КОСМОС ИСЛАМА

27.Х1.76 г. Итак, начинаю <исламское> свое путе-

шествие. И удачно это выходит у меня, что пускаюсь

я в него после американского^: антиподны Космоса!

Абсолютно! Да и точка зрения на этот ареал у меня

необычная получится: на этот мир смотрели обычно

из Европы, России, с этим сравнивая.

сделав модуляцию-девиацию в <тот свет>, <Новый>, -

оттуда начинаю разглядывать мир среднеазиатский и

его реалии и идеалии. Ну, а европейские путешест-

вия у меня уж в загашнике, впечатления от них:

раньше уже съездил-описал. Так что набор точек

зрения и возможных ракурсов на исламский мир у

меня богат. Скуден лишь запас сведений-знаний об

реальности этой, мне новой. Но так, впрочем, всегда

с тобой бывало и в предыдущих путешествиях: све-

дения налипали по ходу движения. Да и не в том

дело-задача твоя, чтоб их много было, но чтоб про-

медитировать каждое...

Да и в жизненно-человеческом моем плане, по рит-

му жизни моей очень к месту будет сейчас это путе-

шествие-медитация над исламским регионом: слишком

я задействовал деловито в последние месяцы == -ургий-

но жил, на потребу социума работал, а не неге умо-

зрения предавался; все утверждаться-пробиваться по-

американски норовил: чтоб всяко лыко обязательно в

строку: в печать и на пользу, - а теперь позволю себе

умозрительный кейф и транс: и расслабление (от пре-

зумпции социального самоутверждения), и приятней-

ший труд мой любимый - умозрения, который есть,

конечно, чувственная нега в мышлении - изо всех его

видов-то: не сравнить же его по жесткой трудности с

чистой логикой иль наукой-научением (хотя в послед-

нем занятии есть кейф любопытства: путешествия в

диковинные предметы).

^В 1975 и 1976 гг.

23.11.87 г.

Да и недаром - понял сейчас! - к этому жанру

прильнул я: <турок> ведь я, - <не казак>: корни-то

болгарские с турецкими там небось за века ига-то

поперемешались! - так что дам я в этом путешест-

вии ход и самопознанию - тоже приятное и полез-

ное дело: себя любить-расковыривать, что там во

мне заложено. Еще Петр Гачев, мой дядя покой-

ный, говорил: <Мюсюлмане сме, нали?>^ - когда с

многоженством^ моим столкнулся, да и свое при-

помнил.

С другой стороны, и иудейские мои корни (моя

мать - еврейка. 23.11.87 г.) неподалеку от арабов: се-

миты и те и те, и арабы себя от Исмаила, сына Авраама

от Агари, - производят. Значит, в этом труде моем

Исаак будет опознавать своего брата - Измаила: по

отцу (небу, верху) одинаковы, разны лишь по утробам

матерей (низ, земля разная): Исаак - от старухи Сар-

ры (ведьмы, за древностию лет): зато столь многоум-

ный - еврейский народ; а Исмаил - от молоденькой

служанки Агари, с кем в неге страсти возлежал Ав-

раам, - так что склонение в сторону чувственных на-

слаждений в этом ареале и народе понятно: сам Бог

так тут велел. Да и то, что от рабыни произошел этнос

этот, предопределило отношение к труду и человеку:

труд здесь не больно любим, а наказание: его бы на

кого взвалить, обратив уже другого в раба: рабский

статус бытия здесь хорошо знают: господство и под-

чинение. Потому к завоеваниям склонны: чтоб не самим

рабами быть, а других во ярем вогнать: это и арабы,

и турки, и монголы так поочередно на -ургийные на-

роды Египта, Персии, Европы, России (земледельческие

и ремесленные) нападали-покоряли.

победителей психика вполне рабья: абсолютное подчи-

нение и - безнравственность: вдруг предательство,

свержение прежнего владыки, отсутствие братски-вас-

сальной верности (что у европейских рыцарей-баронов,

которые исходно равны и свободны, а не рабы). У пер-

сов, правда: <Шах-намэ>, Рустам - есть рыцарствен-

но-возвышенные отношения, но тут особь статья: индо-

арийство, влияние-близость Индии, да и сами духовную

религию света - зороастрийцы! - исповедуют. Нет

^ <Мусульмане мы, не правда ли?> (болт.)

-Последовательным, не параллельным.

там у Бога эпитета: <Господь>, - а он исходный для

ислама, который значит опять же <покорность>.

Бог ислама носит имя: <Господь в день судный>^

Значит, власть и суд, власть сейчас и суд потом - за

то, что сейчас не доведал господин, - вот с чем живет

мусульманин в душе. Недаром халиф (<заместитель

Божьего посланника> - Виппер, 89) и кадий-судья -

важнейшие фигуры социально-<гражданственной> (ибо

какая тут гражданская жизнь, в мире рабства, возмож-

на!) жизни ислама,

Раб нерадив. Не принудь господин повелением строгим

К делу его, за работу он сам не возьмется охотой;

Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,

Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.

Гомер, Одиссея, песнь XVII

Таково эллинское и затем западноевропейское и

американское воззрение на рабство: оттого его и кре-

постничество здесь быстро отменили и перешли к воль-

нонаемной -ургии: труд здесь любят и безработица -

главное несчастье: не знают иначе, на что время упо-

требить, а лишь бы все им трудиться.

земледельческого состояния, в котором труд сладок на

поле, в лесу и окупается сторицей, где можно каждой

личности себя продолжить-зарыть при жизни в землю:

через собственность на нее, так что земля выступает

продолжением <я>, моим alter едо^, И недаром, когда

люди этого типа переселились на новые земли в Новый

Свет, они не поработили индейцев, чтоб те на них ра-

ботали, но истребили, чтоб работать самим: дорвались

до -ургии безграничной и никому ее не отдадут.

Иное в странах ислама: его субъекты - народы-ко-

чевники, а не земледельцы. Трудиться на земле не лю-

бят, не привыкли сами: за них трудится-пасется скот,

и труд его - в еде, а не в производстве чего. Опора

тут и модель-образец - не растение, а животное, так

что не земля, а надземие, не вертикаль, но горизон-

таль-плоскость, по которой снуют, по нагорьям-плоско-

горьям срединного пояса Азии, здесь многозначительна.

-Виппер Р. Ю. История средних веков. - М.: Изд-во

МГУ, 1947, - С. 87.

"Другое <я> (лап1.).

Как привыкли они верхом на животных существо-

вать, так и оседлывают себе народы-земледельцы, за-

воевывая их, мирных-травоядных, - и потом сущест-

вуют, точнее: сосуществуют с ними в качестве второго

их этажа: составляя сословие господ-начальников, вос-

седающее верхом на земледельцах-ремесленниках, как

ранее на своих конях и овцах. Так что здесь воинские

доблести чтутся (они же презираются в американском

Космосе -ургии, однородном, а не двухэтажном, каков

Космос среднеазиатский). Ну да: кочевники (бедуины,

тюрки, монголы-татаро... и проч.) потом, завоевав зем-

ледельческий тот или иной народ, трудягу конягу, об-

разуют над ним воинское сословие, армию, чтоб и им

повелевать и вовне оборонять: чтобы никто иной не

мог этот народ под ним грабить, опричь их, его <за-

щитников> = господ-воинов.

Итак, земледельчество, при котором все люди рас-

пластаны по плоскости земли, в нее врубаясь, одно-

уровнево все бытуя, - приучает к идее-принципу ра-

венства и однородности всех и самостоятельности лич-

ности, как древо и растение.

ит, а лежит на коне, зависим, раб коня - того, кем

он повелевает; так что психика господина - исходно

рабская: покорность и зависимость = <ислам>. А пси-

хика равнины земледельческой - равенство вертикаль-

но на ней расположившихся и трудящихся: никто ни-

кому не господин и не раб. Так это в лесу и на поле:

хоть ты сосна, а я травка; но мы все одну матку сосем:

мать-сыру землю, прямое отношение к ее любви и по-

даянию имеем: и чувство собственного достоинства от-

того у каждого здесь есть: оно снизу питается.

Не то у кочевника: в нем исходно чувство зависи-

мости - от скотины своей хотя бы, и нужно обяза-

тельно <быть на коне> = господином, верховым: отде-

ленным от земли, но... - приближенным, значит, к не-

бу! Оттого тут науки астрономические развились: к не-

босводу, а не к земле чувствует тут большую близость

человек.

Но и сходство есть у Космоса ислама с американ-

ским: переселенчество, кочевье. Ведь и американцы =

пришельцы на земле <своей>, завоеванной. Но они се-

бе ее завоевали для труда самим, а эти - для вечного

себе кейфа, блаженства ничегонеделанья, для чувст-

венной неги, телесной или духовной: ибо поэзия и на-

уки там созерцательные-небесные - это нега духа, а

не мученичество искания Абсолюта, как это в науке

Запада, где <для звуков> иль для стяжания истины <вы-

сокая страсть> побуждает <жизни не щадить>.

Здесь разработана культура блаженства, которой не

знает Запад, трудящийся вечно, где даже богач не бла-

женствует, но озабочен, тревожен еще более себе на-

трудить потенциалу на предпринимательство обширней-

шее.

пословица западный принцип уличает: ведь тут недаром

<Фраер>, то есть <фрай> = <свободный> + <херр> = <гос-

подин> - принцип западного человека: быть сам себе

господин, <фон барон> (Freiherr - барон, по-немецки). В

исламе человек господин не себе, но обязательно друго-

му, хоть одному: хотя бы жене и домочадцам; для того

здесь женщина принципиально унижена: чтобы самому

последнему мужчине = <человеку> еще было бы над кем

восседать-величаться. В земледельческих же космосах

женщина - мать как представительница Великой Мате-

рия-Земли = богиня, повелительница, Богородица. Не-

даром нет этой религиозной идеи в исламе: <Богорожде-

ния> и Богоматери(и), как это в христианстве = кресть-

янстве - земледельческой религии умирающего и воск-

ресающего Бога = зерна.

Так что и вот еще сходство с американизмом: не-

уважение к -гонии^ == рождению, женщине-Матери. Но

если в американстве -гония принесена в жертву -ургии,

то здесь - что же? Как <что>? А как раз принцип

повелевания, -крапшя-властвование, по-гречески,

(все)держание (откуда тут: самодержцы-цари-султаны-

салтаны). Не труд, но власть - источник богатства,

которое выпадает как бы с неба по уделу Аллаха. Тут

жми - и выжмется: как сок из граната - фрукта

богатой плодорождающей природы земледельцев окре-

стных; и из граната будет драгоценный камень - рубин

иль еще что... Да: они тут сочетаются: плоды и камни

драгоценные, как и кочевые жители бесплодных плос-

когорий - с роскошнейшими долинами рек и оазисов,

где все растет избыточно. Преизобильна дарами при-

рода тут: Индия (долины Ганга и Инда), Китай (для

монголов): долины Янцзы и Хуанхэ: Месопотамия: до-

лины меж Тигром и Евфратом, где Эдем помещали:

^-Гония - от греч. gone - рожание: -ургия - от греч.

ourgos, суффикса деятеля, означает - сотворение, труд.

23.11.87 г.

долины Дуная, куда болгары и гунны-венгры - тоже

кочевники первоначально, из Средней Азии нахлынув-

шие: долины Нила, Египет - первая добыча арабов-бе-

дуинов и т.д.

Так что добыли мы в этом рассуждении-пробеге

важный принцип космообразования здесь: Космос ис-

лама не есть космос только плоскогорий и бесплодных

пустынь-степей Средней Азии, откуда периодическими

извержениями скатывались лавы народов кочевых (ара-

бы-бедуины, турки, монголо-татары), но в равной сте-

пени и преизобильнейших плодородием естественным

и землевозделывательным долин-равнин по великим ре-

кам, скатывавшимся с этих гор-плоскогорий еще до

кочевых народов - как бы их предвестниками-<пред-

течами> - буквально: ведь реки текут... Так что буду-

щие народы-кочевники-повелители как бы забросили

поперед себя с гор своих реки великие - как браз-

ды-вожжи для повелевания покорно осевшими там,

стекшимися народами.

У земледельческих народов по этим великим рекам

еще до ислама сложились великие цивилизации: Египет,

Вавилон, Индия, Китай. Основообразовалищем их кос-

мосов были реки. И у кочевых племен, по горам-плос-

когориям блуждавшим, были свои космосы и верования

(они у тюрков и степняков: казахов, половцев - <куль-

тура Поля>, как ее Олжас Сулейменов называет, про-

слежена быть может): они идолов своих свозили в Ка-

аба в Мекке, например, - и их потом, числом в 300,

Магомет все выселил. Но специфика Космоса ислама

- в том, что только совместная встреча - симбиоз и

биоценоз - кочевников с плоскогорий и земледельцев

с плодороднейших долин великих рек и образует при-

родную платформу для Космоса ислама: только при

этой взаимной друг на друга ориентированности: ко-

чевников и земледельцев - мир ислама образуем, суб-

станцию свою имеет. Ибо по отдельности у каждого

народа-страны - свой Космос есть и описан быть мо-

жет. Шутка ли: персы, зороастрийцы иль Египет - с

такой культурной традицией - великие цивилизации

прежние и самости культурные - вошли в ислам! Яс-

но, что каждая будет преобразовывать Космос ислама

и гнуть в свою сторону, в своем поле изгибать; но все

равно: пока есть взаимное друг друга удержание-объ-

ятие нагорий и долин (выразившееся в общей государ-

ственности из кочевников бывших и земледельцев) вок-

руг пояса плоскогорий, - до тех пор есть и описуем

Космос ислама: это есть природно-культурное образо-

вание над народами-странами - тоже некая верхов-

ность и кентавризм кочевников верхом на земледель-

цах. <Имя арабов сделалось названием не племени, а

веры и культуры> ^ - т.е. <надстроечно> на космосах

народов-стран, влившихся в ислам.

О, это фундаментальное соображение: обретена

субстанция Космоса ислама! Она не горна, она не до-

линно-земледельческа, но совместна, - так что не могу

я, например, утверждать, что тут нет модели мирового

древа и растения (которые типичны для народов-зем-

ледельцев), но модель животного преобладает - как

я ранее собирался полагать, - но придется все время

эту совместность иметь в виду. И в Коране недаром

рай видится как сады, внизу которых реки струятся:

это образ плоскогорий, окаймленных долинами рек.

ГЕНИЙ НАСЛАЖДЕНИЯ

29.Х1.76 г. Итак, ислам - кентавр всячески: чело-

век - на коне, кочевник - на земледельце, мужчина -

на женщине, господин - на рабе. Нет прямого отно-

шения к земле. Приближен к небу мусульманин. Небо

же - чистая книга с письменами звезд ясными: там

скрижали, Коран предвечный, несотворенный. Оттуда

и Судьба спускается как удел. Астрология, гороскопы,

звездочеты, фатализм - это все от ясного неба: в мут-

ных небесах Европы Предопределения на небе не про-

чтешь. А где ж его тогда искать? В сердце, в <я>, в

личности, и характере, и воле: чего хочешь - то и

есть твоя судьба.

Вообще фатализм - идея тропиков и субтропиков,

средиземноморства: Испания, где католицизм с маври-

танством стакнулся; Рим-Италия, Франция с ее дуализ-

мом Предопределения и Свободы воли; Эллада - с

роком, Ананке... Это все космосы с ясным небом, где

волю высшую читать можно. А севернее, в германо-

славянских странах, Предопределения не знают с неба,

но лишь снизу, из Матери-Земли, как у древа-растения;

и прорастание <я> и натуры человека и есть не пред-,

^Виппер Р.Ю. Цит. соч.. - С. 103.

а самоопределение: всяк своего счастья кузнец: -ургий-

но, по-мастеровому, удел изготовляется. И именно

Мать-Земля снизу наводит-направляет: как растение -

расти, так и человека-сына = свое щупальце на Не-

бо, - Эдипово свергнуть Отца, Да: воля и характер в

человеке - это дар низа, близкодействия Антеева, спо-

собность противиться отцовым письменам Неба, кото-

рые к тому же и не видны, скрыты, тайны. Другое

дело - в Космосе ислама, где небо вечно ясно и все

про себя там прочитать можно - сумей только! Оттого

и наука и мысль здесь не к низу прикованы (к технике

-ургии, как в Европе: на ощупь-опытно познавать про-

двигаться декартово шаг за шагом в невидали бытия) -

но умозренны они, возвышенно-небесны, а не прагма-

тичны.

Итак, небо распростерто над нами как книга вечного

суда, и Аллах = Господь в День Судный. Бог - прежде

всего Судия: грозный иль милостивый - это вторично.

В христианстве же Он еще и Отец: этого атрибута

Аллах не имеет. Его атрибуты: Господь, Судия, Творец:

Он все сотворил - и нам ничего не оставил добавлять

к бытию. А ведь это: призванность к сотворчеству с

Богом - важнейшее в самоощущении западного чело-

века, чем и оправдывается его бурно-ургийная деятель-

ность в мире. Бог христианства, будучи еще и Отцом,

уменьшен в качестве Творца и оставляет-предоставляет

творчество Сыну = человечеству, роду людскому, ко-

торый свободнее в своих путях: раз сам Бог так уни-

жен и очеловечен: отцом стал, до -гонии опустился

материнской, - то в этом и Сын его в принципе пре-

взойти может, ибо тоже отцом в свой черед ему ста-

новиться и, значит, в этом деле - отца эдипово свер-

гать...

Бог ислама более сух и жесток: не родитель Он.

Но продолжим важную рефлексию из ислама на

западного человека. В исламе у человека нет <я> и

личности, и свободы воли, и тенденции пробиваться

сквозь жизнь, самому строить свою судьбу. <Ведь уде-

лы распространены на всех, и каждому достанется то,

что назначено ему. Ты не терзайся особенно из-за уде-

ла, он от стараний не умножится. Ведь сказано: живи

усердием, а не усилиями>^. А ведь усилие, Сила -

^Кабус-намэ. - М., 1958. - С. 62-63.

362

важнейшее понятие западной цивилизации: и в меха-

нике Ньютона она все к уравнениям сил приводит. Си-

ла, стремление, деятельный индивидуализм, самореали-

зация, зависящая от меня...

Но это все - воля, одна составная <Я>. Вторая же -

личность; она, по-русски-то, - светова (<лик> -

лицо - верхне-небесны они). Лик = раскрытость и

обращенность: к переду и к небу. Воля же - темна,

душа - потемки, низова, скрыта, как чрево материн-

ское Земли недр. Личность в исламе на всех одна:

Аллах и Мухаммад = пророк-Слово-речь-язык Его. Ал-

лах = небо, Мухаммад = Коран, перевод языка неба

на человечий. Это и нельзя назвать <откровением>, ибо

небо тут открытая вечно книга; то туманным Космосам

Европы Слово Божье представляется <откровением>

(<религия откровения> - термины и Шеллинга и Гегеля).

Итак, воля - материнска, личность - небесна, от-

цовска. Но в западноевропейских языках личность -

<персона>: от per se (лат.) - через себя, посредством

себя, т.е. нутряна-недряна она, а не раскрыто-небес-

на, - так что и <личность> здесь тоже материнска,

как и <воля>. Все это - от маловидности небес-светил

и от многоглагольности всяческой Земли в среднем

космосе Европы, где земля рыхла и шумом лесов раз-

говорчива с человеком, и реками-озерами, морями-оке-

анами... В Космосе же ислама земля - твердыня камня,

тупа и молчалива: ни лесов, ни вод; даже плодородие

долин по великим рекам - не Земли рождение, но с

гор, с Неба стекает, как и ливни зимние, что плодо-

родят центральные плато и пустыни.

Так это видится кочевникам. Но не так - жителям

речных цивилизаций (Египет, Вавилон, Хорезм): тут

культ Великой Матери (и) - Кибелы, Астарты, Изиды

и т.п. Арабские же завоевания молниеносно пронес-

лись над ними всеми и соединили их = покрыли шатром

одним: дали им всем одно небо (развернули его, как

штандарт), усилили его значимость - за счет умаления

Матери-Земли. И тут кентавр: Небо верхом на Земле.

Естественно (именно!), что человек здесь себя более

верховным, небесным чует, нежели сыном земли, пра-

ха, - и очевиднее ему его последующая загробная

жизнь в горнем мире: тем более что тут и зарывать-

хоронить некуда - в каменную-то землю: отвергает

она от себя существа - тоже вверх. Недаром тут тру-

пы - на расклевывание птицам оставляют (в Иране, в

Тибете): в небо его опять же прибирают тем. Или пеп-

лом над рекой (Гангом) развеивают.

И в этом: в неземности, надземности - сходство

цивилизации ислама с американской: та тоже надвину-

лась-опустилась на новые себе земли и растет как бы

сверху, не чуя с Землей сопричастия и ее - Матерью-

Природиной. Горизонтально подвижны люди и там и

сям: арабы - на лошадях, американцы - на автома-

шинах. Вертикально не врастают и понятию <корней>

чужды. Но американцы чувствуют себя сотворцами Бо-

га-неба на земле, исполняются сверху электрической

энергией на -ургию-индустрию. Небесность же челове-

ка ислама - в том, что он так же почивает на земле,

как и небо - вечно ясное и покойное, чистое, не

взволнованное: кейфует, как и Аллах, Вот: если для

германца и англосакса его уподобление Богу своему

выражается в усилии деятельности, то здесь покой и

чувственное наслаждение наличным бытием и есть

форма богоповедения. Потому именно здесь обитают

гении наслаждения, в котором они столь же изобре-

тательны, как американцы - в труде и технике. Уст-

ремления - противоположны; и американцы - совер-

шенные варвары, бездарные, с точки зрения человека

ислама: ибо не знают божественного ничегонеделанья,

но торопятся заполнить, занять время (<бизнес> = <за-

нятие>) кишением усилий ураганно-земных, затемняю-

щих истину-негу покоя неба, чему должен уподоблять-

ся человек.

Индустрия, промышленность, Промысел, что изнут-

ри ведет человека чрез предприимчивость его, опекает

его рядом с ним, как нянька иль родитель, - чуждо

это исламу: Аллах - не нянька, и нет у него промысла

о каждом, но ясный ему удел, что есть внешняя, а не

внутренняя участь, и пишется письменами пространства

на небе, а не письменами времени в душе-характере

индивида. Да и небо для европейца читается как Время

и соотносится со стуком сердца: тут же Время неваж-

но, оно застыло в Пространстве - как Вечность. Вре-

мя - пространственно тут, есть (пред)вечность.

Потому не торопятся тут и не считают, что деньги =

это время: не произведут тут такого уравнения. Время

совершенно не ценится: всякая скорость изготовления

- разве что в сказках, когда джинн за ночь выстра-

ивает дворец иль про ковер-самолет... А в труде тут

или лень, или искусство филигранное, со временем не

считающееся: дамасская сталь и резное оружие, пер-

сидские ковры и т.п.

Ну да: американцы опускаются на землю, которая

для них tabula rasal, пуста, есть платформа и ожидание

их цивилизующей деятельности. Эти же, арабы, наше-

ствуют-огтускаются на все готовое, на цветущие до и

без них цивилизации - с тем чтобы их всесвязывать

сверху и по горизонтали: торговля, как и война, -

основное занятие араба: тоже ведь виды кочевья. Их

призвание - не усиливать производительность, и так

тут избыточную, природы-земли, но умерять-расхищать-

опустошать-очищать, - чтоб возможность новых рож-

дений и плодорождений тут осуществляться могла все

время и затем. Потому и права им, кочевникам, от

бытия были даны на истребительную жестокость и ра-

зорение цветущих культур-стран.

...Так что чувственное наслаждение тут есть не низ-

менное, а именно горнее дело, небесное; и недаром

мусульманский рай исполнен чувственной неги и сла-

дострастия: кейф, игры, развлечения, сказки-загадки -

изобретательность в наслаждении бытием, вкушении

бытия, в разнообразии блаженств, - а не потреблений

и услуг, что сопряжено с трудом-производством. Бла-

женство же - с ленью и негой неба на земле.

...А пока и мы закейфуем! Что изнурять себя по-

американски, осмысляя Космос неги? Вот весть непри-

ятная настигла меня по телефону (= взломщику в до-

ме) - но ее отвергнем и запьем омар-хайямовым ви-

ном. А потом расслабляться будем: сказки восточные

читать станем...

ДРАГОЦЕННЫЙ КАМЕНЬ

ЗО.Х1.76 г. Ну, продолжим нашу дедукцию Космоса

ислама. Правда, сам метод выведения и последователь-

ного развития мысли из единого зерна-принципа - рас-

тителен и -ургиен, присущ германству и в этом Космосе

должен быть противопоказан. Или образ реки тут под-

ходит, что из родника зачинается, а потом набухает,

развертывается, распространяется... Но река ведь есть

древо, плашмя распростертое: та же структура. Но ни

Чистый лист (лат.)

река, ни древо не есть модель природная для бытия и

мышления в Космосе ислама: они боковинны тут, обо-

чинны, ибо именно окаймляют его великие реки; но в

сердце в нем - камень, так что Космос ислама - это

камень в оправе, агат-камея, что так любили коллек-

ционировать французские и английские эстеты. И

именно французский жанр <отрывочных мыслей>, ког-

да нанизываются гирлянды афоризмов, mots^ и максим,

как ожерелье, - сродни тутошнему методу мышления,

а не эллински-германская диалектика. Недаром и из

античной философии клюнули здесь на сборную солян-

ку Аристотеля, с его набором отрывочно-диковинных

сведений и понятий, сию кунсткамеру и <диван> фи-

лософии, -а не на стройно-симфоническое развитие

мысли Платона. Да и Аристотель недаром с Алексан-

дром - Искендером восточных легенд связан: как тот

внял-обнял Восток с его множественностью стран и

чудес, так и философ Александра завален оказался

множественностью идей = вещей.

Однако именно по канве неприсущего здесь спосо-

ба мышления и развития мысли - и проступит лучше

собственный узор-арабески здешнего Космо-Психо-Ло-

госа.

Вот Космос ислама, природное ему задание, лицо

земли, какое она приняла здесь: <Во всю ширину, от

Великого океана до Атлантического, протянулась, с не-

которыми только перерывами, длинная полоса песча-

ных и каменистых пустынь, где нет дождей, а есть

только редкие ливни...>^, тоже ведь притча природная:

дождь и ливень. Мы, среднеевропейские, знаем поэзию

дождей: от гроз - до моросящего мелкого дождичка,

что думу наводит, в тоску-скуку вгоняет, - все эти

смутные-смурные чувствованья и мысли, следа которых

не заметил я доселе в исламской культуре. Ну да: то -

явление Психо-Логоса в Космосе, преизобильном по-

средничающими стихиями: водой и воздухом, что раз-

мывают определенности четких мыслей и чувств, как

и очертания предметов и силуэты их. А тут-то - Кос-

мос рельефности: все высечено и гравировано по кам-

ню: что тебе лица людей здесь, что мысли их и <бейты>

(двустишия) поэзии. Из Космоса изгнаны стихии-по-

^Mot - изречение, словцо {франц.).

^виппер Р. Ю. Цит. соч. - С. 80.

средники: вода и воз-дух, - но образуем он четкостью

Двоицы: Небо, с его четкостью письмен-звезд по сини

ночного покрывала, и Земля-камень, с сумбуром гор и

песков, лишенных логосного смысла. И это тоже важ-

но: если для собственно тюркской, кочевой культуры

горы - многосказуемы, божества (для киргизов, каза-

хов, памирцев и т.п.), то для арабов-бедуинов, жителей

равнинных плоскогорий, пики гор - не божества, не

знают они их; и вообще земля, ее виды и варианты,

- малосмысленны. А весь Логос обитает на небе, А

сколько себе моделей-образов-парадигм обрел евро-

пейский дух из земли, ее обоготворяя, как Мать, хо-

ля-лаская ее формы! Еще для индусов, для зороастрий-

цев-иранцев горы смыслообразующи...

Но вернемся к ливню и дождю. Дождик - свой -

родимый, любимый, детский, родненький: о нем при-

бауточки: <Дождик, дождик, перестань...> Дождик нам

подлинно - свой брат. Не то - ливень: он есть сверх-

человеческое явление, насыл-наваждение - то ли

Божьей силы дар, то ли драконо-демонской. Он - из

чуд* природы, а не из ее, по человеку, свойскостей.

Да и вообще тут Космос чудес = безмерностей: то

смертельное бесплодие пустынь выжженных, то сума-

сшедше-взбесившееся плодородие лессовых почв по

великим рекам. И птицы тут диковинные (симург, фе-

никс, попугай), и звери-животные, и деревья (и наш

Пушкин на анчар здешний позарился диковинный). Вот

тебе и предметы для духа и размышлений: чудеса, а

не норма вещей и мера человека, - чем занят сред-

неевропейский дух: познавание самого себя и что нуж-

но человеку, мне. Это же не составляет заботы в Кос-

мосе ислама, где самому человеку неча ерепениться:

все уделы распределены Аллахом: и не изготовлять ве-

щи и жизни - не на это устремлять дух-ум, а на

созерцание готовенького - то ли даром Бога, то ли

трудом земледельцев повоеванных. Так что исламские

мыслители - либо о Едином вечном, либо о чудесах-

диковинках промышляют, но не о мере человека, его

личности, и не о мере вещей. Протагорова формула,

съединяющая обе эти идеи в один узел: <человек есть

мера всех вещей>, - там невозможна. Все тут без

человечной меры, И техника здесь направлена не на

^ Не <чудес> - неологизм образуем: как <при-чуд>

изучение устройства вещей для их изготовления, но на

небо: тут техника астрономии развилась, счисление су-

деб-предначертаний человеку, - то, что извне опреде-

ляет его жизнь;, но не характер его и психика тут в

предмете интереса. И в литературе - случаи разные

сказываются, а даже не происшествия с человеком:

случай с неба сваливается, как ливень, а происшествие

все-таки исходит, из некоторой нутри вытекает, т.е.

предполагает внутренний смысл, изнутри присущий, в

событиях, а не извне распределенный, выгравирован-

ный судьбами по камням человеков и вещей.

Но продолжим вникать в скрижали Земли в здеш-

нем Космосе, Значит, каменистые и песчаные пустыни,

где нет дождей, но ливни редкие. <На одном конце

этой полосы Гоби, на другом Сахара, между ними пус-

тыни Средней Азии, Ирана и Аравии, прерываемые уз-

кими морскими заливами, речными долинами и оазиса-

ми. Среди пустынь и вдоль них каймой расположены

травянистые степи> 1. Этот космос, выходит, так же

препоясывает Евразию, как космос США препоясывает

Новый Свет, Северную Америку: тоже от океана до

океана. И в этом они тоже созвучны и взаимопонят-

ливы должны быть. Но и рознь огромная, Исламцы не

нюхали предельных океанов, они для них именно за-

предельны, трансцендентны, их Психея - резкоконти-

нентальна, тогда как американцы, пересекшие Атлан-

тику на ладье Харона, отныне носят Небогеан^ англо-

американский в Психее своей: они на континенте с

психикой мореходов (<Моби Дик>!) обитают, тогда как

арабский Синдбад-мореход на море выехал с психикой

драгоценного камня, дрожит за сокровища, ужасается...

Итак, ислам - это космос драгоцен-

ного камня: он тут в Психее, им мыслят, к

нему приводят все реалии: поэты - всяческую красо-

ту, любовь: ученые - все сути: <Минералогия> Бируни

не есть просто описание камней, но и стихи тут, и

философемы - книга о Целом Бытия. И <не счесть

алмазов в каменных пещерах> - это не Космос Индии:

там не пещеры, а горы (Меру) и долины, леса-джунгли

значимы, - но именно про Космос ислама. В сказках

* В и п п е р Р. Ю. цит. соч. - С. 80.

^ Небогеан - мой термин-неологизм для Космоса Англии:

тут и Небо, и Океан, и Бог, и He-Бог... 23.11.87 г.

арабских и турецких все время пещеры с драгоценны-

ми камнями, да и сами пещеры - <каменны> - точный

это в опере эпитет. <Али-Баба и сорок разбойников>,

<Волшебная лампа Аладдина> - везде тут камнем, под-

чиняющимся волшебному слову: <Сезам> или <Чанга-

чунга> в турецкой сказке (и, значит, камень тут лого-

сен: понимает речь человечью, как в иных космосах

деревья, кони и птицы), - завалены пещеры сокрови-

щами-смыслами. ..

Если Платонова пещера (в <Государстве> ее миф)

имеет свет вне себя и сама по себе есть тьма, матьма^,

утроба женски-материнская, бессветная, - то здесь

свет свой: от каменьев драгоценных-солнечных превра-

щенно, ибо в них мириадами лет спрессовывания свет

открытого пространства похищен, и сокровен, и обра-

щен волшебно в камень - как и люди тут в волшебных

сказках. Вот в турецкой сказке <Дильрукеш> старшая

женщина-дэв так растолковывает сыну падишаха: <На

этот раз, сынок, когда ты войдешь в пещеру - перед

тобой пойдет ровная дорога. Ты, не глядя по сторонам,

во мраке пойдешь по той дороге. Будешь идти долго-

долго и выйдешь на свет к кипарисовой роще (свет в

пещере свой, подземельный. - Г.Г.). За этой рощей

- кладбище, там - те, что приходили туда, чтобы

добыть Дильрукеш: все они от макушки до ногтя пре-

вратились в камень. Не глядя на них, иди вперед...>2

И на захоронениях тут камень ставят, а не древесный

крест: не по дереву-растению, но по камню моделирует

себе тут человек и вечное бытие. И в языческой ре-

лигии бедуинов Аравии: <Основной чертой религии в

Хиджасе и Неджде представляется культ бетилов (се-

митское: <бейт-эл> - <жилище бога>. Ср. Бытие 28,

18-19; Левит 26, 1: Числа 33, 52) - стоймя постав-

ленных камней (по-арабски <нусуб>), подобных менги-

рам (= продолговатые неотесанные камни, поставлен-

ные вертикально = моделирующие человека. - Г.Г.).

Последователи этого культа бетилов периодически ус-

траивали процессии - вероятно, весной и осенью, -

обходили вокруг бетила, прикасаясь к нему, чтобы пол-

учить часть той силы, которая была заключена в нем.

Два таких камня сохранились до сих пор в священной

1 Тоже мой термин-неологизм; МА +ТЬ = ТЬ+ МА. 23.11.87 г.

^Турецкие народные сказки. - М.: ГИХЛ, 1959. - С. 112.

ограде мекканского храма: <черный камень> и <макам

Ибрагим>... Были бетилы, стоявшие постоянно на опре-

деленных местах, и передвижные (= тоже камни-ко-

чевники - Г.Г.). В последнем случае они сопутствовали

племени и в сражении играли роль палладия; над ними

воздвигали балдахин и перевозили их на верблюде, счи-

тавшемся... священным: вокруг этого балдахина прори-

цатели и в особенности пифии, сестры еврейских пред-

сказательниц, били в барабаны и выкрикивали заклятья

в форме <садж> - рифмованные фразы с размерен-

ными ритмами, с резкими, стремительными ассонанса-

ми; поток сплетающихся в запутанный узор заклина-

ний> ^.

Тут съединились основные священства по-арабски:

камень, верблюд, <садж> - стих-заклинание, каким и

Коран написан, и поэзия тутошняя, Но это позднее

разберем, А пока и на то обратим внимание, что в

Мекке Кааба - святилище - вокруг и на основе чер-

ного камня кубической формы. И если сначала Мухам-

мед выступил против камней-бетилов как идолов и вы-

кинул их 300 из Каабы, - то затем принял камень в

культ; и если сначала он ориентировал молитву на се-

вер, в сторону Иерусалимского храма, то затем все

мечети стали ориентировать по <кыбле>; в сторону чер-

ного камня Мекки. Таким образом, не по странам све-

та, не открыто-пространственно, где стихия воз-духа

царит, - но по камню = сердцу исламского Космоса

ориентируют здесь свой дух люди. И значительно, что

именно черный камень выступает на правах <священ-

ного> тела Бога. Это опять нощность Аллаха проявляет,

<Надписи, встречающиеся в Южной Аравии, показы-

вают, что поклонение луне, мужского божеству, одер-

жало верх над поклонением солнцу, женскому боже-

ству>^, Сие - дивно: луна обычно, как и ночь, и се-

ребро - цвет луны, ассоциируется с женским началом

(хотя немецкое: der Mond и die Sonne - промедити-

ровать это надо в отношении германского Космоса...).

А тут не круглая луна-лик, но серп-кинжал-ятаган-

сабля - вот что, наверное, принимается за собствен-

ную форму ночного светила. Недаром на мечетях не

^ Массэ А. Ислам. - М.: Изд-во восточной литературы,

1963. - С. 19-20.

^ Там же. - С. 18.

круг луны, но серп месяца обозначается: и русские

свою победу над татарами и турками обозначили по-

пранием крестом не круга луны, но серпа-ладьи; и в

песнях болгарского национально-освободительного дви-

жения против турецкого ига идут на <полумесяц отто-

манский>... О, на слово <оттоманка> тут же напоролся:

это же поприще неги и сладострастия - и обозначено

оно в Европе ориентальским заимствованием: из быта

ислама; даже французы, эти верховные чувственники

Запада, - склоняются в деле божественной культуры

наслаждения перед мусульманством: оттоманка посла-

ще еще кушетки (от coucher - лежать) будет.

Итак, Бог здесь - не (воз)дух, но черный камень

драгоценный. Поразил меня образ, каким в <Кабус-на-

мэ> поясняется непознаваемость всевышнего Творца и

познаваемость остальных предметов мира: <Познавае-

мое словно выгравированное, а познающий - как гра-

вер, и, если на данном материале нельзя себе предста-

вить гравировки, никакой гравер не станет на нем гра-

вировать. Разве ты не видишь, что, так как воск легче

принимает рисунок, чем камень, из воска делают пе-

чати, а из камня не делают. Следовательно, все по-

знанное доступно познанию, а творец недоступен>^.

Здесь прямое отожествление Бога - с камнем, по ко-

торому резьба-гравировка познания невозможна. Кста-

ти, и в отношении дела познания характерно это срав-

нение: оно уподоблено ювелирно-граверному ремеслу,

филигранному, с драгоценными материалами-камнями

дело имеющему, - а не там дыханию иль зрению,

освещению и т.п., с чем познание сравнивается в эл-

линско-европейской и индийской традиции.

Теперь мне понятнее становится, почему в недале-

ком отсюда иудействе небо обозначено как <твердь>, -

что всегда удивляло меня. Но в <Книге о верных и

неверных женах> Инаятуллаха Канбу постоянен такой

образ ночи: красавица черными косами своими оплета-

ет <башню неба>...

1.Х11.76 г. Декабрь: снег, сырь, оттепель - а тебе

сладко про зной аравийский медитировать. Летом же,

напротив, в какую-нибудь Скандинавию совершим ду-

ховное путешествие...

1Кабус-намэ. - С. 49.

Итак, <не счесть жемчужин в море полуденном...>,

Исламский поэт действительно ныряет в себя и извле-

кает, как ловец жемчуга раковины, - рубины сравне-

ний и нанизывает их в гирлянды и ожерелья вокруг

предметов своих. Вот свидание Лейлы с Меджнуном

из поэмы Низами:

Не Лейла - зари блеснули лучи.

Меджнун? Не Меджнун, а пламя свечи.

Не Лейла, а роза Голестана.

Нет, не Меджнун - раскрытая рана.

Поднявшись, Лейла стала звездой.

Поднявшись, Меджнун стал тростью прямой.

С губ Лейлы - цветы, дождь ароматный.

Как град, с губ Меджнуна жемчуг скатный...

Перевод А. Глобы

И в турецкой сказке <Дильрукеш>, аналогичной

пушкинской <Сказке о царе Салтане>, младшая сестра

обещает: <А вот если бы падишах взял меня за себя,

я бы родила ему двоих детей: мальчика и девочку. (Тут

Двоица - число основное. И священные камни <бети-

лы часто встречаются парами>. -М асе э, с. 19.-

Г.Г.) Когда бы девочка смеялась, распускались розы,

когда плакала - сыпался жемчуг>. (<Турецкие сказки>,

с. 103).

Если для европейской поэзии характерны, еще с

Гомера, развернутые сравнения, где одно уподобление

разрастается в целую картину, то для поэзии арабо-

персидской типичны <свернутые сравнения>, где потен-

циальная картина сворачивается до номинала своего,

до зерна образа, - как в вышеприведенном отрывке

из поэмы Низами. Гомеровское сравнение - как де-

рево из зерна, восточное - как дерево, сжимающееся

в камень, в уголь: из растения - в минерал, чем и

славен Космос горно-пустынный: не надземном своим,

где пустошь, но подземием, куда окаменилась неког-

дашняя жизнь цветущая. И восточный поэт, как четки,

перебирает жемчужины сравнений, сыпля их гороши-

нами, Не на развитие образа направлена его поэтиче-

ская мысль, но на нахождение нового образа - звена

в цепь.

^Низами Гянджев и. Лейла и Меджнун. - М.

ГИХЛ, 1935. - С. 40.

Такая поэзия - счисление сравнений, математика

образов. И недаром нет в исламе разделения на поэ-

тически-художественные и математически-рассудочные

натуры (что так важно для Европы), но одни и те же

существа - поэты и ученые: Ибн Сина, Бируни, Омар

Хайям и т.д. Арифметика, алгебра, астрономия мощно

двинуты именно арабской цивилизацией. И у поэтов

тут мышление переборно-счислительное: все множества

тут <счетные>.

Нежелание развертывать сравнение в древо карти-

ны, распространяться, но эстетика сжатости (тоже по-

#нятие из оперы камня: пресс) - есть отворот от про-

странства надземного, исполненного посреднических

стихий воздуха и воды, где древеса распускаются и

всякая неплотная жижа существ и явлений: леса, дали,

любови смурные, тепло-прохладные, - как меж пер-

сонажами европейских романов, с размытостью их

воль и дел неопределенных. Здесь же страсть к пре-

делу, к каменно-гравированной форме и в слове, и в

чувстве, и в стихе: нанизы двустиший-бейтов, жесткие

формы рубай, кассыд, газелей и т.п. жанров. Хотя при

этом громады поэм восточных (<Шах-намэ> Фирдоуси,

<Пятерица> Низами и т.д.) не уступают по протяжен-

ности европейским романам, и уж повторения там

сравнений, их перебор и вариации одних и тех же...

начинают утомлять-наскучивать европейскому читате-

лю: экстенсивность тут... А ведь состоит эта экстен-

сивность - из интенсивных элементов: каменно-сжа-

тых сравнений!

Литература Запада и России любит изображать раз-

ноликую множественность жизни, исследовать-описы-

вать частные-уникальные состояния и характеры людей,

чувствуя и ценя неповторимость существ и явлений. И

когда европейские путешественники на Восток забира-

лись - какие описания оставили: Марко Поло и дру-

гие! Любопытство, любознательность к конкретике бы-

тия отличает западноевропейский дух и ум. Когда та-

таро-монголы докатились до сношений с Римом, <обна-

ружилось великое отличие европейцев от азиатов: в то

время как ни один китаец или монгол не поинтересо-

вался прибыть в Европу, чтобы познакомиться с ее

культурой, европейцы, напротив, со своим любопытст-

вом ко всему новому и неизвестному, жадно устреми-

лись в таинственные края Восходящего солнца к чу-

жеземному им искусству и быту> (Виппер, с. 263),

Но в этом нелюбопытстве есть и великое: монумен-

тальность, уверенность в своем присутствии при абсо-

лютной истине бытия, - чего никогда не было у взвол-

нованных, водо-воздуховных людей Запада, страдаю-

щих <комплексом неполноценности>, который в этой

открытости новому и жадности поучиться и научиться -

вполне проявляется. На Западе - наука, на Востоке -

веды = ведание = знание истины, тогда как наука есть

искание истины, дурная бесконечность поисков и не-

присутствий: значит, не при сути главной. И Христос

говорит про себя странные, на слух-ум восточный, сло-

ва: <Аз есмь путь и истина>, съединяя путь и суть,

которые, по понятию, противоположны: если ты при

сути - нечего идти, а если ты в пути - значит, не

при сути, не в истине = естине. Таких слов-речений

не должен говорить Мухаммед... Суть есть камень-ядро,

сжатость: а путь есть ветер, стихия воды (река, тече-

ние) и воз-духа неспокойного. Космос же ислама, хотя

и на кочевые народы опирается, - но им лишь бы

припасть с гор-плоскогорий своих к какой земляной

цивилизации и там застыть-остановиться в неге: impet^

камня в них, что <с горы скатился> (см. стихотворение

Тютчева про это: ). Кейф - не дрейф веч-

ных исканий фаустовских, водо-воздуховных, - путей-

дорог: агасферово пребывание!.. Неостанавливаемость -

вот рок европейца, жителя водо-воздуха, и для Фауста

предел стремлений - вскричать: <Остановись, мгнове-

ние! Прекрасно ты, продлись, постой!> - т.е. превра-

тить вечное гераклитово течение реки бытия - в ка-

мень, точку, стихию земли-тверди. (Кстати, недаром к

образу реки-воды прибег Гераклит, чтоб продемонст-

рировать фундаментальную для Запада идею вечного

изменения, А для Востока - столь же фундаментальна

идея предвечной статики, всерешенности бытия и судеб

мира и человека каждого.)

На Западе - принцип Необходимости переклика-

ется с исламской Судьбой, Но вслушаемся, вникнем

- и разность великую в этих <синонимах> почувству-

ем. Необходимость недаром с движением в корне сво-

ем сопряжена: это то, чего не обойти, - но все же

хождение предполагается. И в латинском слове:

necessitas = <непереступаемость>, и в немецком:

^Импульс (итол.).

Notweiiaigkeit = <неотвратимость> - силово-двигатель-

ные жесты имеются в подспуде в виду. Кстати, и тут

прослушивается национальная разность: у русских <об-

ход> по плискости-шири вдаль, модуляция в <родимую

сторонку>, вбок; у латинян вертикаль перешагиванием

обозначена; а у германцев - противополагание, про-

тиворечие, превратная воля, действие-противодейст-

вие...

Необходимость - Свободе парна в европейском

осмыслении, образует философски-диалектическую па-

ру категорий: <свобода - как осознанная необходи-

мость> (Гегелева формула) означает самонаправление

пути своего и желаний, из себя развитие - по сило-

вым линиям эпохи, Судьба же означает предначертан-

ный удел извне, и никакой свободы моей при его осу-

ществлении не предполагается. Тут все соответствует

друг другу: атрибуты Бога как Господа, и Судии, и

Творца (иудаизм, ислам) и Его же атрибуты как Отца

и Любви (<Бог есть Любовь> - такое определение

дано в Послании Иоанна). Под Отцом и Любовью ра-

достно именно самостоятельно-свободное шевеление

дитяти: как резвится человек в мире - доставляет ро-

дителям радость созерцать. И потому-то Аллах все вре-

мя с эпитетами <милостивый и милосердный>, посто-

янными при нем, вводится в душу и мысль, ибо ори-

ентированы они на понятие Суда и Судии грозного и

страшного.

Судьба = камень. Необходимость = река по руслу,

течение, И недаром ересь в Космосе драгоценного кам-

ня облекается в стихию драгоценной же влаги - вина

(суфизм) - как растительной крови жизни... Но преж-

де чем мы пустимся в эту море-мысль, уплатим долги

предыдущей. Я прозреваю аналогию меж типом ислам-

ского повествования и философствования - как раз

в этим отсутствии интереса к особенностям жизней,

идей, людей, что так любит описывать европейская ли-

тература и исследовать здесь наука. И когда эллинская

философия проникла в страны ислама, у Авиценны и

Аль-Фараби интерес ко всеобщим категориям, к Еди-

ному, к общим принципам бытия и познания, - а не

к их развертыванию в многоразличные частные случаи

в диалектике Платона, Сократа и софистов - эти де-

тали им безынтересны. Тут скорее по Пармениду идет

мышление: есть только Единое, а многого - нет: это

наша иллюзия, будто оно и есть и интересно. Бог ис-

лама - это Единое как камень-твердь Неба, а не как

дух. И по Пармениду, Бытие плотно и нераздельно. И

космосами они схожи: элейская-то школа - на юге

Италии; через море - и потенциальная зона ислама:

будущий Магриб, мавританство. Среди элеатов и Зенон,

доказывавший невозможность движения-изменения,

разнообразия изнутряного, а не извне насеченного, как

когда Аллах распределяет уделы - судьбы рассужи-

вает.

Но и в повествовательной литературе арабо-персид-

ской не рассказывание (<= история>, по-гречески) жиз-

ни и идивидуально-интересного случая, происшествия,

<новеллы> = новинки, - а приведение случая к общему

знаменателю притчи - на это нацелен рассказчик: т.е.

в рамку каменную формулы вогнать: опять же <пышное

древо жизни> (Гёте) сжать в камень притчи драгоцен-

ный. И потому и большие книги Востока - это сбор-

ники притч: <Калила и Димна>, <Гулистан>, <Тысяча и

одна ночь> и т.п.

Хотя и приняли на Востоке четыре стихии эллин-

ских натурфилософов, но очень их <каменно> тракту-

ют: как элементы состава всякой вещи, а не любя их

метаморфозы, - а именно к этому вкус у Эмпедокла

и Гераклита. Если последний, наряду с ' образом реки-

воды, прибегает и к огню (<этот космос единый из

всего... есть вечно живой огонь, мерами загорающийся

и мерами потухающий...>), то и огонь здесь - клубле-

ние атмосферическое, наподобие водо-воздуха, а не

статика света, небосвода. А вон как видит небо Мед-

жнун, глядя на ворона на фоне неба: он <как агат в

зеленой эмали> (<Лейла и Меджнун>, с. 57), т.е. небо

= эмаль. Или в <Шах-намэ>, когда Рустем, не узнав в

Сухрабе сына, убивает его, идут медитации про небо:

Свод гневный сонмы жребиев вращает,

Глупца от мудреца не отличает.

...Все в мире - от Альбурзовых вершин

До слабенькой тростинки - сгинет в безднах,

Размолото вращеньем сфер небесных.

Небо = гильотина, молот и жернов, серп месяца

секущий. Потому головы легко отсекают в истории и

^ Поэты Таджикистана. - Л.: Советский писатель, 1972.

С. 132.

литературе ислама, и крови там много течет: из чаш

сих, сверху нахлобученных. И опять же противодейст-

вие такому мироустроению берет символом чашу снизу -

с вином == кровью жизни: рубай Омара Хайяма - это

<свое другое> (по выражению Гегеля) по отношению

к Корану. И в этом веро-миро-исповедании через ди-

онисийскую стихию вина мне видится бунт земледель-

ческой половины в кентавре ислама против своей ко-

чевой, небосводно-верблюдной наседки.

Вино питает мощь равно души и плоти,

К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете.

Какие такие <сокрытые тайны>? Все ведь открыто

написано на небосводе. Идея мистерии бытия, чья тай-

на сокрыта в глубине (Земли иль человека), - присуща

культу Великой материи(и) у земледельческих народов,

Земной и горний мир, до вас мне дела нет!

Вы оба пред вином ничто в конечном счете.

(77)

Двойственность пространственно-каменная заменя-

ется единством - но не неба-Аллаха, а силой Жизни,

воли, изнутри <я> человеческих и всех существ бью-

щей. Это совсем иное помещение Первоначала...

Вино ведь - мира кровь, а мир - наш кровопийца,

Так как же нам не пить кровь кровного врага?

(78)

А какие математически точные приведения сравне-

ний - к уравнениям! И бедуински-кочевническая идея

мести кровной как родно тут играет! К небосводу (ка-

мень-твердь и скрижаль судьбы) тут прямая ненависть:

Небесный круг, ты - наш извечный супостат!

Нас обездоливать, нас истязать ты рад.

Где б ни копнуть, земля, в твоих глубинах - всюду

Лежит захваченный у нас бесценный клад.

(173)

Это тот же жернов небес, что и у Фирдоуси раз-

малывал жизни. И прибежищем служить начинает сти-

хия Земли-матери - рыхлая, родная, а не каменно-бес-

чувственная. Однако и тут из Космоса драгоценного

камня позаимствована идея <бесценного клада> под

землей.

Ответственность за то, что краток жизни сон,

Что ты отрадою земною обделен,

На бирюзовый свод не возлагай угрюмо:

Поистине, тебя беспомощнее

(174)

И сразу уже принцип личности и свободы самооп-

ределения пути своего из <я> - вместе с приниканием

к земледельческой идеологии Матери (и)-Земли появля-

ется: доказывается этим, что спарены они, друг друга

взаимно предполагающи. Богоборчество опять же сразу

Эдипово: поход на небо - при Антеевой опоре на

Мать-Землю лишь возможен (материализм науки и ате-

изм - Эдипову комплексу Запада соответственны).

Свод неба, это - горб людского бытия

(175)

Да это же - верблюд! Одногорбая животина пус-

тыни аравийской. О, это - важнейшее отождествление

для ислама и Корана! Продумаем его...

ВЕРБЛЮД

2.Х11.76 г. Итак, верблюд - как модель мира. Как

мировое древо, яйцо, конь для народов иных космосов

прообразует Вселенную, ее устроение и смысл, - так

для арабов-бедуинов верблюд = космическое, вселен-

ское существо, все для них, <Большую часть кочевого

скотоводческого населения (Саудовской Аравии. - Г.Г.)

составляют верблюдоводы, которые, в отличие от полу-

оседлых овцеводческих племен, называются в Аравии

<бедуинами>, т.е. жителями пустыни>^. И вот уже нам

подсказ и притча: овца = полуоседлость, верблюд =

совершенный кочевник. Овца нуждается в воде, при

ней быть, несвободна, привязана, труслива расстаться...

Верблюд же - совершенная самость и максимально

возможная животному существу свобода от воды, -

т.е. от женски-материнской силы жизни и женски-смяг-

чающего начала. Верблюд - абсолютный мужик, ста-

рик: нетороплив и мудр, как старцы-аксакалы (= бело-

бородые) ислама. Как на севере Кащей - Дед Мороз

закален там обитать, так и верблюд - Кащей пустынь.

^Народы Передней Азии. - М.: Изд-во АН СССР, 1957.

С. 386.

Как тот - гений стыни, так и этот - мастер пу-стыни.

И от свободы в нем - надменность и гордыня: пре-

зрительно выражение его лица, надменно на все по-

плевывает свысока (именно!) и не любопытен знать не-

что другое, чем он сам, - в отличие от полуоседлых

овец и коз (= подобных им полуоседлых народов), что

уставятся своими широко раскрытыми бараньими гла-

зами, <как в афишу коза>, - и любопытствуют к на-

учению, даже назойливы в этом. Верблюд же уверен,

что он сам все истинное точно знает-постиг, предвеч-

ное, и ему лишь блюсти-высоко нести это знание в

скинии-ковчеге завета тела своего закутанным, - как

и Кащеева смерть севера в своих закутках хранится.

Высоко взнесен корпус на тонких сравнительно но-

гах над землею - и в этом к ней тоже презрение отде-

ленности: не ползучая тварь дрожащая-шипящая

эмеею, - но в нем силуэт птицы (как и у страуса), об-

лик орла: такая голова на тулово это посажена. Прибли-

жен к небу, как и кочевник верховой, и сам корпус его

горбатый выпукл, как небосвод: Аллах в нем обитает,

Как купол неба на столбах, возвышается верблюд на

презренной ровности земли пустынной: как ее украше-

ние, значимость и содержание, единственно достойное...

<Одногорбый аравийский верблюд используется бе-

дуинами самым универсальным образом (= универмаг

это и податель благ всей вселенной. - Г.Г.). Молоко

и мясо идут в пищу (= нутрь араба - верблюжья, с

ним братска и адекватна. - Г.Г.), из шерсти изготов-

ляют ткани для верхней одежды и мешков (= и наружа

верблюжья: покров - от всех бед и зол в мире сем:

и вместилища для всего: мешки-хранилища; верблюд =

амбар и сусек земледельцев, - Г.Г.), из шкуры выде-

лывают кожу и ремни (= броня и сталь кочевника: как

шерсть мягка, женска, так кожа и ремни-плети-руки

- мужески. - Г. Г.), навоз идет на топливо (= сырье

огня, собственный каменный уголь портативный и в

сжатые сроки изготовляется: Земля-то трудится над

этим целые геологические эпохи, чтобы растения-леса-

древеса в чернь угля окаменить, а тут - за сутки вся

геология, цикл ее проходится. И еще тут слово важное

мы употребили: <портативный> - и навело оно на по-

словицу латинскую: - <Все

мое ношу с собой>, чем мудрость неприхотливости фи-

лософская знаменовалась. И таков верблюд: зерцало

потребности в малом и философской самоудовлетво-

379

ренности. Так что <кейф> турецко-арабо-персидский -

это приход-прибыток-вклад в ислам от земледельческой

половины его кентавра. Кочевник же прост, неприхот-

лив и аскетичен - как верблюд. - Г.Г.)', используется

даже верблюжья моча: ею моются и употребляют в

качестве <лекарственного> средства (= и вода омове-

ния, и влага исцеления - все из этого же <рога изо-

билия> - то бишь <горба изобилия>. Ремонт организма

кочевника, <души болящей исцеленье> - и это из того

же источника. - Г.Г.). Ежегодная продажа верблюжь-

его молодняка дает возможность бедуинам покупать

финики, зерно, изделия городского ремесла (= и за-

цепка он ремесленно-городских им благ, крючок впе-

рекрест и перехлест обмена-торговли: из земледельче-

ски-городского, оседлого моря рыбку выуживать боль-

шую и маленькую, - но не быть ими, привязанными-

оседлыми, а точнее - оседланными землей и трудом,

рабами земли и труда своего недвижными. - Г.Г.), но

многие бедняки питаются почти исключительно верб-

люжьим молоком в пресном и кислом виде (= как груд-

ные сосунки у верблюда-мамки своей: верблюд для

них - вечный Млечный Путь... - Г.Г.).

Вместе с тем верблюд... был единственным транс-

портным средством не только для самих бедуинов, но

и для многочисленных торговых караванов и караванов

хадджей (паломничеств в Мекку. - Г. Г.)>', Вот еще

понятие-явление для осмысления: караван. Это торгово-

кочевая армия-армада кораблей пустыни, как называют

верблюдов, И он действительно есть ладья-ковчег, по

суху, мерно покачиваясь, переносящий по волнам-бар-

ханам песков тепленькие сосуды, теплящиеся свечечки

людей. Корабль - и храм в христианстве: его строят,

как корабль для плавания по волнам моря житейского.

Так что и с этой стороны верблюд видится как свя-

щенство: горб небосвода и корабль храма. И скиния

завета, носящая запеленутой в себе силу жизни, ее

родник - не скажешь здесь: <очаг>, как в северных

Космосах, где воды избыток, тепло же дорого. Здесь

же вода = жизнь, а не стихия огня тождественна ей:

огонь здесь скорее == смерть. Так что верблюд, нося

в себе родничок-источник, при всей надменной муже-

ственности и старческости своего облика, есть в то же

1 Народы... - С. 386.

время и женщина-мать народу пустыни. Значит, андро-

гинное это существо, муже-женское, совмещающее их

сути, - и потому может служить моделью Целого бы-

тия, Единого, не расколотого еще на двойственность

полов-половинок. А лишь Единое - истинное по гносе-

ологии ислама; множественное и двойственное = ложь.

<О том, какое место занимает верблюд в жизни

бедуина, говорит уже то обстоятельство, что класси-

фикация этих животных по возрасту, полу и качеству

включает свыше ста терминов, а слова <верблюд> и

<красота> происходят от одного корня> 1. У нас же вы-

ражение: <Докажи теперь, что ты не верблюд>, т.е. <не

виноват>, <не плохой>, - совсем иную ценность этого

понятия выдает,

И похоронный обряд верблюж: <Приносили в жерт-

ву верблюда: подрезали ему сухожилия и оставляли по-

гибать на могиле> (Массэ, с. 20), - так что не только

жизнь, но и смерть кочевника верблюдом охвачена.

И суфизм - основная ересь ислама - от слова

<суф> - шерсть, шерстяной плащ, тоже от верблюда

исходит, им отмечена. Горбом верблюд - Бог, небо-

свод; шерстью - народен, животен-растителен, чело-

вечен-материнск. Ну да: шерсть = трава, растение на

горе корпуса и воплощает принцип растения и земле-

делия и связанные с этим идеи: их и развивает в ис-

ламе суфизм: личность, <я> (= вертикаль-самость про-

растания из лона матери), сыновство-материнство, лю-

бовь, душевный материализм и т.д. Так что верблюд

весь Космос ислама объемлет: сочетание горства и зем-

ледельства: корпусом - гора, шар земной, кожей -

почва, шерстью - трава. Голова ж его длинношеяя

тоже амбивалентна: змея и птица одновременно, пре-

смыкание земли и парение небес, обитатель земли и

неба: <мудры, как змеи, и невинны, как голуби> -

верблюды наши. И в подобание божеству своему, ара-

бу и орлино-гордым быть, и пресмыкаться допустимо.

Навстречу верблюду как универсуму и модели мира

поднимается в Космосе ислама модель Мирового Дре-

ва, выдвинутая в кандидаты в первосути от присоеди-

ненных земледельчески-растительных космосов. Дере-

во в пустыне (= оазис), под ним источник, в тени от-

дыхают и предаются неге, наслаждаются любовью, ли-

тургию бытия как божественного наслаждения осуще-

1 Там же.

ствляют. Постоянно такой пейзаж и в сказках <Тысячи

и одной ночи>, и в поэзии арабо-персидской встречаем,

и на живописных миниатюрах иранских. Вот лубочная

модель Космоса ислама в преамбуле к сказкам <Тысячи

и одной ночи>; двоица братьев-шахов: Шахрияр и Шах-

земан (опять двойка царит в поднебесье ислама. Да и

само число 1001 привилегировано стало не оттого ли,

что в нем симметрия двоек единиц и двойки нулей,

расположенных Друг Другу в обращении? И в этом

избранничестве Двоицы сходятся исламский и фран-

цузский космосы, где тоже дуализм, симметрия и ба-

ланс избранны, - как и во многом другом их мы бли-

зость и взаимопонятие отмечали) <вышли через потай-

ную дверь и странствовали дни и ночи (кочевали. -

Г.Г.), пока не подошли к дереву, росшему посреди лу-

жайки, где протекал ручей возле соленого моря (Куча

мала! Вали сюда зараз уж все, - что и присуще лу-

бочному мышлению... - Г.Г.). Они напились из этого

ручья и сели отдыхать. И когда прошел час дневного

времени, море вдруг заволновалось, и из него поднялся

черный столб, возвысившийся до неба, и направился к

их лужайке. Увидев это, оба брата испугались и взо-

брались на верхушку дерева (а оно было высокое) и

стали ждать, что будет дальше. И вдруг видят: перед

ними джинн высокого роста... а на голове сундук>. В

сундуке ларец, в ларце - женщина. Джинн уснул, а

она, увидев в воде ручья отражение двух мужчин на

дереве, подняла голову, велела им спуститься и обла-

дать ею. Извлекши ожерелье из 570 перстней, она

сказала: <Владельцы всех этих перстней имели со мной

дело на рогах этого ифрита. Дайте же мне и вы тоже

по перстню>. И братья дали женщине два перстня со

своих рук, а она сказала: <Этот ифрит меня похитил

в ночь моей свадьбы и положил меня в ларец, а ларец -

в сундук. Он навесил на сундук семь блестящих замков

и опустил меня на дно ревущего моря, где бьются вол-

ны, но не знал он, что если женщина чего-нибудь за-

хочет, то ее не одолеет никто, как сказал один из

поэтов:

Не будь доверчив к женщинам...

Не верь обетам и клятвам их...>

^ Книга Тысячи и одной ночи. -Т. 1.- М.: ГИХЛ, 1958. -

С. 15-16.

Совсем антиверблюжий нам предстал тут космос в

картине этой: вместо аскетизма кочевого и мужского

верховенства тут женщина на поприще наслаждения

царствует. Соответственно и пейзаж иной и атрибути-

ка: вместо пустыни - изобилие воды какой хошь: и

пресной и соленой - море тут же, берег, зовущий к

странствиям Синдбадовым, и волны. Но космос сокро-

вищ и кладов, драгоценных камней и здесь дает о себе

знать: ларец, сундук, замки, сокрывание на дне моря -

и в ларце этом подлинно Кащеева смерть сидит: жен-

щина - ибо ее негой погублен будет бедуинско-вер-

блюжий космос первоарабья, с его аскетически-воин-

скими добродетелями. Кочевники поработят земледель-

ческие народы огнем и мечом (= камнем) молниенос-

но-небесно, в темпе вращения небосвода, а эти зальют

их негой влаги, растлят женским началом, умозрением

воз-духовным под древом Бодхи - и все это в замед-

ленном темпе роста растения, по его ритму и принципу.

И вот уже пустыня заселяется неистовыми любовни-

ками, и тот же пейзаж мы встречаем в поэме Низами

<Лейла и Меджнун>:

Когда на рассвете лазурный свод,

Раскрывшись, просыпал розы с высот, -

Сперва те розы пурпурно рдели,

Потом позолотились, побелели.

Сколько драгоценной каменности уж рассыпано: и

лазурь, и пурпур, и золото, и алхимическое даже пре-

вращение живой розы - в золото! Но роза уже низом

пахнет, водою и любовью - и вот она тут как тут:

Меджнун, как в позднюю осень цветок,

Под горьким дождем очей своих мок.

Человек открылся, как родник в пустыне: и в жару,

и в сушь в нем осень и слякоть может быть: перестал

зависеть от верблюда и неба.

Корабль без руля, он одиноко

Блуждал в пустыне по воле рока,

Усталое тело еле влача,

От зноя тая, как снег от луча.

Верблюд же был корабль, а караван - руль. Здесь

же один, особь и осббь статья и судьба, им самим

себе избранная: быть бхактом любви.

- Как тень, сам нищий и бестелесный,

Пустынник искал тени древесной.

Тут куст он увидел и под кустом

Журчащий ключ, льющийся в водоем,

С водою прозрачной и прохладной,

Манящей глаза лазурью отрадной.

Тут понятие тени очень важное явилось. Тень =

двойничество, душа при теле, <иль верная жена> мо-

ногамии и единственно-личностной любви среднеевро-

пейского Космоса. В пустыне тени нет, человек тут -

как Петер Шлемиль Шамиссовый: без тени, обрезанию

она подверглась вертикально-зенитным лучом солнца, а

вместе с этим - и всякая личностная возможность

сокрыться, и сокровенность, и душа-потемки, - что

так просторно все это иметь в лесах и во градех: тени

дерев, двойники-тени существ в Петербурге Достоев-

ского и т.п. Так что недопущение <я> и свободы воли

в Космосе ислама еще и отсутствию тени в пустыне

под тропиками параллельно.

Лазурь воды отрадна - в отличие от безотрадной

здесь лазури небосвода, огнекаменной.

Меджнун склонился лицом в водоем,

Язык потушил, пылавший огнем,

И освеженный и упоенный

Лег в тень, дыша листвой благовонной,

Чтоб отдых ногам дать и языку.

Эстетика дыхания-воз-духания тут же с водою яви-

лась, и ароматы, благовония: очень чутки ноздри ара-

бо-персидской культуры к ним, и множество нюансов

тут подметили поэты.

Но вдруг он видит птицу на суку.

То ворон был статный и красивый,

Надменный, черный, гордый, спесивый.

В лазурный бассейн он взор погружал

И там самого себя созерцал.

Вот Нарцисс новоявленный, гордыни преисполнен-

ный, черный Агасфер, бессмертный Кащей, долгожи-

тель, падаль и падла... Кстати, к вопросу о бессмертии!

На юге, в космосе тропиков, изыскуют не бессмертия,

но возрождения, нового рождения, воскресения, - а

не бесконечного дления этой, и так уже утомительной,

384

жизни. Принцип однократного вечного бытия присущ

замороженному северу: однова живем, братцы!

З.Х11.76 г. Итак, пустыня, странник (караван), оди-

ночное дерево, источник (родник, ручей, колодец) и

малый водоем под деревом - ровно настолько, чтоб

состояться могло отражение человека иль птицы в нем, -

вот набор джентльменский исламской модели мира. Ба!

Да ведь это же пейзаж <Трех пальм> Лермонтова, с

детства знакомый. Но сейчас прозреваю тут и русифи-

кацию. Во-первых, число: три - не ихнее, но русское:

Троица - основной здесь религиозный образ и праз-

дник народный. Арабское число: единица или двоица,

так что одно или два дерева должно было для притчи

в восточном стиле стоять. И в другом стихотворении:

<Спор>, описывая ленивый, сладострастный Восток,

вернее сказано - в отношении числа дерев:

Посмотри: в тени чинары

Пену сладких вин

На узорные шальвары

Сонный льет грузин.

Открыл только за этим, но восхитился, какой точ-

ный набор космических реалий Востока Лермонтов да-

ет далее:

И, склонись в дыму кальяна

На цветной диван,

У жемчужного фонтана

Дремлет Тегеран.

...Бедуин забыл наезды

Для цветных шатров

И поет, считая звезды,

Про дела отцов.

Так покорен кочевник сластью повоеванных земле-

дельческих космосов и их реалиями: тень дерева, фон-

тан, вино, жемчуг, пестрый ковер, табак-кальян, поэ-

зия, астрономия-счисление. Еще упомянута <Мертвая

страна> Ерусалима, что <Богом сожжена>, и <вечно

чуждый тени... желтый Нил>. Да, тут Космос богоопа-

ления, лишь ночь и тень жизненны: звезды человечнее

солнца. И дерево тут есть без тени...

В <Трех пальмах> не восточна еще рубка леса, что

есть вполне русская реалия (<Плакала Саша, как лес

вырубали> - Некрасов): не дровами, а кизяком-углем

тут топят. Ну и, наконец, мотив бесплодно пропадаю-

щей красоты - вполне русский и чеховский, и бого-

борческое роптание на жребий свой...

Вообще русское касание и восприятие Востока мно-

гое прояснить может и в русском, и в восточном кос-

мосах. Слово <восточный> можно здесь употреблять

вполне однозначно, ибо русские не знали Востока как

Индии и Китая, но лишь как арабо-персидский, тюр-

ко-кавказский, среднеазиатский (Пушкин, Лермонтов,

Толстой, Бородин, Римский-Корсаков, Рахманинов, Есе-

нин...). И вот уже в лермонтовском <Дубовом листке>

весь сюжет намечен русского прислонения к Востоку:

он, одинокий и неприкаянный, жмется к знающей и

уверенно живущей чинаре = одиночное Мировое древо

на берегу моря (вспомним пейзаж из <Тысячи и одной

ночи>) с пышной листвой, где поют райские птицы, -

и она не проявляет к нему никакого любопытства: он

ей неинтересен, ничему научить не может. Так ведь и

Хаджи Мурат толстовский, находясь в русском плену,

ничем не интересуется, но совершенно самодостаточен.

Ведь что такое <интерес>? Это есть выход из себя за

истиной, которую подозреваешь вне себя, в другом

чем-то, и выдает собственную неистинность и непре-

бывание при Боге-сути, в тех, кто ровны и покойны,

безвыходны из себя в интересе каком-либо. И то, что

писал Пушкин о русских: <Мы ленивы и нелюбопыт-

ны...>, есть восточная черта: полу-Азия ведь мы тоже...

Русские - всепонимающи (и Жуковский, и Пушкин,

и Блок об этом, и Достоевский - о способности все-

понимания и перевоплощения: да и Ломоносов: что рус-

ским языком <со всеми оными говорить прилично...>),

но не любопытны: нет той рьяности в любознании, что

отличает эллинов иль латинян и англосаксов, которая

у последних сопряжена и с практическим интересом:

как употребить свое знание и понимание...

Кавказ для России - бастион и форпост Востока,

и русский человек испытывал там особо острую лиш-

ность свою: Печорин в <Тамани>, отриниваемый <чес-

тными контрабандистами> и Ундиной местной, да и в

<Бэле>. Пейзаж Кавказа и присутствующий рядом фон

восточного твердого быта, уверенно знающего, зачем

человеку жить на свете, особо щемяще усиливает то-

скливую ноту русской неприкаянности, голости, откры-

тости всем вопрошениям о последних вопросах и смыс-

лах жизни... И именно на этом фоне русский человек -

воистину герой: таков и Печорин, и Жилин из <Кав-

казского пленника> Толстого, - ибо у тех мужество

хоровое, родовое, а у этих - экзистенциально-одино-

кое. По пословице верной: <Один в поле не воин> -

и <лишний человек> на фоне равнинного российского

пейзажа не героичен: Евгений Онегин, Рудин - <ирои-

комичны> они. Левин опять же (в период раздумий...).

Но перед определенностью Кавказа, где <Казбек, как

грань алмаза...> (пошли и у русских драгоценно-камен-

ные образы в восточном стиле), и русский дух призван

к самоопределенности - и находит себя и самопозна-

ется. По-Гому обязателен жанр туг именно <Дневника

Печорина>, расковыривающий суть, внешне неопреде-

лимую.

Вообще, в контакте с Востоком тюркско-кочевым,

а затем и исламским совершалось самоопределение

русского духа: Логоса и Психеи: как оселок он и грань-

кресало нужен, где б напоролась иначе аморфная рус-

ская суть и начала б извлекать искры смысла и ура-

зумения (как с другой стороны - о Западную Европу

трется и самоотличается русский гений). <Слово о пол-

ку Игореве> - первое Слово = Логос - от степня-

ков-половцев = обитателей Поля тюркско-кочевого -

высеклось из уст Бояна русского. А потом <Задонщи-

на>, народные песни о Ермаке (с Кучумом), о Степане

Разине (с персидской княжной: антитезис тут лермон-

товской чинаре, что отринула любовь дубового листка:

тут же самое чинару роскошно-персидскую - за борт

ее бросают отмстительно и свободно от неполноцен-

ности...), да и о Бродяге - на бурят-монгольском Бай-

кале... Южные поэмы Пушкина, да <Руслан> весь пре-

исполнен восточных мотивов: Черномор-маг-звездочет

(и сказки Пушкина - восточны: Салтан! Султан, Ше-

маханская царица в паре со звездочетом...), райские

сады Черномора, где Людмила - что гурия в ислам-

ском раю-гареме; Ратмир-хан и т.п. В конфликте с ко-

чевниками-цыганами определился характер одного из

главных героев (<хищный тип>) русской литературы -

Алеко - мрачный и скучный, рефлектирующий и дей-

ствующий невпопад и неуместно, а лишь из себя, не

сверяясь с обстоятельствами и окружными душами. Да-

же <Песнь о вещем Олеге> идею восточноисламской

судьбы и предопределения изъявляет: волхв-звездочет

<с волей небесною дружен>, и хоть щит Олега - <на

вратах Цареграда>, но это ничего не значит, а обернут

Олег на Восток: <отметить неразумным хазарам>; они-

то, может, и неразумны, но разум их неба-Космоса

умнее <вещего> (якобы!) Олега и отмщает ему по ло-

гике Аллаха.

В <Бахчисарайском фонтане> - уже успокоенный,

сладострастный ислам и быт неги, страсти определен-

ной, знающей; красота тут, эстетика телесно-бездухов-

ной жизни, но замирает она перед явлением Психеи

Севера - Марии, бледно-духовно-немощной красоты,

что небесная, побеждает земно-страстную, любовь чув-

ственную. Опять же достоевской героини изъявление

совершается через биение о восточное кресало...

Лермонтов весь - как дубовый листок иль волна,

что бьется об утес Кавказа: прими! - и откатывается

на мучительно родной и свой север (<Спеша на север

из далека...>) - и в этих ситуациях самоопределяется

в нем русское поэтическое слово про Демона, про

Мцыри...

Даже Толстой Лев - и тот, до обтесывания о Запад

(в <Войне и мире>), отгранивался об Восток: Кавказ и

Крым (<Севастопольские рассказы>, <Набег>, <Рубка

леса>, <Казаки> и т.п.), и под конец душа туда же

потянулась: <Хаджи Мурат>.

Но оставим эти - слишком родные и заманчивые -

сюжеты и вернемся постигать собственно Восток, а не

русский миф о нем. Хотя само писание это мое -

тоже выйдет как очередной элемент и вклад в русский

миф о Востоке...

4.Х11.76 г. Вышел незаметно из гавани <я> и извилин

и протоков рефлексии - в открытое море умозрения

объективного. Завелся-таки двигатель... Хорошая опе-

чатка, кстати вышла, игро-словная: <гавнаи> вместо <га-

вани> <я>; <я> - оно, точно: и гавань, и гавно... Говно

же - удобрение на растение, перегной. Но об этом

нет заботы в исламском Космосе, ибо плодородие зем-

ле реки с гор лессом наносят - опять же благодар

Божий оно выходит, а не дело - забота-работа-ургия

промышления человечьего, который <на Бога надейся,

а сам не плошай> и <сам своего счастья кузнец> (ка-

ковы руководящие пословицы для западного человека).

И самопознание и рефлексия оказываются творчески-

трудовыми операциями человека = сотворца Творцу

своему. И как земледелец говно и свое, и скотины в

дело удобрения почвы пускает, так и из рефлексии и

отходов жизни и производства - блестящие изделия

и науки-научения, и ширпотреба индустрия-промышле-

ние Запада изделывать умеют.

На Востоке земля передвижна-отталкиваема копы-

тами передвигающейся скотины-стада кочевого. На За-

паде же скотина оземлена: <домашняя>, <ручная-при-

рученная>, - чего нельзя сказать про животных стада

кочевого: не при руках, но при ногах тут скорее: <стре-

ноженная>, а не <ручная> тут скотина: более она пред-

ставляет неотрывный от человека-хозяина член тела-ту-

ловища его: обитатель тут-кентавр, человеко-конь иль

человеко-верблюд. Овцы же являют собой выпасные

кишки, самоходные желудки, и почки, и печень, и лег-

кие, и сердца людей и т.п. - ибо туда с гор сойдут:

образовывать органы тела нашего. Потому, когда едят

часть тела какую, про свою аналогичную медитируют, -

и мне, близорукому, на джайляу^ в Киргизии протянули

за пиршеством - глаз бараний: чтоб лучше видел че-

ловек. Тождество тут большее меж человеком и жи-

вотным чувствуют, и не предаются столь популярным

на Западе рассуждениям о том, чем человек отличен

от животного (Аристотель, Декарт, Маркс). И при этом

француз Декарт как раз малое видел меж ними отли-

чие, что опять говорит о близости французского кос-

моса исламскому. И сравнения в поэзии с животными

здесь, и животно-дидактический эпос (Панчатантра, Ка-

лила и Димна, и Рассказы попугая и т.п.). Да и Эзоп -

фригиец, малоазиец. На Западе же басни - несколько

искусственный жанр: ну где тут Мартышка или Лев?..

И опять же француз Лафонтен на этот счет мастер

оказался.

Земледелец на Востоке заботится не об удобрении

почвы навозом скотины (а об этом - на Западе: жи-

вотное - на службе у земли, а не земля на службе

у животного, как это при кочевье; на Западе движение

жизни-живота остановлено, оседлано-осело-одомашне-

но: и животное-то тут по образу и подобию растения

функционирует: вверх-вниз: съедает траву = вверх ее

подымает, мочой-калом ее вниз как удобрение = добро -

благо земле засевает), но об орошении водой (чего в

средней полосе Европы иль России не занимать). Вода

же сама извлечет кормящую мощь из драгоценно-ка-

менной земельности здесь: стоит ее только разрыхлить-

' Горное пастбище.

размыть-расслабить в консистенции, землю-то камен-

ную.

Тут-то и к ал-химии выход открывается: плодородие

почв средне- и переднеазийских - не органически-жи-

вотное, но минеральное, как и философия тут = мине-

ралогия (Бируни), и поэзия, ее метафорика - мине-

ральна. Камень драгоценный всепропитывающ и все-

проницающ тут: и дух он питает (уравнение: Бог =

камень), и плоть: плодородие почве, как жиже и рас-

слаблению камня, приносит снисходительно - точнее:

свосходительно, ибо драгоценный камень под землей,

под слоем почвы, <в пещерах каменных> обитает, -

и лишь чрез роющую работу выветривания и развод-

нения, в растворах, добывается и восходит пребывать

в почве.

Значит, почва-земля в Европе более животна, орга-

ническа, и к земле у крестьянина тут вожделение жи-

вотное, Эрос страстный - <власть земли!>, из нее жи-

вотно-женские-материнские соки источаются, она -

мать-земля. Отсюда и такая страсть в земельной соб-

ственности: земля моя чувствуется как органическое

(именно!) продолжение моего существа, <я> моего, -

тогда как на Востоке нет такой лютой проблематики

земельной собственности.

Итак, на Запеде почва оживотнена, организмирована -

оттого что животное тут вращено в землю, а в ислам-

ском Космосе камень выволочен из пещер на поверх-

ность и уравнен с человеком, животным и с Богом

самим. Земля ж уплотнена и сверху, и снизу и осуше-

на: огнем солнца и прессом камня. И живые существа

много от каменности в своей субстанции носят: жес-

токосерды (жестоковыйны иудеи, да и арабы - само-

гордые семиты тоже, всех презирающие, как верблюд

или арабский скакун), не разрыхлены в своей ткани

рефлексией, наподобие более пористой структуры ма-

терии западного человека. И недаром по-гречески ма-

терия - <хюлэ> - лес, древесина - вот что есть

прообраз понятия-идеи материи тут: мало того, что

она - мать, женщина, но еще и растительный из себя

принцип излучает. Эх, знать бы, от какого корня (кста-

ти, само слово в европейской традиции мыслится рас-

тительно: его суть смысловая есть <корень> - как у

древа) в арабском и персидском эти термины!

Материя же и состав англо-американского антропо-

са еще невещественнее, небогеанны, энергийны: неда-

ром так техника там развита и изобретательство: это

значит: наиболее остраненно могут там на вещество

смотреть, не самоуподобляясь с ним, - и потому сво-

бодно его преобразовывать и формировать. Вон Психея

американца: в романе Томаса Вулфа так передано ми-

роощущение младенца: <...окружающий мир прокаты-

вался через его сознание, как волны прилива, то на

мгновение запечатляясь там резкой подробной карти-

ной, то откатываясь в сонную смутную даль> (начина-

ется развернутое, <гомеровское> сравнение, типичное

для Запада, в отличие от свернутого восточного). <...В

глубинах моря звонил колокол... И когда корова Свейна

снова запела, он почувствовал, как в нем распахнулись

створки переполненного шлюза> ^. А вот мальчик читает

книги про историю: <Упоенный воем ветра, терпящего

поражение у стен дома, и громом могучих сосен, он

предавался темной буре, выпуская на волю таящегося

во всех людях ненасытного сумасшедшего дьявола, ко-

торый жаждет мрака, ветра и неизмеримой скорости>

(с. 87).

Тут все - в лад, соответствует друг другу каждая

деталь из набора космообразующих образов. Главная

субстанция - энергийная: ветер, буря, море, оттуда

приливы, бешеная скорость (= автогонки, время = день-

ги) - время, текучее и ускользающее, есть субстанция

богатства, да и жизни всей: <Мы - сумма всех мгно-

вений нашей жизни> (с. 26): интегральный подход -

в крови у англосакса, органична тут математика мата-

нализа, а на Востоке - другая... Так вот: субстанция

богатства на Востоке = драгоценный камень, золото, а

не труд-время-деньги, и потому не ускользает, а вечно

хранимо сокровище-богатство.

Далее. В музыке леса, сосен (растения, деревья тут

как тут - как наполнение бытия из бури, из влаго-

во^ауха) Неботеан^ Логос свой сказует. И в человеке -

дьявол воли свободной, демон. Нельзя сказать, что в

противовес этому в человеке Востока - Бог: скорее

там никакой нутри в человеке не предполагается и са-

мочинности и самодвижности: человек - просто изде-

лие Аллаха, или вдвоем: благого и злого начала (зоро-

^улф Т. Взгляни на дом свой, ангел. - М.:

Художественная литература, 1971. - С. 64-65.

^Небогеан = Небо + Океан; Не Бог...

астризм, манихейство), сам же он сбит и плотен, как

камень, не пористый, где бы воз-душа дышала и мнила

свое, не полостной он, но полосатый - извне письмена

на нем значащие наносятся, а не из кишок (кишечно-

полостные...).

Вот он, динамический демон англосаксонской пси-

хеи: <ребенок любил пожары>. Кстати, тоже лесно-дре-

весное стихийное бедствие: пожаров не знает Космос

ислама, где дома - из камня иль глинобитны, тогда

как европеец и американец исходно живет в дереве:

в <деревне>, в <избе> - сбитой-сколоченной... Но там -

землетрясения и наводнения от ливней с неба иль от

выхода рек из берегов: камень-минерал Земли живет,

содрогается страстно-эросно-яростно в чувственных су-

дорогах в гареме Бытия, иль женская стихия воды ми-

ровой в неудержимости похотствует. В сравнении с

ними оргия огня, Локи, более воз-духовна: демоны

ведь, по Порфирию, порицаемому Августином, в про-

странстве меж небом и землей обитают, - значит, к

небу-Богу приближены и тем людей смущают, как воз-

духи. Локи = Логос, как огнен Geist германский.

<А когда набат прорывался ночью сквозь затопля-

ющие волны ветра (вот: и воздух океанно мыслит-чув-

ствует - воистину Небогеан = материя-вещество, из

которой состав англо-американца. - Г.Г.), демон Юд-

жина врывался в его сердце, рвал все узы, связующие

его с землей, и обещал ему одиночество и власть над

морем и сушей, обиталищем мрака (мрак - как по-

лость, сокрытость, как и <я> в теле, Innere, Haus, home,

= внутреннее-родное, дом, уют, - роднее и интимнее

света. - Г.Г.]', он глядел вниз, на кружащийся диск

темных полей и леса, слетал над поющими соснами к

съежившемуся городку (вот сколь ничтожен камень

града средь разгула надземной стихийности волн, вет-

ров и лесов; не то - города роскошные Востока, где

тысячи мечетей, бань, караван-сараев, дворцов! - ка-

мень тут раскрывает свою сокровищницу бытия. -

Г.Г.), зажигал кровли над упрятанным, зарешеченным

огнем их же собственных очагов (сердце дома в Кос-

мосе ислама - не очаг-огонь, но источник-фонтан-род-

ник = вода живая. - Г.Г.), а сам носился на обузданной

буре (не на коне, не на ковре-самолете. - Г.Г.) над

обреченными пылающими стенами, смеясь пронзитель-

ным смехом высоко над поникшими в ужасе головами

и дьявольским голосом призывая сокрушительный ве-

тер> (с. 117).

Тут обреченность, пессимизм-трагизм, одиночество,

необходимость, смерть, смех и грех - вот какой набор

идей тянется вслед за пористостью вещества, за сти-

хиями воды и воз-духа вкупе, за принципами растения

и <Я>. Нет этого набора в исламе. Его фатализм, пред-

определенность судеб и жребиев не мыслится траги-

чески, ибо нет <Я>, принципа личности и свободы воли,

и способности в человеке не предполагается самому

быть кузнецом-творцом бытия вообще и своего в част-

ности. Печаль, конечно, есть умирать, но нет песси-

мизма: сладка жизнь и здесь (даже у атеистов и су-

фиев - вино, Омар Хайям...), да и потом в неге воз-

можна райской. Но главное: спору нет о непреложно-

сти, - который как раз и поднимается личностью сред-

неевропейской, что отдать готова свой билетик и на

вход в рай, коли мир не по ее нраву уложен Богом:

сама обо всем судит, а не Судьбу и Судию чтит в

качестве первопричины бытия. И Бога тоже надаряют

Личностью, и Отцовством, и Материнством - смягчая

тем жестокость уделов и граней работы Бога в ипо-

стаси Творцовой существам как тварям.

Смеха не заметил я в исламском духе и культуре.

Есть веселость, шутки, юмор ситуаций плутовских в

анекдотах о Ходже Насреддине, бекташи, верных и

неверных женах, одураченных мужьях и богачах и

т.п. - но это все не смех как дионисийско-оргиасти-

ческая, духовно-огненная субстанция, гомерически-кар-

навальный хохот, стихия свободы и орудие высвобож-

дения от всех твердокаменностей в устроении мира,

общества и человека. Так что как нет трагедий, так и

для комедии нет почвы в культуре ислама.

И нет тут иронии, сардонически-романтической ин-

тонации, которая есть духовное самоедство среднеев-

ропейца в самочинии рефлексии. Вот эта интонация:

<Или же, властвуя над бурей и тьмой и над всеми

черными силами колдовства, заглянуть вампиром (вкус

к человеку-призраку-привидению - все от стихии све-

та-зрения. - Г.Г.) в исхлестанное бурей окно, на мгно-

вение посеяв невыразимый ужас в укромном семейном

уюте; или же всего лишь человеком, но храня в своем

не просто смертном сердце демонический экстаз, при-

пасть к стене одинокого стонущего под бурей дома,

глядеть сбоку сквозь залитое дождем стекло на жен-

щину или на твоего врага и в разгар ликующего вос-

торга твоего победоносного, темного всевидящего оди-

ночества почувствовать на плече прикосновение и уви-

деть (настигнутый преследователь, затравленный гони-

тель)> - это скобки Томаса Вулфа, и в них самоиронил

какая: демон-сверхчеловек зрит свою жалкость - <зе-

леный разлагающийся адский лик злобной смерти>

(с. 117).

Зеленый в исламе - цвет неба и Аллаха: <По му-

сульманским представлениям, обитатели рая облачены

в зеленые одеяния; зеленый цвет считается у мусуль-

ман цветом радости и даже священным - зеленым

было знамя пророка Мухаммада>^.

И чтобы уж закончить экскурс в антиподную исла-

му Северную Америку, еще цитатка: мальчик <всегда

чувствовал, что в нем вдруг распахнутся врата и прилив

вырвется на свободу, и вот это случилось - однажды

и сразу. Он все еще был мал и близок к живой шкуре

земли...> (с. 113)- вот тот органически-животный ха-

рактер почвы, земли в чувстве западного человека, о

чем выше толковалось. И тут же опять: океан, прилив,

свобода - море ведь <свободная стихия> и для Пуш-

кина, когда на брег этой, чужеродной в Космосе Руси

стихии выходит...

8.Х11.76 г. Ликуй, Исайя! Ты угадал: оказывается,

<материя> по-арабски обозначается словом, значение

которого - <драгоценный камень>: <джхр> (соглас-

ные) - <джавахер> (множ. число). Так мне вчера в

институте арабисты сказали, и я пришел в самовосторг:

не подвел меня Эрос угадывания, интуиция точно на-

вела меня взвидеть Космос ислама как Космос драго-

ценного камня. В <яблочко> попал, в десятку. Теперь

можно увереннее двигаться дальше.

^ Инаятуллах Канбу. Книга о верных и неверных женах.

М.: Наука, 1964. - С. 371 прим.

ГРОЗДЬ И ГРАНАТ. КОНЬ И КОВЧЕГ

(ГРУЗИЯ И АРМЕНИЯ. КИРГИЗИЯ И АМЕРИКА)

Заметки о национальной символике в кино

На днях смотрел три фильма: армянский докумен-

тально-музыкальный, ибо это симфония из докумен-

тальных кадров, <Мы> (режиссер Артур Пелешян) и

два грузинских фильма Отара Иоселиани: <Листопад>

и <Жил певчий дрозд>.

Пока я усаживался плотнее, забивался в келью

кресла и сгущалась тишина и тьма, в душу впорхнуло

предчувствие чуда: вот сейчас распахнутся створки, и

ты, не сходя с места своего, перелетишь в неведомые

тебе доселе небеса и земли и будешь озирать их, как

Демон, витая над вершинами Кавказа, вездесущим и

всепроникающим взглядом проглядывая насквозь лю-

дей, лица, и души, и вертограды, и веси, - а они и

знать не будут, что ты за их бессознательно текущей

жизнью надзирать будешь оком всебытия и всесозна-

ния. И священный трепет причастника всемирному все-

сознанию: будто я, как небожитель, буду сейчас сквозь

разрезы облаков в святая святых Земли заглядывать, -

священство и кощунство этой предстоящей операции

неким трепетом полоснуло и содрогнуло меня - как

удар по струнам души-инструмента, привод его в ситу-

ацию музыкальной восприимчивости. Недаром кино на-

зывали вначале <волшебным фонарем> - наподобие

волшебного зеркала и магического кристалла, через ко-

торый можно всевидеть и через который, например,

Хромой бес Лесажа открыл студенту окна и стены

соседних домов и показал, чтб за ними происходит.

Кино - одной природы с телескопом и микроско-

пом, Как первый обращает подзорную трубу в дали и

выси чистых пространств, а второй - надзорную трубу

в низи вещества и всякой слизи, их высветляя, так

кино есть взорная в мир людской труба, рентгеноско-

пия человеческой психеи средь тел и предметов при-

роды и цивилизации.

И как будто чтоб подтвердить это мое себячувствие

небожителем, взирающим сквозь сон пространств на

страну людей чрез окно экрана, там то вспыхнет вид

горной земли, то потухнет - и опять невидаль: воисти-

ну как сквозь прорези облаков возникает видение и

настраивается антенна на лицезрение Земли. Но вот

отстоялась взболтанная муть - и возникла и застыла

голова: лик людской. Дитяти. Девочки, Но как будто

седой - с такими же клочковатыми растрепанными

прядями, как у старухи сивиллы в прорицании страда-

ния, когда на себя и свой наружный вид не обращается

внимания, ибо где там! Нутро надрывается, душа клу-

бится - как же тут со стороны на свой выгляд на

чужой взгляд можно задуматься? (А кстати, это: свой

наружный выгляд, в любой, даже момент отчаянного

горя, - озабочивает миросозерцание всегда артистич-

ного грузина.) И она все смотрит, девочка, а пряди

волос развеваются = соборные нити душ - линии жиз-

ней народа своего, как шлем на голове, носит - вещая

девочка, парка. И внедряется в душу, как архетип, пра-

матерь армянства, и залегает там как субстанция и веч-

ный фон всех последующих раскатов кадров, что име-

ют прокатиться по очам души твоей на протяжении

сеанса = транса йогического созерцания, когда, отсевая

все наружное, сосредоточиваются и видят только сре-

доточие вещей, Истину, сущности.

И кино обладает этим даром символизации: превра-

тить каждую вещь - в вещую, бесконечно много го-

ворящую предметную идею. Кино может быть <похоть

очес>, но и школой медитации, духовного созерцания,

йогическим трансом, И все кадры в фильме <Мы> вы-

держаны на этом патетическом уровне вещих созерца-

ний, когда все, что ни попадает в кадр: пот на щеке,

мышца, искры, камень, шурф, колесо, - заражается

от него всевидением и всеведением и начинает излу-

чать из себя сущностную энергию и видится как образ-

праобраз, вещь-архетип. Так что миропостижение и фи-

лософствование посредством зрелищ-видений-идей, где

кадр = понятие, - вот что совершается в фильме

<Мы>. Но одновременно - и симфония, о чем ниже.

Итак, девочка. В Грузии - мальчик, отрок, юноша,

мужчина на переднем плане осознания (и в фильмах

Иоселиани так). Страны и народы по телу Земли парно

располагаются в соседство: Франция и Германия, Гре-

ция и Рим и т.п., так что одна есть по преимуществу

женская ипостась Космоса, а другая - мужская. И

потому меж ними возникают страстные исторические

отношения супружества в историко-космическом Эро-

се. Причем народ, мужеский в одних отношениях, мо-

жет выступать как женский в других. Германия, на-

пример, как историческое тело на кесарево-ургийном

уровне, - мужеский организм, Geist, дух, но внутри,

в Психее, - душа вечно женская, sch6ne Seele, откуда

в ней туманность философии, симфония музыки, как

из пифийских недр, испаряются. Франция ж выступает

на телесно-бытовом и историческом уровне как жен-

ская ипостась, тогда как Психея ее - animus, более

сухая, seche, откуда рационализм картезианства, выде-

ланный стиль литературы, живопись и формализм и та

душевная сухость, которую чувствовал в своем народе

Стендаль. Потому-то жаждут: <пить> (boire) Рабле и

<оракул божественной бутылки> с его первой запо-

ведью Drink! - как смысл бытия.

Грузия на Кавказе во многом аналогична Франции.

Тот же культ общения, слога (тост есть всегда некое

mot), рыцарственность в обхождении, артистизм, тще-

славие и забота о впечатлении, пантагрюэлизм вечно

жаждущих и осуществляющих религию святой воды -

вина. И у Иоселиани, не в фильме-панораме, как о

певчем дрозде, а когда ему понадобился сюжет, -

сюжет недаром смог организовать именно вокруг вин-

ного дела (в фильме <Листопад> герой - технолог ви-

ноделия), ибо метафизическое это дело - пиршествен-

ные возлияния и подготовка нектара и амброзии для

того, чтоб народ чувствовал себя собранием олимпий-

цев, легко и бессмертно живущих на высях гор. По-

тому так легко воспринимается смерть дрозда, ибо

олимпийска птица, и смерти-то нет индивидуальной,

ибо вообще нет индивидуальной души, а есть соборная

хоровая мужская (что в возлияниях и хоровом пении

бытийствует). И что это за смерть - случайный наезд

машины! Даже, ей-Богу, стыдно за смерть, не к лицу

ей так уни(что)жаться, умаляться и заискивать пред

жизнью - несерьезно это. Да и кто сказал, что визг

машинных тормозов и Х-образная, в разлет крыльев,

поза человека на дороге есть именно то, что мы чув-

ствуем как смерть: страх и конец? И как ни старается

автор последним кадром несколько ущемить наше сер-

дце: след от героя в крючке для шапки да завод ме-

ханизма часов как бездумной жизни, что идет себе

безотносительно к лично умершему, - слезы не вы-

жимаются.

По окончании фильма все размышлял над этим па-

радоксом: вот мне вроде сообщили, что умер человек,

и показали воочию свидетельские материалы о катаст-

рофе, - а в душе ни столечки горевания. Хотя вроде

можно бы и такую горестную мысль извлечь: вот наша

жизнь: прыгаем, скачем среди людей-друзей, и вдруг

прихлопнуло - и все, столь дорожившие общением с

тобой, чтоб выпить и попеть, иль девы, чтоб полю-

бить, - равнодушно отворачиваются и проходят. Нет,

совсем не о memento топ этот фильм: хотя введен

факт исчезновения человека, но сущностью смерти

здесь и не пахнет - ну что ж, просто снялся и улетел

певчий дрозд на другие горы: с Олимпа на Иду, с Тби-

лиси на Мцхету. Так что факт смерти введен, чтоб ее

совершенно отчудить от души: ее совершенный случай,

а не необходимость лишает ее всякой субстанции воз-

можного переживания в душе.

Но не только ошибка вместо смерти здесь изобра-

жена, но и умирать-то некому. Конечно: ведь герой

наш совсем не живой телесный человек, грузин, а

именно певчий дрозд, легкая певучая птичья душа. Вот

почему и телесных примет грузина как этнического ти-

па в нем нет совсем (как мало, но есть, и в Нико,

герое <Листопада>) - то, что так контрастно подчер-

кнуто в тех, с кем он общается: скулы, носы, усы. А

тут - просто некая грузинская бестелесность, неуве-

систость, Ну да, конечно, он есть просто душа этих

людей во плоти тяжкой: они ею обременены и огра-

ничены. А душа в них легкая, летучая, певучая - и

вот она стала отдельно от возможных своих тел и во-

площений разгуливать, ну как Нос у Гоголя, - прямо

душа в пиджаке. Так что и когда наезд машины - ну

и что из того? Просто костюм свой крестообразно ски-

нула, а совсем не крестом распятия распластался жив-

мертв человек.

Да, легкая у грузина душа (хотя жизнь может быть

и тяжкой, и бедной, и трудной), - ибо так располо-

жился их Космос: поверх земли, средь гор - и даже

не средь, в горах, а на горах, на вершинах, по-птичьи,

небо и высь чуя и легко ею дыша. А в долины просто

небо засосано, так что и в низинах своих пребывая,

они небом дышат.

В Армении тоже горы, но их соотношение с небом

и воздухом иное: горы суть не проходы неба в землю

(как долины и ущелья в Грузии), а, напротив, - плац-

дармы и форпосты завоевания неба землей, поход

вздыбившейся матери(и)-земли, отелесненье воздуха и

оплотнение неба. Поразило меня в фильме <Мы> имен-

но отсутствие неба, его безыдейность, никакая неска-

зуемость, даже когда оно над горами появляется, -

тогда как у Иоселиани, где тоже нет неба, но склоны

гор даны в дымке - парят, овоздушнены, летучи, -

вот воспарят и взнесутся.

И что есть вино? Это ведь тоже не кровь земли, а

надземная солнечная жидкость кустов вино-града: его

крупинки - это градины = индивиды, а гроздья = се-

ления, артели, соборные хоры градин и сообщества. И

если на Руси - белый град, льдяный, крупицы бела

света, то градины винограда - цветные, разложен бе-

лый свет там на спектр: разные длины волн = разные

сорта, радужен там свет, и потому почва для живописи.

Итак, вино - жидкий <свет> (= <мир>, как есть и

жидкий гелий, воз-дух), эфир, и он цветной здесь. Не-

даром и во Франции волновые теории вещества: Де-

картовы вихри, свет трактуется как жидкость тонкая,

эфир, флюиды разного рода, жидкие субстанции. Вино,

таким образом, есть не кровь земли, ее нутра, а из

промежуточного пространства меж: небом и землей, из

союза солнца-неба-огня-тепла, земной влаги-воды и

воздуха (земли-то, т.е. тверди, всего меньше в вино-

граде: кожурка да косточка, а то и без нее).

Так что виноделие = это выделка пространства меж

небом и землей, его возвращение в первичные косми-

ческие воды: и когда пьют, соединяют свою кровь с

влагой мирового пространства, - так что это религи-

озное дело воссоединения с Целым бытия, и такая ли-

тургия и ритуал царит за пиршественным столом у гру-

зина.

А пространство меж небом и землей есть обитель

мужеских стихий воз-духа, огня, света. Потому и

утверждается в Психее Грузии и в грузине мужеское

легкое воз-духовное начало. Однако animus в них жен-

ствен...

Плод Армении - гранат. И недаром фильм Пара-

джанова о Саят-Нове назван <Цвет граната>. Армения

и Грузия, гранат и гроздь! Всмотримся в гранат и в

виноград. Гранат есть заключенный виноград, гроздь в

тюрьме, небо в утробе: в кожуре, в оболочке свиты

градины, а не распущены вольно-крылой гроздью. Ну

да: гроздь - той же формы фигура, что и крыло. В

гранате именно и свершился тайный замысел сути Ар-

мении как тайно-священной матери(и)-земли: обволок-

нуть собой воздух, свет и небо - и погрузить все в

недра, во внутреннюю жизнь души, откуда сочиться,

истекать музыкой, сольным соком души индивидуаль-

ной (в Армении не принято хоровое пение так, как в

Грузии), ее стоном вековечной заключенности. Но

родна эта заключенность, плен стал одухотворенным

(небо, и солнце, и воз-дух, плененные в кожуру гра-

ната, стали изнутри кожу земли высветлять, откуда и

розовость армянского туфа и полотен Сарьяна), и рбдна

и любима стала мука и печаль родной земли, и нос-

тальгия по ней: сцены возврата, репатриации, объятия,

патетика встречи, воссоединения - раскатываются по

фильму <Мы>, есть кульминация там: объятия репатри-

антов - впи(ты)ваются друг в друга, словно приникают

к матери-земле родной, в нее вгрызаются - в лица,

как в гранат.

И гранат есть в отличие от винограда гораздо более

кровь земли: хотя и тоже вознесен в промежуточное

пространство меж небом и землей, но на мощных но-

гах - стволах - туловищах деревьев (а не на курьих

ножках кустов винограда, которые сами не стоят на

земле, приходится их подпирать, подвязывать). Гранат,

как плод, взметнутый в небо, есть более результат аг-

рессии земли на небо, присвоение ею солнечного огня,

абсорбция и узурпация. Да и земли в нем больше:

огромно ядро, гора кости в каждой градине, а меж

ними - розовый туф мясистых прослоек,

И если в Грузии прыгает певчий дрозд, то в Арме-

нии - петух, которого ритуально режут: обезглавли-

вают и пускают кровь (сладострастие медленного пус-

кания крови, как и выдавливание сока печали из гра-

ната и окровяненье белизны, - очень подчеркнуто в

фильме Паражданова о Саят-Нове). И через петуха

опять мы к парности Грузии и Франции выходим. Ведь

там - галльский петух, фанфарон, на коне, самок па-

сет на своем cour'e, средь куртуазности. Ибо знает он

свои права, как птица зари, утра, огне-света, предве-

щающая каждодневную погибель нечистой силы. И

красный гребешок его - как факел пожарно-зарный,

дозорный; золотой петушок и в России.

А в Армении петуха режут, как в Иудее курицу

режут, - ритуально, синагогально. Ему голову вниз

сворачивают, как гордыню человеку, как Бог - Иова,

Ветхозаветной древностью дышит земля Армении -

тоже голая, как и пустыни Палестины, а Севан на ней =

Мертвое море, И Арарат, конечно, - гора библейская,

армянский Синай, откуда ковчег и скрижали. Та же

музыкальность и лишь, как исключения, но мощные, -

таланты живописные. А их отличие можно по этому

символу разобрать: что одни режут петуха, а другие -

курицу. В иудействе - Бог Отец, мужской Дух царит

(<Бог Израиля>) и приносит себе в жертву женское

начало матери (и). В армянстве Великая Матерь Кибела

(что царит в примордиальных культах Передней Азии)

приносит себе в жертву мужской гребень, фалл пету-

шиный, огне-свет окунает в грязь лицом.

Не должно быть в армянской поэзии (предполагаю)

обидчивых претензий к внешности: врагам, насилиям,

угнетению - и списывания на их счет горестей и бед-

ствий. Но должно быть мощно чувство первородноеT

и самости печали как собственной беды и греха. И

глаза девочки, налитые, черные, хоть дышат грозным

страданием, но без обращенности вовне: мол, <что вы

(или они) надо мной сделали?> - но стоически несет,

порождает и терпит печаль, как Прометей на горах

Кавказа, казнимый во печень - некрасивую (в эллин-

ском восприятии) часть тела, внутреннюю, что здесь

вдруг постыдно обнажена,

И глаза недаром у армян жутко черны, налиты или

втягивающи, прямо как черный печальный луч снаружи

внутрь, к полюсу сердца, А у грузин характерны глаза

светлые: голубые, зеленые, серые, желтоватые, - но

воз-духовные. А из тех словно манихейское <черное

солнце> светит, - идея о котором недаром где-то

здесь, в Космосе Передней Азии, зародилась. Это о

том, что зло - не просто недостаток добра, а есть

активная первосубстанция, равномощная Божеской; и

Сатана и Диавол - равноучастник Богу в творении

мира (аналогично этому в недалекой отсюда Персии

Ормузд и Ариман - их парность и дуализм). Но, по

сути, в этой мужеской Двоице Бога и Шайтана, конеч-

но, сокрыта парность мужского и женского, Бога Отца

и Великой Матери (и), которая первичнее и Неба. Но

это материально-матриархатное воззрение могло на

уровне духовно-патриархатного проявиться как пар-

ность мужских духов, благого и злого, светлого и чер-

ного. И недаром Армения хоть и приняла христианство,

но не в варианте православия (где <свет> и <воз-дух>

важны), как Грузия, чем эта близка к России, но в

некоторой <ереси> (монофизитство григорианской цер-

кви) - по которой у Христа только одна природа, а

именно божеская. Так что и тут мощно педалирована

Великая Матерь, ее всезасасывающая власть.

И природа Армении есть некое монофизитство: мо-

нолит Армянского плоскогорья, плато, которое есть вы-

пуклость Земли, вспучившейся из вулканических недр

в небо. Равнина плоскогорья - совсем не то, что рав-

нина низменности = кротости, смирения русской рав-

нины. Плато есть живот Земли, утроба, вспучившаяся

в небо, тело Великой Матери, И Арарат стоит - как

белое диво: как несбыточная мечта о белизне и чисто-

те, но спарен с народом именно как мечта и ориентир,

по контрасту^ Но и он стоит, силуэт его - как белая

грудь, точнее, черная грудь Великой Матери, которая

вернула себе Млечный Путь, брызнувший некогда из

ее сосцов, стянула его с неба и самооросилась, покры-

лась его пухом - саваном.

Монофизитство, монолит Армянской плиты-плато -

и верно фильм наименован <Мы>. Армяне, разбросан-

ные по свету, сильнее чуют родину, стремятся туда,

едино <Мы> народа, - тогда как в соседней Грузии

сколько гор, долин, столько языков, и царствует раз-

брос самоотличения: кахетинцы, мингрелы, аджарцы,

Это птичья черта - разброс, разлет. Для армян же

архетипичен именно слет, а потому треть фильма <Мы>

занята сценами возвращения, репатриации.

Кстати, недаром из поэтов XX века более воз-ду-

ховный, поэт пространств и снегов, сын живописца,

Пастернак тяготел к Грузии, а более чуткий к телесной

мистике и музыке <ствол миндаля> (= Mandel-stamm)

Мандельштам тяготел к Армении^.

А в отношении к вину Армения переходна от пью-

щего севера, христианства, к непьющему исламу, для

которого недаром запретны и живопись и вино. Чело-

Недаром и в фильме <Мы> он, Арарат, не в начале, как

субстанция, в роли которой девочка-старуха-сивилла, - но в

конце: как цель и небо. И недаром мужеск он - имя его.

о

Даже пропорцию можно такую вывести: Пастернак/Ман-

дельштам = Грузия/Армения.

век с точки зрения ислама совсем лишен Божьей ис-

кры и самости, компаса в себе, <я>, т.е. совершенно

в нем монофизитство, только земно-человеческая при-

рода, и потому должен беспрекословно повиноваться

Корану и Пророку. Человек есть случай(ность) и бес-

смысленность, и потому в отношении его - внешняя

жесткая необходимость, фатум. Ислам есть Рим Вос-

тока и недаром подобно так же воинственен. И подо-

бно как в Риме эллинская изнеженность сказалась в

одухотворении римлян, в проникновении поэзии и муз, -

так же и в исламе одухотворение возникало как се-

верная ересь и недаром связывалось с вином (суфизм

и суфийская поэзия, в которой вино - символ Истины,

возвышенного духа, красоты),

Зато, напротив, телесная чувственность вполне

предписана человеку как только природному существу

и плоти - в отличие от севера и христианства, где

похоть трактуется как помрачение, утопление и уплот-

нение воз-духа. И это в исламе - угождение Великой

Матери (и), ее исчадье.

Патетика земли, вздыбленной в небо, задается сра-

зу как лейтидея армянского фильма. Долго выдержи-

вается кадр: белые руки в черных рукавах, подъятые

над головами женщин. Руки воздеты вверх, но головы

не открыты к небу, как если б то была молитва, но

наклонены вниз и отделены от неба платками: не

опростоволосены в смирении пред небом, но по-бычьи

упрямо рогами в небо. А рукава, взметенные, плещут-

ся - на каком ветру, под каким ливнем? Кажется,

держат над головой черный покров от Божьего гнева.

Это не обычный ливень и ветер, но Dies irae. И точно:

вон волны из земли, океан бушует - нет, то земля в

извержении на небо клубится взрывами, стреляет в

небо - то шторм земли. О, это, ясно, не взрывы от

падающих с неба бомб - не военные, при которых

земля покойна внизу и лишь, насильственно продыряв-

ленная в воронках, провороненная, стонет и отмахива-

ется камнями вверх и в стороны. Нет, тут земля из-

нутри, целеустремленно в одну сторону вкось, а не

вразброс - вперед и вверх тайфуном пошла. И опять

руки, взметенные ввысь, - понятно теперь: они не

простерты к небу с мольбой, а отталкивают небо.

И точно: когда меняется ракурс и на это же смотрят

с неба на землю, то видно, что по волнам людских

колыханий плывет барка - гроб черный, красивый,

изящный, легкий, щегольской даже. Так это его под-

держивают над головами белые руки в черном! Это

гроб положили как рубеж и посредник меж собой и

небом и небо отталкивают днищем и крышкой гроба.

Но гроб есть низ, могила, лоно земли - так что, вы-

ходит, приподняли лоно (как в кадрах потом потом

мышц камень земли) и покров земли над собой рас-

простерли вместо неба и воздуха, перерезав их воз-

действие на себя, окутались землей, как платьем и

платком, со всех сторон, и ушли в нее, как в кожуру

граната, самим же быть гранатинами, косточкой - ко-

стью и красным мясом-соком - кровью своей земли.

Да, какое торжество похорон! Как одеты, все вы-

сыпали на улицу; ибо в похоронах наиболее мощно

ощущают свою причастность недру земли, свою мо-

гильность, и могут заявить об этом гордо и во все-

услышанье небу и воздуху, взметнув гроб на руках над

головой и осенившись им, как знамением. Гроб - как

знамя, катафалк - как флаг. И то, что похороны -

торжество, обнаруживается в радостном легком ритме

шествий - быстрой походкой, почти танцуя, идут ще-

гольски одетые современные и молодые люди в черном

и белом. Совсем нетяжелая, ненатужная поступь тра-

урной процессии. И когда черное море вдруг сменяется

в кадре белым (прилив белых рубашек на ярком солн-

це - волной белой пены нахлынул на храм, откуда

задумчивый ангел с крылами, тоже изувеченный - с

приплюснутым носом), тогда опять ликующая патетика

похорон звенит. Затем волна свертывается сверху чер-

ной сетью наискось, как ковер-рулон скатывается, и

виден становится город.

В чем тут жизнь? С той же выси, что и ангел,

взирают люди: из кабин кранов - храмов новых ал-

тарей, с выси бетонных конструкций, искры-брызги

сварки посылая. Но и тут плоть людская - плоть зем-

ная - крупным планом: пот по небритой щеке в мор-

щинах растрескавшейся земли, губы, жующие виноград

на высоте над городом, и пучности выпуклых черных

глаз. Или берется земля снизу: и тут округлое, влаж-

ное, потное туловище во весь экран - не поймешь,

что сначала; потом прорисовывается бицепс и все тело,

пружинно согбясь, выколупливающее камень. Потом он

же ухает с выси в шурф вниз, и стая голубей взлетает

над городом - нет, то брызги искр литейных - опять

взлет магмы в небо. (Подобно и в фильме Параджанова

смерть Саят-Новы в храме: слетают белые птицы, ду-

маешь, вот голуби, умиротворяющие символы Святого

Духа, принимать душу слетелись, - ан нет: оказыва-

ется, то белые петухи с красными гребешками хищно

набрасываются и расклевывают белые хлопья, мягко

падающие с неба, как снег, - и вот их нет, и опять

небо уничтожено, расклевано, распотрошено землей.)

Или что это за ноги волосатые, платья, сгибы, - об-

нимая и поддерживая друг друга, люди лезут вверх? На

некий холм на поклонение: открытие старинного памят-

ника (потом узнал). Но ведь и памятника не видно, да и

холм лишь раз показан на фоне неба, а долго музыка те-

лесных натуг, безобразные хороводы взбирающихся

тел - не красивых граций, а корявых, узловатых, стар-

ческих тел. Да то ведь опять восшествие земли на не-

бо - Вавилон! Столпотворение, где тела - кирпичи. Ду-

маешь, что здесь бы, в Армении, из пластических ис-

кусств скульптуре подобало развиваться.

И храм как показывается! В грузинском фильме ча-

совня Мцхета висит в небе, как птица над горами,

средь их крыл (ибо складки гор здесь воспринимаются

как сложенные крылья). А в фильме о Саят-Нове боль-

шинство кадров - в стенах монастыря, и ни разу (не

помню чтоб) не показан на фоне природы, где стоит.

Ну да: тут важно чрево вещи обнажить, что внутри, а

не со стороны извне посмотреть да посравнить (как

это для грузина интересно), И вот стены, крыши - но

без неба, а на крышах искры белые - но не птицы,

а книжные страницы ветром-солнцем листаются (аналог

брызгам литейных искр в <Мы>). И камни, стены, люди

пред могилами в стене, где они будут замуравлены,

возле своих плит. Человек - чтоб срастись с плитой,

окровянить и одухотворить камень - на то его при-

звание в жизни на земле.

Иль город дается, машины. Но и они из-под низу,

под юбку им, в пузо заглядывают, где мышцы - со-

членения колес, передач, тормозов, валов карданных,

И они стоят - долго, а если движутся, то совсем не

скоростно, а словно пританцовывая, да и то гружены

живностью - баранами (низом) иль петухами (верхом).

Нет, не дает земля (== вертикаль глуби, шурф) оторвать-

ся от себя и устремиться вдаль, в путь-дорогу, но маг-

нитно тянет, парализует центробежные усилия враз-

брос, опять втягивает в себя - как вот репатриантов

со всех стран света, что есть узел и свод фильма: как

они длительно вгрызаются зубами, и губами, и шату-

нами и кривошипами рук в толщу своих тел в объятиях,

поцелуях. Это та же усильная и метафизическая свя-

щенная работа, что и бурение камня в земле; родст-

венные объятия - это труд.

Нет того, что обычно в русских картинах: даль, дви-

жение вдаль - <птица-тройка>... Нет, все статуарно, и

усилия уходят не вдаль-вширь, а вниз-вверх, на распо-

рах атлантовых небосвод держа. Народ - домкрат.

Потому и время совсем не играет роли: словно до-

временно и навечно установилось в этом атлантовом

напряжении земли, вздыбившейся вверх. И когда яв-

ляются кадры исторической кинохроники - недаром

вдруг они врываются посередь хоральной замедленной

звучности ритмами опереточно прыгающими, дерганы-

ми, птичьи-поверхностными, пролетными мимо. (И рит-

мика старого кино совершенно музыкально использо-

вана режиссером и в идейно-духовном контрасте.)

Так называемые <приметы современности>; город,

асфальт, дома, одежда, машины - в фильме проходны.

Важно, что из-под них в их оболочке то же древнее

Сивиллино тело, как вон старуха, улыбающаяся в про-

летке, долго покачивается и улыбается весной, солнеч-

но и молодо озарена; она - как ракоходное обращение

темы образа девочки вначале, как ей контрапункт и

pendant. А из окон машин - головы петухов и баранов -

в день жертвоприношения: все равно оно блюдется, а

тащат ли их руками иль на колесах - это факульта-

тивно, исторический налет.

И в музыкальной коде фильма, в последних аккор-

дах - современный дом, но на нем, как на старинных

семейных фотографиях, недвижимо стоят на балконах

и смотрят вперед люди - <Мы>, и за нас - Арарат.

Богу-небу молится. Он весь белый, но ведь под пеле-

ной снега и он - черная грудь, вулкан (== нарыв, прыщ,

бородавка земли) - остывший.

Вообще, фильм есть киносимфония из кадров-моти-

вов и организован музыкально. Тут темы: главная и по-

бочная, разработка, лейтмотивы, контрапункт, превра-

щение тем друг в друга (как голуби - в искры-брызги,

т.е. небо - в камень), вплоть до зеркальной репризы: в

конце обратным порядком уплывают виды-горы, как они

наплывали вначале. И опять колышется голова девочки.

Ну, а как музыка в грузинских фильмах Иоселиани?

В фильме <Жил певчий дрозд> сразу меня удивил ха-

рактер, с каким в ушах героя звучит лейтмотив: ведь

это же мотив арии альта из <Страстей по Матфею>

Иоганна Себастьяна Баха, выражающий отчаянье и рас-

каянье апостола Петра, когда он понял, что сбылось

предсказанное Учителем и он трижды предал его. Ка-

кой здесь взлет-надрыв человеческого страдания и в

то же время смягченность и кротость души, принима-

ющей предопределенность человека природой своей!

И что же? В ушах героя это звучит как легкое

кроткое дуновенье ветерка, слегка меланхолическое,

но совсем без патетики и без страдания. Просто кра-

сивая музыка, радость души - и совсем не индивиду-

альной души образ.

И когда она в конце, по смерти героя, звучит, опять

же ее нельзя воспринять как образ именно его инди-

видуальной души, ее память, - но опять как нега и

дуновение ветерка, как и вначале, когда певчий дрозд

сидит в травке, ее напевая-навевая.

Нет, тут не хоралу быть, но хору, мужскому, где

слетаются души-орлы за пиршественный стол на высях -

и начинается клекот в горле и упоение - опьянение,

мистическая служба воз-духу и небу. Как разносятся

озорные всклики фальцетом, как тирольские перепады

над жесткой суровой линией горных очертаний, кото-

рую вырезают, чеканят другие голоса! Ну и наш певчий

дрозд оттого и любим всеми и обласкан, что он -

певчий, и в любой компании желан и зван, так что от

этих протянутых рук, постоянно его зацепляющих, ни-

какого дела сделать не может, да и сам он постоянно

открыт на горизонтальный зацеп с соседом, с ближним,

с любым, кто оказался возле, - сразу он друг, и ге-

нацвале, и душа любезный: легко сходятся, легко и без

страданий расходятся и забывают, без заядлости обиды

и глубины печали, - ибо взаимозаменимо всё в хоро-

вом бытии, нет индивидуальных душ, а общая, птичья,

воз-духовная парит над горами.

Легкость жизни - и труда. Если в армянском филь-

ме даже радость свиданий после вековечной разлуки -

есть тяжкий труд мускулов и до кровавого пота, - то

здесь и работа совершается пританцовывая, играючи,

и технолог винодельный в <Листопаде> подпрыгивает

возле винных бочек (таков ритм его телодвижений), а

в конце и вовсе на бочку взлегает; певчий дрозд ра-

ботает в оркестре на литаврах и прилетает туда в тот

миг, когда ему нужно клекот дроби, прыгающий танец

палочек на кожах-бурдюках исполнить, улыбнется лу-

каво - и опять упорхнет. И кругом все любовно и

снисходительно к шалостям трудовым. И в фильме <Ли-

стопад> символичен бильярд и пианино в кабинете ди-

ректора - играют во время рабочего дня.

При таком хоровом бытии всех для всех в легкой

дружбе и взаимных об(в)язательствах, неизбежно снис-

ходительно приходится смотреть на такой людской по-

рок, как готовность прилгнуть: это просто вынужденная

вежливость, ибо вас много, а я - один, а угодить надо

всем, никого не обидеть. И девушки таковы - а что

им поделать, если они красивы и все их приглашают?

Но и тут ничего серьезного: лживость не перерастает

в измену - тут субстанция женская совершенно чиста

в Грузии - и обманы легкие совершаются на уровне

поверхностной игры, не доходя до живого тела и нутра

семьи - тут свято. Просто Л^КИЗНЬ.

И наш певчий дрозд переходит из рук в руки -

как в хороводе, менуэте, когда меняются партнерами.

Но без обиды и претензий расстаются,

Вот: хоровод - таков принцип плетения грузинского

фильма Иоселиани, тогда как в армянском фильме

<Мы> симфоническая разработка и контрапункт суть

принципы, организующие весь зрительный материал,

его смену и движение.

Фильм о певчем дрозде - это панорама, фильм-

обозрение, где он - связующее звено, Меркурий -

вестник от круга к кругу, от среды к среде - и по-

зволяет провести взор читателя по всем кругам - не

ада, не чистилища, но скорее земного рая грузинской

горы, как машина спирально поднимается. В фильме

<Листопад> - хоровод дней недели: опять среда, опять

воскресенье; а тут - хоровод мест, где бывает дрозд:

яма оркестра, улица, спальня, ресторан, библиотека

консерватории, дома знакомых, химическая лаборато-

рия, домик часовщиков и т.д.

Легко владеют грузины землей, раскрепощены, вы-

рвались на простор, А у армян - земля ими владеет,

как суть и нутро.

Совсем иного рода символику явила мне другая пара

фильмов: американский фильм <Инцидент> (режиссер

Ларри Пирс) и киргизский <Небо нашего детства> (ре-

жиссер Толомуш Океев), Тут я имел возможность со-

зерцать рядом весь диапазон бытия и истории человече-

ства: от вольной первобытной природы (горы, озера, ре-

ки, небо, стада, кочевье, первобытие людей как членов и

слуг царства природы, приладившихся к ней) - до циви-

лизации в пределе, когда ничего живого, природного не

осталось, клочка неба или земли живой не видно, а всё

асфальт, стены, железные конструкции, машины, элект-

рические огни, люди смотрят не вверх, в небо, а в тунне-

ли, где метро и мосты. И люди сами в ночи и в металле

блуждают, бесприютные, неприкаянные и никчемные,

Ну да: в железо-каменном каземате и оковах стали

жить. Согнаны в железный мешок вагона метро и там

начинают душить друг друга: стихии здесь и вулканы из-

вергаются из человека, поскольку он один остался жи-

вое тело природы в машинности города.

В киргизском фильме человек тоже крохотность и

затерянность, но средь другого царства - естества.

Хотя фильм назван <Небо нашего детства>, но небом

здесь является земля: ее лишь видно в разновидностях

гор, долин, озера, рек, в нее любовно вглядывается

камера-обскура оператора городского - как в воспо-

минание о золотом детстве человечества, когда оно жи-

ло не средь искусства и отчуждения, а средь естества

и природы = родной, - ощупывает глазом мощные

костяки хребтов, упругие мускулы склонов, тугие груди

холмов. По ним проносятся движения - взлеты вкось-

вверх, вкось-вниз: если стадо сбегает вниз по одному

склону, то за ним дается другой, что взметывает вверх.

Четкая векторная геометрия линий-движений. Причем

весь фильм выдержан не в Декартовой квадратно-го-

родской системе координат (как американский), а в

косоугольной: не в фигуре +, а в X, соответственно

разлету крыл беркута - сердцевинного персонажа

фильма. В этом разлете захватывается небо и всасы-

вается воронкообразно в землю: в долины, в джай-

ляу - пастбища, как само небо струями света иль

лучами дождя в космическом Эросе непрерывно ни-

сходит и вдавливается в землю. И весь фильм напоен

этим Эросом, производящим жизнь: сосцы кобылиц,

струи молока под струями дождя и под слезы из

глаз - все смешивается в мощном аккорде = согла-

сии сердечном (лат, ac-cord от cor-cordis, сердце).

Но вот средь этой изначальной косоугольности (не-

даром и глаза раскосые) и округлости (и тела кочев-

ников округлые - животные, мясистые; волнообраз-

ный перебор и колыхание этих форм даны в картине

празднества, тоя) - возникает призрак Декартовой -

кубической - системы координат. Сначала он нависает

кабиной вертолета, как некое пророчество, потом -

прямоугольной рамкой фотографии живущей в городе

семьи, где все сидят вертикально-статуарно, прямогля-

дящие; и городской сын Бекташ весь пиджачно-квад-

ратный - рядом с косо-закругленными киргизскими

шапками и халатами Г1. Затем это - кузова самосва-

лов. Наконец, два геодезиста на неожиданно возник-

шей четко горизонтальной плоскости хребта на фоне

неба восставляют перпендикуляры штативов и визиру-

ют будущую горизонталь дороги. И с этого заварился

сюжет и началась смерть стойбища. Оно вынуждено

откочевать: дорога его сгоняет в глубь гор. Они сни-

маются, прошли несколько переходов в поэзии пере-

прав, лучистых игр света с водой, средь сказочных

силуэтов дерев, что любовно вцепляются в медленно

проплывающие фигуры: не уходите, мол, ибо без вас

и нам конец; средь акварельных силуэтов лошадей на

фоне неба, пронизанных светом и облегчившихся так,

что выглядят птицами, светотенями - идеями самих

себя: словно возносятся в небо, ибо на земле они не

нужны, гонимы, излишни - заменены самосвалами, а

кумыс от них - разве что побаловаться хохмачам -

студентам-работягам: конечно, невсерьез они на это в

неделю разовое питание взирают. И привезший им его

в бурдюке старик-киргиз чужеродный растерянно взи-

рает, как на их прежнем стойбище разместился посе-

лок в вагончиках, а на их народном святилище - ка-

менной бабе - повешено ведро, и закопчена она ко-

стром; как вместо живого беркута - высеченная из

камня статуя беркута, и взирает он уже, по Декарту,

державно прямо, как дороги продвигаются в горы, за-

владевая Кавказом иль Памиром; пьют эти работяги -

быстро глотая, без медитации, как пьют киргизы из

лоновидных пиал (их фигура тоже U - как силуэт

киргизского Космоса^); а эти пьют из декартово-квад-

ратичных цилиндров - кружек.

Итак, лошади стали излишни: практически они не

нужны ни как тяга, ни как корм, и все более вытал-

киваются в чисто эстетическую реальность, возносятся

^ Кстати, сложенная юрта лежит на верблюде, как сложенные

крылья у птицы. И у юрты форма обращенной пиалы: Г1.

в небо. И весь сюжет фильма - это гонение на ло-

шадей, их выталкивание с земли в небо - в Пегасов

превращение. Ну да: вот их сгоняет дорога. Несколько

переходов пронеслись, как им навстречу едут прямо-

угольники самосвалов и машут оттуда: дальше нельзя,

там взрыв будет. И только доскакали до этой линии,

как взметнулся барьер-занавес взрывов, облака зем-

ные. Для лошадей это - светопреставление. Они в

ужасе поворачивают назад, сметывая все, и утлую ци-

вилизацию кочевников: стулья, термосы...

Поскольку не нужны для цивилизации прямых ли-

ний правды, права и справедливости - лукавые излу-

чины гор и округлости животных форм, то одновре-

менно выталкиваются в небытие лошади и выравнива-

ются горы: взрывами, туннелями нивелируют, сводят

на нет горделивые личности вершин и патриархальные

общины хребтов. И вот в конце открывается глазу чудо

и святотатство: дыра в горе = туннель - как сквозная

рана-прострел. В него вскакивают на последних лоша-

дях дети-киргизята, летящие в школу навстречу своей

судьбе.

А навстречу им действительно накатываются элек-

трические скаты, фары и буркалы машинных чудовищ

смотрят в адской иронии на это допотопное несоответ-

ствие: на лошаденках по туннелю скачут, по асфальту

и белым линиям, и вылетают в конце в трубу и в дым

их силуэты, испаряется прежняя природная жизнь. Эти

огни мы перед тем видали во сне мальчика: они нака-

тывались лавиной по склону, как шины-факелы, и он

от них в ужасе бежал. Теперь он летит им навстречу

по прямой.

Побеждает прямая дорога нового бытия. А старики

уходят в горы: если малец скачет вниз, то отец его в

последний раз явен взбирающимся по склону верх, а

за ним старики в эллипсах тюрбанов верхом на кир-

гизских лошаденках уходят в Лету: лошади, мотая го-

ловами, вычерчивают синусоиду-волну = идею гор, ко-

торые суть каменное море-окиян. Волнообразно вьется

тропа средь прекрасных грудей и мускулов склонов:

они предстают в последний раз, в трагическом осве-

щении, навевая пиитический ужас и прочищая душу

катарсисом - состраданием.

И сюжет в людях соответствует этому основному

сюжету, который призван совершиться на Земле за ее

историю: сюжету меж цивилизацией и природой соот-

ветствует сюжет в Троице - между Отцом, Матерью

и Сыном. Отец, прозевав старших детей и не чуя еще

беды старому быту, отпустил их в город, но за послед-

него, младшего, цепляется, ибо почуял, что конец при-

шел: некому будет пасти стада, некому уметь доить,

ловить, лечить коней. Все покидают горы природы для

города, который есть искусственные горы. Но за со-

ломинку цепляется. Младший сын уже крепок в тяге

в школу и квадратен, крепыш. И когда настала пора

ехать в школу, отец плетью хлещет мать, что согласна

пустить сына, а сын отца обухом - дубиной хрясть!

Вот он, архетип: Эдипов комплекс выплыл трансцен-

дентной рыбой-идеей из глубины моря-окияна гор.

Но тяжка эта брань, и души отца, сына, матери

мечутся в колебаниях, как кони, - туда и сюда! Да:

смятение и перегоны-всполохи коней - это откровенье

того, что совершается в Психее киргизского народа.

Ибо с конем у киргиза самоуподобление. Недаром и

непокорному мальчику аналог и метафора - стрено-

женье непокорного жеребенка. Но она здесь не тянет,

ибо идет от эпико-патриархальной поэтики, когда батыр

сравнивался с тулларом (скакуном), а здесь и поэтике

этой конец, и сын-крепыш скорее уподобляем само-

свалу: как он сам сваливает отца. А тот уже в полуси-

ле, как беркут, оставляемый им на прежнем джайляу.

Тот уж сам ручной и не может летать, а лишь ковылять

и тянется за хозяином. Недаром старик отец так долго

в него вглядывается, как себе в душу. Уж и не орел

он, и не туллар.

Ну, а в американском <Инциденте> что националь-

ного? Не есть ли это просто картина современной ма-

шинной бес-человеческой цивилизации с ее визгом-ляз-

гом и скрежетом шестерне-зубовным? Попробуем по-

ковыряться...

Во-первых, вагон метро, куда иммигрируют на срок

общей жизни люди разных прошлых и судеб, - это

ковчег, чрево кита Моби Дика, Левиафана, куда уго-

раздило человека Иону на трое суток космических

быть проглочену, безвыходно и без продыху. Тут иная

метафизика, космогония и мифология, нежели в Кос-

мо-Психо-Логосе гор и степей киргизском. Действи-

тельно: в последний вагон метро, как в Америку -

Новый Свет, стекаются иммигранты: одиночки и оди-

ночные семьи-секты-общины. Что у них между собой

общего? Только то, что на этой земле оказались, а не

родились: не при-родна она им, нет с нею исконно

растительной связи, как у других народов, что к роди-

не-земле приросли телом и душой. Они здесь как мат-

росы-наемники на корабле в <Моби Дике>, но крепко

всажены на неопределенный срок, которого хватит на

жизнь и смерть каждому. Вот и пассажиры здесь пе-

реживают жизнь, и каждый глядит в лицо своей смер-

ти, и перед этим memento топ вскрывается, взвивается

психея каждого в некоем исповедании своего жизнен-

ного credo.

Но соборность общества с бору по сосенке, а не

его вырастание лесом - роковым образом сказывается

в разобщении индивидов и семей: хоть их много, но

они не могут объединиться против стихийного бедствия

двух мальчиков - бандитов от беспомощности, от не-

упругости окружающей среды, которая б им опреде-

лила их место. Они алчут его, покоя. Они умоляют

этих респектабельных людей: укажите нам место и

путь. Они дразнят их, выводят из себя, чтоб вызвать

из них им указ и определение, пробудить на некую

общую заинтересованность - хотя бы им самим в от-

пор и смерть, - но чтоб увидеть хоть раз, хоть перед

смертью, проявление истинной человеческой души, ее

сияние, - они провоцируют. В издевательствах, кото-

рым они подвергают, унижают, хлещут этих людей-ра-

бов, - они хоть и бесы, но выступают как орудие

кары Господней, казней египетских, что на человече-

ский вертеп, на Содом и Гоморру насылаются. И кста-

ти, ветхозаветность, библейское, а не христианское ис-

поведание тоже существенно для Соединенных Штатов

Америки, как и для Англии, Да, общество в вагоне -

это именно сборная солянка, соединенные штаты (че-

ловеческие ведомства), но не естественно выросшее

единство на-рода. И это основная ламинтация амери-

канских идеологов: слабость в американском обществе

чувства единой целостности, общей судьбы,

Потому это общество, не будучи семьей, беззащит-

но против внутренней порчи, не может дать отпор язве

хулиганства и бандитизма. Это - кара за продажу ду-

ши удобствам establishment'a и общества потребления,

за бездуховность и насилие над природой.

Ну да: если киргизы в общем покидают горы и до-

лины и переселяются вниз, в степи и равнины, оставляя

природу самой по себе, а город - сам по себе, то в

Америке пришельцы - конкистадоры-иммигранты

именно насели на природу чужой им, не родной и не

любимой земли, стали ее покрывать, насиловать, испе-

пелять, выветривать, заражая воды и воздух, И природа

мстит: взрывом в душах человеков, оставшихся един-

ственной живой природой в машинных казематах го-

родов. Хулиганство двух детей-молодчиков - истери-

ческое, надсадное, отчаянное, с мольбой о выходе -

это именно стихийное бедствие, извержение вулкана

человеческой души, изувеченной Психеи, И когда на-

конец выдоили из человеков-рабов воскресение души,

когда салага с перевязанной рукой вступился за девоч-

ку и вышел на двух хулиганов с финками и когда рас-

пластался на полу вагона первый, а второй завизжал,

как бесноватый, - будто от облегчения, что у него

наконец его черную душу, что мучила его, выпустили

вон, - какое успокоение и разрешение у первого: кре-

стообразно раскинувшись, он лежит, как распятый за

грехи общие.

Но единичен отпор и героизм: одиночка, как Мартин

Иден, выходит на поединок. Не общее это дело, а общ

пока лишь стыд: всеми разделяем он пассажирами, ког-

да они переступали через два тела, покидая ковчег ва-

гона. И вопрос: когда перестанут чувствовать себя в

американской жизни не пассижирами-иммигрантами, а

ответственной общностью - семьей?.. Но общий стыд -

уже есть нечто и полдела для рождения общей чисто-

душной Психеи.

Декабрь 1971 г.

космософия ГРУЗИИ

27.111.84 г. В едущий. Сюда уместно приложить

рассказ о моем втором вхождении в грузинский Кос-

мос. Это - выступление на <круглом столе> по со-

временной грузинской прозе в Пицунде 4 декабря

1983 г.

Космософия - это <мудрость Космоса>, Что это

значит? Это значит, что Природа, в которой живет На-

род, есть не просто вещество, <территория> ему, а есть

некий завет, некий смысл, скрижали завета, которые

нужно народу рассчитать и понять. Понимает он в про-

цессе всей своей истории. И вот три с половиной года

назад я сделал свое интеллектуальное путешествие в

Грузию. То есть сначала обложился книгами, читал не-

сколько месяцев, потом, по любезности Отара фили-

моновича Нодия, приехал в Грузию с дочерью как

странствующий космограф, общался, спрашивал, видел,

думал, писал, И вот в результате у меня образовался

текст книги: <Грузинский Космо-Психо-Логос>. Ее ре-

зюме и изложу тут.

Главная интуиция - это горы. Грузия пришпи-

лена горами; горы - это спасение (оборона) и казнь

Грузии. Потому что горы, во-первых, отняли полнеба.

Во всем мире Небо - это Отец, архетип Отца, Бог

Отец, а земля - Мать. В Грузии ж. горами земля взды-

билась на небо и отняла ббльшую часть его 1. И соб-

ственно, поэтому и в культуре: когда я анализировал

национальный образ божества, я понял, что из христи-

анской Троицы в Грузии Отец слабо чувствуется, верх

берут другие ипостаси.

Далее: горы - это неизменность, недвижность, И

это - твердь. Одно дело, допустим, русский космос:

мать-сыра земля. Она мягка, сдобна, рассыпчата, как

тело человека. Человек вообще - срединное существо

'Ай-ай-ай! Выше это же говорилось про армянство...

Ведущий. 17.VJ11.87 г.

между небом и землей. Поэтому он всегда себя моде-

лирует между ними, У равнинного народа таким архе-

типом - братом человека по срединности - является

дерево. И модель Мирового Древа руководяща

в Логосе равнинных народов, так же как животные -

в космосе пустынь, кочевья (Конь, Верблюд и др.).

Здесь же аналогичную роль играют горы. В Грузии не-

действительна модель Мирового Древа - ее замещают

Горы.

Далее: древо мягко, растет, умирает. Над ним вла-

стна смена времен года, оно несет в себе идею изме-

нения. Горы ж - неизменны. Идея круговорота, об-

легчающая существование и понимание (надежда, вы-

ход), здесь не так действует. В космосе Грузии все

остается, пребывает, потому что некуда деваться: ка-

мениста почва. Остается и добро и зло, грехи. Космос

совести.

Сравните равнинный народ, Россию например. Это

же космос переселения: нагрешил здесь - переехал

туда, никто тебя не знает - и все списано. Потому

Достоевский и мог задаться метафизическим вопросом:

если бы вот ты там, на Луне, нагрешил, а живешь здесь

и никто об этом не знает - каково б тебе было? В

России это решается просто: а ничего б не было. Ну,

не для всех, конечно. Но сколько мы имеем случаев:

нагрешил где-то на Дальнем Востоке, а потом живет

себе в Центральной России и возделывает на пенсии

свой вольтеровский садик.

В Грузии такое невозможно. Человеку некуда деть-

ся. Ему жить там же, где и грех совершил, - всему

здесь и память. Значит, тут какой выход? Во-первых,

в человеке неизбежно развивается сознание вины, раз

ее некуда расплескать. Помните <колодец совести> ца-

ря Аэта в романе Отара Чиладзе <Шел по дороге че-

ловек>? Как царь опускает туда бечеву и чувствует,

что там колхи, которых он изгнал. Все отразится - и

с этим надо считаться,

Равнинные народы могут быть беспамятны: рвется

традиция через переселение или кочевье, напряжение

греха ослабляется. Я не вижу убийцу отца - он пе-

реехал, а я переселился. И дело с концом. Ни у него

нет долга совести, ни у меня нет долга отмщения. А

в горах - вендетта. Никуда не девается добро и зло,

действует их накопленная энергия. Но зато тут и ми-

лость прощения требуется. А также - юмор, ослаб-

ляющий напряжение на месте... Это очень хорошо вид-

но в повестях и рассказах молодого прозаика Годердзи

Чохели. В его <Гудамакарских рассказах> все пробле-

мы Бытия - в одной деревне. Нужно провести межу,

чтобы по ту сторону поселить нагрешивших, а здесь

чистых оставить. В общем, развертывается своя книга

Бытия и мифологема мировой истории.

Так вот: о милости и прощении. Я вспоминаю, как

Алико Гегечкори показывал мне семейную фотографию

1936 г., на которой изображен и Георгий Димитров:

<Вот мы, наша семья. А вот, видишь, этот старик оса-

нистый - это убийца Ильи Чавчавадзе>, Этот человек

30 лет спустя покаялся сам, и он благодаря покаянию ^

имеет права. Поразительная нравственность. Но, с дру-

гой стороны, грузин вне Грузии может утратить удерж

и стать гением бессовестности...

В этом космосе камня единственно трепетное, жи-

вое - это человек. Поэтому на него особо ложится

эта нагрузка чувствительности, изменения. Грузины во-

обще - очень хрупкие и чувствительные сосуды. Это

не всегда чувствуется, понимается, ибо они заброни-

рованы ритуалами, воспитанностью своей родовой, си-

стемой общения, выработанной веками, за которой лег-

ко прятать свою суть. До нее трудно добраться. В от-

личие от русского, который готов душу свою распах-

нуть, грузин - нет.

У меня, простите, такая ассоциация: грузин как то ха-

чапури, что подают в погребке на проспекте Руставели.

Что собой представляет это блюдо? Твердь лепешки,

крепость лепешки - с жизнью внутри: яйцо в сыре пла-

вает, как озеро в берегах. И все искусство - так есть эту

ватрушку, чтоб обламывать стены городские из хлеба и

макать эти кирпичи в гущу жизни внутри, умудрясь не

расплескать, не вылить жизнь наружу, надрезав брешь,

проход, туннель. Так и Грузия: тоже не само-держица, а

народом держится, как стенами, имеет стыд и уклад,

ориентирована на суд и взгляд со стороны рода и села и

памяти из прошлого. Грузин тоже есть хачапури: жизнь

души в стенах крепости: одет, вышколен, глядит воинст-

венно, а в душе чувствителен, даже плаксив. Моя дочь

поразилась, как непрерывно плачут виТязи в поэме Рус-

^ Фильм <Покаяние> Тенгиза Абуладзе об этом... - В

д у щи и. 17.V111.87 г.

тавели. И если вспомнить стих Лермонтова <Бежали

робкие грузины>, то тут, увы, даже наш любитель Кавка-

за, по русской, равнинной модели <поля Бородина>

храбрость вообще оценивает. Но ведь они не <бежали>,

а скрывались в горы, которые - стены их дома-то и кос-

мос, и помогают.

В истории Грузии невольно обращаешь внимание на

прозвища: Давид Строитель, Димитрий II Самопожер-

твователь. Потрясающа эта история: когда Димитрий

во избежание вторжения монголов сам поехал к хану

и был казнен. Про это есть и поэма Ильи Чавчавадзе.

Внешняя, политическая история Грузии сама по себе

однообразна: расширились - сузились, снова расши-

рились - опять какие-то земли потеряли. Не в этом

смысл истории здесь. А в накоплении нравственных,

этических ценностей, которые создавались в этом ше-

велении. Собственно, расширение Грузии при царице

Тамаре, быть может, и совершилось главным образом

для того, чтобы была создана Библия грузинства = по-

эма Руставели. Ценности Грузии в другой колодец

складываются: нравственно-художественной памяти.

Идея величия Грузии чужда. Тут - Строитель, Само-

пожертвователь, Георгий Блистательный: <блеск> -

красота, эстетическая категория. Этика и эстетика, ка-

тегории невоинственные, несолдатские, - здесь в по-

чете. А если и воинские категории чтутся, то ценна

тут не победа любой ценой, а нравственное поведение

в битве. Честь важнее славы и победы, достигнутой

коварством. В Грузии цель не оправдывает средства.

Как видите, я все время докапываюсь до Логоса,

до некиих ценностных ориентиров, которые у каждого

народа свои. В Грузии средства важнее цели, ибо внеш-

ней цели, собственно, и нет: некуда развиваться (по

территории), стремиться. К чему? К расширению зе-

мель? К величию, славе? К мировой политике? К вла-

сти над соседями?.. Но Грузии извечно даны: ее земля,

горы, Космос: ей не расширяться, а сохраняться надо,

расти не в ширь геополитическую, а в глубь экзистен-

циальную. Такова, я чувствую, <энтелехия> народа, це-

левая причина, его призвание. Тут нет цели, но есть

Целое. Его себе сохранять, осваивать - вот это задача.

Потому тут - самоудовлетворение. Космос самодоста-

точности. Фаустовское стремление к эфемерному иде-

алу, чем так гордится <германский гений>, тут чуждо,

Эта стремительность опасна уничтожением народа и

природы как основных живых ценностей. Или русское

стремление: все переделать, все переменить, начать

сначала! Для этого здесь есть космо-психический шанс:

простор дает возможность уйти отсюда (<от самой от

себя у-бе-гу!>) и где-то начать новую жизнь. Тут же

переделать все на новый лад - равносильно самоуни-

чтожению, самовыкорчевыванию. И потому нравствен-

ный герой Дата Туташхиа в итоге приходит к принципу

Дао, недеяния, воздержания от всяческого действия,

ибо у него все хуже получается в итоге.

И вот к такому я подхожу предуразумению. Есть три

варианта Абсолюта: Истина, Высшее Благо (Добро), Кра-

сота. Так вот: для Грузии именно Красота есть та

ипостась Абсолюта, которая наиболее реализуема. Сюда

устремляется духовный потенциал нации. И именно по-

тому, что Красота есть чувственный и конечный вариант

Абсолюта, дух тут воплощен, телесен. Чистая спириту-

альность, рассудочность - это не внемлется грузином.

Недаром и в философии за своего приняли именно Дио-

нисия Ареопагита, христианского неоплатоника, кто в

сочинении своем <О небесной иерархии> божество

представил многоярусно - как гору. Идея бесконечно-

сти чужда здешнему Космо-Психо-Логосу.

Тут - окоем всего. Небо могло бы быть образом

бесконечности, но ведь оно уловлено зубчатостью гор,

Море могло бы быть таким образом бесконечности для

приморской Грузии, Абхазии (кстати, если посмотреть

по карте, Абхазия и Грузия находятся в перпендику-

лярном друг к другу отношении, как в электромагнит-

ной волне, и они создают особый сюжет грузинской

истории). Так вот: море могло бы стать образом бес-

конечности для приморской Грузии и Абхазии; но по-

следняя чувствует себя скорее как Колхиду, место при-

бытия, берег, конец странствия тех же аргонавтов, при-

ход к цели, осуществление, свершение.

Если для русского пространства-времени, как я чув-

ствую, архетипы - это берег, порог и канун, причем

берег не как приплытие, а, наоборот, как отплытие;

порог - не как приход, а как выход из дома в путь-

дорогу (ибо место Абсолюта на Руси - в Дали, и Бог -

вдали, а не наверху^); и канун: душа русского вечно

^Хотя по пословице: <до Бога - высоко, до царя - далеко>,

но понятие царя здесь потеснило Бога - отчасти и потому, что

архетип дали здесь интимнее выси.

накануне, в ожидании главного события и разрешения

всех мучительных проблем, она эсхатологична, а сим-

волическим изображением ее может служить геомет-

рический <луч>, однонаправленная бесконечность: ^> оо

то в Грузии мы имеем скорее пункт прихода Бытия к

своему осуществлению, к цели, свершению. Тут пункт

при-б ы ти я, при-сутствия. Тогда как на Руси

вечный ток вдаль, от-сюда куда-то, Психо-Космос от-

бытия. Вечная неудовлетворенность. <Не-присебей-

ность>. А в Грузии - самодостаточность.

Теперь перехожу к грузинскому Логосу поближе -

и прямо упираюсь в Логос застолья. Тамадизм - фи-

лософия застолья. То, что совершается за грузинским

пиршественным столом, - это совсем не просто на-

сыщение. Это национальная литургия, домашняя цер-

ковь. Тамада - это первосвященник. На столе распла-

стана сама Грузия, ее плоды. Происходит таинство пре-

существления материи в дух, в Логос - речами, вели-

колепными речами. Застольный Логос Грузии продол-

жает, конечно, традицию Платона: <Пир> - <симпози-

ум>, когда происходило это же пресуществление ве-

щества в дух. В тамадизме происходит Евхаристия

<Цискхари> - <Дверь в небо>, как назвал свой журнал

Илья Чавчавадзе. В застолье непрерывно пробивается

материя к духу. Раскрывается эта дверь,

Что происходит в застолье? Речи - беспардонное

ласкательство. Гиперболическое восхищение. Это тип

слова безусловно восточный, не христианский: не по-

добают человеку такие похвалы. Человек-гость тут иг-

рает роль одновременно и агнца жертвенного, и бога.

Земной бог! - и каждый поочередно в этой роли вы-

ступает. О дурных качествах умалчивают. Человеку

преподносится возможный идеал, икона его самого,

как бы платоновская идея тебя в наилучшем твоем ви-

де, И, получив такое в речах, в застолье, человек и в

будни как-то будет подтягиваться, стараться соответст-

вовать этому идеалу.

Русское застолье имеет совершенно иной вектор.

Когда собираемся мы, если мало, - так начинается

тяга к покаянию, биению себя в грудь, к исповеданию,

Если грузинское застолье - это <аллилуйя> = <хвалите

Господа>, то русское застолье - это <Господи поми-

луй!>, печалование, покаяние, биение себя в грудь со

слезьми. Но это еще вопрос: что лучше воспитывает

человека? Говорить ли ему, что он хороший, как гово-

рит Грузия, - или говорить себе, что я плохой, а дру-

гой бы меня утешал и говорил бы: <Ну, не совсем уж

ты такой плохой, Гоша, ты еще не знаешь, какой я

мерзкий бываю!> - и так мы взаимно поочистимся?..

Грузинский Логос моделью своей имеет тост, сло-

во застолья. Это совершенно очевидно в грузинской

поэзии. Но так оно и в философском умозрении. Я с

большим наслаждением хаживал на лекции Мамарда-

швили, грузинского философа. Это действительно фи-

лософ-тамада: он держит перед очами ума некую идею,

как икону, и описывает ее так витиевато, красиво, ар-

тистически, ходя кругами в слове, применяя все изо-

щрения диалектики. В Москве двух я таких разных

противофилософов слушал: Библера и Мамардашвили,

И так себе я сформулировал: у одного - талмудизм,

у другого - тамадизм.

В философской традиции две главные матки: Платон

и Кант. Кант - это рассудочная аналитика, диалектика;

Платон - это умозрение. Грузинский Логос склонен

к платонизму, умозрению.

Теперь я начну заход к Логосу с другого конца -

с языка. Я был поражен в грузинском языке такой

категорией глагола, как <кцеба>, т.е. <версия>. Я не-

много изучал грузинский и был удивлен в языке субъ-

ектно-объектной формой глагола, Это значит, что не

просто <пишу>, не просто <я пишу>, но <я пишу лекцию

для тебя>. Особая форма, которая учитывает косвенный

объект: <пишу тебе>, <шью платье - для тебя>. Здесь

воплощена идея взаимности и возврата. Субъект зави-

сит от объекта. Это есть хоровой, общинный Логос. И

в этом мне увиделось что-то очень философически

важное. То, что резко разрубил европеизм: <Я> и <Не-

Я>, субъект и объект, и никак из этой оппозиции не

может выйти, - здесь же гармония и имеется способ

мыслить Единство Целого. Это подтверждает ту мою

интуицию, что грузинство располагается как бы в Бы-

тии, в центре Целого, в Космосе совершения, и поэ-

тому никуда не торопится от себя: переходить и транс-

цендировать...

Еще это и в такой черте грузинского глагола, как

его полиперсонализм, т.е. многоличностность, - сказы-

вается, Не просто множественное число <мы>, где сни-

велированы всякие <я>, <ты>, <он>, - а встречность

лиц и душ в одном действии, их взаимосоотнесенность,

увязка. Такое многоличие глагола должно иметь глубо-

кие субстанциальные корни в национальной сути гру-

зинства и образует важнейшую черту Логоса. Нет та-

кой жесткой, резкой тяги у грузина обособиться в чи-

стый субъект, стать личностью, стать абсолютно сво-

бодной личностью.

Это, между прочим, важнейший момент для прозы

и мышления. Главный вопрос для Грузии - развитие

личности, а отсюда - и личностного сознания и ре-

флексии, чем и рождается проза. Я вижу, что здесь

нет европейской тяги стать абсолютно свободной лич-

ностью, потому что личность грузина связана с родом:

и самый свободный из известных мне образов, Дата

Туташхиа, весь - в перекрестных отношениях, счита-

ниях, ориентировках на людей: как бы не принесть зло

своим, пусть и нравственным вмешательством в ситуа-

цию, которая всегда ведь многоперсональна, неучиты-

ваема в своих причинах и последствиях, но каждая

ситуация хороша по составу и сути, так что лучше и

не вмешиваться...

Хочу обратить внимание на отсутствие родов в гру-

зинском языке. Что это значит? Дело лингвиста и на-

уки - как это появилось. Но что бы это могло зна-

чить? - дело мыслителя. Еще и в английском языке,

мы знаем, стерты историей родовые различия: нет ведь

ярого Эроса в космосе Англии - андрогинен Альбион.

Например, в семитских языках, в древнееврейском, на-

пример, столь резкое расчленение всего поля языка на

полы, что и глагол весь генитален, - мощен тут Эрос

и противостояние полов. И у арабов, турок, персов,

вообще в зоне ислама и иудаизма, - резко означены

мужская и женская половина, огромная разность по-

тенциалов, ярое влечение.

В Грузии ж, в сравнении с ними более суровой и

аскетичной по природе, где горы, камень, снег, - Эрос

не ярок. И не случайно Дружба тут первее Любви.

<Витязь в тигровой шкуре> - ведь это есть не поэма

войны, как <Илиада>, не поэма любви-страсти, как во-

сточная <Лейла и Меджнун>; это, конечно, эпопея

Дружбы. Или, например, повесть Казбеги <Хевисбери

Гоча>. Там обратный случай: герой, который возлюбил

невесту своего друга, оказался преступен, и грешен, и

отлучен, потому что он любовь предпочел дружбе, А

в <Витязе> недаром Тариэлу, сыну условного Индоста-

на, придано свойство <меджнуна> (== <исступленного>,

<неистового>, <одержимого>). Это он безумен и юро-

див от нестерпимой любви к женщине, любви метафи-

зической. А вот наш Автандил, сын условной Аравии,

а по сути страны христианской, более северной, как

Грузия, - он <меджнун> не от страсти к женщине, а

от страсти к другу. Любовь же его к Тинатин - более

покойная, разумная, как и ее к нему. Она скорее -

сестра ему: не по внешнему положению, а по сути их

отношений, не пылких.

Откуда же это? И как связано с Космосом Кавказа?

Чтобы понять это, вникал в символику стихотворений

Важи Пшавелы. Вот <Гора и долина>. Естественно, гора

выступает как мужское начало:

Но взгляни в долину, на дорожки,

На сады, что зреют впереди, -

Это ль не жемчужлые застежки

На расшитой золотом груди?

Я уж пишу карандашиком себе на полях заметку:

<муж.-жен.>, - имея в виду половую парность, брач-

ную: Гора = муж, Долина = жена: тут низ, и лоно, и

даже грудь под лифом застежек жемчужных, И вдруг:

Не тебе ль сестра (!) она родная -

Та долина, полная плодов?

Значит - не жена, не возлюбленная, а сестра. То

есть не прямо противоположное, не полярность, а не-

кая скошенность вбок, умягченность Эроса. Не лют он

тут и рьян, как где прямопротивостояние. Даже графи-

чески это можно изобразить. Допустим, если в Космо-

се ислама, в Аравии, где земля = равнина, прямоли-

нейно-молнийный Эрос между Небом-Отцом и Землей-

Матерью, перпендикуляр, - то в Грузии по скатам гор

получается некая всемоделирующая наклонная плос-

кость. Так что здесь Эрос мягче, ослабленной. Кстати,

и лицом и статью грузинка сходнее с мужчиной: гор-

боноса и сухощава, не разнеженно-колышущаяся ее

плоть, как широкие бедра и осиная талия персиянок

или индианок, жриц чувственности. Подруга она, ум

мужу и воля, как Тинатин Автандилу. Энергична, как

властная, мужеподобная Дареджан в одноименном рас-

сказе Пшавелы.

Так что если в послании Иоанна <Бог есть Любовь>,

то для Грузии надо переформулировать: <Бог есть Друж-

ба>, В <Витязе в тигровой шкуре> что происходит? Ав-

тандил-полководец во время отечественной войны поки-

дает войско, действует как предатель родины и едет ис-

полнять любопытную волю своей возлюбленной Тина-

тин: узнать, что это за странный витязь там? Долг побра-

тимства и дружбы превышает для него и отношения

любви, и интерес политики. Императив Дружбы и побра-

тимства здесь абсолютный, категорический. Об этом

свидетельствует и поэма Важи Пшавелы <Гость и хозя-

ин>, где Хозяин идет против всего своего села на бой и

защищает врага своего народа и убийцу своего брата -

только потому, что тот в ночи, неузнанный, попросил

приюта у очага и принят под кров Дома его.

Если для Запада есть такая формула: <Платон мне

друг, но Истина - мне более подруга>, то для Грузии

это не действует. Друг дороже Истины. То же самое,

кстати, и Достоевский говорил: <Если бы так случилось,

что истина разошлась с Христом, я предпочел бы ос-

таться с Христом, нежели с истиной> (примерно, по

памяти передаю мысль).

Горы есть также основа грузинского Этоса. Горное

право - что это значит?

У Акакия Церетели прочел: он, княжич, был отдан

в детстве не просто крестьянской кормилице на грудь

(это и русские баре делали), но прямо в семью кре-

стьянки и до шести лет рос там. Князь воспитывался

в крестьянской семье! И он говорил, что <обычай от-

давать детей на воспитание в семью крестьянки-кор-

милицы издавна повелся в Грузии: царские дети и дети

владетельных князей воспитывались в семьях эриста-

вов>, эриставы - в семьях дворян и т.д. Возникали

молочно-побратимские узы.

И вот тут мне видится закон обратной связи. Гора

(= князь) добровольно идет вниз на поклон в долину,

склоняется на смирение-отождествление-породнение с

ней, с низами общества, с народом простым, - тем,

что самое свое дорогое, наследника, доверяет долине,

народу, женщине-кормилице, Матери-Земле: на напол-

нение соками и смыслами вещими. А потом, когда воз-

дымается вверх княжич и становится властителем, он

уже никогда не будет жесток к народу, ибо там его

молочные братья и сестры, побратимы, и узы эти силь-

нее даже родственных в Грузии. А в равнинной стране

как? Здесь действует естественная тяга ее Космоса к

поравнению всего, к нивелировке, к смесительному уп-

рощению. И для того, чтобы возникло здесь творчество

культуры, цивилизации, - Истории необходимо искус-

ственно создавать разность потенциалов, сословные пе-

регородки, барьеры. Тут История воздвигает каскады,

на равнине Космоса строит горы социальные, духовные:

чтоб возжизнить склонную ко сну и энтропии Природу,

чтоб возникла напряженность силово-магнитного поля

в духе: надо вызвать искусственно динамизм страстей,

яростей, что утепляет Космос. В Грузии совсем иное:

самой природой, естественными условиями хребтов все

партикуляризовано в ее Космосе. Противовесное Кос-

мосу движение Истории должно быть направлено на

склеивание сословий в общей жизни, Психее, преда-

ниях, обычаях. Русские дворяне, например, даже до-

бровольно чужеземное иго французского языка приня-

ли - для разговора в свете, лишь бы от народа своего

отъединиться-различиться. Как у физика-атомщика

Ферми - это <уровни энергетических состояний>.

И тут важный закон всеобщей Истории нащупыва-

ется: вектор (направленность) Социума (тип граждан-

ски-общественного устройства), его строительства и

склада, не просто гармоничен и в резонансе с нацио-

нальной Природиной, но направлен и дополнительно к

ней: противоположно к строю местной природы, складу

Космоса образуется.

Еще я хотел сказать, что горы также блюдут права

меньшинств: ведь непрерывны войны в истории Грузии,

а в каждой долине - особый народ... В войнах что

происходит? Умыкают стада, но не вырезают население

и не переселяются на земли побежденных, Вот и в

поэме <Гость и хозяин> тоже умыкают стада, но земли

остаются. И в сказке <Цветок Эжвана>: муж и краса-

вица попадают в чужое царство, выполняют там все

задания, и им, собственно, царство достается. Казалось

бы: жить-поживать да добра наживать, А они - пошли

к себе домой. Не надо им чужого, не жизненное это

им, грузинам, пространство, как бы злачно ни было

оно, а у них пусть и горно, и трудно, и каменисто...

Горы доставляют и эстетическую модель. Есть такой

термин: <гадавардия> у Тициана Табидзе. Это - <очертя

голову>. Так поэт обозначил вдохновение: как каскад.

Я вот так же, очертя голову, бросился на познание

Космоса Грузии: не сломить бы! - по надеюсь на ваше

великодушие.

Записал 12.111.84 г.

I> * 41

А теперь осмелюсь предложить резюме некоторых

из своих описаний национальных культурных целост-

ностей Западного региона. Это - <дайджесты> целых

книг (но когда-то я их успею ввести в обиход культу-

ры - при наших-то темпах издания?!), и потому стиль

будет телеграфным.

ИТАЛЬЯНСКИЙ ОБРАЗ МИРА

Это - духовное путешествие в Италию: припоминая

все, что мне за жизнь стало ведомо об Италии и Риме,

собрав все это в узел и в ходе сравнения с соседними

народами - Францией, Германией, Элладой, а также

с Россией, я как бы вытесываю статую итальянского

Космо-Психо-Логоса. Характерные свойства итальян-

ского образа мира добываются и из анализа итальян-

ской природы и языка, типа жилищ и пищи, из рас-

смотрения <Божественной комедии> Данте и механики

Галилея, типа мелодики у Верди, из искусства Возрож-

дения, из современного итальянского кино (Феллини,

Антониони), из сравнения религиозных идей Франциска

Ассизского и Иоакима Флорского с официальным ка-

толицизмом и папизмом и т.д. Широко используются и

путешествия по Италии: германца Гёте, французов

Стендаля и Тэна, русских Гоголя и Горького. Посколь-

ку национальный образ мира трактуется как диктат ме-

стной природы, а она малоизменна исторически, то Рим

и Италия, несмотря на этническую и историческую раз-

ность, осмысляются как единый тип.

Общая схема итальянского Космо-Психо-Логоса бу-

дет выглядеть примерно так. Это космос дискретности

и сияющей пустоты вокруг сбитого, неделимого атома-

камня. Дискретность, отчетливость бытия выражается

и в marcato и staccato в музыке, и в чеканке Челлини,

и в том, что здесь четкий рисунок вместо красочного

расползающегося пятна французской акварели, и в том,

что макароны здесь национальное блюдо: макароны =

волна, змея, ее казнят, перекусывают, так что съедение

макарон есть некая каждодневная литургия, осуществ-

ляемая итальянским народом: тут совершается жерт-

воприношение непрерывности, ее пресуществление в

дискретность.

Атом в пустоте - это и в атомизме Лукреция, и в

том, что Данте <сам себе партия>, и в свободном па-

дении Галилея, игнорируя трение, то есть бытие по-

средничающих стихий: воды и воздуха, - тогда как в

тоже средиземноморском космосе Эллады во всем

важна медиация, посредство (здесь же - непосредст-

венность): средний термин силлогизма хотя бы припо-

мним. Здесь же из стихий первопочтенны: огонь как

свет (<сияющая пустота>) и плотная земля как камень;

отсюда и человек тут понят как homo от humus -

земля, и престол здесь Петра = <камня>, по-гречески.

Воды нет в итальянской живописи: не увидишь ее в

застойных, заоконных пейзажах картин Возрождения:

ее в камень тут прячут - замуровывают (= акве-дук -

<водо-вод>!), как Аиду. А воз-дух тут стоячий (очисти-

тельных ветров - сих божеств северных пространств -

здесь нет): миазмы, испарения, чума... Лишь свет и ка-

мень надежны.

Этот принцип: атом и пустота - находим и в методе

<неделимых> Кавальери, который есть итальянский

предтеча математического анализа, тогда как у англи-

чанина Ньютона аналогичную роль играет метод <флюк-

сий> == <плывущих>: стихия воды здесь прообраз. О

том же говорит и идея Маскерони: геометрия лишь

посредством циркуля, без линейки - то есть точки =

атомы в пустоте определяет, не связуя их. И в италь-

янской живописи Гёте удивлялся тому, что сюжет тут -

самое слабое место. Ну да: сюжет = связь, а здесь

каждое тело самоцельно выпирает. И композиция про-

изведения скорее внешне архитектурна, нежели внут-

ренне характерна.

Отсюда - развитость именно пластических ис-

кусств: архитектура, скульптура, чеканка, живопись

Человек уподобляет себя не растению-древу (обитате-

лю посреднических стихий воды и воздуха), но кине-

тическому животному и камню: волчица Ромула и Рема,

звери в 1-й песни <Ада>. И глаза тут не озерно-све-

тоносны, как у северян, но непрозрачные, как драго-

ценные камни, бархатистые, как шерстка животных.

Лес же здесь чужероден, кошмар: у Данте исходно

противопоставление: <прямая дорога> (diritta via, ср.: via

romana - римская дорога) и <темный лес> (selva

oscura). Лес в итальянском космосе есть инакомыслие

германо-славянское (а как роден там лес и любимо

дерево! - ср.: идиллия <Шелест леса> в <Зигфриде>

Вагнера). Лес тут - ересь. И латинские буквы, в от-

личие от готических == германских, ветвисто-древес-

ных, - отчетливо архитектурно-скульптурны, каменны.

Гёте поразился отсутствию почек на растениях, то есть

нет движения как внутреннего изменения; тут движе-

ние кинетическое, внешнее. Пространство важнее Вре-

мени, В вечнозеленом космосе идея вечности, как ни-

где, крепка (Рим - <вечный город>),

Тут космос статуарности и опускания. Символиче-

ские фигуры - колонна (вертикаль важнее горизонта-

ли: шири-дали) и арка: падая, она укрепляет самое себя.

Статуарность - в том, что <комната> по-итальянски -

stanza - то есть <стоянка> (а не logement - <лежан-

ка>, как по-французски), и стихи - <стансы>, и <как

живешь?> по-итальянски - come sta? - буквально

<как стоишь?>, тогда как в -ургийном космосе англо-

саксов, где человек - self-made = <самосделанный>,

тот же вопрос: how do you do? - то есть <как дела-

ешь?>, а по-французски: comment qa va? - то есть

<как идется?> (то же и по-немецки: wie geht's). В кар-

тинах - даже у эфирного Боттичелли икры ног Венеры

грузноваты сравнительно с бедрами, а в глазах не чи-

тается тяга вдаль (нет германского Sehnsucht - тяги

dahin^, dahin!), но успокоенность и завершенность.

Космос опускания (купола = тверди неба на земле)

прочитывается и в открытии и совершенстве здесь ар-

хитектурной формы купола, и в арке, и в нисходящих

дифтонгах, преобладающих в итальянской фонетике: io,

ua, и в теории свободного падения у Галилея, и в типе

мелодики итальянских песен и арий, которые, как пра-

вило, начинаются с вершины и ниспадают секвенциями

(<Санта Лучия>, например, или тема неаполитанской та-

рантеллы и проч.), тогда как в немецкой мелодике тема

обычно восходит, вырастает по модели древа (ср. ана-

логичные по содержанию: предсмертный дуэт Аиды и

Радамеса у Верди и сцену смерти Изольды у Вагнера^.

Круги Данте = уровни Ферми - везде архитектурно-

этажный подход, способ видеть. Гёте обратил внимание

на то, что возносящаяся мадонна на картине Тициана

смотрит не вверх, на небо, но вниз. Итальянская ма-

1 Туда (нем.)

428

донна - это тебе не Великая Матерь(я) Востока, не

Гея, рождающая даже Урана - Небо, не Кибела, не

Богоматерь(я), но меньше она гораздо масштабом:

она - мать Сына (nlioque = <и Сына> - католицизма),

оземнена, очеловечена - как mamma mia.

И в психике итальянцев все отмечают кинетическое

и без задержек выражение в поступке и слове - того,

что в душе и на уме. Гёте не устает удивляться, что

жизнь не спрятана в помещение Haus'a (дома), в Innere

(внутреннее) и Tiefe (глубь) - то всё специфически

германские параметры - каждого человека, но проте-

кает открыто и публично, вынесена под небо и прояв-

ляется не в рефлексии переживаний и намерений, но

прямо в действиях, брани и болтовне... Фамильярность

здесь - с открытым пространством.

АНГЛИЙСКИЙ ОБРАЗ МИРА

- вырисовывался в ходе междисциплинарного иссле-

дования <Связь механики Ньютона с гуманитарной

культурой Англии>, которое я проделывал в 70-е годы

в стенах Института истории естествознания и техники

АН СССР. Когда на науку взглянешь не только как на

сумму идей, теорий и опытов, но как на научную ЛИ-

ТЕРАТУРУ. а тексты естествознания подвергнешь фи-

лологическому и эстетическому анализу (так что такая

работа вполне в профиле литературоведения) - обна-

руживается, что и здесь сказывается принадлежность

даже самого абстрактного мыслителя к той или иной

национальной культурной целостности.

- Но ведь весь пафос науки как раз в том, чтобы

создать такое знание, объективное и общезначимое,

которое б не зависело ни от человека, его личности и

чувств (Декарт для этого поставил вопрос о методе),

ни от места и времени, а значит, очищенное от наци-

ональных особенностей.

- Верно, и эта сверхзадача науки - прекрасна.

Но реализуется-то она в разнообразных контекстах:

эпохи, страны, класса, личности и проч., которые ска-

зываются и в выборе предметов и проблем; в тенден-

циях так или иначе их ставить, поворачивать, решать;

в аргументах, наглядных иллюстрациях; в метафориче-

ской подоплеке научных терминов и т.п. И в этом надо

отдавать себе отчет хотя бы затем, что тогда сможем

убрать <помехи> и <шумы>...

У Энгельса в <Диалектике природы> встречаем важ-

ный нам поворот мысли: <Дарвин не подозревал, какую

горькую сатиру он написал на людей, и в особенности

на своих земляков, когда он доказал, что свободная

конкуренция, борьба за существование, прославляемая

экономистами как величайшее историческое достиже-

ние, является нормальным состоянием мира живо-

тных> ^ (подчеркнуто мной, - Г.Г.). Тут у Энгельса со-

^Энгельс Ф. Диалектика природы. - М., 1975.

С. 19.

вершенно справедливая констатация того, что всякое

научное сочинение имеет, наряду с осознаваемым как

цель, научным, еще и смыслы неподозревающиеся, есть

сказ, наивно-непосредственное выражение того, что за

душой... Так что научное сочинение может выступить

и как оболочка притчи, что выводит его в контекст

гуманитарной культуры.

Ученый, как и простолюдин из этого народа, впи-

тывает одни и те же впечатления природы, климата,

языка, пищи, - и затем утонченнейшие его в науке

выкладки и умозрения не могут не сочиться этими за-

легшими с детства в подспуд его существа интуициями.

Космос Англии есть Небогеан, а в нем остров-ко-

рабль - self-made man. <Небогеан> - это мой термин.

Он довольно емок. Тут и Небо + Океан, воз-дух +

вода - как состав стихий; тут и Бог - вспомним

религиозные искания в английском Логосе, в том числе

и у Ньютона; и He-Бог = богоборчество: Люцифер

Мильтона, Каин Байрона и т.д. Небогеан - это тот

самый Sensorium Dei = <Чувствилище Бога> (термин

Ньютона о Пространстве), в котором происходят все

события в шекспировской драме механики Ньютона.

Небогеан - это силовое поле, электромагнетизм Гиль-

берта - Фарадея - Максвелла, эфир, к которому так

долго была привязана английская физика, что с трудом

принимала Эйнштейна.

А в Небогеане - остров = корабль = самосделан-

ный человек.

На материке Мать-Земля огромная держит человека

в бытии, и ему тут - не усиливаться, а понимать фор-

мы, фигуры наличных тел. Когда же человек в Небо-

геане собой всю твердь и образует - он усиливаться

должен и себя и все создать искусственно уметь: не

в веществе, но в воле и энергии может он уравниться

с бытием. Отсюда сила важнее и формы, и массы, и

движения. Страсть и энергия выражения, динамика от-

личают героев и действие драм Шекспира от, в срав-

нении с ним, малодвижных и резонирующих драм

французского классицизма иль драм для чтения Гёте и

Шиллера. Если языком Бхагавадгиты выразиться, то тут,

в космосе <тамаса>, гуна <раджас> важнее <саттвы> -

чтоб преодолеть инерцию, эту врожденную силу мате-

рии (так ее определяет Ньютон).

Человеку в космосе невидали регулировка в жизни

возможна не световая - идеями = видами эллинского

Логоса, но на ощупь: опытно-инструментальная. Поэто-

му вместо эллинского термина <идея> тут impression

Локка - Юма: <впечатыванье> силовое. Поэтому Анг-

лия - страна опыта и техники: тут опыт провозглашен

Бэконом как принцип добычи знания, а техницизм и

изобретательность англичанина и в русской песне про-

славлены:

Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь,

Изобрел за машиной машину...

В самом деле, где в двух шагах ничего не видно -

какие тут идеи-виды как регуляторы возможны? И Бог

тут не Свет эллинского по духу Евангелия от Иоанна

- но Сила, невидимо движущая и управляющая век-

торно, в направлении определенном - наподобие маг-

нита, что англичанин Гильберт в 1600 г. исследовал

досконально, а за ним про то же - и электромагнетизм

Фарадея - Максвелла, и тяготение всемирное Ньюто-

на. И в этом Небогеане двигаться кораблю-человеку

можно по силовым линиям поля бытия, компасно-век-

торно, но регулируясь самостоятельно, руками и нога-

ми - как шатунами-кривошипами: <самосделанный> тут

человек, а не <рожденный> матушкой-природою - тут

космос -ургии, а не -гонии.

Кстати, в английской религиозности - явный уклон

в сторону Ветхого Завета, где Бог -ургиен: есть Творец

и сила, -а не в сторону Нового Завета, где Бог -го-

ниен: есть Отец.

На материке материнском Евразии, где континент

= континуум, - тут Логос дедуктивно-растительный:

развить древо системы чрез непрерывность и ветвение

логических выкладок. Логос в Евразии - Сын: Неба

как тверди света и Матери (и)-Земли.

В Англии же мысль то движется шаг за шагом, цепь

за цепью, то бульдожьей хваткой - как в <Началах>

Ньютона (Оливер Лодж предлагал даже устройство

электромагнитного поля и распространение волн в нем

представить наподобие системы зубчатых шестерен), то

вдруг - перескок и прыжок в фантастический домы-

сел. Тут спиритизм, теософия (Анни Безант), и Энгельс

высмеивал английское <естествознание в мире духов>.

Да и Ньютон наш в <Началах> архиточен и брезглив

к домыслам, даже гипотезы отвергает (поп fingo), - а

каким еще домыслам предается в своих толкованиях

на книгу пророка Даниила и Апокалипсис!.. И кстати:

как в механике предмет его - силы, так и здесь власти

и царства - все из сферы мира как воли...

Если <гений - парадоксов друг>, то английский Ло-

гос парадоксален по преимуществу (напомню парадок-

сы Рассела, Уайлда и Шоу).

Если на материке - монизм, дуализм, троичность,

то тут - плюрализм и терпимость к осуществлению

многоразного. Если остров Япония - пролог Евразии,

то остров Англия - ее эпилог. Все, что на материке

возникало, развивалось, превращалось, - тут сохраня-

ется, рядом. Британия - <консервы> Евразии. Ибо то

Небогеан все нажитое в себе хранит-содержит, и одно

вполне может не противоречить другому.

И это - тоже важнейший в логике момент: в Ан-

глии не боятся противоречия, и потому английские мыс-

лители выглядят с континента как непоследовательные,

ребячливые, не умеющие до конца свои же предпо-

сылки довести, а оставляющие свои же принципы на

полдороге, недодуманными. Тут открывают, а на кон-

тиненте развивают в стройную теорию. Юм - и Кант,

Резерфорд - и Бор. Ньютон открыл математический

анализ и пределы - но изящный аппарат предложил

Лейбниц, а теорию пределов - Коши...

И напротив, материковая логика, и схоластика, и

эллинская математика неперевариваемы в Англии. Рас-

сказывают, что Ньютон, взяв <Начала> Евклида, <про-

читав оглавление этой книги и пробежав до конца... не

удостоил ее даже внимательного прочтения: истины, в

ней изложенные, показались ему до того простыми и

очевидными, что доказательства их как будто сами со-

бою делались ясными>^. Понятно, чтб тут Ньютону по-

казалось непонятным: зачем столько усилий ума тра-

тится греком на доказательство само собой понятных

вещей? Но для эллина, воспитанного на Логосе, надо

сначала ему, посреднику, угодить и лишь через него

можно общаться с Космосом и Истиной, А Логос -

светов, идеен; не осязаем, а очевиден. Грек угождает

пространству между небом и землей, где разлит свет,

и все <в его свете> предстать должно.

Англичанин же живет средь невидали: небо начи-

нается рядом. Тут волглость на месте Логоса. Истина

IE и о Ж.-Б. Биография Ньютона. - М., 1869. - С. 5.

недалеко - вот она, тут, сумей схватить и впечатать

в ум и сердце. Англичанин мыслит рукой и духовным

осязанием впечатлений - как слепой, ибо глаза ему

здесь не нужны, обманчивы.

Страстный король Лир (этот аналог умно-логосного,

разгадавшего загадку сфинкса Царя Эдипа в Британии)

ослепляется не логикой (<саттвой>), а страстью (<рад-

жасом>), гневом, гордыней, сверхсилием своим.

<Математические начала натуральной философии> -

это космология по-английски, так же как <Начала> Евк-

лида - эллинская. Суть последней - геометрия: земле-

мерие. Суть первой - механика... Mechanao по-гречес-

ки - изготовлять, замышлять, изобретать, строить. Глав-

ное, что механика - это искусственное орудие освое-

ния бытия. И вот Ньютон вводит ее в высокие права гео-

метрии. Он не согласен считать ее низшей, неточной,

прикладной, ремеслом: <Так как ремесленники доволь-

ствуются в работе лишь малой степенью точности, то об-

разовалось мнение, что механика тем отличается от гео-

метрии, что все вполне точное принадлежит к геомет-

рии, менее точное относится к механике> ^.

Здесь ведется подкоп: чтоб свергнуть с трона гео-

метрию, эту царицу естественных наук в эллинстве, и

водрузить на ее место механику. Геометрия - это глаз

и свет, озирающий землю: взгляд с неба - Урана на

землю - Гею. Прообраз прямой тут - луч, а круга

и шара - солнце и небосвод. Геометрия - это Логос

по лучу. И как незначащее полагается низовое ручное

дело проведения линий.

Меж тем в космосе Англии не верный глаз, но

верная рука - основа и опора мысли и суждения.

Свет здесь влажен и ложен, и начать можно и нужно

не сверху (озирание, гео-метрия), но снизу, от человека

= тела, от шага = фута и дюйма = пальца (потому,

кстати, так трудно расстаются англосаксы со своей из-

мерительной системой по конечностям тела как по ес-

тественным своим рычагам-шарнирам и переходят на

материковую десятичную), - и далее воздвигаться в

стороны и в небо. Так что если геометрия - наука

сверху вниз, то механика - с земли в небо. Значит,

^Цит. по: Крылов А. Н. Собрание трудов. -Т. 7.-

М.-Л., 1936. - С. 1.

самосознание островитянина Земли дает в своей меха-

нике Ньютон.

Возьмем далее трактовку движения. Сравним ко-

рабль Галилея, корабль Декарта и ведро Ньютона. Как

всем помнится, Галилей брал систему: корабль, отдален-

ный берег и падение тел на палубе иль в трюме; если он

движется прямолинейно и равномерно, то ничто нам в

опыте не покажет: корабль ли движется иль он стоит, а

движется берег? По Декарту, движение есть перемена

соседства: соседствует борт корабля с этими вот капля-

ми иль сменил на другие? То есть если Галилей в италь-

янском дискретном космосе атома и пустоты (вспомним

Лукреция) не обращает внимания на среду, посредство,

но исключает ее (как и в своих опытах со свободным па-

дением тел в пустоте исключил трение) и рассматривает

дистанционно: корабль и берег, минуя море, - то Де-

карт, в континуально-волновом французском космосе

непрерывности и близкодействия, исследует движение

как сенсуальное касание поверхностей. Так что в рас-

смотрении движения нереальна для него система: ко-

рабль и берег, ибо от борта до берега - мириады дви-

жущихся частиц надо принять в расчет. Идея молекуляр-

ной механики Лапласа - из той же французской оперы

сплошности и близкодействия.

Ньютон же вообще отводит взгляд от всякой внеш-

ности: будь то галилеевых относительно друг друга пе-

редвижений на расстоянии (которое - реальность и

видно и необманно в средиземноморском лазурном

космосе) иль галльских чувственных касаний-трений те-

ла об тело, - и ставит вопрос о внутреннем усилии:

если мышца иль динамометр испытывают усилие, то

именно я, данное тело, пребываю в абсолютном дви-

жении: когда в раскрученном ведре частицы воды в

центробежном стремлении наползают на борта (в про-

тиворечии с относительным движением ведра и всей

массы воды в нем), по силам и их векторам можно

заключить о том, что движется в абсолютном смысле,

а что - нет.

Если Декарт сводит массу и объем к поверхностям,

на их язык переводит, то аскетический Ньютон реду-

цирует материк массы до математической точки (= са-

мосделанного острова), при которой зато прозрачнее

проступают силы, их векторы, сложения и разложения,

параллелограммы и равнодействующие...

Основное понятие механики Ньютона - сила.

А у Декарта - отказ от применения силы в физике:

во французском континууме полноты всякое малое дей-

ствие отзываемо повсюду, и не шевельнуться ни челове-

ку, ни вещи, чтоб через облегающую среду социального

рондо не произвести переворота во вселенной (ср. и фа-

тальный детерминизм Гольбаха, и мировой Интеграл

Лапласа). Если мы припомним также, что для английских

социальных теорий характерно постулирование войны и

борьбы в естественном состоянии (Гоббс - <Левиафан>;

<человек человеку - волк> = почти <долг>; иль Адам

Смит - теория свободной конкуренции-соперничества:

иль Дарвин и Спенсер: борьба за существование), а для

французских социальных теорий характерно постулиро-

вание, что человек рождается добрым и свободным (Рус-

со - Дидро) от благой Матери-природы, - то тут тоже

нельзя не подметить некоего национального априоризма

в миропониманиях. И в том, что аскетический Ньютон

так императивно вводит понятие силы в физику, а фран-

цуз-эпикуреец Декарт расслабляет ее, растворяет, сра-

щивая и сводя к разного рода движениям, - есть некое

пристрастие и склонность Психеи местного Космоса:

французу желанно представлять-чувствовать себя в по-

кое и гарантии на материнском лоне - ложе природы

<Дус Франс> - <Сладкой Франции> (тоже не случайный

эпитет, так же как Англии постоянен эпитет: <старая ве-

селая> - old merry), - здесь можно довериться, рассла-

биться в неге, забыться от кесарева мира социально-на-

полеоновских насилий, где ты должен быть постоянно

начеку. А островно-туманного, вялокровного англосакса

именно необходимо тонизирует в бытии и в его работе

по самосделыванию себя (self-made man) проекция на

природу динамической ситуации войны всех против

всех, борьбы, спорта (тоже, кстати, английское изобре-

тение) и усилия.

Противостоя кинематической физике романского

гения (Галилей, Декарт), Ньютонова волево-динамиче-

ская физика силы противостоит, с другой стороны, эл-

линской физике геометрической формы и фигуры. <Вся.

трудность физики, - провозглашает Ньютон в начале

<Начал>, - состоит в том, чтобы по явлениям движе-

ния распознать силы природы, а затем по этим силам

объяснить остальные явления>^.

1 Цит. по: Крылов А.Н. Собрание трудов. -Т. 7.-С. 3.

Это совсем другая пара понятий, нежели эллино-гер-

манские: сущность и явление, идея и видимость, суб-

станция-подстанция и форма... В них - фигуры и формы

статические: вглядывайся в них, остановленные, и себя

остановя, в созерцании, - они и растают, <феномены>

(= <кажимости>, по-гречески) и проникнешь в статиче-

ские идеи, склад Космоса. Эллины по фигурам представ-

ляют бытийственные сущности: шар - Сфайрос, квад-

рат - Тетрада, треугольник, крест... Платон в <Тимее>

четыре стихии к фигурам приурочил: земля - куб, огонь

- тетраэдр, воздух - икосаэдр, вода - октаэдр. Но

зримость мало говорит уму и сердцу англосакса, напро-

тив, уводит от интимного прикосновения к ему прису-

щей ипостаси Истины: в силах и движениях. И Ньютон,

истинно английский теолог и евангелист, создает способ

постигать Бога в силах (а не в формах и видах) - через

исследование движений. Кстати, не случайно к матема-

тическому анализу на материке подходили - от фигуры

(проблема нахождения касательной в точке кривой), а в

Англии - от нахождения мгновенной скорости и силы...

Показательно последующее восприятие ньютонов-

ских <Начал> на континенте. Операциональную, -ургий-

ную истинность Ньютоновой системы мира тут попы-

тались трактовать как субстанциальную, -гонийную ис-

тинность. Сам Ньютон в письме к нему Бентлея учуял

эту возможную приписку ему субстанциальности тяго-

тения и так ответил ему в письме от 25 февраля 1692 г.:

<Я хотел бы, чтобы Вы мне не приписывали врожден-

ную гравитацию (innate gravity)... Тяготение должно

быть причиняемо агентом, действующим постоянно со-

гласно определенным законам, но судить, является ли

этот агент материальным или имматериальным, я оста-

вил разумению моих читателей>.

То есть законы Ньютона положены им так, что они

инвариантны относительно материалистических и идеа-

листических преобразований, - то, что невозможно

для континентальцев-материкатов, для которых или -

или: служба сыновняя или Матери(и)-3емле, или Отцу -

Небу, Духу.

Ньютон так же решительно отвергает врожденность

гравитации в материи, как Локк - врожденность в нас

идей, духовный априоризм. А именно априоризм прин-

ципиален для континенталов: верующее наделение Ма-

терии иль Духа силами и качествами. Тут никуда не

деться от дихотомии. А островитянин в Небогеане -

андрогинен, мыслит Целым, есть к нему в той же про-

порции фаворит и приближенный, в какой тело острова

его менее материка Евразии. И в тенденции Ньютоно-

вой и пределе - вообще массу свести к математиче-

ской точке, а континуум Декартова протяжения - вы-

потрошить и создать вакуум, где бы силам играть бес-

помешно с математическими точками - как с шарами

в крокет (тоже, кстати, издевательские над эллинским

божественным Сферосом в Англии придумали игрища:

шар мяча в параллелограмм ворот загоняют, и биют

орудиями разными, пинают: футбол, волейбол, баскет-

бол, регби...).

И - несколько слов о языке Ньютона. Академик

А.Н. Крылов, переводчик <Начал>, так пишет: <Вообще,

латынь Ньютона отличается силою выражений: так, тут

(в формулировке закона инерции. - Г.Г.) сказано

- <упорно пребывать>, а не -

<пребывать> или <оставаться>; когда говорится, что ка-

кое-либо тело действием силы отклоняется от прямо-

линейного пути, то употребляется не просто слово

- <отклоняется>, a - <оттягива-

ется>; про силу не говорится просто, что она прикла-

дывается, к телу, a , т.е. <вдав-

ливается> или <втискивается> в тело и т.п.>.

Imprimitur - совсем аналогично основному фило-

софскому понятию у Локка и Юма - impression - от

<пресс>, <вдавливать>, <впечатывать>, отсюда <пэт-

терн>, что есть <идея> по-английски: не от вида она, а

от нажима руки.

<В переводе, - заключает А.Н. Крылов, - принята

менее выразительная, но общеупотребительная теперь

терминология> 1.

А жаль: ибо перевод с языка на язык - это с

Космоса на Космос. И не только на другой, словесный, -

русский язык, что уже есть целое иное миросозерца-

ние, но и на иное отношение ума к миру, что отличает

современного частного специалиста, ученого-физика, от

тотального мыслителя, теолога Творения, состязающе-

гося умом с Целым бытия, с Богом самим. В языке

Ньютона - тот же <раджас> кипит, воля и страсть,

что и у Шекспира.

^Крылов А.Н. Собрание трудов. -Т. 7.-С. 25.

438

АМЕРИКАНСКИЙ ОБРАЗ МИРА,

ИЛИ АМЕРИКА ГЛАЗАМИ ЧЕЛОВЕКА,

КОТОРЫЙ ЕЕ НЕ ВИДЕЛ ^

(СТАРОСВЕТСКИЕ ГАДАНИЯ - О НОВОМ СВЕТЕ)

Мое интеллектуальное путешествие в США затея-

лось следующим образом. Товарищ мой поехал в Шта-

ты и написал оттуда, что <ничего-то вы тут об ней не

понимаете...>. Это раздразнило и подзадорило, и зара-

ботал во мне Эрос угадывания, азарт: а ну-ка, я по-

пробую на спор и на <слабо!> - не выезжая из де-

ревеньки своей Новоселки - перенестись воображе-

нием в заокеанские Новоселки (Нью-Йорк ведь тоже

есть Новоселки старосветского Йорка!), проникнуться

Америкой и описать предстающий мне ее образ, оче-

редное <Мое открытие Америки>. И обложился я кни-

гами и материалами: и по географии, и по истории,

путевые заметки читаю, газеты-журналы, литературу-

поэзию, на выставку американской живописи пошел,

кино засмотрел и т.п. И читанное давно стало Плато-

ново припоминаться из пещер памяти - и из всего из

этого начала выкристаллизовываться некая целостная

картина. Причем главная трудность состояла не в не-

достатке данных и впечатлений, но как раз в их ка-

лейдоскопической множественности, отчего так трудно

было продираться к простому единому принципу, оду-

шевляющему все, - а именно такова задача, что ста-

вится в описании каждого образа мира: синтез многого

из единого.

Общая концепция Космо-Психо-Логоса США такова,

Это - мир -ургии без -гонии, то есть искусственно

сотворенный переселенцами, а не естественно вырос-

ший из Матери(и)-Природины, как все культуры наро-

дов Евразии, где -ургия (труд, история) продолжает -го-

^ Имеется в виду сократово-кузанское <ученое незнание>, что

бывает просвещеннее иного <знания> и видения... Надеемся,

что здесь - так...

ник) в своих формах и где культура натуральна, а на-

селение = народ. Здесь же население не на-род (на-

рожденность), а съезд, собирательность иммигрантов

ex pluribus unum (девиз США: <из многих - одно>);

но вначале именно не единое, а самостоятельность ин-

дивидов (ср. соборность России, где формула <один за

всех, и все за одного>, - с собирательностью соеди-

ненных штатов и особей, где формула: <каждый и

все> - each and all, - стихотворение Эмерсона). И

поэма Уитмена <Листья травы> - это обозрение-сое-

динение штатов-состояний человека, это собиратель-

ность USA в Myself (Я). Но тут нет <мы> и <наше>.

Отсюда вечные жалобы американцев на недостаток

чувства общности, единства в стране.

Переселение через Атлантику - это для человека

как пересечение Леты в ладье Харона: смерть и но-

вое рождение. Потому такую роль в американской

символике играют Левиафан, Иона во чреве кита,

кит Моби Дик, <Корабль дураков> - фильм Стэнли

Крамера, где тоже <всякой твари по паре>, да и

плот Гека Финна - ковчег...

Америка растет как бы сверху и сбоку, а не из зем-

ли, без пуповинной связи с нею, которую здесь имели

индейцы, кого пришельцы истребили, а не смешались, в

отличие от Космоса Латинской Америки, более в этом

смысле натурального. Если бы они хотя б подчинили ту-

земцев и превратили в рабов и потом потихоньку смеша-

лись в ходе истории - как это было в Евразии: многие

ведь там, почти все народы сложились из смешения за-

воевателей с аборигенами (итальянцы, болгары, англича-

не-и не счесть всех...), - то совершился бы привой-

подвой к Матери(и)-Природине и к народу - породе ме-

стной - и культура последующая проросла бы натураль-

ною. Но демократические переселенцы из низов Старо-

го Света хотели работать сами и вырубили индейцев, как

деревья, Даже национально-расовый сюжет и конфликт

тут не натуральный, а ввезенный: негры ведь тоже пере-

селенцы, а не туземцы...

США - это Ноев ковчег микронародов, первая со-

ставная внеземная цивилизация - из высадившихся на

чужую планету сильных, хищных и взыскующих сво-

боды индивидов, порвавших со своими Матерями-При-

родинами (в Старом Свете) и начавших тотально новую

жизнь, Если для Европы характерен архетип Эдипова

комплекса (сын убивает отца и женится на матери), а

для Востока, так сказать, <Рустамов комплекс> (отец

убивает сына: Рустам - Сохраба, Илья Муромец -

Сокольника, Иван Грозный, и Петр Первый, и Тарас

Бульба - сынов своих...) - то для бытия США типичен

<комплекс Ореста> ^ (так назовем его): матереубийство,

причем ее убивают дважды: покидая старую Матерь-

родину и обращаясь с новой землей без пиетета, не

как с матерью, но как с девкой. Потому ее испортили

сначала, загрязнили окружающую среду - и первые

взвыли: открыли проблему экологии, в чем объявилась

мстительность -гонии чересчур уж прыткой трудово-ин-

дустриальной -ургии. Нынешний живой патриотизм

американцев - это их покаяние за грех первопосе-

ленцев.

Если европейский дух мучительно прорывался из

Природы к Свободе, выискивая себе самоопору и соб-

ственную субстанцию - в труде, идее, мышлении, <Я>

(Декарт, Кант, Гегель, Маркс), то в Америке первична

субстанция Свободы (= переселенцы, со всем порвав-

шие), а инстанция Природы вначале в них ничтожно

по смыслу мала перед Свободой: она (Природа) тут

чужая, в ней видится нуль смысла, есть чисто неорга-

нический, бездуховный объект завоевания и труда -

не Матерь и не материя даже, но материал = сырье

труду в переработку; и лишь с течением времени тут

выходят к открытию понятия Природины как Матери (и)

и ценности женского начала. Американцы были герои

и мученики Свободы, не умеряемой Природой. Теперь

алчут сотворить себе Мать: -ургией -гонию добыть...

Слабость женского и материнского начала характерна

для американской цивилизации: отсутствуют тут и кур-

туазность-галантность, и ars amandi, которые так уж

выпестовали и утончили евразийского индивида, от Ки-

тая до Франции; нет и любовно-психологического ро-

мана европейского типа, вместо которого брутальный

секс. Еще Генри Адаме горько сетовал на это, восхи-

щаясь ролью Матери-Девы и культа Прекрасной Дамы

в европейской цивилизации. Лишь ныне первооткрыва-

ют себе все это (женское движение, <сексуальная ре-

волюция>). Но, в общем, Америка - не Мать-Родина

чадам-сынам своим, но фактория своим жителям-тру-

^ Оба комплекса - мои термины, и потому подаю их в ка-

вычках.

дягам. И философскую категорию <материи> здесь бы

присуще назвать <патерией> (мужской архетип Отца

тут важнее) и даже <факторией>: вещественность бы-

тия здесь вся изготовительна, а не вырастающа, - и

так, сверху, как конфекция из кошелки рога -ургии,

засыпается манной этой весь мир... Не отцово, а твор-

цово тут житье-бытье, а страна - и не родина-мать,

и не отчизна, но <творчизна>.

Американец чужд вертикали растения как принципа

бытия (а вместе с этим и идее корней, и долго-терпе-

нию: дай срок! - не дают здесь срока, но все уско-

ряют) и уподобляет себя животному хищному (<Белый

клык>), и в почете здесь челюсть и оскал зубов (на

рекламных улыбках). Растение - дело долгое, а тут

все некогда: нет времени выращивать своих гениев в

науке и искусстве - давайте-ка переселим их, пере-

маним-пригласим из Старого Света - и будет у нас

все <самое лучшее>; Эйнштейн, Чаплин, Стравинский,

Тосканини и т.п.

Тут все молодо-зелено: не успевает естественным

путем набухания своей субстанции дорастать до зре-

лости, но форсируется, - как свиньи на чикагскую

бойню, так и урожай удобрениями химическими. Тут

из травы (а не из дерева) - листья: в американском

евангелии, <Листьях травы> Уитмена, не модель Миро-

вого Древа, характерная для всех культур Евразии (под

древом Бодхи пришло Будде озарение, и Христос рас-

пят на кресте - схеме дерева): некогда тут дереву

вырасти - ни одно уважающее себя дерево и достой-

ное уважения не выросло за 360 лет со времени пер-

вых пуританских переселений (до модели Мирового

Древа не дослужились еще!), - но зато характерно

самоуподобление с травой (у Уитмена так: и у Сэнд-

берга стихотворение от лица травы: , -

говорит она. <Дайте мне работать> - не расти!), у

которой корни неглубоки, и расти она может не из

Матери(и)-Природы, а из платформы = плиты: Форд

писал, что в Америке взрыхлен лишь верхний покров...

Так что отрочески опрометчивый дух царит в аме-

риканской цивилизации: тут национальный герой -

Том Сойер и Гек Финн и никто не достиг возраста

возмужалости, тем более - статуса мудрого старца. И

добродетели их - потасовочные, как у отроков-щен-

ков, что все цапаются (супермены вестернов, ковбои),

Потому и греха на них первородного будто нет: невин-

ны, хоть и жестоки порой... И хотя и подхватывают в

нынешней Америке новомодные европейские теории

(экзистенциализм, <новые левые> и проч.), и до пес

plus ultra доводят рассуждения о <закате западной ци-

вилизации> - в их устах несерьезно все это (так мне

представляется), лепет с чужих слов, чужие это все

им маски-проблемы. Свои же, и трудные, у них вот:

экология, робот-компьютер против человека, первоот-

крытие женского начала и doice far niente, созерцание

вместо -ургии (хиппи, дзэн), ибо в Космосе прагмы

созерцательное отношение к бытию есть трудность и

ересь. Но все равно Космо-Психо-Логос здесь подро-

стковый - оттого и впросак так часто впадают в по-

литике и на посмешище. Наивность и сентименталь-

ность американцев сказались хотя бы в недавнем

Уотергейтском деле: подумаешь, не могли примириться

с тем, что президент матерился: вся Америка ахала,

слушая магнитофонные записи. В Евразии давно понято

и принято, что и царь на троне - человек, снисходи-

тельнее к такому...

Невоспитанные дети, непринужденные, фамильяр-

ные. Если в Евразии преобладает в людях торможение

(рефлексия германцев, сдержанность англичанина, за-

стенчивость русского, французский страх быть смеш-

ным: американец этого не боится: выглядеть дураком

рядом с ученым - это не смущает Форда, и в этом

сходство с русским архетипом Ивана-дурака), то здесь -

возбуждение, внутренняя свобода, раскованность, бы-

строта моментальной реакции шофера (как в дзен-буд-

дизме). Недаром и вид музыки <джаз> тут привился

(от негритянского слова, означающего <будоражить>,

<торопить>), тогда как в музыке Европы, еще с пифа-

горейцев, цель - гармонизировать, укрощать животное

начало в человеке. Здесь же, при преизбыточной -ур-

гии, и -гонию надо стимулировать соответственно.

И -ургия-то тут какая-то хулиганская, веселая, кар-

навальная: не мрак работы, но вечный праздник деяния,

без чего не мыслит себе здесь человек существования,

так что безработица - казнь американцу (евразиец за-

полнит время ленью, умозрением, любовной игрой, пе-

ресудами и проч.). В этой бесшабашной одержимости

трудом, изобретением потребностей, изготовлением все

новых вещей, все лучших, открывается тождество со-

временного американца, работающего уже в гигантских

корпорациях винтиком, - с индивидуалистом-фриголь-

дером XIX века в стране <открытых возможностей>,

чей образ и душа романтически воспеты в капитане

Ахаве и Геке Финне. В этой безудержной скачке -

и в том американце, и в нынешнем - ощущается гонка

за идеалом, за чудом, преследуется какая-то несбыточ-

ная идея, - так что капитан Ахав, на искусственной

ноге убегающий от уюта в даль труда, - это, так ска-

зать, Психей и современной Америки. В этом была

главная трудность работы: как сопрячь современного

рекламно-улыбчатого среднего американца - с Эмер-

соном и Торо, с героем Уитмена и Мелвилла?

Перехлест -ургии над -гонией - и в том, что тут

искусственно производятся потребности (а они ведь

обычно были прерогативой природы человека): рекла-

мой навязываются изделия: а жизнь в кредит и поль-

зование вещами в рассрочку есть явное житие в на-

стоящем из будущего (а не из прошлого, как это при-

вычно в Евразии, где отчизна и отчий дом, и наслед-

ственный сундук). Да, из ипостасей Времени (прошлое,

настоящее, будущее) в Америке, порвавшей традиции,

не важно прошлое, а важно настоящее, растущее спе-

реди - из будущего, в него растворенное и оттуда

подтягиваемое. Уолт Уитмен: <Я проектирую историю

будущего!> - писал.

Из координат же Пространства в США почтенна

не вертикаль (с идеями глубины и выси), но плоскость

(английское аг - звук вертикально-глубинный, имеет

тенденцию в здешнем произношении уплощиться и рас-

шириться в ае) как ширь (не даль), по которой кочевать

туда-сюда неуемным, не пускающим корней, не прира-

стающим к месту людям на автомобилях (ср. рассуж-

дения Стейнбека в <Путешествии с Чарли...> об отсут-

ствии <корней> в психике американца и о жилищах-

мобилях). Часы как символ европейской цивилизации,

самодвижное время и perpetuum mobile нам - срав-

ниваются с автомобилем как самодвижным простран-

ством, изобретением американского кинетико-динамич-

ного духа (использованы книги Форда и история авто-

мобилестроения в США). Часы - движение по кругу,

определенность, динамика на службе у статики. Авто-

мобиль - коробка скоростей - на службе у безудер-

жности. Если Время, шар, статика часов сопряжены с

женским началом -гонии (не ускоряема беремен-

ность), то прямолинейное движение и ускорение в

пространстве адекватны мужскому началу -ургии. Че-

ловеческий тип здесь энергиино-заряженныи: электриче-

ство в душе у него, - недаром в США оно в науке и

изобретении развито (Франклин, Эдисон), И В. Джемс

сравнивает устройство психики и религиозное чувство

с электрическим полем (<Разнообразие религиозного

опыта>).

Иерархия четырех стихий в американстве может

выглядеть примерно так (выведена она из системы цве-

тов-красок в <Песне о себе> Уитмена и из важности

цвета кожи в американском быту): огонь как жар

(энергия, динамика <я>, электричество); воз-дух (Небо,

Бог - Творец, не Отец): вода (кровь, жизненная сила,

Океан вовне и в груди); огонь как свет (теория, со-

зерцание, идея-вид): земля. Как видим, все надземно,

небоскребно бытие в Космосе США на плоской плите

Земли. Да и небоскребы тут не как Вавилонский столп

вырастают - из похоти черного солнца недр блудницы

вавилонской, как посягательство <матьмы>^ земли на

небо, - но как бы сверху надставляются на плиту

Земли.

И в духе, в мышлении сюжет -ургии без -гонии

вполне сказывается. Не способен американец к жен-

ски-пассивному созерцанию платоновского типа, про-

ращивать мысль в гегелевской филиации (= почкова-

нии) идей, что есть тоже -гонийная процедура: триада-

Троица, Святое семейство, и модель зерна-растения =

становления у него. Философское открытие американ-

ства - это прагматизм (В. Джемс), семиотика (Пирс),

операционализм (Бриджмен): умение вещь схватить-по-

нять сразу в ее работе, без того чтобы в генеалогиче-

ское древо ее происхождения из причин и начал вни-

кать, да так до сути и не добраться (как это делает

европейская научная традиция, замешенная на -гонии

и природовитости сословно-аристократической). Если в

Евразии правило: <смотри в корень>, то здесь акцент:

<по плодам узнаете их> (на этом у В. Джемса упор).

Вещь берется сразу, сверху и технически. Понять, как

работает вещь здесь и теперь, - вот что есть ее суть

и критерий истины (вся гносеология операциональна),

а не относить ее к предпосылкам вовне ее самости. И

тут демократия, самоначатие от <я>, а не от рода: тут

^ В перестановке слогов: МА - ТЬ = ТЬ - МА, откуда и

ассоциации к философским категориям: материя - мать, тьма;

дух - отец, свет.

не спрашивают у вещи: <А ваши кто родители?> Вон

и у Линкольна операционально-ургийное определение

правительства: government of the people, by the people

and for the people - <правительство народа, народом,

для народа>. Через предлоги of, by, for указаны основ-

ные отношения в процессе производства и потребления

данной вещи (правительства): субъект труда, чья соб-

ственность (of), орудие труда, исполнитель работы (by)

и кто потребитель (for).

И Франклином человек определен как животное,

изготовляющее орудия труда, то есть как субъект -ур-

гии, а не как <животное политическое> (Аристотель):

политика, и история, и воинские добродетели в чело-

веке здесь презренны, в отличие от Евразии, где они

чересчур почтенны. Мальчишки тут мечтают стать не

полководцами, а дельцами, и не славными, а мощно

работающими. Слава и реклама - большая разница. И

то и другое - виды известности. Но слава центробеж-

на, а реклама центростремительна: есть стяжение по-

требительских ожиданий к моему текущему делу, кре-

дит ему, прикорм из будущего, чтобы оно в настоящем

шире развивалось.

Принцип истории - <новое>, мода, новелла = но-

вость; принцип -ургии - <лучшее> (см. об этом у Фор-

да рассуждение). И если у Гомера боги хохочут над

трудягой Гефестом (хромым, как капитан Ахав) и одоб-

ряют адюльтер Афродиты с Ареем-полководцем, то

американский эстетический вкус такого не потерпит:

скорее воин тут осмеян будет (у Уитмена неоднократ-

но, и Эмерсон по Наполеону прохаживается); да и Аф-

родите такую волю распоясаться не дадут. Архетип Ко-

лумба - открывателя-изобретателя - в каждом аме-

риканце, а не европейская модель солдата, носящего

в ранце маршальский жезл: умеют тут в литературе и

философии весело поиздеваться над тщеславными ге-

роями европейской истории и их кесаревыми добро-

детелями^. Сравнение лиц Наполеона и Вашингтона на

портретах являет разительную разность императора,

<двуногих тварей миллионы>, кому <орудие одно>, и

человека справедливости - первого среди самостоя-

тельных и свободных тружеников. Не холен, но жи-

^ Видимо, в некоем <комплексе неполноценности> перед Ев-

разией нынешние <ястребы> в США нагнетают воинственный

азарт.

лист и груб конечностями и Линкольн. Вообще, в Аме-

рике развиты-усилены конечности: и для труда, и для

ходьбы - словом, для зацепок с миром по его преоб-

разованию в -ургии. И в драках тело как пятинога дей-

ствует (включая и голову). Распущены конечности -

и ноги на чопорный стол == площадь политики и обще-

ния социального, а Франклин вытянул конечность руки

аж в громоотвод, и Уитмен любуется-перебирает свои

конечности и прочие органы-работяги в <Песне о себе>.

Если в Англии self-made man = самосделанный человек,

сдержанный, приноровивший себя к готовой социаль-

но-культурной среде, то тут self-made world = самосде-

ланный мир человеком несдержанным, раскованным.

Поэтому и в поэтике здесь свободный стих орга-

ничен, причем у Уитмена есть единоначатие-аллитера-

ция: passion, pulse, power - и нет завершающих слов-

оков рифмы, то есть принцип <открытых возможно-

стей> и в стихе, - тогда как в европейской и русской

поэзии рифма нужна как социальный порядок и строй,

космос над хаосом природно-безбрежной, активно-рас-

ползающейся -гонии. Единоначатие мира с каждым но-

вым человеком подчеркнуто и у Томаса Пейна: он кор-

ректирует Руссо, выступая с теорией перманентно воз-

обновляющегося общественного договора с каждым но-

вым поколением, для которого не должны быть обяза-

тельны установления предков.

Рифма = рефлексия, предел в конце, закрытие воз-

можностей, круг и возврат внутрь себя, в Innere, обо-

рот к Сократову познанию самого себя. Нет культуры

этого в американце, но он весь экстравертен, бешено

устремлен вовне себя, одержимый деятельностью, как

капитан Ахав. Но индивидуализм тут не значит эгоизм

(себялюбие, замкнутость, центростремительность), но

включает самоотвержение (центробежность от себя к

делу).

Однако современная Америка - это уже трагедия

-ургии. Об этом вся их научная фантастика (Брэдбери,

Воннегут), это даже в юридических казусах в связи с

искусственным продлением жизни. Нами разбирается

известный случай, когда приемные (= тоже искусст-

венные, не -гонийные) родители Карэн Энн Куинлан,

21 года, подали в суд Нью-Джерси, чтобы отключить

дорогостоящий респиратор, которым искусственно (-ур-

гийно) поддерживалась жизнь девушки. Похоже, что

<американский бог> повелевает тут занять сторону -ур-

гии, изъять ее существование из уже неправомочной

-гонии семьи и принять на собственный счет штата как

символическое существование) = дело американского

социума в целом. В этом же сюжете между -гонией

и -ургией понятен и недавно принятый в Сан-Франци-

ско закон о праве на достойную смерть: волей сво-

бодного <я> своего отказаться от медицинской помощи.

В качестве символической фигуры

в США недаром привился знак: $ . Он составлен из тех

же элементов: полукружье: П и прямая: - , из ко-

торых составляемы символические фигуры иных куль-

турных целостностей.

В эмблеме $ полукруги глядят в средиземноморско-

латинский мир (ЭС - двуликий Янус латинства и знак

неизвестного): штаты ведь были в XVIII веке полуфран-

цузскими-полуанглийскими, что еще осталось в Канаде.

Значит, если в связь с романским миром - волна,

кривая, то в связь с германским (англосаксы ведь) -

прямая, усиленная: две (в соответствие двум полукру-

жиям) и поставлены по вертикали - так, чтобы зна-

меновать глубину и высь -и в то же время зачерпы-

вать и право и лево. И стоит - как парус на мачте,

знаменуя Океан, и судно-ковчег переселенцев, и Но-

вый Свет (открыто и на Ост-, и на Вест-Индию). Но

если эмблема французская "^ знаменует идеальную ес-

тественную устойчивость волны (самость жидкости,

стихии воды, в себе ее равенство и покой), то эмблема

S знаменует величайшую естественную неустойчивость,

так что устойчивость должна быть придана чрез -ургию,

прямую труда, воткнутую, протыкающую насквозь,

пришпиливающую хлябь удвоенной волей и целеуст-

ремленностью. Тут - антивесы, антибаланс. И это -

успех: таков его состав; S - это как бы знамение

<открытых возможностей>, шансов; протыкающая же,

как мачта, прямая, есть принцип -ургии, самоделания

и самовозрастания, успех и бизнес. И в то же время

^ - это как библейский символ Змия, обвивающего

древо познания добра (и зла). И сатанизм американской

цивилизации, строящей Вавилонский столп, ее Молох

индустрии, Ваал успеха, поклонение золотому тельцу

- тут диавольские потенции человечества развились

предельно. И сама диаболия (<расщепление> по-грече-

ски): (Север - Юг) исполнена по вертикали света -

тьмы, Неба - Земли, тогда как во французском об-

разе ^- это скорее море-берег, вогнутость = чаша

моря, выпуклость == гора; равновесие здесь - гори-

зонтальное.

Предложенное толкование эмблем разных наро-

дов, естественно, не претендует на научную досто-

верность (как и результаты всякого образного раз-

мышления), однако некоторые смыслы добывает и да-

ет почувствовать.

космософия

РОССИИ, ПОЛЬШИ И БОЛГАРИИ

9.1V.90 г. В нижеследующей публикации я даю не-

кие тезисы по России, схему Польского образа мира

и сопоставление России и Болгарии. Так проступят три

образа мира: особенности каждого рельефнее прочер-

тятся, когда их больше соположено будет даже просто

рядом.

КОСМОСОФИЯ РОССИИ

8.11.90 г. Удивительно, как гадавшим о судьбах Рос-

сии не приходило на ум спросить ее природу: чего она

хочет, какой бы истории она могла желать от народив-

шегося на ней человечества? Все русские мыслители,

чертавшие ей модели развития, - от Чаадаева до Ша-

фаревича - думали в рамках ИСТОРИОсофии, То есть

брали некие схемы развития и устроения обществ, ко-

торые сказались на поверхности земли за тысячелетия

цивилизаций, и прилагали эти карты к России, раскла-

дывали ей пасьянсы. <Западники>, <славянофилы>, <со-

борность>, <православие и католицизм>, <Византизм и

Славянство>, <Россия и Европа>, <народ-богоносец>,

<Развитие капитализма в России>, <Русская идея>, <Ев-

разийство>, <Социализм>, <Русофобия> - все берут

некие надземные готовости вокруг России и принима-

ются ими соображать насчет нее. Так это и в нынеш-

них страстных публицистико-политических спорах:

<Что нам менять и брать?..> Будто страна и ее природа

есть некая пассивная безгласность, и безмысленность,

и просто материал-сырье истории в переработку. Но

ведь уже устроение природы здесь есть некий текст

и сказ: горы или море, лес или степь, тропики или

времена года - это же все некие мысли бытия, ска-

занные словами природы!

Историософия есть <мудрость Истории>: какие

строи и общества она разыгрывает на территории дан-

ной страны, как на экране, исходя из своих ценностей.

Космософия, что я развиваю, - есть <мудрость Кос-

моса>, Природа страны понимается как Природина На-

роду, который ей и Сын, и Супруг. Культура, что воз-

никает в ходе их сожительства за историю, есть чадо-

родие их семейной жизни. Природа есть текст, скри-

жаль завета, что Народ должен прочитать, понять и

реализовать в ходе Труда, в творчестве культуры на

сей земле. Причем Труд и культура восполняют то,

чего не дано стране от природы. Каждая национальная

целостность есть Космо-Психо-Логос, то есть тип ме-

стной природы, национальный характер народа и склад

мышления находятся во взаимном соответствии и до-

полнительности друг к другу,

<Русь! Куда же несешься ты?> <Что пророчит сей

необъятный простор?> Писатели-художники, поэты чу-

яли излучения воли и смысла от русского Космоса и

пытались угадывать их значения. Пушкин, Гоголь, Тют-

чев, Блок, Есенин, Пастернак... Но чистые умники: фи-

лософы, политики, даже историки (чуть есть о русской

природе в начале <Историй> Соловьева и Ключевско-

го...) как-то решали за Россию без хозяйки, Не говорю

уж о МРАКсизме, который будто уж <материализм>,

а совсем не любит <матушки-природы>, который по-

просту налагает схемы своих пяти всеобщих формаций

и не ждет милостей от природы, а насилует ее...

Ныне ахнули: что сделали с природой! - и возник-

ло слово <экология>. Но оно, научненькое, - тоже

гуманистично-эгоистично: будем жалеть природу, как

рачительный хозяин жалеет кобылу, не загоняет конягу

вусмерть. Нет - вернуться к благоговению перед При-

родой как сокровищницей сверхидей тайного разума!

Это умели и первобытные народы, и древние филосо-

фы. Вот и я, строя Космософию, прибег к натурфило-

софскому языку четырех стихий. <Земля>, <вода>, <воз-

дух>, <огонь>, понимаемые расширительно и символи-

чески, суть слова этого языка, его <морфология>, а его

<синтаксис> (вос-связь всего - <религия>) - Эрос

(любовь). На этом языке и принялся я читать нацио-

нальные миры, в том числе и Россию, ее природу, ис-

торию, культуру, литературу и мысль.

Но для начала дам некую схему русского Космоса,

Россия - мать-сыра земля, то есть <водо-земля> по

составу стихий, И она - <бесконечный простор>; Про-

странство тут важнее Времени. Беспредельность -

аморфность. (Для сравнения - Космос германства: тут

первоидеи - <огне-земля>, форма, труд, и Время важ-

нее Пространства, которого, <жизненного>, не хвата-

ет...) Россия - огромная белоснежная баба, располза-

ющаяся вширь: распростерлась от Балтики до Китай-

ской стены, <а пятки - Каспийские степи> (по образу

Ломоносова). Она, выражаясь термином Гегеля, -

<субстанция-субъект> разыгрывающейся на ней исто-

рии. Очевидно, что по составу стихий ее должны вос-

полнить <воз-дух> и <огонь>, аморфность должна быть

восполнена формой (предел, границы), по Пространству

должно врубиться-работать Время (ритм Истории) и т.д.

Это и призвано осуществлять Мужское начало

здесь. Природина-Россия-Мать рождает себе Сына -

русский Народ, что ей и Мужем становится (как Гея-

Земля в греческой мифологии рождает себе Уран-Не-

бо, что ей тоже и сын, и супруг). Его душа - нарас-

пашку, широкая - значит, стихия <воз-дух> в нем изо-

бильна. Он легок на съем в <путь-дорогу> (сверхцен-

ность' это в русском Космосе); Даль и Ширь здесь при-

вилегированнее Выси и Глуби (что, напротив, во гер-

манстве сверхценнее), горизонталь мира важнее верти-

кали (опять же обратное - во германстве, где горня-

ки-рудокопы и шпили готических кирх пронзать небо

устремлены; русские ж церкви приземисты, и округлы

грибки-боровички куполов). Русский народ = СВЕТЕР

(Свет + Ветер - мой неологизм): гуляет, <где ветер

да я>, летучий, странник и солдат, плохо укорененный.

Неважно он, такой беглый, пашет свою землю, как

мужик бабу, - по вертикали, так что его даже при-

шпиливать приходилось крепостным правом, а то все

в бега норовил... И потому второго Мужа России по-

надобилось (уже не как Матери-Родине, а именно

Женщине-жене) в дополнение, который бы ее продра-

ил по вертикали да крепко обнял-охватил обручем с

боков, чтобы она не расползалась: заставой богатыр-

скою, пограничником Карацулой, железным занавесом -

бабу в охряпку... И этот мужик - чужеземец. Охоча

холодноватая Мать-сыра земля до огненного чужеземца

в дополнение к своему реденькому, как иная бороден-

ка, Народу: он свой, родной, любимый, да больно ма-

лый да шалый. Воз-Дух и Свет (недаром и мир тут -

<белый свет>, как снег) он ей подает, но ведь у стихии

Огня вторая важнейшая ипостась: Жар, а сего недода-

ет. Вот и вынуждена Россия приглашать варяга на по-

рядок - форму и закон, из грек правостояние право-

славия (тоже прямая, вертикаль и закон - Божий),

половца и турка с Юга притягивает, татаро-монгола -

с Востока. Потом немцы с Петра правили, немецко-ев-

рейский социализм с Ленина, грузин Джугашвили, в

ком соединились Петр с Тамерланом (догматический

марксизм и талмуд идеологии с Запада - и султан

<секим-башка> с Востока). Уж он-то так продраил Русь-

бабу, что бездыханная лежит... Потом чуть полегче:

хохлы-малороссы с Хрущева пошли, с выговором на

фрикативное <гх> - и у Брежнева, и у Горбачева, Как

бы в отместку за присоединение к России, Украина в

пору <застоя> своими людьми стала Россиею править:

куда ни глянешь в аппарат власти, армии, культуры -

везде от всяческих <енко> рябит...

Даже стратегия русских войн - от охоты России-

бабы на чужеземца. Она его приманивает (поляка,

француза, немца), затягивает в глубь себя: никогда не

на границах ему отбой, а взасос его вовлекает - и

уж тут, во глубине России, самый оргазм битв: летят

головушки и тех, и других, орошают ее топкое лоно

огненной кровушкой, как спермою: им смерть, а ей -

страсть да сласть. Так ведь еще в <Слове> битва как

свадьба видится, как смертельное соитие. Если герман-

ская тактика - <свинья>, <клин> = стержень, то рус-

ская - <котел>, <мешок> - как вагина, влагалище.

Да, в каждом национальном Космосе обитает и осо-

бый национальный Эрос. Он определен прежде всего

вертикалью: Небо (мужское) - Земля (женское).

<Здесь, где так вяло свод небесный / На землю тощую

глядит>, - такой, не страстный Эрос отмечал Тютчев

в России, где вектор Выси переходит в тягу Дали -

горизонтали: путь-дорога, разлука, поэзия несостояв-

шейся любви, тоска... Родима тут сторонка, край, кос-

венное, <косые лучи заходящего солнца> любил Досто-

евский...

Итак, в русском Космосе три главных агента Исто-

рии: Россия - мать-сыра земля, а на ней работают два

мужика: Народ и Государство-Кесарь. И оба начала ей

необходимы. Народ - это тот малый, что протягива-

ется по горизонтали: из Руси - всю Россию собою

покрыть напрягается, хотя и убогий числом-населением;

мал да удал! Но - и бегл, не сидит-стоит на месте.

Потому и понадобилось жесткое начало власти, формы,

порядка - и оно, естественно, с Запада натекло. От-

туда же - индустрия (огне-земля промышленности) и

город. Народ - воля, а Государь-(ство) = закон. Меж

ними и распялена Психея России, душа русской жен-

щины. Недаром в русском романе при ней два героя,

что реализуют эти ипостаси: Онегин - и генерал при

Татьяне, Вронский и Каренин-министр при Анне, непу-

тевый, бесСТАНный Григорий и есаул Листницкий при

Аксинье, поэт-доктор Живаго и комиссар Стрельников

при Ларе и т.д.

Раз уж я Психею затронул, что обитает в русском

Космосе, то и о присущем сему месту Логосе итог

своих исследований доложу. Тут ум тоже двоякий, как

и два его субъекта - мужских начала, и он все время

мыкается-трепыхается в этом поле, усиливаясь сводить

начала с концами. Поскольку кесарево начало власти,

закона и формы у нас не первовырабатывалось, а уж

пришло готовым, как итог и результат, с Запада (и мы

не посвящены в те поиски и мучения тысячелетне-ве-

ковые, в которых эти итоги, и законы, и формулы так

же мучительно рождались), закон, аппарат и ихний Ло-

гос - рассудок обретает невольно догматическую не-

движную форму: тезисов, положений веских и жест-

ких: <Так надо!> - и послушания науке, и логике, и

идеологии, и правой вере: <Молчать! Не рассуждать!> -

за тебя уже рассудили люди знающие, что ТАМ -

наверху...

В противовес этому - Логос воли-свободы, поиска

пути и смысла жизни, что в поэзии, песне, в фольклоре

русском. Литература же великая, русская классическая

XVIII- XX веков, Слово России, - два эти полюса со-

прягает, и потому в ней такая пружинность и энерге-

тика, что вечно питать будет. Также и мысль философ-

ская во России отмечена напряженной поисковостью,

тут не ответы, а вопросы... Принципиальная незавер-

шенность и несказуемость <последнего слова> - это

и Бахтин отмечал в строении русского романа и в мыс-

ли.

Если формула логики Запада, Европы (еще с Ари-

стотеля): ЭТО ЕСТЬ ТО-ТО (<Сократ есть человек>,

<некоторые лебеди белы>), то русский ум мыслил по

логике НЕ ТО, А... (ЧТО)?..

Нет, я не Байрон, я другой...

Не то, что мните вы, природа...

454

Русский ум начинает с некоего отрицания, отвер-

жения, и в качестве <тезиса-жертвы> берется-кладет-

ся некая готовая данность (из Запада, как правило,

пришедшая). Оттолкнувшись в критике и так разо-

гревшись на мысль, начинает уже шуровать наш ум в

поиске положительного ответа. Но это дело оказыва-

ется труднее - и долго ищется и... не находится че-

го-то четкого, а повисает в воздухе вопросом. Но

сам поиск и путь - уже становится ценностию и

как бы ответом.

По этой же логике и <Война и мир>; не Наполе-

он, а Кутузов; и Достоевский: не Рим и Запад, а

мы... И т.д.

Даже ракета недаром у нас изобретена. Ее принцип

движения - самоотталкивание: тоже <не то, а...>, <От

самой от себя у-бегу!..>

Мир удивляется: как это у нас критика и полемика

такая жестокая и страстная между собой! А я это по-

нимаю как необходимый разогрев: в промозглом Кос-

мосе матери-сырой земли, чтобы не свалиться на об-

ломовский диван, на успение в медвежью берлогу, -

все средства хороши, в том числе и разогрев злости.

Да и работяга русский когда хорошо работает? Когда

разозлится, раззадорится.

ЧТО ЖЕ МЫ НАЙДЕМ ДЛЯ ПОЛЬСТВА?

То, что будет предложено ниже, не претендует быть

научно точной моделью польского Космо-Психо-Логоса.

Это мой образ польского образа мира. Мой миф о

Польше, Однако это дело имеет такое же право на

существование, как художественный портрет человека

- рядом с его фотографией, подробными анкетными

данными, отлагающимися в досье ис-следователя... Вы-

воды здесь добываются посредством имагинативной де-

дукции (воображением).

Во-первых, надо перевести реалии Польши на мой

метаязык четырех стихий: ЗЕМЛЯ, ВОДА, ВОЗ-ДУХ,

ОГОНЬ - в какой пропорции они распределены в

Польскости, что здесь акцентировано?

Вслушиваюсь в польский язык. Язык - ведь это

портативный Космос: в нем материя утончилась в дух,

но дух все еще веществен: звучит. И вот поражают -

ШИПЯЩИЕ. А шипение - огонь в воде. Польский

гений путем палатализации тут разработал неслыханное

в прочих языках разнообразие: взрывные - огнезе-

мельные, сухие сделал мокрыми; перевел и смычный

<т> в <ч> (теплый - чёплый, cieply), а фрикативный,

из стихии воз-духа, <з> - в <ж> (земля - жьемя,

ziemia), и даже рокочущее <р>, звук огня, личности,

труда-ургии и истории - в <ж> (из лат. res - тут

<жеч>, rzecz). Палатализация - смягчение-увлажнение,

то есть к стихии ВОДЫ пригонка.

Итак, шипящие - диалог Огня и Воды, мужского

и женского, их спор и Эрос. Но в воде огонь сразу

гаснет, а тут - долго живет, звучит звонко; чеканно,

кузнечно звучат шипящие. (Тут кузнец польских сказок

бьет о наковальню германства.) Значит; Влаго-Воздух

есть суверен польского Космоса, и в нем - факельный

человек, поляк: вспыльчивый, в ком гордость = креса-

ло-огниво, и порывистость, и свобода (ибо при посте-

пенности обволокнет, загасит все Влаго-Воздух), и, по

прогорании, остаются Пепел и Алмаз.

Проверяю Шопеном. Сухой форшлаг и мелизм чет-

ко ударной (<огне-земельной>) германской музыки им

превращен в божественное мелодическое поприще; все

эти фигурации, овевания, клубление пространства, вол-

нующегося вокруг опорных звуков темы; дух, дышащий

в <аккомпанементе>, - се активность посреднических

стихий: Воды и Воздуха между полярными (по Платону,

в <Тимее>): Землей и Огнем. Пассажи Шопена, фак-

тура трепещущая его, рокотанье и дрожь - это аналог

шипящим в фонетике,

Но что есть Влаго-Воздух? Это - ПЕНА, состав

Афродиты, Пена == ПАНИ, активная роль женского на-

чала в Польше. Среди христианских божеств Матка

Возка оттеснила здесь и Бога Отца, и Сына, и Дух

Свят и стала еще и Королева Польши, - то есть и

Богово, и Кесарево в себе сопрягла. И Мать и Супруга

поляку: вспомним средневековые и ренессансные ста-

туи в жанре <Пенькна мадонна>; а Матка Ченстоховска

не только корону имеет, но и кораллы-бусы, что есть

уже атрибут Жены возлюбленной.

Итак, женское начало тут - не Мать-Земля, как в

других космосах, но - надземно, воздушное простран-

ство занимает. Женское облегает сверху, а Мужское -

снизу в Польстве: столбом огня из земли. Теперь и

символическую фигуру, образ устроения мира по-поль-

ски попытаться вывести можно. Это - ЛИПА Коха-

новского. Она - Мировое Древо в польском варианте.

Тут - и роскошная листва, ее шелест, птицы райские,

ветры с полей сюда доклады доносят, пчелы жужжат

на польские шипящие: ЖЖ, ЖЬЖЬ, ДЖДЖ,

ДЖЬДЖЬ, да и на 333, мед-пиво дают. Вот Древо

Жизни! И его я вижу как польскую модель мира:

Вот рисунок:

Листва = воплощенный

Влаго-Воздух: в преизбытке

даже над куполом шара Небо

зачерпнуто, И она как локоны

Пани.

Сравним с моделью Миро-

вого Древа по-германски: это

- Stamm-Baum. Мы перево-

дим как <родословное дре-

во>, но тут СТВОЛ - Stamm

задает смысл: сила осевой ХНМ

опоры, голая вертикаль и ее

этажи, откуда сучья: Кантовы уровни, балки, перекры-

тия. Само Древо читается по модели ДОМА. Stamm-

Baum - это Haus. Да и слово Baum - от bauen =

<строить>; так что крестьянин (Bauer) в германском со-

знании - это не мужик-земледелец-копатель, а именно

строитель: труд-ургия подчеркнута даже среди -гонии

матери-природы.

А в Польскости ЛИСТВА важнее Ствола: она в об-

разах поэзии превоспета. Липа - округла, романска,

как и галльский ДУБ друидов. А между ними - готи-

ческое древо Fichtenbaum - ель. И философ в Герма-

нии - Фихте: Логос от Ели, тогда как во Франции

поэт ШЕНЬЕ - от ДУБА (ie chfene). В Польше же Липе

такое почтение, что даже месяц целый в году ею по-

именован: ЛИПЕЦ.

В России же не одиночное Дерево, но ЛЕС будет

моделирующим: артель и собор дерев. Если Липа Ко-

хановского - это Дерево как Лес: в Дереве, в самости

поляка - богатство Польши, Леса (<Еще Польска не

згинела, доконд мы живы>; человек - условие бытия

Польши), то в русском сознании одиночное дерево -

это сиротство, а личность отдельная - это малозначи-

мость; и потому Кольцов, когда ему надо аналог Пуш-

кину взвидеть, рисует ЛЕС (так названо его стихотво-

рение на смерть поэта).

Промедитируем еще фигуру ЛИПЫ: Листва - Вла-

го-Воздух; Ствол - Огонь, Корни - Земля, Женское -

сверху, Мужское - снизу: Кордиан-шляхтич-факел -

и Хам, Слимак - улитка. Романтизм - Позитивизм,

Польский флаг - Белое над Красным.

Итак, польский Космос есть некое марево Бытия,

надземное в основном, со стихией ЗЕМЛИ не натвердо

связанное, так что земли может быть тут больше (как

в Речи Посполитой) или меньше (как после разделов),

но Польскость - не в квадратных километрах, а в

воз-духе и в сердце, как в <Польском Пилигриме>

Мицкевича и у ссыльных в Сибирь поляков (надоумила

Дина Прокофьева). В <Свадьбе> Выспянского Невеста

видит сон: бесы везут: <Куда? - В Польшу. - А где

же Польша? - Нигде, - отвечает поэт. - Она в

сердце>. И показательно, что именно бесы мыслят про-

странственно-земельно.

Польша геополитически - как гармошка между За-

падом и Востоком Европы: то расширяется, то сжима-

ется - и тогда перебегает в Дух, в Листву, во Влаго-

Воздух, в романтизм прыснет - есть куда! Так что

Польскость не боится, а даже навлекает на себя тра-

гедию (с точки зрения земли и тела). Она и изощренна

на трагедию - как на шипящие. Трагедия ведь - дар!

Крестьянин Слимак в <Форпосте> кучу малу своих бед-

ствий пересчитывает - и все мало! Но поляк вынесет

и будет пировать и плясать. Недаром <Кулик> Словац-

кого восстание как свадебный поезд представляет.

Посредничество Польскости между Германством и

Российством в том даже проявляется, что в тутошнем

бутерброде колбаса (немецкий Wurst) вместе с сыром

(русская мать-сыра земля)... То есть в польском Кос-

мо-Психо-Логосе элементы и того и другого обнаружи-

ваются и синтезируются. Но чтобы не растопиться

именно из-за этой близости, Польскость через голову

соседей союзится и питается романской субстанцией,

Удивился я далее, что предатель земли польской мо-

жет не терять героического ореола. Вот Яцек Соплица

в <Пане Тадеуше> - убивает из-за угла стольника Го-

решку в момент его битвы с <москалями>. А Ян Бе-

лецкий в поэме Словацкого орду татар приводит на

родину - в отмщение магнату. И - покаялись - и

славны. А все потому, что Польскость - не в земле,

а в ЧЕСТИ, Даже парадоксально скажу: чем меньше

Польши, тем больше поляка (и наоборот): вон - Кон-

рад Валленрод!.. Да и сам Адам Мицкевич. И Шопен...

Но за последний кус земли, чтобы было хоть где

похоронить! - будут стоять насмерть; вгрызутся, как

мужик Слимак в <Форпосте>, кто один в абсурдном

упорстве одолел нашествие немцев-колонистов. И в по-

вести видно (как и в <Гражине> Мицкевича), что на-

циональная воля и ум - в женщинах Польши. Это

Слимакова чует, что земля - не в моргах и деньгах,

а в - <Дзядах>; чтобы было где душам умерших круж-

ку поставить.

И вот еще великий в Польше сюжет: взаимопере-

текание живых и умерших: чуянье умерших как живых

духов, действующих и в нашей жизни. Про то - <Дзя-

ды> Мицкевича. А в <Свадьбе> Выспянского персонажи

истории - они же действующие лица в настоящем:

Вернигора, Браницкий, Станьчик и т.д. Смазаны Про-

шлое и Будущее в поляке - плывут в мареве Насто-

ящего; но оно в <Свадьбе> не твердь, а полусон и

иллюзия, пир полупьяного существования...

И в <Солярисе> Ст. Лема реализуются думы и

мечтания, навязчивые идеи людей, их внутренняя

жизнь и подсознание: Солярис их читает, знает - и

воплощает... Да это же как и в <Дзядах>: воскреше-

ние образов умерших, живущих в моей памяти. Кста-

ти, Солярис - это же дышащий и волящий воздуш-

ный океан! Влаго-Воэ-Дух! Король Влаго-Воздух -

как <Король дух> Словацкого! Океан - как живое

всесущество, демиург. Если по иудаизму Бог - это

<Огнь поядающий>, ветер, гром и столп огня, то

польский образ Бога имеет в стихиях себе соответст-

вием - водо-воздух...

Живость умерших, умение с ними жить в соседстве

и ориентировке на них - и в балладах Мицкевича

(<Свитезянка> и упыри), и в <Тренах> Кохановского, и

у Броневского <Ясеневый гроб>, и Мацей Борына весь

2-й том <Мужиков> Реймонта лежит умирающий, как

органный пункт на Смерти; и в <Березняке> Ивашке-

вича могилы жены и брата - при усадьбе; и совре-

менный прозаик Мысливский пишет <Камень на ка-

мень>, где строится - СКЛЕП.

Но отсюда и польский Эрос: у Марыси в <Свадьбе>

два возлюбленных: живой муж Войтек и умерший же-

них Призрак.

Эрос русской женщины - иной: ей, Матери-сырой

земле, тоже нужно два мужика: хмельной, разгульный

Народ-Светер и Государство-кесарь, закон-аппарат.

Онегин и Гремин, Обломов и Штольц, Вронский и Ка-

ренин и т.д. И еще - поэзия разлук, коей препоясана

русская земля: происходит перекос вертикали Эроса -

на ширь-даль-горизонталь.,, чтобы любовь и песня про-

катывались по всему необъятному пространству и его

единили...

В польском Эросе она - наверху (а не внизу,

как Мать-сыра земля). И у Гоголя - Яновского, кто,

на мой взгляд, есть Конрад Валленрод Польства в рус-

ской литературе (разъел пушкинскую цельность крити-

ческим и сатирическим направлением), Ведьма наяри-

вается сверху на Хому Брута.

Глубинная амбиция поляка - соперничество с Хри-

стом: заменить его собой, польским народом, на коле-

нях у Пьеты (= Пенькны Мадонны). Жертвенность,

мессианизм Товянского и Мицкевича.

Разберемся меж персонажами Эроса: Отец, Мать,

Сын, Жена... В одних странах разворачивается Эдипов

комплекс: Сын убивает Отца и женится на Матери (Эл-

лада, Европа Западная так). На Востоке и в России -

то, что я назвал <Рустамов комплекс>: Отец убивает

Сына (Рустам - Сына своего Сохраба, Илья Муромец -

Сокольника, Иван Грозный, Петр Первый и Тарас

Бульба - сыновей своих) и, в варианте, женится на

Снохе (у Максима Горького Эрос Артамоновых - сно-

хаческий). В Америке - <Орестов комплекс>; матере-

убийство; переселенцы покидают Мать-родину Старого

Света, а новую землю не как Мать, не как Природину,

а как пассивный материал-сырье для труда ощущают,

без священного отношения...

А в Польше как с этими ипостасями?..

Отец оттеснен - в ничтожность: и король безгласен

при <либерум вето>; и в литературе Отец - слабый

персонаж (в <Границе> Налковской - разоблачение

отцов). В <Дзядах> (не Отец, а Отец Отца тут сакрален -

Дед) мятеж Сына на Отца-Бога: его поливает. А поче-

му? Потому что сам так страдал, как другой сын Бога -

Христос; и чуть ли не превзошел... Потому-то папа тог-

дашний как еретические воспринял книги Мицкевича

<Польский Пилигрим> и <Книги народа польского>: как

покушение заменить Христа польским народом - в

любви Матери Божией... Так что в Польше ревность

Сына-Брата - к Брату (и в <Березняке> Ивашкеви-

ча): кто кого пережертвит, Ромулов комп-

лекс (не скажу: Каинов...). Горизонтальное сопер-

ничество (однопоколенники: Соплица и Горешка), а не

вертикальное...

Еще посравним с другими моделями. Шар и Круг,

столь совершенные в эллинстве, отвергаются Мицке-

вичем: лимоны Италии - мертвенные шары из золота

(в <Тадеуше>); и <прусский король начертал КРУГ и

сказал: "вот Бог новый"> (в <Польском Пилигриме>).

Также и квадрат и куб германства - отвратная для

польской эстетики фигура: и орнаменты преобладают

тут лиственные, а не геометрические.

Чужд и итальянский Космос атома-камня-индивида

в сияющей пустоте. Ближе французская milieu, среда,

значащая полнота: тут тоже из четырех стихий не край-

ние - земля и огонь, а посреднические - вода и

воздух - значащи; также и носовые звуки, и роль

женщины. Но нет в Польше симметрии и баланса, а

вспыльчивость: прорвать облегание рывком - таков

ритм тут: всполох!

Также и русские символы здесь оспариваются: если

у нас Свет (<белый свет>), то тут Цвет почтеннее, ра-

дуга-Ядвига! А Путь-Дорога тоже в минусе: в Польше

вертикаль важнее горизонтали и этим ближе к герман-

ству. <Дорога в Россию> Мицкевича - ужас, кошмар

бесконечности и белизны, И у Марины Павликовской-

Ясножевской <Придорожная верба> (Wierzba

przydrozna) - при дороге = при чуждом себе месте,

отвернута от нее руками - вверх! У нас Гоголь -

Яновский, кто чуток к тому, чего в Польше нет, по

контрасту и восславил и Бесконечный простор, и До-

рогу (Русь-тройка). И внес идею <мертвых душ> - как

живых...

Чуждо и германское древо готическое, ель, кипа-

рис: как он, чопорный, в сравнении с березой, в <Пане

Тадеуше> отвергнут!

Теперь начнем пробираться к польскому Логосу, т.е.

складу мышления и важным в нем категориям,

В польских образах Пространства и Времени вот

что замечаем. <Для выражения места в русском языке

употребляются наречия <где>, <там>, <здесь>, <нигде>,

<везде> и др., а для выражения направления в сторону

предмета (с глаголами движения) - <куда>, <туда>,

<сюда>, <никуда> и др. В польском языке такого раз-

личия нет. В обоих случаях употребляются одни и те

же наречия>^. Но это значит, что не так важны и про-

работаны тут в понятии пространственные векторы и

страны света, что, напротив, так важно в ориентиро-

ванном на горизонталь (даль-ширь) мира русском Кос-

мосе. Большая аморфность внешнего пространства -

ибо оно стянуто внутрь, ко мне, при-сут-ствует здесь

и теперь, как и во Времени: Прошлое и Будущее стя-

нуто ко мне, в сие существование. И потому оно так

пышно и насыщенно цветуще - как Липа! Так ощу-

щается текущая жизнь человека.

А Время?.. Акценты в нем выдает язык: <почему>

здесь - diaczego (= для чего) и <потому> - diatego

(= для того), то есть взгляд не назад, в причину, про-

исхождение вещи, в прошлое (как в германстве), но

ближе к французскому подходу спереди, из цели (<по-

чему> - pour-quoi - то же самое! для чего), к чему

вещь?.. Финализм и предопределение, характерные для

многих французских мыслителей, перекликаются с

польским мессианизмом...

Но еще точнее: любит поляк рассуждать так: <ах,

если бы тогда все произошло иначе?!> - под Рацла-

вицами в 1794-м, или в Варшаве в 1831-м... То есть,

по модусу, так сказать, future in the past - возможного

иного будущего в прошедшем...

Из трех точек: причина (прошлое), центр (настоя-

щее), цель (будущее) здесь привилегированнее центр,

где сердце (вина) бытия, Об этом говорит и фиксиро-

ванное ударение на предпоследнем слоге, в центре сло-

ва обычно; и Амфибрахий - польская стопа в шаге

на <три> (мазурка, полонез,,,).

Поляку важно: как себя вести в миг настоящего

времени и как выглядеть (а не победа): умирать красиво

(и Броневский <Смерть революционера>, и Пушкин в

письме Вяземскому 1 июня 1831 г. о декоративно-ры-

царской смерти польского командующего Скрженецко-

го и всей свиты с ним, с гимном <Еще Польска не

згинела> на устах).

Мицкевич в своих лекциях о славянских литерату-

рах, сравнивая Горация и Кохановского, отмечает у

первого горловой голос и вдохновение, идущее от го-

^Василевска Д., Каролак Ст. Учебник

польского языка. - Варшава, 1964. - С. 70.

ловы, а у второго - голос грудной, и из глубины сер-

дца. Тут топография важна: Рим = Голова, и головное,

капитолийское вдохновение у Горация: рассудок и ме-

ра. Польша - грудь, сердце... Значит, идея <головного>

и <начальства> здесь отступает в ценности перед прин-

ципом Центра, где сердце. (То же и в фонетике: <о>

носовое съедает <а> = высь и <у> = глубь). А грудь -

полость влаго-воздуха, обитель легких. Так соответст-

вие устанавливается между Космосом (водо-воздух), и

Антропосом (грудь), и Психеей (сердце), и Логосом

(центр, настоящее). Также и в Социуме польском: важ-

на срединная фигура шляхтича, который психикой -

дворянин, магнат, а бытом - мужик, однодворец. Во

времена Мицкевича 18% населения - шляхта... Значит,

чувство личного достоинства: Я сам! Я пан! - демо-

кратично в Польше, массово. Об этом же вежливая

форма тут -на 3-е лицо (как и в атомарно-дискретном

италианстве - Lei): pan, panstwo, pani есть акт объек-

тивизации, создание дистанции между индивидами -

против их фамильярного соприкасания в <ты> и утоп-

ления во множественности <Вы> и <Мы>. Учтивость,

уважение к отдельности и самости другого. Неслиян-

ность <Я> и <Не-Я>, индивида и целого. Если рок Рос-

сии - Единое, нечленораздельность, то рок Польши -

множественность, неслиянность... Отсюда - отсутствие

эпоса; вместо него лиро-эпический жанр баллады, а

также емкость здесь малой формы: фрашки Коханов-

ского, мазурки Шопена: каждая - микрокосмос...

В поэме Словацкого <Ян Белецкий> пан Бжезани

так рассуждает: <Наш польский край - готическая

башня: / В ней тысяча колонн - подпора в храме;/

Пусть выпадет одна - какою силой / Ты сдержишь

храм? Все ляжет грудой праха! / Я выпаду!..> (перев.

А. Коваленского). Тут уравнение 1 = 1000: значимость

Одного! Все от его свободной воли зависит. Отсюда

- <либерум вето>: один имеет право преградить путь

всем! (Ср. русское: <Один за всех, все - за одного>.)

Кохановский: <Верно, что деды (не отцы - автори-

тет, а деды! - Г.Г.) богатств не имели, больше иметь

они не хотели>^. То есть не по нужде бедны, а по

неохоте убиваться в труде, понимая, что качество жиз-

^ Цит. по: Мицкевич А. Собр. соч. В 5 тт.-Т. 4.-

М., 1955. - С. 277.

ни-не в количестве материи, а в ценностях души:

свобода, честь, радость жизни. В германстве и амери-

канстве, напротив: -ургийная, трудовая добродетель це-

нится. И бытом становится человек барин (нувориш), а

душою - <холоп>, тогда как в Польше обратная кар-

тина: шляхтич бытом - <холоп>, а душою - аристо-

крат, рыцарь, артистичен, беспечен. Такое создается

впечатление, что тут постоянно пируют и танцуют и

весело жизнь препровождают. Немногозаботливость.

Бесшабашность. Радость бытия вкушается сразу, а не

откладывается на потом, про запас... Недаром и гимн

Польши - это мазурка Добровского - плясовой ритм,

а не марш. И кто-то там заметил: <Проплясали поляки

свободу Польши...>

Самодостаточность в Психее (отсутствие застенчи-

вости, <комплекса неполноценности>, польский <го-

нор>) - координируется и с отсутствием опосредова-

ния в Логосе, которое - от неуверенности: перелагает

на иное, отсылает от себя подальше, не берет на себя

ответственность. Здесь же - решительность как в от-

рицании, так и в утверждении. Если формула эллин-

ской и западноевропейской логики: <Это есть то-то>

(<Сократ есть человек>), а формула русской логики:

<Не то, а... что?> (<Нет, я не Байрон, я другой...>: <Не

то, что мните вы, природа..,>), то формула польской

логики: <Не это, а вот что!> Она близка к

русской тем, что начинается с негации, отталкиватель-

но, реактивно, но близка к западноевропейской -

своей утвердительностью в итоге, тогда как русская -

разомкнута в бесконечность вопрошения и исследова-

ния, есть отсыл в даль...

Вот схема логического построения у Мицкевича:

На каких людей отчизна наша возлагала... надеж-

ды?..

Не на людей, одевавшихся всех красивее...

И не на людей, воевавших где-то...

Но на людей, которых вы назвали добрыми поля-

ками...

(<Книги Польского пилигримства>, VI)

Польский Логос выявляется и из особенностей

вклада поляков в мировую Науку. Он - в отрыве и

одолении тяги Земли (Коперник и наш Циолковский,

открывший реактивный принцип: ракета летит самоот-

талкивательно, как и мысль разгоняется по логике <не

464

то, а...>); в развеществлении тверди: открытие Марией

Склодовской-Кюри (опять французское склонение, как

и у Шопена,,,) радиоактивности - ведь тем она гранит

атома-камня (стихия земли) раскрыла как марево-исте-

чение, радугу, влаго-воздух, поле, континуум...

Подобно и у Юлиана Пшибося в стихотворении

<Материк> - тут весь польский Космо-Психо-Логос!

И одухотворение вещества, и взмах-порыв; и Листва,

и Тень; и волновая теория строения всего в мире; и

кривая-лукавая, женская линия...

* * *

В общем, получилась у меня, так сказать, <роман-

тическая> модель Польскости. Но недаром в дополни-

тельности к ней возникла и <позитивистская> модель.

Ее raison d'etre столь же бесспорен. Ведь История,

Культура находятся в диалектическом отношении к на-

циональному Космосу, и Этносу, и антропосу: то, что

не дано последним от Природы, естественно, первые

призваны восполнить, произвести искусственно: через

Труд и воспитание в Обществе. Национальная целост-

ность поэтому есть нечто принципиально открытое, не-

завершенное.

Но подобно и в оркестре человечества каждый на-

род, как инструмент, ценен незаместимостью своего

ума-умения: гобой дорог скрипке тем, что он умеет то,

чего она не умеет. Так что не унификация, а уникаль-

ность - вот верный курс. За что мужчина любит жен-

щину? За то ли, что она похожа на него? Напротив -

за диво совершенной непохожести. Так и соседнюю

или дальнюю нам национальную целостность: е е

возлюбленную непохожесть -

вот что да восценим и чем будем дорожить!

Изложенное здесь тезисно - есть некий <дай-

джест> предпринятого мною и частично осуществлен-

ного большого исследования Польского образа мира,

которое я надеюсь развить дальше, навлекши сим вы-

ступлением на себя корректирующий огонь полемики.

ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ В МОСКВЕ В ЭПОХУ

БОЛГАРСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Это - середина XIX века. Тогда в лице болгар,

приехавших в Москву учиться, встретились два космо-

исторических тела: Россия и Болгария. Продумаем эту

встречу и НЕ-встречу. То есть чем жила тогда Россия

и чем Болгария, и что они могли понять и не понять

друг в друге?

В России, особенно в Москве, тогда шло тоже бур-

ное Возрождение, поиск национально-самобытных на-

чал. Век Петра и его вектор абсолютно западной ори-

ентации окончился с изгнанием Наполеона. Оно осу-

ществлено не Питером-батюшкой, окном в Европу, а

Москвой-матушкой: Русью и народом - ее Сыном, и

естественно, в исторической гордости воспрянули те-

перь Мать и Сын против Отца, а именно Мать-земля

(исконная родина Русь) и ее природный Сын-Народ и

его дух - против деспотизма Отца-Государства-Варя-

га-Запада (Эдипов комплекс в истории). В Москве в

противовес Государству возникает Общество: вдали от

министерств и коллегий, проспектов и чиновничьего ду-

ха Петербурга - тут, в кривых переулочках, в жен-

ских кривых, а не мужских прямых линиях, на лоне

Матушки-земли Сын-Антей русского духа воспрянул к

мысли и Логосу, и вот его голос - в тогдашней ин-

тенсивной интеллектуальной жизни и спорах,

<Москва, спаленная пожаром> - это допетровская

Русь, обожженная западным люциферовым огнем.

Словно Россия (в этом такте своей истории), после

того как избыточно-недопереваренно впустила в себя

западные начала, вытошнила ими, выплюнула. Ориен-

тировка на <варяг> сменилась ориентировкой на <грек>

- на Юг: на свою веру, язык, историю. Этот вектор

через Киевскую Русь естественно привел и далее, на

Юг и Запад, - и в орбиту интереса попали и славяне:

с чехами (Ганка, Коллар) наш М. Погодин вступил в

контакт; он же с Венелином и т.д.

И подобно тому, как русские воины, казаки, выпле-

вывая француза, зашли в Пространстве далее естест-

венных пределов русского Космоса, раскатились через

Германию аж в Париж, так и московский Логос в са-

мопоиске своей сути зашел за пределы России во Вре-

мени: перепрыгнув через век XVIII и царски-боярские

XVII- XV, заглянул в свою доисторию: в фольклор, на-

родный быт, общину, песни, летописи, и откуда есть

пошло Слово России; так язык древнеболгарский при-

близился, и этот народ славянский и православный.

С Петром - Наполеоном вторглась в Русь жгучая

модерность и злоба дня экономики, политики и соци-

альности. Воскресение ж Москвы привело и к возне-

сению Руси и ее начал, А это - иной шаг и темпоритм

Времени, близкий к Вечности. Это - Духовная куль-

тура, в отличие от той рассудочно-интеллектуально-на-

учной, что шла с Запада. Это дух братства-соборности-

общины и любви - в отличие от классовой ненависти

и борьбы как движущей силы истории, что в это время

предложили Дарвин и Маркс.

Но совершалось это уразумение, национальное са-

мопознание - как вторичное: людьми как раз высо-

чайше образованными именно в западной культуре, ис-

тории и философии: Карамзиным, Грибоедовым, Чаада-

евым, Пушкиным, Тютчевым, Хомяковым, Аксаковыми,

Иваном Киреевским, который журнал именно <Европе-

ец> основал и статью-манифест <Девятнадцатый век>

написал, а уж потом - <Москвитянин> явился. Развер-

зся их мыслями и трудами диапазон исторических ко-

ординат: стали мыслить основными ценностями, их ис-

кать и к ним пробиваться из нынешних политико-дип-

ломатических игр, интересов и злобо-дневностей. Вме-

сто нее - ДОБРО - ГОД-ность: вместо дня - год

(век, вечность) и то, что годно на добро и благо - и

высшее, и земное, жизненное, материнское.

И в этой устремленности - тоже совпадение тог-

дашних москвичей с болгарами: они тоже через голову

чужеземной им современности турецкого ига оберну-

лись к тому, что было за полтысячелетия до того: к

своему царству-государству, языку и культуре, фольк-

лору и вере, - и тем подкрепляли самочувствие, как

и славянофилы поднимали самосознание русских. Шло

взаимопитание. Славянство расширялось и в простран-

стве, и во времени как общая субстанция, почва и пи-

ща, что окормляла и ныне питает и русских, и чехов,

и болгар и крепит их взаимно друг другом. В этом

смысле Юрий Венелин, которого поддерживал Пого-

дин, открыл болгар не только самим себе, но и суб-

станцию русскую подкрепил. А собрание русских пе-

сен Петра Киреевского было толчком-сигналом для

болгар собирать свои песни и древности.

Замечательно в этих духовно-культурных сотрудни-

чествах отсутствие имперских и геополитических ам-

биций. Последнее - забота Питера из-за Петер-бугра:

там всякие дипломатии, козни-<хитрости>. В Москве

же духовно-культурная бескорыстная взаимопомощь и

сострадание. В работе нашей коллеги Е.А. Дудзинской

<Славянофилы и болгарское Возрождение> приводятся

слова из обращения к читателям по поводу издания

<Паруса>: <Не внешнее политическое, но внутреннее

духовное единство нам дорого... Пусть развивается

каждая из народностей вполне самостоятельно, пусть

каждое племя внесет свою долю труда в общее дело

славянского просвещения>^. А когда М.П. Погодин на-

писал о возможности образования славянского госу-

дарства от Тихого Океана до Адриатики во главе с

Россией (потом Данилевский и Сталин мыслили о том

же), А.И. Кошелев напечатал следующее примечание:

<Мечта, к счастью, несбыточная: подобное государст-

венное единство подавило бы духовную независимость

каждого племени в отдельности. Нет! Знаменем России

должен быть, по нашему мнению, не панславизм, в

смысле политическом, не централизация, но признание

прав каждой народности на самобытное, своеобразное

существование, иначе: свободный союз независимых

отдельных славянских племен, которого защита и ох-

ранение естественно принадлежали бы России> 2. Тут

точная формулировки и для нынешних межнациональ-

ных отношений - поучиться можно.

Контакт в Москве происходил не на государствен-

ных, а именно на общественных началах. Дело в том,

что в России вечная проблема: слабость Общества -

как буфера между Народом непросвещенным и сверх-

мощным Государством вампирическим. Порабощенные

же славянские народы: и чехи, и сербы, и болгары, не

имея крыши своего государства, зато породили более

энергичное и приближенное к народу Общество (и цер-

ковь). Там общества торговые, просветительные, учи-

лищные настоятельства: школы и культуру самочинно,

не спросясь властей, собирали средства - и основы-

вали. Не то, что государственная система просвещения

в России, от Уварова до Ягодина. И в этом отношении

Москва имела чему поучиться у меньших братьев. А

Общество сподручнее было развивать во России имен-

но в Москве - подальше от центрального огня власти

и пекла. Тут все - самочиннее: и купцы островские,

и фрондерские издания славянофилов, что Петербург

на корню прикрывал: и <Европеец> Киреевского, и <Те-

^ Русская беседа. - 1859. - Кн. 4 (объявление об издании

газеты <Парус>).

Прусская беседа. - 1859. - Кн. 1. См*сь. - С. 61.

лескоп> Надеждина, и <Парус> Ив. Аксакова и др. Тут

и Славянский благотворительный комитет и проч.

Именно Иван Аксаков в своей публицистике развивал

идею о необходимости того, чтобы самонародное Об-

щество переняло на себя многие функции, которые по-

ка осуществляются приказно, сверху: что и стало со-

вершаться после Реформы: земства, суды, пресса и т.д.

Даже некое распределение географическое можно от-

метить: Петербург = Государство, Россия == Народ, Мо-

сква = Общество. Так, собственно, и далее было: здесь

и Третьяковская галерея - искусство, поддержанное

купечеством, здесь и Мамонтовская опера, и Москов-

ский художественный театр, Саввой Морозовым под-

держанный, и т.д.

Но в середине XIX века на московские инициативы

славянофилов из Петербурга смотрели косее даже, не-

жели на революционно-атеистические идеи <западни-

ков>,..

Также и общинные основы быта и народной соци-

ально-трудовой организации, что сохранились у южных

славян (<задруга> и т.п.), были родственны русской об-

щине, <миру>, и <сходу>.

Это объясняет ту психологическую <совместимость

тканей>, благодаря чему болгары уживались в Москве

и не просачивались севернее - в Питер, где сыро-

промозглый климат (чахотка), студеные души и чинов-

но-отчужденный стиль проспектов, В Москве же нето-

ропливый ритм, уютные усадьбы, печи, кривые пере-

улочки - своя махалла! Патриархально-домашний дух

общения, гостеприимство, застолья, радушие - все это

располагало к тому, что души раскрывались навстречу

друг другу и шел взаимообогащающий обмен мыслями,

идеями... Как приемные дети матушки-Москвы могли

себя здесь чувствовать болгары,

До сих пор мы рассматривали наш сюжет: встреча

двух космо-исторических тел России и Болгарии в се-

редине XIX века по сходству: что похоже и роднит.

Теперь вникнем в различия. Главное - государствен-

ная независимость России и порабощенность болгар.

Для них Россия - славянский Эдем: тут славянская

речь, культура, своя вера - все на приволье, и в этом

смысле Россия - будущее Болгарии, Но болгарин даже

под турецким игом был хозяином - собственником

земли и самоактивен в экономике, и в этом отношении

болгарин - это будущее для русского крепостного и

колхозника: в смысле хозяйственной хватки, пока -

недосягаемость нам.

Далее. Сама эта громадная независимая славянская

держава Россия пребывала в середине XIX века в раз-

доре и поиске путей и в неуверенности, куда идти. Да

и Москва стала противоречива даже по архитектуре:

<Пожар способствовал ей много к украшенью>, но на

Скалозубов, питерский, фрунтовой лад: проложены

проспекты, и петербургски-имперски-классицистиче-

ски-ампирная стилистика проникла в усадебную Моск-

ву. Ну и споры западников и славянофилов тут ярей-

шие тли. В разную даль каждый заглядывал. Мелан-

холический Агасфер - Чаадаев, как Кассандра, пред-

видел Россию - как беспутную жертву мировой ис-

тории: быть может, <мы рождены, чтоб сказку сделать

былью>, но страшную сказку: чтобы дать всем ужасный

урок: как не надо жить и строить общество... И ка-

жется, мы поработали хорошо в нашем веке; чтобы

сбылось его апокалиптическое пророчество... Но Чаа-

даев - безбытен, бессемеен, слабокоренен. В этом

смысле антиподны ему Аксаковы - Востоковы, с креп-

кими корнями в народно-русском и семейном быту, и

их мироощущение - радостно в настоящем. Нельзя

сказать про них даже, что они <оптимисты> - таковы

скорее <западники>: Белинский, что завидовал внукам

и правнукам (это нам, значит!..), и Герцен, и прочие,

нечуткие к настоящему, а с процессным сознанием

(Прогресс! Эволюция! <Светлое будущее>! - все по-

том!).

Кстати, исторические стадии середины XIX века на-

поминают наши в XX веке; сходны и проблемы для

общественного сознания. Победа над Наполеоном = по-

беда над Гитлером. Потом страна - рабыня своей по-

беды: усиление деспотизма. Затем смерть самодержца,

<оттепель> короткая, восстание декабристов (и поляков

и венгров); повело на реакцию, и вот - <застой> ихних

30-4 0-х, наших 70-х. Но разбуженный дух уходит

вглубь и под спуд, и 40-е годы XIX века - золотая

эпоха русской литературы и философии: а у нас -

культурология, да и литература... Потом Крымская вой-

на - поражение = наш Афганистан. Смерть Кесаря,

новая метла - и реформы 60-х = у нас перестройка

80-9 0-х. И ныне клокотание общественной мысли у

нас сходно с российским бурлением в начале эпохи

реформ. На что ориентироваться? На Запад, индивиду-

ализм, парламент - или искать <самобытные начала>

и формы хозяйства: на колхоз-общину делать ставку?

Иль на купца-<кооператора>? И такой хаос, разброд

возможных форм, укладов и путей!..

Тут-то обнаруживается еще одно сходство истории

России и Болгарии: в обеих странах своевременно не

проходили фазы и стадии общеевропейского процесса -

и вот вынуждены восполнять их запоздало и стяженно.

Ускоренное развитие - общий рок и России и Болга-

рии. Но легко осуществлять в маленькой, компактной

Болгарии с чуткой обратной связью эти шаги, а в Рос-

сии, что дистанция огромного размера, да еще и исто-

рическая сороконожка (по вовлеченному в ее путь мно-

гообразию регионов и народов, находящихся на разных

стадиях) - как ей наладиться в путь-дорогу? Одна нога

делает шаг к парламентарной демократии (Прибалтика,

допустим), а другой бы вернуться к бортничеству в

тайгу и тундру (как эвенку), чтоб спастись народом.

Да и инерция огромного колосса, у кого <размаха шаги

саженьи>, - попробуй смени направление, засемени,

медведь, шажками по темпоритмам Европы! Потому ка-

тастрофами и разрывами, не плавно, а рвать пятки -

таков тип доселе русского развития. Однако классы

истории проходить все равно надо - с азов, а не

блефовать <ускорением> и <большими скачками>.

Однако до сих пор я делал выкладки в историче-

ской сетке координат, согласно которой принимается

некая единая шкала и последовательность (Гегель -

шествие мирового Духа через страны и народы исто-

рические; Маркс - смена пяти общественно-экономи-

ческих формаций и др.), и все частные истории народов

будто должны-обязаны в нее вписываться и клетки за-

полнять. Но почему? А где национально-историческая

самобытность и автохтонность саморазвития каждой

национальной целостности? И здесь я предлагаю метод,

который называю: Космософия. Ему согласно, каждая

национальная целостность есть Космо-Психо-Логос, т.е.

единство местной природы, национального характера и

ментальности народа тут. Природина есть субстанция-

субъект совершаемой над нею Истории. Природа стра-

ны (равнина или горы, море или степь, лес и т.п.) есть

не пассивный материал в переработку, а скрижаль за-

вета: некий подсказ Народу, как тут жить-быть и что

делать с нею в лад, но и в восполнение трудом того,

что не дано от природы. Наука История работает при-

чинами. Историософия - это телеология: ищет особые

цели - призвание и целесообразность. Обе - линей-

ны, по горизонтали мировой истории единой, наземной.

Космософия видит каждую страну - как шар на вер-

тикали: земля - небо. Истории тут выходят разные.

И вот по Космософии Россия - мать-сыра земля,

т.е. <водо-земля>. И она - равнина, балто-славянский

щит, бесконечный простор, по которому реденький на-

род-СВЕТЕР (свет + ветер), странник Русь, несется

тройкой расшириться и своею немощью покрыть Рос-

сию (<покрыть> в обоих смыслах) - колонизовать, при-

чем истекает на этом силою. Русь - жертва России,

что и видим сейчас в итоге истории: почти погибла

Русь, потратя все силы на создание России-Союза. Те-

перь же снова Руси вбираться в себя из России, на

самоспасение.

А Болгария - это чаша в Балканах, вниз и вверх

дном. Чаша вниз дном - это котловины ее земель

между гор: Фракийская, между Средна гора и Стара

планина, Розова долина; Котел, Клисура (= ущелье)..,

А чаша вверх дном - <там, на Балканам, где гайдук

и ветер свободы. В котловине же - земля и труд,

культура и <къща> (дом), семейство, быт. Там <стара

майка>, <чорбаджи> и <чорбаджийска дъщеря> и <теж-

ки сватби>. Жена ж юнаку - <самодива>. <Там, на

Балкана> - люди воз-духа, и таковые и неслись в Рос-

сию: бессемейные, недомашние потянулись на север,

ветер и снег, к свободе и культуре, прочь от любви -

дома, семьи, <Хайдутин къща не реди, майка не храни>

(<Гайдук дома не строит, мать не кормит>).

И вот призвание Болгарии - гармония между этими

чашами: свой шар блюсти в своем геополитическом

средостении между Турцией и Европой, между Рос-

сией и Средиземноморьем - Элладой, Сюда все сте-

кает и переваривается, но миссия болгарства - сидеть

на месте, <самозадоволяване> (= самоудовлетворение),

Болгария - это приход (как и дружины Аспаруха), а

Русь-Россия - это вечный уход-расход: <от самой от

себя у-бе-гу>, И чтобы не слететь совсем с космодрома

бесконечного простора в Космос ракетою, самосохра-

нительно себе Россия-баба второго мужика запросила:

чужеземца, варяга, Запад, закон, Государство, что ее,

аморфную, опояшет формою-пределом, Так что в рус-

ской истории три агента: Россия - мать-сыра земля,

Народ-Светер и Государство-Кесарь. И все сюжеты

русской истории в этом трилоге прочитываются: Русь-

Россия, Народ, Государство, В том числе и сейчас, И

происходит это в поле тяготений между Востоком и

Западом - занимая Север Евразии.

Ну а Болгария в середине XIX века, в той волне-

такте ее истории - какая в ней ситуация? Избыточно

натекло тюркского элемента: в быт, язык, нравы, в му-

зыку, жест и. танец. Слишком налита оказалась телес-

ность и приземленность. Греческий элемент помогал

держать веру и самоотличаться от турок. Но придавлен

славянский элемент: Слово, Дух, Небо. Вертикаль свер-

ху - ее надо подпитать. И вот Балкан и Север - зов

в Россию.

А горизонталь геополитическая требует ориентиров-

ки на Запад: оттуда торговля, рынок, политика, демок-

ратия. Потому болгары в Москве - это не политики,

а культуртрегеры: слово славянское, литературу разви-

вали. А кто политикой горит - те поближе вокруг

Болгарии: из Румынии (Ботев), из Сербии (Каравелов:

в России политикой не занимался, а был писатель),

Царьград (Раковский). И если Освобождение пришло

из России, то это уж воля Империи, а не зазыв болгар

московских.

Теперь мы схематично описали эти два космо-исто-

рических тела, что вступили в контакт с болгарами и

славянофилами в Москве. Ясно, что в этой сущности

они мало могли понимать друг друга - в сущности

национально-исторических проблем и призваний.

И недаром, как только Россия освободила Болга-

рию, та самосохранительно переориентировалась на За-

пад и германство: иначе бы залила та малую Болгарию

своим равнинным добром: что хорошо ей - то горной

Болгарии плохо.

Также и русские: когда столкнулись с реальными

болгарами у них дома - оттолкнулись в лице Леонть-

ева от этих корыстных животных и низменных торга-

шей: третьесословны они, все болгары, и дурно пахнут

на вкус русского аристократа, как и <Бай Ганю> для

Горького и Короленко, что отказались его печатать. Это

он мог, русский барин, себе на потребу из Инсарова

парсуну малевать - как человека, что нам, байбакам,

скажет всемогущее слово <Вперед>; но Инсаров -

маска и кукла, а не живой болгарин, так же как ку-

кольны те <братушки>, которых малевали Вазов и про-

чие болгарские писатели из русских...

Так и в милых отношениях болгар в Москве и сла-

вянофилов был предел непереходимый: при всем до-

брожелательстве не могли понять друг друга изнутри,

из <я>, а разве что из <ты> - друг-брат, а все более

<онно> - как объект интереса, симпатии, сострадания,

братской помощи, даже и жертвы, - но все равно

без интимного трансцензуса,

Тут - как дружили Журавль и Лисица; и особенно

между Государствами в политических отношениях важ-

но это понимать: что предлагаемое мое хорошее для

друга и брата может быть плохо. Увы, этого не пони-

мали после второго Освобождения Болгарии Россией

в 1944 г.-и стали унифицироваться. А ведь в Бол-

гарии был развит <широкими социалистами> коопера-

тивный социализм, на 25% экономика им была охва-

чена; СССР же залил это все государственно-бюрок-

ратическим социализмом: русскую меру, где все БОЛЬ-

ШОЕ навязали Болгарии, которая <мъничка> и <шепа

земя> (<горсть земли>). Это когда моя болгарская тетя,

<леля> Руска, приехала в Москву, говорила: <У вас, в

России, все <болшое>, а Болгария - мънинка (малень-

кая) >.

Какой же урок той встречи-невстречи болгар и рус-

ских в середине XIX века? Любовь к брату да соче-

тается с презумпцией непонимания: что я могу не по-

нимать ближнего, кого люблю, и должен осаживать

себя в демьяновых дарах и ноздревских поцелуях и

амикошонстве... Хотя нет, это урок - от нынешней

ситуации. А тогда-то как раз, можно сказать, идеальны

были отношения...