, это - конкретность и утопичность. В первом случае подразумевается, что новая идеационная конструкция может строиться только вокруг совершенно определённого и понятного всем тезиса, относящегося притом к разряду основных потребностей нефизиологического ряда. К таким тезисам можно отнести, например, свободу, справедливость, любовь.

Можно на некоторое относительно короткое время объединить людей простыми физиологическими лозунгами с требованиями еды, питья или удовлетворения сексуальных потребностей. Вспомним голодные и пьяные бунты или мятежи в местах лишения свободы. Но масса, объединённая такими лозунгами, не получает широкого распространения и долговременной устойчивости. И дело не в том, что это потребности низшего ряда по Маслоу, а в том, что незначительное препятствие или достаточно простое и несложное их удовлетворение тут же снимают актуальность идеи, стимул к единению исчезает и толпа распадается.

С другой стороны, некоторая неопределённость на первый взгляд очевидных понятий справедливость, свобода, любовь и т.п. придаёт им свойство бесконечно удалённого идеала и тем самым позволяет удерживать массы в состоянии эмоционального возбуждения гораздо более длительное время. Всегда можно сказать, что та свобода или та справедливость, которая есть в обществе сегодня, гораздо меньше или менее значительнее той, которая будет завтра. А уж послезавтра точно будет достигнут идеал, и т.д.

На этом же основано требование утопичности идеи, поскольку понятно, что ни свобода, ни справедливость, ни любовь не существуют как конечные достижимые физические характеристики. Они имеют смысл морально­нравственных и социальных ориентиров или поведенческих императивов. Наиболее эффективной оказывается утопическая идея, подкреплённая конкретными лозунгами. Например, идея создания социалистического государства всеобщей справедливости в сопровождении лозунгов «Земля - крестьянам», «Заводы рабочим», «Мир народам» и т.д.

Применение к этому вопросу известной теоремы Гёделя о неполноте позволяет предположить, что утопичность идее и идеологии в целом придаёт наличие в ней таких положений, которые недоказуемы, неопровергаемы и непроверяемы на практике: продолжение жизни в загробном мире для

законопослушных граждан в Древнем Египте, спасение после смерти через послушание для христиан и мусульман, жизнь при коммунизме для советских граждан и т.д. Это не разновидность суеверия, предрассудка и т.п., а обоснованная часть общественной картины мира, которая, тем не менее, относится к вопросам веры. Поэтому очень важно сохранение в идеологии элемента иррациональности, поскольку придание конкретности этим тезисам приводит к разочарованию масс и гибели идеологии, как это было в последнем из приведённых примеров. Наиболее эффективной и надёжной идеологией становится, таким образом, любая религия, основанная на принципиально недоказуемой и неопровергаемой идее бога.

Ещё более продуктивной оказывается позиция, которая отталкивается от положения о том, что исходная объединяющая идея выражает не позитивное стремление, а негативное отрицание. Имеется в виду именно неопределённость идеационных понятий, их идеальность в смысле совершенства, которое трансцендентно, то есть не существует. Ни один человек не сможет точно сформулировать понятие или описать эмоциональное состояние чувства абсолютной конечной справедливости, свободы или всеобщего равенства. А что такое конкретная несправедливость, совершённая с людьми, или недостаток свободы в наличной ситуации, понятно многим. Поэтому при описании свойств базовой культурообразующей идеи в большинстве случаев правильнее говорить именно об отрицании, как организующем и отправном моменте.

Лозунги «мы хотим свободы от ... иноземных захватчиков, ... прогнившего режима, ...засилия кровавой гэбни и т.д.» гораздо более понятны и потому более продуктивны, чем просто лозунг «мы хотим свободы». Так же, как и призыв объединиться против чего бы то ни было. Например, призыв «против несправедливости. (при распределении материальных результатов труда, коррумпированного суда и пр.)» имеет гораздо больше шансов объединить массы, нежели только лозунг «за справедливость». Возможно, именно к этому типу негативистской идеологии можно отнести идеологию германского национал- социализма, во многом построенную на идеях отрицания и противопоставления.

До сих пор речь шла исключительно о социальных идеологических конструктах, которые могут лежать в основе объединения масс той или иной численности. Основанная на них социокультурная форма является одной из подсистем и имеет достаточно простые и наглядные примеры, подтверждающиеся многочисленными историческими событиями из недавнего или далёкого прошлого. Гораздо более сложная конструкция предстаёт перед нами, когда речь заходит о культурном комплексе в целом. Однако эта сложность не так очевидна и многие авторитетные учёные предпочитали и до сих пор предпочитают рассматривать социокультурные явления с точки зрения только какого-то одного, максимум двух социокультурных процессов.

Так, элитисты XIX-XX века Парето и Моска выводили все общественные процессы из политического устройства государства, а экономисты (К. Маркс) - из сложившейся системы экономических отношений и т.д. Современный политолог и исследователь элит О. Крыштановская справедливо отмечает, что в реальности имеют место оба подхода, чередуясь в зависимости от конкретной исторической ситуации^[89]. В одно время доминируют политические отношения и политические классы, в другой период - экономические. Причём, этот процесс чередования проходит на фоне исходной «предрасположенности» государств и обществ к тому или иному типу отношений в социуме, закреплённой в общественном архетипе. Автор указывает, что государства Востока и Россия больше склоняются к политической системе социальной организации, а страны Запада - к экономической.

Однако ни политология, ни социология не могут дать ответ на вопрос: что является тем регулятором, который определяет тип господствующих в обществе отношений, что переключает их значение в тот или иной исторический период и определяет необходимость такого переключения? Каковы закономерности появления лидеров, если они существуют и чем они обусловлены? Наконец, в чём всё-таки состоит культурно-историческая функция вождизма как социокультурного явления?

Эти вопросы носит исключительно культурологический характер, поскольку именно культура, а точнее коллективное сознание, воплощённое и существующее в искусственно созданной человеком второй природе, и является тем актором, который отвечает за эти процессы в обществе. Ответы на них можно найти только в культурологическом анализе возникновения и эволюции структуры коллективного сознания. А его основные характеристики заключены в идеологическом комплексе, который определяет всё дальнейшее развитие социума и который, по аналогии с индивидуальными архетипами К. Юнга, мы называем общественным архетипом. Для того, чтобы ответить на вопрос о роли личности в эволюции социокультурных систем, сначала необходимо выявить связь между численностью группы и спецификой коллективного сознания.

Как уже отмечалось, вопрос о численности группы, т.е. количестве людей, составляющих различные коллективы - толпу, класс, публику, профессиональную страту и т.д., никогда не рассматривается в литературе, посвящённой теме массового сознания. На сегодня известно только одно достоверное исследование этой связи, проведённое на факультете эволюционной антропологии в университете Дьюка (США). В нём, на примере изучения поведения групп лемуров, было показано, что такая прямая связь действительно существует^[90]. Кроме того, авторами исследования отмечено отсутствие влияния численности группы на интеллектуальные возможности индивидов. Сами по себе эти положения вроде бы очевидны, но экспериментального подтверждения ранее им не было дано, а, значит, ранее их можно было рассматривать лишь как спекуляцию.

Авторы указанного исследования никак не интерпретируют свои результаты с точки зрения механизма, который обеспечивает данный результат. Попробуем предложить простое объяснение, основанное на информационном подходе. В качестве исходной гипотезы для оценки влияния численности группы на уровень её коллективного сознания примем, что в основе этой связи лежит количество информации, обращающейся в группе.

Сравним две простые неструктурированные по связям группы с численностью Ni и N₂. Количество возможных коммуникаций в каждом случае составляет

С = (Ni - 1)!,

а максимальное количество транслируемой по каналам коммуникации в группе информации Ii в случае информационного события Io:

Ii = I₀*Q/2, если исключить повторение идентичных сообщений между двумя коммуникантами.

Тогда, если

N1 > N2, то Ii > I2.

То есть, при одинаковом информационном событии количество информации, обращающейся в группе с большей численностью, выше, чем в меньшей группе. Что подтверждает нашу исходную гипотезу о функции информации в социуме.

В литературе, посвящённой теме коллективного сознания, обычно молчаливо предполагается некое, значительное количество членов группы, но какое именно - никогда не уточняется. Причин такому странному положению дел, как минимум, две:

1. отсутствие специального аппарата и знаний, позволяющих оперировать математическими понятиями в области культуры;

2. существенная неопределённость, связанная с базовыми представлениями, которая не позволяет однозначно сопоставлять количественные и качественные параметры.

Тем не менее, представляется, что получение количественной оценки при изучении феномена коллективного сознания существенно упростит все дальнейшие рассуждения и, кроме того, позволит перейти к моделированию и, следовательно, объяснению и предсказанию массового поведения. Ведь именно в этом заключается задача любого подлинно научного исследования.

Очевидно, такие количественные параметры могут иметь исключительно статистический характер, т.е. основываться на вероятностных оценках численности человеческих групп, которые по своей природе не учитывают индивидуальные особенности людей. Во всяком случае, немногочисленные попытки учёных провести численные эксперименты в этом направлении построены именно на статистических методах. Однако их результаты пока не обнадёживают.

Так, в одном из исследований была обнаружена корреляция между размерами мозга приматов и человеческих предков и максимальной численностью их социальной группы^[91]. Оказалось, в частности, что для групп неандертальцев и сапиенсов эта численность составляет около 150 человек. Однако, никаких иных этнографических или палеоантропологических данных, которые подтверждали бы эти расчёты, не имеется. Напротив, согласно известным сегодня палеоантропологическим исследованиям, обычно состав такой группы редко превышал 15-30 человек.

Возможно, автор указанного исследования не учёл какие-то дополнительные культурные механизмы регулирования численности группы или не совсем точно сформулировал задачу исследования или интерпретировал его результаты.

Задача определения оптимальной численности групп различной природы сегодня находится в сфере интересов социологов, психологов, педагогов, маркетологов, управленцев и организаторов производства и связана, в основном, с определением оптимальной численности трудового или творческого коллектива. Ещё в 70-ые годы гуру программных разработчиков в США Ф. Брукс на основании целого ряда фактов доказал, что для любой работы, по крайней мере, в области создания средств математического обеспечения, существует оптимальное количество исполнителей^[92].

Большинство исследований показывают^[93], что малые группы численностью 5-7 человек хорошо сплачиваются, активно обмениваются мнениями, получают большое удовольствие от совместного труда и легко управляемы. По мере увеличения численности групп усложняется достижение согласия по спорным вопросам, появляются сложности в коммуникации между руководством и членами коллектива, начинается неформальное дробление группы. Поэтому многие социологи, психологи, педагоги и менеджеры считают, что наилучшая управляемость и эффективность работы первичного трудового коллектива достигается при численности 5 - 9 человек (так называемый закон «7 ± 2»)^[94], хотя оптимальное число членов команд, вероятно, может колебаться от 5 до 12 без ущерба для результатов^[95]. Сегодня принято считать, что нижний предел численности устойчивого коллектива составляет 5-7 человек, верхний - 25-30. Главное ограничение при определении этих границ - это то, что и слишком малые, и слишком большие коллективы затрудняют общение, или, в терминах нашего концепта - свободное обращение информации внутри группы.

Очевидно, что эти цифры вполне могут характеризовать оптимальную численности первичных групп разного типа, а не только трудовых коллективов.

Для действительной оценки связи между численностью группы и её коллективным сознанием необходимо определить такой социокультурный параметр, который обладал бы надёжной статистикой из разных культур на протяжении длительного времени, например, нескольких столетий. В рамках рассматриваемого концепта таким параметром может выступать информационная активность общества. Видно, что на практике она проявляется через коммуникации разного вида в зависимости от социокультурной сферы - идеологии, науки и техники, экономики, политики или искусства. К таким коммуникациям относятся: личные и групповые контакты, перемещения людей, грузов и информации, средства и способы этих перемещений (связь и транспорт), выпуск фиксированной информации на твёрдых носителях (печать, литература, аудио и видео продукция и т.д.), создание и внедрение новых технологий и товаров, создание произведений литературы и искусства, научной продукции (инновации) и т.п. Однако непосредственный расчёт даже приблизительного количества циркулирующей в обществе информации возможен только для небольшого числа социокультурных сообществ и только за последние несколько десятилетий.

Можно полагать, однако, что наибольший вклад в социокультурную коммуникационную активность вносят личные коммуникации, которые в первом приближении можно рассматривать как постоянную составляющую общественной информационной активности. Форма, содержание и информационная активность коллективного сознания социума прямо связаны с его численностью, так же, как и личные и групповые контакты в первую очередь тоже определяются количеством населения. Но в качестве показателя зависимости от активности коллективного сознания количество населения само по себе слабо информативно, поскольку имеет значительную инертность во времени. В то время как активность коллективного сознания может меняться значительно быстрее.

Более тонкий и чувствительный параметр - первая производная количества населения Р, рассматриваемого как функция времени P(t):

А = dP(t)/dt .

В физическом смысле это выражение имеет значение скорости параметра P(t), что соответствует изменению прироста населения в единицу времени. Чувствительность и информативность фактора А часто используются в исследованиях состояний популяций, в том числе критических^[96], и в иных подобных работах на экологические темы.

Таким образом необходимо обосновать прямую связь между количеством создаваемой в обществе информации и скоростью изменения численности населения.

Действительно, некое важное с точки зрения социума событие (научно­техническая революция, экономический подъём, политическая или военная победа и т.п.) стимулирует позитивные эмоции в обществе и создаёт существенно более благоприятную социокультурную ситуацию. Население реагирует на это новое состояние увеличением прироста за счёт повышения рождаемости, снижения смертности, роста внутренней миграции и иммиграции. Благоприятная ситуация выражается в дальнейшем в росте активности населения во всех социокультурных сферах, что отражается на всеобщем повышении количества создаваемой в социуме информации.

И наоборот, возникновение негативной ситуации (поражение в войне, экономический кризис, природные катаклизмы или эпидемии и пр.) приводит к увеличению смертности, падению рождаемости и росту эмиграции, совместно вызывающим иногда даже снижение количества населения. Отсюда падение уровня активности и всех видов коммуникаций, и количества информации в обществе.

Снижение информационной активности не обязательно связано только с негативными явлениями, но также может происходить и при благоприятных условиях, а именно, при достижении акматической фазы состояния социокультурной системы. Или, иначе, при переходе системы в состояние термодинамического равновесия после прохождения очередного максимума информационной активности. Все основные институты, обеспечивающие полноценное функционирование социокультурной системы в новых условиях, уже построены и более не требуется то напряжение, которое было необходимо при её возникновении или реорганизации. При этом рост населения продолжается, но количество создаваемой им информации постепенно снижается вместе со снижением темпов роста численности.

Итак, можно полагать, что непосредственная информационная активность населения прямо связана с таким социальным показателем как изменение прироста населения с течением времени. Последнее может происходить по разным причинам: вследствие изменения уровня рождаемости из-за перемен в

экономических или политических условиях в социуме, изменения миграционных потоков, войны, эпидемии, стихийного бедствия и пр.

Рассмотрим несколько небольших примеров.

В новой истории французского общества (примерно с 1500 г.) можно выделить, по меньшей мере, три социокультурных цикла, которые мы условно определим так:

1500 - 1800 годы - Просвещение (на рисунке 1 виден хвост фазы упадка этого этапа),

1800 - 1920 годы - империализм,

1940 г. и далее - капитализм.

Все они отчётливо прослеживаются на рисунке 1.

Коллективное сознание нового, имперского типа во Франции сформировалось в конце 90-ых годов XVIII века. Исторически оно связано с Первой империей Наполеона и просуществовало в разных формах вплоть до окончания Первой мировой войны. Два локальных минимума вызваны политическим и экономическими событиями. Провалы во внешней политике и экономический кризис конца 1820-ых привёл к окончанию Реставрации в 1830 г., а локальный минимум 1860-70-ых годов связан с крушением II Империи по итогам катастрофической для Франции франко-прусской войны.

Время между 1920 и 1940 годами (III Республика) можно считать периодом неустойчивости - переходным между вторым и третьим этапами, а можно трактовать и как начало локальной социокультурной волны, прервавшейся из-за немецкой оккупации. Третий этап, начавшийся примерно в конце 1930-ых годов достиг своего пика в 60-ые, после чего началась акматическая фаза - период благополучия и пользования достигнутыми достижениями. Примечательно, что в отличие от Первой мировой, или Великой войны, как её называют французы, Вторая мировая почти никак не отразилась на информационной активности общества, его коллективном сознании и динамике изменения рождаемости. Это, возможно, объясняется тем, что под впечатлением от ужасных потерь в Великой войне и её разрушительных социокультурных последствий Франция практически не участвовала в военных действиях 40-ых годов. Напротив, именно в это время стало формироваться коллективное сознание нового типа. Далее это движение достигло своего максимума и в начале 70-ых стало снижаться, пока в конце 90-ых годов не произошёл локальный всплеск информационной активности, вызванный совместным действием нескольких факторов. Во-первых, расширением и стабилизацией Евросоюза, в котором Франция вместе с Г ерманией играет ведущую роль не только в организации процесса, но и в получении дивидендов от него, и, во-вторых, научно-технической революцией в области информационных технологий и средств связи.

Исходя из общей картины и тенденций динамики эволюции, можно полагать, что социокультурная эволюция французского общества в 10-ые годы нынешнего столетия вновь вошла в акматическую фазу, что означает ещё несколько десятилетий до наступления эпохи упадка. Если, конечно, по каким-либо причинам за это время не возникнет новая локальная социокультурная волна, что весьма вероятно, учитывая потенциал, накопленный в относительно высоко активные 60 - 70-ые годы ХХ века. В целом, можно заключить, что французское общество находится в благоприятной фазе своего развития и ещё далеко от состояния упадка.

Совершенно иная картина предстаёт при анализе социокультурной эволюции общества Великобритании, чей очередной социокультурный цикл начался примерно на рубеже XVIII - XIX веков (рисунок 2). Его имперская форма сформировалась в начале XIX века и имеет локальный всплеск в акматической фазе 1860-1900 годов, практически совпадающий с викторианской эпохой (1837 - 1901 гг.), интерпретируемой сегодня как «золотой век» в британской истории. Небольшой спад в 50-ые годы можно связать сразу с несколькими негативными действующими факторами: голод в Ирландии в конце 40-ых, Крымская война 1854­56 годов и некоторая нестабильность в политической двухпартийной системе.

Рисунок 2. Динамика изменения численности населения Великобритании.

Имперская фаза завершила своё существование в 1920-30-ые годы, после чего начался относительно слабый по активности «капиталистический» этап.

Период между двумя мировыми войнами выглядит подобным социокультурной ситуации во Франции того же периода и, видимо, имеет те же информационные свойства.

Капиталистический этап социокультурной эволюции начался с относительно незначительного всплеска 50 - 60-ых, и уже 70-ые годы ознаменовались серьёзными экономическими проблемами, которые были решены правительством М. Тэтчер с помощью радикальных мер по переводу британской экономики из промышленной формы в финансовую. Это привело к некоторому подъёму экономики и, соответственно, информационной активности. А подъём на рубеже примерно 2000 года вновь связан с информационно-коммуникационной технической революцией. Но затем мировой финансовый кризис вызвал падение активности британского общества и, соответственно, спад динамики прироста населения.

Кроме того, следует отметить, что на рисунке 2 отчётливо прослеживается тенденция к постоянному снижению абсолютного уровня информационной активности британского социума, начиная от исторического максимума в 1810 - 20-

ые годы. Это говорит, скорее всего, о том, что современное коллективное сознание британской социокультурной системы, ведущее свою историю ещё с имперских времён, неуклонно движется в направлении упадка и, если не будет принято никаких специальных мер для изменения ситуации, к своему разрушению. Иными словами, это может означать, что британское общество находится в фазе упадка нынешнего большого 200-летнего социокультурного цикла развития.

Заканчивается время существования коллективного сознания, построенного на идеологии мирового господства в начале XIX в. Вместо него возникнет новое, основанное на новой идеологии, замешанной на современных реалиях социокультурного свойства. Это приведёт к значительным социальным, политическим и экономическим переменам, но, как и положено, будет сопровождаться новым резким подъёмом активности населения и прироста его количества. И т.д.

На рисунке 3 показана динамика изменения численности населения России - СССР¹⁰².

Рисунок 3. Динамика изменения численности населения России-СССР.

^[1] Блюм А., Захаров С. Демографическая история СССР и России в зеркале поколений. Население и общество. Информационный бюллетень ЦДиЭЧ ИНП РАН. №17, февраль 1997 г.

Данные за период 1918-1958 годов восстановлены по статистике рождений и смертей^[97] [4].

На графике отчётливо видны периоды минимальных темпов прироста населения, которые почти совпадают со временем смены типов коллективного сознания в России - СССР. Первый из них относится к концу 10-ых годов ХХ века и связан с окончанием большого предыдущего социокультурного цикла, начавшегося ещё в конце XVII века. Второй приходится на начало 30-ых и является свидетельством насильственного властного изменения содержания коллективного сознания советского общества во время ускоренной индустриализации и всех сопутствовавших социокультурных процессов - коллективизации, урбанизации, репрессий и пр. Третий связан с последствиями Великой отечественной войны, когда совместилось два важных фактора: большое количество человеческих жертв и культурный эффект от наглядного сравнения уровня жизни в Европе и в своей стране. Последний на сегодня кризис приходится на 70-ые годы и завершается гибелью советской социокультурной системы, что вызвало относительно небольшой спад активности в конце 80-ых - начале 90-ых годов. Дальнейшая информационная активность сохраняется практически неизменной на протяжении последующих почти 20 лет.

Необходимо отметить, что, судя по графику, за время, прошедшее после распада СССР пока не произошло изменения коллективного сознания российского общества и населения России. Более того, пока не прослеживается даже тенденция к его изменению в ближайшее время и потому не следует ожидать соответствующего подъёма во всех социокультурных сферах, по крайней мере, в ближайшее десятилетие.

Итак, способ определения информационной активности социума и текущего состояния его коллективного сознания через изменение численности населения позволяет не только рассматривать динамику изменения этой активности на протяжении нескольких веков, но и продолжать анализ эволюции социума в ближайшее будущее. Необходимая для этого статистика в виде данных переписей и данных о рождаемости и смертности имеется для большинства развитых стран за последние 200-300 лет, что позволяет считать полученные результаты статистически обоснованными и достоверными.

Далее, для начала в качестве отправной точки для дальнейших рассуждений примем следующую весьма условную классификацию, исходя из численности общественных групп:

1. минимальный коллектив (семья) - от 2 до 25-30 человек;

2. трудовой (профессиональный) коллектив - от 5-7 до 25-30 человек;

3. неорганизованная толпа - от десятков до нескольких тысяч человек;

4. минимальная этно-территориальная единица (племя) - от 1000 до 10.000 человек;

5. социальный слой (класс или др.) - от нескольких десятков до сотен тысяч человек;

6. минимальная этно-политическая единица (народ) - от нескольких десятков тысяч до нескольких миллионов человек;

7. политико-территориальное объединение (нация) - от нескольких миллионов человек;

8. цивилизационная единица (суперэтнос) - от ста миллионов человек.

Эта градация является очень приблизительной и не строгой, особенно в своей второй половине, что обычно характерно для начальных условий задачи в первом приближении, и всегда найдётся множество исключений из этой классификации.

Каждой из указанных групп соответствует свой собственный уровень коллективной ментальности, структура и сложность которого зависит от следующих базовых параметров:

1. численности;

2. длительности существования на определённой территории;

3. характера и сложности исходной идеологемы, объединяющей группу.

О коллективном сознании толпы написано много серьёзных исследований и потому нет необходимости подробно останавливаться на этом вопросе дополнительно. Заметим лишь, что мы употребляем термин массовое сознание исключительно для обозначения коллективного сознания толпы, как неорганизованной группы людей, стихийно объединившейся под воздействием сильного совместного эмоционального переживания, как правило, негативного свойства.

Вспомним высказывания Лебона, Фрейда, Тарда и других классиков проблемы о том, что масса ведёт себя как необузданный дикарь или малолетний ребёнок. Такой низкий уровень коллективного сознания объясняется в первую очередь низкой сознательной мотивированностью и, одновременно, эмоциональной перегрузкой. Это обусловливает неустойчивость массового сознания неорганизованной толпы, неспособность к какому бы то ни было развитию и, как следствие, быстрый распад стихийно возникшего коллективного сознания. В результате, толпа не успевает оставить никаких материальных или интеллектуальных следов своего существования, помимо возможных разрушений или жертв и потому роль такой группы в культуре чрезвычайно низка.

По иному проходит и к разному результату приводит эволюция сознания иных групп, менее исследованных с точки зрения культурологии, социологии и психологии массового поведения. Такая особенность их эволюции связана с тем, что групповое сознание разных групп обуславливается различными комбинациями взаимосвязи и зависимости трёх базовых параметров при доминировании какого- либо одного или нескольких из них.

Рассмотрим особенности этого процесса последовательно для разных групп.