МУЖИ РОССИИ

2.111.67 г. Глядя, как сына обряжали в школу, как

мать пуговицы ему на пальто застегивала, что сам мо-

жет, - понял, какой Эрос балованного ребенка творит:

мать теребит его, это тельце, непрерывно задевает: за-

ботой, замечаниями, мелкие обкусывающие волны люб-

ви рябью все заливают.

кие - дают просвет и вздохнуть - паузу и очухаться.

Непрерывно ласкаемый и заботимый, ребенок - слов-

но голый в мир выходит: человек-то вообще гол по

сравнению с животным - так этот еще голее: обре-

занный, чуткий и пугливый, ибо и покров сам свой не

может содержать: нуждается, чтобы ему пуговицу за-

стегнули и досадливую заботу устранили. В аристокра-

тии создавалась действительно особая новая порода ро-

да людского - дальнейшая ступень беззащитности и

утонченности ткани и состава. Недаром они породой,

породистостью, голубой кровью гордились. А голубая

кровь - это голубизна прожилок сквозь тонкую белую

кожу - тонкокожесть, - значит, еще один защитный

естественный покров содран, скальпирован с челове-

ка - и ему его надо восстанавливать искусственным

путем: через власть, ум, обаяние, святость, любовь,

обожание - сделать себе слой - воздушную подушку

от резких касаний мира - руками и заботами грубо-

шерстных.

Но ведь та окруженность заботой, ни на секунду

не оставленность на себя, что у балованного ребенка

и аристократии, - сегодня вершится над каждым го-

рожанином. Он весь в обслугах - <удобствах> -

лифт, газ, вода, электричество, телефон, отопление, ав-

тобус, магазин, парикмахерская, телевизор, транзистор,

газета...

нет меж> ними прямой связи, а вклинился посредник -

это кожа, через которую и не продохнешь до чистого

воздуха, не вырвешься в вольный Космос. Потребности

и отправления самого распролетария сегодня разветв-

ленное, чем у короля Артура: ему больше надо, а об-

служивает его фактически, в силу разделения труда и

обмена, весь мир: от Ямайки до Исландии; ничего-то

сам не может, как Илья Обломов, А через рекламу

эта матерински-избаловывающая забота и щекотание

цивилизации - уже просто нагло навязывается и прет

на человека: насаживается на его зуб (зубная паста),

улыбку (массаж), глаз, слух - все завербовано,

отобраны и перекрыты каналы сообщения с быти-

ем, - и главное, человек начинает теряться, что важно

и что неважно. Он скорбит, что нечем уплатить за те-

левизор, и не замечает, что скорбеть-то ему нужно,

что естественные ему дары: зрение, слух, воздух и

свет - благодаря приманке телевизора у него отобра-

ны и что попался-то он не на живца, а на мертвеца -

на механического соловья.

И в этом отличие кожи забот цивилизации, этой

механической матки, о современном человеке от ко-

жи, что создавалась вокруг аристократа из живого

труда: людей и дворовых. Его касались живые руки:

брил цирюльник, а не электробритва, возили лошади -

пахнущие, парные, ржущие, машущие хвостом, а не

бензинная, пластиковая, скрежещущая железяка по-

езда; готовил повар - гастроном, а не закусочная-ав-

томат.

Да что там аристократ! Еще более простой кресть-

янин окружен живым лоном вселенной, и в ней про-

растал, и жизнь проводил в живом соитии: с землей,

огнем, воздухом, рекой,

Единственно еще детям через матерей достается в

живой ткани вселенского вместилища пожить, но

тонка и все тонкостеннее становится и эта кожа.

сама женщина в наш железный век, стиснув челю-

сти, лезет, торопится ожелезнеть, стать механиче-

ской. Беременная мать, начитавшись ученых книжек,

мнит, что у нее лопнул пузырь и потекли воды, - и

торопится на анализ, кресло и кесарево сечение:

чтоб железом до времени - семимесячного из лас-

ковой тепло-влажной утробной рубашки - изверг-

нуть на холодный свет (не дай бог живые муки ро-

дов перенести!) - и вот еще два самых святых и

неприкосновенных месяца жизни Молохом отвоеваны -

благодаря развращению = цивилизации матерей, А

затем тут что? Торопится сбагрить его со своего мо-

лока - на донорское, среднеарифметическое, меха-

ническое; чуть что - к врачу и на анализ. И не от

злой воли, а от глубоко привитого неверия в себя: я

ничего не могу, а цивилизация - все.

А постыдный самоубийственный торг женщин за ос-

вобождение от <рабства> кухни, пеленок^ - чтоб уж

ничего живого дитя, войдя в мир, не получало, а все -

механическое!..

Где ж. быть и родиться потом в юноше и девушке

любви - единственной на всю жизнь, когда с детства

он ко взаимозаменимости приучен: материнской гру-

ди - и соски (соска - первое знакомство с ложью

мира), слов воспитателя на зарплате - и игры с отцом,

котлеты домашней - и столовской. Ведь в плоть и

кровь этим вводится - как шприцами противоэпиде-

мических сывороток - неразличение настоящего и

поддельного, живого соловья и механического. Вот и

^ Потом перенял я часть этого на себя - и только спасибо

жене сказал: вошел и пожил в шкуре матери - и целый мир

открылся мне. 18.1.86 г.

предпосылка для мены жен, разводов: не та - так

другая, все - одинаковы!..

2.111.67 г. - В сравнении с другими народами очень

это была российская драма: когда девушка, пряча грех

или не в силах прокормить, - душит, губит, топит,

засыпает рот песком, живьем хоронит родившегося ре-

бенка.

когда покажется наверх - косой позора ее срежут.

Но, с другой стороны, характерно, что в убиении ре-

бенка своего русская женщина чуяла меньший грех -

могла себе это позволить и не воспринимала как лич-

ный грех (ибо убивает ребенка не она, а стыд, и позор,

и бедность, и люди злые ее руками), и совесть ее

здесь не так мучала, - тогда как измена мужу мучит

Катерину и Анну, как тяжкий грех на ее совести. Не-

даром и Анна Каренина так ничтожно мало любит де-

вочку - дитя любви: она, девочка, этим уже вино-

вата - и пусть расплачивается; она есть ее наслаж-

дение во плоти, а наслаждение стыдно, и когда тай-

но - еще терпимо, но когда бьет в глаза детородной

плотью - нестерпимо, глаза бы мои не глядели. ...Зато

любовь к Сереже от нелюбимого государственного му-

жа - есть плоть ее совести (а девочка - плоть ее

стыда) - равновесие ее греху и любимой вине.

Итак, погубив чадо свое, русская женщина не стра-

дает так, как когда отдается греховному наслаждению.

Недаром Анна позволила себе, при двух детях, покон-

чить с собой - это могло совершиться лишь при том,

что она забыла, что она мать, и помнила лишь, что она

жена-нежена, неверная и нелюбимая - т.е. отвергну-

тая государством (светом, законом о браке) и народом

(тем, с кем <бросала по любви>).

Отсюда, естественно, выводится формула: в сюже-

тах литературы для русской женщины, как правило,

необходимы два и больше мужчин: для мужчины -

две и меньше женщин. В самом деле: для женщины

(=России) органично было иметь минимум две мужские

ипостаси: Государство и Народ (законный добропоря-

дочный супруг и хмельной возлюбленный).

виде это: Татьяна, Тамара в <Демоне>, женщины Гон-

чарова: Ольга Ильинская, Вера в <Обрыве>, тургенев-

ские женщины, Аглая в <Идиоте>, в <Братьях Карама-

зовых> Катерина Ивановна, Анна Каренина, Китти, да-

же Катюша Маслова (Нехлюдов и Симонсон), Маша

из <Трех сестер>. В развернутом: Земфира, Елена из

<Накануне>, вокруг которой хоровод: Инсаров, Шубин,

Берсенев; Настасья Филипповна, Грушенька, Наташа

Ростова, Аксинья в <Тихом Доне>, Лушка в <Поднятой

целине> - все с хороводами.

Для русского же мужчины естественны две, не бо-

лее, а то и менее - одна - или ни одной. Две -

это варианты небесной (чистой, истинной) и земной

женщины: или у Достоевского - инфернальной и ра-

ционалистической. Мария и Зарема для хана Гирея:

Татьяна - Ольга (для мужского дубля Ленский - Оне-

гин, ибо и в сне Татьяны недаром ей Ленский и Онегин

рядом снятся вместе с эротическим символом кинжа-

ла-фалла; так что вокруг Татьяны практически 3 муж-

чины, да плюс автор - Слово русское, что признается:

<Я так люблю Татьяну милую мою>); старуха Пиковая

дама и Лиза - для Германа; Ольга Ильинская и Агафья

Пшеницына - для Обломова; Марфинька и Вера -

для Райского; жена и Лиза - для Лаврецкого: Элен и

Наташа - для Пьера Безухова; жена и Наташа - для

князя Андрея; Аглая и Настасья Филипповна - для

князя Мышкина - Гани Иволгина (пара: ангел - бес);

Грушенька и Катерина Ивановна - для Мити Карама-

зова; Аксинья и Наталья - для Григория Мелехова.

Такие же, как Онегин и Печорин, казалось бы, свет-

ские волокиты, - имеют по сути одну - и прочих,

остальных (для Печорина) это Вера - княгиня Литов-

ская, а Бэла, княжна Мери, и та, что в Тамани, - это

ипостаси одной, с которой играют).

стно, говорил о себе и жене Блок: для меня есть одна

- жена и - остальная, которой (как рыбы) может

быть множество (по-французски использовали бы здесь

партитивный артикль: de la femme, а по-английски: a

piece of woman).

Но меж Народом и Государством: в этой дистанции

огромного размера, в этом грандиозном вакууме - для

их сообщения между собой - этих мужчин-соперни-

ков (а не для России-женщины, которая их и так всех

мужиков внимала и понимала), для взаимного изъясне-

ния и торгов - и возникло Слово: литература, интел-

лигенция, как <прослойка>. И недаром она также носит

женское имя - почему-то пристало оно этому вооб-

ще-то мужскому духу Слова. По своему положе-

нию - всевнимания: и голоса власти и голоса народе -

она сродни их всех общей подоснове - России. По-

тому естественна аберрация: интеллигенция = сама Рос-

сия, ее соль, ломовая лошадь, жертвенница и т.д. Но,

во всяком случае, для русской интеллигенции харак-

терны эти женские черты: мягкости, жертвы и само-

пожертвованья, неустойчивости. Потому так легко в

нее входили женщины и работали в ней. В то же время

русский мужчина-интеллигент - женственен и никак

не может удовлетворить русскую женщину, хотя оба

попадаются вначале на удочку взаимного понимания и

сродства (см. паническое бегство Инны Ростовцевой от

Алпатова - в <Кащеевой цепи> М, Пришвина: хоть

оба революционеры, нигилисты-курсисты, но чует она

его женскую душу и бежит от мужской русалки).