§ 3. Россия и ситуация в Центральной Азии

Самые тесные связи различного характера, наряду с географической близостью и стратегической значимостью, еще очень долго вне зависимости от политической конъюнктуры будут обрекать центрально-азиатские страны рассматривать Россию в качестве ключевого направления своей внешней политики, а Россию — считать регион одним из важных приоритетов, исключение которого в создавшейся ситуации практически невозможно.

Важнейшей особенностью конфигурации взаимоотношений России с центрально-азиатскими государствами является неравнозначность их стратегического положения относительно друг друга. Россия — гигантская евразийская страна, коммуникации которой позволяют осуществлять межрегиональное сообщение на огромном пространстве от Дальнего Востока до Северной и Вос- точной Европы. Практически вся система транспортных коммуникаций советских республик Центральной Азии была ориентирована на внутреннее сообщение через Россию, и эту зависимость, несмотря на строительство новых железных и автомобильных дорог, соединяющих страны региона с Китаем, Ираном и даже Афганистаном, по крайней мере, в краткосрочной перспективе преодолеть вряд ли удастся.

Однако, как уже отмечалось выше, системные выгоды стратегического положения России сочетаются с уязвимостью ее южных территорий от воздействия «несистемных» факторов.

Вытекающие из рассмотренного выше соотношения интересы России порядке их иерархической значимости можно классифицировать следующим образом: 1.

Обеспечение безопасности России на южном направлении. Противодействие нетрадиционным вызовам (наркоторговля и другая контрабанда, неконтролируемая миграция, деятельность транснациональных экстремистских группировок и т. п.) и невыгодному для Москвы изменению военно-стратегического баланса. Последнее, с учетом недостаточной защищенности направ - ления вынудило бы Россию принять дорогостоящие меры с целью предотвратить ущерб от комбинированного военно-политического давления. 2.

Контроль над транспортными потоками из региона в целях как получения экономической прибыли, так и (имея в виду перспективу превращения Центральной Азии в трансрегиональный коммуникационный узел) предотвращение опасной для экономики Сибири и Дальнего Востока конкуренции транспортных маршрутов между Восточной Азией и Европой. 3.

Сохранение возможного в сложившейся ситуации уровня контроля над сырьевыми ресурсами региона. 4.

Активное проникновение в экономику наиболее перспективного для России Казахстана, отчасти Узбекистана и Туркменистана. 5.

Сохранение благоприятного для России культурного фона, русскоязычного культурного пространства. 6. Защита интересов остающегося в Центральной Азии русскоязычного «европейского» населения.

Хотя интересы стран Центральной Азии, включая Казахстан, по отношению к России далеко не всегда совпадают, можно выделить ряд приоритетов, создающих «векторный фон» во взаимодействии регионального политического пространства с Россией. Такие приоритеты заключаются в следующем:

1. Дозированное использование российского военно-политического присутствия для обеспечения безопасности от внесистемных сил (прежде всего, исламских экстремистов), предотвращения внутрирегиональных конфликтов и давления внешних сил, прежде всего, Китая, также как и Россия имеющего внушительное военное превосходство над центрально-азиатскими странами.

2 .

3. Получение финансовой, военной и иной помощи, различных льгот. Привлечение российских инвестиций и поставка продукции на российский рынок.

4 . Обеспечение благоприятных возможностей для использования российской транспортной инфраструктуры наряду с созданием в перспективе альтернативной межрегиональной транспортной инфраструктуры в обход России.

5. Обеспечение или сохранение благоприятного режима въезда в Россию для мигрантов, учитывая, что трудовая миграция избыточной рабочей силы в РФ может предотвратить опасный рост социальной напряженности. Помимо государственных интересов, существенное влияние на характер взаимоотношений РФ с центрально-азиатскими государствами оказывают коммерческие интересы легального и теневого бизнеса, представленного, в том числе, представителями правящих элит соответствующих сторон. Нередко «неофициальные» приоритеты вступают в противоречие с официально проводимой внешнеполитической линией. Следует также учитывать, что в странах Центральной Азии власть в значительной степени соединена с собственностью (это соединение во многом обеспечивается клановой системой), и потому представители власти при формировании курса своих стран могут отстаивать и личные интересы экономического характера. Эти аспекты по вполне понятным причинам остаются малоисследованными.

Создается устойчивое впечатление, что в проводившейся по отношению к региону российской политике 1990-х годов противоречивые интересы различных группировок (военного, топливно-энергетического лобби, финансово-промышленных групп и т. п.) ставились выше интересов государственных, а в первой половине этого периода говорить о какой-то целенаправленной политике можно с известной долей условности. С одной стороны, центрально-азиатским республикам выдавались огромные стабилизационные кредиты, в отдельных случаях достигавшие 70 % годового ВВП, с другой — Россия не предпринимала сколь - ко-нибудь эффективных мер, чтобы предотвратить катастрофический исход русскоязычного населения, удержать ухудшающиеся позиции в военной и экономической сферах.

В настоящее время можно выделить три основные сферы: безопасность, экономическую и гуманитарную, в которых концентрируются наиболее важные интересы РФ. Попытаемся охарактеризовать особенности взаимодействия сторон в этих сферах.

В сфере безопасности значение силового фактора гораздо больше, чем это определяется непосредственным военным присутствием России в Центральной Азии. К началу 2005 г. такое присутствие выражалось лишь в наличии 201-й российской мотострелковой дивизии и пограничников в Таджикистане, открытой в 2003 г. авиабазы в г. Кант (Киргизия) , космодрома Байконур и нескольких военных полигонов в Казахстане. Отражением российского присутствия отчасти можно считать и регулярно проводимые с 1999 г. учения «Южный щит», в которых из государств региона принимают участие Казахстан, Киргизия и Таджикистан. Показательно, что в 1999 и 2000 гг., когда угроза со стороны афганского движения «Талибан» казалась особенно серьезной, в данных учениях участвовал и Узбекистан, впоследствии от них дистанцировавшийся. В результате первые уче- ния превратились в довольно впечатляющую демонстрацию силы: в нем было задействовано 25 тыс. военнослужащих, 400 единиц бронетехники, 60 самолетов, 150 орудий и минометов 39.

Одним из главных стратегических форпостов России в регионе является Таджикистан, включая, до недавнего времени, таджикско-афганскую границу. Именно присутствие в стране российской 201-й мотострелковой дивизии и пограничников (причем подавляющее большинство личного состава соответствующих подразделений формировалось из таджиков) не позволило оказать из Афганистана массированную поддержку таджикским исламистам и стало барьером на пути приобретавшей беспрецедентный размах наркоторговли между Афганистаном и европейскими странами, включая Россию.

В таких условиях открытие таджикско-афганской границы нанесло бы ощутимый ущерб национальным интересам РФ, вынудив ее создавать на пути наркотранзита новые и притом более дорогостоящие рубежи, главным из которых в таком случае должна стать именно российско-казахстанская граница.

Вплоть до настоящего времени заинтересованность стран региона (за исключением, быть может, Туркмении) в российской силовой поддержке перед лицом угрозы исламского экстре- мизма и, опять-таки, силового давления со стороны Китая является одним из ключевых факторов региональной системы международных отношений. С этой точки зрения важнейшую роль играет Договор о коллективной безопасности (в который, наряду с Россией, входят Казахстан, Киргизия и Таджикистан; Узбекистан вышел из него в 1999 г.), предусматривающий взаимопомощь (фактически же помощь России) участникам, подвергшимся агрессии. В октябре 2002 г. в соответствии с подписанным соглашением этот механизм был институционализирован в Организацию договора о коллективной безопасности. Прежде всего соображениями безопасности мотивировано членство РФ в еще двух региональных структурах — Шанхайской организации сотрудничества (с 2001 г.; кроме России в организации участвуют все страны региона кроме Туркмении, а также Китай) и (с мая 2004) — в Центрально-азиатском сотрудничестве (помимо РФ в нем тоже участвуют все государства постсоветской Центральной Азии за исключением Туркмении) .

С позиций стран региона российское военное присутствие в регионе является неоднозначным фактором.

Следует также иметь в виду, что фактор военного и политического присутствия в некоторых случаях используется центрально-азиатскими государствами для получения экономических, политических и иных дивидендов. Поэтому вытеснение России из Центральной Азии невыгодно странам региона не только по соображениям безопасности, но также по причинам экономического и социального характера.

Многие оценки нынешней геополитической роли Российской Федерации в Центральной Азии отличаются чрезмерной идеологизированностью. При этом упускается из виду, что огромный размер территории, серьезные проблемы безопасности и разнообразные связи, сохранившиеся после советского периода делают вполне естественной проведение Россией так называемой «неоимпериалистической политики», направленной на сохранение региона в сфере своего приоритетного влияния, политики отличной от курса малых по своим размерам и отдаленных от региона государств, не имеющих подобного комплекса проблем. При этом некоторыми аналитиками понятие «неоимпериализм» употребляется как идеологический ярлык, а не как научный термин, ибо в последнем случае он бы мог оказаться вполне применимым также к политике США (например, в Латинской Америке и Ираке) , Великобритании, Франции и ряда других стран, довольно ревностно относящихся к сохранению своих сфер влияния в третьем мире.

Вне зависимости от применимости понятия «неоимпериализм» к конкретному случаю российской политики в Центральной Азии (этот вопрос, на наш взгляд, требует уточнения) , серьезные аналитики должны обосновывать свои доводы на научном уровне, рассматривая данную политику в том числе и в контексте стоящих перед Россией конкретных проблем и взаимоотношений РФ с другими внерегиональными центрами силы. Наиболее часто сквозь «геополитическую призму» такие взаимоотношения прослеживаются в случаях со США, Турцией и Китаем.

Отношения с США очень многогранны и сложны, причем центрально-азиатское направление во многих случаях не может рассматриваться вне более широкого контекста. Суть российско- американского взаимодействия по поводу Центральной Азии многими аналитиками и журналистами определяется как «новая большая игра» по аналогии с «большой игрой» (это выражение впервые употребил знаменитый британский писатель Редьярд Киплинг в своем романе «Ким»), то есть соперничеством между Россией и Великобританией в том же регионе в XIX веке. Аналогия усиливается тем, что в обоих случаях в странах-конкурентах распространен взгляд на свою политику как на оборонительную, а другой стороны — как агрессивно-наступательную. Если российские политики и особенно военные стратеги зачастую с недоверием относятся чуть ли не к любому проявлению военной и дипломатической активности со стороны Вашингтона, а также блока НАТО, то в американской политике отчетливо прослеживается стремление ослабить влияние России в регионе. Такое стремление часто мотивируется желанием предотвратить восстановление «Советской империи», обеспечить «подлинную самостоятельность» и демократическое развитие новых государств.

В качестве главных инструментов такой линии выбраны содействие уменьшению экономической зависимости новых государств от России (в первую очередь, реализации транспортных проектов в обход российской территории) и, в последнее время, обозначение своих военно-стратегических позиций путем демонстрации военного присутствия в Киргизии, Узбекистане, на Каспии, в Закавказье. При том, что такое присутствие имеет локальный характер и мотивируется необходимостью борьбы с терроризмом, а болезненная реакция РФ встречается с «искренним недоумением»; в гипотетическом случае закрепления российского военного контингента в Центральной Америке (разумеется, по серьезным причинам и с исключительно дружественными по отношению к США целями) реакция Вашингтона была бы, скорее всего, гораздо менее терпимой, чем реакция РФ на американское или натовское присутствие в Центральной Азии. Весьма серь езные аргументы имеет и резкая реакция РФ на содействие Соединенными Штатами реализации проектов транспортных коридоров в обход России. В данном случае дело не столько в желании Москвы сохранить полный геополитический контроль над Центральной Азией, сколько в том, что пессимистический сценарий развития событий чреват потерей своего прежнего значения Транссибирской магистралью, что может привести к деградации экономики Дальнего Востока и части Сибири с критическим усилением позиций Китая в данном регионе, а также и в самой Центральной Азии.

События начала XXI века (в частности, произошедшие в США теракты 11 сентября 2001 г. и последовавшая затем операция в Афганистане) показали, что линия на геополитическое вытеснение России или США из региона контрпродуктивна, что такое вытеснение чревато труднопредсказуемыми и весьма тревожными последствиями с точки зрения безопасности ввиду возможного разрушения сложившейся системы ее обеспечения (в которой Россия и США играют ключевую роль) , и что геополитическое соперничество является вторичным по сравнению с общими проблемами безопасности, требующими совместного решения. Эффективный ответ на вызовы наркотрафика, международного терроризма, социальной и политической стабильности в регионе вряд ли возможны усилиями лишь какой-либо одной из сторон. Думается, что не более продуктивна и линия на обострение геоэкономической конкуренции России и США в Центральной Азии. Последствия такой конкуренции, особенно реализации недостаточно просчитанных в политическом и экономическом планах транспортных проектов, могут сыграть, главным образом, на руку третьей силе, в частности Китаю или капиталу, за которым стоят радикальные исламские группировки. При этом имеется широчайший диапазон возможностей взаимовыгодной кооперации в экономической сфере в рамках новой геополитической стратегии, основанной на сотрудничестве с введением элементов конкуренции в жесткие системные рамки.

Турция, вне зависимости от позитивного либо негативного отношения к ее роли на центрально-азиатском пространстве, рассматривается как сила, по крайней мере потенциально способная включить тюркские государства региона в свою орбиту, используя культурно-лингвистическую близость (идея тюркской солидарности) и поддержку Запада, заинтересованного в использовании Анкары в качестве проводника своего влияния и светских демократических ценностей. Часто Турция представляется геополитическим антагонистом России; значительная часть российских исследователей усматривает в политике Анкары угрозу национальной безопасности, стремление оторвать от нее тюркские народы не только Центральной Азии, но и самой РФ.

В данном случае рассматривать ситуацию в виде черно-белой картины было бы, однако, упрощением, существенно искажающим оценку создавшегося положения. Экономический потенциал Турции серьезно ограничен, а ее представление в качестве «светской демократической модели» также далеко не бесспорно ввиду наличия в ней сильных элементов авторитаризма и периодически имеющих место политических успехов исламистов. Исходя из этого вполне логично, что неконтролируемое соперничество с Россией, которое вызовет усиление экстремистских сил исламской или крайне националистической ориентации (таких, как организация «Серые волки»), крайне опасно и для самой Турции. Наличие серьезных общих точек соприкосновения в политической сфере дополняется крайней заинтересованностью в развитии экономического сотрудничества: несмотря на столкновение интересов в плане определения маршрутов транспортировки каспийской нефти, вряд ли экономические связи со всеми центрально-азиатскими странами вместе взятыми когда-либо будут иметь для Турции хотя бы отдаленно сопоставимое значение по сравнению с выгодами от внешнеторговых контактов с РФ и российского же туризма. В рамках некоторых достаточно вероятных сценариев (интенсификация экономического сотрудничества, повышение заинтересованности в совместном решении проблем безопасности) нынешние геополитические противоречия могут отойти на второй план по отношению к общим интересам.

Роль Китая в центрально-азиатском регионе для России неоднозначна. В краткосрочной перспективе эта роль, в целом, позитивна: Пекин объективно является мощным стабилизирующим фактором в решении проблем нетрадиционной безопасности и, в частности, в борьбе с международным терроризмом и наркоторговлей, представляя собой, в то же время, серьезный противовес усилению позиций США в регионе. Наряду с этим Китай является многократно более важным экономическим партнером России, чем все центрально-азиатские государства вместе взятые. Неудивительно, что поддержав создание Шанхайской организации сотрудничества (с участием всех государств региона, кроме Туркмении; окончательно оформилась в июне 2001 г.) и согласившись на размещение ее секретариата в Пекине, Россия допустила существенное усиление позиций Китая в регионе, полагая, что выгоды на данном этапе перевешивают риски.

Между тем в средне- и долгосрочной перспективе такие риски довольно велики. Резкое усиление политических, экономических (в частности, в результате реализации проекта ТРАСЕКА) и демографических позиций Китая в регионе может создать серьезное давление на южные рубежи России и, по мнению многих аналитиков, усилить опасность постепенной утери территорий на Дальнем Востоке и в Сибири. Однако следует отметить, что алармистские настроения по отношению к Китаю довольно сильны и в Центральной Азии, и потому постсоветские государства имеют очевидный интерес к сохранению оптимального баланса во взаимоотношениях с Пекином, конструктивная роль которого является одним из ключевых условий безопасности и развития региона.

В контексте взаимоотношений между самими странами центрально-азиатского региона особое значение в связи с рассматриваемой нами темой имеет режим границ, разделяющих упомянутые страны друг с другом и с южными соседями. Именно через эти границы в Казахстан и далее в Россию проникают наркотики и воинствующие экстремисты, переправляются нелегальные мигранты, ввозится контрабанда. Территориальные проблемы и этническая чересполосица в приграничных зонах повышают риск возникновения межгосударственных и межэтнических конфликтов, которые могут привести к дестабилизации ситуации в регионе и увеличить интенсивность угрожающих или «проблемных» трансграничных потоков через российско-казахстанскую границу.

Будучи установленными в периоды, когда территории ныне независимых государств находились под властью Российской империи, а затем СССР, границы, сейчас разделяющие новые центрально-азиатские страны друг с другом и с южными соседями, определялись либо сложившимся балансом сил (что имело место во взаимоотношениях с южными соседями — Ираном, Афганистаном, Китаем) , либо административными решениями сверху. Последнее относится, в частности, к созданным в 1920—30 гг. административным границам между образованными в данный период советскими республиками Центральной Азии.

Новое административное устройство знаменовало собой переход от территориального к этническому принципу формирования государственных образований в Центральной Азии. Размежевание 1920—30-х гг. и последовавшие за этим административно - командные решения относительно развития приграничных территорий оставили наследство в виде многочисленных узлов противоречий, угрожающих ныне перерасти в ожесточенные конф- ликты, а также ирредентистского потенциала ряда новых приграничных зон, в которых существуют многочисленные этнокультурные меньшинства, оставшиеся по итогам разграничения за бортом «своего» государственного образования.

По истечении некоторого времени после распада СССР новые государства положили начало становлению административного режима своих рубежей, приняв нормативные акты, регламентирующие статус государственных границ, а затем и приступив к созданию сил, обеспечивающих соблюдение упомянутого режима. Начался постепенный процесс передачи участков бывших советских рубежей с Ираном, Афганистаном и Китаем российскими погранвойсками подразделениям центрально-азиатских стран. В ходе данного процесса прежде служившие частью системы «железного занавеса» границы с Ираном, Афганистаном и Китаем стали полупрозрачными: демонтировались инженерно-технические сооружения, уменьшалась численность задействованного в охране личного состава. До 1999 г. границы между новыми центрально-азиатскими республиками оставались, по сути дела, открытыми. В 1999 г. Узбекистан начал оборудование контрольно-пропускных и таможенных пунктов на границах с остальными государствами Центральной Азии, которые, в свою очередь, предприняли аналогичные меры. Дальше других пошел Туркменистан, в 1999 г. распространивший визовый режим на страны СНГ, включая Россию. В начале 2000 г. Казахстан и Узбекистан объявили о намерении предпринять аналогичные, хотя и несколько более мягкие (официальная Астана, в частности, сразу же оговорила, что подобные шаги не распространяются на Россию) шаги по отношению к другим государствам СНГ 42. Основанием для принятия этих и ряда других мер, давших наиболее серьезный импульс административной барьеризации границ между бывшими советскими республиками, послужили в первую очередь предпринятые в 1999 г. покушение на узбекистанского Президента И. Каримова и вылазки исламистов на юге Киргизии, повторившаяся в 2000 г., а затем в расширенных за счет Узбекистана территориальных рамках. Стало очевидно, что такие вылазки в условиях прозрачности границ и выхода территорий четырех из пяти государств Центральной Азии к Афганистану и Ферганской долине — наиболее опасным для стабильности очагам радикального исламизма — создают угрозу быстрого распространения начавшихся в одном государстве конфликтов на весь регион.

При достаточно серьезной мотивированности укрепления границ между постсоветскими государствами Центральной Азии такие меры вряд ли могут служить панацеей от угрозы проникновения экстремистов на сопредельные территории. Ни одно центрально-азиатское государство ни с технической, ни с финансовой стороны не в состоянии обеспечить полноценный пограничный режим, позволяющий создать реальный барьер на пути нарушителей, которые при желании могут практически беспрепятственно обходить существующие контрольные пункты. Однако и последние далеко не всегда могут рассматриваться в качестве сколько-нибудь серьезной преграды для нелегальных трансграничных потоков. На этих постах порой не хватает не только соответствующего оборудования и горючего для служебного транспорта, но и оружия. Подобное положение дел вызывает тревогу не только у властей стран Центральной Азии, но и у других государств, имеющих в регионе серьезные интересы.

Ввиду недостаточности экономического и военного потенциала стран региона для принятия самостоятельных эффективных мер в области безопасности, тесной взаимосвязанности транспортной и экономической инфраструктуры, существования этнической чересполосицы, решение соответствующих проблем возможно лишь совместными усилиями. Только таким образом (при условии помощи со стороны других «центров силы») можно эффективно противостоять военной угрозе извне, обороту наркотиков, вместе с тем развивая единую энергетическую систему, необходимые для трансграничного сообщения транспортные коммуникации, решая экологические проблемы и т. п. Сотрудничество в сферах контроля над водными ресурсами и сельского хозяйства дает мощный стимул для развития трансграничной кооперации на региональном и локальном уровнях, активизируя товарообмен и движение рабочей силы. Координация действий в области урегулирования межэтнических противоречий и других потенциально взрывоопасных проблем, таких как контроль над водными ресурсами, должна способствовать разрешению назревающих в регионе конфликтов. В экономической сфере рель центрально-азиатских государств для России явно неравнозначна. Благодаря огромным запасам сырьевых ресурсов, довольно развитой промышленности и высокой емкости национального рынка, Казахстан, наряду с Украиной и Белоруссией, входит в число основных внешнеэкономических приоритетов РФ, что наглядно иллюстрируется возникшей в 2002 г. инициативой о создании Единого экономического пространства с участием именно этих четырех государств. Уже действующая организация Евразийское экономическое сообщество, куда помимо России, Белоруссии и Казахстана входят Киргизия и Таджикистан, в экономическом плане гораздо менее эффективна, и присутствие в ней двух последних стран, дающих менее 3 % товарооборота в рамках этой организации 43, можно объяснить, скорее, геополитическими соображениями.

Роль России в товарообороте центрально-азиатских государств гораздо более заметна. Ее доля колеблется от 15 до 30 %44, особенно она велика для Казахстана и Туркмении. Такая роль определяется заложенными в советский период тесными производственными связями (в частности, осуществление в РФ конечной переработки производимой в регионе продукции), зависимостью центрально-азиатских государств в плане транспортной инфраструктуры (так, основная доля туркменского экспорта в Россию обеспечивается за счет природного газа, который может поставляться, в основном, именно по российскому маршруту), а также от поставок российских продуктов питания и товаров народного потребления. Прекращение этих связей повлекло бы серьезнейшие, если не катастрофические последствия для стран региона.

Слабость же экономических позиций России в Центральной Азии определяется, прежде всего, ограниченностью ее инвестиционного потенциала. Этого потенциала явно не хватает ни для лидерства в проектах разработки сырьевых ресурсов, ни для восстановления системы производственных связей, существовавших в советский период. Неудивительно, что во многих случаях имеет место утрата позиций российского бизнеса в сравнении с аналогичными позициями западных, китайских, японских и южнокорейских компаний. В долгосрочной перспективе вполне прогнозируемо дальнейшее ослабление экономической роли РФ, особенно в случае реализации проектов создания международных транспортных коридоров в обход РФ.

В этих условиях приоритетами России на перспективу являются развитие трансграничного сотрудничества и создание единого экономического пространства с Казахстаном (рассматривается вопрос о включении в это пространство Узбекистана; Киргизия же и Таджикистан объективно менее значимы для Москвы с экономической точки зрения) и установление четких правил экономического взаимодействия с другими странами (включая приемлемые «правила игры» для российского бизнеса в условиях жесткой и сильно коррумпированной системы бюрократического регулирования, искусственно фиксированных курсов местных валют в Узбекистане и Туркмении), решение проблемы возврата огромных долгов (оценки конкретных сумм этих долгов практически во всех случаях серьезно расходятся) . Наиболее важными сферами для экономического сотрудничества РФ со странами Центральной Азии будут оставаться участие и техническое содействие в добыче и транспортировке сырья, технические проекты, закупка сырья для российской текстильной промышленности, поставка и производство продуктов питания. В целом же асимметрия в экономическом сотрудничестве, при которой Россия будет значительно более нужна центрально-азиатским странам, чем наоборот, в обозримой перспективе сохранится. В гуманитарной сфере главным вопросом остается проблема «европейского» русскоязычного населения. Эту проблему нельзя рассматривать в отрыве от исторического прошлого Центральной Азии, которое, в независимости от его оценки, сформировало современный облик региона, сильно отличающийся от облика не только таких стран, как Афганистан, но и «классических» постколониальных государств, подобных Индии. Именно присутствие русской культуры, которая сыграла и продолжает играть роль посредника между восточной и западной культурными традициями, создает вектор «западной ориентации», который мощнее именно в тех странах (а именно в Казахстане и Киргизии) , где российское культурное влияние более сильно. В ряде работ западных и, в первую очередь, американских аналитиков русскоязычное население рассматривается как рычаг давления Москвы на центрально-азиатские государства, а вынужденная по различным причинам эмиграция «европейского» (довольно часто употребляется слово «русского», что создает у читателя несколько иное восприятие ситуации) населения видится, прежде всего, в позитивном контексте укрепления независимости новых государств. Хотя такая оценка объективно не лишена оснований, подобная позиция ряда авторов, при том декларирующих свою приверженность демократии и защите прав человека, вызывает серьезное удивление.

Между тем есть весьма веские основания полагать, что политика новых центрально-азиатских государств в отношении русскоязычных меньшинств, по крайней мере, на определенном этапе была направлена на целенаправленное выдавливание «лишнего» некоренного населения. Одним из главных инструментов такого выдавливания стал язык. Возможность занять престижную должность была очень быстро увязана со знанием языка титульного этноса, тогда как сколько-нибудь эффективная система обучения данным языкам представителей этнических меньшинств до сих пор не создана практически ни в одной центрально-азиатской стране. Именно отсутствие социальных перспектив можно считать главной причиной эмиграции европейского населения. В некоторых случаях, правда, такая миграция обернулась для стран региона бумерангом: потеря квалифицированных специалистов весьма негативно сказалась на состоянии экономики. Это вынудило, в частности, Киргизию в 2001 г. объявить русский язык государственным, а Узбекистан предпринять определенные шаги по созданию материальных условий для привлечения упомянутых специалистов.

В какой-то мере удивительно, что Россия, располагая многочисленными рычагами давления (в том числе и закулисными) на центрально-азиатские государства, довольно слабо воспользовалась ими для защиты русскоязычного населения. Это можно, в частности, наглядно иллюстрировать на примере ситуации в Туркмении, где в ответ на явно дискриминационные действия властей в отношении лиц, имеющих двойное гражданство или плохо знающих государственный язык, Москва теоретически могла бы воспользоваться зависимостью газового экспорта Ашхабада от российской трубопроводной системы.

При этом официальная российская политика пока фактически исходит из незаинтересованности страны в массовом притоке русскоязычных мигрантов, которые могли бы дать импульс к развитию российской экономики, но прежде потребо- вали бы выделения значительных средств на свои социальные нужды. Отражением такой незаинтересованности можно считать, в частности, принятый в 2002 г. закон «О гражданстве Российской Федерации», устанавливающий предварительный пятилетний срок проживания на территории России в качестве условия для получения российского гражданства в том числе и для тех русских, которые родились за пределами своей исторической родины.

Вместе с тем декларируется курс на сохранение в централь - но-азиатских государствах мощной русскоязычной общины как связующего звена между Россией и странами региона, а фактически — ресурса влияния на них. Такое влияние понимается, скорее, в контексте не оказания политического давления (подобная стратегия была бы чревата обострением межэтнических противоречий), а сохранения культурного присутствия, русскоязычного пространства, которое обеспечило бы серьезный фундамент для пророссийской ориентации.

При тенденции к своему сужению русскоязычное пространство по-прежнему формирует мощнейший культурный пласт в Центральной Азии. В настоящее время наиболее прочны позиции русского языка в Казахстане, где им, по некоторым оценкам, владеют 85 % населения (тогда как казахским — 65 %) 45 и Киргизии: в обоих случаях он является официальным языком делопроизводства, а русскоязычные пресса и телевизионные программы занимают ведущее положение в информационной области. Во всех школах русский язык изучается также в Таджикистане и Узбекистане, хотя сфера его употребления сокращается в первом случае по объективным причинам, а во втором — в результате целенаправленной политики властей. Жесткий курс на уменьшение русскоязычного пространства взят в Туркмении, где и образование, и возможность получения информации в нем минимизированы. Во всех случаях укреплению русскоязычного пространства способствует развитие современных технологий: так, значительное большинство центрально-азиатских ресурсов размещается в сети Интернет именно на русском языке.

Для сохранения русскоязычного культурного пространства Россией оказывается определенная поддержка образованию и средствам массовой информации на русском языке, лоббируется вопрос о придании ему более высокого статуса там, где он пока не признан государственным (заявления о желании добиваться повышения статуса русского языка на всем постсоветском пространстве неоднократно делались в Москве на официальном уровне) . Следует, однако, отметить, что такая политика по масштабности и целенаправленности далеко уступает аналогичной политике Турции, которая, не будучи в состоянии подкрепить свои геополитические притязания экономическими ресурсами, по всей видимости, сделала ставку на образовательную политику, обеспечение протурецкой ориентации части населения посредством открытия сети образовательных учреждений, финансирования обучения в Турции, информационных программ и т. д. Тем не менее мощность создаваемого турецкого и существующего более века русскоязычного культурных пластов еще долго будет оставаться несопоставимой за исключением, быть может, туркменского случая.

В свою очередь центрально-азиатские государства, особенно Казахстан, Узбекистан и Таджикистан, заинтересованы в благоприятном режиме для своих мигрантов, направляющихся на территорию РФ. Казахская миграция из Казахстана носит преимущественно локальный характер, будучи направленной в сопредельные районы РФ, в ряде которых (особенно в западной части приграничья) казахи составляют большинство. Таджикская, также как и узбекская миграция является, преимущественно, трудовой; для соответствующих стран она представляет собой очень важный фактор социально-экономической стабильности, способствуя ослаблению социальной напряженности и обеспечивая немалые финансовые поступления от мигрантов. Главными препятствиями для деятельности последних на территории РФ являются жесткий административный контроль (причем во взаимоотношениях правоохранительных органов с мигрантами имеется сильный элемент коррупции) и отчасти агрессивные проявления национализма со стороны местного населения. Неудивительно, что либеральный режим передвижения рабочей силы и правовая защищенность мигрантов являются важными интересами, отстаиваемыми соответствующими центрально-азиатскими государствами на переговорах с РФ. Таким образом, роль России в центрально-азиатском регионе вряд ли можно оценить однозначно, с помощью «одномер- ных» позитивных или негативных характеристик. Эта роль обусловлена не некими абстрактными иррациональными притязаниями, самодостаточным желанием во что бы то ни стало сохранить контроль над пространством бывшего СССР (как это иногда фактически утверждается в выступлениях западных политиков, экспертов и публицистов), а логикой ее стратегического положения, интересами крупного государства, имеющего практически незащищенную 7 000-километровую границу с регионом, сформировавшиеся в советский период мощные инфраструктурные связи.

Россия по-прежнему остается наиболее влиятельным внешним актором в Центральной Азии, сохраняя преобладающую, хотя и уменьшающуюся роль политического, военного, отчасти экономического характера; располагая такими мощными рычагами давления на центрально-азиатские страны, как военная сила, режим транспортных коммуникаций (сколько-нибудь значимые из которых проходят именно через российскую территорию) , тесная производственная кооперация в жизненно важных для новых государств сферах.

Наряду с географической близостью, все эти факторы, также как и несоизмеримая разница потенциалов России и ее новых партнеров, по крайней мере, на длительный период и несмотря на сиюминутную конъюнктуру, обрекают центрально-азиатские государства рассматривать отношения с РФ как одно из самых приоритетных направлений своей внешней политики. Высочайшая стратегическая значимость Центральной Азии в контексте безопасности Юга России и ресурсный потенциал региона в обозримой перспективе делают для России малореальным избрание варианта, связанного с дистанцированием от региона. Практически при любом сценарии развития событий конструктивная роль РФ останется одним из ключевых условий безопасности и развития Центральной Азии.